Проверка на прочность

Рио-де-Жанейро просыпался. Лучи рассвета пробивались сквозь высокие постройки мегаполиса и ветви пальм, что колыхались от ветерка, несущего с собой бриз от моря, над которым неизвестный небесный художник нарисовал длинные полосы багряного цвета, появляющиеся по мере того, как плотные ночные облака рассеивались, позволяя свету проникать во все окна и щели между шторами, знаменуя начало нового дня. И откуда человеку знать, что этот день ему принесёт? Одно только можно сказать наверняка: свет приносит некую определённость в сумбурный человеческий разум, прежде пребывавший в ночной дремоте. Под покровом ночи просыпаются наши тайные желания, мечты, ночью мы словно подвержены романтическим влияниям непостоянной, но от того не менее волнующей, прекрасной госпожи-луны, которой каждый из нас вверяет желания своего сердца. Утро заставляет нас принимать решения, от которых можно убежать, раствориться в сладостном дурмане ночи. Хотя некоторые предпочли бы вновь оказаться под покровом луны, когда уста их возлюбленных были так близко, что их можно было целовать до изнеможения, забыв о дневных заботах… В просторном гостиничном номере с высокими панорамными окнами на кровати спала женщина, чью наготу скрывала тонкая простынь, распущенные светлые волосы рассыпались по обнаженным плечам. Однако её ночной спутник давно не спал и успел полностью одеться, всё это время не прекращая размышлять о своём. Он прислонился к окну, наблюдая за спящей блондинкой, однако по его лицу легко можно было заметить глубокую внутреннюю борьбу: временами он мягко улыбался, а потом хмурый взгляд вновь пересекал его лицо. Так уж бывает, что наше подсознание порой играет с нами самым безумным образом, вот и Леонидас Феррас, а именно он и был тем самым человеком, попал в своеобразный тупик: его сознание одновременно не давало ему быть с женщиной, которую любил, но и не позволяло ему отпустить, неистово начинало кричать всякий раз, когда появлялась малейшая угроза, что он может её потерять окончательно, что она будет принадлежать другому мужчине. С одной стороны он не мог забыть ужасные месяцы агонии, когда один из его сыновей погиб и семью буквально разрушила трагедия, так и своё ему обещание, данное в день погребения под сводами собора, с другой — не мог отказаться от женщины, которая вызывала в нём такие чувства, на которые он и не считал себя давно способным. Ранее жизнь мужчины не отличалась яркими всплесками и даже в отношениях с женщинами он никогда не терял головы, по крайней мере не после вдовства, что окрасило лучшие молодые годы в оттенки тёмной скорби. Но вдруг годы спустя в его жизнь буквально ворвалась яркая радуга, заставившая расступиться серые тучи, — он вновь полюбил и жизнь заиграла яркими красками. Время способно развеять многие обиды, вот и он постепенно начал забывать, что стало причиной их расставания, и вновь шёл по дороже света, который словно излучала Иветти, вновь видел перед собой её лучшие качества, так и импульсивность, что — не стоило скрывать — всю жизнь привлекало его в женщинах. Леонидас сам никогда не отличался особой святостью, придерживаясь мысли, что не стоит слишком стремиться узнать все тайны друг друга, чего бы там не произошло в прошлом, в какой-то момент почти утвердился в мысли, что вполне возможно начать всё сначала, позволить себе быть счастливым, потому и начал постепенно вновь обращать свой взгляд к бывшей невесте. Но потом мужчина вынужден был вспомнить, что последний раз, позволив себе чувствовать себя счастливым, жестоко обжёгся, — он был так увлечен Иветти, она занимала все его мысли, что плохое предчувствие даже не могло проникнуть в его сознание. И это стоило ему сына! Как могла почувствовать Далва приближение опасности, почувствовать, что с Диогу может произойти трагедия, а он — отец — не чувствовал ничего? Феррас готов был простить любимой женщине очень многое, однако труднее всего было простить её за то, как сильно она заставила его себя полюбить, до такой степени, что привычное