Проверка на прочность

Музыка лилась из динамиков, установленных в саду резиденции Феррасов, где всё было украшено разноцветными гирляндами из свежих цветов и огоньками, всё очарование которых особенно заметно, когда только начинает темнеть, вечерняя пелена завлекает некогда ясное небо, медленно спускаясь на землю точно вуаль невесты. Празднично одетые гости сновали между столами с выпивкой и закусками и площадкой для танцев, где крутились в танце пары, среди которых можно было легко заметить главных виновников нынешнего торжества, вопреки тому, что невеста отказалась в этот день от традиционного светлого одеяния, мотивировав свой выбор единственной фразой «Львеночек сходит с ума, когда я в красном», сегодня она определённо была заметной среди гостей даже не благодаря красному наряду с открытой спиной, а благодаря яркой улыбке, сияющей не только на лице, но и в глубине глаз, вполне гармонично отражаясь в глазах жениха, который казался не менее счастливым в этот день. Об этом шептались между собой и гости, иногда подходившие к новоиспечённым супругам, прерывая их уединение — вопреки присутствию по меньшей мере сотни человек вокруг них — своими поздравлениями. Никто не сказал бы, что накануне вечером они ругались на весь дом, звучно хлопая дверью и мешая няням уложить спать младших членов семейства, а этот самый мужчина кричал, что вероятно напрочь обезумел, собираясь жениться на женщине, которая «мечтает свести его с ума», и свидетели этого спора с полной уверенностью могли утверждать, что Леонидас Феррас имел в виду вовсе не тот смысл, который вкладывала в подобные слова его невеста — ныне жена,— выбирая свой свадебный наряд. Младшая горничная даже засомневалась, не напрасно ли предыдущие пару дней специально нанятые рабочие трудились, украшая сад и дом к торжеству, которое могло и не состояться, если будущие супруги разругались в пух и прах меньше, нежели за двенадцать часов до бракосочетания; закончив последние обязанности и укладываясь измученной на узкую постель в спальне для слуг — когда на часах было без малого без пятнадцати двенадцать,– она до сих пор не была уверена, что свадьба состоится, потому что хозяин не выходил из своего кабинета, чтобы подняться наверх в спальню, но и сеньора Иветти не спешила спускаться вниз, вероятно намереваясь стоять на своём до последнего. В общем, Марта почти сомневалась, что получит обещанные премиальные в честь свадьбы работодателя, с досадой ударяя по подушке, прежде чем провалиться в дремоту. А ей очень нужны были деньги, потому что накануне её пригласил на свидание очень горячий парень и позарез нужно было купить новое платье, иначе пришлось бы отменять долгожданный вечер, а зарплату она как на зло потратила, выложив всё до последнего сентаво на оплату учёбы, убеждая себя, что это выгодное вложение в будущее. Вероятно, маркетинговый психолог должен зарабатывать неплохо,— так утверждали в брошюре университета,— по крайней мере больше, нежели обычная горничная, тогда-то ей не придётся каждый второй месяц ютиться в комнатах для слуг в домах работодателей, оставлять собаку в доме родителей, мотивируя не слишком убедительным «ему не полезно жить со мной, когда красят стены» вместо того, чтобы сказать, что денег у неё нет ни на корм, ни на оплату крохотной квартирки, где «красят стены» с завидной регулярностью, а уж тем более не придётся отменять свидания с парнем, в присутствии которого готова упасть в обморок от счастья. Утром Марта проснулась донельзя расстроенной, но её таки ждал большой сюрприз ввиду столь желанного конверта, а накрывая тем утром на стол и вовсе выпала в осадок, обнаружив, что люди, которые ещё вчера выглядели, будто намерены отменять свадьбу, сегодня кажутся ещё больше влюблёнными друг в друга, нежели накануне; после этого девушка признала себе, что либо они довольно странные люди, либо она не имеет никакого опыта в отношениях и потому её выводы заведомо ошибочны в большинстве случаев, впрочем и то и другое могло в какой-то мере быть правдой. За торжеством с балкона, перила которого были увиты гирляндами разноцветных роз, наблюдали две женщины: одна совсем юная, с русыми светлыми волосами в пучке и форменном чёрно-белом костюме — та самая Марта — и другая — средних лет, с тёмной кожей и тёмными кудрявыми волосами, которая собственно говоря была главной причиной вчерашней ссоры между хозяевами. — Не могу поверить, что эта женщина таки стала хозяйкой дома сеньора Леонидаса,— фыркнула недовольно старшая женщина, привычным для неё жестом поджимая губы. — Дона Далва,— покачала головой горничная, решаясь таки выразить вполне здравую мысль,— но если бы не дона Иветти, сеньор Леонидас мог не согласиться взять вас обратно на работу. Разве вы не благодарны ей хоть немного? – Я не просила брать меня обратно,— фыркнула Далва.