Remember Me

Есть лица, которые видишь — и они растворяются, как сон на рассвете. А есть такие, что остаются внутри, как маленькая звёздочка, спрятавшаяся в тёплом уголке памяти. Это был как раз такой случай. В её взгляде было что-то особенное. Не яркое и броское, нет. Скорее, тихое и тёплое, как луч солнца, пробившийся сквозь шторку в дождливый день. Она словно сама светилась изнутри — не ослепительным светом, а мягким, уютным, как свет фонарика под одеялом. В её глазах не было дерзости или слишком взрослой серьёзности. Скорее — любопытство, перемешанное с лёгкой грустью, как будто она знала о мире чуть больше, чем должна, но не хотела об этом говорить вслух. Она была похожа на маленькую искорку, упрямую и свободную, которая всегда находит, где сверкнуть, даже если вокруг темно. Экко медленно протянул руку и коснулся пальцами стены. Краска была прохладной и шершавой, как будто хранила в себе дыхание того, кто её нанёс. Он провёл кончиками пальцев по линиям — не просто мазки, а будто чьи-то мысли, застывшие на поверхности. Каждая линия — как след, который кто-то оставил в спешке, боясь, что забудет. Но забыть было невозможно. Потому что это не просто рисунок. Это было что-то важное. Что-то, что нужно держать крепко, как тёплую ладонь друга, чтобы не отпустить. Всё было так просто и так сложно одновременно. Как будто кто-то нарисовал не лицо, а… память. Экко нахмурился, разглядывая граффити во всю стену. Выражение у него было как у человека, который только что понял, что потерял что-то важное — ключи, смысл жизни или хотя бы своё терпение. Паудер стояла рядом, затаив дыхание, её глаза блестели от нетерпения. Казалось, любое лишнее движение могло спугнуть момент. Молчание тянулось, а Экко продолжал сверлить стену взглядом. — Эк, ты так смотришь, будто оно сейчас заговорит. Он вздрогнул, как будто вынырнув из своих мыслей, и подозрительно прищурился на неё. — Если оно заговорит, я свалю первым. Пау закатила глаза и шумно выдохнула, но даже её сарказм не мог полностью скрыть довольнуюлыбу. — И почему ты мне не сказала?! — голос Экко звучал резче, чем он планировал. Он уставился на неё так, будто она только что заявила, что собирается выйти замуж за гигантскую улитку. И, судя по выражению его лица, улитка была бы не самым странным вариантом. Паудер фыркнула, тяжело вздохнув, будто вся её жизнь была одной бесконечной инструкцией по тому, как объяснять Экко очевидное. —Я говорила, идиот, а ты не слушал! — она резко взмахнула руками, будто пыталась разогнать туман из его головы. Экко моргнул. Раз. Два. Внутренне он будто перезагружался, как старый механизм, которому явно не хватало масла. — Когда ты это говорила?! — его голос сорвался чуть выше, чем хотелось бы, и сам же это понял, нахмурившись, будто мог сдержать своё раздражение одной силой воли. Паудер вскинула брови, подалась чуть вперёд, словно готовилась ткнуть его носом в этот момент прошлого: —Тогда, когда ты притворялся, что смотришь в карту, а сам думал о том, как офигенно звучат твои собственные идеи! Экко моргнул, на мгновение замер, будто пытаясь вспомнить этот момент… а потом усмехнулся, раздувая ноздри с преувеличенной обидой: — Может, потому что у меня идеи нормальные?! — он развёл руками, изображая абсолютное изумление, как если бы только что узнал, что вода мокрая. — А не что-то вроде: "Давайте запустим фейерверк в трубу, блять, В ТРУБУ, и посмотрим, можно ли сделать подземное шоу"! — Ой, да ладно тебе! Это же был научный эксперимент! Экко замер, перевёл взгляд на неё, слегка прищурился. Его лицо выражало смесь скепсиса и страдания. — Научный?! — его голос дрогнул. — Ты просто пихнула фейерверк в трубу и