Лично в руки

Мой дорогой, Панталоне, По неизвестным причинам именно со мной твоё умение «прибегать к анализу даже в самых стрессовых и эмоционально окрашенных ситуациях» часто даёт сбои, так что я избегал шансов чересчур себя обнадёживать. Передо мной не стояло задачи намекнуть на ведомость или поставить под сомнение оправданность твоих оценок... Однако это занимательно: ты пишешь о том, что не покупаешься на красивые формулировки, но всё же требуешь их от меня. Насколько необходимо прописывать факт, известный нам обоим? Я считаю свои действия и рассуждения достаточно красноречивыми, чтобы ты понимал всю полноту моей привязанности и без прямых напыщенных признаний... «Признаний», если мы обратим внимание на применение этих слов в обществе. Общие и утратившие своё значение фразы обманчивы; впечатлять тебя действиями и отношением – опция куда более предпочтительная, чем попытки балаболить на манер твоих прихвостней. Мои усилия, которые ты подмечаешь, вкладываются не в пустые слова, ценность которых сводится к нулю – ты можешь услышать их от любого. Я уважаю тебя и твой опыт достаточно, чтобы не тратить твоё время на повсеместное в твоих реалиях подхалимство, и предпочитаю писать то, что имеет реальное значение. Но если прочитать подобное заявление в самом деле кажется тебе чем-то важным... Ты крайне мне небезразличен. Я становлюсь влюблённым ду Я в самом деле(зачёркнуто) правда в т(жирно зачёркнуто) Но глупо говорить об обратном: я полагаю, я(зачёркнуто) Огромное значение для меня имеешь ты. И я люблю – это неоспоримо. ...Но мне, догадываюсь, стоит начинать ревновать к банку? Не имею понятия, стоит ли мне воспринимать это как комплимент... В каком-то смысле сравнение с делом всей твоей жизни должно звучать лестно, однако мне кажется, что ты не одобришь, если я, к примеру, поставлю тебя в один ряд с экспериментами... Когда-то ты спрашивал меня о самом неудачном из них – сейчас я определённо могу назвать тебе самый удачный. Буду говорить по делу. Твои опасения затрагивают будущее – далёкое и возможные исходы ближайшего. Переубеждать тебя о безоблачных перспективах бессмысленно – ты не поверишь, а я буду вынужден соврать, однако тебе стоит вспомнить о собственных словах: предугадать все варианты развития невозможно – наша задача менять неидеальное настоящее. Непредсказуемость неприятна. Я недолюбливал её в молодости, когда фатальные происшествия, часть из которых была вызвана моими ошибками, начали рушить моё «будущее» одно за другим. Каждый человек наивно считает, что именно в его руках сосредоточена вся власть – что именно от него зависел тот или иной исход (тебе, конечно, не понравятся эти слова), и я терял рассудок, размышляя об этом: ненавидел Сумеру, ненавидел свои решения, ненавидел действия, которые мог не совершать... Истина в том, что выборы в прошлом не делятся на верные и неверные – они неотделимы от настоящего, а их последствия – кара за ощущения «правильности» после их совершения. Эта секундная мерность происходящего, когда ты считаешь, что сделал всё по уму, а окружающее напоминает исполнение мечтаний, стоит расплаты. Выбору отказаться от всего и потерять тебя сейчас я предпочту некоторую вероятность потерять тебя – нас – в непредсказуемом будущем. Зачастую боль так или иначе неизбежна, однако вы, господин Регратор, просто обязаны организовать мне отсрочку. Мне без надобности обещания и гарантии о том, как долго это продлится, но я бы взял с тебя обещание не заводить разговор о своей смерти. Ты мужчина в расцвете сил, Панталоне, а угрозы жизни преодолимы – особенно с моим близким присутствием... Выражаю надежду, что в этот раз не наоборот. Пытаешься развеять мрачные рассуждения не менее мрачными воспоминаниями о просчёте верных реакций, последовательность которых не должна привести к избиениям... Эта тема кажется тебе позитивной? У вас странные представления о забавном, господин Делец – от твоих историй совсем не поднимается настроение. Мне в самом деле жаль, что меня не было рядом, пусть это и