— Но я не могла отказаться присматривать за ребёнком, несмотря на то, что сеньор Леонидас так меня обидел, я до сих пор питаю слабость к его детям. Разве дочь сеньора Леонидаса виновата, что у неё такая мать? Такая милая девочка...— к удивлению собеседницы, Далва слегка улыбнулась, что говорило о том, что она успела проникнуться симпатией к младшему ребёнку Леонидаса, несмотря на свою очевидную нелюбовь к матери девочки. Между тем, бывшая экономка продолжала:— И я могу быть рядом с моим мальчиком и его детьми. Мел стала такая большая! А скоро будет ещё один ребёнок, надо же! Теперь это должен быть мальчик! Если бы только жена Лукаса согласилась назвать его Диогу...– она с досадой махнула рукой.— Лукас такой же, как его отец! Оба выбирают не подходящих женщин, когда рядом есть куда более достойные женщины! Взять хотя бы Маизу... На дальнейшие слова женщины её юная коллега уже не обращала столько внимания, потому что даже не прислушиваясь, она знала, что сейчас женщина описывает достоинства некой молодой сеньоры, которую сама горничная никогда не видела. Вот только о личности «достойной невесты» для отца Лукаса она ничего не говорила, что заставляло горничную таки немного поверить в теорию другой — не первый год работающей в этой семье — горничной, что бывшая главная служанка, нынче принятая вновь на работу, но в качестве няни, вправду была безответно влюблена в хозяина, потому и отгоняла от него всегда женщин. Марта незаметно покачала головой: дона Далва была неисправима, даже неприятности не сделали её другой. Вот она сама с трудом могла представить, что решится когда-то выгнать любого гостя кого-то из своих работодателей из дома, где лично она не была хозяйкой, а уж тем более открыто говорить, насколько ей не нравится хозяйка, особенно когда её приняли на работу — по словам их начальника — на испытательный срок. Марта на её месте не решилась бы показывать свою обиду хозяину, или говорить вслух — пусть даже его сыну, которого в своё время воспитала с пелёнок,— нечто похожее на слова «похоже девочка таки вправду дочь сеньора Леонидаса»; к такому выводу старшая женщина вероятно пришла рассмотрев ребёнка, но Марта почему-то не сомневалась, что реши она обратное, не постеснялась бы сказать. Горничная немного согласилась с вчерашним утверждением сеньора Леонидаса, что сеньора Иветти сошла с ума, пригласив Далву обратно; Марта сомневалась, что доверила бы свою дочь женщине, с которой имела не лучшие отношения, впрочем, у Феррасов происходило в жизни много странных вещей. – И кто надевает такое откровенное платье на собственную свадьбу?— продолжала между тем возмущаться Далва.— Хорошо ещё белое платье не надела! Марта не стала спрашивать, что по мнению женщины стоит надевать на свадьбу или в любое другое место, вместо этого задавая другой её интересующий вопрос: — А в другом доме разве было лучше? Вам ведь тоже не понравилась хозяйка... – Про ту фифу крашенную даже не вспоминай!— пуще прежнего скривилась Далва, будто внезапно у неё одновременно заболели все зубы.– О ней даже говорить не хочу! Мало того, что сидит на шее своего мужа, бесстыдно тратит его деньги, так даже ребёнка ему за столько лет не родила, не может якобы! Глупости какие, я то успела заметить, что она принимает таблетки, а мужу продолжает врать! Что только за нравы в наше время! Достойные женщины совсем перевелись!— опять фыркнула негритянка.– Ну ничего, я ей всё сказала, что о ней думаю! — Не сомневаюсь...— пробормотала Марта. Про себя она отметила, что потому дону Далву после её тирады в адрес доньи Марселы и не брали на работу ни в одно приличное место! – Вот и не сомневайся! – кивнула Далва.