Cherry Crosses

Чимин не ждал ничего интересного от посещения церкви. Так оно и было, на самом деле. Они с Тэхёном сидели на табуретках во дворе, потому что шла служба, а свободных мест не осталось. Очень долго сидели. Отморозили себе все, что возможно, но Юнги так и не встретили, как и (вопреки молитвам Тэхёна) отца Иезекииля со Стефаном. Был один единственный пастор — Симеон, молодой и нервный, к которому не то что обратиться, подойти было страшно. — Я знал, что так будет, — бубнит Чимин на выходе. — Заметил, что постоянно так бывает? Я заметил. Больше не зови, не пойду. Заебало. — Что ты так сердишься? — смотрит на него Ким. — Я же не хотел, чтобы так вышло. — Супер! Я не сержусь. Мы сюда больше не ходим. Ты ходи, если тебе медом намазано. Он не планировал обижать Тэхёна, никогда бы не позволил себе, но выговориться Чимину хотелось, разочарование копится в нем с последней с Юнги встречи. Мириться с тем, что он настолько невзрачный, что его не помнят, ему не льстило. Чимин идет домой.

***

Пусто. Никого. Но не ничего! В коридоре хаотично раскинуты вещи: куртки с многочисленными джемперами и свитерами у одиноко стоящего пуфика, изношенные, уже откинувшиеся кеды (некоторые Тэхён заботливо за шнурки повесил на вешалку), непонятно какого цвета махровые тапочки, лежащие поверх кучи обуви, похищенные у администратора мотеля в одном из «увлекательнейших» путешествий Чимина и друзей в поисках «Немо» — его порядком развалившегося Ducati Monster 600, мотоцикла, купленного на отцовские деньги бабушкиным добрым сердцем. Его «купил» приятель Юнги, солист их глупой группы и перепродал еще до того, как заплатил сам. Мин вовремя решил захватывать Сеул своими выдающимися талантами, оставив Чимину и Хосоку (барабанщику их глупой группы) заботы с мотоциклом. Благо, вместе они были отличной командой и им потребовалось всего пару месяцев для того, чтобы найти «старичка», отправленного на металлолом. Деньги кое-как Хосок выпросил у механика, хоть и гроши. Чимин скривился. Юнги создает проблемы даже отсутствуя. Это входило в его выдающиеся таланты. Минуя творческие беспорядки проходит на кухню. Он забыл про проигрыватель: «крутился» Паул Анка. На его плечах Чимину бы очень хотелось уснуть. Было уже поздно. Берет со стола газированную воду, заместо «My Way» ставит Роя Орбисона, его «In Dreams» — любимую, подходящую под все засыпания Чимина: под пьяные и здравые, самые грустные и радостные, под беспокойные и умиротворенные. «Тебе такое не подходит» — сказал как-то Тэхён. «Рой не может не подходить» — ответил бы Чимин, но сказал: «Это гондоны могут не подходить, а не музыка». Своими вишневыми харвестами Пак тоже предпочитал травиться под джаз. Одиночество на грусть его не возбуждало, только хорошая музыка. Вместе с этой грустью Чимин пытался выпивать, но никакие виски с колами, никакие «срывающие башку» (по рассказам тогдашнего барабанщика Хосока) текилы с водками не приводили его в такой же пьянящий восторг, как дешевые сигареты под винил. «Винниловый алкоголизм» — пошутил как-то Тэхён. «Это ты так вино на винил поменял? Смешно» — ответил бы Чимин, но лишь брезгливо поморщился. Тэхёна такое никогда не обижало, он улыбался и продолжал шутить, хотя сам для такого позора никогда не выпивал, что сильно настораживало Чимина. Из таких ситуаций, неловких и неповоротливых, они возвращались счастливыми, с заплаканными от смеха глазами. Такого Тэхёна Чимин любил безусловно. Уточняю: любого «такого» Тэхёна. Тэхёна заторможенного и нудного, Тэхёна чуткого и пушистого, Тэхёна смущающегося и доброго — этого человека Чимин любил всего. Вселенской мудростью он напоминал ему бабулю. «Ты как моя бабушка» — сказал как-то Чимин, подразумевая повседневные присутствия обоих (иногда даже в компании друг друга) в церкви и цукатный аромат духов Кима, напоминавший домашние фруктовые пряники. «Ты для меня тоже как внук» — ответил Тэхён, подразумевая скорее детскую бесконтрольность, но Чимин принял это за его очередное проявление мировой любви. Обнял и взъерошил его уложенные волосы. Никого он так не любил, как бабулю и Тэхёна. И не полюблю. Под вечер погода сжалилась над бедными студентами и отсутствием у них средств на отопление, даруя ожидаемое всеми весеннее тепло. И хорошо, Чимин зимние одеяла постелил уличным кошкам с котятами. Вся его нелюбовь к живности заканчивалась на этих созданиях, перед лаской которых не останавливала даже страшная аллергия. Это неправильное божье распределение способностей и слабостей расстраивало Пака в любом случае, даже если мягеньких рядом нет. Ну ничего, он себе щенка заведет. Или хомяка. Или крысу. Или мышку. Чего уж… Лягушонка. Питона. Ворона. Стоит в проеме спальни. В руках держит бутылку, слегка покачивается на затекших от холода ногах, все еще в верхней одежде. Вот он плюхается наконец на воздушный матрас. Уже не слышно Орбисона, веки опускаются сами. День какой-то сегодня странный.