было неосуществимо: во времена твоего детства я уже относился к категории долгожителей, и с учётом этого факта размышления о совместных согреваниях под одеялом вызывают вопросы... Но представлять менее смышлёную версию меня достаточно интересно. Думаешь, мы бы поладили? Я понимаю, что в таких условиях у тебя вряд ли имелся бы выбор, но всё же... Влияет ли возраст на взаимоотношения при прочих равных? Мы сошлись бы точно так же, как мы сходимся сейчас, или именно прожитый опыт выковал нас, как подходящие друг к другу детали? Бесспорно, многие черты личности проявляются ещё в детстве, однако я не могу сказать, что не изменился и полностью доволен своими прошлыми «личностями»... С появлением сегментов привык считать, будто в каждом периоде жизни я представляю собой отдельного человека – затруднительно поймать момент, когда одни черты смягчаются, а другие обостряются, склоняя тебя в новую грань. Люди часто говорят, что личность формирует окружение, и мне любопытно, к какой грани приведёшь меня ты. Гамма – оболтус при любом раскладе, а фото не так ужасно, как ты о нём говоришь. Фотограф, вероятно, не хотел слепить вас вспышкой (или забыл её в экипаже, если я верно припоминаю репутацию этой конторы), но ты стоишь в середине кадра и отлично выделяешься между светлых нарядов... Ты читал текст, или господин Делец учил алфавит по картинкам? Тебя нахваливают почти вровень госпоже Царице: «...Но всё звёзды на новогодней ёлке затмил Девятый Предвестник Фатуи! В жизни такой же блистательный, как на этом кадре (ф. 1), господин Регратор одаривал гостей многозначительной, задумчивой улыбкой, будто убеждая, что экономику Снежной ждёт очередной взлёт! И наши журналисты, выдрессированные замечать любой обман, смело отмечают полное доверие подобным молчаливым заявлениям...» Знали бы они, чем (или кем) были заняты твои мысли на самом деле, правда? Задумчивая улыбка как доказательство вовлечённости в финансы региона... Тебе стоило зевнуть – в таком случае они наверняка подметят готовность банкира рвать глотку за будущее столицы... Или менее предпочтительный символизм. Занимательно, что твой секретарь расспрашивает о моём благополучии. Ты обмолвливался о переписке, или дедок заметил частые визиты сегментов? Подозреваю, Регратор, что ты не стал бы держать возле себя идиота... Рано или поздно он будет вынужден догадаться (хотя бы об общем положении дел между нами) – мне придётся мелькать в твоей карете и в банке, а тебе придётся включать меня в списки дел. Нотации об алкоголе ты знаешь сам – достаточно взрослый. В том, что ты перебрал, не было никакого смысла. Ночью мне будет безразлично, выполняю ли я роль твоей подушки для паха – скорее всего через некоторое время уже ты обнаружишь себя под моими ногами, и тебе стоит помнить, что во сне я не прослежу, на чём именно они окажутся – на твоих икрах, спине или ягодицах. Будем спать одним огромным шевелящимся клубком... Несколько прискорбно, что ты заставишь меня надевать пижаму (или в чём там нужно спать в твоём-доме-с-твоими-правилами). Говоря об этом... Я не напрашивался на переезд, хотя не планирую отказываться, раз ты решил предложить сам, а твои горничные и кухарки смутят меня не больше, чем я смущу их (даже странно, что ты так быстро согласился на мои мельтешения в твоём доме. Объяснишь моё проживание бедностью и нехваткой средств для уплаты аренды и прочих услуг? Несчастный Доктор спустил всё на эксперименты, а благодушный Делец решил его приютить). От основных лабораторий твой дом не особенно дальше моего, если мне не изменяет память – редко туда захаживал... И я не заразный, чтобы предоставлять мне отдельные помещения. Сколько у тебя ванных комнат всего? Штук десять – на каждого возможного Предвестника-гостя? Объясняю первый и последний раз на понятном тебе примере: если ты придёшь в ресторан, имея аллергию на морепродукты, и закажешь у официанта что-нибудь на его вкус, ему тоже нужно будет угадывать, от какого блюда ты не схватишь анафилактический шок? Я не читаю твои мысли: мне в любом случае понадобятся ориентиры, обозначенные с помощью слов, и прямые просьбы – не самый плохой вариант. Знать о нравящихся тебе вещах – моё личное(подчёркнуто) желание, что уже отметает все твои заключения о «действиях против воли»... Если на то пошло, межличностные отношения уже подразумевают некоторые добровольные уступки. Делать что-то ради тебя и твоих положительных эмоций – не значит выслуживаться или забывать о собственных предпочтениях. Я предпочитаю видеть тебя довольным и знать, что действую верно, а не пробовать вслепую... Что, конечно, тоже мне предстоит. Ты и сам в состоянии изучать своё тело, Регратор, но я не против способствовать этому процессу. Остаётся надеяться, что в случае неудачных попыток ты не будешь молчать, размышляя, как тебе не хочется сбивать меня с предпочитаемых мною ласк. Вспоминая о касаниях, приятных мне, не могу назвать отличное от привычных эрогенных зон, но в моём возрасте бывает полезно размять спину... Вероятно, массаж, если ты не будешь жалеть мои мышцы. В бёдрах я несколько не уверен... Затруднительно объяснить, но бывает приятно, когда прикосновения граничат с щекоткой. Твоим тонким пальцам это бы удалось. Чтение романов – худшее решение, которое возможно найти в твоей ситуации, господин Регратор. Ребёнок, считающий, будто в фонтейновских короткометражках снимают реальное взросление человека, а не двух разных актёров, будет на несколько процентов смышлёнее тебя... Не затаивай обид – твоя догадка в самом деле меня рассмешила, но я рад, что ты решил признаться в ней прежде, чем приступишь к делу... Иначе мне пришлось бы развенчивать мифы о естественной смазке у мужчин и двадцати сантиметрах расстояния до простаты... Не слишком страшное слово для моего нетронутого господина? Впрочем, в незнании нет ничего постыдного – нет нужды заявлять об унизительности вопросов и уточнений... Уточнений определённо не хватило. Ты хочешь узнать о строении своего (и моего) организма (в этом прекрасно поможет анатомический атлас), или я должен расписать всю цепочку действий до самого достижения оргазма? По вашим заявкам, господин Делец, я могу попытаться... Мы выучим тебя в интерактивном формате. Ты описал свои фантазии, так почему бы мне не продолжить тему? Я буду самой слюнявой дворнягой. Ты почувствуешь мои губы на своих, потом на шее, небольшие укусы от челюсти и до уха, а затем и дальше, когда горловина твоей водолазки окажется спущенной совсем низко, чтобы точно знать, где прикладывать большее количество усилий. Водолазки, кстати говоря, наверняка создают интересный тактильный эффект... Ты знал, что мужские соски тоже являются эрогенной зоной, пусть и не такой чувствительной, как у женщин? Наверняка несколько баллов к физическому удовлетворению добавит, если я дотронусь до твоих сквозь эту обтягивающую ткань. Дополнительное трение, немного пощипываний... Я мог бы попробовать прикоснутся к ним языком, но этого всё ещё будет мало. Представь: направить ладони под тесную ткань, огладить твою грудь, пуская под водолазку прохладный воздух... Или я мог бы задействовать всего одну руку, протянув вторую к твоим волосам – запутать в них пальцы и потянуть назад, чтобы ты выгнулся больше, позволяя мне.. «экспериментировать» дальше. Не слишком грубо, или господин Панталоне предпочтёт контролировать каждый мой шаг (что не будет совсем нежелательным: это твой первый раз и ты выбираешь, как он будет происходить)? Ради такого случая я согласен надеть портупею, фигурирующую в твоих мечтаниях... Уверен, что представляешь меня, а не Омегу? Ладно, я не серьёзен. Стоит продолжить. Предполагаю, мы будем на кровати? Любой другой вариант в существующих обстоятельствах звучит чересчур экстремально – даже в лежачем положении мы едва найдём, куда приспособить руки... В этом причина, по которой тебе лучше не читать романы – чересчур идеальная и вылизанная картинка завысит ожидания, и, учитывая твоё строгое отношение к себе, секс покажется тебе ещё более неловким и неприятным. Я не хочу, чтобы ты