решила посмотреть, что будет! Паудер усмехнулась, гордо вскинув подбородок. — Да! — подтвердила она, довольно морща нос, словно вспоминала особенно удачный момент. — А теперь мы знаем, что он не застревает, а вылетает с другой стороны и пугает торговцев на рынке. Особенно того дедулю с редиской — я думала, он побьёт рекорд по бегу на короткую дистанцию… и на ор! Экко тяжело вздохнул и сжал переносицу двумя пальцами, прикрыв глаза, будто надеясь, что в темноте станет легче. Но проще не становилось. Он сделал шаг в сторону — и тут же споткнулсяоб очередную кучу мусора. Какой-то ржавый металлический обломок с весёлым «дзынь» покатился под ноги, унося за собой ворох винтиков и подозрительный шарик с надписью «НЕ ТРОГАТЬ». —Почему я вообще спорю с тобой? — выдохнул он, пытаясь сохранить остатки достоинства, хотя взгляд всё равно скользнул по полу, где царил привычный для Паудер хаос. Горы мелких деталей, провода, чертежи, исписанные разноцветными пометками, и кучка винтиков, подозрительно блестевших в тусклом свете. Паудер сидела, окружённая этим «системным беспорядком», с торчащими из волос парой карандашей и серьёзным, почти научным выражением лица. —Потому что ты не можешь признать, что был неправ, — лениво протянула она, довольно морща нос, будто её маленький хаос — неотъемлемая часть всего спора. Экко открыл рот, закрыл, вздохнул и посмотрел на валяющийся под ногами кусок чего-то, что подозрительно походило на половину взрывного устройства. — Неправ?! — выпалил он, хватаясь за эту мысль, как утопающий за спасательный круг. —Да ты даже объяснить толком не можешь, в чём я был неправ! —Потому что, если я начну объяснять, у тебя мозги закипят. А кто тогда будет вести нас дальше? Улитка? Экко вскинул голову, глядя на неё с выражением, которое сложно было расшифровать. Смесь усталости и какой-то тёплой, странной привязанности. —Прекрати с этой улиткой, — сказал он уже тише, без привычной резкости. Паудер тоже замолчала. Несколько секунд они просто стояли в тишине, и вдруг весь их спор показался им чем-то нелепым и одновременно… нужным. —Прекращу, когда ты наконец услышишь меня, — тихо сказала она, а затем добавила, чуть смягчившись: —Ну или хотя бы попробуешь. Экко выдохнул, но не с раздражением, а скорее с облегчением. Как будто всё это — их споры, глупости, перепалки — были единственным, что всё ещё держало их на плаву. И, может, это было важнее любого «прав» или «неправ». Он отвёл взгляд в сторону, хмурясь, будто что-то обдумывая. Пальцы машинально зацепили ремешок на запястье, привычное движение, когда не знаешь, что сказать дальше. Воздух между ними на мгновение стал тише, будто сама комната прислушивалась. Паудер смотрела на него, прищурившись, словно изучая редкое и странное существо в зоопарке. Её лицо на секунду смягчилось, но это была всего лишь затишье перед бурей. В её глазах промелькнула та самая искорка — смесь озорства и дерзости, предвестник беды. Она сделала шаг вперёд. Медленно. Подозрительно медленно. Экко только начал понимать, что что-то не так, как… Паудер уже впилась зубами в его руку, решив, что лучший способ доказать свою правоту — это отгрызть ему конечность. — Ты что, вообще рехнулась?! — заорал он, пытаясь ее оттолкнуть, но она вцепилась, как разъярённый хорёк, шипя и сверкая глазами. Её волосы растрепались в беспорядке, словно она только что вылезла из воронки торнадо. Несколько разноцветных карандашей, когда-то аккуратно воткнутых в пряди, теперь торчали, как испуганные ёжики — один запутался у самого виска, второй нелепо накренился на макушке, будто сомневался, остаться или сдаться гравитации. Щёки Паудер порозовели от азарта, как будто в