Remember Me

Мир был странный. Даже по меркам Джинкс. Будто соткан из детских снов, сдобренных ложкой лёгкого безумия и приправленных парой щепоток галлюциногенов. Слишком мягкий, слишком яркий. Воздух пах сахарной ватой, а земля под ногами выглядела так, будто её нарисовал псих с одержимостью пастельными цветами и детскими мелками. Вокруг порхали светящиеся существа, похожие на пузырьки мыла. Один из них подлетел к Джинкс, и она хлопнула его тыльной стороной ладони. Пузырь лопнул с противным чавканьем, обдав её радужной слизью. — Тьфу ты, гадость, — хрипло прошипела Джинкс, вытирая пальцы о штанины. Её голос звучал так, будто им можно было чистить ржавчину с труб. Рядом с девушкой стояла Принцесса Селестия — величественный белый единорог с радужной гривой. Её золотая корона поблёскивала в свете несуществующего солнца. — Я думаю, нам придётся убить этого парня, Принцесса Селестия, — устало пробормотала Джинкс, опираясь на бок единорога. Её голубые волосы выбивались из косы, а под глазами темнели круги, как будто она давно не спала. Она выглядела так, словно оказалась здесь случайно — среди этого слишком чистого, слишком доброго мира. Джинкс никогда не верила в сказки. Во всяком случае, не в такие, где всё сияет и блестит, где каждая проблема решается песней, а любой конфликт заканчивается групповыми объятиями. Её мир был другим — грубым, металлическим, с запахом пороха и масляной копоти. А тут... радуги, блёстки и пони, от которых зубы сводит. Тонкие пальцы, обрамлённые обломками разноцветного лака, запутались в мягкой шерсти Селестии. Девочка напоминала сбежавшую из сказки куколку, но стоило ей открыть рот, как иллюзия трескалась, как стекло. — Он сказал, что в Эквестрии все навсегда, — голос Джинкс звучал, как ломкий металл, — а я не собираюсь тут вечно застревать среди пони, которые видят смысл жизни в радугах и песнях. Селестия осторожно, буквально по миллиметру, сделала шаг в сторону, чтобы хоть немного отдалиться от девушки. Её радужная грива слегка заискрилась, будто в ней коротнуло проводку. — Ты... серьёзно? — пролепетала единорог. — Ага, предельно. — Джинкс криво улыбнулась, её рот растянулся слишком широко, как у старой фарфоровой куклы с потрескавшейся глазурью. Её взгляд выцепил парня у куста. Он что-то говорил пони с морковкой на крупе. Они смеялись — смех был чистым и звенящим, как у телевизора, включенного на максимальную громкость. — Если мы его не грохнем, он оставит нас здесь навсегда, — Джинкс понизила голос, будто делилась грязным секретом. Её пальцы, детские и тонкие, медленно потянулись к поясу. На её ладони лежала граната — ржавая, с облезшей краской и торчащими проводками. Она выглядела так, будто её собрал ребёнок, который слишком увлекался конструкторами и слишком мало спал. — Э-э... — Селестия судорожно сглотнула. — Может, всё-таки попробуем...дружбу? — Окей, — безразлично кивнула Джинкс. — Можно я подружусь с его внутренностями? Её шаги были лёгкими, будто она шла не по земле, а по тугой натянутой струне. Каждое движение несло в себе скрытую угрозу, как у котёнка, который внезапно осознал, что его когти — это оружие. — Если после взрыва он останется целым — значит, это галлюцинация. Если нет... — она пожала плечами, её косы звякнули. — Ну, по крайней мере, весело будет. Парень у куста замер. Его глаза, радужные и стеклянные, расширились. В этот момент Джинкс показалось, что он — не человек, а пустая оболочка, внутри которой пляшут огоньки чужих мыслей. — Сюрприз! — её голос звенел, как колокольчик на чьих-то похоронах. И её пальцы замкнулись на чеке. Мир, возможно, ещё не знал, что такое разрушение. Но он точно был готов это узнать. Мир Эквестрии таял, как леденец на солнце. Радуги обвисли, как мокрые тряпки, зефирные холмы стекали липкой жижей, а единороги с пустыми глазами наблюдали, как Джинкс корчится в хохоте на окровавленной Принцессе Селестии. — Ну что, Эквестрия, как тебе мои краски? — её пальцы размазывали тёмные потёки по радужной гриве, оставляя грязные мазки на белоснежном роге. Смех Джинкс звенел, как треск лопающихся мыльных пузырей. Воздух больше не пах сахарной ватой — он