— Я всегда говорю что думаю, а не то, что кто-то хочет от меня услышать! Я и ей,– она махнула рукой вниз, имея в виду видимо жену хозяина,— сказала прямо, что она мне до сих пор не нравится! – Не хочу вас обидеть,– заметила горничная,— но не думаю, что вы ей тоже сильно нравитесь.... А внизу среди гостей была ещё одна не слишком счастливая женщина, правда недовольна она была вовсе не из-за свадьбы или антипатии к кому-то, а скорее по той причине, что толпы радостных людей и улыбающиеся парочки, кружащиеся на танцполе под очередную романтичную мелодию, лишний раз напоминали, что в её жизни романтики было крайне мало, если и вовсе имела место таковая. Эдна, а это была именно она, сидела за столиком на улице рядом с задумчивым мужем, со всех сил стараясь «держать лицо», уже привыкшая, что Альбиери привычно витает где-то в своём мире и даже если она будет говорить без умолку, всё равно он не обратит должного внимания. Женщина только тяжело вздыхала изредка, опустив ладонь на немного заметную выпуклость живота; собственно говоря, её появление дома сегодня утром стало причиной их с Альбиери спора, потому что он был уверен, что она должна безвылазно находиться в клинике, чтобы не потерять ребёнка, хотя остальные врачи утверждали, что беременность проходит отлично и подобные меры лишние. Женщина даже начала подозревать, не появилась ли у супруга любовница, потому яростно настаивала, что не только пойдёт с ним на свадьбу Леонидаса, но и впредь будет дома, не вернётся в клинику, если необходимость этого не признает по крайней мере ещё один врач, на что Альбиери заявил, изрядно этим обидев её, что она просто не понимает ценности и важности ребёнка, который растёт в её утробе. Она до сих пор едва сдерживала слёзы, вспоминая об этом, не помогало и очевидно мрачное настроение мужчины. На свадьбах её муж всегда был довольно хмурым и Эдна невольно начинала мучить себя мыслью, что в такие моменты он думает о том, что в своё время так и не женился на своей возлюбленной. Сегодня Эдна поняла, что она очень завидует Иветти, потому что женщина была очевидно любима своим мужем; помнится, в день их с Альбиери свадьбы, её муж не стремился прижимать её к себе, целовать, не смотрел на неё, будто она была особенной, даже их первый супружеский поцелуй и тот был в лоб, он не целовал её в губы. Но ведь Леонидас раньше не просто любил женщину,— все общие знакомые, которые знали его, утверждали, что он любил мать Лукаса,— он был женат и у него от неё были дети! Так почему он мог влюбиться в Иветти, почему всё ещё мог смотреть на свою новую жену так, как на Эдну никто и никогда не смотрел, а Альбиери не мог её — Эдну — взять и полюбить? Почему после гибели своей невесты Августо Альбиери навсегда разучился любить? Она делала всё для его комфорта, как дома так и на работе, именно она через несколько месяцев родит ребёнка с его фамилией, и тем не менее давно погибшая женщина продолжала красть у неё любовь мужа! Она ненавидела её, ах, как сильно ненавидела, что даже пугалась этого постыдного чувства! Разве ушедшей женщине недостаточно, что он уже любил и скорбил по ней много лет? Почему ей надо было сделать так, чтобы он больше никого не полюбил, даже свою законную жену, имевшую на эту любовь законное право, в отличии от той, с кем Альбиери так и не успел сочетаться законным браком? Эдна знала, что это неправильно, недостойно и просто глупо ревновать к мёртвой женщине, а тем более — ненавидеть так сильно ту, кого никогда не знала вживую, но как ей хотелось иногда схватить с полки осточертевшую фотографию и запустить прямиком в камин, смотреть, как черты лица миловидной девушки превращаются в пепел, наслаждаясь запахом гари. Бороться с живущей женщиной возможно, она никогда не будет идеальной и может совершить такие же ошибки, как любой человек, но как бороться, выдержать сравнение с той, которая навеки останется в памяти твоего мужа святой, даже вопреки тому, что он — опять же, из-за тоски по своей невесте — навсегда отказался от поклонения всему святому. Ах, если бы Альбиери хоть чуточку любил её, хоть на десятую часть того, как любил эту девушку, она была бы так счастлива! Но ей оставалось только ловить глазами чужое счастье: вот Леонидас что-то говорит на ухо Иветти и опять её целует, вот над чем-то смеётся со своей женой Лукас, вот кружатся в танце знакомые и незнакомые ей люди. А вот прошла мимо молодая парочка: жена с явным возмущением что-то выговаривала своему мужу, а он видимо оправдывался, судя по его жестам. Эдна сквозь музыку услышала только пару фраз: – Дорогая, клянусь, я не знаю эту женщину!