Remember Me

Убежище поджигателей поражало своими масштабами. Это было место, где дочери и сыновья Зауна нашли себе новый дом, превратив подземные руины в живую экосистему, наполненную движением, светом и звуками жизни. Но для Паудер это место оказалось холодным и чуждым. Взгляды окружающих резали, как осколки стекла — холодные, недоверчивые, порой с явной ноткой осуждения. В их глазах читался немой вопрос: «Что эта девчонка здесь забыла?» Она нашла себе укромное убежище на вершине огромного дерева, которое стало сердцем подземной экосистемы. Ветви дерева были обвиты гирляндами, их мягкое, мерцающее сияние наполняло это хаотичное пристанище тёплым, почти сказочным светом. Она не покидала своего укрытия днями, словно этот уголок был единственным местом, где ей позволено быть самой собой — странной, уязвимой и до боли одинокой. Экко же, кажется, уже махнул на неё рукой, после того как она в очередной раз сбежала из комнаты, где её удерживали как пленницу. Тёплые огоньки лениво мерцали в полутьме, нежно обрисовывая хрупкую девичью фигуру. Их мягкий свет скользил по её плечам и тонким запястьям, пробегал по неровной коре дерева, словно защищая её тишину, и ласково освещал хаотично разбросанные вокруг мелочи, превращая их беспорядок в уютный хаос. Паудер перебирала страницы своего блокнота, устроившись на ветке огромного дерева. Руки нервно сжимали потрёпанную обложку, а пальцы невольно гладили края страниц, будто это могло вернуть тепло прошлого. В блокноте были её чертежи — сложные схемы механизмов, которые когда-то казались выходом из хаоса. Но среди них были и рисунки. На одной из страниц ярким карандашом были изображены она и Экко: Паудер в неуклюжем шлеме, Экко со смешной, торчащей в разные стороны прической. Они смеялись так искренне и широко, что даже сам рисунок, казалось, излучал тепло. Вокруг композиции беспорядочно разбросаны сердечки, звёздочки и хаотичные наброски, словно её рука передавала радость того момента, который хотелось сохранить навсегда. Её голубые глаза, усталые, но всё ещё такие же тёплые, как в прошлом, мягко светились в полумраке. Россыпь веснушек на её лице словно оживляла образ, делая его одновременно хрупким и трогательным. — Опять заблудилась в своих мыслях? — раздался знакомый голос, заставив её вздрогнуть. Паудер резко захлопнула блокнот, сжимая его так, будто это могло скрыть её мысли. Подняв голову, она увидела Экко. Он стоял на одной из нижних веток, неуклюже пытаясь удержать равновесие, освещённый мягким светом гирлянд. — Мог бы хотя бы предупредить, что лезешь сюда, — пробормотала она, натягивая капюшон чуть глубже, словно пытаясь спрятаться за ним. — Тогда бы ты спряталась, — он попытался усмехнуться, но его улыбка вышла натянутой. Он медленно сел на ветку, свесив ноги, и добавил: — Улыбаешься ты, знаешь, нечасто. Экко не мог скрыть своих сомнений, когда смотрел на Паудер. В её глазах не было той жестокости, которую он ожидал. Это была не просто девушка, с которой он должен был справиться, а человек, потерявший всё, так же как и он. Она была его отражением, только в другом свете. Он всегда считал, что должен её уничтожить, чтобы убрать угрозу, но теперь что-то изменилось. Он не мог понять, когда именно его ненависть уступила место сомнению. — Это место… странное, как и ты. Ты устроила здесь целый бардак. — Бардак? — Пау резко вскинула руку, словно собиралась что-то доказать, и широко улыбнулась. — Это искусство, мальчик! Она словно примерила новую маску, превращаясь в воплощение хаоса и гениальности. Этот образ дарил ей свободу, но её глаза на мгновение выдали неуверенность, прежде чем спрятались за игривостью. — Ну… по крайней мере, для меня. У каждой гирлянды, у каждого винтика есть своё место. Просто… я вижу это по-другому. Она подняла с пола гирлянду и театрально помахала ею, словно это был флаг её творчества. Экко лишь качнул головой, а она, словно потеряв интерес, небрежно бросила гирлянду обратно. Когда Экко сказал, что даст ей шанс, она хотела верить. Но теперь его слова звучали пустыми, как отголоски чужого сожаления. Он пытался, она это видела. Но каждый его взгляд, каждая пауза в разговоре твердили обратное: 'Ты больше не та, кто мне нужен'. От этих мыслей хотелось сбежать, но куда? Даже её убежище, залитое мягким светом гирлянд, казалось холодным. — Знаешь, ты иногда такой странный, — сказала она после короткой паузы, её голос звучал мягче, почти задумчиво. — Всё ходишь за мной, смотришь... Почему? — Может, — Экко