Жжёная карамель

Флэшбэк

— Ты невероятно хорошо выглядишь сегодня. Минхо смотрит с секунду в замешательстве, пока не произносит короткое и сдержанное: — Ты тоже. Он заводит двигатель, и хочет сосредоточиться только на вождении. Салон постепенно заполняет яркий аромат духов. Минхо невольно морщит нос и пытается дышать урывками, противясь, будто не хочет, чтобы этот запах осел в его легких. — Мы можем послушать музыку? — ловкие пальчики не ждут ответа и начинают орудовать проигрывателем, а через секунду голос удивленно вскрикивает: — О, ты тоже смотрел эту дораму?! Кто бы мог подумать, что ты такой романтичный! Ты и вправду удивительный! Минхо косится на дисплей проигрывателя, читает название OST-а и закатывает глаза. Вот ведь блядь… Не смотрел он эту дораму. Ни разу не смотрел. Просто ему нравится голос. Вот и всё. — Мне так нравится этот сериал! Ты смотрел все серии? Я вот все! Они такие милые, и забавные… Голос еще что-то трещит, Минхо старается пересилить себя и выдавить хоть что-то сродни улыбке. Но стоит музыке заполнить автомобиль, как Минхо ловит флэшбэк и мурашки заполняют его позвонки. Ханган. Падающая звезда. Широкая ладонь, что робко зарывается в его пуховик. Смешные глаза, и вздёрнутый подбородок, пока их хозяин уверяет, что посадил бы его в одиночную камеру, и стал бы самым справедливым прокурором. И смех… такой странный, когда он запрокидывает голову назад, и почти гогочет, весело хлопая ладошками, но этот смех настоящий. И рука, что держала его прямо здесь, в машине, смыкая ладони, переплетая пальцы, крепкая и теплая. И запах ромашек и мёда, что поселился в каждом уголке его сознания, а в ту ночь оставил свой легкий след на пуховике вперемешку с пустым цветом духов. Обалденный запах. Минхо с болью в сердце признает, что этот фимиам самый лучший, самый чистый, самый сильный для него, и он уже стал фобией, его личной фобией. — Ты ужинал? Давай сначала поедим вместе? Город за стеклом светится, как рождественская ёлка, и переливается на мокром асфальте после весеннего дождя. Как удивительно, что обычная капля бензина, растекаясь по ее поверхности, формирует очень тонкую пленку, и на границе, когда эти два элемента сливаются, образуется новая картина. Всего лишь интерференция света. Но красиво. Вода и бензин. Несочетаемые явления. Но именно их воссоединение рождает новые фактуры с насыщенным цветом, слишком красивым цветом. Значит, противоположности притягиваются… — О, ты прав! — мягкая рука касается его предплечья и Минхо вздрагивает от этого тесного контакта, понимая, что снова ушёл мыслями не в ту степь, а последнюю фразу и вовсе произнес в слух. — Мы такие разные, но все равно сошлись! Это очень мило! И ты сам такой миленький! Минхо требуется приложить немало усилий, чтобы не скривить лицо в раздражении. Он вздыхает и чувствует… чувствует, как ему нестерпимо хочется остаться одному. Открыть дверь и вышвырнуть через неё всё содержимое из салона автомобиля. Подчистить. Но он вновь пересиливает себя, и дает еще один шанс, задавая простой вопрос: — Давай поедим корейской кухни? — О, нет. Я хочу пасту! И стейк! И вино! — А кимчи не хочешь? Может, сундэ-кук? Просто пива… — Ты спятил? — перебивают его тут же весело хихикая. — Сам ешь свою кровяную колбасу, вурдалак! Ну да, он спятил. Минхо паркуется у европейского ресторанчика. Здание настолько блестит чопорностью, словно его вылизали все чеболи Кореи. — Пафос на пафосе пафосом погоняет… — бормочет Ли, глядя как внутрь заходят напыщенные индюки и причепуренные павлины, держа под руку утопающих в золоте и мехе куриц. И почему его все так раздражает…? Он переводит взгляд и следит, как раскрывается зеркальце и пудрится носик, обводятся пурпурным цветом красивые губы, поправляется шелк волнистых длинных волос. Невероятно красивая, маленькая, белокожая. Она добрая. Весёлая. Не умеет трепать нервы. Просто находка. — Ты милая. Девушка перестает смотреться в зеркало и поворачивает голову к Минхо, хитро улыбнувшись. Ему становится немного жаль, что она совсем не смущается, совсем не краснеет. Она знает себе цену. Это правда. Или может они слишком давно знакомы. Тесно знакомы. Ему ничего не осталось в ней раскрыть: он изучил все ее потаенные места, и она с радостью это позволила. Они встречаются от силы пару раз в месяц, а то и реже, словно для отчётности. И каждый раз сценарий един: самые дорогие рестораны, VIP-зона и двери, что скроют их от людей. После дорогой отель с приглушённым светом и секс. Быстрый и грубый. Он вдавливает ее тело в матрас, и хочет слышать, как она умоляет его, пока он заполняет ее изнутри до упора. Минхо выпускает с ней все свое напряжение. Ее кожа гладкая, мягкая, теплая. Ее руки маленькие и нежные. Ее волосы длинные, щекочут кожу, и рассыпаются нимбом по подушке, пока он хочет вытрахать с ней всю свою усталость и выпустить гнетущее одиночество на волю. На долгое мгновение после яркого оргазма ему кажется, что всё получилось, словно он больше не чувствует этой пустоты. Но мгновение рассыпается и он снова испытывает лишь опустошенность. — У тебя есть влажные салфетки? Тоненькие пальчики раскрывают бардачок и оттуда выпадают глазные капли. Она выхватывает их и бросает обратно, но этот маленький флакон снова падает на пол, и Минхо подбирает его сам. Он откидывается на сиденье и внимательно смотрит на прозрачную жидкость, сжимая в руке на уровне глаз, чтобы прочесть: «Smile WhiteEye contact». — Это здоровый и сияющий взгляд вместо «не залезай — убьёт». На этот раз я не нашел твои капли, но можешь попробовать мои, хён. И снова эта дерзкая улыбка, но за ней таится тепло. Минхо уверен на все сто. — Эй… Ли Ноу-ши? Минхо снова вздрагивает от голоса, что весь вечер вырывает его из мыслей. — Идем ужинать, — маленькая ладонь оказывается на его бедре и сжимает сквозь грубую ткань джинс, пока голос мягко говорит с нескрываемым подтекстом: — Продолжим после наш вечер? — Уже полпервого ночи, а не вечер, — скучающим тоном произносит Минхо, стирая чужой флёр, и аккуратно кладет пузырек в карман пальто. Он молчит, наблюдая, как проносятся мимо автомобили, как смеются чужие лица прохожих, как сияет эта ночь. Жизнь снова кипит, торопит и подстёгивает. А он устал. Устал притворяться, улыбаться через «не могу», касаться через «не хочу». Он чувствует себя одиноким. Безумно одиноким. Прежде это чувство было тупым, не столь оголенным. Рядом с мемберами он всегда счастлив, он в своей тарелке, и ему не приходят в голову депрессивные мысли. Только в последнее время, чем чаще он чувствует себя счастливым, тем сильнее въедается под кожу прежнее одиночество. Будто ему этого уже недостаточно, будто у него появилось внутри что-то еще, маленькое, хрупкое, но оно теплится, бьется, и хочет жить. Оно просится наружу, обманчиво даря надежду. Только это все бессмысленно. Минхо уверен, что в эти дебри нет смысла лезть. У него нет шансов. — Давай я отвезу тебя в общежитие. Сегодня ничего не будет. … Audi притормаживает в подземке гаража. Минхо выходит из салона и провожает спутницу до лифта. На него смотрят два огромных озера синих глаз. Он знает, что это линзы. И волосы, этот шелковый шоколад — не натуральный, как возможно и упругая грудь и мягкие ягодицы. С каких пор ему стало это важно? Да, по сути, и не важно. Он всегда собран, он всегда аккуратен, немногословен и идентичен в своих поступках. Его взгляд самый убийственный, как говорят мемберы, его острые черты лица и бритва вместо языка не дают повода для лишней социализации, как считает Бан Чан. Но ему плевать. Уже плевать. Минхо не нужна эта социализация. Он понимает, что по идее его уже ничего не интересует кроме работы. Он известен, он успешен, и просто