I'd have burned the world for you, my love

      Чонгук привез омегу домой и наблюдал за удивленным выражением на его ангельском лице. Раскинувшееся роскошное здание и квартира Чона во весь этаж стоили блеска в широких кошачьих глазах Чимина. К счастью, Минджи и Тэхён оба ждали, чтобы поприветствовать маленького Хаюля и омегу с помпой, зайдя так далеко, что украсили зал воздушными шарами и баннерами.          Чимин был ошеломлен практически всем: высокими потолками, стеклянными дверями и даже переполненной фруктами столовой. Минджи попытался облегчить ему путь в его новый дом, но как бы омега ни был заинтригован, его реакция «бей или беги» была на пике. Он держал Хаюля прижатым к своей груди, защищая, взяв с собой маленький суетливый сверток, чтобы пройти по углам и щелям квартиры с Минджи, пока Чонгук не предложил подержать мальчика. Даже тогда он колебался, всё вздыхал и закатывал глаза, как будто Чонгук был некомпетентным крестьянином, а не отцом щенка, которого он держал как своего собственного.    — Если он заплачет, ты должен покачать его вот так.— Чимин показал альфе, и, как прилежный ученик, Чонгук кивнул и взял мальчика на руки. Он не заплакал. Впервые его сын не заплакал у него на руках, и Чонгук готов был заплакать сам.          Чимин удовлетворенно вздохнул, когда Хаюль не пошевелился, и Чон вздохнул вместе с ним. Если бы передышка была человеком, это был бы Пак, с его успокаивающими руками и улыбкой, которая могла бы соперничать с лугами весенней богини. Какая странная метафора для того, кто был так же далек от поэта, как и от пропагандиста.          Когда Минджи повела Чимина продолжить тур по пентхаусу, Тэхён повернулся к Чонгуку с похотливой ухмылкой. — Прежде чем что-то сказать, не надо, — предупредил Чонгук, но, конечно, это было неуместно. Никто не мог помешать Ким Тэхёну делать вульгарные (и обоснованные) замечания здесь и там.  — Он безумно привлекателен.        Верно.    — Я знаю.—  Нахмурился Чонгук.   — Когда Хаюль подрастет и тебе не понадобится котенок, отдай его мне. — Он пожал плечами, многозначительно подвигав бровями. — Джин и я хотели бы завести гибрида кошки, чтобы он согревал нашу постель.          Чонгук знал, что Тэхён говорит это только для того, чтобы его разозлить. И это его действительно разозлило, по-королевски. Но с Хаюлем в объятиях он мало что мог сделать, чтобы показать своё недовольство, кроме как кинжально бросить взгляд на самодовольную бету.    — Перестань думать своим членом.          Тэхён фыркнул. — Может, тебе стоит начать думать своими, — предложил он, что было столь же непристойно, сколь и обоснованно, но Чонгук не собирался удостаивать его ответом. — Он подарит тебе безумно красивых щенков — альфа-сыновей, сильных наследников.       Это была хорошая мысль. Чего еще может желать альфа? Красивая, плодовитая омега и дети, чтобы двигать поколение вперед. Чоны поблагодарили бы его, родители восстали бы из своих могил, чтобы, наконец, похлопать его по спине, но затем он посмотрел на Хаюля, довольный, и моргающий своими маленькими глазками, ребенок без матери, появившийся на свет без согласия, который унаследовал множество проклятий Чонгука, одно из которых заключалось в том, что он не знал ни минуты покоя, и, возможно, всегда имел грехи своего отца, преследующие его, как полтергейст. Чонгук не принес бы ещё одну жизнь, взятую из его плоти, в этот жалкий мир.    — Я думаю, этого достаточно.

