Жжёная карамель

Может это привычка

— Держи. Сынмин отрывает взгляд от телефона и поднимает глаза на голос. — Минхо… — Лучше Ли Ноу. Мы не дома. — Эм… Прости. — Нормально. Это работа. Минхо улыбается, и хлопает его по плечу. Как обычно. Сынмин натягивает дежурную улыбку и берет протянутый стаканчик кофе с благодарностью. Он раньше не любил его. Он горький и невкусный. Но Минхо любит кофе. Он готов пить его литрами. И Сынмин тоже пристрастился. Незаметно для себя. Теперь его день не обходится без кофе. Как и утро, когда у него есть возможность варить этот напиток бодрости для Минхо. Конечно, он использует кофемашину. Это не турка. И да, это капсула. Но всё-таки можно считать, что к этому напитку богов Сынмин приложил руку. Человек ко-всему привыкает. Так что теперь каждое утро он начинает с варки кофе и жареной яичницы, ходит с хёном по понедельникам на DeKiRa, всё чаще просит помочь с хорягой, и ему уже не страшно получить отказ. Минхо теперь сам всегда покупает ему кофе, и Сынмин уже не «условие к минимальному заказу». Минхо угощает его просто так. Без условий. Может они уже привыкли друг к другу. Может это уже их маленькая традиция. Может… — Вкусно? Сынмин отрывает губы от напитка и смотрит на хёна, что наблюдает за ним, также неспешно попивая свой американо, и Сынмин осознаёт, что снова не заметил, как ушёл в прострацию из-за мелочи. Из-за мыслей о кофе. Из-за Минхо. С ним такое теперь случается. Как будто он пытается найти объяснение каждому мимолетному движению старшего в свою сторону. Конечно, это глупо. За исключением того, что Сынмин всё равно, может и против собственной воли, продолжает искать ответы. Потому что ему хочется порядка. Потому что ему хочется понять. Потому что хочет найти причину. Даже в этом стаканчике, что холодит пальцы рук, поблёскивая аккуратными кубиками льда, должна быть причина. Но такие мысли сбивают, вышвыривают из реальности, утягивая в бездну пустых фантазий. Сынмин перестает быть собой. Он не замечает, как время ускользает. И вот он уже внутри радиостудии. Уже сидит на стуле. Но даже не помнит, как дошёл. Рядом сидит объект его мыслей. В этой забавной черной беретке он похож на парня из 90-х. Хотя он и есть парень из 90-х. Ведь можно сделать такой вывод, если Минхо родился в 1998 году 25 октября? Вряд ли Сынмин когда-нибудь еще забудет эту дату или перепутает с 23-им числом. И этот парень только что задал вполне простой вопрос, а Сынмин потерялся. Минхо ведь спросил о кофе? Или о чём-то другом? Сынмин не хочет тушеваться. Он не привык. Или ещё не научился. Так что он легко улыбается старшему в своей манере, и отвечает: — Очень вкусно. Минхо лукаво улыбается в ответ, щуря глаза, как самый хитрый кот. Очень красивый кот. — Вечером ты поедешь домой один. Сынмин отрывает губы от трубочки и глотает. Он смотрит на Минхо и не понимает смысла его слов. Почему один? — А ты? — все же спрашивает он. — У меня личная жизнь, — загадочно отзывается Минхо. И это колет. Как иголочкой. Самой маленькой. По самому больному. — Я не знал, что она у тебя есть. Нельзя так говорить. Это не его дело. Но язык за зубами держать не умеет. Видимо и не научится, особенно если это касается Минхо. — Она есть у всех. Даже у тебя. — У меня нет, — Сынмин едва заметно пожимает плечами, разглядывая кубики льда. Минхо смотрит на младшего слегка удивлённо, отталкивается ногами от пола, и колесики кресла приближают его к Сынмину почти вплотную. — Ты не проводишь время, полностью абстрагируясь от всего? — Минхо заглядывает в смущенное лицо и в его глазах какой-то странный отсвет. Это любопытство? забота? сочувствие? — Не ходишь в кино, не встречаешься с друзьями? — А… ты об этом. «А о чем ещё, пустая твоя черепная коробка! Господи, Ким Сынмин, иди проспись…». — Это и есть личная жизнь. — Я думал… неважно. А куда ты? — Твое любопытство граничит с хамством. — фыркает Минхо и отодвигается обратно к своему месту. — Прости… — Прощаю, — тут же отзывается старший, затем слегка поджимает губы, глядя куда-то в пустоту, и Сынмин уже знает этот взгляд — Минхо решается. Наконец, старший лукаво смотрит на него и говорит: — Я иду гулять. Сынмин удивлён, искренне удивлён. Конечно, в прогулке нет ничего сверхъестественного. Но он не ожидал, что Минхо решится приоткрыть ему даже такую крохотную часть своей личной жизни. Потому что рассказывать о котах он может часами, обсуждать еду — без проблем, спорить об анимэ — всегда пожалуйста. Но впускать в тайну своего личного пространства и делиться — нет. Поэтому Сынмин кажется немного шокированным и даже слегка растерянным. И все же он смотрит на старшего с нескрываемым любопытством и ждёт. Может, Минхо что-то ещё добавит? Конечно, маловероятно, но… — На набережную. Сегодня понедельник. Это мое личное время. — Минхо словно читает его мысли и понимает заинтересованность. Он хитро щурится с ухмылкой на губах, глядя на него искоса, слегка наклонив голову на бок. Сынмин изучил и эту черту — Минхо ждёт реакции. И Сынмин хочет дать реакцию. Он хочет задать вопрос. Ещё один. Надо только немного подумать над формулировкой. Или не думать. Воспользоваться шансом и просто озвучить. Но язык залипает к нёбу и он только безмолвно двигает ртом. Просто рыбка. Чертова немая рыбка. Сынмин мысленно даёт себе пару раз по лбу, и требует взять всю волю в кулак. Он же не трус. Он не боится Минхо. Если только не учитывать тот факт, что в последнее время он всё-таки стал робеть. И сам не знает почему. Это же его хён, это же Минхо, нечего стесняться. Однако… — Пора начинать! — в студию возвращается Ёнкей. Время снова ускользнуло, пока Сынмин сидел с раскрытым ртом, не сумев выдавить из себя хоть что-либо вразумительное; режиссёры дают команду «мотор», красная лампочка загорается. Шанс безнадёжно упущен. Минхо выпрямляется, прочищая горло, и поправляет свою беретку; на его лице снова привычная маска хладнокровного человека с ноткой добродушия. Он смотрит на Сынмина, что сидит по правую руку от него и всё еще изображает рыбку. Минхо терпеливо ждёт, когда тот оклемается и станет его макнэ, его мембером, его соведущим. Потому что они не дома. Потому что у них очередная съёмка. И Сынмину ничего не остаётся, как влиться в этот концепт. Опять. — Всем привет, с вами Ли Ноу и Ким Сынмин из Stray Kids! Мы снова на волне Kiss The Radio! Камеры следят за каждым их движением. Они ловят каждое их слово, каждый взгляд. Нужно все держать при себе. И мозги желательно тоже; хорошо бы вообще не растекаться мыслью по древу и не думать ни о чем лишнем. Особенно о набережной. Это просто работа. Это просто они — Сынмин и Минхо. И все идёт по заданному ритму, по запланированному сценарию. Для них эта съемка не первая. Минхо смеётся, дурачится, и ведёт себя непринуждённо. Как всегда. Сынмин не отстаёт: так же весел и бодр. И тематика весьма подходящая — Новый год. На Минхо беленький мягкий свитерок с красивым витиеватым узором, и голубенькие джинсы, и, конечно, береточка. Он само милашество. Сынмин сегодня в зелёном вязаном свитере с ромбовидным узором с красными линиями поверх белой рубашки, очень по-рождественски. Хотя Минхо считает, что он напоминает Лепрекона переростка. Сынмину пофиг. Пусть считает. Он вообще думает, что старший похож на зефирку. В какой-то момент Ёнкей предлагает им сказать пару слов друг о друге. Узнать, насколько хорошо они изучили себя за неполных три года. И это обязательная часть. Каждый эфир они должны взаимодействовать, желательно в положительном контексте. Пару раз им пришлось выдавить из себя неуместные слова — я люблю тебя. Но сегодня Сынмин повторять эту пытку не планирует. — Минхо на самом деле не такой разговорчивый, как может показаться. Когда это необходимо, он может быть очень серьёзным, — Сынмин кажется сам при этом абсолютно серьёзным. Может потому что он уверен в своих словах. — А что ты скажешь о Сынмине? — обращается Ёнкей к Минхо. — Что сказать…? Парень задумчиво смотрит в потолок, будто бы там пробегут строчки суфлера с подсказкой. Но там лишь свет потолочных ламп и не более. Минхо, наконец, начинает говорить, и Сынмин, к своему стыду, слушает слишком внимательно, хотя и пытается усиленно изучать краешек стола, словно этот уголок — самая интересная вещь в его жизни. — Сынмин на первый взгляд излучает образ Денди Боя… Сынмин фыркает, но молчит. — … создает образ совершенно непринуждённого человека. Но на самом деле… Сынмин теперь уже весь обратился в слух. — … он очень хорошо заботится о себе. Правда с другими мемберами ведёт себя, как глупый ребёнок. «Лучше и не скажешь. Само красноречие», — съедает подсознание Сынмина и он давится смехом, пытаясь оставаться серьёзным. Но в радиорубке уже все ржут и он следует их примеру, он может посмеяться над собой. Тем более, что и Минхо выглядит уверенным в своих словах. По ходу программы Ёнкей просит ребят пожелать друг другу чего-нибудь в наступившем году. Сынмин молится, чтобы Минхо не ляпнул на этот раз какую-нибудь чушь, и почти скрещивает пальчики. Старший, словно слыша его молчаливый зов, говорит, что в этом году они стали старше еще на год, и предлагает им заботиться друг о друге. Сынмин незаметно для всех облегченно выдыхает, и тоже хочет подобрать какие-то правильные слова. В итоге он рассказывает Ёнкею, что когда впервые встретил Минхо, ему было всего 18 лет, а хёну уже 20, и за это время он, как ни странно, привык ко-всему, даже к нему. Сынмин наблюдает, как его слова вызывают смешинки в глазах Минхо, и предлагает свой вариант: стареть вместе, быть счастливыми и украсить этот год хорошими моментами. Минхо с ним соглашается. В конце они желают стэй и всем радиослушателям здоровья и вкусно кушать, радоваться мелочам и заботиться друг о друге. В завершении Сынмин выполняет наказание — приседает пять раз с Минхо на спине. Тот слишком ловко запрыгивает ему на плечи, и Сынмин отмечает про себя, что хён, оказывается, не такой уж и тяжёлый. Или своя ноша не тянет? Напоследок они делают традиционное селфи, прощаются со всей командой DeKiRa и идут вместе к парковке, где их ждёт автомобиль. На сегодня вечер понедельника для обоих завершён. Расписание гласит о свободном времени. Но Сынмин помнит, что поедет домой один. Помнит, но старается не думать об этом. Он мог бы задать вопрос. Часом ранее. Если бы не проглотил свой язык. Теперь остаётся лишь констатировать сухие факты: домой поедет один, с кем будет гулять по набережной старший — не узнает. Их менеджер уходит минутой ранее, чтобы проверить машину и расчистить путь, если вдруг в этой пустой подземке из-за угла выскочат фанаты. Хоть это и сомнительно, Сынмин был бы не против. Из-за событий этой зимы у них нет никаких шансов встретиться со стэй воочию. Нет шансов провести концерт, устроить фан-встречу. Только холод экрана. Если бы какие-нибудь настырные, но не очень дикие фанаты вдруг выплыли из-за горизонта и помахали ручкой, Сынмин был бы счастлив. Но он идёт по пустой серой подземке, помеченной следами шин и запахом бензина. Рядом идёт Минхо. Но и он скоро ускользнёт. И Сынмин останется один. По этому пути они проходили уже десятки раз, и Сынмин запомнил траекторию столь отчетливо, что дошёл бы до привычного места парковки их минивэна и с закрытыми глазами. Поэтому совершенно не глядя перед собой, он топает дальше по инерции, тыкая в экран смартфона, и думая, чем бы сегодня утолить свой голод. Когда его пальцы натыкаются на приложение доставки корейской кухни, внезапно резким рывком его утягивают в сторону. Сынмин не успевает и вскрикнуть, как оказывается припечатанным к бетонной стене приглушенной тенью. Он ошарашенно смотрит на Минхо — а это именно он сжимает его, — старший смотрит ему в глаза, приложив палец к губам, уговаривая сохранять тишину. — Что? — шепчет Сынмин, и кажется действительно довольно тихо, поскольку Минхо реагирует только на его глаза. Младший всё ещё не понимает, что могло произойти, чтобы стать причиной такого поступка. Неприятный холодок пробегает по коже слишком нервно и Сынмин начинает самую малость бояться внешнего мира, глотать собственное волнение, приправленное страхом. Он судорожно сжимает в руках телефон, борясь с желанием трусливо набрать кнопку SOS. Минхо смотрит на него, аккуратно оглядываясь по сторонам, и внезапно наклоняется к самому уху: — Прикрой меня. Я хочу сбежать. У меня здесь припаркован автомобиль. Сынмин вздрагивает от шепота и застывает на месте, ощутив на коже чужое горячее дыхание. Это вынуждает его забыть, как самому правильно дышать, как управлять мышцами, перестать смотреть в эти черные радужки и хотя бы пару раз сморгнуть. А еще он видит эти смешинки в уголках раскосых глаз и чувствует, что сейчас извергнется бранью и потопит Ли в адском пламени злобы. — Минхо… — успевает сцедить Сынмин сквозь зубы, наполняясь диким желанием садануть старшего по смазливой роже за то, что заставил испытать абсолютно неуместный страх. — Мы еще не дома, — перебивают его тут же, и это злит еще больше. — Ради бога… Ли Ноу-хён… — Тише… Сынмин округляет глаза. Поведение старшего начинает его подбешивать. Они что, на каком-то секретном задании?! — Ли Ноу-хён, ты придурок? — шипит он таким же тихим тоном, пожирая старшего глазами полными недоумения и откровенного раздражения. — Ты серьёзно ради этого ведешь себя как… — он оглядывает его фигуру, не в силах найти подходящего слова. — Как кто? Сынмин не думает. Он палит. — Дурак. Минхо щерится, словно доволен произведенным впечатлением и только и хотел, что добиться такой реакции младшего. — Твой язык, Ким Сынмин… Но он не договаривает, и снова оглядывается по сторонам. Еще минута и менеджер начнёт их искать. Только сейчас до Сынмина доходит, что его все еще удерживают спиной к бетонной стене, между ними слишком мало расстояния, а он к тому же цепляется пальцами за свитер старшего, что виднеется из-под распахнутого пальто. Теперь Сынмин все понимает. Он всё чувствует. Отчётливо. Они в едином, мать его, пространстве, границы стёрты. Он смотрит вниз, на свои руки, и осторожно убирает их от мягкого плюша. — Почему нельзя… — Тише… — Почему нельзя просто по-человечески объяснить все менеджеру и уехать? — шепчет он, глядя Минхо уже в глаза. Нет, ну, правда, почему нельзя вести себя нормально? Минхо хмыкает, наклоняется к уху, и шепчет своим самым противным голоском: — Это слишком скучно, — он поднимает голову и смотрит на ошарашенное лицо младшего и прыскает со смеху: — Видел бы ты свое лицо, Сынмин-а. — Давай посмотрим на лицо менеджера, когда я сейчас закричу и разрушу твой глупый план, — зло шипит Сынмин. Лицо Минхо скалится, огибая пытливым взглядом чужие черты, словно он хочет убедиться, что мелкий не блефует. Сынмин закатывает глаза и открывает рот: — Сонбэ… Мягкая теплая ладонь прерывает его голос и оказывается на губах прежде, чем он успевает вдохнуть воздуха. Минхо мягко сжимает ему рот, и давит грудью к бетону, склоняясь к самому лицу. — Бестолочь, ужасно раздражающая меня… тише. Сынмин знает, что раздражает. Он хочет действовать ему на нервы. Поэтому он еще раз закатывает глаза и глухо смеется в теплую ладонь. Проходит секунда, две, но он молчит. — Кричи, если хочешь, — пожимает плечами Минхо и выпускает парня из рук. Сынмин смотрит на старшего и кусает щеку. Пульс бьется где-то под челюстной косточкой, его бросает то в жар, то в холод, и его взгляд, устремленный в эти янтарные крапинки, слишком напряжен. Минхо отстраняется. — Я ухожу, — шепчет он и улыбается. Он понял, что Сынмин не выдаст. Старший оглядывается, видимо разыскивая глазами свой припаркованный автомобиль, и делает шаг в сторону. — Постой… — Сынмин хватает ускользающую от него тень, цепляясь за край свитера и утягивает парня обратно к себе. — А с кем … с кем ты будешь гулять? Минхо с секунду смотрит на него молча, словно не понимая вопроса. Но Сынмин не отводит взгляда. — Один. А, что? «Ничего». Сынмин сам не знает, что ответить на это «А, что?». Он просто хотел задать всего один вопрос и уже получил ответ. Но теперь этот вопрос выглядит куда более неудобным, чем в его мыслях часом ранее. Ведь зачем ему знать ответ на этот вопрос. Что ему делать с этим ответом? Минхо стоит, притянутый им, и смотрит на его пальцы, что сжимают свитер. Он переводит взгляд на Сынмина и снова склоняется чуть ближе, изучая его кофейные радужки. Его губы распахиваются и Сынмин чувствует жар на своей щеке от чужого шепота, что озвучивает вопрос: — Хочешь сбежать со мной? И это именно вопрос. Не предложение. Надо бы научиться не терять контроль, когда он так близко. Раньше как-то удавалось избегать таких моментов. Раньше удавалось и не испытывать никаких сквозных отверстий в груди от этой близости, а теперь они зияют дырами и пропускают весь мир вокруг как пустоту, растворяют, оставляя нетронутым лишь Минхо. — Хочу. Сынмин кажется даже не понял, что произнёс это вслух. Но Минхо всё слышал. Даже если Сынмин был слишком тихим. Он смотрит на смеющиеся глаза Минхо и все ещё хранит тишину. Они оба, укрытые тенью нависших над ними стен, похожи на заговорщиков. Если бы это был фильм, то явно самый кульминационный момент, и жанр обязательно боевик, и следующим кадром на суд зрителей режиссёр представил бы труп менеджера и угнанный автомобиль. Но это реальность. Щекотливая реальность. И Сынмин уже заражён этим задорным огнём в глазах Минхо. — Хочешь поступить неправильно? — одними губами произносит Минхо, словно сомневается в услышанном ранее, и не знает ещё, как стоит воспринимать этого парня: в шутку или все же всерьёз. — Хочу, — уже уверенно произносит Сынмин и не отводит глаз. И он серьезен. На лице Минхо расцветает улыбка, и он качает головой. Видимо, не ожидал. Возможно, он чувствует себя человеком, что совращает такого правильного и порядочного парня. Но Сынмину плевать. Он улыбается в ответ, и смотрит ему в глаза, словно бросает старшему вызов. Ведь если даже прямо сейчас менеджер застукает их, он не передумает. По молчаливому согласию они ускользают куда-то вглубь парковки. Их тени метаются между стайкой машин, Сынмин прогибается максимально низко, чтобы остаться незаметным. И ему совершенно не важно, что менеджер наверняка бьется в истерике и разыскивает их. Его рука крепко сжата в ладони Минхо, что ведет его за собой, и Сынмин не против. Он хочет поступить неправильно.

