Лично в руки

Только посмотрите на него. Грациозный рыцарь в сверкающих доспехах спустился к нам, обычным плебеям, и с огромной щедростью предлагает свою снисходительность. Как ты там после таких преклонений, не потерял сознание от перепада давления? Едва ли, ведь использовать свой язык из положения снизу в разговоре с выгодными партнёрами тебе давно привычно – так с чего ты выставляешь своё отношение ко мне настоящим геройством? Нравится удовлетворять себя, думая о своих уникальности и благородстве? Какой молодец. Ну настоящий добросердечный и милосердный благодетель, на которого всегда можно положиться, не то что этот ужасающий, грубый Дотторе... Или твои любимые деревенские и половина городских, довольствующихся позволенным минимумом ради Проекта, так не считают? Ну надо же. Зачем же эти страдания, если я такая злобная и неблагодарная мразь? В каком письме я вообще просил тебя об особом отношении? У тебя ведь, как ты пишешь, есть письма – прочитай и укажи мне пальчиком на такую строчку. Ты прекрасно знал и знаешь, что я из себя представляю и как отношусь к другим. Благодаря каким заслугам я должен испытывать к тебе что-то особенное? Я не так уж хорошо тебя знаю. Раз любое криво сказанное слово так ранит привыкшую к лести и лжи ранимую душеньку, а мои попытки привести тебя в чувства – «вытирание ног», то запрись в своём кабинете и не высовывай из него свой крысиный нос. Для твоего положения ты слишком мягкотелый, Регратор. И слишком много на себя берёшь. Я благодарю госпожу Царицу, что ты не рассказываешь мне о содержании завтрака, потому что этими пустым повседневным мусором я сыт по горло. Мне это безразлично, Панталоне. Всем безразлично. Всем плевать. Максимум, который интересует окружающих – это эффективность (или её отсутствие) твоей работы – проще говоря, относительно живое состояние твоего организма. Умрёшь? Заменят новым – проблемы нет. Это, вероятно, даже может пойти Снежной на пользу, раз нынешний Делец не в состоянии справиться даже с субординацией. И я ставлю под сомнение выполнение тобой рабочих задач – о каких задачах может идти речь, если ты ведёшь себя, как мелкий, требующий внимания гадёныш. Сколько тебе там? Сорок? Я полагал, что в таком возрасте люди уже избавляются от розовых очков, но, очевидно, не в твоём случае – хоть в чём-то ты уникален. Многолетний придурок, всё ещё верящий, что окружающие ему должны – и это после всего пережитого... Или именно из-за детского опыта ты теперь так остро реагируешь на малейшее проявление вежливости, воспринимая её в качестве интереса к своей персоне? Вынужден разочаровать. Но не переживай – я с большой радостью вспомню этот эпизод, когда (если) ты станешь хоть немного осознаннее и взглянешь на ситуацию здраво, не оправдывая себя невозможностью использовать объективность. И это говорит мне банкирская моль, проводящая дни за перекладыванием математических палочек... Займись своими прямыми обязанностями, Регратор, а не витай в облаках, а там, вероятно, и не придётся оправдываться перед Пульчинеллой за бюджеты благотворительных программ. Нет, я не руководствуюсь импульсами. Ты просто слишком безнаказанно надоедаешь мне со своими идиотскими размышлениям, да так сильно, что я даже допустил оговорку... Залез в голову, как паразит, и не можешь вылезти. Оставь меня в покое. (Грубая царапина от пера и растёртая клякса без стеснений красуются на середине листа) Невыносимый. Жалкие попытки надавить мне на жалость, рассказывая, как несчастный Панталоне идёт на жертвы и терпит ушаты помоев – и всё ради «дорогого друга». Чего ты хочешь добиться? Раскаяния? Контракта? Жалости? Ты, безусловно, жалок, раз пытаешься применять такие идиотские манипуляции, но мне совсем тебя не жаль. Ты заслужил слов хуже, Регратор, и сам это знаешь. Но нет, ты и дальше будешь строить из себя самоотверженного жертвенного мецената, расписывая мне что-то на подобии «знаешь, я, такой хороший и светлый, готов терпеть тебя, чучело, даже пока ты ведёшь себя как полный урод» и надеясь, что я на это поведусь. Что ещё скажешь, дорогой товарищ и благородный герой? Или ты в меня влюбился? Трахнуть хочешь, да от невозможности развлекаешь себя перед сном, сопоставляя свой милый лик с моей мордой? Глядишь тебе и Николай помогает – не хочется ведь пачкать идеальные ладошки в сперме, особенно когда дрочишь на грязного урода. Мерзость. Оставь меня в покое, Делец, пока я не сделал что-нибудь, о чём пожалею. (Письмо перед глазами начало подрагивать на тонких пальцах – и только тогда Панталоне отвёл от него расфокусированный взгляд. Чернила будто поплыли, и Регратор подумал, что предпочёл бы