– его голос звучал отчаянно, но так, будто он уже привык к подобным сценам и в конец отчаялся положить конец этому безобразию; похоже, ему часто приходилось оправдываться перед благоверной, и не удивительно, учитывая, что он был очень даже привлекательным молодым человеком. Эдна его узнала, кажется он был адвокатом и работал в фирме Феррасов. – Не знаешь? Тогда почему она тебе улыбнулась?— продолжала допрос молодая блондинка в ярком платье — тугом, как перчатка, с буф рукавами.– Не ври мне, Тавиньо! Я видела, как она улыбалась именно тебе! Так ещё подмигнула, я этой нахалке все глаза выцарапаю, нечем будет чужим мужьям подмигивать! – Откуда я знаю, Лидьяне? Даже если мы виделись когда-то, я её не запомнил! Мало ли, сколько деловых партнёров у компании! Разве я всех должен помнить? Пусть мигает, мне то что? Я только тебя люблю, дорогая!— видимо понимая, что на этом допрос не закончится, парень вдруг поцеловал ревнивую жёнушку прямо в губы и она обмякла в его объятиях, а потом начала отвечать, прижимаясь к нему совершенно бесстыдно. — Мой Аполлон!— воскликнула с обожаем девица, когда они наконец оторвались друг от друга, и прильнула к нему, едва не ворча от удовольствия, как сытая кошка, и взгляд был у неё такой гордый, торжествующий, смотрите, мол, какой красавец мне достался. И он тоже улыбался, а потом утащил ревнивицу в толпу танцующих. В этот момент Эдна поняла, что завидует всем женщинам, которых хоть немного любят их мужья, да даже тем, чьи мужья по крайней мере умеют притворяться на людях. Сегодня ей пришлось говорить с многими знакомыми, не про одних говорили, что поженились исключительно по принуждению или расчёту, тем не менее на людях они выглядели вместе радостными и улыбчивыми, пусть даже ночуют каждый у своих любовников, а на неё глядели жалостливо, или может ей просто так казалось, что все вокруг шепчутся и обсуждают именно её. Впрочем, не мудрено, если обсуждают правда их, ведь Альбиери сидит рядом с ней, будто на каторге, по крайней мере лицо у него не слишком счастливое, улыбнулся он слабо только когда после росписи они вдвоём подходили поздравить молодожёнов, но даже тогда утащил её поскорее под руку, когда Леонидас что-то спросил о здоровье друга. Эдна решительно не поняла, в чём дело, пыталась спросить мужа, что с ним случилось, почему задают вопросы по поводу его здравия, испугалась, не скрывает ли он от неё чего, однако доктор только буркнул, что вполне здоров и с тех пор сидел за столом, как истукан, не реагируя на попытки его разговорить, которые она бросила со временем, понимая, что ничего не добьется, но только вызовет лишнюю порцию ненужной жалости или злорадства со стороны других гостей, если станет умолять мужа потанцевать с ней хотя бы раз. Женщина отчаянно пыталась найти в себе причины явного отсутствия интереса со стороны супруга. Может стоит сменить причёску? Или надеть другое платье? Но платье-футляр казалось очень хорошим выбором, когда она примеряла его перед зеркалом дома, даже Альбиери одобрил, сказал, что она отлично выглядит, когда она спросила его об этом третий раз, когда они садились в машину — её машину, свою он отдал в ремонт, не объясняя причин, хотя Эдна, конечно же, спрашивала неоднократно. Но к отсутствию ответов на свои вопросы она успела уже привыкнуть за время брака с Альбиери. — Простите?— кто-то тронул её за плечо, а повернувшись Эдна обнаружила перед собой молодого человека приятной восточной внешности, который обаятельно ей улыбнулся и даже поцеловал руку, от чего она покраснела вдруг, как юная девушка. – Вы что-то хотели?— спросила она, уверенная, что этот молодой парень явно подошёл к ней не ради обычного разговора. — Хотел представиться. Меня зовут Зейн,— он снова улыбнулся,— а вас? – Эдна...— женщина совсем растерялась, а потом посмотрела на своего мужа, который и не замечал будто, что она с кем-то разговаривает, продолжал сидеть, только на этот раз писал что-то в своём блокноте, том самом, который даже ей запрещалось трогать. Эдна не могла избавиться от мимолётного любопытства, думая что там писал Альбиери сейчас, внимательно уставившись... на Лукаса и Жади? Что интересного было в молодой паре, чтобы привлечь столько внимания учёного? — У вас очень красивое имя, как и его хозяйка,— опять улыбнулся молодой человек.