пожал плечами, но его взгляд был мягким. — Просто хотел убедиться, что ты всё ещё здесь. Она стиснула зубы, её взгляд на мгновение стал жёстче. — А ты надеялся, что я исчезну? — в её голосе проскользнула горечь, от которой ей самой стало не по себе. — Нет, Пау, не исчезнешь. Ты всегда выбираешь такие места. В них… что-то есть. Что-то твоё. Он обвёл взглядом её импровизированное убежище: гирлянды, свисающие с ветвей, разбросанные вещи, каждая из которых, казалось, кричала о ней. Она отвела взгляд, её пальцы неосознанно начали теребить край обложки блокнота. — Я… просто люблю тишину, — произнесла она, пожав плечами, словно хотела оправдаться за своё уединение. Экко фыркнул, его взгляд метнулся к блокноту в её руках. — Тишину, говоришь? — Он усмехнулся. — Так что ты там нарисовала, в своей тихой гениальности? Паудер крепче прижала его к себе, как будто он мог защитить её от этого разговора. — Ничего важного, — пробормотала она, не поднимая взгляда. — Можно взглянуть? — спросил он, его голос был мягким, но настойчивым. Она резко подняла голову, её глаза встретились с его, но только на мгновение. — Это просто... личное, — пробормотала она, снова отворачиваясь. Она поколебалась, её пальцы нервно дрожали. Наконец, словно сдаваясь под его взглядом, Паудер медленно передала ему блокнот. Экко медленно открыл его. Вокруг вдруг стало так тихо, что Паудер показалось, будто она слышит, как шуршат переворачиваемые страницы. Он листал их долго, задерживаясь на каждом рисунке. Линии, наброски, мелкие каракули — всё, что она создавала в порывах вдохновения или отчаяния, оказалось перед ним. — Всё ещё тот же стиль, — заметил он наконец, улыбаясь уголками губ, но его голос звучал грустно. Паудер нервно крутила в руках прядь волос, стараясь не смотреть на его лицо. Он остановился на одном рисунке — их общий портрет, забавный и неуклюжий. Она в слишком большом шлеме, он с дикой причёской. Их лица залиты смехом, а вокруг кружатся сердечки и звёздочки. — Ты всё это хранила? — его голос прозвучал тихо, почти шёпотом. — Хранила, — Пау обняла колени, спрятав лицо, словно пытаясь исчезнуть за ними. — Это единственное, что осталось. Единственное, что напоминало о том, кем она была. Но что это изменит? Для Экко она всегда будет Джинкс. Той, кто разрушила их детство. А для неё самой блокнот — просто жалкий остаток воспоминаний. Паудер была ошеломлена, когда обнаружила у Джинкс её собственные старые зарисовки, лежащие среди чертежей массивной акулы-ракетницы. Они оказались спрятанными среди листов с дотошными расчетами и хаотичными набросками смертоносных механизмов. Эти рисунки, созданные когда-то давно, казались будто пришедшими из другого мира — того, где она ещё не была Джинкс, где её детские мечты не были затоплены болью и хаосом. Это контраст заставил её замереть. Казалось, две её части — Паудер и Джинкс — впервые встретились в одном месте. И от этого осознания стало ещё больнее: каждая из них была частью её, но вместе они не могли существовать. Экко долго смотрел на рисунок, пальцы едва касались ярких карандашных линий, будто боялся их стереть. — Ты была талантливой. Всегда такой была. Её сердце сжалось от этих слов. Он говорил о ней в прошедшем времени. — А теперь? — её голос прозвучал глухо, почти безнадежно. Экко закрыл блокнот и аккуратно положил его на ветку между ними, как будто это было что-то хрупкое, что требовало особой бережности. — А теперь… — он замялся, его взгляд на мгновение потеплел, но в нём мелькнула боль. Затем он посмотрел ей прямо в глаза, не отворачиваясь. — Теперь ты другая. Они смотрели друг на друга, словно через толстое стекло. Он видел её, но не мог дотянуться. Она хотела протянуть руку, но знала, что это стекло не разбить. Они оба были пленниками собственных ошибок. — Ты тоже другой, — еле слышно ответила она, с трудом сдерживая дрожь в голосе. Её слова повисли в воздухе, как эхо, и они молчали, словно оба боялись разрушить хрупкую нить между ними. Экко перевёл взгляд на блокнот, который до сих пор лежал рядом, и его пальцы невольно потянулись к нему. — Знаешь, что странно? Эти рисунки… — он открыл блокнот, задержавшись на странице, где она изобразила их смеющимися. — Они такие тёплые. Но они не похожи на тебя сейчас. Она пожала плечами, избегая его взгляда. Её голос звучал хрипло, будто каждое слово вытягивали силой: — Это было… важно тогда. Наверное, я просто не смогла выбросить, — её слова звучали тихо, как шёпот. — Ты хранила их. Они всё ещё с тобой. Почему?