Джонатан-Идиот Тьюринг

      Рождественским утром мальчик, ещё недавно носивший самую известную в магической Британии фамилию, с некоторым удивлением нашёл под елью стопку подарков. Он в замешательстве посмотрел на Джонатана, спавшего там же в гостиной на диване, и затем его взгляд вновь остановился на подарках. На пробу, Гарри их пересчитал: всего цветастых свёртков оказалось пять. Сначала, он искренне решил, что это всё предназначалось не ему. Хотя, возможно, среди коробок была одна, которую заботливые Тьюринги упаковали для него? Желая выяснить это, мальчик полез под ёлку с осторожным интересом. Найдя бирку на одной из коробок, он прочитал: «Для Гарри, от дедушки Генри». Повинуясь неясному порыву, ребёнок решил проверить другие бирки.       «Для Гарри, от Джонатана», написанное аккуратным почерком, «Для мистера Гарри Тьюринга от семьи Малфой с наилучшими пожеланиями», выведенное красивыми каллиграфическими буквами, «для Гарри Д. Тьюринга», отпечатанное на принтере у школьного завуча; и наконец «для Гарри, от Санта Клауса». Мальчик, будто зачарованный перебирал бирки своих подарков, будто не зная, что с ними делать. Именно в таком виде его и обнаружил Джонатан, проснувшийся от мягкого шелеста обёрточной бумаги.       Тьюринг улыбнулся картине, представшей перед его заспанным взглядом. Медленно приняв сидячее положение, он подавил зевок и произнёс:       — С Рождеством, Гарри.       Мальчик, будучи повёрнутым спиной к Тьюрингу, вздрогнул от неожиданности. Он развернулся к взрослому и посмотрел крайне пристально, будто мысленно взвешивал что ему ответить.       — Эм… с Рождеством, Джонатан, — пробурчал он в конце концов.       Тьюринг мгновенно просиял, остатки сонливости с него как рукой сняло.       — Хочешь открыть? — Джонатан кивнул в сторону подарков.       — Да… очень, — ответил Гарри, притягивая один из свёртков поближе к груди.       — Ну тогда вперёд, — Тьюринг мягко усмехнулся.       Мгновение спустя комната наполнилась неторопливым шуршанием обёрточной бумаги. Первым, конечно же, был распакован подарок от Санты. Мальчик сразу заметил, что этот прямоугольный свёрток намного увесистее остальных, поэтому, обнаружив под обёрткой книгу, размером как две его головы почувствовал некоторые разочарование, ведь для него все толстые, тяжёлые книги теперь ассоциировались только с математическим справочником-наказанием. Однако, массивный том в руках мальчика имел мало общего с той ненавистной литературой. На гладкой обложке, украшенной оттисками в виде деревьев, гордо красовалась золотистая надпись: «Фантастические твари и где они обитают». Открыв книгу, Гарри не смог сдержать удивлённого возгласа:       — Они двигаются?! — он развернул книгу к Джонатану, — иллюстрации двигаются, представляешь!       — Неужели? — Джонатан изобразил на своём лице искренне удивление, наблюдая как нарисованный единорог скачет по странице, смешно дергая ушами.       — Да, смотри, — Гарри подсел к Джонатану на диван и сунул книгу тому на колени, — это, тоже магия, да? Маги умеют заставлять картинки оживать?       — Ну да, — Джонатан кивнул, — знаешь в Хогвартсе, том замке, который виден из Хогсмида, полным-полно говорящих портретов.       — Хогвартс это ведь школа? — задумчиво переспросил мальчик, — я тоже туда пойду?       — Само собой, — Джонатан передал книгу обратно в руки мальчика, — кстати, Северус преподает там зельеварение, а он самый молодой мастер за последние сто лет.       На это замечание Гарри неопределённо поджал губы. Профессор ему всё ещё не нравился, пускай он и видел его всего лишь раз в неделю. Озвучивать свои мысли мальчик, конечно, не стал. Ему не хотелось портить это рождественское утро разговором о раздражающем взрослом, поэтому вместе с Тьюрингом он вернулся к распаковке подарков.       В конце концов этот день выдался хорошим настолько, что Гарри со всей уверенностью мог бы назвать его самым лучшим в жизни. Никогда раньше на своей памяти он не получал столько подарков, и тем более не получал подарков от Санты, которого, по его мнению, либо не существовало, либо Гарри стабильно попадал с список непослушных детей. Когда он жил у Дурслей, старик в красно-белой шубе успешно игнорировал существование мальчика, неужели теперь Гарри стал достаточно хорошим?       Остаток рождественских каникул тоже запомнился Гарри на много лет вперёд. Тьюринги взяли его в Лондон: они сходили на магловскую ярмарку, посмотрели спектакль по «Рождественской песни» Чарльза Диккенса, и пол дня гуляли по празднично украшенной Косой аллее. С Джонатаном Гарри выходил кататься на санках в ближайший от их дома в Честере парк. Пару раз они даже слепили снеговика. Под конец каникул Гарри несколько дней жил в Хогсмиде с Тьюрингом. Оказалось, что Джонатан расчистил для него вторую спальню, которую ранее использовал вместо склада, так у него ни разу не было гостей, остававшихся на ночь.       Когда взрослый открыл дверь, показывая Гарри комнату, та показалась мальчику несколько блёклой, но ровно до того момента как Тьюринг, засучив рукава, взялся за палочку. В комнате взметнулась пыль, мгновенно исчезая под действием заклинания.       — Итак, — Джонатн застыл с палочкой в руке, становясь похожим на дирижера, готовящегося управлять королевским симфоническим оркестром, — чего бы тебе здесь хотелось? — спросил он мальчика с ноткой веселья в голосе.       Гарри несколько оторопел и, оглядев комнату, повернулся обратно к Джонатану.       — А можно… обои как дома? Ну чтобы с листиками? — поинтересовался мальчик.       — Конечно можно, — Тьюринг улыбнулся и принялся выводить палочкой узоры в воздухе, шепча про себя заклинания.       Гарри завороженно наблюдал как стены комнаты наливаются мягким зеленоватым оттенком и на них расцветают узоры из дубовых листьев, совсем как на обоях в Честерском доме. Джонатан тем временем привязал чары к маленькому рунному кругу, который он заблаговременно начертил чуть выше плинтуса.       — Ух ты, — пробормотал Гарри, — а ты в комнате что угодно сделать можешь?       — Ну… в пределах разумного, — слегка виновато усмехнулся Джонатан.       Где-то в глубине дома отчётливо фыркнул Кричер, бормоча что-то невнятное про недомагию недохозяина, однако его ворчание ничем не испортило атмосферы энтузиазма, и Тьюринг, под чутким руководством своего подопечного, продолжил преображать маленькую гостевую комнату.