здравомыслие, осторожность, отошли на задний план! Да и что там она? Как мог мужчина простить самого себя, чтобы даже подумать о том, что он позволит себе поддаться соблазну и будет жить припеваючи, когда у его сына никогда не будет такой возможности? Прошлой ночью он не мог остаться рядом, сбежал от своих чувств и своей вины одновременно, потому что иначе ему пришлось бы говорить, принимать решение, которое просто не в силах был принять. И у него был соблазн поступить так опять: задержать в памяти её образ безмятежно спящей, задержать на кончиках своих пальцев ощущение её кожи, и убежать подальше! Но разве он мог повести себя так опять? Леонидас считал себя всегда не легкомысленным человеком, и знал, что обязан с ней поговорить, не мог опять позволить недосказанности расти, не тогда, когда сам приезжал к ней, звал её в ресторан и проводил с ней одну ночь за другой, не после долгих ночных разговоров ни о чём, не после того ощущения огромного пузыря счастья, что так и готов был взорваться внутри, когда она была рядом, когда он мог прижимать женщину к себе в танце, шепча на ухо, как она прекрасна. Каким большим был соблазн переступить через все опасения и просто броситься в омут с головой! Мужчина медленно подошёл к кровати и сел на край, нежно касаясь женского плеча, чтобы разбудить, не удержался, чтобы не прикоснуться к её коже губами, не зарыться в светлые волосы, хотя бы на мгновение задержать это ощущение тепла в сердце, что заставляло чувствовать себя как никогда живым. Между тем женщина уже просыпалась, на её губах медленно расцветала улыбка, и вот она уже смотрела прямо в его глаза, прижав руку к щеке возлюбленного: — Доброе утро… –Доброе утро...– повторил Леонидас, с трудом заставив себя оторваться от женщины, ощущения рядом с которой он пожалуй вполне мог сравнить с рассказами своего помощника об эйфории после принятия очередной дозы наркотика. – Я долго спала, да? У меня такое ощущение, что я могла бы задержаться здесь на целый день. Такая лёгкость, что лень даже пошевелиться... А ты? Тебе было со мной хорошо?– она задала вопрос совершенно буднично, даже игриво, но его душа от этого очередной раз перевернулась. – Мне всегда с тобой хорошо. Лучше, чем я даже могу вспомнить за всю мою жизнь...– признался Феррас, нежно касаясь губами запястья женщины. Он хотел запомнить её счастливой, запомнить эти искры в глазах, чтобы позже вспоминать, когда он скажет то, что вернёт их отношения к прежнему – в никуда. Ведь как он мог нарушать свои собственные клятвы, идти против убеждений, когда сам всегда осуждал людей, которые идут на поводу одного только чувства, не слушают голос разума? Разве это было честно? Разве честно чувствовать себя таким счастливым, полным жизни, пока тело его молодого, энергичного, полного жизни сына, разлагается где-то под землёй, словно его никогда и не существовало? – Львеночек...– женщина расплылась в улыбке, обнимая его. Потом села в постели и начала говорить, понимая, что есть вещи, от обсуждения которых невозможно убежать:– Я понимаю, что нам очень многое нужно обсудить... – Нет! – он прижал палец к её губам раньше, чем она успела заговорить, зная, что просто не выдержит и таки нарушит клятву, если позволит ей говорить.– Не говори ничего, я прошу тебя. Ничего не говори... Я так хотел бы задержать это мгновение. Рядом с тобой я чувствую себя таким счастливым, молодым, готовым к новым свершениям. Я давно не чувствовал себя таким... И одна только попытка... Одна попытка вернуть наши отношения к прежнему была для меня огромной возможностью, помогла мне опять почувствовать то, что я буду вспоминать каждый день, просыпаясь в одиночестве. – Подожди...– нахмурилась блондинка, мгновенно теряя хорошее расположение духа, чем больше осознавала, что он опять собирается сбежать от неё, очередной раз забрать надежду, которая только начала расцветать в душе. Неужели ему нравилось так над ней издеваться?