***

«Знаешь, Боже, о чем подумал? Знаешь, конечно. Я не должен унижаться перед собой. И перед тобой, но ты и так в курсе, наверное. Мне отец посоветовал тут писать что-нибудь. Не мой отец, ты понял. Сегодня 19 марта. Поздно проснулся, к часу. Почему я написал “Боже”, если это дневнику? Это дневник? Или что. Кавычки не нужны же? Мне нравится последовательность. Я поэтому сейчас непоследовательный, удивляю как могу. Извини? Я хотел тебе имя дать. Дневнику. Схожу с ума с этой тревожностью. Я, наверное, ни о чем не хочу думать. Если я не буду думать, я буду верить в тебя? В бога. Мне кажется нет. Не обижайся. Ты же понимаешь, о чем я. Начну с начала. 19 марта Мне тяжело в Сеуле. Я бы хотел вернуться в Дэгу. Нас тут плохо кормят. В церкви. Булками с кашей. Я хожу туда не чтобы поесть. Я так много думаю в последнее время. Боюсь сильно. Стараюсь пробовать себя в музыке. Не слушаю, а сочиняю. Что-то новое. Тебе интересно? Ты этого хотел. Мне уже надоело ставить точки и писать словами мысли. Знаешь чего боюсь? Тебя. Так и должно быть. Это хорошо. Но мне плохо. Я скучаю по спокойствию. Если я попрошу тебя забрать меня, ты заберешь? Почему я на «ты» с богом. Кавычки не буду больше ставить, дневник. И потом тебе имя дам. Джонни какой-нибудь. Дневник, я ударил себя по лбу» У Юнги на кровати игрушки. Плюшевые медведи с драконами. Вставать не хочет. Так собранное, сконцентрированное в мерзнующих руках тепло улетучится. Он старательно водит карандашом по листу, придерживая скользящий на подушке ежедневник. Вспоминает, что впечатлило его и наверняка впечатлит нового собеседника. «Выглядит жалко» — за дневник думает Юнги. «Жалко у пчелки в попке, приятель. А у меня затяжная депрессия» — за себя думает Юнги. Это было странно. «Дневник, я сейчас разговаривал сам с собой. Когда я пишу тебе — тоже так считается? Как будто с сам с собой. Херня какая-то. Ты знал, что “blue” — это не голубой… а синий! Шучу. Это как “грусть” переводится. Я сегодня, 19 марта, в тотальном blue. У меня blue life. Дин Мартин балабол, утром солнцу только въебать хочется. Надо меньше ругаться. Мне нравится слово въебать :) Ахуел с этого смайлика? Я да. Он похож на тебя. Ты бы с меня смеялся. Может тебя Блу назвать? Блюю. Дневник, я позже вернусь. p.s. “whos gonna love you tonight” david foster» «20 марта Привет, дневник Я не определился с твоим именем Вчера ходил в церковь. Вчера расстроился, написал «обещаю, буду жить ради себя». Сочинял текст и это внезапно пришло в голову. Я всегда ради себя жил. От этого все проблемы. К чему эти слова были не понимаю. Слушаю музыку. Как-то пришел к тому, что пишу здесь (музыку :) Повезло, что один живу. Никогда бы не смог пользоваться дневником который легко найти. Он никому не нужен, да, и что с того? Мои тайны одному богу известны и то не все. Хорошо. Условия пользования: 1) говорить больше, чтобы понимать, что мне нужно от этого всего 2) на исповеди не ходить, приход же сдурел, там нету пасторов 3) временами сюда заглядывать 4) сюда 5) заглядывать Условия для дневника: 1) быть покладистым Как тебе такое?»