— Как насчёт того, чтобы потанцевать со мной? – Я даже не знаю...— Эдна смутилась, вновь посмотрела на мужа, тот по-прежнему не обращал на неё внимания, а потом кивнула с явной решимостью хорошо провести время. Почему бы не потанцевать?— А пойдёмте! Эдна даже не догадывалась, что всё это было задумкой одной женщины, теперь с очевидным удовольствием наблюдающей, как печаль исчезает из её глаз на мгновения, сменяясь обычным удовольствием от элементарного внимания. А дело было так: опоздавший на свадьбу Зейн подошёл к новобрачным, поздравляя и извиняясь перед давней знакомой за своё опоздание, и спросил, что он может сделать для неё, чтобы загладить свою вину; она было сказала, что всё в порядке и ничего не нужно, но вдруг заметила печальное лицо Эдны и предложила ему пригласить женщину на танец. — До сих пор не понимаю, зачем ты это сделала, Иветти,— прошептал на ухо жене Леонидас, тоже наблюдая, как молодой египтянин ведёт на танцпол смеющуюся над чем-то жену Альбиери. – Не понимаешь?— удивилась блондинка.– На свадьбе все должны веселиться, а Эдна сидит совсем грустная, мне захотелось подарить ей немного радости. Она же ждёт ребёнка, ей полезны положительные эмоции! — А положительные эмоции ей может подарить конечно только этот смазливый парнишка...— пробормотал он. – Ну, если её муж не в состоянии хотя бы улыбнуться своей жене, может быть и так,– спокойно подтвердила Иветти,— вот посмотри на Альбиери, он даже не заметил ничего. Разве это нормально? Он ни капельки её не ревнует, а между прочим Эдна очень красивая женщина, если она захочет и приложит немного усилий — мужчины сразу её заметят! — Иветти,— покачал головой её муж,— зачем лезть в чужую семью? Альбиери лучше знать, как обращаться со своей женой, в конце-концов, я отлично помню, что она более чем добровольно вышла за него замуж, никто её не заставлял, она знала Альбиери около пятнадцати лет, прежде чем стать его женой, потому должна была знать, чего от него ожидать. Разве теперь время заводить роман на стороне, когда у них вот-вот будет ребёнок? — А кто сказал тебе, что между ними будет роман?— удивилась Иветти.— Я попросила просто пригласить её на танец, он скажет несколько комплиментов, она поверит в себя и свою привлекательность, может он прочитает стихи... Этот «негодяй» умеет читать потрясающие стихи! — Я даже не хочу знать, откуда ты об этом знаешь!— перебил её Леонидас. — Львеночек... Неужели ты ревнуешь?– она рассмеялась.— Мы с Зейном всегда были хорошими друзьями, потому я знаю о нём очень много. А ещё я знаю, что он влюблён, очень серьёзно влюблён в одну милую девушку, но она ему отказала и разбила этим его сердце... Потому ему тоже полезно хотя бы немного отвлечься, вместо того чтобы сидеть в баре и думать о своей неудаче. Конечно, между ним и Эдной ничего не будет, но иногда два совершенно несовместимых человека могут принести друг другу капельку радости. Так стоит ли отказываться даже от такой малости? Я сегодня очень счастлива, потому хочу, чтобы другие тоже были довольны! Разве это плохо? – Иветти,— мужчина покачал головой, против воли расплываясь в улыбке, когда она заявила, что счастлива, вновь позволяя себе вдыхать аромат её волос, целовать приоткрытые губы; стоило признать, что перед этими словами, а уж тем более перед этой её улыбкой он был совершенно бессилен, просто смотрел, напрочь теряясь, как мальчишка... — Что?— улыбнулась она. – Когда арабы хотят сказать кому-то, что счастливы видеть их, они говорят, что человек принёс свет в их дом,— его губы трепетно коснулись её волос.– Ты действительно принесла свет в мой дом... – Львеночек...— женщина расплылась в улыбке и опять потянулась за очередным поцелуем, ни капельки не смущаясь ни гостей, которые конечно всё видели, ни вспышек камер, временами мелькающих перед глазами.