— его вопрос прозвучал мягко, но в нём чувствовалась настойчивость. — Не знаю, — её голос прозвучал глухо. — Может, чтобы помнить. — Помнить, кем ты была? — уточнил он. Она кивнула, но голова её опустилась ниже. Её пальцы машинально теребили рукав. Этот жест выглядел безразличным, но её плечи напряглись. — Зачем ты это спрашиваешь? — её голос был резким, но в нём слышалась усталость, будто она защищалась от чего-то, чего сама не могла назвать. — Ты всегда находила что-то хорошее. Даже в таких вещах, которые все остальные считали бы бесполезными или сломанными. Это была ты, Пау. Он замолчал на мгновение, а потом, будто выдохнув из глубины души, добавил: — Пау, знаешь… я скучаю по тебе. По той, кем ты была. Её сердце сжалось. Она почувствовала, как что-то тёплое и горькое одновременно поднялось к горлу. Хотелось сорваться, закричать: "Я здесь! Я всё ещё она! Вы просто не видите! Это тело, это чужая жизнь — это не я. Я застряла в этом кошмаре и не знаю, как выбраться!" Но вместо этого она заставила себя усмехнуться. Холодно, отстранённо. Как Джинкс. — А я не скучаю, — бросила она, скрестив руки на груди, будто выстраивая невидимую стену. — Та Паудер была глупой девчонкой. Верила, что всё можно исправить… что можно всё вернуть. Она глубоко вздохнула и отвернулась, словно стараясь сбросить тяжесть собственных слов. — Эта вера убила её. Её собственные слова прозвучали, как приговор. "Может, это и правда. Но если я начну держаться за прошлое, за ту, кем я была, всё рухнет окончательно. Лучше отрезать эти части себя, чем позволить им утопить меня." Взгляд её упал на его руки, нервно сжатые на блокноте, но она быстро отвернулась, сжимая кулаки до боли, будто пытаясь сдержать ту волну эмоций, что грозила её поглотить. "Лучше оставить всё как есть. Пусть он видит Джинкс, если так ему легче справляться. Может, тогда он сможет меня забыть. Но как забыть себя, если я сама больше не знаю, кем являюсь?" Её слова звучали холодно, почти отталкивающе, но внутри… Внутри её разрывало на части. Ей хотелось кричать, что она та самая Паудер, что всё ещё помнит, каково это — смеяться, верить, жить. Но это было бесполезно. Никто не поймёт. Даже если она расскажет правду, даже если откроет всё. "Экко не услышит. Никто не услышит. Для всех я только Джинкс — чужая, сломанная. В их глазах я не умею ни смеяться, ни верить, ни быть живой. Её единственный талант — разрушать всё, к чему она прикасается." — А я скучала по тебе, Экко, — её голос дрогнул, но она выдержала его взгляд. — По тебе, который не считал меня ошибкой. Она отвела взгляд, сжимая кулаки так, что ногти больно врезались в ладони. Её сердце билось где-то в горле, но она не могла позволить себе показать больше. Эти слова вырвались слишком быстро, прежде чем она успела их обдумать, и теперь они повисли в воздухе, обжигая её собственной откровенностью. "Зачем я это сказала? Что я ожидала услышать в ответ?" Она резко отвернулась, будто стараясь скрыть свои эмоции, и добавила, уже холоднее: — Но, наверное, это было давно. Теперь ты видишь только Джинкс, правда? Её голос звучал почти равнодушно, но внутри неё всё сжигал болезненный коктейль из горечи и надежды. Экко молчал несколько секунд, словно борясь с чем-то внутри себя. — Ты хочешь знать правду? — вдруг выпалил он, делая шаг ближе. — Да, я вижу Джинкс. Но знаешь, что ещё я вижу? Она вздрогнула, но продолжала сидеть неподвижно. — Я вижу человека, который ненавидит себя сильнее, чем кто-либо другой. Человека, который разрывается между тем, кем он был, и тем, кем он стал. Его слова резанули её, словно нож. — Я пытаюсь забыть, что вижу ту девочку в каждом твоём движении, — добавил он, его взгляд обжигал, но в нём была не злость, а боль. — Но это невозможно. Он замолчал, словно взвешивая следующее признание, и наконец прошептал: — Может, ты права... Та девочка погибла. Но погибла не из-за веры. Её убили мы. Те, кто не смог защитить её. На мгновение между ними повисла тишина. Затем она осторожно склонила голову ему на плечо, будто проверяя, примет ли он это прикосновение. Её движения были неуверенными, почти детскими, как будто она снова стала той маленькой Паудер, которая искала утешения. Мир вокруг будто растворился. Время застыло, и с этим коротким прикосновением всё лишнее исчезло — остались только они, её тяжёлое дыхание и его молчаливое присутствие. Это мгновение было почти священным, как хрупкое перемирие между двумя душами, которые уже давно потерялись