нечеловечески хорош в танцах, как и в пении, в добавок Бог не обделил его умопомрачительной внешностью. Все, к чему он проявляет интерес — поддается. Все, чем он интересуется всерьез — изучается досконально, основательно, он безжалостен в попытках обуздать неконтролируемое. Минхо идеален во всем, просто потому что старается, вечно старается убежать… Он находит тайный ключик ко всему, что ему неподвластно, словно хочет доказать самому себе, что ему ничто не может противостоять, ничто не может сопротивляться его напору. Только вот в отношениях у него всё равно полный швах, всё прескверно. Он ни с кем не испытывает себя счастливым, свободным, укрытым от внешнего мира, ему ни с кем больше не было так легко, чтобы он мог забыться, раствориться. Ему никого не хочется защитить, обнять со всей нежностью и прижать к груди, вдыхая аромат кожи. Но Минхо утешает себя тем, что хотя бы попытался исправить эту ситуацию, хоть дальше попыток дело и не дошло. Впрочем, как и сейчас. Он мог бы закончить этот вечер с ней. Унять тишину внутри чужими стонами во всех возможных позах, пока обессилев не пал бы на влажные простыни. Но все так опостылело… — Что происходит? — доносится обеспокоенный голос, который привык, что собеседник вечно в другом мире. — Мне надоело. — Минхо внезапно честен. На это раз даже с самим собой. Ему не хочется прилагать усилий и быть милым, обходительным. Он никогда не врет. И сегодняшний испорченный вечер не исключение. — Мы встретились спустя почти полгода, не прошло и получаса, как тебе надоело? Весь прошлый год ты колесил со своими маньяками и мы встретились всего пару раз, и то я просила. — У тебя тоже не было времени. У тебя есть свои маньячки. — Я не о том. — Может, не будем все усложнять? — Минхо больше не дает ей вставить хоть слово, и мягко улыбается, глядя в красивые глаза. Но как бы она ни была прекрасна, он хочет прекратить этот разговор, он хочет забыть этот взгляд. — Давай просто остановимся, — голос звучит не грубо, но не терпит препираний и попыток хоть что-либо противопоставить. Минхо как и всегда отстранён и не испытывает ничего. Как бы он ни пытался — он ничего к ней не испытывает. — Ты же понимаешь, что мы не в том положении, чтобы… — он замолкает, собираясь с мыслями, но откровенничать больше не планирует. — Я ничего не предлагал. Ты ведь знала это, когда связалась со мной. И меня устраивало, что и ты не просила. Будем считать, что мы оба попытались, но ничего не вышло. Она не понимает, почему он так холоден, хоть голос и остается мягким. Она подходит ближе, и кладет аккуратно ладонь на плечо, заглядывая в глаза. Только отголосков ответного тепла в них нет. Он хорошо к ней относится, наверное, но на этом всё. — Ли, у тебя что-то случилось? — Ничего не случилось. У меня всё прекрасно. — Я не буду устраивать сцен, ты меня знаешь… Но мне просто не понятно. Ты сам просил эту встречу сегодня. А теперь отталкиваешь? Я что-то сделала не так? — Дело не в тебе, — как бы ни банально это звучало, но это правда. — Извини. Я знаю, что не прав. Но больше не могу. Просто не хочу. Я устал, — и это наверное единственная правда, которую она заслужила услышать от него. Девушка кивает. Она словно и вправду понимает. Минхо даже на долю секунды становится жаль, что он разрывает эту связь, как и все предыдущие. Но он быстро отмахивается от этой обманчивой мысли. Ведь это всего лишь дурман. Дешевый дурман. Этот кратер из пустоты и боли в его личном терновнике не ведает краёв и он безжалостен, разрушая его изнутри. — Значит, я тебе больше не нужна? Он смотрит на нее, на эту мягкость женского тепла, и, как бы ни пытался, не чувствует ничего кроме хлада. Даже вожделения больше нет. Она и вправду не виновата, что вместо сердца у него кусок льда и он давно застрял на острове одиночества никому не нужным. — Нет. — Минхо едва дотрагивается шелка волос, и улыбается лишь уголками губ, не скрывая сожаления. — Я понял, что мне вообще никто не нужен.

***

Белый флакончик с сиреневым переливом блестит от света уличных огней, зажатый между пальцев. Минхо снова смотрит на него, пока слышит долгие гудки. — Чем занят? — Старший как всегда резок, и не пытается ни поздороваться, ни быть вежливым. — Я нашёл в бардачке твои капли. Не припомню, говорил тебе спасибо? — Говорил, хён. — На вопрос не ответишь? — На какой… Минхо вдруг замолкает с полураскрытым ртом откуда так и не вылетели звуки. Он резко выпрямляется, сжимая флакончик в руке, что готовится лопнуть от давления. Вена на шее начинает отдавать свой пульс слишком отчётливо. Он весь обращается в слух. — Почему ты так пыхтишь? Вопрос звучит сквозь зубы. Злобно. Взгляд мрачный и чёрный. Кончики ушей красные. Минхо не может контролировать своё тело. Он вслушивается в чужое учащенное дыхание, и все его нутро вскрывается словно рана, что рвется, и все нарывы, весь гной вылезает наружу, вгрызаясь в тело. Минхо не осознает как голос становится грубым и резким. — Я тебе что, мешаю? С кем ты? Ты… не один? На том конце провода зависает долгая пауза и Минхо хочет разъебашить свой телефон. — Не понял… — доносится наконец наивное недоумение, настолько искреннее, что Минхо замирает, и его рана незаметно зашивается нитями, неумелыми, но точными действиями, закупоривая боль. Он оттаивает, выдыхает, и расслабляет плечи, вновь откидываясь на спинку сиденья. Взгляд устремляется в окно, где живет апрель. Мягкий месяц. Дождь снова льет как из ведра, в машине немного душно, стёкла слегка запотели, но шум этого ливня успокаивает. Словно отмывает от грязи. От прошлого. От всего гнетущего. Исцеляет. Как и голос на том конце провода. — Почему запыхался… я тебе помешал? — уже спокойнее уточняет Минхо снова став самим собой, и старается держать эмоции в узде. Его голос звучит скучающе, будто ему глубоко наплевать. — Я в JYP. В танцзале. — Что ты там делаешь? — Просто тренируюсь. — Минхо может поклясться, что Сынмин произносит эти слова и краснеет. Он не может объяснить это, но почему-то научился даже высчитывать секунды, с какой скоростью Ким Сынмин вспыхивает, как алая заря. И не стоит прилагать усилий, чтобы довести его, не надо говорить ничего лишнего, ведь этот мальчик так живо реагирует на него, он словно подвластен ему. Конечно, трепыхается, язвит и кусается, но… Но это даже нравится. Минхо с ним не скучно. И он уже знает, что Сынмин может быть и другим: робким и смущенным, и даже ворча остается безумно очаровательным и смешным. Он был прав: если стереть его язвительность, привычку кусаться, вонзая свои колючки, Сынмин становится очень милым, мягким, невинным. — Время одиннадцатый час, — Минхо косится на дисплей своего проигрывателя и невольно улыбается, словно губы живут своей жизнью, не слушая сурового хозяина, пока он мысленно вчитывается в название: «Love in Contract OST/Close to you» и беззвучно произносят по слогам имя: Seung-min. — Хватит. Я недалеко от тебя. Заеду. Поехали в общагу. — Нет, хён. Езжай сам. Улыбка запечатывается, а после трескается, как рассыпавшийся витраж. Минхо от удивления раскрывает рот, медленно подносит телефон к лицу и смотрит тупо на черный экран — Сынмин положил трубку? Этот мелкий засранец положил трубку?! — Вот ведь бестолочь… Твою мать… Спустя двадцать минут Минхо уже пинает дверь зала для практики и влетает внутрь. — Ты с какого хрена трубками кидаешься, щенок?! Сынмин пружинкой подскакивает с пола, вытаращив свои кофейные зерна и инстинктивно поднимает руки в боевой готовности, даже не пятится. Минхо надвигается на него, как ураган Катрина: вот-вот и сметет с пути все его хлипкие косточки. Ноги младшего почти подкашиваются и он икает: — Х-хён? — Нет, Санта Клаус, блядь! — громогласный