Жжёная карамель

***

Куда же летит этот мотылёк?

Удивительно, что несколько лет назад, когда ребята ещё жили все в одной общаге, прячась друг от друга за занавесками, Минхо на одной из трансляций почти орал, что никогда не сможет жить с Ким Сынмином. Хотя как-то уже делил комнату как раз-таки именно с ним в своё время. Возможно, причиной было то, что Сынмин знал его слабость — во сне Минхо разговаривает, ругается матом и даже может поздороваться. Сынмин находил это забавным. Но Минхо об этом не знал и такую сторону себя показывать Киму не хотел. В конце 2021 года, когда произошло распределение по новым общежитиям, Ли почти два месяца прожил с Бинни, Хваном и Феликсом, и был весьма доволен положением дел — саб-юнит DanceRаcha должен был быть вместе, это же удобно. Но все полетело в трубу, когда внезапно Бан Чан решил, что Минхо нужно переехать к младшим, чтобы позаботиться о них, ведь сам Крис вечно пропадал в студии (ну или убивал зрение детишек, разгуливая по общаге голым). Минхо сопротивлялся этой бредовой идее. Естественно. Послал Чана пару раз к херам. Только лидер настоял на своём и поселился в его любимой дальней комнате, а ему уступил свою — почти у проходной, впритык к ванне, еще и ближе всех к кухне. Минхо, когда впервые оказался в новом общежитии, словил шок. Особенно его взбесили пизанские башни — бесконечный поток коробок обуви с онлайн-покупок Йена и Сынмина. Вся эта вакханалия скапливалась в коридоре, угрожая завалить проход в его берлогу. Как тут до этого жил Чан — загадка. Хотя, он же "папочка", и своимм детишкам прощал буквально всё. В любом случае, Минхо люто ненавидел старшего ещё недели две. Кто бы мог подумать, что в итоге он не пожалеет о своём переезде. Во-первых, в этой общаге жил Джисон. Его соулмейт. Его любимый социофоб. Единственная радость из всего этого треша, что с ним приключился. А во-вторых, одним из этих младших был безумно бесячий его парень, что раздражал его нервы своими тёплыми карими глазками, пряча улыбку за ладошкой. Минхо не мог поверить в это глупое стечение обстоятельств, ведь Крис, сам того не ведая, привёл его к meog-isgam. А как Сынмин отреагировал на переезд Минхо? До потолка от счастья не прыгал, но и слёзы в подушку не лил. Они к тому времени со старшим общались уже гораздо лучше, чем прежде - год на DeKiRa все-таки возымел свои плоды и многое изменил. И все же младшему было неловко. Сынмин нигде не мог спрятаться: шёл в студию и видел там Минхо; репетиция — хён тут как тут; возвращался домой — и опять же старший рядом. Даже просто принять душ оказалось своего рода испытанием — делить одну ванную на двоих, рискуя быть застуканным в голом виде или увидеть Минхо в обнажёнке, никак не устраивало целомудренного младшего. Так что, нервное покалывание на кончиках пальцев для него стало обыденным делом. Но плюсы в совместном проживании все же нашлись — старший вкусно готовил и был чистоплотным. После него ванная блестела, как будто он туда и вовсе не совал нос. А его кулинария была и вправду превосходна. Вот это было замечательно. А в остальном… Ким с раннего утра видел как красивый человек маячит перед ним своими бёдрами и упругой задницей, роясь в холодильнике, жует его яичницу и блестит плутовскими глазками, облизывая масляные губы. А после хищно так улыбается и спрашивает: «А где мой кофе, Ким Сынмин?». Постепенно шутливые перепалки и споры ни о чем стали привычны, улыбки не столь натянуты. Парни смирились с положением дел — теперь им снова жить вместе под одной крышей. Перед объективами камер ребята были по-прежнему друг к другу абсолютно равнодушны. Особенно в этом преуспел Минхо: всем своим видом демонстрируя, что Сынмин для него самый странный человек на этой планете и ужасно раздражает. Только сам за кадром с упоением пил кофе, сваренный его донсэном, что неустанно отмывал кофемашину каждый вечер. Терпения на такое у Ли не хватало, а вот Минни был куда флегматичнее. В ответ на его заботу, Минхо регулярно кормил младшего изысками своей кулинарии, будто Сынмин его главный дегустатор. А тот и не отказывался никогда, скорее наоборот, делал заказы, прося приготовить «что-нибудь вкусненькое», когда у Ли выдавалось свободное время. У Минхо со временем вошло в привычку ждать его после съемок, чтобы вернуться вместе домой, с надрывом и громким воплем ворчанием соглашаться помочь с хореографией, и даже временами тихо гордиться за его успехи. Сынмин «заносчивого хёна» прощал за несносный характер. Он и прежде относился к нему с пониманием, и в свое время пошел поддержать, когда у Минхо состоялся самый первый эфир на Music Core. Однажды Ким даже ляпнул, что «Ли Ноу прекрасен сам по себе», чем удивил мемберов. Конечно, Сынмин всегда отличался прямолинейным характером, только приятные слова Минхо редко от него слышал. Так что, эта фраза оказалась для него действительно приятной и запомнилась. Постепенно у ребят появились общие привычки: например, они все чаще стали гулять по набережной у реки Ханган, Ким пристрастился к сундэ-кук и бесконечным спорам с Минхо о параллельной вселенной, где он был бы кем-то другим. Ли неустанно стебался, отрицая все возможные иные жизни Ким Сынмина, кроме как жизни вокалиста, и мысль стать режиссером была также высмеяна, как и детская мечта стать прокурором: «Будешь снимать сплошную романтическую фигню» изрек старший. Младший ужасно злился, и бухтел, пытаясь доказать, что он так-то смотрит и другие жанры (редко, но блин, все же смотрит). А потом Ким ему мстил — они смотрели его «романтическую фигню» и оплакивали безвременный уход очередного ковра Минхо. Правда, месть была недолгой — Сынмина шлепали каждый раз по заднице до красных пятен на мягких полушариях, смачно так, с применением легкого насилия и гневных угроз. А шатен смеялся, никак не планируя покупать своему хёну новый ковёр и тем более меняться, даже ради него. По утрам Ким продолжал готовить старшему завтрак и варил кофе, а как-то в феврале даже подогнал подгоревший шоколад (Ким впервые попытался приготовить его сам, однако, он и выпечка — вещи несовместимые). Через месяц Минхо вернул ему эту услугу в «Белый день» — не хрустящее печенье и предложение заняться боксом. ...Для всех они были странной парочкой Gagwans, что открыто недолюбливали друг друга, словно ядовитая ухмылка и язвительные речи — примитивная манера общения для людей, расхаживающих по лезвию бритвы на босу ногу. Но с начала их совместного проживания парни удивили мемберов своеобразной дружбой: Ким начал заботиться о Минхо, и превратился в его личную пельмешку — не отлипал, - а тот, в свою очередь, перестал прожигать младшего холодным взглядом, и вымученно терпел все шалости. Только никакой концепт разведёнок не мешал им искать друг друга глазами. Особенно это стало заметно Бинни во время турне Maniac в 2022 году: у Ли и Кима появилась привычка выходить из общей линии во время общения со стэй, и переглядываться. И при каждом взгляде друг на друга лица светились какой-то застенчивостью, улыбка не сползала с губ даже у грозного Ли Ноу. Бинни заметил, что ребята и контактировать стали как-то слишком много: то дотрагивались друг друга невзначай, то шлепали по заднице, или одобрительно похлопывали по плечу, а еще постоянно улыбались, как шизофреники на таблетках. А ведь были времена, когда на памяти Бинни эти двое старались даже лишний раз не касаться друг друга. Мемберы удивлялись тому, как Сынмин и Минхо оказались способны общаться, и, более того, проводить время наедине, уделяя друг другу внимание, хотя, казалось бы, им обоим такое и не нужно. Но все равно они удивительным образом притягивались, как в законе физики минус и плюс. Особенно когда им в лицо никто не тыкал камерой и не слепил глаза фотовспышкой. Мемберы стали замечать, что Минхо и Ким, между прочим, чем-то похожи: например, оба упрямые и своенравные, с сильным характером и на редкость крепким внутренним стержнем; они искусно умеют управлять эмоциями, а еще нервировать других — настолько могли спеться, что объединялись против кого-то из ребят и вдоволь издевались, правда каждый в своей манере. Настолько разные с виду, но при этом сочетаются. Такой вот пазл и тетрис. А еще, несмотря на все свои противоречия, эти двое никогда крупно не ссорились. Первым всегда остывал Сынмин — отбегал на безопасное расстояние, злорадно хихикая. Минхо же над ним посмеивался. По мнению мемберов, Ли обожал дразнить щеночка и приходил в дичайший восторг, когда удавалось вывести того из равновесия. Но если же сам Минхо не выдерживал чужого напора, то демонстративно, причем очень громко, утомленно вздыхал и гордо уходил в закат, лишь бы не сталкиваться с Сынмином и ненароком не придушить. Чанбин вообще считал, что Минхо дурно влияет на Кима — младший научился распускать руки и шлепать все попы подряд; очень виртуозно, просто на грани быть прибитым табуретом, остроумно подшучивать, вобрав весь свой интеллект и приправив это злорадством Минхо; Ким плел из этого единую нить, и вся эта гремучая смесь двух стилей в его руках превращалась в изысканный стеб. Вроде и не оскорблял, и даже не употреблял ни единой нецензурной лексики, но мог так сильно задеть самолюбие другого человека, что от его "шуток" хоть стой, хоть падай, или беги за ним с ружьем наперевес. Хёнджин ловил Минни на цитировании старшего и раздражался вечно прекрасным настроением аж с раннего утра. Пока все пытались разлепить глаза и орали: «Поднимите мне веки!», щеночек, как перепивший энергетиков подросток, бегал вокруг съемочной площадки и гавкал свое «Монг-Монг» и «Рав-Рав», не затыкаясь ни на секунду, и настолько широко улыбался при этом, что брекеты лопались. Только вот Сынмину было абсолютно плевать на все эти замечания. До поры до времени, конечно. Находиться рядом все 24/7 с Минхо стало сложно. Видеть по утрам - слишком привычно, а вот не видеть — тяжело. Варить кофе стало опять-таки привычно, а вот завтракать без него — одиноко. Его симпатия мало-помалу начала расширять пределы допустимого и дружба со старшим стала уже необходимостью. Сынмин научился краснеть и бледнеть слишком быстро, вкупе прибавилась привычка робеть и тушеваться, а мозг начал рядом с ним просто отключаться. Минхо не выдавал ничего похожего, наоборот, вдруг стал куда молчаливее, отстраненнее, и на близком расстоянии в глаза смотреть не решался. Их взгляды пересекались на уровне 0,0001 секунды. Только даже в таком случае этот взгляд чёрного омута с крапинками янтаря все равно устремлялся лишь к Сынмину, чтобы не оставить его одного ни на одном из их концертов. А Сынмин по-прежнему делал шаг в сторону: отступал, чтобы поймать этот раскосый кошачий взгляд. Каждый раз. Он должен был убедиться, что Минхо пойдёт за ним. И Минхо шёл. Всегда. Наверное, Ким сам не замечал как от этой мелочи на лице расплывалась улыбка. Слишком счастливая. Слишком понятная… В апреле Минхо выбрал Кима, как единственного мембера с кем хотел бы жить только вдвоём, потому что Wan-chanварил бы ему кофе. Японские фанаты оффлайн ивента возможно и поверили такой причине (нет, не поверили), а бедный Сынмин вновь словил знакомый трепет в груди. За прохладной зимой наступила долгожданная весна полная колючих ошибок: взгляды украдкой, робкое смущение и яркие улыбки, так и не выученный «Собачий вальс», и разлетевшиеся белые капли нотных листов. И всего единственный раз, когда Сынмин позволил себе так долго смотреть на старшего на таком близком расстоянии, что заметил все отблески чужого взгляда. Когда-то давно он спрашивал у Минхо, почему его зрачки так дрожат, только тогда старший так и не дал ответа, одарив лишь гневом, что отпечатался в памяти Кима, как сухая насыпь на той забытой крыше… Человек подвержен эмоциям. Ким Сынмин умел их контролировать. Но не так виртуозно как Ли Минхо. А тот в свою очередь словно нарочно эти эмоции ему дарил. Безудержно. Внахлест. С лихвой. Радость, гнев, страх, грусть, счастье, и боль — Сынмин рядом с ним научился чувствовать весь этот спектр. Может, на основе этих эмоций зародилось и чувство. Первое. Тонкое. Скрытное. Ким даже не заметил, как уже потерялся в этих янтарных глазах, как слепо летел к свету тусклого маяка, не понимая, что чужой хаос поглощает его аккуратный мир. И в первые же дни мая случилась ссора. В их любимый понедельник. После репетиции Минхо купил ему кофе и невзначай упомянул, что сегодня он собирается пойти на набережную. Обычно Сынмин всегда просился пойти с ним и Минхо не отказывал. Прежде после записи на DeKiRa они возвращались домой, переодевались во что-нибудь тёплое и тайком сбегали на набережную реки Ханган. После завершения эры DeKiRa и распределения по новым общежитиям, эти прогулки стали совсем редкими. Но осенью 2022 года у реки Минхо загадал желание на падающую звезду и его тёплая рука накрыла ладонь Кима. Кто же знал, что желание старшего исполнится и сердце младшего больше никогда не сможет забыть этот день. Но в этот раз всё пошло не так — Сынмин воспринял намёк Минхо в штыки. Он смотрел на мягкий взгляд, вернул кофе, и заявил с полной уверенностью в голосе, что больше не планирует отмораживать свои конечности. Когда Минхо удивленно выгнул бровь и просто молча уставился на него, явно не такой реакции ожидавший, Сынмин струсил. Нервные клетки не выдержали, и Ким, что со сцены мог так смело бросить старшему своё «나 좋아하나 봐», не решился озвучить эту фразу напрямую. Ему стало слишком