Чувства без разума

      Стропила возвышались над ней, немного кружа голову. Когда свет заходящего солнца бросает на сёдзи оранжевые фигуры теней, независимо от времени года Синдзу любит лежать с закрытыми глазами и осязать эту магию в собственной тишине.       Она проснулась отдохнувшей. Еще несколько минут слушала, как в далеке разливался мурчанием гром, и сонно нежилась в тепле. На руках горели фантомные, нет, не только боли, – осторожные прикосновения к рубцам на пальцах. Синдзу вспоминает, как объясняла Кимико невозможность их залечивания. Обратная техника всегда оставляет следы, она привыкла.       Открывает глаза. Мягкие руки Младшей держат ее ладони. Пальчики медленно поглаживают белые штришки, не замечая пробуждения. В тихом взгляде ее карие глаза отражали мысли о чем-то глубоком и не доступном каждому.       «У сестры всегда были обветрены руки. Бледные, но с красивыми, длинными пальцами. В порезах… и занозах»       Синдзу сомкнула веки обратно.       — Ты проспала ливень, — маленькая досада отозвалась где-то внутри нее, — Прости. Я тебя разбудила.       — Это была не ты. Сколько я спала?       — Уже вечер. Порядком пяти часов. Ты совсем плохо спишь, Дзу?       — Тренировки.       У Кимико опустились глаза.       — Высыпайся хотя бы тогда, когда магов нет в резиденции…       — Сукуна обещал бой, — она робко потянулась к Синдзу и легла ей на плечо. — Без навыка владения оружием мне не задеть его.       Это так наивно прозвучало. Синдзу зарылась в короткие волосы и прижала свой лоб к теплому височку. Другая рука невольно помассировала над желудком.       — Что ты сейчас будешь делать? — спросила Кимико.       — Пройдусь. Потом обратно.       — Будь осторожна, ладно?       — Не переживай.       Долина начинала укладываться в одеждах темноты, когда они обулись и вышли. Очень пахло влажностью. У горизонта во фрезовом небе зачинались последние вздохи Жако – знамения очень теплого и ясного дня. Над минкой плыла дугами шеренга облаков. Словно их разогнали слабым дуновением ветреных губ, сложенных в трубочку. Синдзу не сразу разглядела черную тропу, пробирающуюся сквозь подлесок. Она смотрела туда достаточно долго, а Кимико остановилась на своих следах, вдыхая свежесть. Она выронила что-то суеверное по поводу заката, и не услышав реакции, наклонила голову вбок:       — Синдзу? — Кимико не понимала, на что все еще смотрела Старшая. — Что там?       Маг не двинулась. Осторожно моргая, хотела зашевелить губами, но голос Младшей прозвучал громче. Ее голова заслонила тропу.       — Старшая!       Руки тряхнули за плечи. Синдзу украдкой посмотрела на подругу и снова – в лес. Глаза забегали. Кимико не выдержала, мигом обернувшись.       — Что ты увидела? Проклятие?       — Нет, — наконец ответила Синдзу. — наверное. Явно не то, что должно побеспокоить тебя.       — Точно уверена?       — Точно.       Кимико еще некоторое время вглядывалась в пушистую зелень.       — Правда, Дзу, меня… меня сильно напрягает, когда ты видишь что-то, чего я не могу увидеть. И когда ты уходишь сразу после этого – мне не по себе…       — Прости. Правда, все в порядке.       Обнявшись, они постояли так с минуту. Синдзу не переставала всматриваться в лес, а сельчанка не поднимала глаз из-за плеча Старшей, укрытого обсохнувшим хаори. Она думала, что оно как и прежде приятно пахнет чем-то далеким и одновременно таким же знакомым ей.       Маг вошла в лес уверенным шагом. Прошла той же проделанной тропкой и несколько раз позволила себе остановиться, чтобы прислушаться. Она в замешательстве обращает взор на обнаженные корни дерева. Колени льнут к груди, как только она влезает на поваленный ствол.       Закат дикий, очень красивый, быстро потухает. Яркие звезды блещут на холсте, залитом синевой.       Проклятый дух, воплотившийся в обличье зверя, не стал новым зрелищем, но очень удивил Синдзу еще месяц назад. Наверное, непривычной наружности и тонкого ощущения его проклятой энергии не хватило, и маг заподозрила преследование за ней. Сивая шерсть мелькала в кустах, жила в лесу. Никогда не показывалась полностью. Сегодня Синдзу увидела обратное. Дух маленькой лисицы сидел на тропе и наблюдал за ней. Синдзу не слышала, чтобы маги могли приручать проклятых духов. Использовать духа, магу, в бою? Каким образом? Вся эта скверна настолько непредсказуема. Как доверять ей, особенно если она обладает малейшими проблесками разума? Рёмен не обмолвился о времени, когда вернется. Магу и не думалось, что по приходу ее встретят его довольные глаза и отдохнувшее выражение, готовые охотно подтвердить или опровергнуть ее догадки. Но ей придется расспросить его на этот счет. Сукуна единственный, кто, как ей казалось, знает о проклятом мире гораздо больше, чем кто-либо еще. Даже Ураумэ, который обучил ее многим важным аспектам, приходится ему учеником, которым стал еще задолго до ее рождения.       