в собственных мирах. — Пау… — начал он, но замолчал. Она закрыла глаза, наслаждаясь коротким мгновением тепла. Но всего через миг он осторожно отстранился. Его движение было мягким, почти извиняющимся, но именно эта бережность сделала разрыв ещё более болезненным. Её голова соскользнула с его плеча, и вместе с этим мимолётным прикосновением исчезло то драгоценное тепло, за которое она так отчаянно цеплялась. Пустота, что осталась на его месте, показалась холодной и безжалостной, словно напоминая ей, что этот короткий миг близости был лишь иллюзией, слишком хрупкой, чтобы продлиться вечно. Она не подняла глаз. Сердце сжалось от осознания — между ними теперь была пустота, невидимая, но ощутимая, как холодный воздух, проникающий в трещину. Когда-то она пряталась за его спиной. Теперь — от него. — Прости... — его голос прозвучал почти неслышно — Всё в порядке, — ответила она так же тихо, выдыхая слова, как будто это был последний осколок силы, оставшийся у неё. Но её голос дрогнул, и в этой дрожи чувствовалась вся ложь. Это был их первый разговор после бесконечных дней молчания, и каждое слово словно вытягивалось из них силой. Фразы звучали отрывисто, неуклюже, будто застревали в горле, прежде чем сорваться. Тишина, что тянулась между репликами, казалась почти осязаемой, как густой туман, в котором сложно дышать. Каждое предложение было битвой — с самим собой, с прошлым, с неуверенностью, которая охватывала их обоих. Он встал, избегая её взгляда. — Экко… — её голос сорвался. — Пау, ты целилась в неё. — В кого? — её сердце замерло. — В Вай, — он отвёл взгляд, словно это было невыносимо. — Ты наставила на неё пистолет. А она… она даже не защищалась. Паудер почувствовала, как её дыхание сбилось. Перед её глазами вспыхнул образ: мост, дождь, трясущиеся руки, холодный металл под пальцами. Крик. Вай. Её собственная сестра. Осознание накрыло её внезапно, будто удар, разрывающий ткань реальности. Вайолет жива. В этом мире она не просто жива — она выросла, стала сильнее, стала кем-то, кем она могла лишь мечтать увидеть её. А Паудер не было рядом. Воспоминания вспыхнули, болезненно яркие. Её старый мир — место, где Вайолет умерла ещё в детстве, оставив Паудер одинокой и потерянной. Она вспомнила своё крошечное убежище, заваленное обломками надежд. В углу, под мягким светом самодельных гирлянд, стоял маленький мемориал, который она собрала из осколков их прошлого: сломанная игрушка, фотография, окровавленный обрывок ткани. Каждый день Паудер приходила туда. Она садилась на холодный пол, бережно поправляла вещи на импровизированной «могиле» и начинала шёпотом говорить. Она делилась с сестрой девичьими секретами, рассказывала о том, что происходило вокруг, кого она встретила, что изобрела. Только слушала её не живая Вайолет, а глухая пустота. Паудер разговаривала с обрывками воспоминаний, утешая себя иллюзией, что сестра всё ещё рядом. Теперь же, стоя лицом к лицу с реальностью, где Вайолет жива и столь далека, это прошлое обрушилось на Паудер волной тоски и вины. Она не знала, что больнее — потерять сестру раз и навсегда или осознать, что в мире, где она жива, она стала чужой. — Нет… — Паудер закрыла лицо руками. — Это неправда. — Это правда, — Экко поднялся. Его голос был тихим, но в нём чувствовалась боль. — Я видел это. Мы все видели. — Скажи, если сможешь. Скажи, что ты не знала, что это она. — Экко, пожалуйста… — она схватилась за край одежды, словно за спасительный якорь. Её голос был рваным, ломким. — Я должна её увидеть. Я должна объясниться. Он долго молчал, глядя куда-то в пустоту, прежде чем едва слышно произнести: — Если она согласится, — наконец сказал он, медленно кивая. — Но, Джинкс, это будет не так, как ты думаешь. Но его тон был отстранённым. Он отвернулся, медленно начав спускаться с платформы, как будто всё внутри него уже рухнуло. — Экко, подожди! — её голос задрожал, расплескав отчаяние по тишине. Он замер на мгновение, но так и не повернулся. Пальцы невольно сжались в кулак, плечи дрогнули. — Знаешь, что самое страшное, Пау? — его голос раздался внезапно, тихий и глухой. — Ты всё ещё веришь, что сможешь всё вернуть. Он не обернулся. Лишь на миг замер, стиснув кулаки, а затем продолжил спускаться вниз, оставляя её одну. Её взгляд следовал за его фигурой, пока он растворялся среди ветвей. Гирлянды, ещё недавно мерцающие мягким светом, теперь казались холодными. Её убежище вдруг стало чужим, как и она сама. Теперь ей предстояло снова быть Джинкс.

