Лично в руки

Мой дорогой Дотторе, Не так давно ты обвинял меня в витиеватых формулировках, а теперь сам избегаешь трёх простых слов, заменяя их синонимичными выражениями и далеко не приятельскими откровениями. Гадаю, в чём состоит причина... Не в том ли, что ты, судя по размышлениям о психозе, всё ещё сомневаешься в собственной здравости, или дело в глубине твоих симпатий? Я не могу сказать, что мне безразлична Царица, однако в подобном признании не будет и толики смыслов, подразумеваемых тобой... Небезразличие – слишком растяжимое понятие. Как ты и написал, я, ввиду профессии, требую чётких формул – или формулировок. Считай мою просьбу капризом, но я хочу это услышать.. прочитать. К сожалению, в данный момент лишь прочитать. Неужели всё должно было произойти, пока ты в тысячах километров? Это изводит. Ты изводишь меня вместе с расстоянием, будто намеренно. Я смотрю на Гамму, который приезжает доставить письма, и неизменно надеюсь, что в следующий раз вместо него я увижу тебя... Он, кажется, смотрит на меня с долей ехидства, и я даже не хочу спрашивать, как много они знают. Вероятно, всё очевидно хотя бы по моему мальчишескому поведению, по подростковым вольностям и желанию почаще вставать на ноги, чтобы хоть как-то справляться с чувствами, распирающими изнутри... Неужели сейчас ты должен быть так далеко? Письма только напоминают о времени – прошедшем и предстоящем. Сколько конвертов осталось до твоего возвращения? Сколько ещё мне остаётся только представлять твои интонации, твоё лицо, твои руки(зачёркнуто) Сколько писем понадобится, чтобы я удостоверился во всём лично, когда ты будешь стоять передо мной, вынуждая осмелиться поверить? Ты спрашивал о действиях или вопросах, которые помогли бы стереть некоторые из сомнений, но я едва ли способен их представить. Я верю тебе – возможно, наивно, – но, как бы глупо это ни звучало, не верю в происходящее. Не хочу, чтобы ты думал, будто я требую доказательств, пока в моей голове складываются теории об обмане и заговоре; вся ситуация ощущается сном, туманным и неизведанным, в котором я могу хвататься только за твои слова и заверения, которые слишком быстро скрываются в бескрайних густых клуба́х. Как не размышлять о том, насколько верен и актуален наш выбор? Шкалы, предпочтения, смена ориентиров... Ты рассуждаешь об абстракциях, но это не твоя вина – мой вопрос был абстрактен изначально. Я начну эту тему более прямо: мы отличаемся от относительно свободных и нестеснённых жителей Снежной, имеющих право принимать решения исходя из исключительно личных выгод и соображений. У нас есть собственные планы, пока у Пьеро и Царицы есть планы на нас: доверенная нам власть обязывает исправно исполнять свои функции. Стратегические союзы привычны и очевидны, однако насколько приветствуются союзы иного толка? Мы больше не видим друг в друге материал, не судим о возможности воспользоваться привилегиями друг друга в корыстных целях... Мы сбиваем механизм работы Предвестников в целом, а вместе с этим обзаводимся новыми уязвимостями. Рано или поздно кто-то узнает. Кто-то будет в курсе моей невозможности подставлять тебя под удар, и этот кто-то осмелится на шантаж... Или мы разойдёмся с ссорой – по своей вине или вине недоброжелателей, – после которой возвращение к прежнему бесстрастному сотрудничеству окажется невозможным. Ты прав: мы привыкли к рискам, но это риск масштаба всей нашей деятельности. Если дружба и приятельство – роскошь, то отношения ближе... Видеть тебя на деловых встречах, участвовать в планах за твоей спиной, и в то же время проводить с тобой ночи и вечера... Здесь о цене вынужден задумываться даже главный банкир Банка Северного королевства. Эта слабость дорого нам обойдётся. Описанное волнует меня куда больше пережитых тобой сотен лет. Выражаю