***

      В очередной раз профессор Снейп с неудовольствием замечал, что теряет связь с реальностью, глупо уставившись на свою ладонь. Место, которого ещё несколько дней назад нежно коснулись губы Тьюринга, как будто горело огнём и оттого постоянно притягивало к себе внимание. И вот сегодня, на уроке зельеварения у первых курсов, профессор снова обнаружил, как мерный шелест пергаментов, горелок, и кипящих котлов отошёл на второй план, а его глаза как припаянные смотрели в одну точку.       «А ведь губы у него не мягкие,» — неожиданно подумал Северус. Эта мысль стала для него небольшим открытием. Почему-то профессор считал, что губы Джонатана обязаны были быть мягкими, но они оказались самыми обычными. Сухие, немного обветренные, такие же, какие скорее всего и у самого Снейпа. На удивление профессору хватило той короткой секунды, во время которой Тьюринг поцеловал его ладонь, чтобы запомнить это ощущение, и теперь никак не мог вытряхнуть его из головы.       Воспоминание было слишком ярким: взгляд тёплых карих глаз, мягкая и слегка рассеянная усмешка, снежинки, танцующие вокруг, тепло чужой щеки на кончиках пальцев и губы, нежно прижатые к ладони. Образы вихрем пронеслись в сознании профессора, и он непроизвольно дёрнул рукой. И именно в этот момент в классе раздался глухой хлопок, и кто-то вскрикнул.       Северус поднял взгляд на источник шума: первокурсник Уизли, третий по счёту на его голову, стоит напротив котла с лопнувшим днищем. Снейпу понадобилось меньше пары секунд, чтобы мысленно просчитать что конкретно пошло не так в зелье мальчишки. Тяжёлый взгляд профессора опустился на ученика и тот побелел как полотно.       — Мистер Уизли, — произнёс Снейп тоном, не предвещавшим ничего хорошего, — вы напишите мне эссе в десять дюймов об иглах дикобраза, которые вы так бездарно перевели, окунув их в своё варево в неподходящий момент. Вам ясно?       — Д-да, сэр, — пробормотал Уизли, для верности кивнув головой несколько раз.       Удовлетворившись этим ответом, Северус отвернулся от студента и перевёл своё внимание на остальных детей, проверяя их зелья. Когда отзвенел колокол, и ученики высыпались в коридор, они не могли перестать поражено перешептываться: впервые профессор Снейп забыл снять баллы за испорченное зелье и не назначил студенту Гриффиндора отработку.