голос режет слух и барабанные перепонки плачут в кровь. Сынмин моргает, и впервые с тех пор, как они познакомились, испытывает животный страх. Минхо сжирает его взглядом, будто планирует расчленить и раскидать его останки по разным уголкам Сеула. Сынмин заторможено рассматривает старшего и теряется: Минхо в пальто, почему-то мокрый, его волосы до этого явно были уложены, но теперь они тоже мокрые, с них стекает влага по точеным скулам, и старший нетерпеливо поправляет пряди, тыльной стороной ладони грубо вытирая капли с лица; на ногах не привычные кроссы, а уточненные туфли. — Ты что, ходишь без зонтика? — привычно будничным тоном спрашивает Сынмин, слабо веря, что в таком виде старший специально пришел выпотрошить его внутренности. Минхо обескураженно хлопает веером пушистых ресниц, никак не подготовившись к такому варианту наивности младшего, и неожиданно даже для самого себя кивает: — Угу… Они еще несколько секунд смотрят друг на друга, пока Минхо, наконец, драматично не вздыхает, нетерпеливо выплёвывая своё раздражение на растерянного мальчишку: — Ты глухой или тупой? Домой поехали говорю! Растерянность Сынмина сменяется недовольством и он хмурится. — Не поеду. Я не могу. — Тебя тут кто-то удерживает? — Минхо оглядывается в пустом зале, что потонул в приглушенном свете, но не находит ни единой души. — Да — я сам. Сынмин ловит теперь растерянность в глазах напротив, что тут же стирается под весом привычного хладнокровия и чрезмерного пренебрежения. — Мне вообще по хуй, — ожидаемо произносит старший, пряча руки в карманы пальто. — Выключай шарманку, — и он кивает на проигрыватель на тумбочке. — Давай, собирайся и пошли. Иначе завтра ты будешь трупом. А превратиться в труп ты можешь исключительно из-за меня. Только я могу тебя угробить. Младший не двигается с места и упрямо смотрит в лицо, не намереваясь слушаться. — У меня не получается танцевать! Я тренируюсь! И я останусь! Видимо, он перестарался и натурально накричал на старшего, ибо тот тут же вихрем приближается, и останавливается в жалких двадцати сантиметрах от чужого лица. Сынмин вздрагивает, а Минхо смотрит исподлобья уж слишком недобро. — Еще раз голос на меня повысишь и кишки наружу полезут, щенок. Младший немеет и глотает сухой ком. Его зрачки сужаются, ресницы хлопают, плечи осунувшись хотят стечь на пол. Не человек, а осиновый листок. Минхо вдруг хмыкает и наклоняется ближе, огибая хищным взглядом красивые черты. — Кто сказал, что у тебя не получается? — Это был ты, хён. Ухмылка слетает, и Минхо пару раз моргает, думая, чем бы ответить. А еще он пытается вспомнить, когда это он сказал ему такое. — Это ты любезно проинформировал всех, что у меня не ноги, а ласты и во время фан-митинга я вас всех опозорю, как отмороженный тюлень, — подсказывает Сынмин и позволяет себе немного надуться от обиды. Теперь Минхо окончательно теряется и закрывает глаза. Ему надо несколько секунд, чтобы собрать мысли в кучку. В голове пролетает вчерашняя тренировка, когда он бросил младшему при всех: «Ты отмороженный тюлень или человек? Не ноги, а ласты, твою мать! Или танцуй или ползи отсюда! Хватит позориться!». «Блядь… Ли Минхо, ты дебил…». — Я буду тренироваться, — упрямо повторяет Ким, сжимая края своей футболки. Он весь вспотел и выглядит растрепанным. Волосы слиплись от пота на лбу. Он весь красный, то ли от усталости, то ли от чего еще. Ему хочется провалиться сквозь землю, лишь бы Минхо не видел его таким жалким. Но он тоже упрямец и продолжает стоять неподвижно. — Я знаю, что не поспеваю за вами. Поэтому я остаюсь. — Что ты мелешь, господи… — нетерпеливо тянет Минхо почти капризно надув губы: — Я же просто с горяча это ляпнул! Ты воспринимаешь всерьез всё, что я тебе говорю? — А что, не стоило? — Не стоило. — Почему? — Потому что у тебя не ласты. Нормальные у тебя ноги. Симпатичные даже… — В смысле…? — и тут они оба замолкают и даже слышат, как в коридоре кто-то шаркает, проходя мимо. Минхо почти воет с досады, проклиная свой язык. Вот рядом с этой бестолочью этот орган стал неконтролируем. Да он весь рядом с ним стал неконтролируем! Блядь, какого хрена он тут делает вообще?! Какая муха его укусила, что он притащился сюда, гоняя по трассе, как умалишенный?! А ведь всю дорогу мечтал вырвать этому хамоватому щенку все его кишки и на горло ему намотать вместе с его телефоном. А что по итогу? По итогу «не ласты, а симпатичные даже». Ой, бля… стыдоба. — Симпатичные ноги. Стройные. Длинные. В чем проблема? — произносит он, стараясь быть как можно более резким и четким, чтобы не улавливалось ни единой нотки эмоций, ведь ему не нравятся эти ноги, не дай Боже ещё этот гаденыш решит, что он неровно дышит на его ласты. — Ты дурак? — выпаливает вдруг младший, смахивая с лица влажную челку жженой карамели. — Я имею ввиду, что ноги не слушаются — я не успеваю за ритмом. Причем ту симпатичные… — Оскорбляешь меня?! — тут же взрывается в ответ старший. — Кем ты меня назвал?! Сынмин глупо моргает и зажимает рот ладошкой. — Прости хён. — Я дурак?! — Нет, хён, прости, хён. Ты не дурак. Минхо грозно смотрит на него, и Сынмин мечтает оказаться в этом танцзале снова в одиночестве. Если бы он знал, что этот агрессивный котяра припрется сюда, то сбежал бы ещё полчаса назад, когда бросил трубку. — Ясно… не дурак значит, — щелкает язычком старший, недовольно хмуря брови. Этот тяжелый взгляд вновь вспарывает вены под кожей, и Сынмин проглатывает свой трепет. Он что-то снова мямлит, но Минхо с нетерпеливым вздохом закатывает глаза, и убирает его руку от лица. — Прекрати бубнить! Говори громко и четко! Раздражаешь! Всё! Не злюсь! Прощаю! Агх… бесишь, ей богу… — Минхо перестает тараторить, устало прикрывает глаза ладонью и замирает на секунду. Надо валить. Срочно. Это все плохо кончится. Вся эта слабость и притяжение плохо кончится. — А может ты мне покажешь как надо танцевать? — палит вдруг Ким, вырвав старшего из дум. Он весь краснеет до кончиков волос и вздрагивает, когда встречается взглядом с черными омутами напротив. Только губы вторят мыслям: — Научи. Немного. — Ещё чего, — фыркает старший и разворачивается, чтобы и правда уйти. — Просто покажи как надо, я же быстро учусь! Обещаю, я буду стараться! — кричит ему вдогонку Сынмин, что в последнее время на самом деле не боялся и не стыдился брать частные уроки у его величества «танцевальной драгоценности» Ли Минхо. Почему бы не попытать удачи и сейчас? Минхо и вправду останавливается, и косится на их руки — Ким слишком поздно осознает, что его ладонь ухватилась за чужое запястье и удерживает силой. Он тут же отдергивает ее, как ужаленный. — Извини… — Заколебал извиняться, — бросают ему безразлично, затем Ли задумчиво смотрит на него: — А что мне за это будет? — Н-ничего, — икает младший, не ожидавший такого расклада. Минхо никогда его ни о чем не просил. Велика честь. Если он что-то и делал, или давал, то всегда безвозмездно, то ли с барского плеча, то ли от чистой души, хотя, конечно, Сынмин сомневался, что душа у Ли Минхо чище его острого языка. Скорее всего, там живут черти. А ему и предложить-то нечего. У Минхо всё есть, и он всё умеет: готовит, как Бог, танцует, как Бог, поет так, что от его фальцета и выдоха с хрипотцой Сынмин готов кончить…ся, как человек. — Я хочу что-то взамен. Сынмин стремительно перебирает в уме все варианты того, что он мог бы ему дать и вдруг его лицо озаряет радостная улыбка. — Хён, а может я тебя научу играть на синтезаторе? Минхо лениво выгибает бровь и переваривает предложение. — У меня в комнате же есть синтезатор! — спешит добавить Сынмин, чтобы тот не отказался и не попросил что-то еще. — Приходи ко мне в эту субботу. Научу. — До