***

Утро встретило её холодным, зябким рассветом. Свет, пробивающийся через щели в потолке убежища, был тусклым и будто нарочно лишённым тепла. Паудер бесцеремонно передвигалась по базе поджигателей, не обращая внимания на редкие взгляды. Она давно привыкла к их осуждению — или, по крайней мере, убедила себя в этом. Спрятав лицо под плотным капюшоном, она словно пыталась раствориться в этом хаосе, стать частью общей картины, чтобы никто не заметил, как ей здесь чуждо. Её путь привёл к одной из комнат в центре базы. Дверь была приоткрыта, и оттуда доносились голоса — низкий, спокойный голос Экко и резкий, уверенный голос девушки. Они что-то обсуждали, склонившись над большим деревянным столом, покрытым картами, чертежами и листами с планами. Экко стоял у стола, опершись ладонями на его потрёпанную поверхность. Его голос звучал тихо, но настойчиво, словно он пытался взвесить каждое слово. — Если мы подождём до следующего пролёта, у нас будет больше шансов перехватить груз, — говорил он, обводя пальцем кружок на карте. — Силко наверняка отправит усиленную охрану. Её движение привлекло их внимание. Экко поднял глаза первым, а затем девушка с розовыми волосами резко обернулась, явно готовая оборвать любого, кто посмеет их отвлечь. Однако, увидев Паудер, она замерла. Паудер стояла, словно окаменев, не в силах сделать ни шага вперёд. Перед ней была Вай — живая. Не призрак, не тень воспоминаний, не плод отчаянных фантазий, которыми она утешала себя все эти годы. Живая и реальная. Свет лампы, висящей под потолком, освещал лицо её сестры, обрамлённое короткими розовыми волосами. Вай выглядела сурово, её плечи были напряжены, а глаза, когда-то такие тёплые, сейчас искрились настороженностью и...обжигающей болью. Её ноги словно сами сделали первый шаг, затем второй. А потом Паудер рванула вперёд, как будто боялась, что видение исчезнет. Она бросилась к сестре, обхватила её и прижалась, будто это могло вернуть всё то, что они потеряли. — Ты... — Паудер едва выдавила слова, её голос сорвался на шёпот. — Это правда ты? Вай не ответила сразу. Она просто смотрела на неё, словно пыталась пробиться сквозь годы разлуки и увидеть ту девочку, которой когда-то была её сестра. Но взгляд её становился всё более холодным. — Джинкс, — произнесла она наконец, твёрдо и резко, словно проверяя, сработает ли это имя, как щелчок курка. Вай напряглась, ощутив, как Паудер ещё сильнее прижалась к ней. Слова младшей прозвучали так тихо, что она едва их разобрала, но в них была вся боль мира. — Пожалуйста, хотя бы сейчас… не называй меня этим именем, — голос Паудер дрожал, словно на грани разлома. На мгновение Вай застыла. Её руки, до этого остававшиеся безучастными, едва заметно дёрнулись, будто она хотела обнять сестру, но что-то внутри её остановило. Она здесь. Жива. Рядом. Это единственное, что имело значение для Пау, даже если она не могла сказать этого вслух. После объятий Паудер что-то внутри Вайолет дрогнуло, словно старый механизм, который долгое время был заклинившим, вдруг сдвинулся с места. Это чувство было таким же неожиданным, как и болезненным. Она четко помнила прошлый раз, когда пыталась достучаться до своей сестры, и то, как её попытки разбивались о холодную, безумную стену Джинкс. Тогда она чувствовала себя так, словно обращалась к пустоте, и та пустота пожирала её надежду. Но сейчас... сейчас было что-то другое. Миротверец в юбке стоявшая рядом, как будто почувствовав это напряжение, сделала шаг вперёд, заслоняя Вай своим телом. Её рука дёрнула подругу за запястье, а взгляд метался между Джинкс и Экко, словно пытаясь понять, как им вообще удалось попасть в такую ситуацию. Девушки стояли слишком близко друг к другу. Настолько близко, что Джинкс вдруг ощутила, как ревность кольнула её сердце. Она изогнула губы в ухмылке, заглушая эту странную боль: — О мой бог, дорогуша, — её голос звучал насмешливо, почти весело, но внутри всё бурлило. — Тебе нравится моя сестрёнка, да? Кейтлин напряглась. Её спина выпрямилась, а пальцы чуть сильнее сжали винтовку. Джинкс почувствовала эту реакцию и продолжила, её лукавая улыбка становилась всё шире: — Ну, смотри, — она скрестила руки на поясе, чуть покачивая бедрами. — Ты должна постараться, чтобы я тебя одобрила. Кейтлин передёрнуло. — Что она здесь забыла, Экко? — её голос был натянут, как струна. — Эта девчонка — преступница! А ты притащил её к своим людям? Ты хоть понимаешь, что творишь? Джинкс фыркнула, перебивая, прежде чем Экко успел ответить: — От пилтошки слышу! — Она резко осеклась. Этот голос... он звучал слишком правдоподобно, словно она окончательно вжилась