Волк для Принца

— Думаешь, я смогу? — Даже не сомневаюсь. — Я не хочу оплошать. — Мне очень хочется послушать ее в твоём исполнении. — Ох, я наверное помру, пока буду ее петь. — Ты справишься. Я уверен в тебе, Сынмин-и. Сынмин смотрит недоверчиво на Хенджина и скроллит в телефоне текст песни. Он все ещё сомневается. Он нервничает и теребит уголок подушки, кусая губы. За окном ещё только теплый май, но ему душно. Очень душно. Хенджин протяжно вздыхает и ложится рядом на кровати, обнимая Сынмина за талию. Тот сидит, опираясь об изголовье, и нервно трясёт ногой. Его взгляд устремлён на текст и брови хмурятся в задумчивом изгибе. — Сынмин-и, ты почему такой нерешительный? — бурчит Хенджин. — Остальные возьмут эти ноты с лёгкостью. Но смогу ли я? — Глупости. У тебя потрясающий голос! Это я тебе говорю как главный фанат твоего вокала! Не оскорбляй мои чувства! — Хенджин выпячивает нижнюю губу, как плаксивая дама, давая понять, что его чувства весьма хрупкая вещь. — Ох… Он высвобождается из объятий и встаёт с постели. Нервно отряхивая плечи, он неуверенно набирает комбинацию из цифр и подносит к уху телефон. Сынмин смотрит на Хенджина, пока делает звонок. Хван уверенно показывает ему большой палец. — Действуй, — шепчет он. — Алло, хён, доброе… доброе утро. У меня тут возникла идея на счёт нашей совместной песни для Kingdom. — Сынмин все ещё сомневается и смотрит на Хенджина в поисках поддержки. Тот улыбается и машет рукой, подбадривая. Сынмин кашляет и озвучивает мысли: — Что если мы споём втроём с Чонхо… Сынмин нервно кусает губы, затем на его лице расцветает улыбка. — Да, конечно, в твоей аранжировке это будет потрясающе! Наконец, он договаривается о встрече с Ынкваном и радостно кладёт трубку. — Хён сказал, что разделит песню и распределит между нами. И он напишет новую аранжировку! — Потрясающе… — выдыхает Хенджин, затем вскакивает с места, подбегает к Сынмину, его глаза горят от нервного возбуждения. — Вы правда споёте Поэму любви?! — Благодаря тебе. Хён согласен. Кажется, он в восторге от этой идеи, — улыбается Сынмин. — А-а-а!!! — Хенджин пищит и хватает Кима за руки, начинает вместе с ним прыгать по комнате, возбуждённо выкрикивая: «Love Poem! Love Poem! Я услышу ее в исполнении моего биаса!».

***

Сынмин сидит на стуле один в репетиционной комнате, набитой акустическим поролоном, тупо глядя на синтезатор, весь взмокший и нервный. Его коленки трясутся, ступни отбивают чёткий ритм. Он уже битый час пытается взять ноту, как ему кажется, слишком высокую для его диапазона, и каждый раз его голос с хрипом падает вниз. Он трогает своё горло, будто бы это поможет ему восстановить связки. Сынмин отбивает на клавишах новую аранжировку от Ынквана. Все в ней прекрасно. Так прекрасно, что у Сынмина поджилки трясутся от мысли, что он испортит эту песню. Дверь открывается и в комнату воровато заглядывает Джисон в черном бомбере и в такой же черной кепке, надвинутой по самый нос. — Сынмин-и, ты в порядке? — Заходи, Хан-и. — тяжело вздыхает Ким и позволяет утянуть себя в объятья. Джисон стоит рядом, и гладит его по спине, простое движение вверх-вниз, но это успокаивает. Сынмин закрывает глаза, щекой прижимаясь к тёплому Джисону, и обнимая обеими руками. — Полегчало? — Джисон смотрит на него сверху вниз, и тянет улыбку, пытаясь скрыть волнение за друга. — Нормально, — отзывается Сынмин, ерзая на стуле, и обратно утыкается ему в живот. — Ох, всё-таки я сдохну из-за этой песни… — слышит Джисон его скулеж. — Не говори так. У тебя все получится! — Я начинаю дико сомневаться. Сегодня был последний прогон. — глухо слышится из дутой куртки. — И завтра будет перед съёмками. Мы все придём тебя поддержать. — Джисон снова его гладит и хлопает по спине. — Я хочу спрятаться… — Сынмин зарывается носом, Хану щекотно, он терпит, затем все же смеется, и отстраняется, но чтобы снова завлечь в свои объятья. — Тебе надо поспать, Минни. И поесть не помешало бы. — Хан наклоняется и обхватывает его за щеки. — Нет, есть не буду. — бубнит Ким. — Иначе завтра я буду весь опухший. — Твои щечки всегда пухлые. — Не настолько, как твои, — фыркает Сынмин и, глядя как у друга эти самые щечки надуваются от обиды, добавляет: — Настоящий хомячок. Мой любимый хомячок. — И я тебя люблю, язва, — дуется Хан, но продолжает его гладить. Через минуту он выходит, бросив напоследок «Файтинг» со сжатым в воздухе кулаком, и широченной улыбкой. И Ким снова погружается в сладостный мир музыки, который трещит по швам из-за его собственной нервозности. Но поддержка Джисона его немного успокоила. В кармане вибрирует телефон, и оповещает о новом сообщении в KakaoTalk: Мой фанат Лама: — Минни, как ты?

Мой биас Щеночек:

— Хуже некуда. Думаю, что лучше: удавиться или скинуться с обрыва. Ищу на карте ближайшую скалу и магазин хозтоваров.

Мой фанат Лама: — Прекрати. Все получится. Ты же гений.

Мой биас Щеночек:

— Я просто волнуюсь. Все в порядке.

Немного подумав, Сынмин печатает:

— Мы скучаем по тебе.

Мой фанат Лама: — И я по вам всем скучаю.

Мой биас Щеночек:

— Возвращайся поскорее.