субботы ещё дожить надо… Ну, впрочем, раз тебе больше нечего мне предложить, сойдет и это. Минхо стягивает с плеч мокрое пальто, бросает на диванчик и закатывает рукава темно-синей шелковой рубашки, пока Сынмин следит за каждым его действием, боясь дышать. Ли ловит его взгляд, и ухмыляется: — Дыру проделать хочешь? Сынмин почему-то отрицательно мотает головой и приводит Минхо в умиление. — Смотри внимательно, дважды повторять не буду, щенок. — Хорошо, я тогда тоже один раз только покажу, — кивает младший. Минхо косится на него, почему-то оглядывая с головы до ног, и фыркает: — Мне бы и одного раза с тобой хватило. Он встает посреди зала, Сынмин включает их трек Charmer и хочет запихнуть под веки спички, чтобы ни на секунду их не закрывать, лишь бы не потерять из виду Минхо. Как только музыка заполняет комнату, старший начинает двигаться. Сынмин сидит с полуоткрытым ртом, и запоминает точные и аккуратные движения, следит, как тело старшего рассекает воздух плавно и грациозно, а после резко и чётко ставит акценты. Ни единого лишнего движения и траты энергии впустую. А бедный Сынмин забывает обо всем. Даже о том, что должен не жрать это тело глазами, а изучать технику, запоминать движения, амплитуду действий… Но на старшем мокрые джинсы, и они так плотно облегают ноги, что Сынмин буквально может видеть, как от напряжения перекатываются мышцы бедра, как тягучими волнами двигает Минхо своим тазом — взад и вперед, раскрывая внутреннюю сторону бёдер, сексуально и дерзко кроя девственный воздух. А рубашка, заправленная под пояс брюк, с последними хлёсткими движениями тела так и норовит вылезти наружу, и показать островок кожи. Сынмин теряется в этой картине, услаждая глаза. Этот танцор… чем или кем он был в прошлой жизни, что боги на небесах подарили ему это тело? Они оказались шутниками, раз создали то, что притягивает чужие голодные взгляды? И ведь все видят его, все облизываются и сжирают каждый сантиметр этой плоти. И Сынмин тоже в этом списке грешников. Дыхание Минхо едва слышно. Он даже не запыхался. Удивительно, как он умеет управлять своим телом, не прилагая усилий. Сынмину никогда такое не удавалось. Как и всегда он откровенно поражен легкостью с которой Минхо выполняет любую сложную связку, его скоростью, эмоциями, сочетанием ритма и отточенных движений. От Минхо исходит такая сильная аура во время танца, что Сынмин готов захлебнуться в его феромонах истинного самца. — Эй, ты чего? — Минхо между тем щелкает пальцами, и смотрит на него в упор, а Сынмин и не заметил, что трек закончился, а слюни он так и не подобрал. — Я… задумался, — бормочет он, вытирая губы и густо краснеет. Впервые (а может и нет) в голове взрывается мысль, что он кажется застрял в персональном аду. — Ты просил показать, а сам ушёл в прострацию? Шутишь что ли? А ну иди сюда! — и старший резко выхватывает его чуть ли не за грудки и тащит в середину зала. Сынмин послушно следует, как плюшевая игрушка, сокрушенно мотая головой, и неловко топчется на месте куда его определил Минхо. Ли смотрит на него в ожидании, но Сынмин смотрит в ответ и не предпринимает ничего. На самом деле Сынмин думает, что издалека любоваться предметом своей симпатии это тоже больно. Особенно, когда этот предмет так близко. Ну а ты трус, что даже дотронуться до него для тебя уже срони празднику. Минхо хмыкает, глядя на розовые щеки, и карие радужки, чёрные расширенные зрачки, что снова изучают его. — Не будь таким… — смущаешь, хочет сказать он, но говорит другое: — Раздражаешь. — Что я сделал? — хлопает ресницами младший, словно только что проснулся. — В том то и дело, что ничего, но… — Минхо прячет глаза в пол, скрипя сердцем признавая, что младшему уже и не надо ничего делать, чтобы у него в ушах звенело. Ещё секунда и он возвращает своё самообладание, как и холодный взгляд: — Но теперь сделаешь. Вставай рядом и повторяй за мной. Давай, на счёт раз… После двух прогонов под трек, Сынмин стоит уже один посреди зала и теребит свою футболку, нервно кусая губы. Вся спина мокрая, хлопок неприятно липнет к коже, искусанные губы поджимаются. Он не хочет делать то, что хочет увидеть Минхо. Раньше это было нормально, но сейчас стоять перед ним и танцевать именно под этот трек ему откровенно неудобно. — Танцуй, — коротко говорит Ли и снова включает музыку. Он садится в позе турка, руки за спиной упираются ладонями в пол, и он смотрит на младшего, на каждое его движение рук, каждую плавную линию тела, будто следит, как хищник в ожидании ошибки глупой жертвы. Только к своему удивлению, Минхо приходит к выводу, что Сынмин и правда быстро учится: парень запомнил все, чему он его учил. Конечно, его движения не такие гладкие и аккуратные, и весь он немного неуклюжий, будто конечности не помогают, а мешают ему, но Ли уверен, что пара индивидуальных тренировок и из Ким Сынмина выйдет толк. Очень даже неплохой… А Сынмин все танцует, и его футболка подпрыгивает вместе с ним, оголяя область талии и едва заметный пресс. Минхо невольно заостряет свой взгляд на этом участке тела, и думает, что у такого смешного парня довольно ладная фигура, а талия почти девичья. Так странно, как будучи парнем можно обладать такими формами: широкие плечи, узкая талия, и весьма аппетитная задница. И вовсе не ласты у него. Ноги, как ноги. Конечно, возможно, неоправданно стройные, и может даже красивые… — Ну как, хён? У меня получилось? Ты видел? Связка удалась? Минхо смотрит на него затуманенным взглядом, все еще находясь в своих мыслях. Сынмин не понимает и обижается. — Хён, ты что, даже не смотрел на меня? — и он нагибается к нему, согнув колени, и тычет в плечо, но не рассчитывает с силой и Минхо внезапно уходит в крен. Сынмин ахает и пытается его поймать, как-то помочь, но в итоге Минхо глухо стукается об пол затылком, а младший наваливается сверху, придавив своей тушкой. — Блядство… — кряхтит старший. Проходит секунда, две, и Сынмин с опаской отлепляет веки, чтобы посмотреть на своего хёна. Минхо лежит, держа его за талию, а сам смотрит в потолок, стиснув зубы. — Прости, хён, — мямлит Сынмин, и зачем-то утыкается ему в грудь, жмуря глаза. Вот почему он такой неуклюжий и нелепый вечно? Ничего не может сделать нормально. Минхо не пытается его оттолкнуть или выпинать. Только все лежит, глядя на белый цвет потолка, где вскоре появятся лампы — огромные белые звезды, как и их камбэк «5-Star». Минхо старается думать о звездах, о лампах, о потолке и цвете, о торчащих проводах и о чем угодно, лишь бы поскорее занять черепную коробку и там не осталось ни единого свободного участка для неправильных мыслей. — Хён… — Сынмин поднимает голову, упираясь ладонями по обе стороны от головы Ли, и смотрит в упор. И он все ещё сидит на нём сверху, его бёдра обхватывают чужие, но Ли сглатывает и старается не думать об этом. — Всё хорошо? Злишься на меня? — Не злюсь. Просто думаю, что каждый раз ведусь. Ты просишь помочь и я ведусь. Потом каждый раз меня либо оскорбляют, либо бьют. Теперь вот сидят на мне, а я так-то стукнулся затылком… — Хён, тебе больно?! — Сынмин начинает отступать, перенося свой вес на корточки и смотрит обеспокоенно. — Прости, я же не хотел! Сильно болит? Только голова? А спина? А ноги? — Встань с меня, бестолочь, — шипит Ли, убирая руки от тонкой талии, не понимая, почему его голос звучит так сдавленно. — Хватит меня оскорблять, — обиженный голос звенит в ушах, и Минхо от этого почему-то теряется, ему становится тяжело дышать. Он хочет сейчас сбежать, испариться, куда-нибудь деться подальше от этого парня и вырвать то, что так гулко бьется под рёбрами. — Я не оскорбляю, это я так… — Минхо закрывает глаза ладонью, свободная рука возвращается на талию Кима, будто бы хочет одобрительно похлопать, успокоить, но в итоге просто сжимает мягкость тела, чувствуя тепло под тонкой тканью хлопка. Он ощущает чужое глубокое дыхание, что становится все более медленным, пока Сынмин вконец не замирает. Минхо убирает ладонь от лица, и их взгляды встречаются. Младший вспыхивает и мямлит, торопливо поднимаясь с него: — Прости…