страшно показаться слабым, уязвимым, обнажив свои чувства. И вместо этого из уст вылетела иная с совершенно неприемлемым и тупым контекстом фраза: «Тебе больше не с кем гулять? Может, твое одиночество составит компанию?». Когда слова застыли в воздухе, разбившись о потускневший взгляд старшего, Сынмин рассчитывал, что тот назовет его язвой, и будет дерзить в ответ, а может, наконец, скажет: «Я хочу с тобой». Но попытка спрятаться за своими колючками, робея спросить, почему именно с ним этот человек хочет гулять на набережной, с треском провалилась. Минхо на удивление не огрызнулся. Только холод потухших глаз сказал больше слов. Поставив перед ним стаканчик с кофе, он как-то небрежно усмехнулся, стирая свой мягкий взгляд, и ушёл. Чужая душа и правда потёмки. На камерах, конечно, они вели себя как обычно, терзая друг друга короткими взглядами и колкими фразами, изредка улыбаясь и контактируя насколько это было возможно. Всё по сценарию. Всё по накатанной. Только стоило софитам померкнуть, съемкам завершиться, как старший не перекидывался с ним и парой фраз. В общежитие они возвращались молча, и Минхо уходил к себе, плотно прикрыв за собой дверь. Никаких совместных вечеров, дегустации новых блюд, шуточных перепалок, споров ни о чем и обо всем. Кофе по утрам остывал, яичница так и оставалась не тронутой. Младший превратился в пустоту. Сынмин никогда не задумывался об отношениях будучи трейни, и тем более с момента дебюта. На эти романтичные истории времени у него не было. Как и желания. Просмотра дорам ему вполне хватало, чтобы расслабиться и отвлечься. Сынмин предпочитал тратить каждую свободную минуту только на самосовершенствование, пытаясь стать достойным звания главного вокалиста SKZ, чтобы больше никто не писал ему, что он лишний. Поэтому Сынмин неустанно тренировался, и в силу своего упертого характера добивался результатов и преуспевал во всем, к чему только проявлял интерес, ведь привык доводить любое дело до конца, отдавая всего себя. И ценил это качество в других. Может, поэтому его так мотивировал Ли Минхо — человек преданный своему увлечению, отдавший всю душу в это дело, любивший сцену действительно искренне. Сынмин восхищался способностью Минхо управлять своим телом, используя мощность мышц и естественную энергию, ловко комбинируя все возможности для отточенности каждого движения. Его танец всегда был четким, хлёстким, мощным, без единого нажима; гравитация и вправду была ему понятна и подвластна. Может, поэтому Минхо никогда не истощал запасы своей силы, и каждый его танец казался непринужденным. Этот человек действительно понимал танец с точки зрения логики и артистичности. Смотреть на него было в удовольствие. Конечно с возрастом физиология брала свое, и иногда за просмотром очередной «романтичной фигни» Сынмин представлял как бы поступил на месте главного героя, хватило бы ему смелости признаться в своих чувствах, и решиться поцеловать девушку. И каким интересно может быть поцелуй на вкус. И будет ли кому-то приятно, если он дотронется своими губами чужих. Сердцу Кима тоже хотелось любить. Быть кому-то нужным. Чувствовать рядом тепло, не утопая в одиночестве, имея право коснуться человека, что примет его таким, какой он есть со всеми недостатками. Очень хотелось… Только его глупое сердце уже билось неправильно, и кроткий взгляд кофейных зернышек устремлялся не на того человека. Он, чей язык требует дрессировки, стеснялся подойти первым и извиниться за своё хамство. Да и будем честны, гордость не позволяла. Ким понимал, что все это нервы. Он понимал, что хотел задать вопрос иначе, мягче, но оказался слишком труслив. Он корил себя за их разногласие, но не мог найти сил исправить ситуацию. Чужой холод медленно, но верно травил его решимость. Ким был разочарован не только в себе, но и в Минхо, думая, что человек, которым он так восхищался, кого за этот год посмел бы назвать своим другом, оказался весьма мелочным и обидчивым, к тому же злопамятным. Сынмин по натуре был чертовски спокойным и уравновешенным молодым человеком, довольно добродушным, хоть и вредным. Только прежде ему и вправду нравилось бесить старшего. Показывать свои колючки и кидать насмешливые взгляды, наблюдать, как в чужих жилах закипает кровь, видеть, как эти чёрные глаза блестят от задора ответить ему той же монетой — все это его забавляло, все это было привычным. Но ещё никогда он так откровенно ему не хамил. И еще никогда реакция Минхо не была настолько оглушающей в своей тишине. После ссоры Сынмин еще какое-то время рассчитывал, что пройдет пара дней, и все вернется на круги своя, ведь после любого конфликта наступает мир. Только ничего не менялось. И чем дольше растягивалось это затишье, тем сильнее Сынмин скучал по прежним временам. Не хотел, но скучал по разговорам с Минхо, по его теплому взгляду, этой задорной улыбке и хмурым бровям, громкому голосу, покрикивающему ему: «Эй, Ким Сынмин!»… Всего этого ему не хватало. Отказаться от чего-либо, к чему ты так привык, с чем ты так сроднился — ужасно тяжело. Видеть, как Минхо отводит от него взгляд, как демонстративно игнорирует его существование, оставляя за чертой, внутренне стало раздражать. Сынмин порывался подойти и поговорить, перевести все в шутку, хлопнуть Минхо по плечу и спросить: «Забыли?», но так ни разу и не решился, и он постепенно начал себя ненавидеть. Потому что ему это не нравилось. Ему не нравилось быть таким слабым, терять контроль над своими эмоциями, утопать в каких-то странных чувствах к человеку, коих к нему быть не должно. Априори. Скучать по человеку, кто не испытывает к тебе того же — мука. Тосковать по голосу, что больше не звучит рядом с тобой, не видеть тепло в глазах, получая лишь пустоту в ответ — больно. Ким хотел бы быть тоже таким холодным и равнодушным, и больше не пытаться переступить невидимую грань, которую так искусно провел между ними Минхо, а после этой нелепой стычки обвел ее еще более жирным контуром, чтобы Ким не забывал насколько они далеки. За две недели расстояния Сынмин привык к мерзлому льду, что окутал его душу в эту раннюю весну. Он больше ничего не ждал, ни на что не надеялся, не пытался смотреть в сторону Минхо, и предпочел запаять свои странные чувства глубоко внутри. Только на душе легче не становилось. Внутри образовалась дыра. Огромная пустая дыра. А ночами он залипал на эти темные радужки на холодном экране смартфона, ведь больше не видел этот взгляд вживую. Минхо вообще больше не смотрел на него, а если и ловил случайно его кофейные зернышки, то тут же отворачивался. И это ранило больше всего. Никто из ребят не придал значения их очередному разделению. Никто не понял, что между ними произошло. Эти двое умели прятаться — каждый за своей маской commedia dell’arte. Что творилось внутри их душ было неведомо. Казалось, что все как всегда — разведёнки снова развелись, и это снова лишь на время, ведь они никогда крупно не ссорились, не дрались, и тем более не выясняли отношения. Эти двое были слишком скрытными и приучили других не лезть в их жизнь. Только на деле между ними была всего лишь тишина. Настолько сквозящая, сковывающая своим мраком, что страна глухих и то была бы куда ярче, звонче, чем это оглушающее забвение. Ким Сынмин никогда не плакал, не ныл и не жаловался. Он не любил проявлять свою слабость на людях. Всю боль он привык прятать в своей личной Марианской впадине, чтобы никто не смог увидеть в этом весёлом игривом щеночке живого человека с живыми эмоциями. Это слишком обнажает. Вынуждает раскрыться и стать уязвимым, и у любого извне появится шанс усомниться, поставить подножку и влепить в миловидное личико немиловидную критику. Хейта ему хватало по жизни с лихвой, как и всем остальным. Лишний раз давать повод нитизенам назвать его слабаком, Ким не желал. Он как и ребята за эти годы очень умело научился носить маски и прятать свое настоящее «я». Терпеть до последнего. Только когда ты всё слишком долго держишь в себе, даже твоя Марианская впадина может переполниться до краев и все запрятанные чувства, вся боль и все эмоции выплеснутся наружу. Обрушатся, как приливная волна, смывая все на своем пути. И эта точка невозврата наступила. По дороге домой Сынмин встретился со своим другом, которого не видел уже два года, и радостная встреча перетекла в самозабвенное распитие соджу в переулке неоновых огней Инсадона. Ким нажрался, как свинья, и горланил в vip-зале караоке свою любимую песню 취중진담. Только теперь она разрывала сердце, став ответом на всю боль, что захватила слабую душу.

언제나 네앞에 서면 Всякий раз, когда я стою перед тобой 준비했었던 말도 Я готов сказать это тебе, 왜 난 반대로 말해놓고 Но всегда говорю обратное. 돌아서 후회하는지 Обернись, пожалуйста, я пожалею об этом потом, 이젠 고백할게 Но теперь признаюсь, 처음부터 너를 사랑해 왔다고 Что любил тебя с самого начала. 이렇게 널 사랑해 Я так сильно тебя люблю. 어설픈 나의 말이 Даже если мое небрежное заявление 촌스럽고 못미더워도 Кажется банальным или невероятным, 그냥 하는 말이 아냐… Это не то, что я говорю просто так… 두 번 다시 이런 일 없을거야… Я, наверное, больше никогда не буду делать ничего подобного…

Когда-то он сам исполнил эту песню на шоу Ли Муджина. В тот раз Минхо его впервые похвалил. А Ким поймал этот взгляд: мелкие крапинки янтаря в чёрном небе сияли только для него, дрожа, ослепляя в тишине кафельных стен их совместной ванной. Всего на секунду Минхо позволил себе быть с ним робким. А Ким неосознанно для себя впустил его в свое сердце. Вечер пьяной ночи завершился, а Сынмин выползал из машины не реагируя на слова бедного менеджера, что просил натянуть маску повыше и сохранить хоть какую-то конфиденциальность. Киму просто было плевать. Вообще на всё. В том числе и на менеджера. Он впервые в жизни так сильно напился и был слишком далёк от всего вокруг — в его голове туманной дымкой плыл тот вечер, когда он запомнил его взгляд. Ему всего-то хотелось закрыть веки, чтобы снова увидеть этот свет огней на тёмной радужке чужих красивых глаз. Дыра в груди заросла осокой, и затвердела, как мерзлая земля без капли дождя в последний день осени. Было больно. А Ким всё равно продолжал петь свою «Пьяную правду», и смеялся над собой, над своей слабостью, ведь больше не видел эту робость. Он хотел хотя бы сохранить воспоминание, мыслями уйти в тот момент, когда его сердце забыло как биться… Ноги плелись к лифту, ладони вытирали непрошеные слёзы, а на губах всё витала улыбка, широкая пьяная улыбка, смешиваясь с солеными дорожками одиночества. Ким напевал свою грустную мелодию, пытаясь вставить ключ карту к кодовому замку, а она все захлопывалась и он никак не мог выловить злосчастную ручку; он продолжал повторять слова, скидывая обувь прямо у дверей снаружи, чтобы на цыпочках проскользнуть тенью в их коридор, но его всё равно ослепил свет. Свет, что столкнул его лицом к лицу с человеком, который избегал его две недели, чей взгляд он пытался вспомнить всю дорогу до дома в пьяном омуте, с тем, кто столкнул его к краю пропасти. Минхо тогда впервые заговорил с ним с того самого понедельника, и был далеко не ласков, язвил и топил в своем равнодушии. Сынмину было снова смешно. Он сидел на нем, прижав к паркету, желая ответить тем же, ничем не показать насколько ему тяжело, как сильно он эмоционально подавлен. А еще хотелось старшему врезать. Пересчитать его красивые ребра до хруста. Высечь бровь до крови. Вырвать эту копну цвета виски, чтобы локоны волос остались между пальцев, и эта мята впиталась в кожу. Вцепиться зубами в оголенный проводок на шее, что так яро отдавал ему свой пульс. Хотелось выплеснуть всю боль, которую Минхо в нём взрастил, чтобы Минхо сам в ней потонул. И внезапно в пьяной голове появилась не менее пьяная и дерзкая мысль: а что если украсть поцелуй? Он заставит старшего сгореть со стыда, а сам найдёт повод избегать этих раскосых кошачьих глаз и больше не мучиться. Он подарит себе первый. И забудет. Ким на тот момент уже слишком запутался в лабиринтах собственного разума. Он сам не понимал, почему в душе такая смута. Почему именно этот человек вынуждает его чувствовать столько боли и радости, столько тоски и тепла, и почему он так безумно по нему скучает, хотя видит его каждый день, но всё равно нуждается в желании хотя бы коснуться, словно между ними пропасть; всё равно хочет снова получить улыбку в ответ вместо этой холодной тишины. Может, он глуп? Может, он просто растерял свою гордость? Может, просто боится признаться даже самому себе, что этот человек единственный, кто ему по-настоящему дорог. Кто нравится ему просто так. Без причин. Искренне. И ему не нужна его дружба. Ким сорвал свою боль одним действием. Только остановиться… не смог. И новая боль пронзила сердце, кольнув острыми копьями стрел: «Господи, да что с тобой?! Ты вообще соображаешь, кто я?!»