в роль Джинкс. Паудер внутри неё содрогнулась, но вспышка эмоций вернула её к реальности. — Это твои ребята... убили моих родителей. Экко молча глянул на Кейтлин, взглядом пытаясь призвать её к сдержанности. — Я держу всё под контролем, — его голос прозвучал спокойно, почти мягко, но глаза выдали напряжение. — Она безоружна, Кейтлин. Кейтлин вскинула брови, её пальцы нервно подёргивались на винтовке. — Ты правда думаешь, для неё это проблема? Найти оружие? Джинкс широко распахнула глаза, сделала вид, что целится пальцами, словно из пистолета. — Пиу! — произнесла она с притворной серьёзностью, а затем расхохоталась, запрокидывая голову. — Ууу, как страшно! С этими словами она с ленивой грацией облокотилась на плечо Экко, словно демонстрируя всем, что чувствует себя здесь вполне уверенно. Её взгляд, полный насмешки, скользнул по Кейтлин, цепляя каждую её реакцию, а пальцы чуть постукивали по плечу Экко, как будто в такт её внутреннему хаосу. Экко устало провёл рукой по лицу, взвешивая слова, прежде чем ответить: — Она знает планы Хим-баронов, схемы поставок, их слабые места. Она была с Силко, она видела всё изнутри. Её мозг — это оружие, которое можно направить на тех, кто нас угнетает.Она опасна, но… она также может быть полезна.   Джинкс тут же встряла, её голос был резким, как пощёчина: — О, как мило! Теперь я не просто преступница, а полезная преступница? Какой комплимент, Шестерёнка! Кейтлин шагнула назад, её лицо оставалось жёстким, но напряжение в ней стало осязаемым. Джинкс заметила это. У неё всё ещё оставался этот эффект — заставлять их бояться, даже если всё, чего она хотела, — просто быть рядом с Вай. — Ну, вижу, вам двоим вместе весело, — произнесла Кейт с лёгкой улыбкой, её взгляд скользнул по плечу Экко, на которое облокачивалась Джинкс. — Что ж, удачи, дорогуша. Интересно, как долго это продлится. Паудер шагнула в сторону, будто стараясь дистанцироваться от Экко, и нервно улыбнулась, но тут же перевела всё в шутку: — Эй, это вообще-то мой фирменный прием, — её голос прозвучал весело, но глаза выдавали лёгкое смущение. Вай нахмурилась, переводя взгляд с одной на другую. — Хватит уже, — бросила Вай, ее голос звучал резко и требовательно. — Вы обе. Кейт вздрогнула, но всё же попыталась возразить: — Но, Вай, она же... — её голос дрогнул, словно она знала, что любые слова сейчас будут бессмысленны. Договорить она не успела — её слова утонули в тишине. Джинкс, стоявшая чуть в стороне, встретилась с ней взглядом. В её глазах, ярких и тревожных, словно вспыхивали и гасли огоньки боли и злости. — Нет! — её голос дрогнул, но взгляд остался твёрдым, словно она держалась из последних сил. — Послушай... моя сестра. Она ещё ребёнок. Её лицо на мгновение исказилось болью, прежде чем она отвернулась, будто не могла вынести чужих взглядов. Голос стал тише, но в нём звенела ярость, смешанная с горечью: — Я не могу сейчас снова просто... притвориться, что её больше нет, — её голос дрогнул, словно под тяжестью этих слов. Она сделала шаг назад, крепко обхватив себя руками, словно пытаясь защитить свою хрупкую решимость. — Ребёнок? Вай, ты это серьёзно сейчас? — Кейт не сдержала саркастичного смешка, но в её глазах зажглось что-то похожее на ярость. — Ты хоть понимаешь, что говоришь? Джинкс по-прежнему молчала. Она стояла в тени, словно стараясь слиться с обстановкой, её плечи напряжённо сгорбились. Она не делала ни одного лишнего движения, как будто любое из них могло выдать её настоящие чувства. Но в её глазах, холодных, словно два осколка льда, плескался вихрь эмоций. Она отчаянно пыталась скрыть их за напускной отстранённостью. — Ребёнок... — тихо повторила она, и в её голосе не было ни злости, ни боли, только какая-то пугающая пустота. Экко осторожно положил руку ей на плечо. Она осталась неподвижной, но в этот момент в её облике проступило что-то до болезненности хрупкое, почти обнажённое. Человеческое. Джинкс опустила взгляд на карты и схемы, разложенные по столу, на миг затаив дыхание. В её глазах мелькнул знакомый огонёк — не безумие, а сосредоточенность. — Кажется, я могу исправить хотя бы это, — прошептала она скорее себе, чем ему, потянувшись к одной из карт. Её палец провёл линию по маршрутам поставок. — Здесь... Силко всегда держал основные пути через старую насосную станцию. Легче контролировать поставки мерцания, но они уязвимы, если перекрыть их здесь и здесь, — она ткнула в точки на схеме. — Это выбьет весь график на неделю, может, больше. Она замерла, прикусив губу, а затем указала на другой участок. — А борды... — Джинкс уставилась на чертежи, её взгляд метался между