них поселились два маленьких рассерженных облачка. А глаза горели ярко и упрямо, с той самой решимостью, которая обычно бывает у детей, решивших, что могут приручить лужу или победить взрослого в споре. — Я даю тебе выбор, и он плохой! — ухмыльнулась она, не разжимая зубов. — Или славная смерть, или позорный отпечаток моих зубов на твоей шкуре! — Да тебя в детстве случайно в клетке с бешеными крысами растили, что ли?! — Экко отчаянно изворачивался, размахивая свободной рукой в попытке смахнуть ее с себя, но Паудер была мелкой, быстрой и абсолютно лишенной здравого смысла. Он пинался, извивался, вертелся, словно попавший в капкан зверек, и в какой-то момент они уже катились по полу клубком из локтей, коленок, воплей и паутины нецензурных слов. Экко успел получить локтем в живот, наступить Паудер на ногу, а она каким-то образом умудрилась дернуть его за волосы, хотя вроде бы у нее не было шанса добраться до его головы. — Ай, твою ж! — заорал он, когда она резко дернула его за рукав, чуть не выворачивая ему плечо. — Сдавайся, или потеряешь конечность! — пригрозила она, изо всех сил цепляясь за его запястье. — Да сдался я, сдался! — он наконец-то разжал ее хватку и рухнул на спину, раскинув руки и тяжело дыша. — Чудовище… Паудер, тоже запыхавшаяся, плюхнулась рядом, гордо скрестив руки на груди. — Трусишка, — хихикнула она и ткнула его пальцем в лоб. Несколько секунд они просто лежали, пялясь в потолок, чувствуя, как уходит адреналин и приходят болезненные осознания. — Мне кажется, ты сломала мне ребро, — пробормотал Экко. — А у меня синяк на колене, — философски заметила она. — У тебя синяк?! У МЕНЯ след от твоих зубов на руке, бешеная ты крыса! — он приподнял голову, демонстрируя покусанный рукав. Несколько секунд они просто лежали, пялясь в потолок. Потом Экко нервно засмеялся, а Паудер, конечно же, тоже, потому что как можно не смеяться после такого? И пусть у Экко, возможно, останется синяк от ее зубов, а у нее — отпечаток его локтя на лбу, но все это было неважно. Потому что в такие моменты, среди бестолковых споров, нелепых драк и душевного хаоса, они были просто собой. Они замолчали. Воздух между ними, ещё недавно заполненный криками и смехом, вдруг стал тише. Дыхание успокаивалось, вместе с ним уходила вся эта показная злость. Паудер тихо усмехнулась, не глядя на него, просто уставившись в потолок. —Ты всё такой же зануда, — пробормотала она, слегка толкнув его плечом. И, после короткой паузы, добавила тише, почти шёпотом:— Без тебя даже ссориться было не с кем. Мир — отстойный противник. Мягкий свет гирлянд лениво растекался по комнате, заливая мастерскую тёплым золотистым свечением. Лампочки покачивались в воздухе, отбрасывая неровные тени на стены, столы, раскиданные инструменты — и на двоих идиотов, которые валялись на полу, среди разбросанных винтиков и проводов. Они лежали плечом к плечу, каждый в своих мыслях. Синяки ещё не начали проступать, но кожа уже ныла от ударов, а лёгкая усталость приятно тянула тело, словно после долгой беготни под дождём. Паудер дышала ровно, глядя в потолок. В её волосах всё ещё торчал карандаш, на колене уже намечался будущий фиолетовый след, а где-то в руке застрял крохотный винтик. Она выглядела довольной. Экко лежал рядом, перебирая пальцами потрёпанный ремешок на запястье, рассеянно водя ногтями по тиснению. Ему нужно было что-то сказать, выдать привычную язвительную фразу, перекинуться шуткой, отстраниться. Но что-то внутри вдруг потянуло его вниз, заставило замереть на лишнее мгновение. Слова Паудер — простые, брошенные будто бы невзначай — задели глубже, чем он ожидал. Он смотрел на неё чуть дольше, чем стоило