… Соображал. Понимал. Жалел. Медленно умирал от своего поступка, сам сгорая со стыда, и пытался бежать. Пытался укрыться, растеряв остатки рассудка в пьяном бреду, позволив соджу, наконец, проникнуть в мозг, чтобы перед глазами была лишь муть, чтобы в ушах звенели слова, как отголоски тьмы, чтобы не видеть разочарования в его глазах. Хотел спрятаться, и громко, во всё горло, во силу адовой боли рассмеяться в пустоту, расхохотаться, грубым басом убивая свою плоть, и стать бесчувственным куском гранита, чтобы больше не испытывать в своей жизни ничего подобного. А этот человек не отходил и продолжал его морально душить. Касался, близко, слишком близко. Жар чужого тела пробуждал желание сдохнуть от этих непрошеных чувств. Гадкий язык нёс чушь, лишь бы сломить чужой дух, тело ломало чужие руки, и пальцы клацали бляшкой ремня бесстыдно стягивая брюки… Взять бы да и забыть этот ужас ночи. И память почти что учтиво согласилась на эту мольбу. Только трезвое утро все равно наступило. Отместка пришла моментально. В лице Минхо. И сколько бы Ким ни пытался сопротивляться, он обрушился на него как тайфун, и снёс с пути всю их природную робость и прежние отголоски застенчивости. Это Сынмин стал тем, кто все начал? Он стал тем, кто выскреб из чужой души потаенные мысли? Это он виноват, что они оба потеряли над собой контроль и оказались на перепутье?.. Калейдоскоп последующих дней вовлек их обоих в ту область отношений, куда не ступала нога от слова вообще ни разу, никогда, ни с кем, ни за что. Тем более такого опыта не было у юного Ким Сынмина. Ласки Минхо оказались безумно желанны, до одури приятны на вкус, вынудив его стать таким слабым и безвольным, что острый язычок теперь уже не колет, а заплетается, руки не бьют, а тянутся к чужой, желая переплести пальцы и прижать к груди; и сердце тлеет, желая признать, как внутри все горит, и душа вот-вот выпорхнет из бренной оболочки ради него. По характеру весьма спокойный, не блещущий истеричной эмоциональностью, неуправляемый ни под чьим напором, свободолюбивый, неимоверно упрямый Ким Сынмин вдруг из-за единственного человека на этой земле потерял себя прежнего. Он, что умел проявить твёрдость характера и даже вспылить, в словах быть острым и едким, а в желании сделать всё по-своему — нетерпеливым, парень, что никогда не сдавался, и не уступал, рядом с другим человеком был готов измениться. Может, потому что за долгие годы именно он привыкал ко всем его колючкам, ломая каждую из них потихоньку одну за другой, и незаметно для Сынмина подмёл его под своей доминантой игрой. Теперь он действительно его meog-isgam. Прежний Ким Сынмин растворялся, оставив легкое напоминание о себе где-то на задворках рассудка. А новый хотел только затеряться в чужих губах, целоваться до синевы, и послать к черту всю свою гордыню и независимость. Целоваться с Минхо. Сынмин никогда бы не подумал, что поцелуй может вскружить голову и опьянить, разлиться теплой волной по венам, окутывая все тело негой. И откуда ему бедному об этом знать, если он никогда не испытывал этого чувства наяву. Он лишь читал об этом, и представлял себе, каким бы был его первый. Только и в голову тогда не приходило, что поцелуй будет с парнем. И тем более он не думал, что ему так понравится. Стыдно признавать, но целоваться с Минхо и вправду чертовски приятно. Внутри Кима все трепещет, губы горят, ресницы от дрожи роняют слёзы, а голос оседает в глубине, не в силах произнести и фразы. Первый поцелуй. В омуте пьяной ночи. Под давлением душевной боли. Под давлением его горьких мук… Ким даже не мог вспомнить, что чувствовала тогда, заламывая чужие руки и шепча «Помолчи». Только мягкость плоти и собственное смущение. А в комнате отдыха поцелуй был недолгим. Его оказалось слишком… мало. Но, господи, каким он был нежным, робким, таким желанным для обоих… Поцелуй, что украл у него Минхо в той ванной, обжёг кожу. Он сжёг его до пепла, вышибая воздух из груди, уничтожая последние крохи разума в стенах кафельных плит. Сынмин в ту секунду ненавидел себя, ведь как бы не был зол, как бы он не утопал в своем отчаянии, думая, что всего лишь игрушка в чужих руках, всё равно хотел, чтобы губы Ли целовали его. Именно его губы. А минувшей ночью… Что можно сказать о прошлой ночи безумия? Ким вкусил сполна всю сладость этой сладкой прелюдии. Он утонул в этой нежности. Его поглотила страсть, и в голове поселилась мысль, что он хотел бы вырвать хотя бы денечек, чтобы вообще никуда не бежать, никуда не лететь, и никуда не выходить… Спрятаться за стенами в его руках и целовать. Неустанно. До последнего вздоха в легких. И обнимать. Крепко. Затеряться в зарослях чужих волос, и наконец признаться, как он счастлив быть именно с ним. С ним, чьи губы мягкие, аккуратные, с чуть вздернутой пухлой верхней, что оголяют его передние зубы, когда он слегка приоткрывает ротик. Чья улыбка греет его душу. А когда эти губы целуют, это слишком нежно, но стоит Минхо использовать свой язык, как этот поцелуй станет личной агонией Кима, первой ступенью к аду, к которому он сам так стремится. Минхо потрясающе целуется, лично на скромный взгляд невинного Сынмина. До дрожи в коленках. До сдавленных стонов. До хриплых криков в пустоту. Может потому, что губы Ли созданы для этого, может потому, что Ким наслаждается, чувствуя вкус именно его губ на своих. Когда Минхо лижет языком, кусает зубами, и проникает во влажный ротик, это… убийственно. Ким теперь это знает. И он подставит свой висок под этот курок, и сам расстелет дорожку к аду, чтобы вкусить эту терпкую сладость снова. ***

«Все, что мы делаем, это ужасно»

У каждого человека свой сценарий жизни. У каждого свой исход и свое начало. У каждого свое представление о первых отношениях в том числе. Не предскажешь себе, что твоей первой любовью окажется человек отличающийся от тебя, не имеющий общих черт, кроме как упрямого нрава, но единый лишь в одном — гендере. Ким тоже не ведал. Он впервые в своей жизни с кем-то в столь близких отношениях, и этот кто-то — Ли Минхо. Сам факт поедает кору головного мозга и все кажется неправильным, странным, нелепым и практически нереальным. Иерархия между ними есть не только возрастная, социальная, но и ментальная — гендер, как кость в горле. Он, конечно, не спрашивал у старшего, но был уверен, что Ли куда опытнее в этих тончайших материях, чем он. И сам факт того, что Ли Ноу из Stray Kids обожаем и пользуется бешеной популярностью среди девушек — неоспорим. «А куда ты то суешься?». Нет, конечно, Ким очень далёк от романтики, как собственно и от слова «девушка», и характер у него такой себе… прямой, как телеграфный столб. Но что делать, если сердцу не прикажешь? Какая-то часть Сынмина хотела бы вернуться в прежнее состояние анабиоза и так откровенно себя не вести. Сдержаться. Чтобы сейчас не было этого ебучего хёнджиновского «дискомфортно». Собственная слабость и безволие внутренне раздражали его своенравный характер, как болезненная ранка, что раскрылась и кровоточила. Внутри по венам растекался тягучий жидкий мёд, что сладок на вкус, но ведь послевкусие окажется в итоге… горьким? В тяжких раздумьях и нахлестывающей панике, смешанной с невероятным приливом пылкой страсти и сердечной нежности, Сынмин слепо летел к свету зная, что обожжет крылья и ему потом будет больно. Но его сердце хочет попробовать. И он надеется, что будет хватать ртом воздух и не задохнется, что воспарит к небесам и не убьется, камнем пав с высоты. Ему по-человечески страшно сделать шаг, но ноги уже бегут вперед. Разум ещё на тормозах тянет узду назад, а тело в жаре огня толкает на рельсы в поисках чужого тепла. Можно ли его страхи учесть за оправдание того, что с ним произошло на кухне? Оправдать его поведение? Сынмин вчера сгорал со стыда перед Йена, клянясь больше никогда так себя не вести. Но когда эмоции бьют по мозгам, а разум отключается, он уже себя не контролирует и не понимает, где находится. Возможно, именно его противоречивость натуры возвращала сейчас на место прежнюю границу, которую так умело расчертил между ними Минхо. Бедное сердце Сынмина уже успело совершить тройной тулуп, вынуждая тело остывать, и перед глазами все меркло. Он чувствовал, как эта разделительная полоса снова поскрипывает, обводит новый круг. Как бы Сынмин хотел, чтобы за этим кругом остался весь остальной мир, но только не он, чтобы Минхо забрал его с собой… Но прямо сейчас он смотрел на удаляющуюся спину старшего и не мог выловить ртом воздух. Нужно было сесть, чтобы не потерять равновесие, но тело окаменело и слушаться не желало. Прежнее забвение снова стучалось в двери, и Сынмин понимал, что эта ссора их снова разделит. Только выдержит ли он на этот раз? — Тебя долго ждать? Ким поднял на Минхо свои кофейные радужки, думая, что ему послышалось. — Что… прости? — Идём ко мне. Поговорим. Минхо стоял у прохода, слегка повернув голову, и Сынмин застыл на долю секунды, глядя в эти глаза. Мышцы сковало, дыхание сперло, и страх едкой смолой пробрался во внутренности. Ведь Минхо прямо сейчас искусно вспарывал его своим апатичным взглядом. Тем же потухшим цветом карих глаз, что и двумя неделями ранее, когда Ким предложил ему прогуляться со своим одиночеством — Минхо снова был в нем разочарован. — Я… я… — Не бубни, Ким Сынмин. Или ты идёшь со мной или оставайся тут. — Старший прошлепал дальше по коридору, не дожидаясь ответной реакции. Ким опустил голову, сглотнул подступивший ком и вытер потные ладони о края своих брюк, чувствуя, как руки до со пор покалывает от дрожи. Чужое раздражение перемалывало косточки, как кофейные зерна, оседая в желудке мелкой изморосью. Но мозг не успел нажать на тормоза, как конечности сами оторвались от пола и эти фиолетовые носочки последовали за Минхо. Разум все же что-то жалобно пискнул вдогонку, только тело явно работало вразрез со здравым смыслом. Сынмин шёл по коридору, глядя на чужую широкую спину, понимая — то, что случится между ними в ближайшие полчаса, может сломать его психику. Но все равно шел слепо за человеком, что был ему не безразличен. Они сделали не больше десяти шагов, завернули за угол, почти впечатавшись в ванную, и Сынмин открыл дверь, пропуская Минхо вперёд, а сам так и остался стоять у прохода, прислонившись плечом о дверной косяк. Он бегло оглядел чужую спальню, блуждая взглядом по знакомому периметру. Сынмин знает эту берлогу. Она, как ни странно, уютная: прохладная, светлая, весьма просторная. Эти четыре стены отличаются от его — у Минхо все очень минималистично. Ким бы не притронулся ни к единой вещи в этой комнате, потому что в глубине своей души может даже и рад, что они со старшим столь не схожи даже в мелочах. Ким неспешно изучал содержимое стен и невольно улыбка наполнила губы — ничего не изменилось. Слева от окна почти впритык к стене стоит кровать с высоким изголовьем из светлого бука, и не менее высоким матрасом, что довольно непривычно для корейцев, но Ли любит помягче и не любит маленькие пространства. Если бы Минхо спал на голом полу и накрывался толстовкой, Ким и бровью бы не повёл. Ведь старший может спать как угодно и где угодно (как собственно и все мемберы, лишь бы вырвать время на отдых): сидя на стуле, лёжа на полу, прислонившись к стене или к чужому плечу. Он может восстановить силы во время поездки в поезде, самолете или в салоне минивена. Минхо независим от внешних факторов. Но дом всё-таки есть дом. Тут нужна кровать. Ким смотрел на постель и представлял, как вечерами после утомительного дня старший заваливается на матрас, утопая как в облаке, а из-под постельного торчит только его макушка и острый нос, и на левом крылышке красуется родимое пятнышко. Почти у прохода по правую сторону от двери просторный шкаф орехового оттенка, прислонившись к стене, хранит все необходимое для удобства жизни хозяина комнаты, начиная от ручного пылесоса и заканчивая узелочками с аккуратно собранной и рассортированной одеждой (привычки не искоренить), и в этом шкафу — уверен Ким — нет ни единого намёка на беспорядок. Все на своих местах. Сынмин поднял взгляд на настенный органайзер, что висел над столом, где Минхо прикреплял различные записи, напоминания, и фотографии с мемберами, большинство из которых были с Джисоном, и, конечно, с его детьми: Суни, Дуни, и Дори. Ким больше не забудет их имена. Ким больше не перепутает их, даже если Минхо разбудит его ночью и сунет под нос селфи их лапок. Старший уже показывал ему пару раз фотки и видео своих детишек после того, как Ким чистосердечно признался на TwoKidsRoom — в чем был уверен тогда — хён воспитывает лишь одного рыженького Суни. После его удивленного: «Три? Я думал, что у тебя одна», Минхо начал как-то поверхностно относиться к младшему, намекая, что раз тот столь невнимателен и не особо интересуется жизнью своего хёна, то и ему незачем вникать в природу этой бесячей улитки. С того дня Ким смотрел все, что выкладывал Минхо в Bubble, не пропустил ни один VLive, вообще любые видео, фото, всё, где упоминался этот цундэрэ, а особо с каким-то больным пристрастием изучал всех его котов. Может, он просто хотел, чтобы хён все-таки заинтересовался его природой. Минхо на той съемке сказал, что завел кошек супротив популярному тренду на собак: «Я не ведусь на моду». И это была правда. Минхо — его личная загадка с хаосом в душе, тайна за семью печатями к которой не подобрать ключик, — не следовал тенденциям, и жил в каком-то собственном мире. Он не умел врать, и предпочитал отшучиваться, отвечать уклончиво, или вовсе отмалчиваться, если ему не нравился вопрос или тема разговора. Особенно он был немногословен с чужими людьми, но был таким же прямолинейным, и не выбирал выражения, когда ему что-то действительно не нравилось. В том числе и в быту. Например, когда младшие разрушали чистоту и порядок бесконечным потоком онлайн-покупок очередных пар обуви. Минхо называл младших многоножками с психическим расстройством и без зазрения совести, проходя мимо, пинал каждую новую партию, желая вырвать из этих коробок душу. Только от этого меньше их не