линиями. — Они и так быстрые, ловкие... но работают по-прямолинейному. Их нужно сделать умнее. Она с забавной сосредоточенностью прикусила карандаш, словно от этого зависело решение какой-то невероятно важной задачи. Брови смешно нахмурились, губы слегка поджались, а взгляд устремился в сторону, будто там скрывался ответ на её размышления. Щёки то напрягались, то расслаблялись, а на лице мелькали тени растерянности и упрямства, которые делали её выражение одновременно милым и до смешного серьёзным. Это был тот редкий момент, когда её сосредоточенность выглядела настолько очаровательно, что устоять перед улыбкой было невозможно. Он наблюдал за ней, не перебивая, с любопытством и легким напряжением. Её голос был тихим, но наполненным решимостью. Джинкс, казалось, полностью погрузилась в свой процесс, и её энергия становилась почти осязаемой. — Вот, вот здесь! — она вдруг указала на ещё одну точку, её глаза вспыхнули азартом. — Мы можем пустить поджигателей через старую линию канализации. Никто даже не догадается, что мы используем её снова. А если их борды доработать, добавить больше тяги и маневренности… — она улыбнулась, ослепительно и опасно. — Их просто невозможно будет остановить. Она подскочила к ближайшему столу, сгребла с него несколько деталей, начав что-то быстро прикидывать в голове. — Придётся поработать над ускорителями и, может быть, встроить импульсный передатчик, чтобы они могли обойти блокировки... — она запнулась, её губы дрогнули, словно осенённые новой идеей. — И это будет гениально! И в этот момент стало ясно: Джинкс не просто работала. Она сияла, её хаос превращался в гениальность, вызывая смесь трепета и страха у всех, кто осмелился бы это наблюдать. В комнате повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь звуками, которые Джинкс издавала, стуча пальцем по схеме или роясь в груде деталей. Она была как буря, бешеная и непредсказуемая, но в её действиях чувствовалась структура, жуткая гармония. Экко стоял чуть в стороне, опершись на стол и скрестив руки. Его взгляд метался между картой и Пау, в которой кипела энергия. Он вздохнул, провёл рукой по коротким волосам. Она пыталась всё починить? Вовсе нет. Она не верила, что всё можно вернуть, что можно сделать всё правильно или вернуть людей, которых потеряла. Но в этом мире, где каждое её движение было отголоском разрушения, она хваталась за последнее, что могло хоть как-то заполнить пустоту — за что-то знакомое, хоть немного стабильное. Это не была попытка исправить мир, а просто способ выжить, быть хоть немного в контроле над чем-то в этом хаосе. В этом жесте не было надежды, скорее отчаяние — не оставить всё в разрушении, но хотя бы зацепиться за что-то, что ещё держится. — Ты только что разложила на части план, над которым Силко работал годами. — Его голос был тихим, но напряжённым. — Знаешь, иногда мне кажется, ты не человек, а какой-то чёртов шторм. Кейтлин шагнула вперёд, её взгляд был холодным и настороженным, словно она ожидала подвоха. — Ты серьёзно? — её голос дрогнул, но сразу обрёл твёрдость. — Мы даже не знаем, в какой момент всё это взорвётся — в прямом или переносном смысле. Джинкс обернулась, её ослепительная улыбка на миг превратилась в маску презрения. — Ты не понимаешь, да? — Она прищурилась, нервно стукнув пальцем по карте. — Это не взорвётся, если вы, умники, просто будете делать, что я говорю. — Это не аргумент! — Кейтлин резко взмахнула рукой в сторону схемы. — Мы не можем доверять человеку, который может предать нас в любой момент. — С чего вы вообще верите ее словам? Экко посмотрел на Кейтлин, его взгляд был твёрдым, но уставшим. — Мы в сложной ситуации, — начал он, не скрывая напряжения. — Верить в это мне не обязательно, главное — извлечь пользу. Если хотя бы половина её слов окажется правдой, мы получим преимущество. — А если она врёт — мы это быстро выясним. Джинкс замерла на мгновение, будто обдумывая его слова, а потом весело фыркнула. Её лицо расплылось в лукавой ухмылке, и она, обернувшись к нему, склонила голову набок. — Ого, Экко, да ты стал таким серьёзным, — протянула она с наигранным изумлением, прищурив голубые глаза. — Прямо как дед! Осталось только бороду отрастить. Она сделала широкий жест рукой, будто представляла его с воображаемой бородой, и захихикала, прикрывая рот ладонью. Смешливый блеск в её взгляде противоречил напряжённой атмосфере, но в этом, как всегда, была её особенная дерзость. Экко вздохнул, потёр лоб, но на губах мелькнула лёгкая, почти незаметная улыбка. — Ты неисправима, — бросил он, качая головой, но в его голосе не было ни раздражения, ни злости.