— А ты помнишь, как мы познакомились? Мог ли он действительно забыть? Будто это произошло сегодня, Леонидас помнил, как совершенно случайно испортил галстук и рубашку перед деловой встречей, врезавшись в кафе в яркую блондинку в красном, которая несла перед собой стакан с кофе, напиток мгновенно пропитал его одежду, бумаги, которые он читал до этого, рассыпались по полу. А он смотрел на неё, слушал её быстрые извинения, при этом не испытывая, к своему удивлению, ни капельки досады или раздражения, совершенно выпал из реальности в тот момент, будто впервые за долгие годы увидел настоящий фейерверк. Такой фейерверк, какой видел маленьким мальчиком, когда все вокруг радовались, кричали что-то об окончании войны, а он просто смотрел в небо, раскрыв рот настежь в чистом восторге, как может только маленький ребёнок, наслаждаясь феерией из разноцветных огней, возникших вдруг прямиком посреди тёмного неба. Между тем блондинка не растерялась и уверенно потащила его в сторону какого-то магазина, продолжая что-то весело рассказывать, и кажется он даже смеялся, хотя был уверен, что не слышал ни одного слова, только звучание её голоса в ушах, а она тем временем хватала вешалки с одеждой, отправляла его в примерочную, подбирала галстуки, прямо там завязывая и снимая один за другим, пока не подобрала тот, который по её мнению подходил лучше всего. Помнится, тогда он даже не успел спросить, как её зовут, а потом пару дней подряд, при этом называя себя в уме последним дураком, выделял пару свободных от работы часов, ходил по торговому центру между кафе и разными магазинами, ожидая её встретить снова. И ведь встретил, потому что оказалось, что она работала тогда в том самом магазине, куда так уверенно притащила его в их первую встречу! – Как я могу забыть?— мужчина озвучил свои мысли вслух. А потом начался фейерверк... Как по команде, люди останавливались, поднимая взгляд на яркие огни над ними, и даже музыка теперь звучала очень тихая, не в меру отличаясь от прежней довольно энергичной, впрочем это было только начало мелодии, прежде чем прозвучит знаменитая «Луна». Некоторые пары в обнимку стояли в стороне, наблюдая за зрелищем, о чём-то шептались между собой. Среди них были и Жади с Лукасом, девушка держала в руках какой-то разноцветный коктейль, ради которого собственно и покинула накануне толпу танцующих, кутаясь в пиджак парня, который обнимал её за плечи. Марокканка смотрела фейерверк, устремив взор к небу, она улыбалась, но по щеке мельком пробежала тихая слеза, которую она быстро убрала, ворча про себя на эмоциональные «горки», какие приходится испытать каждой беременной, однако это не осталось незамеченным. — О чём ты думаешь, Жади?— тихо спросил молодой человек, что никто не смог бы кроме неё услышать его шёпот, напоминающий скорее шорох листьев на ветру, будто вся чудесная атмосфера этого момента исчезнет мгновенно, если он заговорит хотя бы немного громче. — Я думаю о нас, Лукас,— призналась она так же тихо, вероятно разделяя его мнение, что не стоит говорить громко, вопреки тому, что шёпот вполне может потеряться в раскатах фейерверка,— представь себе, прошло каких-то два года с тех пор, как мы решили попробовать... Просто попробовать быть вместе вопреки всем и всему, два года с тех пор, как я тащила свой чемодан, не зная, что меня ждёт впереди... Могли ли мы подумать, что однажды будем такими, как сейчас? Я имею в виду, мы надеялись, что будем счастливы, но даже мы сами не могли знать наверняка, вопреки всем нашим мечтам всё могло пойти совсем не так, как мы задумали... – Я тоже помню тот день... Это было самой большой глупостью с моей стороны испугаться потерять связь с братом, покинув этот дом, из-за чего я опоздал на пляж и потом по пути в аэропорт только и думал о том, что погибну, если не успею поймать, остановить тебя. Я думал ты улетела в Марокко, когда не увидел тебя в толпе, думал, что всё закончилось, а всё только начиналось между нами... Я тоже не мог знать в ночь нашего воссоединения знать, что наши мечты станут явью. Но мы рискнули и мы счастливы, я ни разу не пожалел, что встретил тебя, наша встреча изменила, перевернула всю мою жизнь. Я не представляю, как жил бы без тебя, это было бы существование, а не жизнь. – Я тоже,— она улыбнулась,— такое ощущение, что до нашей встречи я жила не полноценно, только частично, пока какая-то часть меня.... Нет, она не отсутствовала, она жила во мне и спала, ждала подходящего момента, чтобы проснуться. Моя любовь к тебе всегда была жива, Лукас, просто я об этом не знала, потому что мне нужно было встретить тебя, чтобы узнать об этом. Прошло меньше трёх лет с дня нашей первой встречи в доме дяди Али, а такое впечатление, что десятилетие... Столько всего произошло за такой короткий промежуток времени, не сосчитать! А сколько ещё будет... — Будет больше, намного больше, Жади. Мы будем очень счастливы, сколько бы не прошло лет... Пока мы вместе — со всем справимся. — Знаешь, а мне иногда кажется, что всё пошло бы не так, если бы мы не сошлись в тот день... Не только для нас, но и для всех остальных... Очень странное ощущение, будто одно наше решение меняет десятки, а может и сотни жизней. Мне почему-то хочется верить, что всё к лучшему.... – Так и есть. Не сомневайся. – Хорошо, что мы решились, правда? — Не хорошо,— шёпотом возразил Лукас, а потом добавил, встретившись было с её взглядом.