***

— Они просто сумасшедшие! — кричит Чанбин. — Это Феликс?! — встревоженно всматривается в экран Чан. — О, Йена зверюга! — пищит Джисон. — Господи, Пениэль просто разорвал!!! — снова кричит Чанбин. Лишь Сынмин молчит. Они вчетвером сидят в комнате ожидания и наблюдают за перфомансом Феликса, Йена, Минхо, ребят из Ateez и Пениэля из BTOB. И это действительно потрясающе. Лучшая комбинация, которую Сынмин видел. Он не понимает, как эти сумасшедшие ребята превратили шоу в абсолютный хаос, не дав и шанса остальным командам — химия танцоров Mayfly настолько хороша, что они разрывают сцену. В ребятах столько экспрессии, силы и страсти, что от каждого из них поджилки трясутся от возбуждения: Чанбин прыгает по комнате, как сумасшедший, Джисон уже следом за ними воет волком, Чан восторженно хлопает с раскрытым ртом. Лишь Сынмин сдерживает свои эмоции. Нет, он согласен абсолютно с каждым комментарием ребят. Но его душа уходит в пятки каждый раз, когда на экране появляется Минхо… Он не может оторвать глаз от его тела, что вырисовывает такие хитроумные комбинации, одну связку за другой, в таком хлёстком и грациозном ритме, что у парня мурашки скользят вдоль позвоночника и впиваются в кожу сладкой дрожью. Он знает, что Минхо прекрасный танцор, лучший которого он видел, знает, что у него есть всего несколько строк и экранного времени, и именно поэтому Сынмин не понимает, как за такой короткий отрезок хён заставляет все взоры обратить только на себя, как он так умеет держаться на сцене, что глаз оторвать невозможно, а его мимика, мощный вокал и танец, просто… Сынмин не хочет даже думать, что такие эмоции Минхо вызывает только у него. Не может такого просто быть, чтобы он был единственным, кто восхищён. Игра Минхо на сцене безупречна. Он вне ее совсем другой. Но там — это другой человек. Дикий и необузданный. Притягательный. Сынмин не выдерживает и вскакивает с места. Наверное, он впервые позволяет себе так открыто проявлять восторг — смотрит, стоя почти вплотную рядом с экраном, и охает. А от голоса Минхо Сынмину плохо. Откровенно плохо, потому что мурашки уже съедают его живьем. «Почему, почему он так выдыхает… Это же слишком». У Минхо хороший голос, в этом уверены все. Но для Сынмина, глубокий, мягкий тембр c хрипотцой, этот уникальный диапазон, которым Минхо умело управляет, словно марионеткой в руках, — потрясающий. Минхо контролирует звуковой поток, чувствуя в нем каждую ниточку мелодии и соединяет все в единое музыкальное полотно на свой вкус, и доводит этим тело Сынмина до мурашек. А ему, как вокалисту, известно, сколько сил и труда нужно вложить в контроль над своим инструментом, чтобы кого-либо довести до дрожи. Он все понимает, технически, но все равно каждый раз, когда голос Минхо разбивается на высоких нотах и переходит на фальцет, Сынмин готов аплодировать стоя. Когда перфоманс заканчивается, в соседних комнатах ожидания остальные команды бьются в восторженной истерике от просмотра. Мемберы тоже пищат и ликуют. Сынмин хлопает и смотрит на дверь — скоро они должны вернуться. Он так и не успел ничего сказать Чонину до выступления, потому что они встретились лишь на его прогоне с Чонхо и Ынкваном. Но он безумно им гордится. В Феликсе Сынмин даже не сомневался — он совершенство. Но Минхо пробуждает в нем какие-то другие, неправильные эмоции… — Это было слишком хорошо! — говорит Джисон, без чувств валяясь на диване. — Они просто безумные! — восхищается Чан еще не отошедший от выступления. — Вы видели какие дикие глаза были у Феликса, когда он разрывал сердце Уёна?! А как техничен Ли Ноу?! Я в шоке…- Чан все еще смотрит на экран, словно не веря в произошедшее. — Мои дьяволята просто самые крутые! Ва… — Пениэль такой крутой! — кричит Чанбин, оглушая всех, — В этой маске и с поводком из людей… Зверюга! — У Ли Ноу-хёна был отличный вокал, — сухо вставляет свои пять копеек Сынмин, стараясь не смотреть ребятам в глаза дольше секунды. — О, эта его хрипотца на выдохе… — мечтательно щурится Чан, — Он дьявол, конечно. И тут дьявол возвращается в комнату вместе со всеми. Он весь потный, вымотанный, нервно одергивающий свой костюм, и явно проклинающий стилистов, что опять не учли его подвижное тело, неспособное удержать на себе любую ткань. Ребята тут же кидаются их поздравлять, обнимают и хлопают по спине, комплименты сыплются как из рога изобилия. Сынмин стоит рядышком, так же аплодируя вместе с остальными и уверяя, что выступление было шикарным. Феликс и Йена скромно кланяются и тяжело дышат, на их лицах нескрываемый восторг — они довольны своей работой. — Ты такой молодец! — Джисон врывается в пространство Йена с объятьями, тот чуть не валится с ног и уже пытается высвободиться, корчась от всепоглощающего, чрезмерно активного парня. — Я горжусь тобой! — Сынмин хлопает его по плечу, ловит молчаливую мольбу отцепить от него Хана, и улыбается. Он дико счастлив за макнэ. И Йена заслужил восторженные отзывы. И восторженную Белку — тоже. — Ёнбо-ок! — где-то в стороне орет Чанбин, обхватив парня и прыгая с ним по комнате. Феликс не сопротивляется. — Агх… я вами так горжусь! Я такой счастливый! — Чан обводит их всех взглядом, чуть ли не роняя скупые мужские слезы. Сынмин с Минхо слышат его слова, переглядываются, и давят в себе смех. Чан все же не выдерживает, хватает Феликса, утягивает к себе Йена и тискает их в крепких объятьях. Он пытается поймать и Ли Ноу, но тот ловко уворачивается и отходит к стойке с напитками. Сынмин идет за ним следом, сбегая от рук лидера. Он находит себе место на другом конце стола напротив Ли, пока тот с шумом вспарывает банку газировки и залпом выпивает его. Сынмин деловито вертит в руках пачку чипсов, и украдкой наблюдает за старшим. Ему хватает всего пары секунд, чтобы убедиться, как хищно выглядит сегодня Минхо в этом серебристо-чёрном наряде со слишком глубоким вырезом на рубашке. Настолько глубоким, что Сынмин отчетливо видит его ключицы и верхнюю часть груди. Рукав справа обрезан по краям от самых плеч до запястья, и, сплетаясь черными петлями в ромбовидном узоре, оголяет кожу. Такой же косой вырез и на спине. Сынмин невольно щелкает язычком, огибая это тело пытливым взглядом. Его глаза на секунду (а может на две) буквально застревают на уровне чужих бёдер в безумно узких брюках из какой-то тончайшей блестящей кожи, что обтягивают ноги Минхо слишком туго. Ткань настолько тонкая, что Сынмин может отследить каждое напряжение плоти под ней. Всего на секунду он глотает свой завистливый вдох, понимая, что эти крепкие мускулы наработаны годами упорных тренировок. Ярко выраженные тенями глаза и острые скулы смотрятся вызывающе — Минхо напоминает дикого зверя, что вышел на охоту. Это всего лишь концепт, но Сынмин признает, что старшему идет. Чертовски идет. И эта выдуманная стилистами гетерохромия безумно подчеркивает его красивые глаза. Косой шрам с разветвлениями на левой щеке не портит, а украшает. Взгляд Сынмина спускается ниже к уровню ключиц и он невольно ухмыляется, закусывая нижнюю губу. «Вы серьезно?.. Они нацепили на него ошейник?». На шее Минхо и правда красуется толстый кожаный ремешок с поводком из тонкой цепи. Аккуратные звенья скользят куда-то вниз под рубашку и ниже. Сынмин не хочет себе представлять где именно заканчивается эта цепь. Он считает, что образ Минхо можно счесть за преступление. Нельзя так выглядеть. Нельзя для психического здоровья окружающих. Минхо ловит усмешку младшего и устремляет к нему свой пристальный взгляд. Он прекрасно видел, как тот его рассматривает. Было в этом что-то откровенно… провокационное. — Как ты? — решает зайти издалека Минхо, между делом вскрывая очередную банку диетической колы. Сынмин смотрит ему в глаза, но следом его зрачки теряются, как только Минхо откидывает голову и жадно глотает; младший уже наблюдает, как ритмично дёргается чужой кадык, как по точеным скулам бежит капля пота, стекая в глубь шеи до самых ключиц. — Я готов, кажется, — он пожимает лишь одним плечом, словно стряхивает с них что-то невидимое — его персональный нервный жест. — Если хотел съязвить, хён, то я не в настроении. Минхо отрывает губы от банки и смотрит на него слегка удивлённо, даже с упрёком. — Кто сказал, что я хотел съязвить? — фыркает он, и снова впивается в банку, искоса наблюдая. — Из твоего аккуратного рта, хён, в мой адрес выстреливает только язвительная усмешка. Ошибаюсь? — скалится Сынмин, заталкивая язык под щеку. Минхо следит за его движением рта, улыбается и сделав ещё один глоток, выпрямляется. Теперь он смотрит абсолютно честными глазами. Большими, темными океанами, где колыхает огонек. От этого невинного взгляда у Сынмина подступает смех, но он сдерживается. — Не смотри так на меня, хён… — Как? — и Минхо смотрит ещё более невинно, хлопая длинными ресницами, наклонив голову слегка на бок. Сынмин не выдерживает и смеётся, но прячет улыбку в раскрытую ладонь. — Ну что за привычка… — озвучивает Минхо, и качает головой. Сынмин понимает, что старший намекает на его манеру прятать зубы. Он вздыхает и отводит взгляд на закуски, без интереса перебирая их в руках. Он не любит, когда речь заходит о его улыбке. Его бесит, когда кто-то обсуждает ее, пытается охарактеризовать, прокомментировать, вообще коснуться этой темы. Тем более Минхо. — Отвали от моей привычки, хён, — говорит наконец Сынмин, и бросает на стол смятую пачку. Его голос становится грубым и резким. Минхо смотрит на парня с тихим смехом, но тот не реагирует и смотрит так же в упор. По его губам, плотно сжатым в тонкую линию, можно понять, что Сынмин раздражен. — А если я скажу, что у тебя красивые брекеты? Сынмин пару раз моргает и подбирает в своей красивой голове самый смачный лексикон, чтобы послать старшего, не употребляя нецензурщину. Но Сынмин был бы не Сынмин, если бы сам не умел виртуозно играть на чужих нервах. Так что он с усмешкой выплевывает: — Я не жадный — могу дать поносить. — Если только вместе со своим ртом, — скалится в ответ Минхо. Он уже не отвлекается на содовую, стоит, опираясь ладонями о край стола, и с вызовом смотрит в эти злые кофейные радужки. Сынмин шумно вздыхает и битва взглядов продолжается еще несколько секунд. Наконец, он не выдерживает и озвучивает свои чувства напрямую: — Ты меня иногда реально бесишь, хён. Минхо ехидно смеется и стреляет хитрыми глазками. Красивыми глазками. — У нас это взаимно. Сынмин отворачивается, и старается не реагировать. — Волнуешься? — спрашивает Минхо, и Сынмин удивляется тому, что в его вопросе слышно неприкрытое беспокойство. И вопрос не относится к их словесной баталии. Минхо подразумевает выступление Сынмина. — Ни капли, — врет он, возвращая к нему свой взгляд. Каким бы ни пытался сейчас быть милым Минхо, единственное, что Сынмин испытывает к нему — раздражение. — Мне сказали, как ты прятался в шкафу, — многозначительно улыбается тот и косится в сторону несчастного шкафа, в котором Сынмин не смог уместиться в виду своего высокого роста. «И какого хрена все такие трепло…». — Это нормально. — Прятаться в шкафу? — Волноваться. Если ты не волнуешься перед выступлением, то либо глуп, либо самонадеян. Минхо выгибает левую бровь явно довольный их диалогом, где никто никому не уступает. Его это подзадоривает. — Я слышу в твоих словах скрытый подтекст. — Нет тут никакого подтекста. Это интенция. К твоему сведению, это будет мое лучшее выступление. Я заставлю тебя мне аплодировать стоя. — Поспорим? — ухмыляется Минхо. — Спорим. — палит Сынмин. — Проиграешь — исполнишь моё желание. — Проиграешь ты — исполнишь моё. — Идёт. Минхо протягивает ему через стол ладонь, Сынмин сжимает ее в своей, и старший кричит Феликсу, чтобы тот разбил. Блондин не заставляет себя долго ждать. — А что происходит? — интересуется он, глядя на двух возбужденных парней. — И Сынмин-а, тебе разве не пора… — И какое желание? — спрашивает Сынмин, глядя на старшего и в упор игнорируя Ликса. — А твое? — Минхо также не намерен отвлекаться на блондина. — Да вы опять за своё… — фыркает обиженный Ликс. — Хочу, чтобы ты перестал быть таким язвой, хён. Не доставай меня, не дразни, не издевайся и не беси, — скалится Сынмин, и с задумчивым видом добавляет: — Даже не знаю… слишком невыполнимо для тебя? — Как мило, — приторно тянет Минхо. — Это сразу пять желаний в одном. Выбери что-то одно. — Не беси меня. Хотя бы. — Идёт. — Вы почему такие странные вечно? — усмехается Ликс, переводя взгляд с одного на другого, и наблюдая за ребятами, как за петушиными боями. Но этим двоим не до него. — Ну и какое твоё? — Сынмин с высокомерием смотрит на Минхо. — Признаешься, что я тебе нравлюсь. Минхо улыбается и ни один мускул на лице не дрогнул. А вот у Феликса челюсть отвалилась и покатилась по полу. Сынмин же сжимает свои челюсти. Он все еще пытается сохранить это чертово самообладание. Он спокоен. Он просто олицетворение спокойствия… — Иди в задницу, Минхо, серьёзно. Ну и или нет. Ликс, только что подобравший свою челюсть, роняет ее повторно. Сынмин разрывает зрительный контакт и отворачивается. — Да вы оба … — Ликс держит челюсть в ладонях и пятится обратно к более адекватным мемберам. — Ли Ноу. — поправляет Минхо, — Мы не дома. — Вообще плевать, — сбривает Сынмин, и внезапно направляется к выходу. — Твой язык, Ким Сынмин, все также хорош, — слышит он позади смешок старшего и тяжелые шаги — Минхо следует за ним по пятам. Какого хрена вообще. Сынмин выходит из комнаты ожидания и идет в пустоту. В неизвестном направлении. Просто ему надо уйти от Минхо, что ужасно, ужасно бесит. Его губы поджимаются в немой злобе, кулаки сжимаются до боли от впившихся в кожу ногтей, уши красные, как два помидора, и щеки пылают сквозь слой грима, но ему плевать. «Признаешься, что я тебе нравлюсь». Вот ведь придурок самовлюбленный. Напыщенный индюк!» — возмущается подсознание. Сынмин заворачивает за угол, и оказывается в каком-то просторном темном помещении с декорациями. Он резко останавливается, и в него тут же врезается сзади Минхо, явно не ожидавший такого поворота. Сынмин от удара отшатывается вперед и прогибается в неуклюжей позе, падая, кажется на гипсовые остатки пилястр с их предыдущего номера «I'll Be Your Man». Он уже жмурится, представляя боль, и испорченный костюм (стилисты его будут линчевать с упоением) и выставляет ладони вперед. Но он так и не дотрагивается ни пола, ни этих пилястр — Минхо обхватывает его за талию обеими руками и резким рывком утягивает к себе. Еще секунда и Сынмин уже стоит на своих двоих, зажатый в объятьях Минхо. — Ты что творишь, бестолочь?! — кричит тот, разворачивая его к себе, — Настолько ненавидишь меня, что готов убиться?! — Съебись, хён! — привычный лексикон с нецензурной бранью, предназначенный только для единственного человека, возвращается к Сынмину. Он отталкивает от себя Минхо, высвобождаясь из цепких рук, и непроизвольно делает шаг назад, как тот утягивает его обратно к себе и Сынмин повторно впечатывается в крепкую грудь. — Блядь, там же опасно! — почти орет Минхо. — Отпусти говорю! — орет в ответ Сынмин. И ведь правда — орет. Как, пожалуй, никогда раньше — ни на него, ни на кого-либо другого. Он вообще не позволяет себе повышать голос. Но Минхо сегодня его выбешивает больше прежнего. Сынмин повторно отталкивается от его тела и брыкается во все стороны, пытаясь расцепить объятья, но сжат к нему слишком плотно. Чем больше он вырывается, тем сильнее Минхо прижимает к себе, зарываясь к нему носом в шею и что-то говоря. Но Сынмин словно в агонии, его кровь бурлит, как в адском котле, его нервы на пределе своих возможностей, чувствуя, как нарастает злоба, как расширяются границы его раздражения от ощущения чужого дыхания на своей шее, его дыхания. — Прости, пожалуйста, прости… — шепчет Минхо, и стискивает в своей железной хватке, не выпуская. — Успокойся, пожалуйста. — Господи, как же ты бесишь меня… — Сынмин готов взвыть от досады. Его достал этот парень, его руки, его голос, его запах, все бесит Сынмина. Минхо был единственным человеком, который ему нравился, которым он восхищался, по которому скучал, когда его выгнали с группы, который вызывал в нем только положительные эмоции. Они не всегда ладили, но все равно Сынмин робел перед ним и слушался, даже если дерзил и огрызался, не мог на него злиться, и каждый раз под напором старшего отступал. Но в последнее время этот парень начал его раздражать, пугать, беспокоить, и откровенно бесить. Он теперь смотрит на него и ему плохо. Его сердце делает кульбит и разламывается, образовывая всё новые и новые трещины. И сейчас, он чувствует его руки на себе, вдыхает аромат его кожи, и ему больно. — Знаю, знаю, прости, — повторяет Минхо, и сжимает его сильнее, так, что Сынмин уже не может дышать. — Я не сомневаюсь в тебе, Ким Сынмин, прости. Я знаю, ты справишься. Только успокойся… Сынмин не хочет его слушать, не хочет его прощать, но понимает, что старший не выпустит его из своей хватки, если не сделать то, чего он хочет. Значит нужно просто окаменеть и перестать сопротивляться. Притвориться, что он ничего не чувствует. — Хорошо, я всё… Я спокоен, — Сынмин убирает свои руки, и поднимает их в воздухе. Они еще несколько секунд стоят обнявшись, и Минхо держит его, пока дыхание младшего не выравнивается. Наконец, он осторожно его выпускает. Сынмин отстраняется и медленно делает несколько шагов в сторону, но Минхо тут же хватает его за кисть. — Не надо туда ходить, ты можешь споткнуться, упасть и разбить свое красивое лицо, порвать красивый костюм и уже не спеть так красиво. — и Сынмин слышит в голосе старшего неприкрытое беспокойство и сожаление, и это почему-то бесит еще больше. Ему не хочется слышать этот другой голос Минхо. Он заставляет его чувствовать себя неловко и загоняться нелепыми вопросами: почему его голос дрожит? зачем он с ним так осторожен? как понимать всё это… — Блядь, заткнись, пожалуйста… — это все что Сынмин может сейчас из себя выдавить. Он слишком устал. Но он все же послушно отступает от темного уголка и прислоняется к стене коридора, на который падает свет. Минхо встаёт рядом всего в метре от него и по его взгляду из-под распахнутых ресниц и едва уловимой дрожи плеч, Сынмин может догадаться, что старший все-таки жалеет, что их спор дошёл до такого. Он не хочет на него смотреть, но тело его не слушается. — Порядок? — А ты как думаешь, Мин-хо? — по слогам произносит Сынмин, зная, как старшему не нравится, когда он так зовет его. Он бы хотел найти и другие слабые стороны Ли Ноу, чтобы действовать ему на нервы. Минхо на удивление пропускает это мимо ушей и улыбается, мягко, и устало. Он кивает, принимая поражение. Его глаза поблескивают и он их прячет, потому что в них появляется знакомое выражение. Сынмин, пожалуй, обожает этот взгляд, ведь в нем таится робость. Минхо никогда ни на кого не смотрит с такой робостью, как на него. Значит все-таки уступает ему иногда, значит все-таки иногда стесняется. И это нравится Сынмину. Он хотел бы чаще с ним ссориться и спорить, если это позволило бы ему победить и поймать этот взгляд снова. — Надеюсь, я не испортил все, — говорит старший, и кивает на костюм. Сынмин поправляет пиджак и на самом деле благодарен за то, что Минхо не позволил ему упасть и распластаться тут на декорациях. Может все было бы куда хуже, и не обошлось бы одним рваным костюмом. Кто его знает, может это падение поставило бы крест на его сегодняшнем выступлении. Может даже и хорошо, что Минхо пошел за ним следом. Но с другой стороны, именно из-за него он оказался здесь. Он причина всех его бед. И эта причина не уходит и стоит, переминаясь с ноги на ногу, и поблескивает этой бесячей блестящей тканью, обтягивающей его ноги. Сынмин смотрит на его бёдра и не может сосредоточиться, не может успокоиться. Он снова огибает взглядом его фигуру, пока Минхо поправляет рубашку, что-то ворча себе под нос. Его движения резки и грубы, и Сынмин уверен теперь, что Минхо просто ненавидит этот наряд. Ну или стилистов. Вид Минхо в целом пугает. Или завораживает. Сынмин еще не определился. Слишком много «или». Но все равно, хён его ужасно раздражает. Он уверен в этом всем своим нутром, что беспрекословно реагирует на это тело. — Стилисты постарались на славу, — Сынмин глотает сухой воздух и с его уст эта фраза звучит бесцветно — то ли издевка над Минхо, то ли упрек в адрес стилистов. Минхо отстраняется от стены и встает перед ним, опираясь на левую ногу, держа руки на уровне бёдер, и слегка сутулясь, что заставляет вырез рубашки снова раскрыться, оголяя ключицы. На его лице отражается странная ухмылка, словно оскал хищника, что заметил в радиусе своего зрения очередную жертву. Он смотрит на него, и, слегка приоткрыв рот, не спеша облизывает сухие губы. Сынмин не знает, специально ли он делает этот жест, или это просто совпадение. Ведь у него тоже губы горят и в горле пересохло. Но он не повторит за ним, и замурует свой язык к нёбу, ведь этот жест действует на него плохо. Особенно на психическое состояние. — Я хорош? Голос Минхо слишком томный, низкий. И этот взгляд из-под полуприкрытых век только усугубляет ситуацию. — На тебе ошейник, хён. Думаешь, ты хорош? — усмехается Сынмин, хотя на самом деле… возможно, Минхо попал в точку. Старший глотает очередную колкость и тряхнув головой, кивает на него, указывая, видимо, на наряд. — Тебя тоже не обошли стороной. Сынмин невольно давит в себе смех — он безумно контрастирует с Минхо. На нем белая рубашка с чёрным галстуком, на котором светится золотая брошь, такой же белый пиджак из крупной плотной вязки с камнями и крупными тёмными бусинами, и слегка зауженные брюки от Шанель. Он выглядит превосходно. И совершенно не дико. Скорее элегантно. Обувь на высокой платформе позволяет твёрдо стоять на ногах. — Я всегда хорошо выгляжу, хён. Минхо щурится, глядя на него, и очередная хищная ухмылка тянет его губы. — Это правда. Всегда. Сынмин не выдерживает, и прячет глаза в сторону, улыбаясь лишь уголками губ. Его самого это ужасно расстраивает, но он не может не улыбаться, когда Минхо такой… странный. Это заставляет его сердце трепетать. Может он и есть жертва. Его жертва. — Дай мне остаться одному. Один твой вид меня раздражает. — все же просит он, и смотрит на Минхо искоса, не теряя улыбку. Минхо кивает, и поднимает руки в сдающемся жесте, пятясь назад. Сынмин провожает его молчаливым взглядом и как только Минхо поворачивается к нему спиной, видит аппетитные округлые формы, обтянутые кожей, что бодро удаляются от него обратно в комнату ожидания. — Блядь… да что же это такое… Спустя минуту Сынмин выходит из темного угла, поправляя галстук и дышит уже ровнее. И как раз вовремя — настал черед их выступления с Чонхо и Ынкваном. Он идет по широкому коридору на сцену, надеясь, что когда будет петь эту прекрасную песню, не будет думать о придурке Минхо. Он вообще не думает о нем, никогда, практически никогда. Не думает, когда он на сцене, не думает, когда они вместе или порознь, и тем более, когда он поет баллады. Даже если и думает, то это всего лишь ассоциации — он может найти что-то, что напомнит ему о Минхо. Но это ничего не значит. Сынмин внезапно замедляет шаг и останавливается посреди дороги, понимая, что эти мысли звучат как оправдание. В последнее время хён действительно все чаще застревает в его мыслях и не в том ракурсе, в котором следовало бы. Особенно сегодня образ Минхо вогнал его в ступор из-за этих долбанных стилистов, что наряжают парня как объект сексуальных фантазий. Сынмин поднимается на сцену, и решает, что он просто хорошо относится к Минхо, и все их споры и перепалки всего лишь своеобразный стиль общения. Он знает, что и Минхо к нему добр. Ничего более. И холод пробежавших по телу мурашек от назойливого осознания, что его чувства к старшему обретают какую-то иную форму, ничего не значит.