стал тяжёлым и металлическим, как перед грозой. В небе над растекающимися зефирными горами клубились тёмные тучи, будто сама сказка прокисла. Резкий толчок — и всё исчезло. Джинкс находилась где-то на границе между сном и реальностью. Её рот приоткрыт, из уголка губ медленно тянулась тонкая струйка слюны, блестя в тусклом свете разноцветных гирлянд. Мягкие огоньки медленно мигали, заливая убежище теплыми оттенками — розовым, зелёным, голубым. Провода гирлянд тянулись по потолку, среди них висели старые фотографии и самодельные безделушки. Джинкс лежала на старом продавленном матрасе, утонув в ворохе одеял и пледов. Её маленький носик чуть подрагивал, будто она что-то чуяла во сне, а губы складывались в милую гримаску. Её ресницы дрожали, а из груди время от времени вырывалось тихое, мурлыкающее хрюканье. Полураздавленный пакет с чипсами уютно устроился на её груди. — Ммм... радужные пули... — пробормотала она сквозь сон, причмокивая губами. — Минеган... больше блёсток... Она тихо хрюкнула, лениво чавкнула, а её рука автоматически потянулась к пакету, ухватила чипс и сунула его в рот. На входе в импровизированное убежище стоял Экко, опираясь плечом о косяк. Полумрак прятал его лицо, но даже так можно было заметить, как уголки его губ предательски дёргались. Он наблюдал, как Паудер, не просыпаясь, умудрялась грызть чипсы, хрюкать и бормотать что-то о гранатомёте и радужных пулях. — Ну и зрелище, — тихо сказал он, прикрывая рот рукой, чтобы не рассмеяться. Джинкс шевельнулась, её глаза под закрытыми веками забегали, а губы снова затрепетали: — Если он не умрёт... я... я добавлю ему... блёсток... — пробормотала она, причмокнув. Экко не выдержал и тихо захихикал. Он подошёл ближе, присел на корточки у матраса и наклонился к самому её уху. — Да-да, Пау, обязательно. И не забудь сахарную вату вместо дыма, — прошептал он, качая головой. Джинкс снова хрюкнула, её носик дёрнулся, а затем она перевернулась на бок, обняв подушку обеими руками, словно обнимала любимую мягкую игрушку. Синевласая принцесса медленно открыла глазки, моргая и пытаясь поймать ускользающие образы сна. Радужные пули, гранаты с блёстками и липкий мир Эквестрии ещё мерцали на границе сознания. Перед ней маячила знакомая фигура. Сквозь мутное зрение Джинкс разглядела его странные дреды, торчащие в разные стороны. Он был одет в смешную пижаму с рисунком из крошечных роботов, которые, кажется, даже двигались — хотя, возможно, это всё ещё остатки сна. Джинкс моргнула ещё пару раз, её ресницы защекотали щёку, на которой всё ещё чувствовался холодный след слюны. Её взгляд метался по комнате, цепляясь за гирлянды, старые фотографии и знакомые, тёплые тени. Всё выглядело правильно, но что-то было не так. — М-м-м... Экко?..— её голос прозвучал хрипло, словно она проспала целую вечность. Парень у кровати улыбнулся. Его глаза светились мягким, почти домашним теплом. Он присел на корточки, сложив руки на коленях, и склонил голову набок, будто разглядывал не Джинкс, а … — Ну наконец-то проснулась, принцесса, — тихо сказал он, его голос словно плыл сквозь вату. — Угу... — Джинкс вытянула руку, не открывая глаз до конца. Её пальцы лениво прошлись по подушке, словно что-то искали. — Ты... опять за блёстками пришёл?.. Её голос был тёплым, как одеяло, и слова лениво тянулись, словно растягивались во сне. Рука медленно потянулась к нему, но остановилась на полпути, как будто забыла, зачем тянулась. — Ты чё... решил, что я снова просплю наше... секретное задание? — сонно прошептала она, натягивая подушку повыше Тепло. Спокойствие. Безопасность. Всё казалось правильным, словно мир снова встал на свои места. Сон мягко окутывал сознание Джинкс, не давая ему распасться. Оно было вязким, словно тягучий сироп, и не отпускало её обратно в реальность. Где-то на грани восприятия она чувствовала движение рядом — знакомое, родное. Её губы сами собой растянулись в слабой улыбке. Она что-то мурлыкала под нос, почти как в детстве, когда всё было проще. Ей не хотелось открывать глаза. Не хотелось вспоминать. Пробуждение было неправильным, оно приносило с собой чужеродные ощущения: холод, ломоту, неприятный звон в ушах. Мир дрожал и смазывался, как плохо настроенный прицел. Где-то в глубине разума запульсовала тревога, но Джинкс упрямо от неё отворачивалась, цепляясь за тепло рядом. Экко. Да, он здесь. Значит, всё в порядке. Всё правильно. Где-то на границе сна и яви мелькнуло что-то тревожное — чужие голоса, обрывки чужой реальности. Но детская часть её сознания не хотела отпускать. Не хотела помнить, что было дальше. Потому что если Экко рядом, значит, он её не ненавидит. Если Экко рядом, значит, мир еще не разлетелся на куски. Если Экко рядом… значит, она не потеряла себя. Экко присел на корточки, сложив руки на коленях, и склонил голову набок. — О да, не хотел, чтобы ты опять жаловалась, что всё веселье началось без тебя, — его голос прозвучал мягко, тепло. Джинкс лишь глубже зарылась в подушку, мурлыча что-то невнятное. — М-м... правильно... — она улыбнулась, сладко зевнув. — Дай мне ещё минутку... и мы... взорвём что-нибудь... Голос её звучал, как сонное бормотание ребёнка. Мир оставался приятным, обволакивающим. Комната была тёплой, воздух густым, как сироп. Она чувствовала себя уютно, защищённо, словно снова в той самой маленькой кровати, где когда-то могла просто спать, не боясь проснуться. Джинкс снова хрюкнула, уютно устроившись на подушке. Её носик дёрнулся, тонкие бровки сдвинулись, будто она пыталась прогнать надоедливый солнечный луч, скользящий по лицу. Веки дрогнули, и она медленно приоткрыла глаза, щурясь, как котёнок, разбуженный слишком рано. Перед глазами колыхались размытые силуэты. Комната оставалась чуть расплывчатой, будто её затянуло туманом, а гирлянды на стенах светились мягко, как под водой. Всё было странным, но не пугающим. — А чё... пижама такая... дурацкая?.. — она прищурилась, разглядывая Экко. — Эти... роботики... они и правда двигаются?.. Тишина повисла. Её мысли плавали где-то далеко, там, где всё ещё мерцали блёстки, разлетались розовые искры и воздух был сладким, как сахарная вата. Но что-то... что-то в этом сне было не таким. Маленькое, крошечное ощущение — как лёгкое похолодание в груди. Как будто мир пытался сказать ей: «Проснись». Но Джинкс не хотела. Не сейчас. Она сжала подушку крепче, закрывая глаза. Пусть ещё немного. Пусть этот мир подождёт. Мир вокруг треснул. Тепло, обволакивающее тело, разлетелось, как кусочки стекла. Джинкс подскочила. В груди что-то хрустнуло, будто сердце не выдержало нагрузки и дало сбой, перескочив пару ударов. Её рука, ещё мгновение назад уютно обнимавшая подушку, метнулась к поясу, к месту, где должны висеть они. "Пираньи-Кусаки." Её верные, любимые, тёплые гранаты, готовые разнести любого, кто посмеет сунуться. Но её пальцы сжали пустоту. — Что за... — мир накренился, будто её сознание не успело за происходящим. В следующий миг что-то вцепилось в неё. Плед. Но он не просто зацепился за её ногу. Он ожил. Он сжался, как мелкий, но злобный монстр, наматываясь на запястья, охватывая локти, сковывая движения, а потом мягко, но абсолютно безжалостно обвился вокруг горла. Джинкс дёрнулась. — Тварь! — её голос сорвался в сиплый хрип, а руки замахали в воздухе, как крылья подстреленной чайки. Она рванулась, но плед не сдавался. Он только затянулся туже, как живой, как змей, настойчиво и неотвратимо стягивая её вниз, в ловушку. Ещё рывок. Падение. Она перевернулась, потом ещё раз. Грохот. БАХ! Что-то твёрдое встретило её плечом — стена. В голове полыхнула боль. — Ах ты ж мать твою… С рычанием, достойным дикого зверя, Джинкс вцепилась зубами в плед. На вкус он был, как грязный тряпичный кошмар, но её это не остановило. Она мотнула головой, дёрнула, как бешеный пёс, и — победа! — оторвала кусок. Выплюнула. Свобода? Нет. Паника. — Оружие. Где? ОРУЖИЕ! Руки взбесились. Они метались по матрасу, как одержимые тараканы, когти впивались в ткань, сдирали обшивку. Подушка! Чёрт с ней! Полетела к чертям, взорвавшись белым облаком набивки. Металлический лязг. Банка с инструментами. Мир взорвался гайками, болтами, проводами, которые могли быть важны для какого-то устройства, но сейчас сыпались, как безумные конфетти. Один из проводов зацепился