бы, изучая, как в её глазах дрожит отражение гирлянд. Пытался подобрать слова, но они застряли где-то внутри, спутались, рассыпались, и от этого было только хуже. Вместо этого он просто перевёл взгляд обратно на потолок, выдохнул и, уже тише, почти осторожно, сказал: — Да. Без тебя всё было... как будто мир стал тише. Где-то в углу вспыхнула лампочка, разгораясь чуть ярче, потом снова опала. В воздухе всё ещё висел запах пороха, ржавчины и машинного масла, но среди них вдруг появилось что-то ещё. Что-то, чего ни один из них не пытался назвать. Экко лежал рядом, раскинувшись на холодном полу, и смотрел на Паудер. Его губы тронула усталая ухмылка — типичная, дурашливая, будто он вот-вот собирался что-то ляпнуть, но передумал. Вместо этого он просто наблюдал, как её пальцы двигались в воздухе, вырисовывая что-то невидимое. Где их плечи соприкасались, тепло просачивалось сквозь ткань, но никто не двигался. — Знаешь, Вай всегда говорила, что я могу починить что угодно… — голос Паудер был тише, чем обычно, почти приглушённый, будто слова застревали в горле. Её пальцы продолжали водить по пустоте, очерчивая неведомые линии, то ли схемы, то ли призрачные детали механизмов, которые существовали только в её голове. Экко слегка повернул голову, не отрывая взгляда от её лица. — Пока я всё не сломала. Её слова, как камень, брошенный в воду, оставили за собой тягучие круги тишины. Она вдруг замолчала, ресницы дрогнули, взгляд метнулся куда-то вверх, в пустоту. Нос наморщился — нервный жест, который Экко знал слишком хорошо. — Она много чего говорила, — короткое фырканье, кривая усмешка. Пальцы на её колене дёрнулись, будто она собиралась что-то схватить… но передумала. — Честно? Иногда мне кажется, что всё, к чему я прикасаюсь, превращается в кучу обломков… — она слегка повела плечами, но тепло соприкосновения с Экко никуда не делось. Он мог бы сказать что-то, но не стал. Просто наблюдал. — Когда я была мелкой, у меня была идея — грандиозная! — в голосе мелькнул азарт, но он тут же утонул в воспоминаниях. — Сделала штуковину, а она взяла и… ну, ты понял. Она взмахнула рукой в воздухе, как будто разбрасывая невидимые искры. — Бабахнула. Экко фыркнул. Она снова пожала плечами, притворно небрежно, но в уголках губ таилась тень разочарования. — Красиво, конечно, но я-то хотела, чтобы она просто заработала, — выдохнула она и закрутила в руках обкусанный карандаш, словно это был единственный осязаемый кусочек реальности. — После того как… после… — голос дрогнул, пальцы сжали карандаш крепче. — Я закрылась. Бросила всё. Наброски, бомбочки, летательные аппараты… Её пальцы снова забегали в воздухе, будто прокручивая механизмы, которых уже давно не существовало. — У меня было столько идей, столько стремлений… но в один момент я просто… всё. Закопалась в страхе. В страхе снова всё разрушить. Снова совершить непоправимую глупость. Тишина легла между ними, но она не была тяжёлой. Экко медленно выдохнул, ощущая, как она всё ещё рисует в воздухе, даже не осознавая этого. Он чуть скосил глаза, снова увидел её профиль, задумчивый и потерянный, и невольно улыбнулся — мягко, тепло, но с той самой дурашливой искоркой. — Если бы ты знала, насколько ты сейчас похожа на безумного изобретателя… — усмехнулся Экко, его голос прозвучал мягко, с едва заметной насмешкой. Паудер моргнула, словно только сейчас осознала, что делает, и недовольно фыркнула. — Отстань, — пробормотала она, но в уголках её губ уже мелькнула тень улыбки. Она опустила руку… но всего на секунду. Незаметно для себя её пальцы снова начали двигаться в воздухе, вырисовывая детали, которых никто, кроме неё, не видел.  — Знаешь, сначала мне показалось, что я оказалась в каком-то дурном сне. — Она закрыла глаза, стараясь не поддаться туманным образам прошлого. — Но каждый раз, когда я просыпаюсь, он всё ещё здесь. Этот мир... он липнет ко мне, как дым после пожара. И я не могу от него избавиться. — В этом сне всё не так. Всё наоборот. Мир жестокий и холодный. Там нет места для мечтателей, только для тех, кто умеет выживать. Кто готов убивать, чтобы остаться в живых. — Её глаза на миг затуманились, и она сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. — И я… я стала другой. Они называли меня Джинкс. Экко вздрогнул. Не просто вздрогнул — замер, как будто услышал что-то, чего не должен был. Его дыхание сбилось, пальцы дрогнули, и он будто невольно отстранился… но тут же наклонился ближе. Готовый слушать. — Джинкс? — тихо спросил он. Она опустила взгляд на свои руки, будто они всё ещё были в крови. — Я была одна. И… и это было хуже всего. Потому что, когда ты остаёшься один, — её голос задрожал, словно на грани слома, — эти голоса разрывают тебя на куски. Она дрожащими пальцами потерла виски, будто пытаясь выдавить их из своей головы. — Они становятся твоими единственными спутниками. Они шепчут, кричат, смеются. Сначала ты пытаешься их заглушить… но потом… — Она сжала голову ладонями, ногти вонзились в кожу, оставляя красные полумесяцы. — Потом ты начинаешь им верить. И от этого уже не убежать. — Чем дольше я вглядывалась в этот сон, в этот мир, тем сильнее он поглощал меня, — она говорила тихо, но слова звучали, как тяжёлые шаги в пустоте. — Сжирал всё, что осталось, как огонь, который не останавливается. Я стала его частью. Его… проклятием. Она замолчала, будто сама не верила в свои слова, но внутри неё что-то дрожало, словно вся эта тьма, что она пережила, не отпускала её. — Но эта девочка из сна… — её голос стал почти шёпотом, но в нём звучало что-то странное, завораживающее. — Она была… невероятная. Паудер прикрыла глаза, словно снова видела её перед собой. — Сильная. Неуязвимая. Гениальная. Её изобретения были куда сложнее, чем мои когда-либо. А её оружие… — она резко вдохнула, губы дрогнули. — Оно было смертоносным. Без единой ошибки, без единого сбоя. Она открыла глаза и посмотрела на Экко — взгляд полный сомнения, тени в уголках зрачков. — Я не верила, что смогу стать такой. Она сглотнула, будто эти слова были чем-то запретным, тем, что нельзя признавать даже себе. — Что смогу… вообще. — Для других… — она прикусила губу, подбирая слова. — Для других Джинкс — это просто сломанная версия меня. Ошибка, которую нужно исправить. Стереть. Забыть. Она встретила его взгляд, и в её глазах промелькнула боль, с которой не справиться ни одним оружием. Словно груз этих слов давил на неё уже слишком долго. И вдруг Паудер рассмеялась. Глухо. Хрипло. Этот смех резал воздух, как треснувшее стекло, за которым скрывается что-то готовое расколоться. Экко невольно напрягся. — Но без Джинкс… — её голос неожиданно стал другим, странно детским, с наивной верой в то, что зло можно просто прогнать, если крепко зажмуриться. Он охрип, ломаясь, цепляясь за каждое слово, как будто они застревали где-то в горле. — Паудер бы не существовало. Её пальцы сжались в кулаки. — Я бы просто сломалась. Рассыпалась, как стекло. Глаза метнулись в сторону, словно она искала во мраке хоть что-то, что могло бы подтвердить или опровергнуть её слова. Плечи дрогнули. Она сжалась, будто ребёнок, который пытается спрятаться от грома. — И тогда от меня осталась бы… — едва слышный шёпот, почти неуловимый, как дыхание ветра в мёртвой комнате. — Только пустота. И тишина поглотила её голос. ... Экко молчал. Он не сразу понял, что задержал