***

— О, началось! — Чан подзывает всех обратить внимание на экран. Мемберы устраиваются напротив — кто на диване, кто, как Йена, Феликс и Чанбин, что не могут скрыть своего волнения, стоят на своих двоих, нервно заламывая пальцы. Йена почти молится, волнуясь за Сынмина. На прогоне все было хорошо. Чанбин и Джисон старались его поддержать и вселить уверенность. Хотя фраза Бинни: «Постарайся меня убить с первых же секунд», пожалуй, вселила в Сынмина только еще большую тревогу за свои вокальные способности. К тому же буквально перед выступлением Ким опять поссорился с Ли Ноу, и Йена это видел, и надеется теперь, что такая мелочь никак не отразится на выступлении его друга. — Достаточно сделать так же, как на репетиции, чтобы все было идеально, — говорит тем временем Ли Ноу, и Йена хочется дать ему затрещину, но он держится. Макнэ скрещивает пальцы, когда остаются секунды до вступления Сынмина. Чонхо и Ынкван уже пропели свои партии, красиво, лирично, с безумным трепетом. Но у Сынмина очень важная часть — самый первый припев, и под облаком его вокала эта часть должна пробирать до мурашек. Йена очень хочет, чтобы так было, ведь знает, как Сынмин переживал и нервничал из-за этой песни. На его месте он бы вообще вздёрнулся от волнения. Наконец, свет падает на Кима, и оператор приближает его крупным планом. Все в комнате кажется просто замерли в нервном ожидании. Сердце Йена превратилось в кубик льда и перестало биться. И вдруг каждый из них холодеет с первых же секунд, и тут же тонет в палящий зной, забыв как дышать, потому что Сынмин начинает петь… глубоко, сильно, удивительно пронзительным тембром, настолько теплым и ярким, что захватывает дух. Ни один мускул на его лице не дрогнул, он спокоен и уверен в каждом своем слове, и голос при этом льется с такой силой и полнотой, обволакивая слова, и гармонично сливаясь с вокалом двух других, что Йена готов заплакать от восторга. «Божечки, он справился!» Йена боится пошевелиться, чтобы ненароком не упустить ни миллисекунды с этого божественного номера. И поэтому его ужасно раздражает Ли Ноу, что заставил вздрогнуть и всего на мгновение отвести взгляд от экрана — с первой же ноты, что сдалась младшему, старший восторженно ахнул, непроизвольно откидываясь назад, его красивое лицо расплылось в улыбке, а взмах руки задел Йена. — О господи… у меня мурашки от его голоса! — шепчет тем временем Джисон, и хватается за голову, оглядывая не менее ошарашенных ребят. Чанбин почти плачет, обхватывая себя руками, не в силах найти себе места от нахлынувших эмоций и гордости за Сынмина. Феликс стоит неподвижно, замерев, и светится как бенгальский огонек с широченной улыбкой на своем веснушчатом лице. Он не понимает, как человек, что ранее с таким надрывом спорил с Ли Ноу, сумел взять себя в руки, будто целый день пил зеленый чай и гулял по цветущему саду. Йена все еще слушает затаив дыхание и сцепив пальцы рук в тугой замок, как в молитве. Он и правда молится, чтобы Сынмин прошел этот этап достойно до самого конца. — Он прекрасен… Йена недоверчиво косится на автора этой тихой цитаты. Тот сидит, завороженный, полностью растворившись в музыке и голосе Сынмина. Йена не спорит. Сынмин и правда прекрасен. Его друг выглядит как принц из сказки — высокий, статный, красивый, благородный, с чистым сердцем. С каждой нотой его вены на шее напрягаются, и голос резонирует приятной дрожью в теле. Но он тянет каждую легко и свободно, и эти вены, как деталь, только украшает его облик. Сынмин берет следующую высокую ноту и Йена снова слышит где-то сбоку сдержанный восторг, затем наступает секундная тишина, музыка почти замолкает, и Сынмин вступает в свою одинокую партию, поет осторожно, тихо, почти с придыханием, и у Йена коленки трясутся от страха, что Сынмин сейчас сорвет голос. Петь на слишком высоком диапазоне, а после резко упасть вниз — не каждый вокалист способен сделать это гладко. Но ведь это Сынмин. — Ох, Сынмин-а… Я не сомневался. Йена уже не смотрит, — он теперь знает чей голос почти стонет от удовольствия где-то сбоку. Но ему плевать. Если только не один маленький момент — Ли Ноу прежде не проявлял столько эмоций от прослушивания вокала Сынмина в открытую. Он обычно держит себя под контролем и не выказывает свой восторг. Особенно, если речь идет о Сынмине. Максимум от него можно добиться лёгкого кивка и одобрительней полуулыбки. Или Ли Ноу просто делает это именно сейчас, потому что Сынмин всё равно его слов не услышит? Песня заканчивается, на сцене гаснет свет и Чонин позволяет себе отвести взгляд от экрана и обратить взор на Ли Ноу. По лицу старшего можно сразу сделать простой вывод: он покорен. Ли буквально светится изнутри, как будто в него вкрутили лампочку в 220 Вольт. Посчитав эти выводы достаточными, Йена валится без чувств на диване. Джисон восторженно выкрикивает имя Сынмина. Чанбин что-то скулит и покрикивает свое «Йа!» в углу. Минхо встает и аплодирует вместе с Чаном, у которого от силы хлопков уже две лепешки, вместо ладоней. Феликс все так же стоит на своем месте, забыв как дышать, через секунду на него вешается Чанбин, пряча непрошеные слезы. — Что это было?! — вопит Чан, которого буквально плющит от эмоций и чувств. Он напоминает человека, который переборщил с уровнем сахара в крови или перепил энергетиков. — Чувства выражены настолько хорошо, так правильно, боже… — вздыхает он, размахивая зачем-то руками, — Я словно упал с небес и воскрес! Сынмин идеален! — Наш щеночек! Наш Минни! Наш! — гордо и слишком громко кричит Джисон, простирая руки к потолку со сжатыми кулаками, видимо страстно желая, чтобы о том, что Сынмин главный вокалист именно Stray Kids, знали все в соседних комнатах. Минхо садится обратно на диван, слушая восторженные отзывы друзей, и смотрит на дверь. Чрезмерно довольный Чан подсаживается к нему и хлопает по плечу, приобнимая. — Ты чего завис? Не рад за Минни? — Рад, конечно, — Минхо кашляет в кулак, и поглядывает на двери. — А о чем задумался? — Ты такой любопытный, Бан Кристофер Чан. — В голосе проскальзывает усмешка, и Минхо смотрит на старшего слегка тронув губы улыбкой. Но секунду спустя он прячет свой взгляд, и чуть тише отвечает: — Я просто жду Сынмина. — Ты? — от удивления голос Чана становится гуще и почти тонет в басу, осев где-то в глубине. — Просто хочу похвалить… — Ты?! Сынмина? — лицо лидера теперь вытягивается от удивления, и отражает настоящий неприкрытый шок, а глаза кажется вот-вот вырвутся на волю из своих орбит. Челюсть так и повисла. Это даже как-то немного задевает Минхо. Неужели в глазах других он так плохо относился к Ким Сынмину, что обычная похвала с его стороны кажется столь… неожиданной? Он вообще восхищается его трудолюбием и страстью к музыке, и всегда говорил об этом, даже в открытую на интервью. Да, сухо и без истеричных ноток восторга, ну и что? Главное же, что он так думает. Да, он не дружит с ним как все, он не настолько мягкий, как сахарная ватка, но, блядь, это же не значит, что он ненавидит младшего или презирает общество с ним. И вообще, голос Сынмина очень красивый. Даже слишком. Он бархатный, в его голосе сливаются сразу несколько обертонов, и он способен управлять ими по-своему желанию. И Сынмин никогда не прекращает совершенствоваться. Всё, к чему прикасается этот парень, становится лучше. Всё, чем он занимается, всегда достигает пика. Он не устает, не ноет и никогда не довольствуется малым. И Минхо это ценит особо. И даже его бесконечные споры с ним, дерзость и желание довести до белого каления — все имеет под собой основание. Минхо в этом уверен. А еще… просто засыпать под этот голос очень приятно. Да, Минхо убеждается, — его задевает удивление Чана. — А, что, нельзя? — щурит он глаза, словно Чан задел его за живое. — Нет, конечно, можно… Даже нужно! — Выступление ведь было идеальным? — и пусть Чан попробует сказать что-то обратное. — Ты не ошибаешься, — отзывается Бан с гордостью выпрямляя плечи и также широко улыбаясь, но внезапно переводит взгляд куда-то вниз. С секунду он молчит, затем странным тоном с долей усмешки замечает: — У тебя руки дрожат, Ли Ноу, что с тобой? Минхо смотрит на свои пальцы, что вцепились друг в друга, и действительно нервно подрагивают. Но только от того, что его правое колено дёргается, отбивая нетерпеливый ритм по гладкому полу. — Они не дрожат. — Минхо кладёт ладони на колени, слегка сжимая, и заставляет свое тело успокоиться. — Они устали после танца. — Устали? — Чан снова удивлён, — Вы кто, молодой человек, где наш Ли Ноу? — Попытка пошутить засчитана. Хвалю. — Ладно. — Чан еще раз пристально смотрит на друга, и встает с места, чтобы направиться к улюлюкающей ребятне, все еще празднующей выступление Сынмина в его отсутствие. Уже сделав от него шаг, Чан оборачивается и смотрит на Ли с хитрой улыбкой: — Я и не знал, что Минни производит на тебя впечатление. Твоя похвала его шокирует. Минхо дарит ему кривую улыбку в ответ и Чан уходит. Парень смотрит на свои руки, и в мыслях пробегает строчка: «А здесь ты, пожалуй, прав… Но я должен исполнить его желание».