становилось. Курьеры продолжали приносить все новые и новые кроссы, туфли, сапоги, берцы, тапки и сланцы. Сланцы Минхо прощал, ибо сам имел к ним слабость. Вообще к любой практичной обуви, ведь удобство для старшего было важнее роскоши. Идеально, конечно, если можно все это совместить. В то время как у Кима и Чонина (и даже Джисона) количество обуви переваливало за пределы нормы, у Минхо каждая пара была в единственном экземпляре, и каждая в классическом стиле без десятисантиметровых платформ и блестючих страз. И Минхо было абсолютно фиолетово на тот факт, что он, как айдол и человек с весьма хорошим материальным положением, может позволить себе какие-нибудь Christian Louboutin. Он вообще не понимал на кой черт ему дюжина туфель и херова туча бот, если все это может заменить пара хороших кроссовок. В них, что самое главное, танцевать удобно, и ходить пешком, подниматься в горы и спускаться с трапа, бежать по пересеченной местности и тягать железо. Стразы в этих делах ему не помогут. Но Ким соврет если скажет, что старшему не идут зауженные сапоги из тонкой кожи с голенищем чуть выше щиколоток, и сексуальные челси, нахальные джодхпуры, дабл монки на двойном ремешке, и плотные завышенные берцы на шнуровке, броги или дерби из замши, утонченные оксфорды, элегантные балморалы из гладкой кожи, и, конечно, грубые ботинки на тракторной подошве… Список можно продолжать бесконечно. Сынмин, имея малюсенькую слабость к обуви, откровенно любовался Минхо, на котором любая из этих пар смотрелась, как влитая. Как говорится, подлецу все к лицу. И широкие джинсы, и классические брюки, мягкие спортивки, и бесячие кожаные скини, настолько узкие, что невозможно не заметить, как от каждого движения под этой тканью перекатываются мышцы бедра. Ли все шло. Он мог разодеться как попугай или не вылезать из своих полосатых свитеров, носить рубаху нараспашку поверх футболок, пухлые бомберы с шарфом наперевес и дерзкие косухи с заклепками, мягкие кашемировые джемпера или прозрачные в сеточку кофты, выцветшие джинсовки в стиле 90-х и дорогие драповые пальто. Наверное, иметь такую фигуру, когда любое тряпьё смотрится как новый фешн-тренд, очень практично. На сцене Минхо выглядит всегда превосходно, во что бы стилисты его не нарядили. Ким вряд ли выкинет из головы его образ, как и перформанс на Back Door, когда Минхо убил его своим соло. Младший ожидал, что лучший танцор покажет себя во всей красе, но этот дьявол превзошёл все его ожидания — Ли в кожаных брюках, легкой муслиновой рубахе и портупее выглядел потрясающе. Все движения тела были отточены, выгравированы в воздухе, как тонкая ювелирная работа. 19-летний Сынмин давился слюной, перематывая видео по сотому кругу, прячась под толстым одеялом, чтобы никто из мемберов не заметил как от широты его выпученных глаз слёзные железы лопаются в кровь. Его внутренний артист в сотый раз уверовал в непоколебимую истину — Ли Минхо прирожденный айдол. Человек, на которого просто приятно смотреть. Невероятно красив. Безумно талантлив. Природа постаралась, вырезая эту живую скульптуру, и оказалась весьма благосклонна, одарив идеальным телом, которым тот виртуозно научился управлять. И этот красавчик теперь ждал его в своей комнате, стоя перед ним в чёрной футболке с закатанными рукавами, чтобы, видимо, Ким подох от вида его мускулистых плеч и венистых рук; и в сереньких спортивных брюках, что аппетитно выделяли его округлую подкаченную задницу. И в тапках. Ушастых сереньких заячьих тапках. И на носу очки. Круглые. Тонкие. А на лице — красота. Убийственная, если брать в расчёт взгляд, где пляшут тысячи чертей вокруг адского костра, вышибая из тебя дух. Его персональный херувим с дьявольской ухмылкой. Наверное, Ким Сынмин и вправду мог бы хлопнуться в удар, как шальная петарда, и разложиться на атомы, растворившись в пространстве рядом с таким человеком. Только этот карамельный шатен имел здоровую самооценку. Он красив. Чертовски мил. Высок. Строен телом (слишком строен для парня). И стоит ему смахнуть свои пушистые карамельные пряди, улыбнуться, и бросить на вас взгляд своих кофейных зёрнышек, как вы сами утратите рассудок, плененные его очарованием. Может быть, Минхо и позволил себя пленить, раз взгляда отвести уже не мог. К тому же, этот милый щеночек не так прост. Красота без внутреннего очарования слишком пуста, бессмысленна, как крючок без наживки. И еще не известно, что больше пленило Минхо — внешняя оболочка или все-таки начинка, ведь крючок у Кима весьма острый… Минхо в отличие от Сынмина не увлекался накопительством: не коллекционировал ничего, абсолютно, равнодушно, похуистично; никаких тебе смешных фигурок, комиксов, плакатов с любимыми артистами (Вонпилем, например); он не тащился от милых вещей, и не собирал «всякий хлам и сборище пыли». Даже в мелочах он предпочитал тратить деньги по делу, и когда ему захотелось побаловать себя ювелиркой, Минхо приобрел серёжки Tear of Glacier от корейского ювелирного бренда Wing Bling и кольцо от UNICEF, а в его гардеробе появилось пушистое голубенькое пальто от APIECEOFCAKE’s HOPE Think Together . Если Ким коллекционировал различного рода смешные мягкие игрушки, по типу Пикачу, то у Минхо единственной мягкой игрушкой в комнате был Либбит. Злой, красивый, дерзкий Либбит, что пристроился на столе рядом с ноутом. Но даже он получал меньше телесного контакта со своим хозяином. Эту роль на себя взял большой, пухлый, почти в пол роста с Минхо улыбчивый Кальмар, что скорее напоминал гусеницу. Этот везунчик регулярно лежал на постели старшего и спал с ним в обнимку, что было довольно… мило? Особо учитывая суровый облик его хозяина. Странновато, что этот хладнокровный, местами весьма грубоватый, не проявляющий никаких сентиментальных черт Ли Минхо в глубине своей души был не чёрствым сухарем. А Ким в свою очередь смотрел на эту пухлую гусеницу и хотел занять ее место. Тоже где-то в глубине души. Большая черная плазма прибитая к стене напротив кровати напомнила младшему как они с Минхо смотрели «Прибрежный городок». Спорили о Челентано, жёваном белье и натоптанном стаканчике виноградного сока. Сейчас на полу красовался очередной коврик. Мохнатенький такой. Серенький. Почти овальной формы. Ким смотрел на него и думал, что ему бы понравилось сидеть на нем в своей позе турка и жевать ростки маши. Явно он мягонький. В тот вечер Минхо попросил его спеть песню из дорамы. Ким попытался отказаться, может потому, что уже тогда его язык заплетался, и петь при нем о любви было… неловко. Но старший все же настоял. — Ты мне обещал, Сынмин. Пожалуйста. Ким в сотый раз поразился тому, как этот хамелеон на него влияет. Как Минхо может по одному щелчку пальца заставить его сделать то, чего он сам не хочет. Какой он был глупый тогда. Сынмин стоял у стены и пел, не открывая глаз, прячась за челкой жжёной карамели, краснея, и смущаясь. Но даже под пеленой затуманенного взора он всё равно видел образ Минхо. Видел его холодный взгляд, эти тёмные радужки, что сияли, как угасший след вспыхнувшей звезды, как они терялись в густых ресницах, когда их обладатель хищно улыбался; видел, как эти радужки подрагивали, словно огоньки, когда Минхо смущался, и как они гасли, когда Минхо застенчиво прятал их отсвет, чтобы не раскрыть своей природной робости. Еще тогда Сынмин должен был понять, к чему всё ведёт. Ведь он уже был влюблен в этот взгляд. Нужно было остановиться… Минуты отсчитывали свой бег. Минхо, что прошел в комнату, отложил поднос на краешек кровати и обернулся к шатену, едва заметно хмуря брови. Ким же не смотрел на него, а изучал тонкую трещинку на светлом паркете, рисуя по ней своим фиолетовым носочком незамысловатые линии. Заходить в комнату ему не хотелось. Вот никогда не боялся Минхо. Робел. Бесспорно. Стеснялся. Несомненно. Тушевался от одного лишь взгляда. Трижды да. Всему этому он научился рядом с ним. Но не трусил. Может, потому что когда Минхо злился, Сынмин предпочитал просто ретироваться. А теперь он столкнулся с этой чертой Ли Минхо лицом к лицу и убегать уже не мог. Сердце отбивало глухой ритм где-то в районе желудка, мысли придавили и черепушка почти раскололась от подгоняемого беспокойства, а на задворках просыпался прежний колючий Ким Сынмин, что откровенно ржал над новым. Здравый рассудок разлетался как обрывки календаря, гоняемый ветром по пустынной улице. Остатки разума все же предлагали развернуться и тихонечко свалить, найти самое нелепое оправдание (желательно без хамства), и бежать без оглядки к себе, зарыться в одеяло по самую макушку и не дёргаться. Только своенравный характер, что не терпел подчинения, не собирался строить из себя рохлю. Сынмин прекрасно понимал, что Минхо уже не в духе, что он сам его выбесил. Но как себя поведёт этот человек ему было неведомо, ведь прежде удавалось избегать конфликта со злым старшим. Однако Сынмин нутром чуял, что надо быть начеку с этим красивым хамелеоном — никогда не угадаешь, когда черт из табакерки выпрыгнет и оставит тебя с микроинсультом. И это было ни без основания. Как говорил Фрэнсис Бэкон, в истинной красоте всегда есть изъян. Человек не может быть идеален во всем, он же не кукла, чтобы вызывать лишь пустое восхищение. И если у Кима был острый крючок, то Минхо обладал своеобразным «богатым внутренним миром». Немногословный, самодостаточный, абсолютно незаинтересованный ни в чем Ли Минхо выглядел всегда весьма отстраненным, но его внутренний мир был достаточно хрупким. Несмотря на внешнюю оболочку цундэрэ, он проявлял искреннюю щедрость к окружающим, умел заботиться в своей манере, и как выяснил Ким вчера — быть довольно милым и ласковым. Но Сынмина до сих пор удивляло в характере Минхо одна странная черта — старший легко расстраивался, особенно если кто-то делал ему замечание на глазах у всех: не мог вынести грубости от близких ему людей; и в особенности у старшего временами проявлялось очень ярое чувство собственничества. Ли не имел привычки сдаваться и отступать, особенно если его вызывали на спор. Скажите Ли, что он чего-то не может, и он обязательно это сделает. Назло. Наперекор. Он не боялся противостояния человеческих характеров, не реагировал на различия, не считал это причиной, чтобы уступить. Если Минхо чего-то хотел, то просто брал. Если что-то хотел сказать, то говорил прямо. И хотя он создавал впечатление холодного человека с прочным стержнем, любой эмоциональный всплеск выбивал его из привычной колеи. Так что их перепалка не пройдет бесследно. — Ким Сынмин, там что клеем намазано? Чего застрял? — услышал он знакомый скучающий голос, сопровождаемый не менее скучающим вздохом. Минхо сидел на краешке кровати, излучая собой буквально олицетворение милоты и очарования в этих своих бесячих тапках и очочках. И даже в таком простом образе он все равно в глазах Кима выглядел самым сексуальным парнем на этой грёбаной планете. Киму вдруг захотелось выхватить этот поднос и треснуть им по черепушке Минхо. И себе заодно. Ведь стоять истуканом и зыркать на красивого парня, глотая слюну, надеясь, что земля не уйдет из-под ног и ты сохранишь хоть каплю достоинства, конечно, паршиво. И чем больше он думал об этом, тем сильнее осознание собственной слабости вызывало злость. Он все утро пытался доказать всем, что не слабак. И себе, в первую очередь, что уж скрывать. А в итоге слабаком и оказался. Хоть об стенку головой бейся, а изменить уже ничего нельзя — он слишком зависим от Ли Минхо. И сам пришел к нему в комнату. Сынмин медленно перевел взгляд с содержимого бамбука на старшего, и почувствовал, как на уровне виска незатейливо так течёт одинокая капля пота, колеблясь от пульса. Минхо поймал его взгляд, и Ким прочитал в этих янтарных крапинках застывший вопрос — старший был явно утомлен его долгим раскачиванием. — Ты можешь топтаться на месте или пройти, — подал он вновь свой голос, явно желая растормошить эту красивую статую у дверей. — Я просто задумался, — дернул плечом Сынмин, и, наконец, оттолкнулся от дверного косяка и прошёл в комнату. — Не закроешь за собой? Сквозит. Ким замер на полпути, нерешительно вернулся обратно, обернулся к Минхо, держась за замок, словно спрашивая: верно ли он понял намек. Старший едва заметно кивнул — всё верно, замок надо повернуть. — От кого мы прячемся? — Мы уединяемся, а не прячемся. Минхо похлопал рядом с собой на пустое место, предлагая Киму присоединиться. Парень снова замер посреди комнаты, глядя на чёрное шёлковое постельное белье, на аккуратно застеленный тёмно-синий плед, и нервно сглотнул. К такому он пока не готов. — Нет. — Что «нет»? — Я не собираюсь лечь с тобой. — В смысле, лечь? — опешил старший и его кончики ушей покраснели, а Киму захотелось провалиться сквозь землю. Он когда-нибудь научится контролировать свой язык рядом с ним или этот отросток так и продолжит жить своей жизнью? — Я вообще-то предлагаю только попить вместе кофе и поесть десерт, не все же Хан-и одному пожирать. Ну, можешь сесть на коврик. Только слюни не пускай — он новый. Ким пропустил мимо ушей язвительную усмешку и послушно сел на мохнатика в своей позе турка, отмечая, что тот и вправду очень мягкий и ворсистый. В отличие от него, что от своих нахлынувших нервишек был тем самым грёбаным хёнджиновским гранитом. Сынмин словно зритель представил себя со стороны: вот он сидит глупый, весь зардевшийся, нервно теребящий подол своей рубашки, пытаясь принять удобную позу, а