Десятка мечей

Алексей успешно списал. Григорий Николаевич ничего не сказал и не обнулил результаты Алексея, хотя и без объяснений молодых людей понял, что София делала в мужском туалете. Он видел, в каком состоянии был Алексей и не хотел рушить ни его нервную систему, ни его будущее. София и Алексей стояли в кабинете Григория Николаевича, опустив головы в пол. В кабинете снова стояла звенящая тишина. Знойная погода не могла заставить Григория Николаевича открыть окна — ему нужно было поработать, а шум с улицы мешал ходу его мыслей. Даже напольные часы уже не издавали ни единого звука, так как ещё утром перестали ходить. Если гулкая тишина успокаивала Григория Николаевича, то Алексея и Софию только сильнее пугала. Григорий Николаевич, сцепив пальцы рук и поставив локти на стол, оглядывал молодых людей. То ли они боялись говорить первыми, то ли ждали сигнал, когда им можно начать оправдываться. Григорий Николаевич решил начать диалог. — Что это было? — он отчеканил каждое слово. — Вы горячо хотели объясниться — давайте, начинайте. — Это моя вина, — сказали София и Алексей одновременно. — Прекрасно. Моя любимая часть разбирательств, жаль, что она такая короткая. Давайте тогда по очереди. Лёша, — Григорий Николаевич перевёл взгляд на Алексея. — Это моя вина. Из-за меня и моей беспросветной тупости Соне, Ване и Варе пришлось придумывать план по тому, как бы я мог успешно списать. У меня была возможность отказаться, но я не стал ею пользоваться. — Соня? — Григорий Николаевич перевёл взгляд на неё. — Я сама изъявила желание лезть по лестнице, и большая часть плана была придумана мною. Это я проявила инициативу, и у Лёши не было возможности отказаться от этого плана — я стояла на своём. Григорий Николаевич тяжело вздохнул. В последнее время София начала меньше прогуливать уроки, не сбегала из дома и почти не была причастна к убийству его нервных клеток. Но София всё же продолжала держать своего отца в тонусе. Он любил Софию и каждая её выходка его даже немного веселила. Григорий Николаевич понимал, что София сделала это не из личной выгоды — ей хотелось помочь своему другу. Но он также понимал, что её выходки могли сильно ударить по репутации Софии. Она происходит из самого богатого и древнего дворянского рода, поэтому должна вести себя соответствующе. Григорий Николаевич опять оглядел молодых людей. Он не был глупым человеком, какие-то слухи доходили до его ушей, да и он сам уже много раз видел присланные Алексеем цветы для Софии. — Понял. Я сделал вид, что ничего не видел — портить жизнь Лёше я не хочу. Но на будущее имейте в виду — таких добряков, как я, на ваших дорогах судьбы будет немного. Большинство людей будет только ждать вашего любого промаха, чтобы окончательно вас уничтожить, — он несколько секунд помолчал. — Соня, свободна. Поезжай домой и помогай матери в подготовке к балу. София сделала неглубокий реверанс и поспешила удалиться из кабинета. Алексей машинально дёрнулся за ней. — А ты, Лёша, останься. Алексей мгновенно замер. Всё его тело напряглось, и он не мог даже шелохнуться. Ему стало страшно от неизвестности того, о чём хотел поговорить Григорий Николаевич. Шестое чувство подсказывало ему, что то, о чём хочет поговорить Григорий Николаевич, как-то связано с Софией, отчего ему становилось ещё страшнее. Григорий Николаевич, проскрипев кожаным креслом, встал с него и подошёл к одному из шкафов. Он взял ключ от большого отсека, что откидывался, и достал оттуда бутылку коньяка с двумя стопками. — Садись. Алексей в полном замешательстве, то и дело сдерживая свой порыв убежать, сел на стул напротив кресла Григория Николаевича. Он разлил коньяк по стопкам и пододвинул одну к Алексею. — Не смотри на коньяк так, словно видишь его первый раз в жизни. Как будто я тебя не знаю. Алексей неловко усмехнулся и залпом выпил налитый коньяк. Он надеялся, что выпивка поможет ему быть смелее. Григорий Николаевич сел обратно на своё кресло и ещё раз осмотрел Алексея. — Ты знаешь, что я очень сильно люблю Соню. Она — моя младшая дочка, её появление было чудом. Все доктора, все до единого, говорили Наталии Владимировне, что после Катерины нам никого ждать не стоит. Но вдруг на свет появилась Соня. И ради тебя она рискует и своей репутацией, и своей жизнью. Взять хотя бы сегодня — она решила полезть по лестнице при том, что боится высоты. — Соня боится высоты? — растерянно спросил Алексей. Григорий Николаевич лишь кивнул и налил ещё стопку Алексею. А он только сильнее хмурился. Он вспоминал, как София бесстрашно спрыгнула с маяка прямо в пучину моря, как она, доверившись Алексею и Ивану, лихо спустилась по канату из простыней с балкона третьего этажа своего дворца, чтобы попасть на бал. — Я желаю Соне только самого лучшего. Катерина уже взрослая девушка, она замужем, и Соня — моя отдушина. Поэтому, и видя тебя, и зная некоторые слухи, и принимая во внимание поведение Сони, когда дело касается тебя, я хочу узнать... Что между вами двумя? Алексей, пригубивший коньяк, поперхнулся. Примерно такой реакции и ожидал Григорий Николаевич, поэтому даже не повёл бровью. Алексей отставил в сторону стопку и рукавом пиджака протёр губы. — Между нами ничего нет, — Григорий Николаевич не сводил взгляд своих карих глаз с Алексея, ожидая полный и ёмкий ответ. — Но я... Я правда её люблю. Она остроумная, смелая, прямолинейная, добрая, её манеры такие чарующие... — Алексей прикусил губу, чтобы остановить порыв своих слов. Григорию Николаевичу нравилось, что Алексей говорил именно о качествах личности Софии, а не о её внешности или богатстве. Также его тронуло то, как поменялся голос Алексея, когда он начал говорить о Софии. — Григорий Николаевич, Вы знаете мою славу, но если в одной промозглой комнате будет сотня богатейших и красивейших девушек, то свой пиджак я отдам Соне. Григорий Николаевич улыбнулся. — И когда ты собираешься признаться ей в своих чувствах? — Ну... — Алексей потёр шею ладонью. — Я давно хочу ей признаться, но то не мог подобрать слов, то момент неподходящий... Я не привык признаваться в любви — я привык ухаживать, говорить комплименты, но признаться в своих настоящих чувствах мне страшно. Мне страшно и говорить о своей любви, и получить отказ. Григорий Николаевич вздохнул. — Если твои чувства правдивы, то ты рано или поздно всё равно признаешься. Главное — не стыдиться своей любви. Это самое ужасное, что может случиться со столь светлым и возвышенным чувством. — Я хочу признаться ей на балу. Григорий Николаевич протянулся через стол и похлопал Алексея по плечу. — Ты большой молодец.