– Попытка? Ты хочешь сказать, что для тебя это всё не любовь, а всего лишь мимолётная попытка? Значит ты использовал меня, прекрасно зная, что вот этим всё и закончится! Ты знал, что так всё и закончится, знал, и всё равно давал мне надежду! – она собрала простыни вокруг своего тела и вскочила на ноги, ища свою одежду.– Подумать только... Попытка! – Ты можешь просто меня послушать?– устало спросил Леонидас. – Послушать тебя! – возмутилась Иветти.– Я только и делаю, что слушаю тебя, стараюсь понять, закрыть глаза, когда нужно! Я ведь знаю, что ты говоришь обо мне своим друзьям, знакомым, я только притворяюсь, что многого не вижу! А кто послушает меня? Ты никогда не делаешь этого, только используешь, как куклу, с которой можешь поиграть и выбросить, когда вздумается!– женщина закрыла глаза, моргая, чтобы убрать влагу с ресниц.– Господи, какая же я дура! Какая дура, что тебе поверила! – Я пытался забыть всё и просто быть счастливым с тобой! – вскочил на ноги и Леонидас.– Но подсознание не отпускает меня! – Подсознание! Не говори мне про подсознание, я только об этом от тебя и слушаю, но с меня хватит! Если тебе нужно поговорить про подсознание, найди себе психоаналитика и говори с ним, сколько влезет! А я устала, я тебе не подушка, чтобы поплакать и переспать ночью, а потом как ни в чём не бывало уйти утром! Не подушка! Она собиралась уйти, хватая платье, но мужчина резко подошёл и схватил её за плечи, крича прямо в лицо с явной агонией: – Мой сын мёртв! Ты это понимаешь? Ты можешь понять, какая это боль? У него была вся жизнь впереди! Он никогда больше не будет жить! Как я могу просто взять и переступить через это? Объясни мне, поделись, если ты знаешь, как забыть! Как я могу быть с тобой?! – Я не убивала твоего сына! Ты говоришь, будто я его убила, но это не так! Я готова признать свои ошибки, но не пытайся обвинить меня в убийстве! Не моя вина, что произошла авиакатастрофа!– женщина заметила выражение его лица и её сердце невольно перевернулось.— Если бы я могла сделать что-то, чтобы унять эту боль в твоей душе... Но я не могу вернуть человека с того света. Никто не может, как не старайся. – Из-за тебя я не смог с ним поговорить! Может он не полетел бы на вертолёте, поговори я с ним, будь я там, чтобы вытащить его оттуда за ухо и вбить в голову немного ума! Но я был с тобой!– Леонидас сделал несколько шагов назад и прислонился к прохладному стеклу окна, стеклянным взглядом наблюдая за людьми, которые спешили по своим делам. Он зажмурился, когда по дороге прошла толпа молодых смеющихся людей.– Мой сын мог быть там сейчас, мог идти на пляж и смеяться со своими друзьями, строить карьеру, жениться на любимой девушке, иметь детей, как его брат, но он никогда не будет иметь такой возможности! Я чувствую такую боль, такую ненависть, когда только думаю об этом... – Ты...– Иветти зажмурилась, не решаясь спросить, потому что вправду боялась получить ответ на вопрос, тем не менее таки произнесла тихим голосом:– Ты ненавидишь меня?– слёзы невольно выступили у неё на глазах, но она быстро убрала их. Молчание собеседника только ухудшило положение. Блондинка осела в глубокое кресло, закрывая лицо руками, и убитым голосом прошептала:– О, Господи... Ты меня правда ненавидишь. – Иногда мне кажется, что ненавижу.– тихо согласился Леонидас. Но заметив состояние женщины, он опустился на корточки рядом с креслом и поднял её лицо за подбородок:– Но потом я опять вижу тебя и понимаю, что не могу ненавидеть. Это было бы гораздо проще, но я люблю тебя,– впервые за долгое время он опять вслух сказал о своей любви, и чувство стало куда реальнее, когда он наконец признал его наличие. Мужчина убрал следы слёз с её лица.– Я ненавижу иногда, как сильно люблю тебя. Ненавижу видеть, как ты плачешь, я понимаю, что должен оборвать наши контакты, если никогда не смогу предложить ничего большего, но не могу вынести мысль, что ты станешь чужой женой, матерью чужих детей... У меня не получается определиться со своими чувствами, я чувствую себя беспомощным... Я понимаю, что борюсь с тем, с чем невозможно бороться: как я сейчас ухожу, так же не смогу удержаться, будучи слишком далеко от тебя, и опять захочу быть с тобой, пусть даже всего на пару ночей, поговорить с тобой, даже если потом мне придётся уйти... – А как насчёт моих чувств? –воскликнула Иветти, теряя терпение, когда услышала его последние рассуждения.