сам боится поднять на старшего свой взгляд. Ведь стекла очков не запрячут всё его нынешнее нервозное состояние и выдадут чувства с потрохами. Стало как-то стыдно и нервно вдвойне. Почему он перестал рядом с Ли чувствовать себя уверенно? Во всем виновата ссора на кухне? Или вчерашняя ночь? Или он действительно растерял прежнего себя и теперь моральный слабак? Минхо, не подозревая как младший с упоением жрет свой мозг, передал ему коробку макарун, отложив для себя парочку, и Ким забрал стаканчик с кофе, в котором красиво плавали кусочки льда. Почему-то именно сейчас вспомнилось, как одним январским днём он сидел в радиорубке DeKiRa и пил такой же кофе, что принес ему старший. Смотрел на блеск льдинок и думал с кем же это Минхо собрался гулять в вечер понедельника по набережной. А тот зажал его к бетонной плите в подземке гаража и спросил, хочет ли Ким Сынмин поступить неправильно. Может, именно тогда аккуратный и правильный мир этого карамельного шатена и полетел в бездну. Иначе зачем он взял чужую ладонь и выпалил свое прямолинейное «Хочу». Он, что любит все раскладывать по полочкам, анализировать и логически размышлять, не смог сказать себе, откуда вообще появилось это «Хочу». Но оно выпорхнуло из губ и уверенно уместилось в крохотном пространстве между ним и Минхо. — Ты точно не хочешь ко мне? Ким вынырнул из воспоминаний и снова посмотрел на старшего, что сидел на краешке кровати, широко расставив ноги, опираясь ладонями о мягкий матрас. — Мне и тут хорошо. — Ну раз так… — Минхо взял свое кофе и сполз с кровати; еще секунда и он уже подсел к Киму на коврик. Младший непроизвольно замер и напрягся. Минхо моментально заметил эту перемену и нахмурился: — Реально, прекрати так себя вести. Я просто не хочу, чтобы ты был снизу. — Где? — Не хочу смотреть на тебя свысока. «Снизу». Жуть. О чем ты думаешь, Ким Сынмин? — Кофе вкусный. — Минхо отпил и отложил свой стаканчик в сторону. — И токпокки были вкусные. Спасибо. — Ты благодаришь? — Ким почему-то удивился. — Нет, оскорбляю. Да что с тобой сегодня? Ким Сынмин сегодня вообще был не в себе. Пора бы старшему это понять. — Прекрати дрожать. — Минхо положил ладонь на его коленку и Сынмин перестал жевать, уставившись на чужую руку. Минхо придвинулся еще поближе и Ким сжался. Старший цокнул язычком и убрал ладонь. — У тебя что… опять тумблер переключился? — Нет, замкнулся, — огрызнулся даже неожиданно для себя Ким и продолжил жевать свое пирожное. В глаза Минхо смотреть не хотелось. Видимо прежний Ким Сынмин, что умел искусно трепать нервы, выползал из своих задворок, пользуясь нервным напряжением нынешнего, что утопал в своей рефлексии оголенных чувств. — Ты можешь нормально объяснить, что с тобой происходит? Или будешь так и дальше себя вести? — Я просто нервничаю, потому что ты злишься. — Злюсь я потому что ты так вел себя на кухне. В тебя что, демоны время от времени вселяются? Ким поднял на старшего свой колкий взгляд. — В смысле? — Мне показалось или тебя накрыло? Щеки обдало жаром, стыд змеей пополз по коже, покрывая пунцовым цветом, и Ким с трудом проглотил дожеванный кусок пирожного, но все равно поперхнулся, ведь в легкие стрелой пробрался глоток воздуха. Конечно, он предполагал, что Минхо упомянет его жалкую попытку сожрать его вместо токпокки, но все же надеялся, что старший как-то тактично это преподнесёт. Ну, например, они сначала обсудят погоду, музыку, Рэя Бредбери… Да что угодно. Но, видимо зря. Ким сейчас сам оказался в личной антиутопии и его сорванные листы воспламенялись, сгорая в раскаленном огне Ли Минхо, что был куда похлеще жара какого-то там Фаренгейта. — Мы что реально пришли сюда, чтобы обсуждать мой стояк? — прямолинейность младшего бесцеремонно выстрелила в упор. Ким пялился на ошарашенного Ли с непробиваемым выражением лица, дожевывая своё пирожное. Кирпич бы позавидовал такому хладнокровию. — Ты можешь не ёрничать? — брови старшего свелись в хмурую впадинку, и затерялись в оправе очков. — Что ты опять кусаешься? — Я не кусаюсь. В отличии от тебя. Видать Ким Сынмин решил всю дорогу огрызаться, как злая псина. Сегодня нервы заправляли его балом, как бесы адом. — Понятно. — скрипнул зубами старший. Его терпение тоже было не вечным. Ким робко взглянул на него, пытаясь уловить настроение, что сам и слепил, но Минхо теперь выглядел абсолютно отрешенно, выражение лица снова было нечитаемым. Ли встал с места и пересел обратно на кровать. Он на время умолк, затем вдруг ухмыльнулся в своей хищной манере и аккуратно откусил пирожное, пытливо изучая нервозного Сынмина. — Вчера говорил, что не боишься меня. Вчера хотел переночевать со мной. Сегодня ты немного не в себе? — Ли изящно выгнул бровь, и слегка прищурился. Лабораторная крыса и то выглядела бы куда приличнее, чем Сынмин сейчас. А он начал чувствовать себя именно испытуемым существом — Минхо действительно мог выпотрошить одним лишь взглядом. Ким никак не ответил на этот выпад, проигнорировав вопрос, и продолжил с невозмутимым выражением лица жевать свое пирожное, хотя он даже не понимал каков тот на вкус. Во рту отдавался лишь привкус металла, что сквозил от каждого слова Минхо. Когда эмоции бьют по мозгам, а гормоны режут яйца, вы тоже забудете, что такое вкус еды. — Ты меня боишься? — мягкий голос старшего обволакивал, как тихий шепот во сне. — Тебя все боятся. — буркнул Ким, стараясь не глядеть на него. Он устремил свои кофейные радужки на ореховый оттенок шкафа, который хранил в себе те самые узелочки, что сейчас отчётливо напоминали его же внутренности — Кима сковало как проволокой. — А ты тут причем? — вопрос видимо на взгляд Ли был весьма уместным с учетом его и вправду удивленного тона. Но вдруг он усмехнулся, кидая на парня свой хитрый взгляд. — Хотя, погоди, это же в твоих глазах я дурной, псих или придурок? — он подался вперед, упираясь руками о бёдра, и заглянул в чужое лицо. — Зачем ты тогда связался с таким как я, Ким Сынмин? — Потому что я бестолочь? — усмехнулся в ответ младший. Сынмин умел управлять своими эмоциями. Он умел оставаться спокойным в любых ситуациях, даже в критических. Этому качеству завидовали все мемберы SKZ. Только вот… только вот именно с единственным человеком на этой планете он не мог сохранить свое хладнокровие и пресловутое самообладание. Он был слишком слаб и притворяться сильным рядом с Минхо ему было в тягость. И к тому же, совершенно не хотелось… Ким перестал пытаться изображать из себя заядлого любителя десертов, без зазрения совести отбросил пирожное с неизвестным вкусом обратно в коробку, и предпочел выловить трубочку, жадно глотая содержимое стаканчика. Кофе оказался вкусным. Неплохо. Хотя бы его вкус он ощущал. Но держать лицо было все труднее, пытаться избегать конфликта сил больше не хватало. Шагая сюда, Сынмин уже был расстроен и раздражен на самого себя, и на всю ситуацию в целом, на нелепость самого факта случившегося. Если посмотреть со стороны — это такой кринж: сидят два парня и обсуждают отношения между собой. И не дружеские рукопожатия у них, а все куда хлеще: голые руки, голодные губы, влажные языки и неуправляемая похоть. И вправду, а зачем Сынмин связался с таким как Ли Минхо? Зачем он вообще полез в эту петлю? Ведь мог вчера смачно отпиздить старшего и уйти, хлопнув дверью. На этом бы вечеринка закончилась и не было бы этого продолжения. Не было бы всего этого хаоса в котором он утопал, терялся и блуждал. Он же понимал, что все чувства к нему странные, вообще неправильные, Ким ведь сам озвучил эту фразу: «Все, что мы делаем, это ужасно». Тогда зачем? Сынмин сидел, переваривая непонятно что в своем желудке, глотая вкусный кофе, и думал, что Минхо по идее прав и с ним должна быть какая-нибудь красивая девушка, уверенная в себе, преуспевающая, а не он, что занимает сейчас чужое место. Хотя, с другой стороны, на что ты намекаешь Ким Сынмин? С чего ты взял, что Минхо хочет быть с таким как ты? Только от того, что он с тобой ласков, а с другими холоден? Потому что вчера вы занимались тем, чем нельзя двум парням? Ведь Минхо ни разу не сказал тебе, что ты ему нужен, что ты нравишься ему и он хотел бы быть с тобой. Он ничего тебе не предлагал. Ты тупо плывешь по течению, по тому самому, к которому не привык твой холодный рассудок. «Жалкое зрелище…». Мысли вводили нервную психику Сынмина в стресс, и черепушка грозилась лопнуть, как мыльный пузырь, выстрелив напоследок в потолок, как пробка из-под шампанского. Только вот упиваться сладким игристым Ким потом явно не будет. Он всего лишь вкусит сладость вина и наступит трезвое утро. Воскресение закончится. Реальность вгрызется в его жизнь. Реальность, где они снова будут Ли Ноу и Ким Сынмин. Ничего более. — Иди ко мне, Сынмин-а. Ким выплыл из очередных своих мутных мыслей, чувствуя, что пьет кофе, но пьянеет, как от соджу. Горечь заключений рассудка подгоняла его к краю пропасти, предлагая сигануть. Сердце еще трепыхалось, на что-то надеясь. А голос старшего отдавался набатом в больных висках. Душе хотелось сбежать, хотелось просто тишины и покоя. — Мне и тут хорошо. — Интересный ты. То прыгаешь на мне, как заводной апельсин, то отстраняешься, как от прокаженного. Я вчера не ясно выразился? Твое поведение меня не устраивает. — Я не прогноз погоды, чтобы устраивать или не устраивать. — устало выдохнул Ким, желая по факту просто свалить к чертям собачьим отсюда. Но язык, что терзал пространство своими разглагольствованиями, продолжал терзать и Минхо: — И зачем ты связался со мной раз я тебя не устраиваю, хён? — Потому что псих? — вернул ему усмешку Ли, откусывая свое пирожное. Ким тоже в ответ усмехнулся, правда проведя параллель между собой и этим макаруном в чужих руках: вот был бы он пирожным, и Минхо слопал бы его. Даже не подавился. — Подойдешь ко мне? Ким с ехидством покосился на Ли. — У тебя пластинку заело, хён? Разговаривать, не трогая меня, не хватает моральных сил? — Что плохого я предлагаю? А вот моральные силы самого Ким Сынмина явно уплывали буквально на глазах, причем в далёкие дали, покидая его бренную оболочку с каждой секундой. Пытаться удерживать внутреннее раздражение становилось все труднее. Сынмин и правда умел управлять своими эмоциями. Он мог не выдать своих истинных чувств, промолчать, когда это требуется, сохранить выражение лица бессменным, непоколебимым, даже если внутри демоны терзали душу. По крайней мере, он всегда пытался… Только сейчас рядом с Минхо он не хотел больше пытаться. Он просто устал. Он больше не мог. Ким зажмурился и завалился спиной к стене. Голова раскалывалась на тысячи осколков от неуёмных мыслей. Мозг постепенно закипал. Раздражение при этом упорно пробивалось наружу. Их разговор явно заходил в тупик. Они снова терзали друг друга. Недопонимание нарастало, как снежный ком. И пока еще трезвое сознание подсказывало Сынмину, что ничем хорошим эта словесная баталия не закончится и зря он вообще решил остановить Минхо, уж лучше бы тот ушел к Хан-и или ко всем чертям. Только в тот момент не разум управлял им, а глупое сердце, что испугалось последствий — если они недоговорят, то их размолвка снова превратится в молчание ягнят, и потопит в очередном затишье страны глухих. Сынмин снял очки, устало потёр глаза, и без особого энтузиазма нацепил диоптрии обратно, глядя на Минхо таким же беспристрастным взглядом. — Мы разговаривать будем, или ты хотел чего другого? — Ким как ни в чем ни бывало попытался продолжить сминать в зубах свой непонятный десерт. Судя по тому, что он плохо соображал, какой это по счету макарун и почему он зеленого цвета, Киму было уже откровенно плохо, и хотелось не полакомиться, а удавиться. Но виду подавать он не собирался. И язык за зубами держать — тоже. Если Минхо продолжит его искусно выбешивать, Ким искусно выплеснет весь свой яд наружу, а потребуется — и цапнет, не постесняется. — А ты можешь мне предложить что-то кроме разговора? — невинно проворковал его личный дьявол, сидя на постели, все так же свесив ноги, упираясь ладонями о край кровати. Минхо улыбался как Чеширский кот, которому подогнали советскую сметану: весь блестел, как медный тазик. Упивался неловкостью Кима, надо полагать. Ким посмотрел на него, и как-то грустно хмыкнул. Видимо понял, что его участь предрешена. Он засунул в рот соломинку, обхватив губами, всосал в себя еще пару глотков кофе, не отрывая от старшего своего колючего взгляда. Сынмин снаружи все еще оставался невозмутим. Если Минхо и может играть на его нервных струнах, то Ким Сынмин (по крайней мере, прежний) — профи в этом. Дай волю, и он спалит все нервы старшего к херам до чёрной золы; с большим пристрастием будет манипулировать чужими эмоциями. И упиваться красными белками глаз и набухшими венами на шее, Ким будет с удовольствием. Ведь такова его натура — он никогда не подчинится ни чьему напору. Аккуратно отложив стаканчик в сторону, Сынмин отряхнул остатки макарун с рубашки, вновь завалился спиной к стене, сложив руки на груди, и, глядя на старшего абсолютно пустым взглядом, бросил: — Напоминаю для особо одаренных: если между нами что-то и было, это не значит, что так будет всегда. Я пришел сюда только разговаривать. Или ты тут сидишь и на что-то другое рассчитываешь, хён? — Ты забываешься, Ким Сынмин. Не хами. Киму показалось, или голос Минхо едва заметно дрогнул? Нет. Показалось. — Разговариваю вроде языком, или тебя не устраивает, хён? Старший пристально