Your stupid smile is in photographs

Аргенти всегда возвращается сам. Бутхилл давно уже и не волнуется. Не то чтобы он делал это раньше, вовсе нет. Так, ненавязчивое желание узнать, не затерялся ли этот благословлённый на всю голову искатель Идрилы в очередной экспедиции. Но, кажется, богиня сама его быстрее найдёт. Бутхилл открывает дверь, отодвигаясь к косяку. Рыцарь смотрит на него потерянно, как олень, попавший в свет фар. И безумно хочется заорать ему в лицо - какого чёрта, мы каждый раз проигрываем одну и ту же вариацию событий, почему ты всё ещё удивляешься чему-то? Да только Аргенти максимум плечами пожмёт, выглядя при этом ещё и виновато. Паршивая черта - брать на себя ответственность за всё мало-мальски плохое в этом мире. За такую мелочь, как подпорченное настроение Бутхилла, это ещё и глупо, с учётом, что они виделись неделю назад или даже больше. Казалось бы, именно так и стоит думать. Но Аргенти пристально смотрит своими влажными бутылочно-зелеными глазищами, явно готовясь вот-вот пуститься в пространные и красивые объяснения, на которые Бутхиллу, по правде, глубоко наплевать. Где он, что он - там сейчас нет, вот уже тут, на пороге стоит, мнётся, ждёт, что его позовут с особым приглашением. Дерьмо. И Бутхилл поддаётся на эту уловку снова. Кивает в сторону ванной - мол, всё готово, как и в прошлые твои приходы. Аргенти благодарно улыбается, небрежно отодвигает к обувнице свои массивные берцы - приди он в доспехах, ковбой бы не выдержал - и скрывается в ванной примерно на час-два. Не больше. Бутхилл без понятия, почему так надолго. Вряд ли тот просто стоит под душем, пялясь в пустоту. Да и задача его самого не в догадках, а приготовить чай. Сладкий, почти как сироп, может, бросить в заварочный чайник пару сушёных бутонов розы, туда же измельчить мяту, листья смородины - ах да, в последнее время он закупался морожеными ягодами. — Благодарю за заботу, мой дорогой. — Иди ты, — хмыкает в ответ он, — я просто хочу избавиться от всей этой милашкиной дряни в своих шкафах. Аргенти жмурится, вдыхая запах напитка, будто и не замечая, как обжигает пальцы. Он кутается в одеяла, сидя на их общей кровати, и обычно ковбой возмутился бы, но, может, позже. Например, когда рыцарь перестанет выглядеть так, словно по нему проехался поезд первопроходца. — Что бы ты хотел поесть? Тот молча отмахивается, слабо улыбаясь - что себе приготовишь, то и мне. Бутхилл, вообще, не так часто занимается едой, разве что заказ курьера считать за готовку в какой-то мере. Иногда, бывало, что и Аргенти сам приносил что-то. Печенье, в основном, и подобные глупости, и оставлял кучу рассыпчатых крошек в складках простыни и одеял. На закономерное возмущение клялся и обещал, что больше не будет, а после притаскивал ещё больше. Бутхилл злился, клялся в ответ, что и на порог его не пустит с дурацким пакетом из кондитерской, а всё равно же - вот он, в идиотских пушистых носках и не менее идиотской пижаме, из-под ткани видно разве что нос и насмешливые внимательные глаза. Аргенти как потрёпанное животное, которое подобрали, отмыли, исцарапав все руки и ощутив остроту зубов на себе, вылечили от болячек, а теперь он не знает, куда себя деть и как вести-то себя. А ковбой и сам не знает, как это изменить, да и нужно ли? Стук в дверь спасает его сейчас от размышлений и, оплатив, он достаёт еду и раскладывает по тарелкам. На секунду мечется перед выбором - нести в их комнату или звать есть сюда, но за него все решают шаркающие шаги. Рыцарь, всё ещё кутаясь в ткань, стоит у входа в комнату, рассматривая накрытый стол. Запах Аргенти перебивает запах еды - липкий, с щедрой примесью сладкой перезрелой клубники, слегка оттенённой сливочной тягучестью. Коснись голой кожи - намертво пристанешь, но захочется ещё и ещё, пока глотка не забьётся сахаром, тающим и вместе с кровью текущим по всему телу. Вроде душу продал бы за глоток воды, но она перебьёт вкус, и ты терпишь. любишь — Ну и долго ты будешь просто смотреть? — уже для вида ворчит Бутхилл, — мне одному слишком много, да и- Он не успевает договорить, когда Аргенти подходит ближе и, распахнув одеяло, прижимает его к себе. Бутхилл теряется, на автомате сперва пытается вырваться, понемногу начиная тонуть в медовом тепле и запахе. Волосы рыцаря немного влажные, и эта нотка прохлады как нельзя кстати, и он замирает, бездумно перебирая шелковистые пряди. Чужое частое сердцебиение буквально под ладонью резко отрезвляет. — Что ты творишь? — А ты как думаешь? — вопросительный взгляд, — нельзя? — Ты мне скажи. Аргенти непонимающе смотрит на него. Меняется в лице и отходит, опускаясь на стул. Он хмурится, морща лоб и что-то просчитывая в голове. — Сдаюсь, — наконец сдавлено произносит он, пожимая плечами, — я не понимаю, дорогой, что тебе нужно. Не знаю, чего ты хочешь. Не знаю, чего я сам хочу. Они оба трусы, на самом деле. Бутхилл в своем показном равнодушии, Аргенти - в никому из них не нужной жертвенности. Куда поведёт ковбой, туда он с радостью и бросится.

Чего ты хочешь.

— Скажи мне, — в голосе почти что мольба, — и я сделаю, как ты хочешь. — Да прекращай! — едва не кричит ковбой, но, увидев, как дрогнули пальцы, сжимающие край стола, глубоко вдохнул, — перестань. Ничего мне не нужно, ясно? Веди себя, как вёл. Это ты понимаешь? Аргенти кивает, и Бутхилл взвыть готов от его смущённой покорности. — Хо-ро-шо, — нараспев произносит рыцарь, широко улыбаясь, — ничего не меняем, прекрасно, мой ковбой, я соглашусь с нашим общим решением. Он и правда ведёт себя по одному шаблону. Там улыбнуться, произнести пафосную речь, нахмуриться и заявить об опасности планируемых миссий, о которых Бутхилл упоминает вскользь. С неизменной вежливой улыбкой шагнуть назад от объятий, отвернуться от поцелуя. И ночью прижаться в полусне, опутав всеми конечностями, и умиротворенно дышать в затылок. Бутхилл касается его новых шрамов и проглатывает горячечное желание зацеловать их все. Лишь утыкается лицом в запутанные волосы, шепча первую пришедшую на ум безумную глупость и тут же вспыхивая стыдом. Может, я начинаю любить тебя?