***

(Момент из параллельного мира, задолго до перемещения Паудер) Рассвет укрыл крышу мягким светом, и смотреть на эту сказку, рождающуюся на глазах, было завораживающе. Тебе 18 — весь мир кажется безграничным. Ты травишь глупые шутки, но смеёшься так заразительно, что никто не может устоять. На тебе куртка оверсайс, чуть сползающая с плеч, с крохотным сердечком, вышитым в углу, будто тайный знак. Ты словно сама лёгкость, но за этой небрежностью прячется кто-то, кто ищет своё место в этом большом и шумном мире. Розовая прядь в твоих голубых волосах — как память о чём-то утерянном, но таком дорогом сердцу Маленький секрет пылится в девичьем сердце, тихий и тёплый, словно шёпот в ночи. Экко, сидя рядом, тихо улыбался, наблюдая за ней. Его улыбка была мягкой, как утренний свет, и в ней отражались покой и восхищение. На его коленях лежал её потрёпанный блокнот, страницы которого он листал осторожно, словно боялся разбудить спящий внутри мир. Каждая страница оживала под его пальцами, как будто зарисовки Паудер — наивные, честные, немного хаотичные — начинали дышать вместе с ним. — Ты всё это рисовала? — спросил он, остановившись на одной особенно яркой карикатуре. На ней был он, с большими крыльями и героической позой, как будто собирался спасать мир. — А кто ещё? — она фыркнула, качнув головой. — Ты же всегда мечтал летать, мистер "Экко-Супергерой". Он рассмеялся, наклонив голову к плечу. — Ладно, признаюсь, крылья мне бы пошли. — Он подмигнул, но в его голосе было что-то тёплое, что Паудер уловила. — Конечно, пошли бы, — она улыбнулась шире. — Ты бы летал над городом, спасал людей, а я бы придумывала тебе крутые гаджеты. Мы были бы отличной командой! Экко снова посмотрел на блокнот, его пальцы осторожно провели по краям страницы. — Спасибо, Пау. За всё это. Она замерла на мгновение, сбитая с толку его тоном. — За что? Это же просто рисунки. — За то, что ты такая, — тихо ответил он, и на миг их взгляды встретились. В его глазах была нежность, будто эти слова скрывали гораздо больше, чем просто благодарность. Паудер почувствовала, как её сердце сделало маленький скачок, и вдруг всё вокруг стало немного тише. Паудер не могла удержаться от улыбки, которая была уже почти не на её контроле. Но это было настолько мило, что она не могла сдержать радостный смех. — Ты что, Экко? Ты совсем как маленький… — она засмеялась, наклоняясь чуть ближе, но вдруг заметила, как он отстраняется, краснея ещё сильнее. — Ладно, хватит! Я... Я не хотел, чтобы всё это звучало так, как будто... — он снова отстранился, на всякий случай теребя рукав, и его слова прервались, не в силах продолжить. Паудер вздохнула, и её глаза снова встретились с его, теперь уже не с такой неловкой растерянностью, а с теплым пониманием. Она улыбнулась, и было что-то трогательное в том, как она попыталась вернуть разговор в легкость. — Ну, я тебя поняла, — сказала она, слишком быстро, чтобы скрыть смешок. — Ты просто не привык говорить такие вещи вслух, да? Экко расплылся в ещё более застенчивой улыбке и вновь отвернулся, избегая её взгляда. — Да, да, точно, — ответил он, но в его голосе послышалась неуверенность, будто слова просто вырывались, а он сам не был готов к ним. Он несколько секунд теребил рукав, а потом, сбивчиво продолжил: — Я просто... ну, я не привык, понимаешь? Так... говорить. Особенно тебе. Паудер почувствовала, как тёплая волна эмоций накрывает её, когда осознала, что в этих маленьких, неловких моментах между ними скрыта вся суть того, что они, возможно, не могли или не решались сказать друг другу раньше. Это были те самые моменты, когда слова не требуются, когда между ними была связь, настоящая и не сразу заметная. Она поняла, что их молчание, их смущённые взгляды и даже эти неловкие шутки были гораздо более откровенными, чем любое признание. В этом была своя особая искренность, как в маленьких, почти детских жестах, которые казались незначительными, но на самом деле говорили гораздо больше, чем слова.