надежду, что я имею право считать себя достаточно интеллектуально развитым, чтобы быть приятным собеседником и не выглядеть ребёнком на твоём фоне. Мне не восемнадцать – даже не двадцать пять – и я располагаю опытом, который, конечно, не сравнится с твоим, однако является достаточным для оценки своего желания и нежелания быть с тем или иным мужчиной. «Поклонники», о которых ты так печёшься, не интересовали меня ранее и едва ли заинтересуют в дальнейшем – я уже говорил о неискренности патронажа такого толка и буду благодарен, если ты перестанешь воспринимать его как возможную для меня опцию... Моё отношение к тебе выше стремлений к выгоде. Это основополагающий аспект всего, что происходит между нами – ты единственный человек, который интересуется мной без надежд урвать кусок влияния или состояния, а я интересуюсь тобой из искреннего желания, а не вежливости и нужды сохранять лицо. При тебе я его теряю. В первую очередь, потому что ты – это ты. Не чинуша, который продаст себя и родную мать, лишь бы провести со мной вечер. При отказе он бы, в отличие от тебя, в самом деле устроил истерику... И в этом отличии вся прелесть. Для тебя я партнёр – не тот, что на бумаге, и не тот, что может послужить неплохой ступенью к вершине, а тот, с которым можно подниматься вместе... По крайней мере мне хочется так считать. Моя готовность достаточно обоснована? Ты поднимаешь тему мазохистских наклонностей слишком часто. Ещё немного и я поверю, будто слухи о садизме Второго Предвестника Фатуи являются правдой, а мне стоит начинать опасаться (тут стоит добавить вопросительный или восклицательный знак)... Какая отличная выходит пара. Даже не знаю, что было бы верно делать с сотрудником, умудрившимся выдавать себя за меня целый год – ум едва позволяет осмыслить, сколько схем, сил и сообразительности понадобилось бы для этого трюка. Кажется, когда речь идёт о выборе между наградой и казнью, объектом обсуждения всегда становится лицо крайне незаурядное и в своей области исключительное (вспомнить хотя бы случай среди коллег)... В нашем миропорядке феноменальные способности часто наказуемы. Отличие от усреднённой нормы может привести к жалким скитаниям или небывалому успеху – на всё воля случая... Беспрецедентные способности и амбиции стоят между всеобщим признанием и смертью, неким «добром» и «злом», и то, как окружающие оценят отдельную личность, зависит от обстоятельств – это почти преступно. Радует лишь, что в Снежной идеи и навыки человека оцениваются вне зависимости от его изначального положения и прочих ограничений, стоящих на пути к объективному признанию чужого превосходства... Я отвлёкся от темы. Не пытаюсь сказать, что на самом деле твоя теория верна, хотя было бы забавно подвести к этому через подобные размышления... Ты спрашиваешь о верной поддержке не того человека, но твое предложение звучит занимательно... Дорогой Доктор когда-нибудь пробовал мыть волосы массажными щётками? Полагаю, я мог не уточнять... Суть в больших мягких зубчиках, которыми приятно проходиться по коже головы, и, признаться, иногда я представлял... Это, вероятно, несколько странно, но мне кажется, что мне бы понравилось, если бы кто-то перебирал мне волосы. Я не практикую взятничество... И, как видно, предпочитаю кражи. Не решаюсь судить, какая из этих опций более приемлема. Я верю, Доктор, что небольшое подравнивание пошло тому кусту на пользу, к тому же для своих проказ я выбрал самый убогий из них... Звучит ужасно, если учитывать, что это был подарок. Но ветка ведь была красивой, не так ли? Она, на мой взгляд, была самой пушистой в доступности вытянутой руки. Получается, я украл у этой сирени самое сокровенное... В любом случае этот поступок лежит на твоей совести. Ты не оставил мне выбора, описав своё двусмысленное желание