У реки Ханган

— Смотри, хён, звезда упала. — Ким Сынмин, ты снова витаешь в облаках. Ешь свой суп из непонятно чего и пойдем уже — холодно. — Хён, это суп из кровяной колбасы. — Еще полчаса в этом собачьем холоде, и я из тебя сделаю кровяную колбасу. — Хён. — Ладно. Не колбасу. Просто выпотрошу. — Легче не стало. — Знаю. Ким Сынмин сидит на скамейке у реки и держит в ладонях картонную чашу, грея руки о горячие стенки. Он любит этот суп. Он любит эту скамейку. И эти редкие встречи, когда Ли Ноу берет его с собой гулять у реки Ханган, которую все уже по-простому называют рекой Хан. Эта река образуется слиянием двух разных рек — Намханган и Пукханган — и протекает через Сеул, после чего в неё впадает река Имджин. Сынмин думает, что это романтично. Словно благодаря слиянию двух рек родилась новая, самая дорогая и любимая река в Южной Корее. Река, на берег которой приходят все, кто хоть раз оказался в Сеуле, будь это туристы, чтобы сфотографироваться на фоне ее огней, или влюбленные парочки — запечатлеть поцелуй и загадать желание. И они — он и Минхо. Пусть ему не нравится, но Ким все равно будет звать его Минхо. Потому что Ли Ноу — это сценическое имя, а Минхо — настоящее, живое, его. И Сынмин хочет звать его так, даже против воли самого обладателя этого имени. И кажется Минхо уже привык и не сопротивляется. Как и не сопротивляется, когда Сынмин называет их безумной парочкой «Gagwanz», терпит его шутки и шалости, не сопротивляется, когда он может увязаться за ним на тренировку по боксу, или просит его помочь с хореографией. Сынмин уверен, что Минхо уже давно привык к нему. Как и он к нему. — Ты доел свое непонятно что… ах, простите, превосходнейший суп из крови? — Это сундэ кук, хён. — Безмерно рад за твой желудок. Идем? — Да. Они встают, и Минхо отходит, оставляя Кима позади. Тот хватает свою чашу с так и недоеденным супом, и идёт следом. Минхо направляется неспешно по прибрежному тротуару в сторону машины. Сынмин отрывает взгляд от своего супа и замечает, как Минхо кланяются какие-то незнакомые девушки. Ли молча кивает в ответ, и идёт дальше. — Да ты звезда, — говорит Ким, догоняя хёна и подстраиваясь под его ритм ходьбы. — Удивительно, что в такой темноте они узнали меня. — Наверное, все дело в твоей красоте. — Ты тоже красивый, но тебе же не кланяются. Может они слепы? Сынмин смеётся, снова направляя взгляд в чашу с супом, и ищет глазами урну, чтобы выкинуть ее и высвободить руки. — Ты загадал желание? Сынмин замирает возле мусорного бака с вытянутой рукой, сжимающей чашу, и смотрит на Ли. — Что? — Ты загадал желание, когда звезда падала? — Эм… Нет. Я не думал об этом. — Зря. — А… я и не знал, что ты веришь в такое, хён. — Я только что загадал. — Снова упала звезда?! — удивленно дергается Ким, и с его рук соскальзывает чаша, смачно падая в урну с характерным бульканьем. Он моргает, глядя на безобразие в урне, и снова смотрит на Ли. — Ага, — отвечает тот, и продолжает путь, но не так быстро, чтобы Ким успел его нагнать. — Можно спросить, что ты загадал? — спрашивает Сынмин, сравнявшись с ним и пряча продрогшие руки в кармане пальто. — Не скажу, а то не сбудется, — хитро щурится Минхо, глядя на него искоса. — А мне бы хотелось, чтобы желание сбылось. Пусть даже оно глупое, — чуть тише добавляет старший, и смотрит на ночное небо. — И что это за глупость такая? Минхо с усмешкой возвращает свой взгляд на младшего: — Не подловишь, Ким Сынмин. Не скажу. Ким пожимает плечами и смотрит на небо — вдруг упадет еще одна, и он тогда тоже загадает желание. И оно тоже очень глупое — он хочет, чтобы Минхо взял его продрогшую ладонь и сунул в свой карман куртки. Потому что его пуховик выглядит очень тепло и уютно, нежели пальто, в которое он зачем то сегодня приоделся. Но звезда не падает. Ким грустнеет и опускает голову, глядя под ноги и пиная камешки носком ботинка. — Ты не задумывался о том, что слишком назойлив, Ким Сынмин? — Я? — Сынмин тускнеет на глазах и замедляет шаг. Минхо оборачивается к нему, и смеётся. — Ты слишком часто просишься погулять со мной, а я ведь люблю гулять один. — Прости, хён… — Ким кусает губы, и кутается в ворот пальто, чувствуя, как горят щеки то ли от ветра, то ли от смущения. — Это плохо кончится… — Почему? — теперь Сынмин останавливается и с недоумением смотрит на старшего. Минхо снова оборачивается и смотрит на него с усмешкой. Затем переводит взгляд куда-то вниз, словно раздумывая, и решительно протягивает руку. — Идём, холодно. Ким смотрит с недоверием, но все же подходит и берет Минхо под руку, пряча в уголках губ непрошеную улыбку. — И все-таки, почему плохо кончится? — Потому что я привыкну. Потом без тебя гулять будет одиноко. А я не люблю, когда привычки меняются. Ким снова замедляет шаг, и Минхо со смехом утягивает его за собой. Тот плетется за ним, не понимая, почему его сердце стучит так быстро, и воздух вокруг сгустился и стал таким плотным, что легкие не могут восполнить недостаток кислорода. Сынмин представляет себе, как Минхо в следующий раз будет гулять здесь один, и вспоминать о нем, и ему с трудом в это верится. Он смотрит украдкой на профиль старшего и не может сдержать добродушной ухмылки: Минхо в этой большой черной дутой куртке со смешным оранжевым шарфом в полосочку смотрится забавно, и все равно даже в таком виде остается красив. Ким сегодня надел свое самое дорогое пальто, и новые ботинки, выгладил рубашку и проверил, нет ли на джинсах потертостей и пятен. Он накинул поверх рубашки тёплый вязаный свитер с собакой (ну не с котом же), но забыл шарф. Он надушился самыми дорогими духами в своей коллекции, и уверен, что рядом с Ли выглядит не хуже. Сынмин не считает себя уродом, конечно нет, он скорее наоборот — уверен в своей неотразимости. Но Минхо это другое. Сынмину кажется, что Минхо прекрасен сам по себе, в любом одеянии, потому что такой уж он от природы, уже с появлением на свет. Он не завидует, конечно, но зачем врать — Минхо, наверное, самый красивый человек, которого он видел в своей жизни. — И все-таки, мне не нравится твой запах, — вдруг говорит Минхо, принюхиваясь к его пальто. Ким встает как вкопанный и выпускает его из рук. — Прости, что?! Ты обалдел что ли, хён? — у Сынмина начинает дёргаться глаз от беспардонности старшего. Конечно, Минхо самая большая заноза в заднице, но все равно не перестаёт вводить его в ступор. Минхо смотрит на него и устало закатывает глаза. — Ким Сынмин, ты чего каждый раз останавливаешься?! — недовольно стонет он. — Мы так будем всю ночь добираться до машины, а у меня продрогли все конечности! Сынмин спешно догоняет его и снова смущенно зарывается кистью в чужой согнутый локоть. Минхо прижимает его плотнее к телу, и кисть Кима утопает в его куртке, постепенно согреваясь. Это настолько приятное ощущение, что Сынмин погружается в сладкую истому, напрочь забыв о словах Ли, падающей звезде и своём глупом желании. Ему уже хорошо. Они идут не спеша, прогуливаясь вдоль реки по пешеходной линии, встречая редких прохожих. Минхо всегда выбирает хорошее время для прогулок — поздний вечер, когда гуляют здесь только романтики, которым глубоко наплевать не то что на них, а вообще на всех. Минхо сказал Сынмину, что в это время они действительно никому будут не интересны и смогут спокойно наслаждаться свежим воздухом и городскими пейзажами. И он еще ни разу не ошибся. Каждая их прогулка проходит хорошо. Они вкусно кушают, смеются, шутят, и почти не ссорятся. Сынмин чувствует себя настолько спокойно, что иногда даже представляет себя кем-то другим. Будто он не айдол Ким Сынмин, а какой-нибудь студент колледжа или может начинающий режиссер. Сегодня он решил, что мог бы стать отличным прокурором. Он, кстати, думал об этом еще в детстве. Глупо, конечно, но мысль такая была. — Ты бы долго не просидел, — смеется на это Ли. — Это еще почему? — Ты бы отпускал всех преступников. И тебя бы уволили! — хохочет Минхо. — С какой стати мне отпускать преступников? — смеется Ким в ответ, глядя на старшего с наигранным возмущением. — У тебя слишком доброе сердце, увы, — пожимает тот плечами, будто эта деталь уже своего рода крест на карьере любого прокурора. — У меня? — Сынмин мотает головой, не желая соглашаться. — Неправда. Я был бы злым прокурором. Но справедливым. — А если бы преступником оказался я? — Минхо встает напротив, преграждая путь, и выпятив губу, надувает щеки, и начинает говорить каким-то странным детским голосочком: — Я же такой очаровашка. Меня разве можно арестовывать? Ким смотрит на его глупое лицо, и качает головой. — Тебя бы я посадил в первую очередь, — хладнокровно заявляет он, совершенно не тронутый эгё старшего. — И не отпустил бы? Даже под залог? — Нет. Я бы проследил, чтобы ты точно сел! — для убедительности показывает из пальцев решетку и смеется. — И как следить будешь? Со мной в одну камеру сядешь? — Позабочусь, чтобы ты сидел в одиночке! — злобно смеется Ким, и Минхо фыркнув идет дальше. — Злюка, — бросает он, замедляя шаг, чтобы недопрокурор успел взять его под руку. Они наконец доходят до припаркованного автомобиля и Минхо садится за руль, а Сынмин усаживается на переднее пассажирское, проворно пристегивает ремень и проверяет все ли вещи в карманах. Поправив сбившуюся челку, Сынмин ждет, когда Минхо заведет двигатель. — И все-таки, вся машина пропахла этим запахом, — морщит нос Ли, прокручивая ключ в замке зажигания. Улыбка слетает с лица и Сынмин незаметно принюхивается к воротнику пальто. Неужели настолько плохо он пахнет? Не может такого быть — он принял душ, несколько раз почистил зубы, несмотря на то как тяжело это делать с брекетами, надел все чистое и надушился дорогим парфюмом. Что же не так? Или Минхо просто раздражает, что он плетется за ним и теперь оставляет после себя шлейф аромата в его машине? Ким опускает голову и прячет глаза. Он и не думал, что такая мелочь как его запах может так раздражать старшего. — Мда уж… и куртка вся пропахла… — ворчит Минхо и включает кондиционер, несмотря на то, что на улице глубокая осень. — Прости, хён, — бубнит Ким, зарываясь в ворот пальто. Он весь скукоживается на сидении и старается немного отстраниться, чтобы Минхо не пришлось давиться его запахом. Минхо двигается с места, выезжая с парковки вдоль пешеходной части реки Хан на оживленную улицу. Он ведет уверенно и неспешно. Все его движения отточены и Минхо сосредоточен на вождении. Он всматривается в переднюю стайку машин и смотрит в зеркала, когда меняет курс и полосу движения. Сынмин со временем успокаивается, и молча наблюдает за его вождением. Смотрит на его профиль, любуясь очертаниями носа и аккуратных губ, выражением сосредоточенных глаз под слегка сдвинутыми бровями, и плавно опускает взгляд ниже. Бёдра Минхо в плотных джинсах, туго обтянутых вокруг крепкой плоти, заставляют его взгляд немного задержаться на себе. Все-таки они не дают ему покоя. И тут его взгляд падает на руку Минхо, что лежит на подлокотнике слева от него. На ее кисти красивые очертания выпуклых вен, длинные пальцы, несмотря на скромного размера ладонь, на указательном пальце поблескивает серебро — кольцо в форме бесконечности. Сынмин хочет взять эту ладонь и сравнить со своей — насколько его окажется больше, чем у Минхо. И эта мысль заводит его совсем не туда: он вспоминает, как во всех дорамах влюбленные парочки держатся за руки в салоне автомобиля, и невольно смеется. — Что? — спрашивает Минхо, снова перестраиваясь влево. — Вспомнил одну дораму, не важно, — качает он головой, будто это сущий пустяк. — О, да. Ты большой фанат всякой романтики, — усмехается Минхо. — Сделаю вид, что не слышу сарказма в твоих словах, хён. — фыркает Ким. — Как угодно. И что за дорама? Сынмин молчит, не решаясь озвучить, и все же, набравшись смелости, говорит: — «Однажды разрушение вошло в дверь моего дома». — Это буквально название моей жизни — «Однажды разрушитель спокойствия Ким Сынмин вошел в дверь моего дома». — Минхо давит улыбку, пытаясь казаться серьёзным. — Не смешно, хён. — дуется Сынмин. Но Минхо все равно не выдерживает и смеётся. Затем вдруг что-то вспоминает и веселеет еще больше. — Ха-ха, это же дорама про Бога разрушения, который влюбился в простую смертную? — Минхо уже заливается смехом, совершенно не церемонясь с чувствами дорамщика. — Ты смотрел? — округляет глаза Ким, повернувшись чуть ли не всем корпусом. — А говорил, что это я фанат всякой… не важно. — Хан-и предложил как-то. Осилил всего одну серию и заснул. — Минхо улыбается и пожимает плечами. — Как это похоже на тебя, — бубнит Ким, чувствуя, как что-то назойливо противное скребется внутри при упоминании знакомого ему имени. И это впервые. Потому что за весь вечер Минхо ещё ни разу не упомянул Джисона. А Сынмин ещё ни разу не замечал за собой этого чувства. — И причем тут мы? — спрашивает напрямую Минхо. — Ни при чем, — ворчит Ким, отворачиваясь к окну. — Говори уже. — Я же сказал — ни при чем. Минхо замолкает, размышляя, и вдруг хмыкает, вспомнив о чем-то. Сынмин смотрит на него и не понимает причины этого поведения. — Ты про момент, где Бог разрушения взял эту смертную за руку, пока вел машину? — озвучивает мысли Минхо и смотрит на него искоса, и Сынмин замечает как его песчинки янтаря блестят от отблеска встречных фонарей. Нет, ну серьезно, самый лукавый кот на этой планете! — Ты издеваешься, говоря, что смотрел всего одну серию?! — возмущается он, испепеляя его взглядом и покрываясь пунцовым цветом. — Это и была та самая серия. — Ага. Сделаю вид, что поверил. — Хочешь, чтобы мы взялись за руки, Ким Сынмин? — Минхо поворачивает к нему голову и смотрит в глаза. — Господи, хён, я просто сказал, что вспомнил кое-что и потому смеялся! Я тоже считаю это глупостью! — Ага, я так и понял. — бубнит насмешливо Минхо, возвращая всё своё внимание к дороге. Проходит время, они залетают в туннель. Минхо переворачивает руку ладонью вверх и двигает пальцами. Сынмин с секунду смотрит на это и глупо моргает. — Ты чего? — наконец выдавливает он из себя что-то похожее на вопрос, хотя в его речи только каша, как и в его опустошённой голове. — Хочу порадовать младшенького, — улыбается Ли. — Пфф… — Дай свою руку. — Нет. — Пожалуйста. — Нет. — Дважды просить не буду. Сынмин вздыхает и, к своему удивлению, слишком быстро сдается. Он осторожно кладет свою в протянутую ладонь, и Минхо слегка, буквально кончиками пальцев, сжимает ее. Сынмин смотрит на их руки, и чувствует как от чужой ладони исходит тепло. Мягкое, уютное тепло. Минхо улыбается, пряча на губах смешинку, Ким смотрит на него, переводит взгляд на их руки, снова на него, и тоже начинает глупо улыбаться. В итоге они едут по туннелю держась за руки и смеясь от нелепости момента и собственной неловкости. Когда автомобиль выплывает из темной воронки, Минхо смотрит на Кима, поднимает их руки, и спрашивает: — Ну что? — Что? — отзывается Ким, глядя на их сплетённые ладони. — Мы как в дораме? — Хён, ты придурок, — Ким смущенно улыбается и убирает ладонь в карман пальто под его веселый смешок. Затем искоса смотрит на старшего и произносит с улыбкой: — А твоя рука … она такая маленькая. — Как и кое что у тебя, — косится на него с усмешкой Минхо. Ким подбирает выпавшую челюсть и таращит на него глаза, не в силах произнести и слова. Он пытается смахнуть мысли, и не думать о том, к чему мог бы клонить Минхо. — Твой левый глаз чуть меньше, чем правый, Ким Сынмин, — говорит Минхо, и после паузы добавляет с хитринкой глядя на младшего: — А ты о чём подумал? Сынмин закатывает глаза и отворачивается к окну. Он не будет озвучивать свои мысли вслух. К тому же там у него всё в полном порядке. И откуда Минхо знать такие детали. Он всё ещё прячет руку в кармане пальто и молчит, глядя на проплывающие мимо пейзажи. Его рука все ещё чувствует тепло чужой ладони, и Ким улыбается, понимая, что ему приятно это ощущение. Ему приятна эта язвительная кампания, и нелепые шутки. Ему нравится проводить время с Минхо. Иногда. Он просчитывает в уме в который раз они вместе гуляли на реке Хан. Это было настолько редко, что Ким помнит их все до мельчайших деталей, вплоть до того, во что был одет Минхо и что он говорил, что они ели, и кто на этот раз покупал американо за свой счёт. И сегодняшняя прогулка была такой же, как и всегда. Если не считать его внезапного желания и этого момента, когда они держались за руки ради шутки. Ведь это шутка. Сынмин выныривает из своих мыслей и смотрит на Ли. Тот орудует проигрывателем и ищет какой-то трек. — Что ты ищешь? — спрашивает наконец Ким. — Ну точно не суп с кровью, — усмехается Ли, и тыкает в кнопки. Сынмин фыркает и снова отворачивается к окну. Но уйти обратно в свои мысли ему не удаётся: спустя пару секунд он слышит свой собственный голос — Минхо включил его OST к дораме «Love in Contract», которую Сынмин записал еще летом и осенью состоялся ее релиз вместе с выходом сериала на экраны. — Эм… — Он глотает слова, не в силах задать вопрос. — Не паникуй. — Зачем? — все же спрашивает Ким. — Было бы странно, если бы я не слушал песни наших мемберов. Я всегда слушаю. — Хм, ладно. И почему эта? — Мы же заговорили о дорамах. И к тому же она как раз напоминает падающую звезду. Песня льется из колонок и Сынмин закрывает глаза, стараясь не краснеть, стараясь не издавать ни единого звука, и не показывать, как ему страшно. Вот ни перед кем не страшно. Он уверен в себе, как и в своем вокале. Но перед Минхо… Ему очень хочется спросить, что старший думает о его исполнении, что он испытывает, когда слушает эту песню, нравится ли ему? Ему хочется смотреть на Минхо, пока тот слушает его голос и верить, что Ли доволен. Доволен тем, что слышит. Ему хочется верить, что его голос способен пробудить даже в Минхо веру в лучшее, способен его сердце заставить дрогнуть, проникнуться тоской и страстью, плакать от боли и любить. Он хочет, чтобы Минхо испытывал весь спектр эмоций от его пения. Но это так глупо и несбыточно, поэтому в горле застревает лишь хрип и Сынмин только и может, что прокашляться и снова уставиться в окно. Песня все льется из динамиков и Ким ждет, когда же она умолкнет с последним припевом. А Минхо вдруг начинает подпевать словам и улыбаться, поддразнивая младшего, нарочито громко беря последний припев. Сынмин недовольно вздыхает и старается его игнорировать. Наконец, салон автомобиля затихает, и он с облегчением откидывается на спинку кресла, закрывая глаза. Его сердце снова гулко стучит и щеки пылают алым цветом, а беспокойные руки не могут найти себе места. На какое-то время нависает тишина, и он поворачивает голову в сторону Ли, чтобы проверить, не помер ли он от своего ужасного пения, и быстро отворачивается, когда видит, что тот жив и здоров, и только смотрит на ночной серпантин улочек Сеула. — Песня очень даже… неплохая, — говорит Минхо. — Мм… ладно, — это все на что способен Сынмин. Он кажется забыл, как правильно разговаривать и растерял весь свой словарный запас. — Мне очень нравится твой голос, Сынмин-а. — Эм… спасибо. «Ну и чего ты заткнулся?! Может спросишь, чем именно? Может хоть попытаешься?!», — почти пищит подсознание, но Сынмин глушит его и молчит. Как рыбка. Снова. Как чертова рыбка. Они пробираются к своему тайному убежищу — общежитию, что скрыто от посторонних глаз в райончике, где ни одна живая душа не знает о существовании Stray Kids. Минхо паркуется в подземном гараже, и они выходят из салона. Они все так же молча заходят в лифт и поднимаются на свой этаж. В кабинке Сынмин видит рекламную надпись: «Лучшие освежители воздуха для вашего комфорта». Он переводит взгляд на Минхо. — Может съездить в автосалон? — робко спрашивает он, нарушая тишину. — Зачем? — Минхо смотрит удивленно, и сонно, зевая в кулак. — Помыть… освежить… в общем, чтобы в машине не пахло мной. — Там тобой и не пахнет, Ким Сынмин. — сбривает его Минхо. — В смысле… ты же сказал, что тебе не нравится мой запах. — В машине пахнет только твоими духами. Не тобой. — улыбается Ли. Лифт подъезжает к нужному этажу и Минхо выходит из кабинки, оставив младшего смотреть ему в спину с недоумением. Спустя минуту Сынмин заходит в их уютное общежитие и уходит к себе в комнату, даже не разуваясь. Он задумчиво сидит на кровати все ещё в своём пальто и принюхивается к его вороту. Встаёт с места и подходит к шкафчику, берет в руки флакон духов и принюхивается к ним: пахнет мускусом и какими-то фруктами. Сладко. С минуту он смотрит на тёмный флакон, закрывает шкаф, подходит к углу стола, и выбрасывает флакон в урну.

Любимое блюдо

— Какая глупая девушка. «Ты не умнее», — думает Ким, но молча ест свой ужин. — Мне кажется, она высокомерная и злая. — Эм… это не так. Она хорошая. В глубине души. «И похожа чем то на тебя», — додумывает про себя Сынмин и давит улыбку. — Где-то очень глубоко, как я понимаю, — усмехается Минхо, полулёжа на своей постели в шортах и майке без рукавов. На его животе лежит тарелка с ужином и он лениво тыкает в него вилкой. — Ты злой, хён! — отзывается Ким, глядя на него с недовольством. — Я говорю правду, — пожимает тот плечами. Сынмин устало закатывает глаза и думает, что он вообще нашел в Минхо. Что вообще заставляет его сердце трепетать, когда он рядом? Вот сейчас он лежит в паре метров от него на своем белоснежном белье, жрёт свой ужин и несет чушь, и совершенно не трогает его сердце. Может сегодня вечером у него просто было помутнение рассудка? — Тебе нравится эта дорама из-за твоего участия? — спрашивает Ли. — Я всего лишь написал песню. Дорама сама по себе хорошая. — Считает Сынмин. — Как-то ты низко себя ценишь. — А с каких пор ты ценишь меня так высоко? — усмехается он. — Почему ты постоянно делаешь из меня плохого парня? — дуется Минхо, грустно жуя свою говядину. — Не делаю. Ты такой и есть, — и Сынмин ловит летящую в него подушку. — Промазал, хён. Сынмин сидит на полу в позе турка на новеньком сереньком ковре, что приятно липнет к телу пушистым комочком, и нравится ему гораздо больше, чем предыдущий. Он держит в руках тарелку с жареной говядиной и ростками маши, что чуть не сгорели заживо полчаса назад под его поварским «талантом». Они смотрят «Приморский городок» или как его еще называют «Ча-Ча-Ча в Приморской деревушке». Сынмин сочинил и спел песню для этой дорамы и считает ее одной из своих лучших работ. JYP сняли промо-ролик с эпизодами из неё и записью песни Сынмина в студии. Он не перестанет гордиться собой, и это останется одним из лучших воспоминаний 2021 года. — Споешь мне песню? — спрашивает Минхо, словно это просьба подать салфетку. Сынмин давится своей говядиной и кашляет в руку. Старший откладывает свою тарелку в сторону, переворачивается на живот и подползает к нему на локтях, стучит по спине слишком сильно, будто бы нарочно, что Сынмин чуть не давится повторно. Минхо смеется и подает бутылочку минералки. — Что ты так волнуешься… расслабься. А Ким и не волнуется. Он просто подавился от шока. — Ты реально хеклер, да? — сипит он, глотая воду. — Нечестно, — дуется Минхо. — Ты сам обещал мне спеть, если пойдем ко мне. Минхо ложится на живот рядом на краю кровати, и подкладывая под голову согнутые в локте руки. Он смотрит Сынмину прямо в глаза, и его длинные пушистые ресницы веером распахивают мягкий взгляд. Наверное, Ким никогда не привыкнет к этому — к молниеносной смене Минхо. Он может смеяться над ним и спустя пару секунд разговаривать таким низким тембром, и смотреть так мягко, что Сынмину хочется сигануть с крыши, лишь бы не чувствовать как колет где-то в области левого подреберья. — Не обещал… — отзывается он, и отводит взгляд, запихивая в себя ужин. — Хм… так ты мне врал? — Минхо теперь смотрит на него изучающе, огибая взглядом черты лица, словно хочет запомнить, как выглядит Ким Сынмин, когда тушуется. — Нет. Я просто сказал, что приду к тебе… в комнату. Не спою. — Ты уточнил, когда спеть, а потом сказал: «хорошо», это и есть согласие, — теперь Минхо улыбается, мягко, лишь уголками губ, и в его глазах играют янтарные крапинки. Сынмин снова ловит себя на том, что Минхо напоминает ему хамелеона. Он выпрямляет спину, нервно роется палочками в своей тарелке и смотрит по сторонам, пытаясь зацепиться за любую поверхность, за любую вещь, лишь бы найти предмет, который поможет ему сменить тему. Но Минхо продолжает смотреть на него, и это нервирует. Сынмин смотрит вниз, на свои руки, и, к своему стыду, признает, что пальцы дрожат. Он тяжело вздыхает, понимая, что участь его предрешена, и снова поднимает глаза на старшего. Их взгляды встречаются, и Минхо нетерпеливо тянет: — Сынмин-а! Ну же, я жду! Тот не отзывается, и Минхо добавляет чуть тише, почти кротко, уткнувшись губами в сгиб локтя: — Ты мне обещал, Сынмин-а. Пожалуйста. Сынмин смотрит на него с секунду, раздумывая, и в очередной раз поражается тому, как этот хамелеон на него влияет. Как он может по одному щелчку пальца заставить его делать то, чего он сам не хочет. Сынмин снова тяжело вздыхает и откладывает тарелку в сторону. — Тогда и ты мне пообещай. — Мм? — Ты не будешь смеяться. — Я постараюсь сдержаться, — ухмыляется Минхо, и Сынмину хочет взять обратно свою тарелку и огреть ею Минхо. Но он снова сдерживается. — Ладно, — вздыхает Сынмин, и встает с места, ватными ногами направляясь к стене напротив, точно как на расстрел. Он хочет быть как можно дальше от Минхо, когда начнет рвать глотку. — Можно я буду петь тихо? — Хорошо. Тогда сядь рядом. — Минхо приподнимается, и хлопает по кровати рядом с собой. Сынмин косится на этот участок постели, сглатывает подступивший ком, и упирается спиной об стену почти вплотную. — Нет. — Ладно. — улыбается Ли. — Тогда пой громко. Он с любопытством смотрит на парня и терпеливо ждёт. Ким прочищает горло и закрывает глаза, решая, что петь будет гораздо легче, если он не будет смотреть на Минхо. Сынмин может петь перед тысячной аудиторией, но не перед одиноко сидящим Ли, что является на сегодня его единственным зрителем. Оплошать перед ним и спеть плохо — сравнимо преступлению. Потом этот Котокролик будет припоминать ему сей позор до скончания времен. Так что Сынмин делает все возможное, чтобы его голос был подготовлен. Он находит трек на телефоне, делает звук на максимум, и за короткий проигрыш набирается храбрости. В конце-концов, он хороший вокалист, и стесняться ему совершенно нечего. Младший смотрит куда-то в сторону, пряча от Минхо свои глаза, глотает подступивший ком, чувствуя, как кончики ушей горят синим пламенем, и неуверенно берет первые ноты.