думал, будто снова должен изображать что-то, картинно стонать и кричать «Дотторе» (представь, как глупо это выглядит в реальной жизни – по законам жанра в момент близости партнёра должно возбуждать собственное имя, повторяемое и повторяемое раз за разом); секс – про комфорт и приятно проведённое совместное время. Не думай о том, как ты будешь выглядеть, какие глупости могут произойти: в этом часть плюсов процесса – видеть друг друга настоящими... Я, кажется, планировал вернуться к фантазиям, но снова перешёл на подобия нравоучений. Отличная возможность дать тебе продолжить. Напишешь, что бы ты сделал со мной дальше, господин Регратор? Только без общих описаний про движения, отсутствие воздуха и прочий осторожный (но, признаться, трогательный) фарс. Твой дом – твоя крепость: находиться в нём нагим не должно вызывать у тебя особых смущений. В чём смысл сковывания себя одеждой, когда этого можно избежать? Или ты предпочитаешь ужинать в шубе, чтобы ни на секунду не лишиться столь статусного образа уважаемого и загадочного банкира, облачённого во всё чёрное и дорогое? Уверен, ты выглядишь статусно и без одежды, господин Регратор... А во время приёма пищи это выражалось бы ещё заметнее. Безукоризненно держащий себя Панталоне с идеальной осанкой отрезает кусочек стейка, используя эти тысячи видов приборов, освещённый лишь жёлтым светом от парочки свечек... За такое зрелище я готов простить «попытки отомстить» под скатертями. Теряюсь в догадках, что именно ты собрался делать с моей нижней частью тела. Я бы поцеловал каждый твой сантиметр, Панталоне – губы, щёки, волосы, плечи и даже стопы, если слухи о распространённости подобных пристрастий в Ли Юэ несут хоть каплю правды... И я бы хотел не моргать ни разу, чтобы видеть каждую твою реакцию, каждое подрагивание ресниц и каждый тихий вдох. Иногда я думаю над тем, что предпочёл бы хотя бы на пару дней переместиться в пространство без тейватских проблем и масштабных планов – с одним тобой, без всяких задач и лишних мыслей. Стоит узнать тебя чуть лучше и становится невозможно остановится – ты затягиваешь, Регратор, и не отпускаешь никогда. Не отпускай. (Разгорячённым. Беззащитным. Оставленным справляться со всем в одиночку! Именно таким чувствовал себя Панталоне, прячущий взгляд, казалось, от самого себя – настолько смущающим ощущалось натянувшееся напряжение, морскими узлами сковывающее ноги и, конечно же, пах, к стыду Регратора приятно покалывающий, ещё более горячий с каждой попыткой сместиться на стуле, лишь бы угомонить это всплывшее на работе непотребство... Он знал, на что шёл, не так ли? Делец знал, чьё это письмо, и имел представление о своих реакциях, однако сегодня... Доктор, вероятно, счёл его расплывчатые фантазии смешными – и это было не удивительно, учитывая, как разнился эффект от них и от сегодняшних дотторевских описаний! Картинка, ранее напоминавшая размытого призрака сокровенных желаний, теперь чётко встала перед глазами, туманная не сама по себе – туманящая взор... Все ощущения казались иными, будто Дотторе в самом деле оказался здесь, делая всё описанное с Панталоне сейчас, в моменте, неотвратимо и безжалостно! Регратор был пойман и заключён в плен, слишком очарованный пленителем, чтобы ему противостоять... Нет, нет, ему не хотелось противостоять – вот так будет верно. Архонты! Делец, признаться, едва заставил себя дочитать письмо до конца. Он видел себя и Доктора в размытом видении, он представлял абстрактные сценки, конструируя которые приходилось полагаться на общепринятые представления об интимности, но всё, написанное Дотторе в этом письме, было на совершенно ином уровне живым и настоящим... Написанное в самом деле могло произойти, и от осознания этого мутило. Регратор рефлекторно прикрыл рот рукой, облизывая губы, и занялся отчаянными попытками унять участившееся дыхание, которому вторил разбушевавшийся пульс. Это был настоящий шторм: воображение захлёстывало с головой, накатывая волнами, пока в небе слышались угрожающие раскаты грома – он был