– Ты хочешь сказать, что собираешься всю жизнь убегать и появляться, когда тебе вздумается, а я буду ждать и никак не устрою свою личную жизнь! Так ты себе это представляешь? Думаешь, я не должна никогда выходить замуж, чтобы ты не чувствовал себя как-то не так, не должна иметь своих детей, дома, только ждать тебя, зная, что ты никогда не останешься! – Ты меня не понимаешь!– Леонидас тяжело вздохнул.– Я пытаюсь объяснить тебе, что я чувствую, что у меня на душе, а ты не понимаешь! – Нет, я очень хорошо тебя понимаю! А вот ты меня понять не хочешь! – она вскочила и наконец надела на себя одежду, бросая простыни в сторону.– Ты ведь так и не ответил... А что насчёт моих чувств? Ты не хочешь послушать, что у меня на душе? Что мне нужно сделать, чтобы ты захотел услышать меня? Может мне нужно умереть, чтобы мои чувства наконец стали для тебя важными? Потому что это не жизнь! Это сумасшедший дом, какой-то глупый лабиринт, из которого мы никак не можем выбраться! Я не могу провести всю жизнь, надеясь на то, чего никогда не будет! Я так не могу! Она ушла, хлопнув за собой дверью, а мужчина остался в опустевшей комнате, вновь подошёл к окну и уткнулся в стекло, борясь с соблазном просто начать биться об него головой. И почему всё так невыносимо сложно?

***

В шумном районе Рио-де-Жанейро, где стоял маленький бар, хозяйкой которого была деловая энергичная женщина с крутым нравом, но доброй душой, что было известно всем, кто знал её лично, как никогда можно было погрузиться в атмосферу настоящего города. Именно настоящего Рио, которое являло собой вовсе не застроенные богатыми домами улицы, скрытые высокими заборами, где на каждом шагу стояли охранники в строгих костюмах с рациями, чтобы не допустить проникновения во владения хозяев любого нежелательного лица, не шумные мегаполисы с «прозрачными высотками», длинной полосой офисных зданий и огромными торговыми центрами, а именно улочки настоящего города с неровными крышами домиков самых разных расцветок, бегающими безмятежно кучками людей и тёплыми заведениями, где танцевали зажигательные пагоды и угощались традиционной для кариоки едой, а отнюдь не теми изысками, что подавались в ресторанах «высокой кухни». Иногда даже известные люди тянулись вовсе не к холодным лицам незнакомцев, привыкших поднимать голову выше положенного, заливая свою боль отборным шардоне, а именно в вот такие места, к настоящим людям, которые способны на эмоции, способны громко смеяться и танцевать, как в последний раз, а не сдержанно хлопать, боясь пустить лишнюю слезу или улыбнуться сильнее, чтобы не произвести «дурное» впечатление, показаться чем-то большим ледяной скульптуры, чтобы не выделиться среди сотен таких же ледяных созданий. Бар Доны Журы в Сан-Криштоване был одним из самых тёплых заведений во всём Рио-де-Жанейро, и главной его «изюминкой» безусловно была сама хозяйка, которая умудрилась завлечь к себе в бар многих известных певцов, писателей, танцоров, музыкальных исполнителей, каждый из которых оставлял маленькие сувениры в память о своём визите сюда, которые на пару со знаменитыми пирожками с треской и другими фирменными блюдами, стали визитной карточкой бара. Фирменные секреты хозяйка никогда не открывала даже близким друзьям, потому что они достались ей ещё от бабушки, которая научила внучку не только секретам кулинарии, но и растила с раннего детства, потому что родители девочки, присоединившись к движению хиппи, в середине шестидесятых однажды просто уехали и не вернулись, по началу отправляя письма и глупые сувениры с тематикой своего движения, а потом и вовсе напрочь забыли, что у них когда-то была связь с Бразилией. Или просто обкурились какой-то дряни и не проснулись однажды утром? Жура никогда не хотела