***

             Чонгуку и Чимину потребовалось время, чтобы привыкнуть к совместному проживанию и существованию в пространстве друг друга. У Чонгука все еще текла кровь из носа при мысли о том, чтобы делить жилплощадь с красивой омегой, как этот своенравный гибрид кошки. Минджи оставалась с ними только первые несколько дней, чтобы познакомить Чимина со всем и убедиться, что он хорошо устроился с Хаюлем.        Во время её пребывания они не особо общались. Пак, в основном, держался особняком, а Чонгук погрузился в работу, чтобы не сталкиваться лицом к лицу с проклятием своего существования. Было достаточно плохо, что Чон и так не очень хорошо справлялся со своими тут и там. Тем не менее, Минджи протестовала против его застенчивого и резкого поведения, и попросила (приказала) Чонгука прекратить вести себя как чертова невеста. Тэхён с энтузиазмом согласился и попросил его быть альфой, а не жалким человеком.        Итак, после того, как Минджи ушла, и, заметьте, она ушла с длинным списком инструкций по общепринятым нормам приличия и социальным взаимодействиям, Чонгук нехотя решил начать с малого. В течение дня Чимин должен был дважды показать себя и Хаюля перед альфой — один раз, когда он уходил утром, и второй раз, когда он возвращался домой вечером. Таким образом, Чонгук мог провести немного времени с малышом, а также понаблюдать, всё ли хорошо у омеги.        Чимин, как оказалось, чувствовал себя отлично. И Хаюль тоже. Чонгук был единственным, у кого дела шли НЕ хорошо. Его сердце постоянно отбивало в ушах, когда Чимин выходил из детской с малышом на руках. Парень всегда выглядел таким мягким, с розовым и опухшим ото сна лицом, одетый в большие свитера, которые ему не принадлежали, и носки — розовые, пушистые носки на голые ноги, потому что по какой-то причине он всегда носил только шорты.          Чонгук не мог найти в себе силы возразить. У Чимина были великолепные ноги, бледные, гладкие и длинные, которые переходили в пухлую попу, чтобы соответствовать. Насколько часто мальчик был на глазах, настолько же трудно альфе стало сопротивляться его очарованию.          И все же, было странное удовлетворение просто наблюдать издалека за его магией. Хаюль всё время лепетал и гукал, как счастливый щенок, бесконечно радостный в объятиях омеги. Он больше не визжал и не выл, не позволял своему горю от отсутствия матери быть известным теперь, когда рядом был Чимин.        В нем было столько добра, столько мягкости, любви и заботы о ребенке, который не был его собственным. Это было прекрасно — быть раненым миром и все равно заботиться о его созданиях.          Чонгук жил опосредованно через своего сына. Потому что Чимин баюкал его, целовал его, нюхал его и тыкал его крошечный носик, дул ему на животик, чтобы заставить его смеяться, он разговаривал с ним, зная, что Хаюль не понимает, но малыш всегда слушал его с этим очаровательным выражением влюбленной сосредоточенности на своем лице. Щенок был очарован, так же как и его отец, который уткнулся носом в щеку Хаюля, чтобы учуять не только его, но и Чимина. Его сладкий и слабый запах всегда присутствовал на коже его малыша, в его яркой одежде, выбранной омегой.          Чонгук однажды ночью застукал его, когда он крадучись выходил из своей комнаты. Альфа заметил не только красоту мальчика, но и некоторые его странные привычки. — Ищешь это? — Чимин вздрогнул, его мягкие уши осторожно навострились, когда он повернулся на звук голоса Чонгука. Альфа держал в руке пачку печенья. Он вытащил одно и протянул его омеге, и, к его удивлению, Чимин клюнул на приманку, босые ноги мягко прошлепали по полу, чтобы дотянуться и взять печенье из его руки, чтобы пожевать. — Ты ешь только крекеры?       