Лично в руки

Дотторе. Ты ведёшь себя нелогично. Пишешь такое после всего, проходишься по всем моим болевым точкам. Задавать вопросы о причинах бессмысленно? Ты игнорируешь их или используешь новые и новые и новые отговорки, каждая из которых едва ли совпадает с предыдущей. Чем я это заслужил? Отдаёшь ли ты себе отчёт? Мне не хочется признавать, что отдаёшь, но это хотя бы подтвердит наличие причин, всё ещё неизвестных мне. Надеюсь, что они есть, иначе я никогда не пойму, зачем ты так со мной поступаешь. Я перечитал твои письма, как ты просил, хотя ты, конечно, не был серьёзен, но я это сделал. Только не слишком давние – которые нашёл. Ты писал мне: «Даже интересно послушать, как звучит твой искренний смех» «Глазурной лилии не подойдёт такой климат?» (даже сравнил меня с цветком. Неважно, что из Ли Юэ) «Наше общение только снова доказало мне, что порой полезно допускать случайность» «Надеюсь, что не вызвал неудобств» Это только одно письмо. Вот из другого: «Регратор ты, конечно, уникальный» (Как быстро может меняться мнение... Или как быстро исчезает желание сближаться?) «Да и глазурная лилия уж слишком тебе подходит. Насколько мне известно, увидеть её в цвету – большая удача» (Снова про цветы) А затем ты рассуждал о чувствах, о любви и о её свойствах. Теперь ты используешь гипотетическую влюблённость как способ унижения, будто меня должны задеть твои предположения о самоудовлетворении. Я бы советовал тебе подбирать выражения, если ты сам заикался о деловой переписке. Я ли здесь лицемер, если в конечном счёте ты только подтверждаешь, что тёплые чувства для предвестников вредительны... Любые чувства, я бы сказал. Ты сам убеждал меня в обратном – не удивляйся, что я имел глупость поверить. «Контракты» я не заключаю. Ты это знаешь. Сделки, договора – что угодно, но не их. Да и какая сделка может быть у банкира и учёного? Было бы невыгодно тратить столько времени, если бы меня интересовал только корыстные цели – я нашёл бы способ действеннее и быстрее. В твоих интересах не портить со мной отношения, иначе надбавки к зарплате могут пойти на благотворительные программы господина Пульчинеллы, если ты так за них переживаешь. Жалость мне не нужна точно так же – я к ней не привык. Было просто приятно делиться чем-то важным, зная, что тебя слушают, а оказалось, что ты не слышишь. Я прекрасно осведомлён о своих грехах; мы оба давно испачкались в крови и умылись в слезах. Не понимаю, зачем ты пытаешься напомнить мне о них, если это играет мне на руку: мы оба монстры – но не друг для друга... Признаться, начинаю в этом сомневаться. Ты на самом деле можешь быть жестоким. Может, мне просто хочется видеть в тебе хорошее. И не тебе судить о моей эффективности. Я делаю достаточно, если это устраивает Пьеро и Царицу. Понимаю, что должен делать больше, и я буду делать больше... Надеюсь, что успею до ожидаемой тобой замены Дельца. По твоим меркам мне осталось не так уж долго – около половины века, если повезёт. Дождёшься моей смерти и выдохнешь. То, что окружающих не особо заботит моя личность, я понял давно. Теперь буду знать: от этого не спасают и выстроенные близкие связи. А у нас была выстроена близкая связь. После этого ты не посмеешь заявлять, что меня не знаешь. Как у тебя поднялся язык? Ты прекрасно осведомлён, что я доверял тебе больше, чем кому-либо. Единственный человек, знающий меня(подчёркнуто), это ты. Сомневаюсь, правда, что я знаю тебя. И ты этому не способствуешь. Ты рядом, когда тебе удобно и комфортно, но забываешь обо всех, кроме себя, когда хоть что-то западает в остатки твоего сердца, потому что так проще – проще, когда есть только ужасный ты, чья уверенность в собственной надуманной кошмарности помогает воплощать её в действительность. Могу только предполагать, что или кто пустил по тебе трещину когда-то, но, знаешь, в Инадзуме есть традиция склеивать разбитую посуду. Для этого нужно усердие и терпение. У тебя они есть. (Гамма вздохнул, скрещивая руки на груди и отрывая глаза. Голубоватое сияние у уха утихло. – Ничего не чувствую. Эффективнее было бы подслушивать, – он всплеснул руками, кивая на дверь кабинета, – он там долго. Успел, наверно, раза четыре вслух зачитать... Ро скептически покачал головой. – Серьгу снял, вот и не чувствуешь. Едва ли Мастер не догадается держать рот на замке, если не хочет, чтобы мы были в курсе. Белёсый свет моргнул, соглашаясь с тихим выводом. Оба сегмента рефлекторно огляделись, будто за секунду тьмы в коридоре мог объявиться нежелательный слушатель, но секция лаборатории сквозила тишиной... Ро кивнул, подтверждая безопасность продолжения диалога. – Вот дурак, – Гамма прошептал одними губами, следя, чтобы собеседник уловил выскользнувшее выражение, – что про Панталоне? Ты обещал рассказать подробнее, когда отдашь... – Его действия оправданы. Тебе нужно следить за языком, Гамма – едва ли переубедить кого-то можно постоянным осуждением противоположной стороны. При Мастере Омега не критикует тебя, и в этом он выигрывает, – сегмент вздохнул, задумчиво отводя взгляд прочь от мигающей лампы, – Регратор.. не в себе, если я имею право так выражаться. Отстранён от реальности. Привычка проживать эмоции внутри не идёт ему на пользу. – Они одинаковые, – Гамма заключил, проводя по упавшим на лоб кудрям гребешком пальцев. Ро промолчал, изучая растрескавшиеся стены. Кто довёл сумерские лаборатории до такого состояния? Учитывая, как редко их занятия стали подвергаться контролю Мастера, он мог бы развести что-то вроде штукатурки, чтобы такие шероховатости не мозолили глаза... Заметив, что Гамма всё ещё ждёт от него ответа, он неохотно кивнул: – Отчасти могу согласиться. Анализ чужих эмоций не входил в перечень его любимых задач, а Гамма, за неимением собеседника схожих взглядов, успел проесть ему всю плешь, докладывая выуженные за продолжительный период факты и собирая их в единый пазл – в форме сердца, конечно. – Вот! – младший сегмент ухмыльнулся, хитро сщурившись, но весёлость быстро сменилась недоброй иронией, – надеюсь, Омега будет доволен, когда к одному неработоспособному предвестнику добавится ещё один. Он же так гнался за продуктивностью...)