— Потрясающе... Ты — самое потрясающее, что могло случиться с моей жизнью, Жади.

***

Две недели спустя. Каир. По средних размеров кухне быстро сновала женщина в золотистом платье по фигуре, накрывая на стол и одновременно напевая какую-то мелодию на арабском, на каждом шагу в такт её движениям звенели золотые браслеты и «монетки» ожерелья, украшающего её шею и грудь, открытую благодаря глубокому вырезу платья, её длинные волосы были распущены по спине и удерживались с помощью тонкой повязки. Очень скоро тарелки с закусками, пышущий жаром таджин, кувшины сока и нарезанный хлеб уже красовались на вышитой восточными узорами скатерти, а сама женщина, поправив тарелки, довольная результатами своего труда, направилась в гостиную с длинным диваном и множеством восточных подушек. Она вытащила из небольшой шкатулки палочку для подводки глаз и ловко поправила макияж перед большим резным зеркалом, приходя к выводу, что выглядит достаточно хорошо и готова к появлению мужа, который вот-вот должен был вернуться домой. Назира довольно улыбнулась, даже прикрыла глаза от удовольствия, вспоминая события последних недель с тех пор, как она наконец исполнила свою давнюю мечту и стала женой сильного молодого мужчины, вопреки попыткам «вероломных» родственников помешать её планам. Первые несколько дней, уладив все формальности, они почти не выходили из старой квартиры Миру, сполна наслаждаясь друг другом, пока не пришла пора собирать вещи перед вылетом в Каир, были и визиты родственниц, которые привезли ей оставшиеся в доме Мохаммеда вещи, правда она готова была ранее с ними расстаться и без того забрав более чем достаточно, но была даже рада, что не оставит ничего в доме неблагодарного братца, посмевшего поступить с ней настолько жестоко, собираясь насильно увезти её в Марокко и «отдать под суд» дяди Абдула. А потом молодожёны улетели в Каир, где их медовый месяц продолжался до сих пор: были и прогулки по старинным улочкам и магазинам, кафе и другим заведениям, и полные романтики вечера в полутьме, где единственными источниками света были старые масляные лампы, оставшиеся от старых хозяев, она танцевала и играла роль «Шахерезады», упражняясь в составлении историй, которые так нравилось слушать её мужу; они обустраивали свой новый домик, где к своей радости Назира обнаружила розовый сад — тоже детище прежних владельцев дома, она с радостью взялась за обустройство интерьера и домашние заботы с неуёмной энергией, пока Миру привыкал к новой роли тренера местного богатого шейха, пару раз она тоже бывала в том доме, напоминающем больше дворец из сказок. К её величайшему удивлению, Миру тоже вполне умел управляться с домашними делами, в отличии от всех мужчин, каких она знала раньше, среди которых были её братья, кузены и дядюшки, которые вероятно даже чай не умели делать, не говоря уже о приготовлении завтрака или ужина. Правда Назира уверяла, что способна справиться со всем сама, даже обиделась было, что он считает, будто она не в состоянии вести хозяйство, тем не менее ей всё равно было приятно временами просыпаться от аппетитных запахов уже готового завтрака, потому она решила, что вполне может жить с этой «причудой» мужа, тем более она читала в романах, что завтрак в постель считается романтичным жестом. В общем, Назира чувствовала себя как никогда счастливой и больше счастья ей могло бы принести только если в следующем месяце окажется, что их любовные усилия дали свои плоды, ведь она страстно мечтала быть матерью, думая мельком, что возможно у неё ребёнок может появиться даже раньше, нежели у её неблагодарных братьев, которых она продолжала ругать, правда чаще всего про себя, когда появлялся свободный часик-другой, когда