вгляделся в это миловидное лицо: начал подозревать, что шутки отлетели в сторону, и младший реально уходит в очередной крен. Минхо знал, что Ким обидчив. Причем, обидеться младший мог моментально, словно перед носом щелкнули выключателем. — Снова кусаешься? — изящно выгнув бровь, Ли раскрыл рот, и медленно положил соломинку на язык, наблюдая как Сынмин безотрывно следит за движением его губ. Минхо глотнул свой напиток и продолжил (безумно бесячим на взгляд Кима) муторным тоном, практически мурлыча: — Невинная пташка, у которой на меня стоит, хочет цапнуть? Ким тяжко вздохнул, и отвернулся, удерживая в себе дикое желание запустить своим стаканчиком в Минхо, чтобы эта темная жижа стекала по линиям точеных скул, уродуя красивое лицо, и смывая всю спесь. С каким приятным хрустом эти кубики льда вонзились бы в диоптрии, пробивая в них дыру. Ким бы посмотрел. Весь такой из себя самоуверенный этот тип Ли Минхо. Знает, что даже в домашнем тряпье и очках на переносице выглядит сексуально. Потому что красивый. Безумно красивый. И не только лицом вышел. Тело у него охренительное. Руки с узорами синих вен на жемчужной коже; шея могучая, длинная, и этот соблазнительный выпирающий кадык, что игриво скользит от каждого глотка; эти плечи, словно налитые изнутри, за которые держаться одно удовольствие; эти крепкие мускулы, и бёдра, эта широкая грудь, и раскосые кошачьи глаза с веером пушистых ресниц, эти пухлые сладкие губы. Всё в Минхо убийственно красиво. И у Кима от одного его присутствия дыхание спирает и в штанах отчётливо пульсирует, стоит лишь Минхо проявить своего внутреннего самца. Это разве адекватным назовешь? Кого мы обманываем, конечно, нет. Вообще ни на одно существо на этой грёбаной планете у Сынмина нет этого грёбаного возбуждения и дикого желания вцепиться, унести с собой, захватить в свои объятья и больше никогда не отпускать, просто наслаждаясь чужим теплом, чтобы запах кожи рассеялся и слился с его родным, став дополнением. Приятным дополнением. Он никого так сильно не хочет в этой жизни, как его. Только его. И это бесит. Потому что это его уязвимость. Это и есть его единственная слабость. И как же жалко… как же обидно, что они так не схожи, настолько далеки друг от друга. — Оставь при себе свои намёки. Это на меня не действует, — Ким не желал уступать в словесной баталии. — Занятно. Ты теперь указываешь мне, пташка? — приторно ухмыльнулся тем временем Ли. — Прекрати звать меня пташкой, — на красивых скулах заиграли желваки и Ким резко сжал ладонь. Пирожное — только что выловленное из коробки — хлипко размазалось и ладонь окрасилась в розовый цвет. Минхо смотрел на это месиво и догадывался, что на месте макаруна Ким с удовольствием представил бы его мозги. — Ты тоже забываешься, хён. Имей хоть какие-то понятия о вежливости. Надоел уже мне. —… надоел? Привычное спокойствие всего от одной фразы дало трещину: улыбка слетела с лица, и глаза Минхо недобро вспыхнули. Он медленно наклонился вперёд, изучая чужие черты, словно видел их впервые: — Ты кого тут из себя строить пришёл, Ким Сынмин? Что в твоем рациональном кошмаре стоит на очереди? Какой план действий? Ким замер, глядя на него, уловив для себя очередной двойной подтекст. Никакого плана у него по сути не было. Только желание дать отпор. Разговор явно переходил все возможные границы разумного, и грозился перерасти в настоящую крупную ссору. — Ты каждый раз меня останавливаешь сам, хотя я пытаюсь уйти. Не заметил? — продолжил свою речь Минхо, всё ещё изучая его лицо. Говорил он при этом спокойно, размеренно, без лишнего нервного напряжения или нотки повышенного тона. — Я пытаюсь сохранить дистанцию, пытаюсь не конфликтовать. Но ты, кажется, мазохист? Тебе нравится, когда наши отношения раскачиваются в мёртвой петле? — А какие у нас отношения, хён? — Ким смахнул свою густую челку, поправил чистой рукой очки, и взглянул на старшего, как на дурачка. Затем шатен тоже слегка подался вперед и пристально вгляделся в это красивое лицо. — Отношения мазохиста и психа? — и добавил с усмешкой: — Полегчает, если скажу, что я сам всего этого не хотел? — А что же тогда сделал? Не приближался бы ко мне — шея осталась бы цела, — безразлично кивнул Минхо на его открытый участок кожи, где до сих пор красовался след как от удушья, так и от его засоса. — Если бы на кухне ты дал мне уйти, мы бы сейчас так мило не разговаривали, Сынмин-а. Но тебе нравится ссориться со мной. — Я не хотел ссориться. — А чего ты хотел? Обсудить как у тебя на меня стоит, сидя тут и огрызаясь? Или расстроен, что не приступили сразу к практике? Просвети. Минхо откинулся назад, опираясь локтями о матрас, и еще шире расставил свои ноги. Ким бросил взгляд на чужие бёдра, то что таится между, и невольно сглотнул. Это просто… Нет, реально, Сынмину пора пить успокоительные. — Я сделал как ты хотел, разве нет? — продолжал свой монолог старший, незаинтересованно глядя на него. — А ты сидишь на этом дурацком ковре и изображаешь из себя трусливую бестолочь. И это я тебе надоел? Не смеши. — Трусливую бестолочь? Ясно… — Сынмин нервно дернул плечом и смахнул свою челку, потеряв всякое желание жрать и пить дальше, — Чувствую, еще минута и мы подерёмся. Причём я первый тебе вмажу, хён. — Подраться успеем, — спокойно пожал плечами Минхо, — Может, сначала договорим? Мне просто интересно: где твоя смелость? Куда всё улетучилось? — он вдруг привстал и развёл руками, будто эта смелость только что и вправду испарилась в воздухе. Минхо даже посмотрел по сторонам и заглянул под кровать. Ким фыркнул: — Комедиант. — А ты то кто? — ухмыльнулся Минхо, рассевшись на постели, — Я тебя не знаю. Мне интересно, где тот Ким Сынмин, что вчера сидел на моих коленях, кто обжимался со мной на полу? Я хочу видеть его, а не этого хамоватого зашуганного шпица. — Если не нравится перспектива общаться со шпицем, можешь проваливать к Хан-и смотреть своих баскетболистов, а я пойду к себе и закроем тему. — Опять за старое? — Минхо вдруг рассмеялся, — Это снова ревность? — Что значит «снова»? — встрепенулся Ким, краснея. — Никого я не ревную! — Вчера утром в ванной ты предлагал мне пойти целоваться с Хан-и, — Минхо усмехнулся и засунул в рот остатки макарун, аппетитно жуя. — И с кем же теперь я должен целоваться по-твоему? Сынмин снова покрылся пунцовым цветом, как наливной помидорчик, и отложил стаканчик в сторону — руки стали подрагивать. Ладонь все еще была в хлипкой субстанции пирожного, но дотянуться до салфетки смелости и правда не хватало, может, она и вправду улетучилась. Салфетки ведь на подносе, а поднос рядом с Минхо. Ещё схватит за руку и потащит в постель. Прямолинейность и напористость Ли вынуждала невольно прижаться к полу. Киму вообще хотелось слиться с этим ковром и потеряться в его ворсинках. — С кем хочешь. — ответил он, стараясь, чтобы голос при этом звучал максимально безразлично. — С тобой хочу, — незамедлительно отозвался Минхо, вспарывая свою банку вишни. Ким снова замер и пару раз сморгнул, а бедная челюсть так и отвалилась. Поведение Минхо — пассивно-агрессивное — продолжало вводить его в ступор. Ким не мог никак разобраться в этом странном человеке. Он только что так грубо поставил его на место, чуть не прирезал своим острым взглядом, оскорбляя шпицем и трусливой бестолочью, а теперь откровенно подстебывает и провоцирует, так беспардонно заявляя «С тобой хочу». Он пытается заставить Кима что-то предпринять? — Ты против? — выгнул бровь Минхо со всем присущим ему спокойствием, и запрятал ухмылку в отверстие баночки, неспешно глотая. Кадык так и задергался, и Ким снова понял, что пялится на него и думает о совершенно непотребных вещах. — Ты чего застыл? — Минхо пощелкал пальцами в воздухе, приводя его в чувство. «Господи, Ким Сынмин, ты реально ушел в астрал, глядя на чужую мужскую шею. Позорище…» — Я жалею, что пришёл сюда. — Признал Сынмин. Он ведь и правда жалел. Устоять перед Минхо оказалось гораздо сложнее, чем он думал. Сохранить остатки самообладания — тем паче. И на хрена он полез, спрашивается? Тягаться с Ли все равно, что Хёнджину бороться с ветряной мельницей. В действительности, Сынмин начал злиться на себя за то, что поддался слабости, припершись со старшим в его берлогу. Неизвестно, что сейчас произойдет. Ведь Ли Минхо непредсказуем. И это вам не Ли Ноу, что играет по правилам и живёт по сценарию (да и то с натягом). Перед глазами младшего со скоростью света пронеслась бегущая строка, мигая красными лампочками SOS: «Это плохо кончится, Ким Сынмин». Он взглянул на дверь: успеет ли свалить отсюда до того, как случится неизбежное? Ли тем временем прекратил мучить свою баночку, и вернул ее на поднос. Не разрывая зрительного контакта с младшим, он сполз с постели и вновь подсел к нему на коврик. Ким вдохнул всей грудью и напрягся еще больше. Правая ладонь непроизвольно сжалась в кулак мерзко размазывая остатки пирожного. Минхо приблизился вплотную, Ким откинулся назад, почти сливаясь со стеной. Старший не отрывал от него своих чёрных глаз, и вдруг улыбнулся, метнув взгляд к чужим губам. — Ну что, повторим? Ким почувствовал, как в лопатки вгрызаются цепные мурашки, и на щеке отпечатывается чужое теплое дыхание. — Что повторим? — голос предательски отдавал хрипотцой. — То, что было на кухне. — шепнул Минхо, и облизнул свои губы. — Можно как вчера… или как сегодня. — Не горю желанием. — Остыл? — Я и не горел. И не ревновал. Из нас двоих — ты собственник. То тебе Йена не нравится, то Вонпиль поперёк горла встал. Тебе слова не скажи, ты готов сожрать. Удивительно, как при всём своём волнении Ким умел тараторить. Видимо его язык сменил прописку и больше не принадлежал этому телу. Минхо хмыкнул, отодвинулся, глядя на него с какой-то усмешкой, и вдруг расхохотался. Причём как-то искренне, словно уловил в словах младшего что-то весьма забавное. Киму стало не по себе. Натуральный псих, пронеслось в его затуманенном разуме. — Я уже сказал тебе вчера, что не поверил ни единому слову. Если ты надеялся, что я буду тебя ревновать — жестоко ошибаешься. — Минхо лениво встал с места и отсел обратно на кровать, безразлично бросив напоследок: — Меня не интересует чужое — я беру лишь то, что принадлежит мне. — Это я что ли принадлежу тебе? — вспыхнул в ответ Ким, и его губы задрожали в гневе, а ладони так и сжались в кулак; бедное глупое сердце защемило от обиды и оно гулко забилось в груди. Минхо не ответил, только загадочно улыбнулся и пожал плечами, присосавшись к содовой. Сынмин смотрел на него и медленно вбирал в легкие воздух, понимая, что теряет контроль над собой, и внутренняя злоба уже кипит. Ему захотелось плюнуть на всю свою сдержанность и наброситься на Минхо с кулаками и смачно отбить ему все внутренности. — Ты реально псих, Ли Минхо. Твой язык просто не имеет границ, — обиженно выдал он свои чувства. — Это только ты вынуждаешь меня таким быть, — очередная усмешка полетела камнем в его сторону. — У меня из-за твоих загонов аппетит портится. Ты не можешь быть проще? Я в твоих глазах или мясник или блудливая котяра, у меня несносный характер, все что мы делаем - ужасно. И это у меня язык не имеет границ? Сынмин прикрыл веки, медленно дыша, и продавил в глотку вязкую слюну; он понимал, что Минхо в чем-то прав, ведь его язык весьма острый и все эти слова вылетели именно из его рта. Напряжение всё нарастало, огибая воздух чистейшим хрусталем — лишнее движение, ещё одно резкое слово и всё полетит вдребезги. Пожалуй, оба это прекрасно понимали, но продолжали топить друг друга. Ким как персонаж из игры на выживание оставался непримирим, пытаясь сохранить своё спокойствие хотя бы с виду. Минхо же продолжал душить его своим безразличным взглядом. — Я просто был зол вчера, — вырвалось у Кима чистосердечное, — Ты когда меня раздражаешь, я ничего так сильно не хочу как прибить тебя. И ты это прекрасно знаешь, хён. — Просто зол? — вены на шее прямо на глазах вздулись буграми и лицо Минхо помрачнело. Ким словил как за долю секунды этот человек изменился, как на его красивых губах образовалась тонкая ниточка раздражения. — И поэтому я отхватил люлей, начиная с раннего утра? — Почему с раннего утра… — А кто мне в ванной херни наговорил? Не ты? — Минхо чуть сгорбился, снова упираясь локтями о бедра, и посмотрел на парня весьма пытливо. — Кто вытрепал мне нервы на вечеринке? Разве это был кто-то другой? У тебя такое странное понятие о взаимоотношениях, Ким Сынмин. Ты что, реально думаешь, что если ты с головой не дружишь, то можешь перекладывать свой иррациональный бред с больной на здоровую? Самое удивительное, что Минхо при всем при этом продолжал говорить спокойно, и не кричал. Он говорил холодно, местами выделяя слова слишком резко, словно акцентируя. Но его голос был едва ли громким. И это было хуже всего. Ким лучше бы услышал ор, а не это отчуждение. Тогда смог бы сопоставить какие-то эмоции. Понадеяться, что Минхо все же что-то испытывает к нему кроме насмешки. Правильно истолковать его слова. Но этот тон старшего вызывал в нем лишь горечь сожаления и обиду за собственные чувства и слабость. Сынмину снова стало стыдно за себя, за все то, что он позволил Минхо с собой сделать. И внутренняя злоба, что «холилась и лелеялась» все это время, пробудила желание дать сдачи. Ведь он прекрасно умеет бить словами. — Во-первых, ты сам ведешь себя, как придурок, — Сынмин выпрямился, оттолкнувшись от стены, хотя