Пока приятный, свежий холодок раскачивался в рукавах, Синдзу раздумывала. А кто Сукуна вообще такой?       От этой пронзительной мысли отвлекает шорох. Погода тихая: это не может быть естественное шевеление листвы на ветру. Маг слышит осторожную выступку, не похожую на человеческую. Вес совсем небольшой, легкий налет энергии. Треугольники древесно-серых ушей выделяются из темноты бежевым мехом в изнанке. Мордочка осторожно высовывает нос из под листьев.       «Это ты», — маг не осмелилась сказать это вслух.       Проклятый дух принюхивается, пристально вглядываясь в глаза. Он чрезвычайно внимателен к Синдзу около минуты. Затем будто улавливает интересующий его запах, подходит ближе и замирает на серых лапах. Девушка смотрит на его хвост, рассеченный на две светлые кисточки. С удивлением изучает капельки черных белков глаз. Внезапный перелив энергии делает ярче множество золотистых лучиков от вытянутых зрачков.       Дух… Такой необычный для проклятого. Синдзу хочется прикоснуться к пушистой шерстке, вздымающейся на потоках сизой энергии. Как только она протягивает к ней пальцы, лисица щетинится, шипит. Синдзу вздрагивает от неожиданности.       «Какие острые зубы…»       Дух тревожно швыряет хвостом. От его кончиков до черной пуговички носа тянется темная линия меха.       Ни один из них больше не делал попыток приблизится. Они сидели в ночной тиши и, кажется, даже не двигались. Понимая, что сегодня им уже не удастся найти общий язык, маг не решилась действовать самостоятельно и ушла в медитацию. Когда на лес опустилась тьма, она смотрела на звезды. Средь нее начали зажигаться танцы зеленоватых огоньков. Кимико рассказывала ей, что корни трав и бамбука, сгнив от жары, становятся светлячками. Забавно, что позже она задерживалась на прогулках только потому, что пыталась запечатлеть этот процесс. Дух сидел поодаль и тоже наблюдал за свечением в траве, любопытно задерживая внимание на улыбающемся маге.       Синдзу испугалась и обернулась, когда лисица оскалилась на кого-то за ними. Причина волнения не сразу стала различима в темноте. Кроме того, светлячки начали угасать один за другим, опускались в почву. Ей мерещится, или чаща стала темнее? Не из-за сгустившихся сумерек или густых крон. Просветы деревьев заполнило что-то… что-то из тьмы и дыма, с двумя сверкающими глазами. Существо не выходит в лунный свет и держится во тьме. Блеск узнавания в глазах непонятен духу; Синдзу уже хочет улыбнуться своим детским воспоминаниям.       «Ведь только стемнело», — но расстроенно смотрит на внушительного клона Гоку.       Ночь только-только сделалась кроткой, по стволам и земле серебром растекается лунный свет, а ее уже зовут в резиденцию. Вероятно, Сукуна возвращается. Выговор Ураумэ она-то переживет, а встретиться с Рёменом снаружи ей хотелось меньше всего.       Тьма складывается в арку, пропуская мага и, помедлив, духа. Они огибают деревню, по дороге встречают каменные святилища, украшенные изделиями из рисовой соломы, деревянные плошки с аккуратными горсточками риса. Синдзу немного брезгает от грязи, которую унесет в резиденцию с размытых троп, и перед самыми воротами оборачивается, ожидая увидеть лисицу. Но от нее уже ни следа, кроме призрака недавнего присутствия.       По флигелю быстро расползается запах дождя. Маг разувается, стягивает мокрые таби за кончик большого пальца. Ежась, открывает сёдзи и оставляет их сохнуть снаружи, уверовав в суеверия Кимико. Наконец Синдзу складывает свою одежду на ширме и набрасывает свое косодэ. Она не слышит детских криков и топот маленьких ног; не видит, как в минках зажигаются свечи и сонные голоса успокаивают испуганный плач. Гоку не изменяет себе, другой жизни ему не нужно. А Синдзу предстоит вынести всю сладость сырой июньской ночи, надеясь на скорый приход крепкого сна. И Сукуны.