посреди зимы. Украшение или духи скорее ассоциировались бы с притворством, а мне хотелось, чтобы ты увидел мою настоящую готовность, и ввиду этого... Бездна, я не собираюсь оправдываться за символ своих чувств. Ты прекрасно знаешь, что меня может захватывать мнительность, поэтому не стоит раскачивать лодку и шутить о реакциях Пульчинеллы и ограблении народа, иначе в наше планируемое «совместное любование сиренью» я брошу тебя валяться под кустом. Меня устраивает быть на равных. Я не собирался брать на себя роль овечки – мои черты могут повлечь.. иные трудности. Сотрудники банка и абсолютное большинство событий всегда под моим контролем, так что мне, вероятно, будет сложно перестроиться и смириться с твоими менее сжатыми в строгие рамки привычками. Обычно у меня есть чёткое расписание на неделю, так что если ты захочешь встречи... Звучит несколько глупо – добавлять в своё расписание неофициальные обеды и прогулки с близким человеком? Как будто ты моя обязанность или я готов тратить на тебя только пару часов в неделю. Не имел ввиду ничего подобного... Мне затруднительно представить, как не заставлять тебя встраиваться в мой график уже сейчас, так что если это раздражает... Я привык быть один и ты, я полагаю, тоже, так что нам наверняка придётся научиться сосуществовать. Одёргивай меня, если в самом деле попытаюсь тебя «толкать». Каждый реформатор исходит из уверенности в правильности своих идей, поэтому вопрос о том, жду ли я нового Панталоне, заведомо каверзный: признать вероятность глобальных изменений после исполнения моих планов означает признать несовершенство собственного подхода... Однако исключать подобную возможность будет проявлением излишней самоуверенности. Любая система имеет изъяны, так что если спустя множество десятков, сотен или тысяч лет один из ещё более выдающихся экономистов изобретёт подход честнее и безукоризненнее моего, я вряд ли заверчусь в гробу, жалуясь на испорченное наследие – к тому же это будет очередным проявлением могущества людей. В каком-то смысле мои идеи задают стартовую позицию: пути дальнейшего развития экономики и всего человечества непредсказуемы, однако я могу подтолкнуть их в «нужное русло», предполагающее вероятность смены направления потока. Правила крепости Меропид изменили сами проживающие там индивиды, и тем не менее общий концепт, привнесённый мной, сохранился – что больше говорит о жизнеспособности идеи, чем возможность её развития? Мужчины до тебя не пытались меня смущать – скорее сами смущались моего статуса, – так что планка весьма занижена – не гордись собой слишком сильно. Не будь я в курсе того, что ты намеренно вытягиваешь из меня реакцию, я бы предположил, что абзацы на тему секса (можешь начинать хлопать) тебе диктует какой-нибудь пятнадцатилетний сегмент. Опущусь до уровня твоих рассуждений: если бы мы полагались на теории о связи длины полового органа с размером носа, ты был бы на втором месте, проигрывая одному упомянутому господину Пульчинелле... А я, судя по моим чертам, на одном из последних (где-то после госпожи Арлекино). Утешает, что по твоим заверениям черты внешности всё же не являются точным ориентиром – иначе я, признаться, стал бы комплексовать при каждом посещении Дома Очага. Говоря без иронии, я всё ещё не понимаю сути этого разговора. Мерки, которые с меня снимают, обычно касаются только традиционных мест для измерения обхватов, если это тот вопрос, к которому ты ведёшь. Разочарован? Обойдусь без инструкций. Удивляет, что ты предлагаешь мне фантазировать о других (даже о наших коллегах). После всех слов, написанных друг другу, это кажется несколько неправильным. В подобные моменты я думал бы о тебе... Не могу представить кого-то иного. Едва ли кто-то ещё способен вызвать во мне желание. Не торопи события. Чтобы