Чимин наклонил голову, задумчиво жуя с морщиной на лбу. — Что? — сказал он с набитым ртом, когда Чонгук выбрал еще один из пакета, но не протянул его ему. В ответ Чимин приблизился к сидящему альфе, присел на шершавом полу перед Чонгуком, встал на колени, аккуратно сложив под собой голые ноги, прежде чем взять печенье из рук.    — Крекеры. — Чонгук заставил себя заговорить, пытаясь не обращать внимания на вид великолепного гибрида кошки, стоящего на коленях перед ним, с его мягкими ушами и невинными большими глазами. — Это все, что ты ешь?    — Да?    — Почему?          Пак нахмурился, проглотил остатки крекера и уважительно сложив руки на коленях. — Потому что... они для еды? — Он нахально поднял брови, устраивая представление из своей насмешки над альфой.    — Ты — гибрид кошки, — напомнил ему Чонгук. — Тебе не нравится рыба?       Выражение лица Чимина изменилось, и он широко улыбнулся при упоминании рыбы, и, боже, Гук растаял, как ледник, пострадавший от резкого изменения климата. — Я люблю рыбу.    — Так почему бы тебе не съесть это? — спросил Чонгук. — В холодильнике полно еды.          Глаза омеги расширились от шока, как будто у Чона выросла вторая голова. — Я не могу просто... съесть это, — недоверчиво сказал он. —Я должен что-то сделать, чтобы заслужить это.    — Почему?         Омега пожал плечами, и Чонгук не упустил намек на смятение в его языке тела, в том, как он посмотрел на свои руки и в том, как его уши поникли, словно осенние листья. — Просто так оно и было... там, откуда я родом. — Он пробормотал свой ответ, и альфа начал различать очень явный силуэт травмы вокруг мальчика. — Могу я получить остальное? — спросил омега после паузы в тишине, светловолосая голова вытянута, глаза выжидательно моргают, и Чонгук был поражен, потому что каким ещё он мог быть?        Он хотел бы знать, как утешать и успокаивать, но, увы, у него не было этого дара. Сочувствие иногда приходило к нему, он просто не знал, что с ним делать. И Чимин, похоже, не нуждался в утешении. Маленький омега положил глаз на крекеры, поэтому он отдал мальчику печенье. А на следующее утро он проснулся рано, чтобы приготовить сырой рыбный пибимпап на обед и оставить его на кухне, где Чимин его найдет. — Я немного тороплюсь, — сказал ему Чонгук, когда он вышел со своим маленьким комочком на руках: поцелованным, с припухлым во сне лицом, зевающим, но все еще бодрствующим. Чимин вопросительно моргнул, так как альфа провел по крайней мере час с сыном, прежде чем уйти на работу, но Чонгук чувствовал себя достаточно подавленным, чтобы у него остановилось сердце от ожидания. Поэтому он наклонился, чтобы поцеловать Хаюля в щеку, а затем поднялся, чтобы встретиться глазами с омегой. Замер, возможно, было правильным словом, на самом деле, потому что Чимин был таким мягким и неземным на вид, а Чон был тупым смертным идиотом с его тупой влюбленностью в какую-то нимфу-богиню. — Я приготовил обед. Ешь его.          Отлично. Чертовски здорово, правда. Отличный способ поговорить с тем, кто тебе нравится, резкими и холодными командами, знаешь ли. Чимин очаровательно наклонил голову, но Чонгук не стал продлевать свою собственную пытку, оставаясь наблюдать за многочисленными способами, которыми омега проявлял эмоции.          Альфа повернулся, чтобы посмотреть на них, как он всегда делал, когда был у двери, собираясь выйти, потому что это был самый яркий момент его дня. Чимин поднял маленькую ручку Хаюля, чтобы помахать ему на прощание с милой улыбкой, и Чонгук прокручивал это воспоминание в своей голове весь день.          Знаете, как идиот.