Разные герои

— Ты взял у него автограф? — Нет, не осмелился. — Как это…? — Ким удивлённо посмотрел на друга, — Вы же с Ли-хёном должны были быть девочками-фанатками. — Да я забыл уже об этом и хён опять куда-то пропал. — Куда? — Не знаю. Он когда-то мне отчитывался? Не припомню, — фыркнул Джисон. — У тебя все ещё есть шанс взять автограф. Не тупи. — Сам не тупи! — Джисон вдруг даёт петуха, и его голос ненатурально переходит на фальцет: — Посмотрел бы я на тебя, Минни, когда твой герой до тебя дотронется, заговорит или того хуже — будет улыбаться и стоять так близко, что вы дышите одним воздухом! Когда во время съёмок он положил на мое плечо свою руку, я почти помер! Я тебе отвечаю! Меня уже не было! Только моя оболочка! — Джисон оживлённо тараторит, но заметив, как над ним смеется младший, надувает беличьи щеки и корчит обиженную рожицу: — Хватит ржать, Минни! — Хан-и, что ты несёшь?! — Сынмин откровенно ухахатывается, почти согнувшись пополам. — Не смейся, говорю! Я серьёзен! Сынмин и правда попытался и, закрыл рот ладонью, сдерживаясь от смеха, но тот так и выпирал изо всех щелей. — Хочешь, я возьму автограф для тебя? — говорит он успокоившись, и стараясь быть как можно более вежливым. — Ты? — удивлённый взгляд прилетает к нему стрелой. — Я же смелый. — Нет. Ты псих. Это разные вещи, — усмехнулся Джисон. — Прекрати оскорблять того, кто пытается тебе помочь. — Я сам должен это сделать! — Джисон поражает и одновременно умиляет Кима своей решимостью. — Я когда-нибудь решусь… иначе потом буду жалеть всю жизнь. Сынмин вдруг перестает смеяться и замолкает. Слова Джисона впиваются в позвонки и медленно ползут вверх, пока не заполняют полностью его разум. «Твой герой до тебя дотронется… будет улыбаться и стоять так близко, что вы дышите одним воздухом… я когда-нибудь решусь… иначе потом буду жалеть всю жизнь». Сынмин хлопает ресницами и запечатывает свой язык, оглядываясь по сторонам. В груди сердце бьёт себя в рёбра, легкие превращаются в сталь, и перекрывают доступ кислорода. Сынмин ловит приступ незнакомой паники, и ищет глазами Минхо, готовый ринуться на его поиски. Ему нестерпимо хочется дотронуться до старшего. Ощутить его тепло, доказать самому себе, что он имеет на это право. — Давайте сфотографируемся на память! — голос Бан Чана вылавливает его из потаенных мыслей и Сынмин останавливается. Джисона же снова обняли за плечи руки его героя, и он снова помер или отмер — Сынмин уже не пытается понять. Он вынужден улыбаться, позируя, словно он в порядке, пока Минхо выплывает из ниоткуда, и встает поодаль, не обращая на его существование никакого внимания.

***

По завершению съемок Сынмин вошел в вагончик с надписью only members и тут же столкнулся с задницей Чанбина, что согнувшись в три погибели над микрохолодильником рыскал в поисках провианта. Младший невольно скривил лицо и прошел мимо. И почему все так упиваются от зада Чанбина? Ему никогда не понять. На одном из диванчиков распласталась тушка Хёнджина, что из-за своей гигантской шубы напоминал Сынмину снежную мартышку: такой же золотисто-лохматый. — Сынмин-ши, ты не видел мой протеиновый коктейль? — бурчит Бинни где-то за спиной. — Кажется Чан-и-хён его держал в руке? — Что?! — Ну, кажется… Чанбин исчез также быстро, как Сынмин успел моргнуть, так и не закончив свою речь. — Боже, я сейчас подохну от этого джетлага… мои циркадные ритмы уже не те… — стонет тем временем drama queen. — Я откину копыта, блядь… Сынмин покосился на крашеного парня и ухмыльнулся: — Ты свою шкуру снимать не будешь? — У меня нет сил переодеваться. — Стилисты будут против кражи шубки мартышки. — Затаись, Минни, сам ты мартышка… Сынмин рассмеялся и стянул с себя реквизит: избавился от красной косухи и рваных джинс, скинул кроссы. Хёнджин, что лежал позади него, уставился на чужую широкую спину, наблюдая, как переодевается младший. — Отвернись, — спокойно сказал Сынмин, чувствуя драконий взгляд, что полз по его позвонкам. Не то чтобы он стеснялся. Почему-то именно Хёнджина он как раз-таки никогда не стеснялся. Сынмин вообще никого из ребят не стеснялся и мог спокойно переодеваться в их присутствии (не нарушая рамок приличия). За одним исключением, конечно, по имени Ли Минхо. Перед ним он и носки то снять не мог, не то что… «А стесняться уже поздновато — этот котяра сам тебя оголил», — подсознание весело усмехнулось. Сынмин зажмурился, затаив дыхание, пока в памяти со скоростью света проносились обрывки прошлых ночей, где он седлал старшего на стуле, а тот облизывал его «розовые сосочки», и как вчера позволил ему расстегнуть ширинку джинс и пролезть внутрь рукой. А сам так стонал… бесстыдно стонал от удовольствия, как последний девственник. «О, господи, Ким Сынмин, ты и есть долбанный девственник!», - подсознание опять грызло его с упоением. — Ты чего там завис? — послышался голос Хвана, и Сынмин понял, что тот ухмыляется. — Рассматриваешь свое тело? Сынмин утомленно закатил глаза, и фыркнул, не удосужившись ответить. — Он явно в тебе что-то нашёл, — как-то задумчиво произнес вдруг Хван, вынудив Кима обернуться. — Что ты сказал? — Говорю, пойду, возьму шоколадку. Киму потребовалась всего пара секунд, чтобы переварить смысл слов Хёнджина и кого тот имел ввиду. Недолго думая, Сынмин решил оскалиться в ответ: — У Ёнбок-а новая кличка? Он теперь твоя шоколадка? Хёнджин замер у дверей, и прицелился своим драконьим взглядом в карие радужки. — А как тебя Ли-хён зовет? «Щеночек», «Ходячая проблема», «Не беси, отвали»? Хёнджин не успел привести еще один пример, увернувшись от летящего к нему кроссовка, и с громким смехом ретировался. — Может, «Мой сладкий»? — дверца вагончика снова отворилась и крашеная макушка просунулась в проем. — Ты кажется к Ёнбок-а шёл? Вот и иди, а то я сейчас отцеплю эти прекрасные булавки с твоего топика и проткну тебе язык, — сцедил Ким, параллельно пытаясь нащупать рядом с собой что-нибудь поувесистее и кинуть в эту наглую мордочку. — Значит, последнее? Сла-а-адкий мальчик? — Никак он меня не называет! У нас с ним ничего нет! Отвали! — У тебя все на лице написано: не умеешь врать, Минни! — бросил со смехом Хёнджин, прежде чем юркнуть наружу. Младший сжал кулаки и почти взвыл от бессилия. В последнее время его нервы ни к черту. Он уже не олицетворяет собой спокойствие — он полная его противоположность. Раньше ведь как-то удавалось сохранять самообладание, но теперь он слишком чувствителен. Может, это Минхо его покусал, и заразил своим нравом, что Сынмину так и хочется взорваться, как шальной петарде и кого-нибудь угробить? Но все же Сынмин постарался вернуть размеренное дыхание, и отвернулся, продолжив одеваться, только вот натягивал свои спортивки с каким-то бешенством, не забывая шипеть проклятья. Бесячий парень по имени Хван Хёнджин все-таки вывел его из равновесия. Еще и на крыше встретиться хочет. Хрен ему в рот, а не крыша… — Отвали, я сказал! — рявкнул Ким, услышав как опять скрипнула дверь: — Я сейчас в тебя утюгом запущу, извращенец! — Что, прости? Сынмин резко обернулся и ойкнул: на пороге стоял Минхо. Старший позволил себе с секунду замешкаться от столь грубого тона, но все же зашел внутрь и плюхнулся на диванчик с невозмутимым выражением лица. Сынмин наспех напялил на себя футболку, ухватился за толстовку, но руки почему-то