* * *

      Душно, светло. Ровно так же, как свежо и темно в низине золы и сияния оранжевого цвета. Дым от пожара, в котором утопает деревня, ест глаза. Ураумэ не смел удержать своего господина от развлечений в виде желания разрушать, убивать, жечь, поэтому действия, произошедшие в очередной раз, не отличились пощадой.       — З-за что-о?.. За чт-то?..       Плачущий голос спрашивал вокруг себя обезжизненную землю. Его близкие пали без целых конечностей, были обуглены до костей где-то под телами таких же простых людей. Найти их в общей массе получилось бы только по ёканью в груди ищущего. Горячая мощь погубила всех: брызги крови окропили минки, чьи стены поглощал огонь и губил последние надежды треском дерева.       Двуликий опускается на корточки. Берет лицо сельчанина в ладонь и сжимает щеки, снисходя до него. Признаться, он видел страдания похуже.       — Говори яснее, если тебе есть, что сказать.       Слезы красятся в алый и сверкают в огне. Это завораживет. Попытка привести мужчину в чувства заканчивается неразборчивым хрипом. Сукуна ждет еще минуту, цыкает и отпускает человека. Сельчанина, облитого горем, сломленного, неведующего. Здесь таких много. Рёмен уничтожает их прежде чем они покинут бренную землю собственной смертью.       В последствиях того, что сеял Двуликий в мирные земли Японии, было безмятежие, которое он любил наблюдать. Едкий запах металла струился по его рукам, разрозненная земля стонала под таким же тяжелым небом. Пепел парил над головой и красил облака в темный цвет.       Скинутое с торса кимоно колеблется на слабом ветру. Мощное тело Про́клятого демонстрирует статус татуировками и ужасает. Сукуна знает, что они значат, и это лишь подтверждение его отличия. От обычных людей, от магов, терпящих унижения своих кланов, и от тех слепых, кто не ведает о силе в своих руках. Сукуне от таких до болезненного скучно: внутренности жалит желание омрачить жизни тех, кто ее не достоин. Огневая мощь внемлет ему и сжигает заживо, руки орудуют хитэном перед магами, техники режут простых людей. Сукуна уже не помнит, когда в последний раз давал им шанс и сколько раз обманывался. Когда-то он спас человеку жизнь, но это вызвало недоверие и ужас на лицах сельчан. Очевидно, человек со способностями такой силы не может ходить по земле с благими намерениями.       Рёмен поднимает глаза к пыльному диску луны. Свет ее кроет дым, не дотягиваясь до кожи и следов крови на лице. Под ногами трещат кости, когда Сукуна полностью расслабляется и прикрывает глаза. Этот чистый свет напоминает ему о недосягаемости резиденции. Он кладет подбородок между большим и указательным пальцем и представляет, как бусые глаза посмотрят на него теперь, когда он вернется в таком виде. Кровь скрапывает с его пальцев, катится с лезвий. Он проводит подушечкой по нижней губе, размазывая каплю от уголка к щеке. Ухмыляется. Тело обдает жаром от пламени вокруг.       — Якицу, — вылетает из груди.       — Господин.       Ураумэ возникает рядом, спокойный к виду разрушенных поселений. Его лицо безмятежно и холодно: он не пугается ни крови, ни криков, не дрогает от чужих слез.       — Лучше не бывает, Ураумэ, — слуга привычно стирает со лба мазок бойни и встряхивает испачканным рукавом. — Пора возвращаться.       — Как пожелаете.       Нетерпение этих мгновений полностью оправдывает ожидание. Короткий взгляд на небо возвращает его к мыслям о Синдзу. Конечно, она еще не спит. Сознание освежает ее образ, медитирующий где-то в лесу. Он подгоняет Сукуну к Мино.       Блеснула заря. Синдзу беспокойно спала.