на работе! Хиличурлов Доктор, очевидно, не слишком обдумывал этот факт – не помогло даже предупреждение... Или просто не подозревал, что увиденный труп вызывал у Панталоне эмоций куда меньше, чем его, совершенно его и безвозвратно его мужчина, обещающий ласки, заявляющий о любви... Регратор о любви к себе никогда не слышал. Восхищение, уважение, признание талантов – он получал всё, основанное на его достижениях и личностных качествах, но, в отличие от перечисленного, любовь в его голове была безусловна – что-то, что ты получаешь, даже если нечего отдавать взамен – иначе почему родители прощали своих детей, когда те отвратительно озорничали вместе с отбросами города, связывая свою жизнь с беззаконием не из нужды, а принципиально, назло близким... В детстве он считал, что тоже заслуживает любви, в юности (и с долей максимализма) – что не заслуживает никто, а сейчас, когда возраст перевалил за третий десяток, он вдруг её получил. Вытянул признание из человека, не выносящего обман, а значит – правдивое... Пусть и невольно, но Регратор терял все оставшиеся оковы, пуская свой дух, запрятанный за охладевшей оболочкой, на волю – в чужие (или отнюдь не чужие) руки. Пускай со шрамами, пускай огрубевшие со временем, в чём-то такие же неловкие и неумелые, но его, его, его, которые хотелось ощущать, ощущать, ощущать... Незаметно для себя Панталоне откинулся на спинку стула, и, бросая подозрительный взгляд на закрытые двери, потянулся к близлежащему флакону духов, брызгая немного на бледную ладонь. Он просто слегка обновит аромат – в конце концов уже середина дня, а через несколько часов его ожидает встреча! Идеальное время, чтобы растереть жидкость между пальцев и совершенно обыденными движениями прикоснутся к шее, ведя от челюсти и до уха, а потом чуть ниже, под ворот плотной кофты... Регратор, не удовлетворившись результатом, провёл ещё раз – всё-таки парфюмерия требовала внимательности! И, может, стоило добавить немного в волосы, чтобы оставлять шлейф... Как легко находились все нужные оправдания. Окутанный ароматом жасмина, сандала и мускуса Панталоне погрузился в мечтания, потянув пряди назад. Кудри распрямились, ведя Регратора за собой, и тот сдержал сиплый вдох, воображая, будто вовсе не он отвечал за силу натяжения. Самостоятельная ладонь тем временем опустилась ниже, оглаживая контуры оставшихся мышц и останавливаясь на груди... На мгновение Делец нерешительно замер, но стоило представить уверенные и спокойные красные глаза, он решился им не сопротивляться: не Панталоне, а сам Доктор вёл его руку, переплетая пальцы, разделяя тепло момента, и, наконец, доходя до сосков, сперва обводя их указательными, затем – надавливая сквозь ребристую ткань... Панталоне казалось, будто его начал обволакивать иней – колкий, резкий, вспышкой пронзающий плоть, заставляя под ним содрогаться... И Регратор дрожал, когда рука переместилась ниже, расположившись прямо около ширинки брюк – достаточно тонких, чтобы чувствовать малейшие изменения давления... Стыдно и желанно. Панталоне укусил себя за язык – то ли в отместку за потерянный рассудок, то ли чтобы не обронить ни звука – в банке действительно работали не идиоты. Ещё немного, и он доберётся до чарующего освобождения; ещё немного, и его схватят с поличным... Впрочем, Регратору стоило начинать привыкать, не так ли? Им обоим всегда нужно будет держаться на грани – лишь бы не сделать друг другу хуже, не выдать тайну, не разрушить зубами вырванный у судьбы кусочек идиллии... Глаз вокруг слишком много, опасений – ещё больше, но как же огромна воля к тому, чтобы быть Человеком! Человеком в самом настоящем смысле этого слова – существом биосоциальным, а не бесчувственным и механическим... Не в обиду кое-чьим сегментам, которые... Бездна! Которые прекрасно «слышали» что писал их Мастер через серьгу. Панталоне убьёт этого Дотторе, если сейчас его капилляры на лице не лопнут от притока крови... Он еле дышал: слишком громкие вдохи рисковали привлечь внимание Николая – увидев красного и