желал встать и нависнуть над старшим, чтобы одним лишь взглядом припечатать к этой чертовой кровати. Пусть бы Минхо затерялся между пружин или того лучше — погряз под полом, пробивая своей спесью нижние этажи. Но все же какие-то крохи самообладания у Кима остались, чтобы держать себя в руках. Минхо же молча глотал его слова, а он все продолжал: — Это ты первый мне вытрепал нервы. Это ты лезешь со своими поцелуями, когда тебя никто не просит. Это я ни хрена не понимаю, что творится в твоей черепной коробке. Там вообще происходят какие-то мыслительные процессы или только пустая озабоченность? — Озабоченность? — Минхо буквально замер и перестал моргать. Ким победно усмехнулся. — А что, разве это не ты озабочен диким желанием завалить меня, как свой очередной трофей? — Трофей? Да чтоб тебя… — Минхо выругался и закатил глаза к потолку, безнадежно мотая головой, — Господи, прекрати нести чушь… — Да ладно, чушь? Тогда почему ты так злишься, хён? — Потому что ведешь себя как бестолочь. Опять. — Хватит меня оскорблять, ты, блудливая котяра! — Ким не удержался и все же вылил всю свою желчь, не забыв при этом повысить тон, а хотелось ведь истошно наорать. В горле так и застряли все самые нецензурные выражения, желая измазать собой Минхо, что, кстати, снова завис, глядя на младшего остекленевшим взглядом. Ким усмехнулся и медленно встал с места. — Ну что, приятно слышать такое, хён? Или правда глаза режет? — Правда? — Ли, наконец, отмер и стрельнул в него диким взглядом, также вскочил с кровати и сжал свои кулаки, побагровев от злобы. — Ты что несешь?! Минхо резко приблизился к нему, оставляя расстояние между ними не больше полуметра. — Зол вчера был, говоришь? Ты не знаешь, что такое злиться, Ким Сынмин. Доведи меня, и я покажу тебе. На примере. — Я так и думал, что разговора не получится. — Ким вздохнул, нарочито будничным тоном добавил: — Я пойду к себе, с тобой не о чем говорить. Напоследок он выхватил стаканчик с кофе, и посасывая мутную жижу неспешно зашагал к выходу. Минхо молниеносно опередил его и преградил путь, упершись спиной об дверь, и не давая выйти. — Не так быстро, Ким Сынмин. Никуда ты не свалишь, пока мы не договорим. — У тебя забыл спросить, хён. Не такого разговора я хотел, когда… — Придется брать то, что дают, — перебил его Ли, нервно махнув рукой, будто отгонял от себя назойливый рой чужих мыслей. — Будем говорить как есть, по-настоящему. Без твоих тупых занудных речей и рационального кошмара от которого меня воротит. Я не собираюсь под тебя подстраиваться, Ким Сынмин, если ты планируешь вести себя как сейчас. — Кто сказал, что я собираюсь подстраиваться под тебя? Ни при каких обстоятельствах не собираюсь, Ли Минхо. Будь хоть кем. Хоть на голове стой. Не буду. Никогда. — бросил с полным безразличием Ким, продолжая посасывать свой кофе, и глядя на парня сверху вниз, пользуясь своими двумя сантиметрами превосходства. — Вот как? — Минхо молча оглядел его с головы до пят и ухмыльнулся. — До последнего будешь пожирать мой мозг? Ну ладно. Можешь валить, только потом не прибегай обратно. Я останавливать тебя больше не буду. Это в первый и последний раз. — Кто сказал, что я захочу вернуться? — А зачем ты сказал такое на кухне, а потом сам же меня остановил? Ради чего? Чтобы облить грязью напоследок? — В смысле… — Ким зажмурился, в голове вдруг с оглушающим звуком пролетел звонкий свист и рассудок, что все это время был также пожираем чужими нападками, уже практически перестал трезво соображать. Маска безразличного сноба, попивающего кофеёчек, начала трескаться. Ким совершенно запутался и слова старшего только еще больше вводили его в заблуждение: а что такого он сказал на кухне? — Если изначально хотел все прекратить, чего не дал уйти? Хочешь, исполню твое желание? Ким остолбенел и застрял своим кофейным оттенком в чужих карих глазах, снова став истуканом. В мозгу что-то взорвалось, как лопнувшая пачка поп-корна в микроволновке. Какое на хрен желание? В смысле прекратить? Кто желал? Он? — Ты о чем? — все же спросил он, уже не строя из себя рационального, как там… кошмариста? Минхо обвел взглядом миловидное личико, и взглянул в эти кофейные зернышки с прежним отсветом былого тепла, только весьма серьезно. — Ким Сынмин, я ни на что не рассчитывал, к твоему сведению. Изначально. Ни на что не надеялся. Не пытался тебя заиметь, как трофей. Но если ты так упрям, то значит, сделаем, как ты хотел. Ким тряхнул головой и ухватился за стену: тело натурально качнулось, еле удерживая себя на своих двоих. Его мозг уже начал плавиться от забитого в угол рассудка, и в голове образовался дичайший звон. Он ничего еще не понимал, но страх уже подкрался. — Что… что я хотел? — пробормотал он заплетающимся языком. — «Может, мы ничего не будем делать». Так каким будет твое последнее слово? Сынмин хотел было раскрыть рот, и что-то ответить, объяснить, что на самом деле имел ввиду, но слова затерялись в пересохшей глотке. Ведь Минхо только что его… отшил. Весь этот тяжелый разговор не ради выяснения сложившейся странной ситуации, и этот спектакль не просто очередная попытка вытрепать остатки его нервной психики, а жестокий, но галантный способ избавиться от него, перекладывая всю вину за происходящее на его хрупкие плечи. Не дал, чего требовали, и оказался ненужной приевшейся игрушкой. Полакомились и хватит. Можно спихнуть на обочину. Выходит... так? Сынмин еще с секунду смотрел на чёрные зрачки затуманенным взором потухших глаз и медленно сжал свои кулаки. — Последнее слово? — Сынмин слышал, как голос хрипит, Сынмин понял, что изнутри вырывается натуральная ненависть. Вообще всё вырывалось наружу: обида, бешенство, желание отбить этому глупцу все его легкие, и заставить харкать кровью. Злоба перекрыла клапаны нежного сердца, замуровав в тисках боли, слёзы душили, терзая сладким соблазном дать сдачи. — Право на последнее слово дают лишь при казни, придурок. Не ты будешь моим палачом... Ким швырнул стаканчик в сторону, и тот с удовольствием полетел в нужной траектории и приземлился на новенький ковер. Минхо проводил полет взглядом, и с грустью охнул, глядя на растекающееся по ворсинкам пятно. — Кабзда ковру… — только Ли не успел оплакать его — Ким схватил за грудки и рывком притянул к себе вплотную, утыкаясь кончиком носа в чужой. — Засунь в задницу свое последнее слово, — рыкнул он в лицо, скалясь, как жертва хищника, что так и не хотела сдаваться до последнего, — Свое не получил, и бесишься? Минхо опешил и попытался отстраниться, но ворот футболки въелся в кожу до боли, а Сынмин отпускать не планировал, и начал еще и трясти. Он вдогонку ко всему и расхохотался ему в лицо со всей злорадностью, и запрокинул голову назад, пытаясь скрыть злые слёзы, чтобы они не текли по скулам, а затерялись в белках глаз. Минхо не будет упиваться его жалким положением. Сынмин не позволит проявиться своим чувствам, может после, когда выльет на старшего всю свою злость. Но не сейчас. — Я такого как ты никогда не боялся. Слышишь? — Ким вернул к нему свой взгляд полный отчаяния и боли, и тихо сцедил сквозь зубы: — Может и правда ничего и не надо было делать со мной, а? — он снова грубо тряхнул Минхо за грудки, хотя руки откровенно дрожали, а слёзы готовы были вырваться на волю. Ли перестал пытаться отцепить его от себя и молча слушал, глядя все также прямо. Хотя с учетом его физической силы ему бы хватило дернуть плечом, чтобы эти худые кисти вывихнуть; хватило бы использовать всего пол этой силы, чтобы вывернуть чужую плоть наизнанку. Но Минхо снова продолжал терпеть и молча слушать. — Давай остановимся, — Сынмин выпустил его, чуть ли ни с отвращением швырнув к двери. — Ты мне не нужен. Минхо наконец выдохнул, дёрнул футболку, поправляя смятую ткань, и усмехнулся, глядя на парня исподлобья. — Не нужен? Тогда уходи. Что встал? — И уйду. — Ну вот и уходи. Ли сделал шаг, повернул замок и грубо дернул ручку. Ким еле успел отскочить, прежде чем дверь пролетела мимо и с громким стуком шмякнулась об стену, но тут же от силы удара отлетела обратно. Старший не глядя выхватил полотно и снова оттолкнул его от себя. Несчастная дверь врезалась в стену повторно, обдув челку Кима, и подарив секунду ужаса. — Вали отсюда, шпиц. Ким зажмурился, кулаки напоследок так и мечтали врезать. Хотя бы отломить кусочек челюсти. Кровь все бурлила в венах, и внутренности скрутило тяжким жгутом от желания разбить это красивое лицо. Чтобы никому не достался. Но ведь Сынмин и вправду прекрасно умеет бить словами. Младший приблизился к Минхо почти вплотную, не реагируя как тот отодвигается назад. Он медленно изучал чужое лицо, словно хотел запомнить, как выглядит Ли Минхо, когда вызывает в нем тошнотворное желание уничтожить его сущность, и кривая ухмылка так и полезла на губы. — Ты жалок. Вся твоя спесь и высокомерие — жалкое зрелище. Если ты надеялся, что во мне что-то изменилось к тебе после всего что было — сочувствую, хён. Всё стало только хуже. Ненавижу, ненавидел и буду ненавидеть. Сынмин смерил напоследок старшего презрительным взглядом, и решительно сделал шаг в пустоту, выйдя за пределы этой территории, куда больше его нога не ступит никогда. Он просто мечтал сигануть во тьму и вообще отбить себе всю память, чтобы забыть все, что было между ними, схоронить те чувства, что испытывает к этому человеку. Руки грубо схватили ворот рубахи и за шкирку затащили Кима обратно в эту берлогу, как мешок картошки. Минхо припечатал его к стенке шкафа и Ким с размаху стукнулся затылком о ровную гладь. Перед глазами все поплыло, воздух в легких завис, как будто кто-то нажал на паузу. — Ненавидишь?! Жалок?! Ничего не изменилось?! Кому ты врешь?! — рявкнул на него старший. Его рука потянулась к тонкой шее в диком желании удавить, но на полпути ладонь сжалась в кулак и уткнулась шатену в грудь. Минхо сравнялся с ним лицом к лицу, буравя чёрным цветом. — Тебе нравится измываться надо мной? — зашипел он змеей. — Ты игрался со мной все это время, Ким Сынмин? Нравится меня мучить? Режешь без ножа и наблюдаешь? Мелкий садист… — Определись, я мазохист или садист, придурок, — хрипло отозвался Ким. Минхо злобно оскалился и повторно стукнул его затылком к стенке. Ким сморщился от боли, и зажмурился, но на его пухлых губах играла улыбка. Его внутренняя злоба была довольна — Ли Минхо наконец вышел из себя и был на грани шизоидного состояния. Снова. Его возможно сейчас припечатают к полу или к этому ореховому цвету тряпичной куклой, но Киму было плевать, если он сделает ему так же больно. Больно его душе. — За что ты так со мной, м? — Минхо смотрел на его лицо, будто хотел прочесть в этих чертах запрятанный ответ, истинные намерения. — Я возвращаю тебе… — голос младшего от давления в грудную клетку охрип окончательно, и Ким начал сипло шептать: — всего лишь возвращаю тебе твою же… монету, х-хён… — Упрямый баран, — Минхо тихо рассмеялся, и опустил голову, но тут же вернул ему свои черные зрачки. — Поддался бы хоть раз, ради разнообразия. Удивил бы меня. — Никогда, — Ким схватил его руку, размазывая остатки пирожного по чужой кисти. — Силой брать будешь? — А ты мечтаешь об этом? — хищно оскалился старший. — Мои мечты не такие жалкие как твои. Минхо взвыл от бешенства, и его кулак стрелой метнулся к миловидному лицу: в паре сантиметров от Кима отпечаталась хрустнувшая вмятина ореха. — Промазал, — хрипло усмехнулся Ким, — Ты еще и плохо видишь даже в очках? Старый уже… — О, господи… я больше не могу это терпеть, хватит, — Минхо отодвинулся от него, оттолкнувшись от стенки и посмотрел на парня с нескрываемым разочарованием. — Мне никогда не разобраться в той хрени, что поселилась в твою черепушку, Ким Сынмин. — У тебя такая же хрень сидит, — отозвался на это Ким, прокашливаясь и пытаясь глотать слюну, вгоняя воздух в вздернутые легкие. Хотелось по идее сползти на пол и отдышаться. Но он упрямо стоял на своих двоих. — Ты только и умеешь, что делать больно. — Я? Больно?! — Минхо неожиданно расхохотался, схватился за голову, вцепившись в свои волосы, но секунду спустя эта дикая улыбка слетела с лица, и глаза заблестели от влаги, — Да что ты знаешь о боли… Что ты знаешь?! Минхо приблизился к нему, глядя все с той же злобой и толкнул в плечо. Ким снова впечатался в шкаф. — Ты ничего обо мне не знаешь, Ким Сынмин. Только и умеешь, что врать. Ты жить без меня не можешь, поэтому ненавидишь. Ты хочешь меня, поэтому злишься. Ты стыдишься сам себя, поэтому тормозишь. Думаешь, я не понимаю? Боишься меня, а признаваться не хочешь. Разговаривать нормально не умеешь. Потому что упрямый баран. — Жить не могу? Хочу тебя? — теперь пришла очередь расхохотаться Киму. — Не ты ли взрастил во мне эти чувства?! Не ты ли заставил меня этого хотеть?! — Я вынуждал? — матовое стеклышко метнулось острой бритвой, врезаясь в чужие диоптрии пронзительным взглядом чёрных глаз. — И ты не хочешь на самом деле? — Не хочу. — Не ври. — Не хочу! — Проверим? — Минхо схватил худые руки и зажал парня между собой и шкафом, грубо раздвинул коленом чужие бедра, устраиваясь между. — Попробуй мне ещё раз соврать и я не буду церемониться. Почувствуешь, как я умею делать людям больно. — Руки от меня убрал, хён, — оскалился Ким. — Только попробуй дотронуться до меня еще раз и я за себя не отвечаю. Минхо закрыл глаза и кажется мысленно взмолился всем богам, чтобы не придушить Кима прямо в эту секунду. Он продолжал удерживать