Мне было неловко в тот одинокий день, Шепотом, чтобы никто об этом не узнал, Произносил твое имя, в ту ночь, когда блуждал,

Он поет эти строчки и его голос слегка с хрипотцой, но придает тембру удивительный окрас, что Минхо нервно ёрзает на месте и смотрит во все глаза, боясь дышать слишком громко.

Когда закрываю глаза, чувствую теплое дуновение, В то время, когда во мне словно все заледенело.

И Сынмин леденеет сейчас сам. Его руки дрожат, и он чувствует себя трейни, а не опытным вокалистом, что выступал уже сотни раз на всех крупных аренах мира, что сам сочинил не мало песен, и может дать фору любому новичку. Но перед Минхо — он новичок. Он решает абстрагироваться от этой ситуации, от комнаты, от Минхо, что явно следит за каждым его движением, и прикрывает глаза. Он пытается сосредоточиться на своем голосе, и вспомнить ноты, чтобы петь как можно лучше. Но от каждого слова, что произносят его губы, перед глазами он видит лишь Минхо. Он не хочет о нем думать, но образ не желает выпорхнуть из черепной коробки. И с каждой нотой, с каждой пропетой мелодией, Сынмин слышит его задорный смех, видит руки, что держат его ладони, и сердце невольно согревается, наполняясь теплотой. На губах играет улыбка, когда в памяти всплывают их моменты, — как Минхо обещал сделать из него кровяную колбасу, и как наивно улыбался, веря, что его желание сбудется из-за упавшей звезды. Сынмин ждет проигрыш и открывает глаза, как тут же встречается с немного растерянным взглядом напротив. Минхо смотрит ему в глаза и молчит. Он даже не может пошевелиться и одарить своей привычной улыбкой. Сейчас он напоминает Сынмину лишь красивую статую, что застыла на постели и просто смотрит на него. И смотря на эти черты, Сынмин улетает в своих чувствах и воспоминаниях, в ощущениях тепла и ароматах мяты, он чувствует Минхо действительно близко, будто и вправду сидит рядом на этой кровати. И да, он чувствует его аромат. Слишком отчетливо. Словно эта сладкая мята с нотками специй засела глубоко внутри, и теплится в подкорке его сознания. Этот аромат его окутывает, когда он погружается в воспоминания, становится столь осязаем, что стоит протянуть руку, как он до неё дотронется.

Я все еще здесь, всегда, на каждом замерзшем моменте Когда скучаю — я с тобой. Всегда на том же месте — я с тобой.

Песня льется из динамиков его телефона слишком тихо, недостаточно, чтобы перекрыть его голос, и Сынмин поет тише на пару тонов. Он берет новую ноту, внутренне подбадривая себя тем, что взял ее правильно, и голос не дрогнул. Он смотрит на Минхо, и тот закрывает глаза, медленно покачиваясь в такт мелодии, будто бы голос Сынмина его убаюкивает, погружая в сладкую истому. Сынмин наблюдает, как млеет Минхо, как аккуратные губы слегка приоткрываются, повторяя текст песни вслед за ним, и не может сдержать улыбки. Просто этот ужасно раздражающий его Минхо не знает, какой на самом деле бывает очаровательный. Крайне редко. Но все же… Сынмин переводит взгляд в сторону и чувствует, как его голос начинает ломаться, дрожит, словно оседает от мысли, что слова, которые ему сейчас предстоит произнести, совсем не к месту и не ко времени. Сынмин краснеет и старается не думать ни о чем, когда его губы произносят эти слова:

Если нужно назвать имя, я произнесу твое, Должен ли я назвать тебя сверкающим морем, Или я должен назвать тебя «мой мир»?

Он поет, веки прикрывают глаза, но всё равно видит Минхо. Видит его холодный взгляд и тёплый, его тёмные радужки с крапинками янтаря, что теряются в густых ресницах, когда их обладатель хищно улыбается, как они подрагивают, словно огоньки, когда Минхо смущается, и как они порхают, уплывая под тяжестью век, когда Минхо прячет их отсвет, чтобы не раскрывать своей робости… Сынмин помнит все проявления его натуры, потому что он принимает его таким, какой он есть — холодным и резким снаружи, но тёплым и нежным внутри, страстным и преданным, и необычайно очаровательным в своем смущении. Но он не скажет ему об этом. Конечно, нет. Сынмин поет, и видит их ранние завтраки на кухне, где Минхо жует свою порцию, и уверяет, что яичница на этот раз получилась отменной. Видит, как приподнимается и опускается его кадык, когда он пьет свой американо. Видит его уставшего на полу в зале для тренировок в странной позе, когда он лежит на животе, подогнув под себя руки и скрестив ступни, уверяя, что таким образом он делает растяжку. Видит Минхо на сцене в обтягивающих до одури скинни из кожи, настолько плотно облегающих его ноги, что любой бы уловил как напрягаются эти мускулы. А Минхо при этом танцует так грациозно и плавно, без единого нажима, что не совсем понятно откуда у этого парня такая способность управлять своим телом. И не совсем понятно, почему Минхо вызывает в нем столько мыслей и эмоций. Почему он поет о любви, а в голове только этот бесячий хён. Нет, ну как бесячий… Он хороший. И его взгляд, что устремлён в его сторону, тоже… хороший. И последние строки нужно пропеть. Пропеть, не думая о нём. Не думая совершенно ни о чём. Но ведь Сынмин привык думать о любви, когда он исполняет такие песни, когда он произносит такие слова; он привык представлять себе эту любовь безграничной и наполненной, яркой и щемящей душу до боли… Но перед глазами лишь Минхо.

Я все еще здесь всегда на каждом замерзшем моменте, Когда скучаю, я с тобой. Всегда на том же месте, я с тобой. Я останусь здесь навсегда. Мое сердце это четко решило.

Музыка умолкает. Сынмин заканчивает свое выступление и открывает глаза, и встречает тот же устремленный взгляд. У него кажется трясутся поджилки и он нервно кусает губы, сжимая в руках погасший экран телефона. Неужели так много думать о человеке, что всего лишь сидит рядом с тобой в одной комнате, а у тебя уже заходится сердце от этой мысли — неправильно? Минхо за все время его выступления ни разу не перебил, не сказал ни слова, и сдержал обещание не смеяться. И Сынмин ему за это благодарен. Если бы он услышал хоть что-то близкое к усмешке, или шутке, он скорее всего вцепился бы в эту глотку зубами и больше никогда не пел ему. — Ты молодец, Ким Сынмин, — говорит Минхо и, приподнимаясь на колени, аплодирует, улыбается очень мягко, так, как наверное не улыбался ему никогда. — Спасибо, — Сынмин смущен и весь покраснел, но надеется, что старший этого не заметил. — Я почувствовал себя особенным, — говорит Ли, когда Сынмин садится рядом на коврик на своё прежнее место. — Ли Ноу, ты только и делаешь, что чувствуешь себя особенным, — фыркает Сынмин, возвращаясь в свою привычную роль его постоянного ходячего раздражителя. Минхо закатывает глаза и недовольно вздыхает. — Эх… Ты только что был таким прекрасным Сынмин, и вот — прошла секунда — и ты опять ужасно раздражающая меня бестолочь. — Разве? — Увы. — Смирись, в этом мое очарование. Не нравлюсь? Сынмин застывает со своей небрежной улыбкой, осознав, что произнес это вслух. «Идиот», — бежит строчка перед глазами, заползая под самое глазное яблоко электрическим импульсом, но слишком поздно бить тревогу… Он уже произнес эти нехитрые слова. В комнате воцаряется неловкая пауза и Сынмин отворачивается от Минхо, боясь реакции. Может Минхо все-таки не слышал? Может он окажется достаточно тактичным, чтобы хотя бы сделать вид, что не слышал? — Ты хочешь мне нравиться? Нет, он все прекрасно слышал, и он ни хрена не тактичен. Сынмин игнорирует вопрос, и хватает палочки, вонзая их в ростки маши. Минхо с секунду пристально смотрит на него так же молча, затем тянется к пульту и на экране снова появляются главные герои. Они стоят в большом чане с водой и топчут мокрое белье. — Режиссер считал это романтичным? — спрашивает Минхо, сползая с кровати и подсаживаясь поближе к Сынмину. Между ними метр расстояния, но этого достаточно, чтобы у Сынмина вспотели ладони и участилось сердцебиение. Он вспоминает, как часом ранее на кухне сходил с ума от близкого расстояния, и мысленно бьет себя несколько раз по лбу: почему, когда они наедине, он всегда теряет контроль над своим телом? Стыдобища-то какая… И ведь прежде такого не было, но прежнее чувство спокойствия уже улетучилось. — Не знаю — меня не было на съёмках, — глухо бормочет он, стараясь не обращать внимания на то, что он отчетливо слышит чужое дыхание. Еще немного и он почувствует всеми фибрами души другого человека. Человека, что прежде не вызывал в нем столь ярких, отчётливых эмоций. — Напоминает «Укрощение строптивого». — говорит Ли. Сынмин усмехается про себя и отмечает, что порой Минхо его не раздражает, не смущает, и не вгоняет в краску. Иногда Минхо его просто забавляет. — Челентано выбивал из винограда сок — не белье замачивал, — парирует он и самодовольно ухмыляется, жуя свою говядину. Смущение как рукой сняло. Минхо косится на его лучезарное личико. — Ты бы пил потом такое вино? — Хён… — Сынмин перестаёт жевать и у него пропадает аппетит. — А если кто-то из мемберов натопчет тебе стакан виноградного сока? — Хён! — теперь Сынмин давится приступом тошноты. Минхо смеется в голос, потому что перехватил инициативу и теперь злорадно ухмыляться может он. — Шучу. — выговаривает он, наконец, успокоившись, — И все же, это не романтично, согласись. — Они не пили воду из-под стираного белья и не жевали это белье! — рычит Сынмин. Он буквально пыхтит от своего возмущения, — нет, ну как можно испортить смехом такой романтичный момент в кино?! — и слишком поздно замечает, как из кусочков мяса капает соус. «Приплыли», — деревянные палочки зависают в воздухе и он наблюдает, как темные капли покрапывают на новый ковёр Минхо. Старший смотрит на образовавшееся пятно и молча кусает щеку. Наверное, он силится не разораться матом. А вот Сынмин не может сдержаться, глядя на это милое хмурое личико, и заливается громким смехом. — Ты опять за старое, Ким Сынмин! — недовольно стонет старший, с грустью разглядывая пятно. — Прости, хён. — Оттирай. — Но, хён… — Пока ковёр не станет чистым как прежде, ты отсюда не выйдешь. — Хён… — Сынмин-а… — Минхо смотрит на парня в упор и сужает свои зрачки до маленькой точки. — Оттирай или клянусь…я что-то с тобой сделаю. Сынмин вздыхает и встаёт с места, чтобы пойти за влажными салфетками. В итоге, он оттирает пятно остаток серии, и размазывает его уже на пол ковра. Минхо тихо ворчит, наблюдая за этим безобразием, и качает головой, а Сынмин так и не перестает над этим смеяться. — Ты реально ненавидишь мои ковры… — стонет Минхо. — Я не виноват! Это ты сам со своим виноградным соком! И Челентано! Ты первый начал! — верещит Сынмин, пытаясь убежать от старшего, что гонится за ним по всей комнате. Но Минхо довольно скоро ловит его и тащит на кровать, укладывает на живот, и шлепает пару раз по упругой заднице под его душераздирающие крики. — Господи, Минхо, больно же! — Минхо?! — старший свирепо смотрит на его затылок и усаживается сверху, обхватив его задницу бёдрами, — Да как ты смеешь, после того что сделал, называть меня Минхо?! — Ну, Ли Ноу… ладно, Ли Ноу. — Я его кормлю, впускаю в свою жизнь, а мне в ответ только испорченные ковры! — Минхо шипит и щекочет его, шлепает по упругим бёдрам до характерного звука, что разносится по комнате, врезаясь глухим отзвуком о стены. — Боже, больно же! — стонет протяжно Сынмин, задыхаясь в смехе, — Умоляю, хён, больно! Прекрати… — А ковру моему не больно?! Это уже третий! — О господи, это всего лишь вещь! — верещит Сынмин, зарываясь в подушку и пытаясь хоть как-то прикрыть себя ладонями. Минхо переворачивает его спиной к кровати и продолжает шлёпать, приговаривая «неблагодарный». — Минхо-о…— стонет младший, закрывая краснеющее лицо руками, — Сдай в химчистку долбанный ковер! Минхо вдруг перестает его шлепать, и Сынмин отрывает от лица ладони и смотрит на старшего. Но тот внезапно наклоняется к самому уху, и Сынмина простреливает от мурашек, что вонзаются под кожу и вплетаются нитью нервных комочков между лопаток от ощущения горячего дыхания. — Ни за что, — шепчет Минхо. Сынмин чувствует, он готов поклясться, что чувствует, как тот улыбается. Минхо встает, и, схватив ковёр, выходит из комнаты. Через пару минут он возвращается обратно уже без ковра. — Прости, хён, — говорит Ким, пока Минхо хмуро смотрит на голый пол. — Ты мне должен новый ковёр, — делает тот не хитрый вывод. — Нет! — смеется Ким. — Ким Сынмин, не напрашивайся на очередную трепку — купи мне ковёр! — Минхо начинает медленно приближаться к кровати, где все еще лежит Сынмин. — Не-а! — смеется младший, и перекатывается на другую сторону кровати. Комната содрогается от привычного громкого крика старшего. Но его «Эй, ты!» никак не волнует виновника безвременно почившего ковра. — Ким Сынмин! Минхо залезает на кровать и пытается ухватить парня за руку. Но тот ловко уворачивается и спрыгивает с постели. — Купи ковёр! — рычит Минхо. — Обойдёшься! — кричит Сынмин уже с коридора, убегая к себе с громким злорадным смехом.