***

      Несмотря на то, что альфа, хоть и не охотно, согласился давать омеге выходной раз в два месяца, чтобы он мог навестить своих друзей в учреждении, Чимин не просился пойти ни в первый месяц, ни во второй, ни в третий. Вместо этого Чонгук снова поймал его, когда он тайком выходил, и на этот раз не только из своей комнаты.          Маленький омега на цыпочках прошел через зал и направился к двери со своим рюкзаком на плечах, не зная, что Чон следит из тени за каждым его шагом.          Альфа отпустил его в первый раз, чувствуя странный дискомфорт в груди, потому что Чимин так легко занял свое место в его и Хаюля жизни. Наблюдать, как он уходит... слегка уязвлено, но Чонгук не мог найти в себе сил остановить и заставить мальчика остаться против его воли. Тэхён и Минджи собирались отругать его за то, что он неправильно распорядился такой большой инвестицией, но он не смотрел на Чимина как на инвестицию для своего сына. Для него Чимин был просто молодым парнем, душой, отмеченной трагедией, который заслуживал уйти, если хотел.        Все его переживания были напрасны. Потому что Чимин вернулся через несколько часов, помахав альфе на прощание маленькой ручкой Хаюля и широкой улыбкой. И Чонгук не мог не почувствовать себя идиотом, позволив эмоциям затмить его суждение, когда дело касалось омеги.          Это продолжалось некоторое время. Чимин уходил со своим рюкзаком каждую вторую ночь и возвращался за несколько часов до того, как Хаюль просыпался в 4 утра, чтобы его покормили. Любопытство, тихо следовать за ним, куда бы он ни пошел, достигло пика однажды ночью, и нетерпение подняло свою громкую и уродливую голову.    — Куда ты идешь?— Чонгук включил лампу в гостиной, осветив покров темноты. Маленький омега громко взвизгнул, шаркая ногами, чтобы спрятаться за диваном от возвышающегося альфы.  — Эм, никуда? — Его светлая голова поднялась, как у котенка, большие испуганные глаза и уши дернулись вперед в очаровательном шоке и удивлении.    — Выходи оттуда, — приказал Чонгук командным тоном. Омега заерзал, нехотя подчинившись ему. Он надулся и затопал, чтобы встать перед Чонгуком, скрестив руки на груди. Как будто это он поймал альфу с поличным, а не наоборот. — Куда ты ходишь по ночам, а?         Чимин сглотнул, пытаясь сохранить нулевое и безразличное выражение лица. Конечно, ему это не удалось, так как он виновато опустил глаза и отказался встречаться взглядом с Чонгуком.    — Я-я... э-э... никуда.  — Ты снова лжешь?   — Я не лгу. — Голова Чимина резко поднялась, глаза сузились от не довольствия, прежде чем его жесткое лицо смягчилось и порозовело. — Только иногда хозяйке... когда она злилась. — Он сказал правду, голос был тихим и кротким, и боже, Чонгук не был готов справиться с этим маленьким комочком милого своенравия. Его сердце готово было разорваться.    — Ты знаешь, кто я?— Чонгук сделал шаг вперед, и Чимин инстинктивно отступил.    — Ты... отец Хаюля.    — Верно, — сказал Чонгук. — Но ты знаешь, кто я?         Чимин поднял взгляд, держась руками за лямки рюкзака изо всех сил. — А, плохой человек.  — Верно, — сказал Чонгук, делая ещё один шаг вперед. — И плохой человек может быть очень... плохим... если ты ему лжешь. — Ладно, не самая сильная угроза альфы. Он никоим образом не гордился этим, но, похоже, это действовало на молодого, своенравного омегу.    — Клянусь, я никуда не хожу. Я говорю правду. Я просто... просто я... хотел посмотреть, как выглядит снаружи... ночью.          Чонгук моргнул. — Ты никогда не был на улице... ночью?         Кошачьи уши Чимина опустились и закрылись. Чон от неожиданности попятился назад, чтобы дать мальчику пространство. — Нет. Мне не разрешалось находиться в саду ночью, — пробормотал он. — Хозяйка думала, что я сбегу.          Теперь альфа чувствовал себя мудаком. Конечно, он не знал, что какая история у Чимина, но его внутренности скручивались и выворачивались от ощутимой печали омеги, от явного намека на то, что его жизнь прошла в клетке. Это не было чем-то новым. Гибридные омеги, выведенные для красоты, часто никогда не видели солнца. Для них не существовало мира за пределами их плена.    — Как долго ты находился в учреждении? — Ты разве не читал мое досье?— Чимин снова скорчил гримасу, поднял брови и властно скрестил руки.    — Тц. Не отвечай на мой вопрос вопросом. — Чонгук издал недовольный звук, нахмурив брови в знак своего раздражения.    — Последние два года, — ответил Пак.    — А где ты был до этого?         Пак быстро моргнул, глядя на землю, его тело напряглось от вопроса. Он открыл и закрыл рот, пытаясь взять себя в руки, а Чонгук терпеливо ждал, наблюдая. Было ясно, что с мальчиком случилось что-то очень плохое. Альфа почувствовал себя охваченным местью, прежде чем он вернулся к себе.    — Церковь.         Чонгук так и думал. Многие церкви и места поклонения были всего лишь прикрытием для нелегальных операций по разведению.    — И они тоже не позволили вам увидеть то, что происходит снаружи?    — Они не позволяли мне ничего, — тихо сказал Чимин, опустив голову и прижав уши.          Чонгук не знал, что он чувствует, но он не хотел вызывать никаких импульсивных реакций, исследуя свои эмоции по этому поводу. Поэтому он решил вообще сменить тему. Чимин не выглядел готовым выставить свое прошлое открытым, и Чонгук не собирался давить на него.    — Ну что, увидел что-нибудь интересное в своих выходках? — спросил альфа вместо этого, наблюдая, как парень наконец поднял на него глаза с удивленной улыбкой. Радость только распространилась по его прекрасному лицу, к большому несчастью Чонгука.    — Я видел огни, — сказал Чимин с детским волнением. — Их так много, и они мигают, как звезды. Это так мило. Мне это так нравится!— Чонгук снисходительно хмыкнул, и омега продолжил. — Я бы хотел, чтобы Хаюль тоже это увидел, но для него может быть опасно находиться на крыше. Он сейчас слишком мал.       Чонгук моргнул, оглядывая омегу. И его осенило. — Итак, ты идешь на крышу здания, чтобы увидеть огни... со своим рюкзаком?    — Да, — Чимин снял сумку со спины и открыл ее, чтобы показать Чонгуку, что в ней. — Я беру с собой радио няню на случай, если Хаюль будет капризничать во сне. — Он, с большими глазами, поднял устройство в своих маленьких руках, и Чонгук чуть не растаял, превратившись в лужу.          Он не мог постичь эту задумчивость, это невинное желание смотреть наружу, часами сидеть под открытым небом и смотреть, как огни города мерцают, словно звезды, и при этом глубоко заботиться о Хаюле.          Чонгук видел и чувствовал все степени боли, он знал, что она не делает людей мягкими. И все же, вот Чимин, обнаженный в своей чистоте, в своих печали, в своих маленьких и обнадеживающих желаниях, которые лишили Чонгука дара речи.          Как могло случиться, что у маленького мальчика, который видел тьму мира и много страдал от нее, оказалось так много света? 

***

— Я хочу, чтобы ты отвела Чимина и Хаюля на улицу, — сказал Чонгук в трубку, странная нерешительность в его тоне заставила Минджи улыбнуться самой себе на другом конце провода. — В торговый центр, или в парк, куда угодно.    — Почему? — Она притворилась безразличной, надеясь, что брат доверится ей. — Разве им уже не все доставлено?   — Да, — сказал он, — Я все еще хочу, чтобы ты это сделала.          Конечно, это не сработало. Заставить Чонгука рассказать о своих чувствах было непростой задачей. Время и опыт слишком закалили альфу, но у Минджи было предчувствие, что оттепель в его характерах скоро наступит. На самом деле, лед уже начал таять.    — Знаешь, я читала его досье, — сказала ему Минджи. — Хорошо, что ты так мягок к нему.       Пауза на другом конце провода говорила, что это правда. Чон действительно был очень нежен с мальчиком. Он никогда бы в этом не признался, ведь тогда он не был бы Чонгуком, если бы признался, но Минджи имела честь наблюдать, как ее брат влюбляется в маленького гибрида кошки. Чимин был милым, он был теплым и холодным одновременно, его улыбка была солнцем, но в его глазах иногда читался антарктический лед. Минджи слышала тихие резкие вдохи и убаюкивающие вздохи Чонгука всякий раз, когда Чимин улыбался, всякий раз, когда он лепетал с Хаюлем на детском языке и поглаживал его маленький носик, а затем целовал его пухлую щечку. Это был звук человека, который медленно, но верно влюблялся.    — Я не мягкий, — пробормотал Чонгук. — Он под моей опекой и заботится о моем сыне, так что будет справедливо, если я буду… великодушным.          Минджи фыркнула в ответ на его защиту. — Ну, тогда будь великодушен и своди его сам, — многозначительно предложила она. —Потому что на этой неделе я занята. И, видит Бог, тебе нужно провести с сыном больше двух отведенных часов.          Чонгук вздохнул, понимая, что это проигранная битва. — Тэхён с тобой? — Да, он только что приехал. — Минджи наблюдала, как бета спешит со своей стандартной квадратной улыбкой, как всегда, опоздав на встречу на полчаса, которую он одобрил несколько дней назад, пообещав явиться вовремя ради целостности Чона. — Подожди, я передам ему трубку. — Она сунула ему телефон в руки, и Тэхён принял свирепый взгляд омеги, как извиняющийся щенок.          Минджи определенно собиралась убить его в один прекрасный день. Полиция не сможет даже найти труп, учитывая, чьей сестрой она была. Чоны были столь же дотошными, сколь и безумными. А в Минджи была вся эта ярость Омегана, которая иногда делала её даже более ужасающей, чем Чонгук.    — Ты ведь сегодня не придешь на работу, да? — поприветствовал Тэхён, как обычно, поддразнивая.    — Я опоздаю. — Отвлекаемся на красоту маленького омеги, да? — сказал Тэхён, продлевая страдания альфы, потому что почему бы и нет? Зачем нужны друзья? А Чонгуку в любом случае нужно было ослабить этот жёсткий стержень в его заднице.    — Я отправляю вам его досье.   — Я восприму это как «да»!         Чонгук не удостоил его ответом, который обычно представлял собой череду красочных ругательств, и это означало лишь то, что альфа был настроен серьезно.    — Он упомянул церковь. Мне нужно, чтобы вы этим занялись.          Тэхён включил громкую связь и просмотрел файл Чимина. Там действительно было краткое упоминание о церкви, но это не сильно удивило его. — Ну, на что тут смотреть? — сказал он. — Церковь — это синдикат, который скрещивает гибридов, а затем продает их тому, кто заплатит больше. — Довольно ясно и только наполовину незаконно, поэтому правительство не было заинтересовано в проведении операций по пресечению подобных заведений, когда для элитных чеболей было необходимо иметь нового гибрида на своей руке каждые два месяца.    — Это гребаный культ, — голос Чонгука был холоден, но в то же время казалось, что у него изо рта идет пена от гнева.     — Ты уже сделал свою домашнюю работу, — заметил Тэхён. — Почему ты передаёшь её мне?    — Есть люди, которые могли причинить ему боль. Мне нужны имена, — сказал Чонгук. — Какая церковь? Какие мужчины? Все.          Ким вывел телефон из динамика и быстро прижал его к уху. Если Чонгук заинтересован в расследовании этого дела, то это вполне может означать войну.    — Чем ты планируешь заняться? — Я еще об этом не думал.          Тэхён задумчиво причмокнул губами, со вздохом проведя рукой по лицу. — Знаешь, Чоны уже давно не участвуют ни в какой войне. — Он попытался говорить непринужденно. — Я должен напомнить тебе, что есть клятва мира, и она сохраняется с тех пор, как умер твой отец.    — Я знаю. Я был там. — Чонгук невозмутимо ответил: — Не учи меня моей истории, Тэхён. Делай, как просят. — Альфа повесил трубку, прежде чем тот успел вымолвить хоть слово протеста.          Бета был обеспокоен, но он также был странно полон надежд. Если Чонгук действовал под влиянием своих базовых импульсов из-за омеги, ну что ж, немного резни было ничем во имя любви. А у Чимина была красота для этого, для того, чтобы начинать войны и проливать кровь во имя него. Если Чон Чонгук хотел выйти на поле битвы после многих лет самодисциплины, то миру нужно было приготовиться к довольно грубому удару.