решить, что делать голышом после проигрыша в го, для начала нужно хотя бы начать раунд. Хотя я бы, конечно, предложил тебе пробежаться по лесу, если бы не переживал, что мой престарелый кавалер сляжет с воспалением лёгких. Ты мешаешь мне изображать недотрогу. Я в самом деле не против, и обещаю незамедлительно поставить тебя в известность, если однажды мне придёт идея тебе отказать. Мы уже договорились быть честными. Поцеловать в щеку – «не могу без вас, господин Дотторе» В этот раз зашифрованное действие вышло весьма сложным для воспроизведения. Нам, вероятно, придется потренироваться парочку раз... (Доктор лежал в импровизированной постели, очередной раз перечитывая письмо, цепляясь за едва различимые строки острым взглядом. Он не мог уснуть, и оттого принял ответственное решение активнее подкармливать свои мысли: представления о том, как Панталоне танцует на балу, теперь, после письма, перетекали и в сцены куда интимнее... Дотторе поёжился, глубже зарываясь в одеяло – сегодня в лаборатории обосновалась одна из редких прохладных ночей, будто специально дразня воспоминаниями о Снежной. Все фатуйцы были благородно отпущены на предновогодний отдых. Гамма пообещал отправиться в столицу в первую же открывшуюся возможность следующего года, наотрез отказавшись разбираться с безынициативными и предвкушающими праздник подчинёнными, и Дотторе был вынужден ждать, откладывая написание ответа в поиске более удачных и метких формулировок. «Успели потанцевать с кем-нибудь, господин Панталоне?» (что за ревнивец из мелодраматических спектаклей?), «уже жду газету с твоим лицом, и обещаю написать жалобу, если ты не окажешься на первой полосе» (так он походил на одного из сальных воротил, купающих Регратора в лести), «я устал довольствоваться фантазиями о тебе в новогоднем наряде, так что решил перейти на фантазии без него» (комментарии казались излишни)... Когда Дотторе уверенно заявлял, что не сходит с ума, он, конечно, несколько слукавил. Всплеск гормонов не проходил бесследно, и если днём от их действия отвлекала работа, ночью организм брал своё, возвращая великовозрастного Дотторе в состояние молодого, похотливого и очень настырного ухажёра. Доктор перевернулся на бок, откладывая письмо на пол и комкая одеяло, чтобы прислониться грудью, прижать коленом и уткнуться носом, вдыхая аромат чистоты (Ро следил за тем, чтобы Мастеру не приходилось дышать собственным потом). Возможно, прямо сейчас Регратор в очередной раз примерял свой костюм, готовясь сиять в Новогоднюю ночь. Все взгляды как обычно замрут на нём. Все взгляды, кроме взгляда Дотторе... Делец войдёт в зал, усыпанный крупным снегом, блистающий и блестящий, и поправит безукоризненно уложенную шевелюру, направляясь к ёлке. В каждом шарике отразится его мягкая улыбка, каждый шарик не посмеет исказить его подчёркнутую стройность, а глубокие глаза будут продемонстрированы лишь бокалу шампанского. Оркестр заиграет торжественный вальс, а одной из празднующих повезёт – Панталоне пригласит её на танец, и их одежды закружатся и развеятся в середине зала, вторя вьюге за окном, восхищая и притягивая... Плевать, что все, кроме Дотторе, получат возможность любоваться нарядом Панталоне! Зато только Доктор сумел бы избавить от него этот стройный силуэт... Он бы начал с блузки, проталкивая ладони в сторону ключиц, а потом, скользя по спине, ведя по родинкам, пролез бы под плотно прилегающий пояс брюк. Панталоне был бы красным и смешным, а ещё таким тёплым и близким, наконец осязаемым, и Доктор сделал бы всё, чтобы увидеть его таким, каким никогда не увидит ни один из собравшихся возле главной ёлки... Дотторе, томимый воображением, сдержался, чтобы не взвыть, и крепче обнял одеяло. Одеяло недовольно прошуршало в ответ. Делец наверняка среагировал бы нежнее...)