Я боюсь высоты. Но ты на крыше

— Мне кажется, семейное фото вышло потрясающим! — Ты сейчас издеваешься?! Хенджин смотрится в зеркало и смывает с себя помаду, искоса поглядывая на друга через отражение. — Почему? — вылупляет свои и без того огромные глаза Джисон, что сидит сзади на диванчике. Он все еще в образе его мужа, милого, очкастого ботаника без ума влюбленного в свою прекрасную, но свирепую жену. Хенджин фыркает сквозь зубы, цепляя ими резинку, и закатывает глаза, будто вопрос Джисона самое глупое, что он слышал за сегодня. Ловко обхватив длинные волосы в тугой хвост, он приспускает пряди у висков, и добавляет, глядя на отражение парня: — Ты же полез к своей невестке, изменщик. — А ты полез к своему зятю! Это двойная измена! — отражение Джисона тут же подключается к игре и показывает ему язык. — Заткнитесь, пожалуйста, оба-а-а! — Сынмин-а, ты ревнуешь? — И ты заткнись, пожалуйста, Ли Ноу-хён. Минхо смеется и стягивает с себя парик. Стилисты бегают вокруг и собирают костюмы, в гримерке царит суета, шум, и июльская духота. Сынмин лежит на спине поперёк небольшого черного кресла с ручным вентилятором у шеи, и пытается хоть как-то освежиться, но галдеж Хенджина и Джисона не дает ему покоя. — Ты вообще засматривался на дедушку! Подушка летит в Хенджина следом за тапком, который Джисон подобрал с пола. Стилисты пищат и умоляют быть аккуратнее с реквизитом — кто его знает, может этот тапок еще пригодится. — Да он куда сексуальнее тебя, и моложе, — язвит Хенджин, и возвращает ему тапок, попадая парню по носу. Очки Джисона тут же слетают на пол, и стилисты пищат еще громче. — Сексуальный дедушка?! Фу! — Я люблю зрелых мужчин, — щебечет Хенджин, уворачиваясь от очередной подушки: стилисты забрали у Хана весь реквизит, включая очки и тапки. Они продолжают препираться, Сынмин продолжает ныть и стонать, умоляя их заткнуться, стилисты и операторы выходят из гримёрки, не желая участвовать в этой какофонии. Как только за ними захлопывается дверь, и лишние уши исчезают из поля зрения, Сынмин комментирует: — Назовём вещи своими именами — ты просто любишь Феликса. В гримёрке воцаряется неловкая пауза, и Сынмин совершенно не жалеет о своих словах. Он вообще человек довольно проницательный и вредный. А еще он очень хорошо знает своего друга. И хоть тот и не изрекает никаких умозаключений, Сынмин способен сам управлять своими серыми клеточками и делать выводы. Джисон удивлённо смотрит на Сынмина, свисая с подлокотника дивана, а Хёнджин кажется проглотил свой язык и передумал на счет безоговорочной любви к Минни. Ким Сынмин вообще единственный человек, с которым он не ругался ни разу в жизни, даже со времен трейни. Он любит его беспамятно. И предан его вокалу. Но блядь… А вот Минхо ржет, стирая с губ надоедливый блеск. И ему, пожалуй, сейчас откровенно весело, как и Сынмину. — Ты слишком проницателен, детка, — говорит он, многозначительно косясь на него, и Ким в ответ также хитро щурится на «жёнушку». — О боже, Хёнджин влюбился в дедушку! Горе мне! — вопит внезапно Джисон, хватаясь за сердце, и в него тут же прилетают сразу две подушки. — Кто сказал дедушка? — в гримерку входит Феликс, лучезарно улыбаясь во все тридцать два. Он уже переоделся в свою одежду и смыл макияж. Видимо в соседней гримерке, где он сидел с Крошкой Хлебушком, Чаном и Бинни, — всё куда спокойнее. Хван шипит со своего места, как укротитель змей, кидая взгляд на Джисона, — предупреждая, чтобы тот даже не заикался. — Моя жена в тебя тайно влюблена! — Джисону плевать на его взгляды, он вскакивает с места, наигранно хмурится и надвигается на Ликса с кулаками. — Что вообще происходит? — шугается Феликс, и оторопело пятится обратно к двери под дикий ржач Минхо. Даже Сынмин не в силах устоять и смеется в голос. Хенджин подрывается с места и обегает кресло, на котором лежит тушка Сынмина, и в два прыжка оказывается рядом с Ликсом, закрывает его своей спиной, и простирает руки в стороны, преградив Хану мишень. — Джисон, дрянная ты Квокка, заткнись! — шипит он, испепеляя друга недобрым взглядом и засучив рукава своей рубашки, явно желая преподать недомужу урок любезности. Кажется он одинок в своем неприятии шутки про влюбленность в дедушку. — Hyunjin lo-о-оves… — приторно тянет Хан и смотрит на автора знаменитой цитаты. — Hyunjin loves Felix! — не заставляет себя ждать Сынмин и дает подбежавшему Джисону пятюню под его громкое улюлюканье. Минхо задыхается от смеха, Хенджин весь краснеет и бледнеет одновременно, Феликс тянет свое «хей-хей-хей» и выглядывает из-за его спины, пытаясь дать понять, что он не в обиде. — Не расстраивайся, — он обнимает растерянного Хвана и притягивает к себе за талию, пылко заглядывает в его карие очи, и произносит максимально низким, почти неприличным тоном: — Я тоже тебя люблю, детка. — Придурки… какие же вы все придурки! Хенджин отстраняется и, беспомощно махнув рукой, выходит из гримерки. Где-то в коридоре он орет что-то нечленораздельное. Джисон подрывается за ним с криками: «Дорогая, вернись, я всё прощу!». Феликс с Минхо остаются смеяться над нелепым поведением Хенджина и не менее нелепым Ханом. Сынмин же закрывает глаза и блаженно вытягивается поперёк кресла во весь рост, затем расслабляет все свои мышцы, скручиваясь в дугу, как кот. Его голова свисает с подлокотника, туловище уместилось в кресле, согнутые в колене ноги болтаются на противоположной стороне, руки почти касаются пола. Он протяжно кряхтит, довольствуясь минуткой тишины. Но отдохнуть ему так и не дают: сверху наваливается откуда-то взявшийся Чанбин, придавив всем весом. Сынмин успел лишь услышать, как распахнулась дверь, а тело качка уже на нём. — Черт, это никогда не прекратится-а-а… — стонет он, пытаясь оттолкнуть от себя Бинни. — Мой любимый макнэшка! — Чанбин тискает младшего и абсолютно не реагирует на просьбы свалить к чертям собачьим. Сынмин приходит к выводу, что съемка «Семейки SKZ» на всех мемберов действует плохо. Он мечтает поскорее вернуться домой и запереться в комнате. И сутки оттуда не вылезать. — Слезь с моего мужа! — внезапно Бинни хватают за шкирку. Сынмин поднимает голову и видит перед собой Минхо. Он без парика, и макияжа, в своей длинной черной майке без рукавов, оголяющей все его мускулы и венистые руки. «Такая себе женушка…», — ухмыляется подсознание. — Муж и жена — одна сатана? — пыхтит Бинни, хватаясь за Сынмина и не желая сползать на пол. Он цепляется за его тонкую талию, и не замечает, как проскальзывает пальцами под футболку, и повисает на поясе его джинсы. Сынмин пищит и хватает его пальцы, неистово желая их сломать, и беспомощно смотрит на Минхо. Тот уже всё видел. — Скотина, убери от него руки! Реакция довольно примитивная, приходит к выводу Сынмин, ведь Минхо просто стоит сзади Бинни и шлепает его по заднице под свой грозный тон, не пытаясь куда-то оттащить. А Бинни так и висит на нем, и не против шлепков. — Вы реально достали! — беспомощно стонет Сынмин, и, приноровившись, встает с места; Бинни падает на пол, Минхо ржет во весь голос. — Это реально последняя «Семейка SKZ», где я играю дядюшку! Я хочу быть кем угодно, но только не мужем Ли Ноу. Я вообще не хочу быть ничьим мужем! — У тебя истерика, успокойся, дорогой. Может будешь моей женой? Парик тебе к лицу. — Минхо кажется откровенно посмеивается над ним. — Ни за что! — почти вопит Сынмин, поправляя одежду. — Никогда этого не случится! — Ты оскорбляешь мои чувства! — наигранно дуется Минхо, и бьет его кулаком в плечо. Сынмин ахает и падает обратно в кресло, хватаясь за ушиб. — Твоя любовь слишком… болезненна, — ноет он. Минхо оставляет его валяться в кресле и отступает к дивану, где удобно устроился Феликс с безумно радостной мордочкой: у него бесплатный киносеанс — сегодня в прокате комедия, а может драма, ведь перепалка еще не закончилась. — Ты же сказал, что хочешь удар любви, разве нет? — хмыкает Минхо, глядя на Сынмина через плечо. — Не от тебя, Ли Ноу-хён. Минхо останавливается на полпути прямо посреди гримерки и оборачивается к младшему. — Вот как? — он смотрит на него с наигранным разочарованием, затем улыбается, щуря глаза: — Значит все-таки развод и девичья фамилия? Я выйду замуж за Хан-и! — Да хоть за дедушку, — скалится Сынмин, и тут же получает подушкой по лицу от Феликса. — Я уже женат, — Ликс разводит руками. — Не вплетайте меня в ваши семейные разборки. — Не страшно. Такая красавица не пропадёт, — Сынмин встает с места и подходит к Минхо на близкое расстояние, но ещё не вплотную. Он смотрит на него, высоко приподняв подбородок, самым высокомерным взглядом. С секунду он оглядывает фигуру старшего с видом сутенера и говорит: — Хочешь за Хан-и? Белка будет счастлива заполучить такой орех. Минхо удивлённо хлопает глазами под аккомпанемент необузданного смеха Феликса и Бинни, что все еще сидит на полу, боясь пошевелиться и пропустить все самое интересное. А самое интересное для него — это бесконечные перепалки Минхо и Сынмина. В последнее время младший осмелел и ему палец в рот не клади — может и осадить хёна. Дверь гримерки распахивается — нагрянули Хенджин и Хан. Они обнимаются и чуть ли не целуются, видимо, помирились. Минхо с Сынмином все еще стоят посреди комнаты, и испепеляют друг друга взглядом, не замечая вошедших. — Блядь, что мы пропустили? — ахает Хенджин, отцепляясь от Хана и усаживаясь на диванчик рядом с Феликсом. Тот незамедлительно обхватывает его колени в кольцо рук и лишь давит смех, пожимая плечами. — Ну нет… Опять ссорятся что ли? — грустнеет Хан, оглядывая присутствующих свидетелей. — Сынмин хочет развода, — отвечает Бинни. Он даже не хочет приподняться, боясь упустить кульминацию драки. — Ты обидел свою жену, Сынмин, — говорит Минхо, строго глядя на него. Эти двое не замечают никого вокруг. Они даже не обращают внимания на ребят, что пытаются комментировать происходящее с важным видом спортивных обозревателей. В конце-концов, те бросают свои попытки, и вокруг образовывается тишина. — Свою? — фыркает Сынмин в ответ. Он качает головой, разглядывая носок своих кросс. Почему-то слова Минхо вызывают у него усмешку. Только старший не понимает в чем причина такой реакции. Сынмин поднимает на него свой взгляд и смотрит с напускным безразличием, граничащим с презрением: — Ты сам лезешь к моему брату. — К брату? — шепотом осведомляется Джисон, тыкая в себя указательным пальцем, уточняя о нем ли идёт речь. Феликс с Хваном кивают, приглушенно посмеиваясь в кулак, Бинни просто неотрывно смотрит на ссорящуюся парочку с каким-то безумно шкодливым выражением лица, будто ему одному в этой комнате известна тайна Минхо и Сынмина. — Ясно, — изрекает Хан, убедившись, что речь идёт о нём, и принимает решение отойти от этих двоих подальше. Минхо и Сынмин испепеляют друг друга взглядом уже долгие две минуты, не желая уступать. На фразу про «брата», Минхо никак не реагирует и просто изучает лицо младшего, как и тот не отрывает взгляда от янтарных крапинок напротив. — Разве ты не сказал, что психологическая консультация DeKiRa вам помогла? — вклинивается Чанбин, обращаясь к Сынмину. — Нашим отношениям уже ничто не поможет, — тихо отзывается Сынмин, не разрывая зрительный контакт с Минхо. Кажется он это сказал не Бинни. Кажется он адресовал эти слова именно Минхо. — Правда? — Минхо улыбается, — Хорошо. Значит, сегодня спишь на диване. — Да хоть на полу. Лишь бы не с тобой. — сбривает его Сынмин. — Ладно. Бинни тебе составит компанию — он уже на полу. — Минхо кивает куда-то вниз за спину Сынмина, откуда доносится возмущенное и обиженное «Йа!!!» — С радостью. Сынмин возвращается на своё кресло, параллельно притягивая к себе Чанбина за руку. Тот аккуратно садится на подлокотник и обнимает Сынмина за плечи дико счастливый. Ким демонстративно обхватывает его за талию, и сжимает. Бинни удивленно взвизгивает и таращит на него глаза — Сынмин особо не отличался любовью к телесным контактам и пятью минутами ранее хотел придушить его за тоже самое. — Уже на молоденьких засматриваешься, дорогой? — сцеживает каждое слово Минхо, но его улыбка слишком фальшивая и он бликует взглядом, часто моргая — нервная привычка, когда он пытается скрыть раздражение. — У меня был хороший учитель, — парирует Сынмин и продолжает утягивать к себе Бинни, что начал уже откровенно сопротивляться. — Ты что творишь?.. — шипит тот ему в ухо, но Сынмин не реагирует. Минхо оценивающе смотрит на них еще секунду, и оборачивается к ребятам, сталкиваясь с неприятной картиной: у Феликса выражение лица выдаёт его с потрохами — он бы поп-корн притащил, если бы знал, что сегодня получит такой сеанс мелодрамы; Хенджин весь сгорбился и прячется за его спиной, прикрывая рот ладонью, чтобы никто не слышал его задушенный смех. Лишь Джисон с сочувствующей мордашкой ловит взгляд Минхо, и вздыхает: — О, дорогой… Минхо разводит руки в стороны, и кланяется, как конферансье после особо успешного спектакля: — Концерт окончен. Расходимся.

***

Вечер опускается на город, захватив в плен сумерек. Восемь ребят сидят в караоке, где музыка пытается пробить стены, и выхватывают из рук микрофоны, желая перекричать друг друга. Из колонок льётся «Phobia» — старая песня Хана, что они выпустили ещё в 2020. Но песня ребятам нравится и все поют ее уже по десятому кругу. Партия Чанбина встречается с особо одобрительным гулом — ему редко удаётся исполнять лирику. Рядом с ним сидит Феликс, Хенджин, Джисон и Сынмин в обнимку с Йена. Чан с Минхо сидят напротив лишь вдвоем и пьют разбавленное соджу.

Я часто думаю о том, как заставить тебя улыбаться, Потому что это приносит мне счастье.

— поёт Минхо, слишком наигранно, особо не церемонясь с нотами, и все в зале от этого гогочут, Хенджин с Ликсом пускаются в дикий необузданный пляс, совершенно не в такт музыке, Сынмин с Йена глотают смех, глядя на них. Эта песня льется из колонок уже не по первому кругу, так что ребята предпочитают дурачиться, а не изображать из себя напыщенных айдолов. Благо, арендованное на пару часов караоке разрешает им вытворять все, что им заблагорассудится. Они совершенно одни, без менеджеров и камер, могут, наконец, расслабиться.

Не знаю, почему я такой, даже если я притворяюсь крутым, Мое сердце стучит, будто оно вот-вот взорвётся.

— подхватывает свои строчки Чан, и к Ликсу с Хваном присоединяются Сынмин с Йена, и начинается беспорядочное месиво из откровенно плохой хореографии. Джисон все еще держится и не бежит к ним, чтобы пропеть своё интро к припеву. Наконец, когда дело сделано, он устремляется к ним на танцпол.

Я связан фобией, я хочу остаться с тобой, Я связан фобией, я не могу идти туда, где ты, я не могу подойти.

— поёт Чан, и ребята хором орут «Оу, оу, оу, оу», и скачут по залу, прижавшись друг к другу плечами. Всё это напоминает плохой слэм. Чан душит в себе смех, стараясь протянуть до конца. Закончив партию, он кидает в руки Минхо микрофон, указывая, что теперь пришла очередь его отдуваться за всех и брать на себя чужие партии и роли, и убегает на танцпол. Минхо грозит ему кулаком, но послушно поет:

Каждый раз, когда я встречаю тебя, я весь дрожу, меня бросает в дрожь. И голос эхом звучит в моей голове, Я буду становиться лучше, Я уверенно кричу, Что я прекрасно знаю, что есть только один шанс, поэтому я сделаю все для тебя, так что можешь верить мне.

Тут подбегает Сынмин, выхватывает микрофон, и убегает на сцену, встает напротив огромного экрана, где бегут строчки песни, и вливается своим самым обворожительным голосом:

Я связан фобией, я хочу остаться с тобой, Я связан фобией, я не могу идти туда, где ты, я не могу подойти.

— Почему я такой, ох, я и сам не знаю, — подхватывает за ним свои слова Минхо. — Я в ловушке фобии под названием «ты», — допевает Сынмин последнюю строчку; он хочет обернуться, но ребята утягивают его к себе, хватая за горло, и скачут, как стадо диких голодных обезьян; Сынмин чуть не падает, Минхо чуть не подрывается со своего места, чтобы это предотвратить. Но остается сидеть, сжимая в руках микрофон. Наконец, музыка замолкает, и все семеро падают на свои места, вконец расшатавшие свои голосовые связки, сухожилия и суставы. — Больше не будем ее петь! — стонет Феликс, падая на колени Хенджина, — у меня нет сил плясать. — Самое смешное, что эта песня очень романтичная! — гогочет Джисон, вливая в себя воду большими глотками. — Но это весело! — считает Хенджин, обнимаясь с Ликсом, что лежит на его коленях трупиком, — Я хочу плясать! У меня настроение сегодня на редкость хорошее. — Потому что ты ластишься с дедушкой?! — возмущается Джисон, изображая ревнивого недомужа. — Заткнись! — Молчу, молчу… Чан подсаживается к Сынмину и обнимает его со спины, зарываясь носом в шею. Тот демонстративно хнычет и умоляет его сползти. Но старший его не слушает и тискает дальше. — Как я люблю твой голос, Минни! — вздыхает он, — Слушал бы и слушал! — Не зови меня так… — ноет Сынмин. — Я не маленький. — Для меня ты всегда будешь малышом! — О, господи, кто-нибудь… спасите. Остаток вечера ребята проводят весело, поглощая спиртные напитки и жареную курочку, угощаясь пиццей и другими вредными, но очень вкусными блюдами. Завтра у них вечер субботы, день, когда они смогут провести время за просмотром кино. Даже с учетом того, что они всё ещё живут в одной общаге, собраться удается не всегда из-за раздельных графиков и несовместимого расписания. Обычно Хенджин с Феликсом исчезают на очередные рекламные съемки, Сынмин идет на запись вечернего шоу в прямом эфире, Чанбин, конечно, проводит всё своё время в спортзале, а Минхо — со своими котами. Но суббота — священный день. Так что хотя бы раз в месяц они стараются быть все вместе не ради работы. — Давайте не будем ссориться из-за жанра! — вопит Джисон, весь красный, и сжимающий уже кулаки. Он ужасно злится из-за Чанбина, который не хочет смотреть ужастик. — Я тоже против фильма ужасов, — всхлипывает наигранно Феликс, и Хенджин притягивает его к себе за плечи, так же наигранно успокаивая, как душевнобольного. — Я буду закрывать тебе уши, когда кого-то будут резать. Ты не услышишь криков отчаяния и боли! — говорит он чрезмерно серьезным тоном, и тут же получает кулаком в бедро. — Может лучше посмотрим дораму? — пробует Сынмин, но все тут же кривятся. — Какая еще дорама?! — усмехается Чанбин. — Только фэнтези! Или экшн! — Дорама тоже хорошо. Мы смотрели с Минни «Я знаю, но». — отзывается Хёнджин и ловит благодарный взгляд друга. — Я влюбился в эту дораму. — Она потрясающая, — мечтательно вздыхает Сынмин, закрывая глаза. — Я до сих пор под впечатлением, даже пьяным готов ее смотреть. — И я! — кричит Сынмин и даёт Хвану пятюню. — Боже мой, вы такие романтичные, — хмыкает Минхо, заливая в себя очередное соджу. — А ты будто нет, хён, — фыркает Джисон, что сидит рядом с ним, и что-то жуёт, — Ты самый настоящий романтик. В глубине души. — Где-то ну очень глубоко, чтобы было незаметно, — хихикает Чонин. — Ли Ноу и романтика — вещи несовместимые, — говорит Чан, всё ещё вися на Сынмине. — А вот ты сегодня особенно романтичен, хён, чрезмерно. Я бы сказал — невыносимо, — выдавливает тот из себя, пытаясь всё ещё отстраниться. — Я был бы рад, если бы твоя романтичность хотя бы на пару градусов снизилась. — Лучше повысь градус этим, Бан Чан, — Минхо протягивает лидеру через стол рюмку соджу. — Ого, жёнушка ревнует мужа и спаивает ребенка! — хохочет Хёнджин. Сынмин смотрит на Минхо и улыбается. Тот выгибает бровь, не понимая его взгляда, и одними губами спрашивает: «Что?». Сынмин улыбается еще шире и отвечает также беззвучно: «Ревнуешь, хён». Минхо закатывает глаза и усмехается. После очередной банки пива, Сынмин испытывает естественную потребность, и выходит в уборную. Пытаясь вымыть руки, он ловит кран. Перед глазами немного плывет. Он сегодня выпил достаточно много. Но почему-то ему кажется, что дело не в алкоголе. — Ты даже кран не в состоянии открыть? Сынмин оборачивается и видит Минхо. Он смотрит на старшего и давит усмешку. Тот стоит у входа, опираясь о дверной косяк, скрестив руки на груди, и откровенно посмеивается над беспомощными попытками младшего поймать вентиль. Сынмин видит на его рубашке пятно от соуса и широко улыбается. Минхо же не замечает ни этого щенячьего восторга, ни пятна, и наигранно вздохнув, подходит, открывает ему кран. — Не благодари. — Всё равно спасибо, хён, — всё также широко улыбается Сынмин, и смотрит ему в глаза, пока моет руки. — Тебе не стоит так много пить. — Хорошо. — Лучше поешь чего-нибудь. — Хорошо. — У тебя что, словарный запас иссяк внезапно? — Нет. — Сынмин смущенно опускает взгляд, и продолжает подставлять руки холодной струе. Минхо не отходит и стоит рядом, наблюдает. Правда, сам не понимает, черт знает зачем. Сынмин поднимает на него глаза и закрывает кран. — Ты что-то еще хотел? — Нет. — Тогда… зачем стоишь тут? — младший смотрит в упор, скалясь самым наглым образом. — Боюсь, что в раковине захлебнешься. Сынмин кивает, словно ожидал нечто подобное. Затем переводит взгляд на его руки, и внезапно дотрагивается пальцами до запястья, огибая в свои влажные ладони. Минхо вздрагивает, как от удара током, и тут же отодвигается с тихим ругательством. — Ты что… ты зачем?! — Ты стал так бояться меня, хён, — Сынмин смотрит на него пытливо, и сглатывает, выдерживая паузу, затем все же улыбается, и добавляет: — Но ты всё еще ходишь по пятам. Сынмин улыбается широко и невинно, так как умеет только он. И эта улыбка бесит Минхо. Прежде она вызывала в нем лишь желание улыбнуться в ответ. Но сейчас она его раздражает. Ведь Сынмин так улыбается всем… — Я просто не хочу, чтобы ты до меня дотрагивался, — бросает старший, смерив его строгим взглядом. Сынмин пожимает плечами и пьяно улыбается. — Ладно. Пока снова не попросишь, — и выходит из уборной, оставив его одного.