затряслись и он обронил ее на пол. — Прекрати копошиться, — Минхо смотрел на Кима, что так аппетитно нагнулся перед ним, выпятив задницу, и цокнул язычком: — Не стой так, дурные мысли пробуждаешь. Сынмин густо покраснел и выпрямился, оборачиваясь. — Что? — ухмыльнулся Ли уголками губ. — Мне отвалить? — Это я не тебе сказал, хён. Я думал, что опять Хёнджин пришёл… Минхо кивнул, и хлопнул себя по бедру, подзывая. — Подойди. Сынмин послушно сделал шаг, еще один, и старший выхватил его за руку. Притянув парня поближе, он снова просунул ладонь между чужих бёдер, вынуждая раздвинуть ноги шире, и, обхватив их, усадил на свои колени. Видимо, ему доставляет какое-то удовольствие усаживать Кима сверху. Сынмин оглядел старшего, и его радужки жидко вспыхнули, выдавая все его чувства с потрохами: Минхо весь в белом выглядел до одури соблазнительно. Сынмин смотрел на его повязку, что удерживала локоны волос, на бусины ожерелья, украшавших крепкую шею, и глотал тяжкий ком. — Как дела? — улыбнулся старший, оголяя белые зубы, и тяжелые руки примостились на его тонкой талии, слегка поглаживая мягкие бока. — Хорошо. — Почему ругался с Хёнджином? — Не ругался… он просто бесит меня, иногда. — Настолько, что готов утюгом в него запустить? — Я бы ему бошку откусил, но боюсь заразиться тупостью. Минхо весело рассмеялся и притянул его ближе к тёплой груди. Сынмин неловко ухватился за налитые плечи, и постарался не краснеть, пока Ли вдыхал запах его кожи, и жмурился, как кот. Спустя секунды, старший прижался к шее губами, оставил легкий поцелуй, и блаженно устроил свою голову на его плече. Ладонь аккуратно переместилась на затылок, и запустила пальцы в пушистую копну жжёной карамели, мягко массируя. Сынмин тут же расслабился, растёкся патокой, и выдохнул с нескрываемым облегчением — всё раздражение улетучилось. Ещё секунды и он сполз чуть ниже, выгибаясь в спине, и уткнулся в любимое местечко на плече старшего. Его руки лениво перебрались вниз и проскользнули между Минхо и спинкой дивана, обнимая в ответ. Сынмин закрыл глаза и замер, вдыхая знакомый запах пряностей. Всё ещё непривычно. Всё ещё кажется, что это с ним не взаправду. Будто кто-то сейчас выбьет с ноги дверь их вагончика, громко хлопая в ладоши произнесет: «Снято! Все свободны! Ким Сынмин, немедленно убери свои грабли от Минхо!». От этой глупой мысли сердце так сильно заходится, что Ким сильнее льнет к нему, и хочет потонуть в аромате цитрусов и мяты, чтобы каждая сласть конфет текла по венам, и пряный запах кожи отпечатался под порами. — Я скучал, — неожиданно для себя произнес он, и голос оказался слишком тихим, почти сонным, но старший услышал. Минхо отстранил его от своего плеча, и их взгляды вновь пересеклись в одной точке — янтари слились с тёплым кофе. — Когда ты успел? — улыбнулся Ли, поглаживая скулу младшего большим пальцем, — Мы почти весь день проторчали вместе. — Не вместе, — упрямо отозвался Ким и снова уткнулся лбом в плечо, слишком крепко обнимая. Он ведь и вправду ужасно соскучился. И ему страшно отцепить руки от Минхо, словно стоит лишь моргнуть, как он исчезнет. Пальцы коснулись его подбородка, вынуждая снова приподнять голову и посмотреть в чужие глаза. — Что-то не так? — Нет. — Сынмин отвечает все также глухо, словно его голос кто-то съел и он вынужден лишь издавать хриплые звуки. — Хёнджин тебя обидел? — Конечно, нет. Это я пытался его обидеть. — Я так понимаю, кроссы в него кинул? — Ага, но промазал. — Хочешь, догоню его и наваляю? Сынмин не сдержался и рассмеялся, легонько стукнув Минхо по плечу, как тут же ощутил под ладонью напряжение крепких мышц. Он прильнул щекой к груди, наблюдая, как его ладонь касается каждого налитого контура, слегка сжимая, словно на пробу; пальчики перебежали ниже, залезли под широкие края рукавов белого плаща и под подушечками отпечатались паутины бугристых вен. Минхо довольно заурчал от ласки и чмокнул его в макушку. Спокойный, теплый, искренний — такой Ли Минхо для него настоящее блаженство. Сынмин касается его, лаская по праву, и выбрасывает из головы слова Джисона, все мысли, что терзали его прошлой ночью после случая в подземке, всю тревогу. Он не хочет думать ни о чем плохом, ведь тот, кто ему нужен, прямо здесь. Всё ещё рядом. — Пусть живёт. Мы должны встретиться с ним на крыше. Может, я не удержусь от соблазна и скину его, — ответил он наконец на кровожадное предложение старшего. — Какой ты у меня жестокий, — добродушно усмехнулся Минхо, и ущипнул за мягкий бок. — Он сам напрашивается. — Так мне его догнать? — Не думаю, что это поможет. Он сейчас слишком занят одним шоколадом. — Чем? — Да так, ничем… Минхо вдруг цокнул язычком и, после недолгого молчания, спросил: — Ты в курсе, что они встречаются с Ёнбок-а? Сынмин встрепенулся и слишком резко выпрямился, вытаращив на него свои карие радужки. — Что ты сказал? — Я знаю, что они встречаются, — спокойно пожал он плечами. — Ты тоже? — Я? Я… нет… Откуда ты знаешь? — Я, вроде как, догадался. Он ведь отправил меня в комнату Чана по твоей просьбе? — Сынмин все-таки не удержался и покраснел, смущенно кивнув. — И я видел, что он идет следом за Ёнбоком. Да и пока мы были в комнате Чана, разве ты не слышал их ор? Сынмин нахмурился, попытавшись вспомнить, но все что пришло на ум — это его истерия и драка с Минхо, а после вещи куда смущающие. Сынмин тут же тряхнул головой, отгоняя воспоминания в дальний угол, но щеки все равно обдало жаром. — Ты кажется не о том вспомнил, щеночек, — промурлыкал Ли, наблюдая, как горят ланиты, и его ладонь переместилась назад, поглаживая за поясницу. — Хёнджин мне ничего не говорил, — Сынмин не хотел раскрывать чужую тайну и их разговор на крыше. Может, Минхо только догадывается, а наверняка знать им не суждено, пока парни сами не признаются. — Позавчера я их видел в коридоре пока шел в уборную. Судя по разговору с Хёнджином, моя догадка верна. Только они сильно палятся. — Позавчера? — Когда мы были в Studio Choom. Мы с тобой тогда встретились, или ты забыл, как наматывал на кулак мой галстук? Как же, забудешь такое… Сынмин потом всю ночь сходил с ума, ни сомкнув глаз из-за их состоявшегося разговора, где он попытался чуть ли шантажом выудить у Минхо его свободу, пафосно заявляя о своей неприкосновенности. Вспоминать об этом — каторга. — Давай не будем, — пробурчал он, пряча глаза. — Сделаем вид, что ничего не было. — Не понял. Это ты сейчас о чем? Что значит, сделаем вид, что ничего не было? На лице Минхо отразилось замешательство: глаза стали чуть шире, брови сдвинулись в хмурую впадинку, а губы приоткрылись, словно он хотел что-то еще добавить, но не решился. Сынмин не собирался оставлять его в этом подвешенном состоянии и аккуратно взял его лицо в ладони, посмотрел в черные омуты, улавливая, как в глубинах плещется тревога. — Мне просто неловко вспоминать тот разговор. Я говорю лишь об этом, Минхо. Старший заторможено кивнул, видимо, поняв, и его взгляд смягчился, как на губах вдруг заиграла ухмылка. — Неловко? Мне казалось, что между нами это слово уже неуместно, — проворковал он, снова притягивая младшего к себе вплотную, чтобы шепнуть на ухо: — После вчерашнего ты разве не должен забыть о неловкости, м, Сынмин-а? — Извинялся ты отменно. За это мне не неловко, — не удержался от колкости Сынмин. — И я готов еще сотни раз извиниться, если мы повторим, но где-нибудь в теплом и чистом местечке, и желательно на горизонтальной поверхности, например, в моей спальне, — нисколько не смутился старший, и многозначительно выгнул бровь. Сынмин не стушевался на этот раз, и на удивление старшего даже неуверенно кивнул. Минхо застыл, глядя в глаза, будто не веря, и довольно