обезмолвленного Дельца, он поспешил бы вызвать на помощь не только врачей, но и весь Банк – вдруг кто может помочь с «затруднительным положением» господина Девятого? Царица, они всегда будут на таком виду... Панталоне не выдержал, тихо мыкнув, когда пальцы потёрли ткань штанов о влажную головку, и тут же тихо закашлял, притворяясь, что поперхнулся. Как бы Панталоне был рад, если бы Дотторе сейчас заткнул его поцелуем... Но, в отсутствие такой возможности, ему пришлось переместить правую руку к губам, мешая тем разомкнуться... Какая занимательная подготовка к будущему стилю жизни. Не то чтобы Панталоне не привык замалчивать детали, однако ему бы искренне хотелось похвастаться Доктором, даже если большинство в лучшем случае не поймёт подобный союз. Дотторе был удивительным... Удивительным для него, а не всяких недоумков! Регратор сдался, закрывая глаза и отдаваясь ощущениям. Член под рукой приятно тёрся об шершавую ткань, и Панталоне сдвинул ноги чуть ближе друг к другу, создавая дополнительное давление. Мастурбация на рабочем месте – та роскошь, на слова о которой прошлый Панталоне рассмеялся бы нынешнему в лицо, но вот он здесь, пачкает собственную одежду и подрагивает на стуле, невесомо проводя по всей длине, упёршейся в давящее нижнее бельё. С каждой секундой и тонким движением теснота ощущалась всё неприятнее, и Панталоне закусил губу, возвращаясь к шее. Влажный след от выступившей слюны размазался по коже, застывая на ней дорожкой фантомных, и от этого ледяных поцелуев. Любовь не зря ассоциировалась с морозом. Страсть, безусловно, роднилась с огнём – пылким, заметным, прожигающим себе путь и опасным, но именно любовь возвращала в чувства, туша костры размеренным чистым снегом, захватывающим всё пусть и менее расторопно, но куда равномернее, плавнее и правильнее – без вреда и разрушений. Именно по прохладе ты будешь скучать, задыхаясь от дыма огня, и пусть иногда мороз точно так же, как и пламя, обжигает кожу, на деле боль от него является расплатой за честность – снег никогда не выдаёт себя за нечто красивое и притягательное, лишь бы в последствии ужалить больнее. ...И всё же Панталоне не отрицал, что сейчас он сгорал от страсти. Со временем разделяющая одежда начала мешать: Регратор, близкий к разрядке, бесстыдно запустил левую ладонь под пояс брюк, осторожно обхватывая головку и нежно проводя по ней, пока правая снова потянула за пряди на затылке, оставляя на месте собранного подобия косы настоящий беспорядок, торчащий так, будто господина Девятого только что оттаскали по полу... Впрочем, Дельцу было плевать: собрав несколько скользких капель, он обхватил весь член, большим пальцем задевая уздечку, и ахнул, едва сжимая, слегка двигая бёдрами навстречу. Вероятно, это было бы приятнее – если бы рядом был Дотторе. Если бы Панталоне имел шанс вжаться в его грудь, схватиться за лопатки, притягивая ближе к себе, и целовать тонкую полоску волос, ведущую к паху... Регратор хотел бы касаться его члена, хотел бы понять, как ощущалось то давнее видение на самом деле, хотел бы увидеть, как Доктор позволяет себе простонать... Так странно думать, что Дотторе мог это делать. До всей переписки Регратор предположил бы, что Второй сохраняет каменное лицо даже во время интимностей, но сейчас, после всех слов, после всех признаний... Панталоне начал понимать Дотторе. Ему абсолютно бескорыстно и добросердечно хотелось заставить того точно так же, как и он сам сейчас, дрожать от подступающего оргазма, чтобы все мысли Доктора стали ненужным фоном, и тот тоже расслабился, позволяя себе все чувства. Регратор заставит его ощутить все. Панталоне сжал член сильнее и, наконец, едва сдержал скулёж, ослабевшей рукой пытаясь уберечь брюки от пятен. Он обессилено уронил голову на столешницу, пряча испачканную руку под стол... Нет, после таких горячительных писем Дотторе требовал немедленной расправы! Горячительных. В голове Регратора зажглась до ужаса неприличная идея; невежливо оставлять подарки от коллег из Инадзумы валяться без дела)