дыхание. Казалось, он ищет слова где-то внутри себя, среди собственных трещин. Его взгляд задержался на Паудер — такой хрупкой, сломанной и в то же время невероятно живой. Он глубоко вздохнул, проводя рукой по лицу, словно хотел стереть тяжесть услышанного. Он смотрел на неё — и не мог отвести взгляд. Перед ним стояла та, кого он знал с самого детства, с кем строил мечты, кто был его семьёй. Но этой девочки больше не существовало. И всё же она была здесь. Живая. Дышащая. Она смотрела на него с тем самым теплом, которое он помнил. Которое исчезло из её глаз давным-давно. И от этого было хуже всего. Экко сглотнул, чувствуя, как внутри поднимается что-то тяжёлое, липкое. Что-то, что он не хотел выпускать наружу. Он смотрел на неё и ловил себя на том, что не знает, что сильнее — ненависть или усталость. Но он не мог ненавидеть её по-настоящему. Потому что Джинкс не была монстром. Она была последствием. Экко глубоко вздохнул, провёл рукой по лицу, словно стирая эти мысли. — Ты знаешь… — его голос прозвучал тише, чем он ожидал. — …я всегда думал, что пустота должна быть… ну, тише. Паудер моргнула, медленно поднимая взгляд. Экко неловко улыбнулся, дёрнул плечом: — Ты думаешь, пустота могла бы так орать на меня из-за фейерверков? Он ожидал усмешки. Или закатанных глаз. Но Паудер застыла. — …Ты. Прямо сейчас. Это сказал? Экко лениво пожал плечами, но в уголках губ уже пряталась хитрая улыбка: — Ну а что? Если ты пустота, то кто тогда бегал за мной с гаечным ключом, пока брови ещё дымились Мгновение молчания. Секунда на осознание. А потом Паудер накинулась на него с боевым кличем и вцепилась в его нос. — ААА! ПАУ, ТЫ ОФИГЕЛА?! — завопил Экко, пытаясь отцепить её. — ЭТО ТОЖЕ ПУСТОТА?! — взревела она, выкручивая ему нос, словно пыталась найти радиочастоту. — МОЙ НОС НЕ КНОПКА, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?! — НАУЧНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ! — ТЫ ЕГО СЛОМАЕШЬ, ДУРА! — НУ ЗАТО У ТЕБЯ БУДЕТ ХАРИЗМА! Только когда Экко с отчаянным воплем вывернулся, Паудер с довольной ухмылкой отпустила его и хлопнула по плечу. — Видишь?Пустота так не делает. Экко, держась за свой многострадальный нос, только простонал: — Ты демон. Маленький, зубастый демон. Рассвет подкрадывался тихо, словно не хотел нарушить хрупкое спокойствие ночи. Небо медленно бледнело, окрашиваясь в нежные оттенки розового и золотого, как будто кто-то неуверенно добавлял краски на полотно. Крохотные светлячки угасали один за другим, уступая место новому дню, а гирлянды, забытые кем-то заботливым или просто ленивым, всё ещё тлели мягким, тёплым светом, будто не хотели сдаваться рассвету. Убежище, спрятанное от чужих глаз, напоминало корабль, застрявший между двумя мирами — ночным и дневным. Воздух был свежим, с лёгкой прохладой, намёком на усталость, которая так и не стала поводом замолчать. И, конечно, они всё ещё были там. Два дибила, чьи юные и смешные голоса не смолкали всю ночь, будто спор стал их единственным топливом. — Я тебе говорю, моя идея гениальная! — голос звучал с таким пафосом, будто речь шла как минимум о спасении мира. — Гениальная? Ты серьёзно? Это худшее, что я слышал за всю свою жизнь! — и тут же хлопок по чему-то деревянному, вероятно, для усиления драматизма. Голоса звучали, как отголоски сна, не вписываясь в пробуждающийся мир, но именно в этом и был их шарм. Слова, полный абсурд или глубокая философия — уже не имело значения. Важно было только то, что ночь закончилась, а они всё ещё спорили, смеясь, забывая о времени. И в этом моменте было что-то особенно тёплое. Как в детстве, когда не боишься устать, потому что рядом кто-то, с кем хочется говорить вечно.