их именно в таком состоянии – нечитаемом и безопасном – лишь бы не прокручивать в голове слова, ожившие там, внутри, самыми противными, липкими кошмарами. Он чувствовал, как дрожит... И это было преуменьшением. Панталоне почти трясло, что порождало желание подойти поближе к камину, но он прекрасно понимал, огонь не сможет спасти его, даже если сейчас Делец подожжёт весь банк: сердце всё равно продолжит свисать с вен мёртвым грузом застывшей льдинки. Оно, кажется, замораживало даже движения. Регратор медленно поднялся со стула, с усердием моргая, чтобы вернуть лицу выражение чуть более живое, чем у покрывшегося инеем трупа с вершин снеженских гор, навечно похороненного под лавиной... Под лавиной – так себя ощущал Панталоне, пытающийся найти собственное тело. Ноги не слушались, но он упрямо и тяжело дышал, уберегая себя от чего-то глубоко зарытого и непонятного. Ком запутанных переплетений разрастался в голове с каждой новой секундой... И сдерживать это внутри сил уже не хватало, что отнюдь не обнадёживало в разгар рабочего дня. Регратору явно нужна была помощь... Помощь забыть это, как ночной кошмар, и упрятать дальше, дабы вернуться к пронырливому «я», держащему всё под контролем. А раз эмоции не поддавались контролю, от них проще было избавиться вовсе – даже Доктор попросил его о чём-то подобном... Панталоне глубоко вдохнул и, на выдохе выжимая из себя улыбку, перевязал хвост, затягивая его туже – до боли в висках, – будто это могло сохранить выражение лица в старательно натянутой гримасе умиротворённости. Руки, правда, всё ещё предательски отказывались слушаться, отчего Регратор сложил их за спиной, выпрямляясь потуже, и зашагал в сторону смежного кабинета. Он даже забыл постучать. – Вы заняты? – Панталоне выдал с бо́льшим напором, чем собирался, отчего вопрос прозвучал так, будто уже подразумевал под собой ответ. Николай – седой старик, сидевший за просторным столом и со старательностью клацающий по печатной машинке одним лишь пальцем правой руки, оторвался от работы подбородком, но не спешил отводить глаза. – Нет-нет!.. То есть, конечно, да, но... – Николай тихо усмехнулся, наконец подняв взгляд на руководителя, и тут же обранил мягкую улыбку, повлёкшую за собой и завитые усы, – господин Делец, что-то случилось? Удивительно, как расправившееся от яркого, ласкающего щёки солнечного света лицо за одно мгновение вновь обрасло трещинами морщин, стоило только Николаю взглянуть на едва стоявшего на ногах господина. За столько лет службы он ловко научился подмечать, какие именно эмоции стояли за этой выученностью, но сейчас плачевное состояние Регратора заметил бы даже контуженный на сражении, слепой на один глаз рядовой фатуец. – Всё в порядке, – Панталоне вымученно оголил зубы, прикрывая глаза от острых, неприятных лучей, – мне нужен один товар. Его покупку я могу доверить только вам. – Оружие? – секретарь поднял брови. Регратор нервно усмехнулся. – Нет, пока нет. Аптечный продукт... Аптечный товар... – он сбивчиво всплеснул руками, с явным трудом подбирая слова, – седативное. Широкие брови Николая дотянулись, казалось, до самой верхней складки лба. Панталоне почувствовал себя провинившимся мальчиком в середине неприятностей, которого с сожалением отчитывал ответственный взрослый. – Господин Панталоне, как же так? Как так можно? – мужчина нахмурился, отрицательно-неодобрительно качая головой, – а как же то отравление? Да вы же и с тросточкой-то только перестали ходить, с этой гадости слезли! – секретарь покрутил пальцами, обрисовывая баночку таблеток. Николай готов был найти ещё тысячу аргументов, но замолчал, увидев поднявшуюся в немой просьбе остановиться руку... Замолчал неспокойно – даже с такого расстояния он разглядел, как мелко дрожали пальцы. Регратор, осознав свою ошибку, быстро спрятал ладонь обратно, за складки тяжёлой накидки. – И года не прошло... – предпринял новую мягкую попытку дедушка, жалостливо сверкнув голубыми туманными глазами. – Выполните приказ, – Панталоне сказал резче, чем планировал, отчего фраза ударила уши не подходящей под статус попыткой огрызнуться. Делец прикусил язык, молча проклиная себя за несдержанность, и, помедлив, подошёл ещё на пару шагов, быстро бросив перед Николаем мешочек моры. На непонимающее выражение лица собеседника Регратор лишь поувереннее поднял нос, будто это помогало лучше скрыть собственную потерянность. – Это покажете вместо рецепта, – сказал холодно, глядя в окно, но, встретившись со своим отражением, совестливо обернулся к двери, – мне не нужны детские пилюли. Николай беспомощно проследил за бледным и мрачным, словно тень, ситуэтом Дельца)