улыбнулся. — Правда? — Я подумаю, — уклончиво отозвался Сынмин, запрятав свой взгляд от смущения. Минхо снова довольно заурчал, и потянулся к нему, коснулся губ весьма осторожно, и замер, ожидая реакции. Младшему потребовалось совсем немного времени, чтобы довериться и прильнуть к нему в ответ. Минхо обхватил его покрепче и прижал к себе вплотную; мгновение и его губы распахнулись, ожидая продолжения; чужой язык мягко проник внутрь, и поцелуй стал глубоким, томным, опаляя горячим дыханием изнутри. Сынмин медленно проникал все глубже, сталкиваясь с его языком, облизывая, пока не коснулся нёба. Ли тут же вздрогнул, зажмурился, пытаясь сдержаться, но сдавленный стон наслаждения все равно вырвался на волю. Ким выпрямил спину, не разрывая поцелуя, и слегка навис, вжимаясь в него всем телом, заставляя старшего снова глухо застонать. — Чёрт… я же прибью любого, кто сейчас войдет в эту дверь и помешает… — пробормотал Минхо как в пьяном бреду, и с трудом открыл глаза, встречая кофейный оттенок напротив. Сынмин невольно покраснел, улавливая в чужих расширенных зрачках желание, что пылало голодным огнём. — Я скоро начну ненавидеть это слово «дверь», — проворчал он, и вздохнул, прижимаясь лбом к его, обнимая за шею, и искренне проклиная это время, что к ним так безжалостно, ведь им всегда дается так мало, чтобы побыть вдвоем, это уже кажется просто несправедливым. — Ребята ушли к киоску за едой, Хёнджин ищет «свой шоколад», Бан Чан дерется с Бинни из-за какого-то куска пластика, что напоминает стаканчик, — усмехнулся Минхо, и потерся кончиком носа о его, и снова вернул ему свои затуманенные зрачки. — Я уверен, что у нас есть еще минут десять… Я могу закрыть дверь на замок, но если нас застукают, странно будет оправдываться. Рискнём? Сынмин прочел немую просьбу в глазах, и не собирался отказывать — снова подался вперед, смыкаясь телами максимально близко, соприкасаясь с теплыми губами. Он целовал Минхо, и улавливал каждое дыхание, что сливалось с его, растворяясь на губах, а в висках снова простреливал учащенный пульс, что вторил его сердцу. Сколько бы Минхо ни касался его, Сынмин каждый раз млеет и уходит в забытье, и с каждым разом предвкушение растет, заполняя до краев, а ему хочется зайти еще дальше. Он пытается дышать прямо сейчас, но кажется, будто разучился, будто без губ Ли ему и не нужен этот воздух. Отвечая на поцелуи, Сынмин старается быть мягким, касаться Минхо со всей страстью и нежностью, чтобы старшему тоже было приятно. Ведь ему самому безумно сладко чувствовать на своих губах именно его губы. — Ты больше не стесняешься меня? — улыбнулся Минхо и Сынмин застыл, думая, что сделал что-то неправильно: может его движения слишком нелепые, может он ведет себя развязно, глупо? Но Минхо не позволяет потонуть в этих мыслях и шепчет: — Мне нравится… И старший кладет ладонь на его затылок, уверенно возвращая к себе, и на этот раз сам углубляет поцелуй, лениво сминая терракотовые линии, попеременно облизывая то нижнюю, то верхнюю, легко кусая, и постепенно меняя темп. Дыхание учащается, и старший целует уже глубже, настойчиво проникая в рот с языком, его ладонь скользит по позвонкам, проникает под футболку к голой коже, и Сынмин вздрагивает от трепета. Минхо ласкает его широкими линиями, спускается вниз, надавливая на ямочку под поясницей, вынуждая его выгнуться и запрокинуть голову назад, и тут же мокрый язык лижет шею, выцеловывает сливки; весь мир вокруг Кима начинает кружиться, а рациональность рассыпается мелкими крошками. И ему не жаль. Ни капли не жаль… Минхо слышит только тихие неловкие стоны, и отрывается от сладкой кожи, но лишь на секунду, чтобы заглянуть в глаза, а затем снова прильнуть к зацелованной ежевике. Еще одно легкое касание языка на губах, сдавленный выдох, и Сынмин плывет… … Их дыхание прерывистое, и тела прижимаются друг к другу, но все равно они осторожны, словно не хотят обидеть. Сынмин уплывает в ощущениях, теряет все мысли, и не хочет возвращаться вспять. Губы Ли мягкие и горячие, язык жадно проникает в рот и толкается внутрь. Сынмин жмурит глаза, и цепляется за твердые плечи, едва успевая выдыхать, ведь кислород испаряется под таким напором, а Минхо не сбавляет темп и лишь прижимает его к себе все сильнее. Влажный язык скользит внутри его рта, исследуя, изучая стенки, лаская, сливаясь и сплетаясь с его. Сынмин от этого теряет рассудок, весь свой здравый смысл. Он больше не хочет прислушиваться к голосу разума. Он ему больше не нужен. Сынмин хочет лишь чувствовать губы Минхо. Везде. По всему телу. Хочет, чтобы эти руки ласкали его неустанно. До сих пор стоит лишь Минхо к нему приблизиться, как у него сбивается дыхание и коленки дрожат, Сынмин задыхается от чувств так же, как и в ту единственную ночь на их маленькой кухне, когда мир уплыл за горизонт, а он остался с Минхо. Сынмин больше не хочет бояться, желая привыкнуть к чужим ладоням на своей талии, губам, что ласкают кожу, столкновениям языков и прерывистым вздохам. Он боится лишь что не сможет больше без этого жить, и все равно наперекор хочет испытать всю сласть лишь с одним человеком рядом с собой. Сынмин хочет слышать этот сдавленный стон снова и снова, как заведенную пластинку, чтобы этот отзвук чужого наслаждения никогда не схлынул и остался внутри него. Он запрячет его, глубоко, прямо под ребрами, чтобы никто не увидел, никто не нашел и не посмел отнять. Сынмин хочет отпечатать под кожей каждый вздох, каждую улыбку Минхо, как выгравированную тату, как самый тонкий след, лишь бы он остался подольше. Сколько бы ни прошло времени, он хочет, чтобы эти касания будоражили его тело, его душу. И прямо сейчас, в этих теплых руках, он приоткрывает рот, принимая поцелуй, тихо хнычет от удовольствия и обвивает шею старшего руками, гладит её пальцами, чувствуя, как в ответ на его прикосновения эта кожа покрывается мурашками. Его сводит с ума мысль, что Минхо дрожит под ним, что он способен пробудить в нём живые эмоции, и вызвать лишь одним касанием яркую реакцию тела. Сынмин хочет исследовать каждую клеточку, изнежить и усладить все потаённые желания старшего, и удовлетворить свои собственные, что в каждый момент их близости сгущаются нервным комочком и крепнут где-то внизу живота. Их отношения длятся всего ничего. Их отношения это всегда что-то сумбурное, странное, резкое, но в них столько страсти и неги, что Сынмин не может от них отказаться… Минхо его поглощает в своем хаосе, и Сынмин понимает, что спокойный и уравновешенный мирок, что он построил вокруг себя, как защитную стену, давно раздроблен. Но ему не жаль ни одного дня, что он провел с Минхо в этих лабиринтах, и он повторил бы все от начала до конца. Даже каждую ссору, каждые слова произнес бы в слух, и каждый поцелуй повторил бы снова и снова… Это не идеально, это не романтично, это не так, как в книжках, но ему глубоко наплевать. Эмоции берут вверх, и Сынмин не осознает, как загнанно шепчет в губы: — Я хочу быть с тобой. Я согласен. Я хочу… Минхо… Ли аккуратно разрывает поцелуй, замирая, и, наконец, улыбается ему в губы, не отстраняясь ни на миллиметр. — Мышка, у тебя осталось еще четыре дня на подумать… Сынмин распахивает свои полупьяные зрачки, услаждая слух низким тембром старшего, что после ласк хрипит, но этот отзвук до боли приятен. — Ты уверен, что не передумаешь? Сынмин слегка отстраняется, чтобы заглянуть в лицо, смотрит на искусанные припухшие губы, наблюдает, как тяжело дышит старший, и качает головой. — Я ни в чем не уверен, но хочу попробовать. Ты ведь тоже мне сказал, что хочешь попробовать тогда… на набережной. Можем мы начать с малого? Минхо задумчиво смотрит в ответ и молчит. Сынмин от этого затишья немного