Your stupid smile is in photographs

Бутхилл не помнит, была ли когда-то между ними так называемая «нежность», или они отчаянно игнорировали её полнейшее отсутствие? Он и правда усиленно перематывает в голове все их небольшие фрагменты совместного времяпрепровождения - помимо секса, конечно. И с досадой признаёт: нет, её и правда не было. По крайней мере, с его стороны. Аргенти иногда пытался неуклюже позаботиться. Но, натыкаясь  в лучшем случае на недоумение, в худшем  - на насмешки, и он прекратил. Кажется, в особо плохие дни ковбой огрызался на подобное, хоть и не со зла. И Аргенти понимал это, просто находясь рядом, что порой раздражало только сильнее. — Я предупреждал тебя, верно? — Верно. — И ты всё ещё здесь, — виновато-глупая улыбка, — умный пушистик. — Невероятно умный, — тихий смех, — я не хочу пока уходить, дорогой. На улице дождь, а мой зонт сломался. Позволь мне переждать бурю здесь, о большем и не прошу. — Какую бурю, милашкин сын, — Бутхилл кивает в сторону окна, — там едва моросит! — Самую настоящую бурю, — ласковый взгляд, — даже если она будет и продолжительной и может навредить мне. Аргенти сидит прямо на полу, доверительно прислонившись спиной к его ногам, и Бутхилл осторожно касается алых волос. Рыцарь чуть поворачивается, смотря на него из-под полуприкрытых век, и крошечно улыбается. Так, словно и не поймёшь - может, лишь тень мазнула.

«Я позволю тебе всё. Даже и просить не нужно».

И Бутхилл читал это во всём: в позе, в том, как он стремился быть только ближе, словно влезть под его кожу, поймать каждое прикосновение и ответить. Очаровательно голодная тактильность. Сносящая крышу им обоим. Бутхилл грубо сгребает локоны в ладонь и резко тянет вверх, игнорируя слабый вскрик. Впрочем, Аргенти улыбается только сахарнее, влажно-лениво облизываясь, с молчаливой покорностью следуя за чужим движением. Язык податливо огибает заострённые клыки влажным алым пятном, и рыцарь гулко сглатывает, не отводя глаз от лица напротив. Их поцелуй похож на соревнование. Обжигающие укусы до сладковатой крови, до секундных задушенных вдохов между. Рыцарь обычно сдаётся первым, и Бутхилл с детским восторгом, текущим по венам, с припухших губ переходит на шею, наслаждаясь показным смирением. Впиваясь зубами чуть сильнее, чем рассчитывал, он с сытым удовлетворением слышит прерывистый всхлип. Аргенти пьяно смотрит на него, будто не понимая толком, где он находится, дыша часто-часто. Он ластится к нему, как вальяжный кот, еле двигаясь, лишь бы влажной горячей кожей коснуться кожи как можно больше. Почти беззвучно хныча, как в бреду. — И это только с парочки укусов? — криво усмехается Бутхилл, — что же будет, если я увлекусь? Аргенти часто моргает, и на ресницах повисают капли, тут же сорвавшиеся на алеющие щеки. Такой чувствительный, до смешного просто лишить рассудка. Бутхилл пальцами оглаживает его полуоткрытый рот, и Аргенти, зажмурившись ещё сильнее, прикусывает подушечки. Когда ковбой немного отстраняется, за его костяшками тянется ниточка слюны. — Такой отзывчивый, — шёпот, — всё ещё улыбаешься даже. — Если хочется, — бархатистое желание, — могу только плакать. Бутхилл на секунду замирает, осмысливая услышанное. Звучит несколько... неправильно, что ли. Но эта мысль растворяется в происходящем довольно быстро. — Малыш, — он, хрипло смеясь, сильно встряхивает его, притягивая к себе вплотную, — я бы с удовольствием сожрал тебя целиком. Твою мать. Поскуливание в ушах звучит самой пленительной музыкой. Торопливые прикосновения до синяков, несдержанные укусы - и в ответ лишь явное согласие, готовность принять. Подрагивающие плечи в смазанных капельках пота усыпаны наливающимися синяками, засосы на внутренней стороне бедра - боже, как же эта кожа аппетитно пахнет. Аргенти беззастенчиво отдаёт себя всего, пусть даже и не ожидая толком иного. Он бы отдал себя просто за грёбаный бесценок. И только порадовался бы. Но Бутхилл же знает, что будет после. Он уже видит расчёсы на безвольно раскинутых руках. Пустой взгляд в потолок, застывшее выражение бездумности на будто выточенном из стекла лице. Шелестящий голос в ясном холоде комнаты: — Я всего лишь немного устал умер. Аргенти, свернувшись в позу эмбриона, отстраняется на свою сторону кровати. Он даже моргает медленно-медленно. Разве что пальцы проворно оставляют на белой коже вспухающие, болезненно-красные, полосы. Аргенти с больной радостью просто снял бы весь слой себя, кусочек за кусочком. И ковбой понимает это, но не делает ничего. Это не его дело. Тишину разрывает серебряное хихиканье. Рыцарь сворачивается, съёживается ещё сильнее, словно тая. Смех становится лающим, захлёбывающимся, ему банально не хватает воздуха, но он всё смеётся и смеётся, впившись ногтями в плечи. — Почему ты, — судорожный вдох, — зачем тебе это? Ты ведь не любишь меня. — Так просто. Острая улыбка вкупе с блёклым смехом такой себе коктейль. — Мне так жаль. Такая бесполезная ложь.