не было чем заняться. Женщина знала, что её родня считает виноватой её, тем не менее считала, что именно они должны перед ней извиниться, отнюдь не она, ведь по их милости ей пришлось ждать столько лет и устраивать свою судьбу самостоятельно, отчаявшись добиться от них внимания к своей персоне. Не могла она вечно им прислуживать! Но несмотря на обиду на родственников, её таки мучило любопытство, потому она не удержалась и потому на этой неделе таки позвонила в Фес, как раз в день возвращения хозяев. Она, разумеется, успела заранее выведать у вездесущей Каримы дату их возвращения, ещё когда "случайно" встретила служанку в магазине в Рио-де-Жанейро, уже после побега из дома неблагодарного брата Мохаммеда. Тогда-то Назира, опять же, поговорив с той же Каримой, которая взяла трубку, узнала множество шокирующих новостей из уст сплетницы: про недавний развод и возвращение Латифы к Мохаммеду, про беременность жены брата, а ещё о том, что заподозрили причастность невестки к её побегу и дядя Абдул избил Латифу, что она даже оказалась в больнице и едва не потеряла ребёнка, по крайней мере именно так это звучало из уст сплетницы и изрядно шокировало Назиру, она несколько раз переспросила, уверена ли Карима в своих словах, не по наслышке зная натуру сплетницы. Но служанка не только уверяла, что всё правда, так ещё добавила, что Мохаммед дал интервью, где не только оскорбил Жади, так ещё рассказал не только подробности её — Назиры — побега, но ещё и то, что Саид якобы «сумасшедший», из-за чего последний потерял выгодный контракт и едва не сорвалась скорая свадьба с девушкой Эль Хашим. После этих слов Назира таки заподозрила, что что-то там неладно в словах сплетницы, умеющей всё изрядно приукрасить (Не сошёл же Мохаммед с ума в конец, чтобы творить такое!) и просила позвать к телефону кого-то другого, но Карима вывалила вместо этого новости про всех жителей Феса (И как только узнала, если только вернулась в город?), а ещё поделилась, что сид Али помирился с Жади и скоро устроит ей — Кариме — помолвку с Ахмедом, который тоже трудился в доме Эль Адиб не первый год, даже такая сплетница как Назира не могла соревноваться в этом «умении» с вездесущей Каримой и едва успевала задавать встречные вопросы, узнав таки, что Латифа до сих пор беременна, а свадьба Саида таки состоится. Женщина решила позже позвонить ещё раз, надеясь застать Зорайде или даже Латифу (Карима утверждала, что Латифа и Мохаммед останутся в Фесе до рождения ребёнка), которые наверняка расскажут всё подробнее и более реалистично, нежели Карима. Хотя слова о газетах скорее всего были таки правдой, к ужасу Назиры: вчера Миру говорил по телефону с доной Журой из Рио-де-Жанейро, в баре которой они часто встречались в своё время, и женщина обещала прислать в посылке какие-то «интересные» газеты с интервью её брата. Сомнительно, что хозяйка бара могла придумывать или «добавлять красок», как могла сделать Карима, потому пришлось поверить, что слова об интервью — правда. «Мохаммед сошёл с ума! Может дядя Абдул и его побил и отбил ему последние мозги?– долго возмущалась прошлым вечером Назира.— Мой брат – настоящий осёл! Не успела я уехать, как они начали поливать грязью свой собственный род, так ещё меня оскорбляет, свою сестру, которая растила их с детства!» Собственно говоря, судя по дате календаря, на следующий день её брат и должен был наконец жениться, и Назира была несколько расстроена, что она сама не только не увидит свадьбу, так ещё разговаривать с ней по телефону он тоже не станет, хотя она испытывала соблазн опять позвонить в дом Эль Адиб, где должна была проходить свадьба. — Неблагодарный,— бормотала восточная гурия,— я на них потратила столько лет, а они взяли и отказались от родной сестры! Ну, ничего, они ещё узнают, как «легко» жить без Назиры, без их удобного коврика, об который они вытирали свои ноги на протяжении стольких лет! – Назира! Ты дома? — услышала она голос мужа и тут же подобралась, поправляя волосы. — Уже иду, мой принц!— радостно восклицала сестра Рашидов, спеша к мужу, чтобы поприветствовать его поцелуем. Назира твёрдо решила, что мысли о неблагодарных родственниках не будут портить её жизнь. Они ещё узнают, кого они потеряли в её лице и будут умолять снова стать частью её жизни! Но в Фес она таки позвонит — завтра же!