***

Стучит в затылке, голова кружится, позвонки в шее решили более не поддерживаться. Бодрость с ясными лучиками встретили хмельное пробуждение Юнги. Алкоголь организм отвергал мужественно: мутило сильно, сухость рвала глотку, оставляла после себя привкус ржавчины, нос не дышал и не собирался, но эту непереносимость никто не спрашивал. Как и печень. Не люблю я отказывать старшим. По ушам бьют подъездные басы, гудящие моторы, громкие разговоры и нескончаемый лязг цепей дворовых собак, доносившийся мерзкой струей прямо в барабанную перепонку. Из открытого окна тянулись резкость свежей краски с помоями. Сна как и не было. Субботник? Разве не утро? Нет. Даже не день. Ночью его из уютного дома социофоба вытолкали Хосок с Джуном. Чон инициатором подобного сумасбродства не бывает, это их двухметровый басист, сующий свой нос куда не надо и когда не надо, посчитал уместным таскать за шкирку падающего (не спавшего) Юнги по барам и клубам. — Нам сегодня ровно пять лет! — кричит Намджун, расталкивая посетителей своими лапищами. — Бля, по тебе и видно, — Юнги с пивом прорывается к выходу, оставляя Хосока на попечение празднества их товарища. Эти «ровно пять лет» он отмечает каждый месяц уже год. — Подожди, — Хосок останавливает Мина, ухватившись за рукав его рубашки. — Мы не закончили. Пропустишь мэшап Мадонны со Снупом. С козырей, значит. — Я Тоффи не покормил. Мне домой… — Не заливай. Он у меня уже третью неделю, — окидывает взглядом. — Научись врать. Почему, напомни, я должен оправдываться? Отпускает рукав. — Не должен. Иди, — ответить он не дает. Разворачивается и быстрым шагом отдаляется. Секунда — нет в поле зрения. Плохая это привычка. Людей разочаровывать. И вслух говорить такое, наверное. На матрасе сидеть неприятно: на него стошнило сперва бедного Тоффи, отравившегося кормом Хосока, а на рассвете уже Юнги. В апартаментах, разумеется, убираться некогда. Тут либо изловчится кот, либо захламится с концами не только голова Юнги, но и его жилище. Гниль из дома, не улицы. Заставляю себя встать великим усилием. В висках пульсировало. Вооружен был только крепкими чаями. Как назло ни тазика, ни воды, ни аспирина, ни свежей памяти. Последнее, что я помнил, было мое босое приключение от автобусной остановки до квартала и недовольное лицо пьяного Хосока. С последним проблем не будет, он с градусом, как и я, не дружит. Помню, забегал со стасканными чоновскими ключами к нему на квартиру за пушистым. Дурак забыл про мое «сухой корм каждые два дня» и Тоффи приходилось довольствоваться влажным дерьмом из ближайшего круглосуточного. Больше не уеду. — Извини, — Тоффи прижимается к коленям всем пухлым телом, протягиваю руки и пальцы сами тонут в глубинах меха. Я никого так не полюблю. Никогда.