за её палец. Как последний ублюдок, как будто просил пощады. — А ну пошёл к чёрту! — она мотнула рукой. Гирлянды мигнули. Как будто сами офигели от происходящего. Тишина. Комната дышала вместе с ней, вжимаясь в стены, будто боялась следующего движения. — Эй, Пау, ты чего? — Экко выпрямился, его лицо сменило мягкость на настороженность. Но Джинкс уже утонула в хаосе. Её глаза метались, не находя опоры, губы дрожали, превращаясь в кривую линию. Шум в ушах, белый, липкий, словно кто-то вдавливал в её голову треск старого радио. Контуры Экко поплыли, линии размылись, словно кто-то нарисовал его детским мелком и теперь стирал изображение грязными руками. — Ублюдок... — прошипела она, голос её словно прошёл через мясорубку — хриплый, рваный. Её рука нащупала старую жестяную кружку. Не раздумывая, она метнула её в Экко. Парень едва успел уклониться, кружка со звоном врезалась в стену, оставив вмятину. Но в её глазах кружка словно пролетела сквозь него, разорвав его силуэт на дрожащие линии. — Пау! Ты чего творишь?! — Он поднял руки ладонями вперёд, стараясь не делать резких движений. — Не подходи! — выкрикнула она. Её голос дрожал, но не от страха — от ярости. — Ты думал, что сможешь подобраться ко мне? Притвориться... притвориться другом? Шум в ушах нарастал. Казалось, кто-то шептал прямо в её мозг, искажая его голос, накладывая чужие интонации. — Замолчи! — выкрикнула она, но непонятно, кому это было адресовано — Экко или тем призрачным голосам в её голове. Её руки нащупали ещё один предмет — старую консервную банку, тяжёлую и холодную. Она бросила её, не глядя. Экко снова увернулся, но банка больно стукнула его по руке, оставив красный след. — Пау, стоп! Это я! — Он отступил, его спина прижалась к холодной металлической стене. — Что с тобой? — Скажи это ещё раз... и я тебе глотку перегрызу. По углам комнаты метались цветные тени. Яркие штрихи, словно кто-то провёл мелком по воздуху, создавали иллюзию движущихся фигур. Её дыхание сбилось, грудь тяжело вздымалась. Джинкс металась по комнате, хватала всё, что попадалось под руку — гаечные ключи, старые игрушки, осколки металла — и кидала их в его сторону. — Ты врёшь! — кричала она. — Это иллюзия! Тебя тут не может быть! Экко дёрнулся, спина вжалась в холодную стену. Он не двигался, не моргал, словно любое его движение могло стать спусковым крючком. Его лицо менялось — от напряжённого беспокойства до чистого ужаса. В воздухе ещё витал напряжённый осадок — остатки сна, остатки тревоги, остатки хаоса. Джинкс всё ещё дышала тяжело, её грудь вздымалась, пальцы судорожно цеплялись за край матраса. Экко сидел напротив, почесывая место, куда в него только что прилетела консервная банка, и смотрел на неё с тем самым выражением — смесью беспокойства, понимания и лёгкого офигевания. Его девочка-цветочек вдруг превратилась в взрывной коктейль из милоты и безумия. Теперь перед ним сидел человек, который буквально только что пытался его снести консервной банкой. Джинкс трясло. Не просто мелкая дрожь — каждая клеточка её тела билась в истерике. Грудь судорожно сжималась, дыхание сбивалось, мир вокруг плыл, размывался, словно кто-то взял грязные пальцы и растёр краски её реальности. Она не здесь. Она не должна быть здесь! Пальцы впивались в край матраса так сильно, что костяшки побелели. Воздух был тяжёлым, удушающим, будто в убежище кто-то вылил целое ведро липкого тумана, который оседал на кожу, не давая пошевелиться. Экко был здесь. Но это неправильно. Он не должен быть таким. Слишком мягкий. Слишком тёплый. Слишком... прошлый. Экко двигался быстро. Он видел, как её взгляд метался, как мышцы на лице дрожали от напряжения, как её дыхание сбивалось, переходя в судорожные всхлипы. Ещё немного — и она снова бросится в хаос. Он не дал ей этого сделать. — Тише, Пау… — Его голос прозвучал почти умоляюще, но он не стал ждать ответа. Одним резким движением он сгреб её в охапку, крепко прижав к себе, накрыв руками так, чтобы она не смогла вырваться. Она вздрогнула, дёрнулась, но он только сильнее сжал её в своих объятиях. — Всё в порядке, — голос Экко был мягким, тёплым, как когда-то в детстве. — Это