***

      Временами Григорий поражался тому, как удивительно точно эти итальянцы умели избивать. Всё его тело горело от боли, но руки, самый важный инструмент зельевара, остались целы. Зарецкий наверняка бы поаплодировал такой завидной практичности, если бы не был занят тем, чтобы контролировать собственные крики. Он долго отказывался сотрудничать, а уважаемые сеньоры не уставали напомнить ему, что чем дольше он артачится, тем больше боли получит. Григорий не испытывал ложных иллюзий по поводу своего незавидного положения. Спасать его не придут, да и мучители не проникнуться ни сочувствием, ни уважением.       Внешний вид его был жалок. Возможно, вначале он и пытался сохранять какое-то достоинство, но вскоре сам не заметил как превратился в скулящую тварь, которая, даваясь всхлипами лежала в луже собственной крови, пота и слёз, дрожа и воя. Он был мерзок в этом виде, отвратителен самому себе, и в один прекрасный день, мысли, принадлежащие скорее загнанной в угол крысе, чем самому Зарецкому, победили.       В ту же секунду как его вопль «я сдаюсь, я сделаю» прорезал воздух тесной комнатушки, удары пыточных заклятий прекратились. Его отмыли, дали целебных зелий, накормили досыта и выдали нормальной одежды. Но вот только пулю из его плеча никто так и не вытащил. Как понял Григорий, спустя несколько часов попыток вызвать у себя магический выброс, патрон скорее всего представлял собой артефакт, каким-то образом лишавший волшебника контроля над его магией. Григорий всё ещё ощущал в себе колдовскую энергию, её потоки и силу, но совершенно не мог её сконцентрировать. Казалось, что магия вдруг стала подобна песку, утекающему сквозь пальцы: Зарецкий всё ещё мог собрать небольшую пригоршню, но этого было недостаточно даже чтобы зажечь беспалочковый люмос, не говоря уже о чём-то более масштабном, что помогло бы устроить побег.       Тем временем, после позорной капитуляции, его отвели в чистую комнату. Там была постель с застиранными до хруста простынями и тонким пледом, на которую он тут же повалился. В углу стоял потёртый шкаф и стол со стулом. Маленькое окно выходило на горную тропу и хозяйственные постройки вроде сараев и палисадников, пускай его и можно было открыть, но специальные чары не позволяли в него вылезти, хотя Зарецкий и не пытался этого сделать: всё равно догонят и вернут.       Григорий знал, что так Медичи с ним заигрывает, хочет, чтобы Зарецкий ощутил комфорт, после того как его часами держали в каменном мешке, где он валялся в луже собственных слёз и соплей, как какое-то животное. Хотя как к животному к нему и относись. Наглядные кнут и пряник: тесный каземат и чистая комната, горбушка хлеба и сытый ужин — прекрасная тактика для дрессировки такого оскотинившегося индивида как он. Григорий не сомневался, что совсем скоро он будет замечательной зверушкой для Медичи: такой послушной и покладистой до зубного скрежета.       Гоняя в голове невесёлые мысли, он провалился в беспокойный сон, а на следующее утро его вытащили на завтрак к Августо. Пока его вели по коридорам, насмешливо интересуясь «как спалось господину зельевару?», Зарецкий успел оценить размах той скромной обители, узником которой он сейчас являлся. Это было настоящее итальянское палаццо: особняк с прямоугольником в основе и внутренним двориком, по периметру которого шла открытая галерея с изящной колоннадой. Чем-то это место напоминало дворец гильдии зельеваров: тот же старый руст, веками дышавший тёплым итальянским солнышком, те же ветвистые оливковые деревья, то же синее небо, ровным лоскутом заглядывающее в садик внутреннего двора. Только вот вокруг ни библиотеки, ни любимых лабораторий, ни даже ядовитых коллег. Сейчас Григория окружали только цепкие взгляды его тюремщиков и их сладкие издевательские улыбки.       Его вывели на небольшую террасу, обращённую к заливу. За аккуратным столиком на тонких кованных ножках, сидел Августо, праздно закинув ногу на ногу. Итальянец чем-то напоминал довольную саламандру, выползшую погреть бока на солнце, в то время как Зарецкий ощущал себя кузнечиком, которого эта рептилия вот-вот проглотит.       — Доброе утро, — Медичи снисходительно-сладко улыбнулся, — я рад, что наконец-то могу с вами позавтракать, господин Зарецкий, присаживайтесь, — он указал рукой на свободный стул напротив себя.       Григорий молча сел, положив руки себе на колени. Впервые за свою долгую жизнь, полную язвительных ответов и саркастичных фразочек, ему было абсолютно нечего сказать. Зарецкий ощущал совершенно несвойственную ему апатию. Неожиданно пришло осознание: ни одно из его действий больше не имеет значения. Как бы он ни артачился, ни огрызался, ни перечил, его всё равно заставят подчиняться, а если не смогут, то убьют. Любой смысл сопротивляться таял на глазах, как таял в прохладном утреннем воздухе пар, поднимавшийся из кофейной кружки в изящных руках Августо Медичи.       — Почему я? — спросил вдруг Григорий, — этот рецепт может сварить даже мартышка с котелком, если следовать инструкции в точности.       — Ну разве не очевидно? — итальянец усмехнулся в чашку, делая очередной глоток, — рецепт требует модификации. Время не стоит на месте и мы, к сожалению, обязаны за ним поспевать, — Медичи выложил на стол аккуратно сложенный листок пергамента с формулой, — вы знаете, господин Зарецкий, в отличие от нас, магглы уже продвинули индустрию очень далеко. Неужели мы будем отставать от них?       Вопрос явно был риторическим. Более того, Григорий прекрасно знал о какой «индустрии» идёт речь, ведь в том мерзком пергаменте, что так любовно подтолкнул ему в руки итальянец, была формула зелья психотропного характера. Иными словами, в ближайшие дни Зарецкий запачкает руки в грехе, на голову превосходящем все его предыдущие, так как будет варить самый настоящий яд. Сладкий и манящий яд, который за пару лет убьёт минимум десяток человек.