его, глубоко и медленно дыша, пытаясь уравновесить дыхание и вернуть себе хладнокровие и здравый рассудок, утихомирив пыл гнева. Спустя какое-то время он наконец распахнул свой взгляд и посмотрел на младшего. В янтарных крапинках снова полыхал слабый огонек, правда заправлен он был болью. Болью и крохотной надеждой. — Пожалуйста, ответь всего на один вопрос, и я отпущу тебя. Ким молча смотрел, вдыхая знакомый запах жгучей мяты, чувствуя между ног крепкое бедро, и понимал, что снова оказался в капкане, в дурмане своих чувств, во власти этих раскосых кошачьих глаз, и низкого бархатца в голосе, ведь когда Ли так близко его мозг выключает свет и прощается, а на его место встает лишь глупое сердце. Ни дернуться, ни шелохнуться. Бежать бессмысленно. Куда ты сбежишь от собственных чувств? — Ты хочешь быть со мной? — Минхо облизнул сухие губы, неотрывно глядя в кофейный оттенок напротив, и кажется даже боялся дышать слишком громко, чтобы не спугнуть чужую мысль. Ким открыл было рот, но Минхо не удержался и все же перебил: — Только не ври. — Я ненавижу тебя, Минхо. — Это не ответ. Ким устало вздохнул, и закрыл глаза. Ресницы дрогнули и по скулам предательски потекли слёзы. Хотелось открыть окно и выпрыгнуть наружу. Все что между ними происходит — это просто безумие. Бесконечное безумие. Они настолько неуправляемы в своих чувствах и противоборстве упрямых натур, что вряд ли когда-то изменятся, вряд ли когда-то смогут жить мирно. Они, что при других способны держать привычное для всех лицо, способны соблюсти все рамки приличия, улыбаться так открыто и играть любые роли, быть игривым милым щеночком и холодным сдержанным цундэрэ, рядом друг с другом теряют все, отчаянно срываются с петель, со всех возможных цепей, и горят в открытом огне, словно изголодавшиеся люди, а остановиться… смогут? — Мы слишком разные, — твердо сказал Ким, не глядя на него и вытер свои слёзы. — Дружбы не бывает между двумя во всем похожими друг на друга существами. Не слышал? — хриплый голос Ли выдавал его волнение. Младший поднял на него свой взгляд, встретил знакомый отсвет янтарных крапинок, и сердце невольно кольнуло. — Ты хочешь со мной дружить или цитируешь Жюля Верна? — усмехнулся он, правда и его голос предательски дрогнул, а сердце заколотилось еще быстрее, прежняя робость и нежность так и вонзились под кожу острыми иглами, пытаясь распуститься бутонами полевых цветов и сплести единые нити с Минхо. — Я много чего хочу от тебя. Но ты не ответил на мой вопрос. — тихо сказал старший не смея и на секунду оторвать от него своих глаз. — Мышь в лапах у кошки никогда не спорит и ничего не доказывает, — так же тихо отозвался Ким и потупил взор. Минхо застыл, и вдруг не сдержался и улыбнулся. По-настоящему. По-своему. Взгляд моментально стал еще более мягким и тёплым, как и вчера, как и сегодня утром до ссоры. Единственный взгляд для единственного человека. — Я понял, что мы оба читаем хорошие книги, — Ли буквально слизал чужие мысли, и Ким невольно улыбнулся. — И всё же, я не получил ответа. Тёплая ладонь выпустила худую кисть, осторожно спустилась ниже, очерчивая знакомые изгибы сквозь хлопок, аккуратно задрала подол рубашки, и проскользнула под футболку к голой коже. Ким закрыл глаза и прикусил губу, пытаясь не издать ни единого звука. — Ты не ответил, Сынмин-а, — лицо Минхо приближалось, опаляя горячим дыханием сквозь шёпот. Младший зажмурился и чужие губы накрыли его. — Не надо… — только и успел он произнести совсем тихо, прежде чем чужой язык мягко проник во влажный ротик. Язык Минхо был слегка шершавым от крошек макарун и отдавал орехами, лаская десны и острые резцы. Совсем не по киношному. Совсем не как в книжках. Просто по-человечески, как бывает в жизни. Ким сжался от трепета, тело дрогнуло, и пальцы вцепились в плечи старшего, пытаясь оттолкнуть, но не так умело, не так настойчиво… Он все же позволил всего на мгновение сердцу оттаять и насладиться этим вкусом знакомых губ. Дыхание затаилось, в голове образовалась сладкая пустота, в груди приятно защемило и захотелось теперь и вправду заплакать. Но рассудок тут же перехватил инициативу и схватил старшего за шею, отталкивая, а зубы попытались откусить кусочек тёплого языка. Минхо проворно ускользнул и лишь оскалился в ответ. Отцепив руку от шеи он развернул ее ладонью к лицу и широко облизнул от самых запястий до кончиков пальцев, вкушая остатки пирожного. — Малина с кофе? Какой ты приторный, Ким Сынмин. И все равно горчишь. Младший выдернул ладонь под смешок старшего и попытался ударить, но тут же был схвачен повторно и вновь прижат к шкафу. — Ты реально псих. — Рот свой не разевай, щеночек, мешаешь целовать, — грубые слова звучали мягко, почти нежно, и Минхо снова впился в губы, вылизывая терракотовую плоть, но спустя секунды все же слегка отстранился, — Может, ты будешь послушным, и закроешь дверь, Сынмин-а? — Иди к чёрту, хён… — Хочешь, чтобы нас застукал Хан-и? — игриво улыбнулся Ли, не реагируя на ершистость младшего, и продолжая осыпать его губы беглыми поцелуями, — Ну тогда погромче, пожалуйста… Пусть увидит, как ты не боишься меня, а течёшь подо мной… — Кто ещё под кем, — выдохнул с усмешкой Ким, вырывая на волю свои колючки, только Минхо никак не отреагировал. Сынмин вдруг сам поддался вперед и осторожно лизнул чужие губы. Минхо замер от неожиданности, но тут же был наказан за свою оплошность: младший ощутимо пихнул его под рёбра. Ли охнул, и сморщился, как от неприятного укола, но не сдвинулся с места, лишь ухмыльнулся в своей прежней хищной манере и облизнул губы. — Понравилось быть сверху, Сынмин-а? — ладонь выпорхнула из-под футболки младшего и стрельнула вниз между их телами, пальцы нащупали ширинку горчичных карго. — Ну что, проверим, как ты ко мне ничего не испытываешь? — Минхо, только попробуй… — зашипел Ким, теперь уже реально пытаясь оттолкнуть его свободной рукой. Паника так и забилась в его белках глаз, отчётливо отдаваясь в чужих зрачках. — Еще как попробую, — промурлыкал Ли, и нагнулся к его уху, горячо шепча: — причем с удовольствием. — Отпусти, хён, — Ким приложил все усилия, чтобы голос звучал твердо, но видимо плохо постарался. — Не-а, ты же не ответил на мой вопрос, — Минхо снова вернулся к его лицу и поцеловал в губы, но в этот раз неожиданно для Кима поцелуй был куда мягче, нежнее, и хватка ослабла. Ли вконец выпустил его, и обнял за лицо обеими ладонями, притягивая к себе. Сынмин не сдержался, и снова оттаял под чужим напором, нерешительно распахнул рот и Ли с удовольствием воспользовался такой приятной возможностью — беспрепятственно проскользнул внутрь с языком, жадно изучая влажные стенки, облизывая, и посасывая чужой язык. Младший задышал совсем рвано, его ладони все еще упирались ему в грудь, то ли выталкивая от себя, то ли утягивая еще ближе. Спустя секунды этих ласк Минхо стал проталкивать язык глубже характерными толчками, пока не услышал неловкий стон младшего. — Сладко скулишь, щеночек… — хмыкнул Минхо, и засунул язык снова поглубже. Ким распахнул свой взгляд, попытался вынырнуть и укусил его за нижнюю губу, но тут же облизнул ранку. Ли снова улыбнулся и прижал его к стенке шкафа вплотную, не оставив ни единого пространства между ними; руки снова скользнули вниз, задрали рубашку и пролезли под футболку к коже, ладонь стрельнула выше к голой груди, и левое бедро протолкнулось между ног Кима, широко расставляя их в стороны; еще одна крохотная миллисекунда и Минхо стал неспешно тереться о него. Ким выпорхнул из горячих губ, вылавливая ртом воздух, руки, что все это время безвольно упирались о грудную клетку, схватили за плечи. Минхо нагнулся и стал выцеловывать шею, покусывая сливочную кожу, облизывая языком. — Пожалуйста… хён… — Ким услышал, как жалобно звучит его голос, и стыд окутал тело, — Минхо, прекрати… — Нет, — спокойно отозвался старший и толкнулся в него, вынуждая младшего снова утонуть в возбуждении, выпуская на волю очередной протяжный стон. — Боже… хён… да отпусти уже… — Нет… Слишком сладко скулишь… заводит... Ким почувствовал, как в брюках становится все теснее, как в голове разноцветные звездочки устраивают пиршество и страсть вновь поглощает его. Минхо дышал тяжело и медленно, его тело дрожало, руки обнимали крепко, Ким был готов сгореть прямо сейчас. Он приноровился и со всей силы оттолкнул его от себя. Минхо со смехом отшатнулся назад. Снаружи что-то хлопнуло. Сынмин выставил руку ладонью вперед, будто давая знак к нему больше не приближаться, и поправил одежду, безотрывно продолжая следить за Ли. Он никак не мог отдышаться, сердце буквально выпрыгивало из груди, щеки горели, губы пылали, в штанах стало совсем тесно, голова шла кругом. Опять. Ещё бы секунды и он сдался и безвольно потёк ручейком… — Хочешь драться? — спросил Ли, глядя как Ким сжимает кулаки. — А ты хочешь, чтобы я пересчитал твои кости, хён? — усмехнулся младший, стирая с губ ниточку слюны и поправляя очки. — Попробуй. Минхо прикрыл веки, запрокинув голову к потолку, и распростер руки в стороны, раскрываясь. На лице блуждала очень довольная улыбка. Чеширский кот со своей сметаной вернулся обратно. Только теперь эта улыбка не раздражала Сынмина. Он фыркнул. — Опять ты пафосный, Ли Минхо. Зря напрашиваешься. Реально же врежу! — Вперёд. — Ты правда этого жаждешь? — Сделай хоть раз и ты шаг мне навстречу. — Минхо вернул ему свой взгляд и хитро улыбнулся, нарочито медленно облизнув свои губы. — Я тебя и правда ударю. — Сделай это, Сынмин-а. Не робей. Я посмотрю. Ким как-то обреченно выдохнул, поджал свои губы, чтобы запрятать вырывающуюся улыбку, и решительно сделал два шага навстречу. — Стоять! Никто ничего не сделает!!! Парни буквально камнем застыли на оглушающий бас, повернули головы к распахнутой двери и увидели злое (буквально красное) лицо Бан Чана, ошарашенные глаза Джисона (снова вылетели из орбит), и усталый взгляд Йена (закатывал лисьи глазки и утомленно вздыхал). Ким с Минхо за своей потасовкой даже не заметили, как пару секунд чем-то хлопнувшим извне была входная дверь. Как они вообще прослушали трель сигнализации, ведь комната Ли ближе всех от входа. Хотя, с учетом того, чем они были заняты, эти двое обычно забывают обо всем вокруг, когда остаются наедине. Но теперь благодаря своей беспечности они оказались застуканы тремя свидетелями их прекрасного диалога. Минхо все стоял, как статуя Иисуса Христа в стиле ар-деко, а Ким в полуметре от него с глупым выражением лица и застывшим в воздухе сжатым кулаком на весу. Картина Репина «Не ждали» нервно курит в сторонке. Трое парней стояли у двери комнаты, столпившись, как подростки, тайком наблюдающие за фильмом для взрослых. Смотрели они на ребят оголтелыми глазницами и судя по их внешнему виду — все были всё еще в верхней одежде и даже не разутые — сразу пришли на голоса. Рука Кима самопроизвольно опустилась вниз, как и кое что в штанах, и сердце бешено заколотилось уже не от прилива злобного адреналина и тем более не от похоти. — Это просто пиздец, — не удержался Йена, и Чан даже бровью не повел на его лексикон, ибо сам был в полном ахуе. — Вы два дебила, — сцедил он, — Разошлись! Быстро! — Не общага, а проходной двор, — спокойно усмехнулся Минхо, как ни в чем ни бывало пряча руки в карманы брюк и отходя от Кима на шаг назад, как и он от него. — Чего уставились? Впервые нас видите? — Вот так вышел за мороженым… — присвистнул тем временем Хан (Сынмин был готов поставить свечку в храме за такое божественное стечение обстоятельств). — Я же всего десять минут назад вышел - (ну или не поставит), - … дверь … так, блядь… вы опять за старое?! Лидер решительно втиснулся между любопытным Джисоном и Йена, пролезая в комнату, обвел периметр хмурым взглядом, перевел свой карий цвет на такое же карее пятно на безвременно почившем ковре, и, наконец, на ребят. — Ну все. Это последняя капля. — Ты про кофе? — не удержался Минхо и Ким подавил в себе нервный смешок. — Вы расходитесь. — А вот Чан и бровью не повел на его остроумие. — Сегодня же. Сейчас же. Минхо взглянул на Кима, как и тот на него, и пожал плечами. — Я никуда не собираюсь переезжать. — Это не обсуждается! — Не указывай мне, — отрезал Минхо. Чан даже на секунду замер, прирезанный холодным взглядом. А Ким молча смотрел на них, чувствуя, что сейчас реально потеряет равновесие и с позором хлопнется на этот прекрасный паркет. События разворачивались слишком стремительно. Что эти трое успели увидеть? Только их последние секунды взаимодействия или то как Минхо зажимал его к стенке шкафа — тоже, и как они целовались — тоже? В глотке пересохло, в висках забитый пульс начал отплясывать дикую какофонию, в комнате внезапно стало нестерпимо душно. Минхо молчал. Чан переваривал произошедшее. Младшие просто наблюдали за двумя старшими, ожидая исхода. Тишина растягивалась как гуталин. Ли вдруг достал из кармана телефон и напечатал сообщение. Через секунду в кармане Сынмина предательски завибрировало. Он глупо заморгал и посмотрел на парней, пытаясь не выдать своего волнения, надеясь, что они не услышали этот отзвук под слоем его горчичных карго. Но они услышали. При таком то гробовом молчании. И все теперь внимательно смотрели на него. В том числе и Минхо. Ким выругался и быстро достал смартфон. «И все-таки, ты не ответил, щеночек. Не хочу показаться наглым (нет, хочу), но если это моя последняя ночь здесь, то хотелось бы получить ответ сегодня». ***