***

Тёмный кабинет погружён в полумрак. Лишь холодный свет, пробивающийся сквозь витражное окно, заливает комнату мерцающими оттенками синего и пурпура. Он мягко стекает по массивному дубовому столу, его отполированная поверхность отражает игру света и тени, но по краям уже видны царапины и неровные линии, будто кто-то, заскучав, водил по нему острым предметом. На столе — тяжёлые стопки бумаг, чернильница с изящным пером и массивная пепельница, в которой пепел уже впитался в поверхность. Чуть в стороне застыла фигурка, сваренная из обломков металла. Её резкие линии и грубые швы делают её похожей на странное существо: угловатая голова, непропорционально длинные конечности, словно оно вот-вот шагнёт в мир. Металл местами потемнел, кое-где сверкают следы сварки, похожие на шрамы. Всё в ней — небрежное, взрывное, полное хаоса, но именно в этом угадывается почерк её создателя. Однако хаос не ограничился только этой скульптурой. Он проступал повсюду. Где-то на стене, за тяжёлыми шторами, виднелись грубо нарисованные силуэты — то ли люди, то ли монстры, чьи пустые глаза светились в темноте. Поверх деревянных панелей проступали едва заметные следы мела — кто-то, видимо, пытался оттереть их, но полностью стереть не получилось. В одном углу красовалось нарисованное в угольной крошке лицо — кривоватое, с огромной ухмылкой, а рядом торопливо нацарапаны слова:"Злые боссы не улыбаются!". На самом краю массивного стола притулился маленький деревянный ящик, будто забытый здесь много лет назад. На крышке крупными, корявыми буквами выжжено:"Для планов. Папе." Рядом — беспорядочный узор из стрелок, взрывов и крестиков, словно крошечная карта сокровищ. Линии рваные, порывистые, но в них чувствуется детская увлечённость — не просто желание оставить след, а создать что-то по-настоящему грандиозное. В этом месте сплелись власть и уязвимость. Каждый предмет, каждая черта на стенах и мебели впитала в себя не только суровость хозяина кабинета, но и тот тёплый хаос, который он так боялся потерять. Джинкс не осталась одна после той трагедии. Она обрела любящего человека, но и в жизни Силко появился кто-то, кому его не хватало. Кто-то, кто видел в нём не только хладнокровного лидера, но прежде всего — личность, со своей болью, демонами и изъянами. Только с ней он позволял себе быть чем-то большим, чем просто жестоким стратегом. Только ей разрешал обращаться с ним так непринуждённо, только её хаосу позволял проникать в свою жизнь и разрисовывать его вещи. Только ей прощал ошибки. Только ей доверял настолько, что позволял делать ему инъекции. Но сегодня в этом мрачном кабинете чего-то не хватало. Точнее — кого-то. Маленького кусочка хаоса, который превращал его строгий мир в живое, бурлящее пространство. Силко вертел в руках старое фото, спрятанное подальше от чужих глаз, словно надеясь забыть о его существовании. Бумага поблекла, края потрепались, но изображение оставалось ясным. Он долго смотрел на него, будто пытаясь разглядеть что-то новое, что-то, что раньше ускользало от взгляда. — Головоломка сложилась, брат, — тихо сказал он в пустоту. Дышать стало тяжело. Все эти годы он верил в одно: Вандер — трус и предатель. Человек, который выбросил на свалку будущее Зауна. Ради чего? Силко сжал фото чуть сильнее. Ответа не было. Пальцы дрожали. Едва заметно, но он чувствовал это. Чувствовал, как лёгкая дрожь пробегает по рукам, как непослушные мышцы сжимают бумагу чуть сильнее, чем нужно, будто пытаясь впитать её в кожу. Взгляд снова упал на лицо в центре снимка. Вандер. Он ненавидел это лицо. Годами ненавидел. До боли в зубах, до сжатых в кулаки пальцев, до горечи во рту. Но сейчас… Грудь сжалась. Дышать стало тяжело, воздух будто загустел, заполняя лёгкие свинцовым комом. Пламя сигары лениво тлело в пепельнице, источая терпкий дым. Он накрыл комнату плотной, удушающей пеленой, смешавшись с запахом машинного масла, пороха и влаги. Силко медленно опустил сигару в пепельницу и прижал её к керамике большим пальцем. Звук — глухой, хрустящий, почти хищный — раздался в пустом кабинете, когда горящий край превратился в пепел. Вандер — трус. Вандер — предатель. Так он думал все эти годы. Но какая, к чёрту, ирония. Потому что теперь Силко сам был готов предать всё, что строил. Всё, во что верил. Ради неё. Дочь, которую он не выбирал, но которая стала его самой болезненной слабостью. Сигара окончательно погасла, а в пальцах осталась только скомканная фотография. Пилтовские шакалы могут забрать Заун. Заводы. Деньги. Власть. Но Джинкс они не получат. Он не допустит этого. Силко уставился на фотографию, но уже не видел её. Взор застилала дымка — не от сигары, а от чего-то, что жгло глубже. Он резко втянул воздух. Грудь сдавило, как тисками. Гнев? Боль? Или осознание, которое он так долго отвергал? Пальцы медленно разжались, и снимок опустился на стол, рядом с пепельницей, полной недокуренных сигар. Он провёл ладонью по лицу, сжимая пальцы на виске. Дрожащий выдох. Затяжная пауза. Потом, едва слышно, почти шёпотом, он произнёс: — Настало время вернуть блудную дочурку.