просто сон. Всё хорошо, ты здесь. Ты со мной. Джинкс замерла. На одну короткую, бесконечную секунду она перестала дышать. Тепло. Давление его рук. Глухие, ровные удары его сердца — такие медленные, такие неправильные, не соответствующие бешеному ритму её собственного. Этот запах… Масло, порох, железо. Как раньше. Как тогда, когда мир ещё не разлетелся на куски. Она сдалась. Плечи поникли, пальцы дрогнули, сжались в слабые кулаки у него на груди, но силы в них больше не было. Всё напряжение вышло, словно воздух из лопнувшего воздушного шара. Экко почувствовал, как её тело тяжело навалилось на него. — Вот так, — пробормотал он, слегка поглаживая её по спине. — Всё нормально, Пау, я здесь. Всё будет хорошо. Она не отвечала. Просто стояла, прижимаясь к нему, застывшая, сломанная, почти… доверившись. Она не вырывалась. Ровно три секунды. А потом — резкий вдох. Щелчок. УДАР. Глухой, жестокий, всем телом, со всей силой, что у неё была. Кулак Джинкс впечатался в его скулу с силой, от которой на долю секунды погас свет в его голове. Экко отлетел назад, рухнул на пол, глухо ударившись о металлическую конструкцию за спиной. Голова гудела. Вкус крови во рту. Он не сразу понял, что произошло. Только когда смог сфокусировать взгляд и увидел её. Джинкс стояла над ним, грудь тяжело вздымалась, руки дрожали от ярости, но глаза её были абсолютно ясными. Никаких сомнений. Никаких вопросов. Она знала, что перед ней Экко. И она всё равно ударила его так, будто хотела убить. Экко тяжело задышал, прижимая ладонь к губам и стирая кровь. Внутри всё сжалось, закрутилось, будто кто-то вывернул его душу наизнанку. — …Ты правда так со мной? — его голос прозвучал тихо, почти сорванно. Она смотрела на него сверху вниз, грудь резко вздымалась. В её глазах не было вины. Не было даже сожаления. Она просто смотрела этим пустым взглядом. — Это неправильно, — наконец прошептала она. Экко посмотрел на неё снизу вверх, всё ещё сидя на полу. В его глазах не было злости, даже обиды не было — только эта непоколебимая, упрямая нежность. — Что именно? — спросил он. Голос мягкий, осторожный, как будто он боялся её спугнуть. Как будто перед ним не убийца, не безумная девчонка, а испуганный ребёнок. Джинкс скривилась. — Всё, — процедила она, резко разжав кулак. Её пальцы дрогнули. — Ты... не должен быть таким, — её голос звучал низко, сипло. — Не должен смотреть на меня вот так. — Как? Она дёрнулась, будто он ударил её словами. — Как будто я всё ещё что-то значу. Она больше не сказала ни слова. Не бросила даже взгляда. Просто развернулась и ушла, оставив его валяться на полу среди разбросанных гаек и капель крови. Она шла быстро, почти бегом, но не потому, что боялась. Не потому, что торопилась. А потому что, если бы замедлилась хоть на секунду, её могли догнать мысли. Джинкс ворвалась в центр своего убежища и... Остановилась. Сердце глухо ударилось о рёбра. Глаза метались по пространству, как у загнанного зверя. Это должно было быть её место. Её дом. Но она не узнавала ни одной детали. Мягкий свет гирлянд. Не неоновые лампы, заливающие всё ядовито-розовым, а этот... этот тёплый, уютный свет, как в каком-то долбаном рождественском утреннике. Заборчики. Какого хрена?! Заборчики?! Будто ей должно быть не плевать, если она свалится вниз, в эту бесконечную бездну? Милые безделушки. Детские. Наивные. Такие... чужие. Она медленно подошла к столу, пальцы прошлись по поверхности. Незнакомые чертежи. Аккуратные, детально прорисованные, сложные. Но не её. Не её хаотичные, покрытые пятнами масла схемы, где идеи рождались и умирали в бешеном вихре карандашных линий. Портреты. Она застыла. Взгляд заскользил по стенам. Рисунки. Сотни. На каждом — она. Паудер. Не Джинкс, не разрушение, не катастрофа. А она — улыбающаяся, счастливая, с горящими глазами. Как будто мир пытался напомнить ей, кто она. Что за чёрт… Она сглотнула, дыхание сбилось. Руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Нет. Нет-нет-нет. Она рванула один из портретов со стены, смяла, отбросила в сторону. Потом ещё один. И ещё. Но за каждым был следующий. Будто этот мир отказывался её отпускать.