знать, искренне уважая свою энергичную бабулю, которая никогда не давала в обиду ни себя, ни любимую внучку, невольно перенимая поведение и привычки родственницы, заработав репутацию «горячей штучки». Но как бы бабушка не учила любить себя и не верить всяким проходимцам, едва закончив школу Жура выскочила замуж за самого популярного мальчишку в школе, по которому сохли все девочки, как одна, который на пару с несколькими дружками «управлял» остальными учениками. Как оказалось, управлять он хотел и своей женой, крутой нрав Журиньи, по началу его привлекавший, потому что он его воспринимал не как свойство характера, а как попытку девчонки привлечь к себе внимание, после начал раздражать, как и постоянные нотации жены из-за его бандитских друзей. Всё чаще они ссорились, потом он потихоньку начал поднимать на неё руку,– сначала подвыпивший, потом и трезвый, но потом неизменно извинялся, умолял простить, дать ему ещё один шанс. И разве глупая влюблённая дурочка не давала? Сначала Жура верила, что он изменится, найдёт приличную работу, но один случай изменил всё навсегда: подвыпивший муженёк избил беременную жену, которая в то время была на шестом месяце беременности. Ребёнок родился слишком рано и больным, потому что оказалось, что негодяй не только пил, но и принимал наркотики. Она потеряла не только сына, но и возможность когда-либо снова стать матерью, по крайней мере на лечение нужно было столько денег, сколько у неё сроду не было. Оборванная, без образования, разбитая, она снова искала приюта у бабули. Та сначала утешала, но вот сразу работать на кухне своего бара, или с документами, с ним связанными, не позволяла, что Жура уже делала в последний год учёбы в школе, когда готовилась после окончания пойти на курсы, чтобы научиться управлять заведением и в будущем помогать, а потом и сменить родственницу. Нет, она вынуждена была сначала мыть посуду, потом – протирать и обслуживать столики, на пару с мальчишкой официантом получая шлепки полотенцем, когда отвлекалась от прямых обязанностей. И так уж получилось, что она так уставала, что и времени не было плакать из-за жизненных потрясений, которые выпали на её долю, и однажды она проснулась и поняла, что рана по негодяю, которому по молодой неопытности отдала своё сердце, больше не болит. В тот же день бабуля ей улыбнулась и заявила, что теперь она может работать в прежнем режиме, и очередной раз Жура оценила мудрость этой великой женщины. Но судьба забирает даже самых лучших, особенно если им за восемьдесят (потому что матушка Журы была поздним и единственным ребёнком), потому скоро она осталась единственной хозяйкой бара, где теперь изменились цвета занавесок и настенные украшения, появились некоторые новые специи в блюдах, но не изменилась неизменно тёплая атмосфера. Сегодня она была не только опытной бизнес-леди, но и матерью чудесного пятилетнего мальчика Шанди, правда усыновленного, но от этого не менее любимого женщиной. Счастливая мать мельком взглянула на толпу детей, среди которых раньше был и её Шандиньо, но мальчик уже не бегал, подкармливая бродячих котов. Ребёнок удивительно любил животных и мечтал стать в будущем ветеринаром, и хотя Жура грозила пальцем, строго запрещая тащить этих животных в дом, но всегда давала сыну двойную порцию еды, чтобы хватило и его пушистым друзьям, и покупала красочные энциклопедии с животными, радуясь, что уже в возрасте пяти лет сынок неплохо читает и более усидчивый, нежели многие детишки его возраста. Вот только любимого мужчины не было, потому что однажды она обожглась настолько сильно, что не решалась вновь открыть своё сердце, отвергая очередного намораду, едва намечалось нечто серьёзное. Да и разве ей было до отношений? Нужно растить сыночка, развивать бизнес, нет, ей вовсе не до беготни за очередным эгоистом, который будет хотеть, чтобы она крутилась только вокруг него! Нет, она вовсе не считала всех мужчин плохими, но ей почему-то попадались самые редкие кадры всякий раз именно в тот момент, когда начинала