теряется: ему кажется, что он сейчас задохнется, если Минхо вдруг усмехнется и скажет, что такой расклад его не устраивает. Может быть, Минхо думает иначе. Может, у них не совпадают мысли, и Сынмин станет чем-то не серьезным, лишь отголоском прошлого, и это ужасно давит. Ведь в глубине души Сынмин понимает, что у него кажется всё серьёзно. — Я же тебя не отпущу, — произносит тут Ли, чем заставляет сердце Кима зависнуть на долгих несколько секунд. Он ловит растерянный взгляд, желая убедиться, что Сынмин понимает, на что подписывается. — Я готов попробовать и начать с чего угодно. Но ты от меня уже не отделаешься, если сейчас ответишь. — Я согласен, — кивает Сынмин, облизывая влажные губы. Он и не собирался отделываться от него. Конечно, нет. — Значит… с этой секунды ты мой, — голос Минхо звучит уверенно, настойчиво, и он смотрит теперь пристально, ожидая реакции. Но Сынмин снова кивает. Минхо будто не верит, и переспрашивает: — Ты хорошо подумал? — Не вынуждай меня передумать сейчас, Минхо… — скорбно тянет Ким, и утыкается ему в плечо. Если Минхо продолжит, то он может и струсит. — Сынмин-а… — Минхо приподнимает его голову и упрямо смотрит в глаза. — Не передумай. Не говори мне завтра, что ты ошибся. — Сынмин снова кивает. Старший вдруг улыбается как-то хитро и щурит свои глазки: — Не боишься, что я тебя съем? — Нет. Минхо многозначительно кашляет, и бросает взгляд вниз на их бедра и то, что таится между. Сынмин краснеет, ведь сидит на его коленях с раздвинутыми ногами, обхватив его бедра своими. И кажется (нет, он уверен), понимает этот намек. Минхо возвращает ему свой взгляд, что жидко пылает черным, и говорит тихо, словно предупреждая, но констатируя, как что-то неизбежное: — Если ты мой, то весь. Без остатка. И всё, что там, тоже моё. И только моё. И я заберу то, что принадлежит мне. Сынмин сглатывает, и жмурит глаза. Его пробивает мелкая дрожь и он цепляется за его плечи сильнее, будто боится упасть. — Подумай… — слышит он шепот над ухом, и мурашки вгрызаются в позвонки. — Если ты согласен, то больше не позволю тебе сбежать. Даже если ты попытаешься, я поймаю тебя и верну обратно. Точно хочешь быть со мной? — А ты? — это все, на что хватает ему сейчас сил. Минхо не заставляет себя ждать и отвечает уверенно: — Хочу. Очень. Сердце разламывается, слыша эти слова, и Сынмин захватывает его в плен своих рук, обнимает крепче, чем прежде, боясь открыть глаза, боясь, что этот мимолетный порыв сейчас рассеется. На губах отсвет чужих, они всё ещё горячи. В груди распускаются полевые цветы в надежде слиться с чужим сердцем, и в животе порхают те крохотные бабочки, что кажутся больше не эфемерными, будто бы они готовы поселиться в его душе навсегда. — И я, — еле выдыхает Ким, набираясь храбрости прямо сейчас, чувствуя, как в груди все трепещет, как мурашки уже съедают его живьем, и все равно приятно, до одури приятно, когда он добавляет: — Хочу быть с тобой, Ли Минхо. Старший касается его щеки губами, медленно выдыхая сдавленный воздух в груди, будто отпуская напряжение. Сынмин чувствует, как кошачья улыбка растворяется на его коже. Голос Минхо становится мягче, когда он произносит: — Я все-таки догнал тебя, мышка. Наконец. Правда? — Мышь в лапах у кошки никогда не спорит и ничего не доказывает, — повторяет Сынмин тоже, что говорил почти четыре дня назад, и открывает глаза, выпрямляется, чтобы поймать чужие радужки. Глаза Минхо так сияют, что Сынмину больно в груди, он словно может потонуть в этой россыпи муската и ослепнуть от блеска янтарных огоньков. Он обхватывает его за щеки, и вынуждает смотреть на себя. — Только не гордись этим, ладно? Не вынуждай меня чувствовать себя твоей добычей. И я не буду с тобой милым, хён. Не надейся, что если я хочу быть с тобой, то забуду о себе. Мы должны быть на равных, хорошо? Не забывай, что я тоже парень. Будешь разговаривать со мной так, будто я какая-то из сотен твоих девчонок, я зашью тебе рот. Обещаю. Будешь бесить — я сам тебя сожру… не постесняюсь. — Напугал, — ухмыляется Ли, закатывая глаза. — С тобой никогда не было легко, так что я рискну. Мне и не надо, чтобы ты менялся. Ты уже другой со мной… этого пока хватит, а остальное — обсудим, — ладони вновь проникают под футболку и прохладные пальцы обжигают кожу. Сынмин кусает губы, выдерживая табун мурашек, чтобы ненароком не издать неприличных звуков, но они так и рвутся наружу. — Сейчас кто-нибудь войдет, — выдыхает он уже полный сожаления, что они в чертовом вагончике посреди съемочной площадки, и у них явно не осталось ни минутки для уединения. Минхо легко касается губами его шеи, кусает и тут же вылизывает, позволяя дрожи вновь накрыть младшего с головой. Секунды, и руки выныривают из-под хлопка, вынуждая на губах Сынмина отпечататься очередному вздоху разочарования — как же не хочется его отпускать от себя. Минхо в последний раз целует его в висок, и Сынмин приподнимается с чужих колен. Их ладони цепляются друг за друга, будто им не хочется разлучаться ни на секунду, но инстинкты срабатывают вовремя: дверь распахивается и в вагончик влетает Бинни, а за его спиной маячит Чан. Они громко смеются, и Сынмин с Минхо быстро отцепляются. Младший даже предусмотрительно делает шаг в сторону. — Вообще не удивлен, — зачем-то заявляет Бинни, и ловит хмурый взгляд Минхо. — Я про… кхм… неважно. — Вы что тут вдвоем делаете? — а вот Чан удивлен, еще как. — Не дрались, надеюсь? — С какой стати, — фыркает Минхо, направляясь к выходу. — Ты все еще не переоделся? — еще один удивленный взгляд лидера падает на Ли, оглядывая парня с головы до ног, что и вправду все это время оставался в своем образе для съемок. — Не утомляй, — бросает тот и выходит из вагончика. Чан и Бинни смотрят на Сынмина, что выглядит весьма взъерошенным, слегка красным, но жутко довольным: от него исходит свет, будто кто-то внутри его души включил лампочку, чтобы он грел и освещал этот мир для других, что погрязли во тьме. Бинни снова все понимает, и старается не ухмыляться, а искреннее недоумение Чана тут же выстреливает тирадой: — Вы что, правда подружились? Неужели перестали душить и бить друг друга? — Похоже, — неуверенно кивает Сынмин, не зная, как отреагировал бы на этот вопрос старший: стоит ли им притворяться дальше врагами или заключить образное перемирие для спокойствия других было бы правильным решением? — А я то уж собирался вас развести — думал, что Ли Ноу лучше переехать в наше общежитие. Ну раз все хорошо, то я только рад. Сердце Сынмина пропускает удар и он сглатывает. — Не понял… а зачем ему переезжать? — Визажисты позавчера заметили, что у тебя на шее синяк. Я никому не рассказывал, что у вас произошло, и ребята тоже держат язык за зубами. Но если в компании узнают, как вы калечите друг друга, то как я добренькими не будут. Так что, постарайтесь жить как раньше — можете огрызаться и не переваривать друг друга, но драться запрещено. Замечу еще какие следы на теле — разведу. Я уже предупреждал Ли. И тебя предупреждаю, Минни. Стаффы неустанно следят. А я все еще помню ваше прекрасное воскресение. Не распускай руки. Понял? — Я постараюсь, хён. Сынмин вздыхает, и почему-то неприятное предчувствие горечи засасывает, угрожая разбить его хрупкое счастье. Но губы все еще горят от поцелуев, тело помнит ласковые руки, и ему до боли хочется выбежать из этого вагончика и догнать Минхо, обнять его крепко-крепко. Сердце греет мысль, что в общежитие они вернутся вместе, и пусть он сдался и не выдержал эту выпрошенную неделю, у них с Минхо впереди еще много недель, и завтра, даже если они снова будут Ли Ноу-хён и Ким Сынмин, между ними останется эта тонкая связь. Сынмин очень хочет в это верить.

***