***

В этом баре уже очень душно. Пахнет курицей и пивом, человеческим потом и пылью колонок, откуда бьет ритм очередной песни. Чанбин единственный трезвый человек в зале, на его личный взгляд. Джисон почти храпит в углу вместе с Йена. Хенджин и Феликс увлечены своими беседами, и Чанбин их не слышит. Он оглядывает пустой зал, бегущую строку на экране, и хватает микрофон. Стены больше не дрожат от оглушающего разрывного бита. Из колонок льется мелодия «On Track» его личного сочинения, самая любимая песня, что он написал в минувшем году. Никто ему не подпевает и не вырывает из рук микрофон. Бинни может спеть ее так, как это должно быть правильным. Ведь автору виднее. — Могу я задать нескромный вопрос? — Валяй. — Зачем ты так смотришь? — Конкретнее. — Хорошо. Задам вопрос иначе: зачем ты так на него смотришь? Минхо молчит. Прямо сейчас он смотрит на свой стакан с пивом, в котором плавает соджу. — Ли Ноу… — Не начинай. — Я бы советовал тебе не начинать. Я ведь уже неоднократно тебе говорил, что стаффы делают замечание… — Я просто смотрю. — Это слишком откровенно. Прости, но ты реально думаешь, что никто этого не видит? Я тебя прошу, серьезно… Ли, ну зачем... зачем тебе это? — А что, нельзя? Минхо как-то грустно усмехается, глядя на старшего, и залпом выпивает остатки своей гремучей смеси. Чанбин рвет глотку, напевая припев, и Минхо хочет утонуть в этой мелодии, прислушаться к словам, дать им себя поглотить и забыться хотя бы на секунду, на две, а не слушать настойчивый голос рядом. — Ты сейчас пьян. Поговорим, когда протрезвеешь. — все же слышит он. — Не поговорим. — Ли Ноу… — Сделай вид, что не замечаешь. Вот и все. — Блядь, Ли! Минхо игнорирует и подливает себе еще соджу уже без пива, снова залпом выпивает и вытирает губы. В голове уже хорошо так пробрало. Столик за которым он сидит начинает удваиваться в размерах. Но ему этого мало. Ему хочется ещё. Но здесь душно. В этом зале, где они сидят уже несколько часов, ему нечем дышать. Он ищет эти глаза, но не находит. И в сердце так пусто… Слишком пусто. — Я выйду подышать. Через минуту Минхо стоит на крыше заведения и смотрит в ночную темноту. Его одиночество разделяют лишь отголоски новой мелодии из караоке-бара. Минхо смотрит в ночную мглу и внутри него просыпается личная фобия. Новая. И это не страх высоты. Он пытается от нее абстрагироваться. От этого места. От своих мыслей. От самого себя. Он пытается прислушаться к голосу разума, что только что читал ему нотации. Но не может. Если бы он сам понимал, зачем ему все это, выслушивать чужое нытье не пришлось бы… Огни города где-то далеко. Он где-то здесь. Но где именно — неопределенно. И что с ним происходит — тоже неопределенно. Минхо чувствует себя странно, плохо, тоскливо и нервно. По венам течет не кровь, а соджу. Под прикрытыми веками не тьма, а чьи-то смеющиеся глаза. И это бесит. Сердце болит и это тоже бесит. Если бы все было так просто. Если бы можно было все забыть. Если бы только можно было не обращать внимания. Он бы постарался. Он бы нашел в себе силы. Минхо слышит, как хлопнула дверь в момент, когда все вокруг начинает его раздражать, включая самого себя. — О, хён, ты тоже здесь? «Блядство». — Привет. — Минхо выдавливает из своего аккуратного пьяного рта что-то похожее на улыбку. — Я не думал, что ты такой смелый. — В смысле? — Ты разве не боишься высоты? — Боюсь. — Но мы на крыше. — Я в курсе. — Значит я прав. А ночь такая прекрасная… — Да, наверное, — Но Минхо не смотрит уже на эту ночь. Он смотрит на него, что стоит с распростёртыми руками, пытаясь, по-видимому, обнять это ночное небо и захватить в свой плен. — А что ты тут делаешь один? — следует вопрос. — Дышу. — Подержишь меня? Минхо пьяно моргает и, тряхнув головой, смотрит на то, на что он указывает — на выступ. — Что? — он сейчас и правда не понял, шутит или серьезен этот парень. — Я хочу залезть на выступ. — подтверждает тот свой жест. — Ты сбрендил что ли?! — усмехается Минхо, — Во первых, я тебе не позволю. Во-вторых, это опасно. В-третьих, я боюсь высоты. — Но мы же на крыше, — смеется тот и это правда ставит Минхо в глупое положение. Ему точно не место на этой крыше. Ему точно не место на такой оглушающей высоте. Но десять минут назад он хотел уйти от духоты. Он хотел немного свободы, и ноги сами привели его сюда. — Я не на краю, — подчеркнуто говорит Минхо. И это правда. Он стоит совершенно не на краю. От края крыши его отделяет почти пять метров. Хотя, сказав эти слова, он вдруг начинает смеяться. Смеяться над самим собой, потому что как раз он-то сейчас кажется на самом краю. Из-за соджу. Из-за этой тьмы. Из-за этого парня, что безумно его раздражает. Из-за странных чувств, что вызывает в нем этот парень. Хотя, все это может только отголоски пьяного разума… — Подойди вместе со мной. — Причина его раздражения протягивает руку, улыбается, широко и невинно. У Минхо аж скулы сводит от желания его ударить, чтобы он больше так не улыбался. — Нет. — Категорично отвечает он, и, заложив руки в карманы брюк, смотрит в противоположную сторону. Он хочет его игнорировать. Так же как пытается игнорировать себя. У него всегда получалось. И сейчас получится. Должно получиться. — Дай руку, — слышит Минхо настойчивый голос с смешинкой. — Вот же ты заноза… — Руку, хён, иначе поднимусь без тебя. Минхо не отдаёт себе отчёт в действиях, что вынуждают тело дернуться, и быстро подходит, и подаёт ему руку. От касания чужой ладони его бьёт током, но он не может отдернуть ее и терпит. Упрямец тянет его к краю крыши, взбирается на выступ. — Можно я покричу? — Ты правда сумасшедший? — Минхо хватает ртом воздух, чувствуя приступ удушья, когда видит внизу эти огни, что пчелиным роем летают и жужжат в его пьяных зрачках. Они дают понять насколько он высоко, и насколько его психика в опасности. — Ну… все равно никто не услышит, — говорит тем временем упрямец. — Ладно. Рви глотку, — сипло отзывается он, закрывая глаза и стараясь не дрожать. Минхо просто уже плевать. Он хочет поскорее уйти с края. Он хочет поскорее оторвать от него свою руку, чтобы просто не болело… Парень кричит. Минхо держит его, крепко, не выпускает, и все еще старается не смотреть вниз. А парень продолжает кричать какие-то рваные междометия, снова и снова. И смеется в пустоту, слыша собственное эхо, что обратной волной взбирается на крышу и возвращается к крикуну. «Какая же ты… Бестолочь пьяненькая…» — Иногда это помогает расслабиться. Может, стоит преодолеть свой страх… Но крикун не договаривает и запинается о железную арматуру, что торчит из-под бетона рядом с карнизом. Его клонит на бок, Минхо ловит его растерянный взгляд и моментально рывком утягивает к себе. Парень падает на него сверху и они с размаху приземляются на гравий. Минхо чувствует над собой вес чужого тела, боль в затылке от впившихся в кожу камней, и горячее дыхание на своем лице. Чувствует и злится. Он рычит и переворачивает их, задавив парня к сухой насыпи, и усаживаясь сверху. Он непроизвольно с силой вдавливает согнутый локоть ему в грудь. Ему хочется удавить его. Просто чтобы это прекратилось. Чтобы просто его не видеть. Не чувствовать. Больше никогда не чувствовать эту странную ноющую боль в груди. Ведь рядом с ним он сам становится странным… — Ты что делаешь?! — орет он, не жалея голоса. — Совсем спятил?! Парень смотрит испуганно, прижимаясь ладонями к его предплечьям, и моргает почти каждую секунду. Но его страх не связан с миновавшей возможностью распластаться на тротуаре пьяным трупом. Минхо понимает, что парень боится его. — Прости… — мямлит он, часто-часто моргая, но щеки его уже горят, а ладони все ещё держатся за чужие сильные руки. — Я напугал? — Как же ты бесишь… господи… — Минхо видит этот страх. Он чувствует его каждой клеточкой кожи. И от этого еще больше кипит гнев. Его рука выпрямляется, тянется выше, и пальцы обвивают тонкую шею, обхватывают ее и давят нежную кожу слишком сильно. — Прости… Минхо смотрит на него, и у него кружится голова. Он слышит этот хриплый голос, и не хочет прощать. Эти глаза слишком близко сейчас. И от этого сердце заходится. И дышать тяжело. А этот придурок лежит и взгляд не отводит. Даже не защищается. Он не пытается вырваться. Словно уже сдался. Словно… — Хён? — голос хрипит, сдавленный мертвой хваткой крепких рук. Но он все равно находит в себе силы говорить: — Это же я… Сынмин. Что ты делаешь? Минхо…? Он моргает пару раз и сглатывает. Он не может ответить на этот вопрос. Потому что не может контролировать своё тело. Потому что ему жутко хочется стиснуть свои руки и никогда, никогда его не выпускать. — Минхо… твои глаза… — Сынмин почти шипит, задыхаясь от тисков, но упрямо продолжает говорить. — Почему… почему ты так смотришь на меня? И на это у него нет ответа. Что ему сказать, если он сам не понимает себя? Если он сам не в состоянии контролировать себя рядом с ним? И эти свои бесячие зрачки. Они реагируют на него. Он даже не знает, как именно. Но это факт — он смотрит на него, и не может перестать, и его глаза всё выдают. — Наверное, потому что я недоволен. — отзывается он еле слышно, испепеляя парня злыми карими. — Чем? — Тем, что я вижу. Минхо снова ловит страх в блеске чужих глаз от подступившей влаги, слышит, как рвано дышит парень, пытаясь вогнать в легкие воздух. Он ослабевает хватку и устало выдыхает, выпуская его из рук. Минхо упирается ладонями о насыпь, нависая над ним и молчит. Просто смотрит и молчит. Зло и раздраженно. Ему и правда не нравится то, что он видит. Ему не нравится то, что он чувствует, когда смотрит в эти глаза. Он даже не хочет пытаться понять, что именно. Он хочет игнорировать. Пока ещё это возможно. Пока еще есть завтра, когда он сможет проснуться утром, и все будет как прежде. — У тебя зрачки дрожат, хён… Или не будет. Этот парень явно испытывает его терпение. У Минхо на мгновение вспыхивает дикое желание вернуть свою хватку к этому горлу и удавить. Слишком тонкая шея. Слишком просто будет это сделать. Одно нажатие и резкий угол влево. И все. Но он находит в себе силы сдержаться. — Это нервное. Я на всех так смотрю. — Отвечает он в итоге, и отводит взгляд в сторону. «Надо встать. Встать и уйти». — Ты только что мне соврал? — голос звучит робко, слишком тихо, и это раздражает. Всё в нём раздражает Минхо. Он не отвечает, решительно отталкивается от твёрдой поверхности, и встаёт. Отряхнувшись, Минхо идёт к двери. Молча. — Хён?.. Он слышит этот голос. Он слышит, как в этом голосе звучит просьба. Но он не обернётся. Он хлопает дверью и быстрым шагом спускается вниз. В шумную компанию. В гогот и смех чужих голосов. Он утонет в этом привычном мире, и не захочет вернуться обратно на эту холодную крышу, где ему не уютно, где ему больно, где его чувства оголены, как провода… За столом он столкнётся снова с Чаном. Заметив его обеспокоенное лицо, он сравняется с ним, и скажет: — Расслабься. Я больше не посмотрю. — Ли Ноу… Мне жаль… — Нет, — горько усмехнется он ему в ответ, глядя зло, и с неприкрытым отчаянием, — Тебе не жаль.

Коснись меня нечаянно

Сынмин делает шаг. Ещё один. Он отступает назад. Один. Но не совсем. Секундой позже отступит и он. Сынмин наблюдает, как старший выходит из неровной линии, и вместе с ним отходит назад. Почти синхронно. Они смотрят друг на друга. Сынмин улыбается, потому что не может иначе. Его улыбка уже летит по воздуху и сталкивается с его. Это просто привычка. Это приятная привычка. Сынмин сначала отступал просто так. Он не мог устоять на месте. Каждый раз, когда подходит время общаться со стэй и Бан Чан тянет свою лиричную, душераздирающую исповедь, признаваясь в любви и клянясь защитить всех и каждого — и ведь держит слово по сей день — или кто-то из мемберов заводит свою речь, от которой рвется в груди каждая частичка тепла, и нервы срываются от боли, Сынмин не знает чем занять свои руки, куда устремить свой взгляд, как унять ноющее желание поддаться слабости и заплакать. А ведь он не плачет. Никогда. Поэтому однажды он решил просто отступить. Назад. Выйти из строя. Может он мог бы вместо этого оббежать всю сцену, обволакивая своим смехом, и раскинуть руки к своду купола арены и прокричать. Но он решил сделать несколько шагов назад. Отдышаться. Отвлечься на пространство позади себя. И когда он поднял глаза, то увидел, что не один. Что он тоже отступил. И смотрит на него. Прямо в глаза. Сердце сжалось и укололо. Он замер, не понимая… Почему? Но это повторилось. Еще раз. Каждый раз. Снова и снова. И теперь он не может уже иначе. Сынмин выходит из строя и смотрит чуть правее. И ждёт. И его ожидание всегда оправдывается. Они обмениваются взглядами, старший ловит его широкую улыбку, дарит свою традиционную усмешку, и даёт знак вернуться обратно. Всего несколько секунд. Но Сынмин чувствует себя окрыленным. Они уже несколько дней колесят с гастрольным туром в поддержку своего альбома Maniас. Они уже безумно долго не встречались со стэй. В сердце Сынмина так щемит тоска и боль, но она перебита, сломлена переполненной душу любовью тысяч пар глаз, голосами, что скандируют их имена, огнями, переливающихся в темноте лайтстиков, смехом, и их общим счастьем. Это лучшее время. Его лучшее время. Сынмин видит его везде. В каждом просвете, в каждом темном уголке, в свете софит и отблесках огней. Он перед ним, позади него, рядом с ним, совсем рядом. Он чувствует его. Каждый день. Неоднократно. Они касаются друг друга нечаянно. Или все же намеренно, отчаянно… Он чувствует его крепкое плечо, руки, искусно увенчанные полосами вен; он видит его губы, что трогает улыбка; он слышит его голос, что произносит его имя; он ловит его взгляд, что устремлён к нему. Всегда к нему. И в это мгновение целый мир принадлежит только Сынмину. Весь без остатка. Потому что он слышит его смех. Он чувствует тепло его ладоней. И это счастье. Его личное счастье. Он не ждал. Они никогда не обсуждали это. Сынмин никогда не спрашивал его об этом. Но эти моменты ворвались в его жизнь. Ему остаётся только принять. И он делает шаг. Он отступает. Ещё на один шажок. И поднимает глаза — он должен увидеть этот раскосый кошачий взгляд ещё раз. Каждый раз. Он уже готов. Его сердце готово. Он должен убедиться, что Минхо пойдёт за ним. И он пойдёт.

***