верить, что и в её жизни могут быть нормальные отношения. А вот хороших мужчин отвергала, не в силах поверить, потому и была до сих пор одна, да и твёрдо говорила, что вовсе не страдает. Она не будет как подруги: молоденькая массажистка Ноэмия, привыкшая надевать особенно откровенные кофточки, чтобы привлечь жениха, или неугомонная Одетти, которая тоже мечтала отхватить жениха, да только не самого обычного, а богача, вот и получилось, что женатый богач поиграл с ней пару месяцев и оставил в одиночку растить на редкость красивую — как всегда мечтала быть сама Одетти — девчушку Карлу, а вот подружка потеряла даже свою точёную фигурку, которой так гордилась, после рождения ребёнка, и вынуждена была работать в цирке, глотая огонь, чтобы прокормить дочь, обрезав из-за этого свои длинные волосы — последний предмет гордости девушки. Нет, это не для Журы! Сейчас хозяйка заведения стояла за стойкой, протирая бокалы. На ней был практичный сарафан в цветочек и повязка, которой она убрала назад средней длины волосы, чтобы не было жарко. А вот глаза женщины следили вовсе не за сюжетом мелодрамы на экране маленького телевизора, а то и дело поворачивались к необычной паре за одним из столиков. Спрашивается, разве не было в её баре много чудиков? Взять хотя бы жуликов Рапазау и Лижейру из автомастерской! Почему именно вполне обычные на вид (если не считать тюрбан на голове дамочки) влюблённые вызывали в ней интерес? Но пара была тем необычной, что молодой тренер Миру, который некогда утверждал, что не родилась та женщина, которая его сумеет окрутить, уже который месяц вился вокруг женщины, всегда скрывавшей свои волосы платком, с необычным именем –Назира. Дамочка была мусульманкой и не ела свинину, зато стабильно сбегала из дома брата, который по рассказам самой Назиры, требовал, чтобы она сидела дома, как «приличная» женщина, приходила на танцы в бар и целовалась с Миру на виду у всех, словно не косилась порой на парочки, которые занимались тем же, повторяя непонятное для Журы слово «харам», как позже разъяснил тренер, оно значило «грех». Но разве тогда она сама не грешила? Или мусульманкам можно самим целоваться на улице, но нельзя видеть, как это делают другие? Хозяйка бара не интересовалась обычаями далёкой страны, вот только с каждым днём убеждалась, что женщина, способная охомутать неугомонного Миру, уже родилась, причём не в Бразилии, а в далёком Марокко, где раскинулась пустыня, по которой бродили стаи верблюдов. Сначала она не думала, что дело серьёзное, но теперь точно видела, что мужчина всерьёз заинтересован в этой Назире. Да и разве она — Жура – против? Миру хороший парень, да и его спутница понравилась женщине, потому что их характеры даже были в чём-то похожи. Но как бы не было у Миру проблем с арабским семейством! – Это вам не шутки! – пробормотала Журинья, заставляя себя отвернуться. Нельзя лезть в чужие дела – не хватало ей ещё шпионкой прослыть! Парочка за столиком между тем продолжала любезничать, обращая внимание только друг на друга и совершенно не замечая людей вокруг. Миру широко улыбался, слушая очередной рассказ возлюбленной про её родину. Им было хорошо вместе: каждый знакомил друг друга с обычаями чужой для них страны, при этом не чувствуя себя неловко, они часами гуляли и могли говорить обо всём на свете, а ещё Назира очень полюбила ездить на мотоцикле и всегда снимала свой платок, позволяя ему увидеть её длинные блестящие волосы, которые и вправду казались почти чем-то священным, учитывая, как она их прятала. А сколько в ней было страсти, он почувствовал это ещё в тот раз, когда впервые поцеловал её в парке! В общем, постепенно мужчина был невероятно очарован «диким цветком пустыни», как звал Назиру местный портной, и даже начал всерьёз ревновать, когда узнал, что этот самый Эдвалду тоже претендовал на марокканку. Только претендовал, чтобы получить за неё пятьдесят верблюдов, когда она ему надоест,— знакомый немного с арабскими традициями тренер пришёл в недоумение, услышав такие байки из уст Эдвалду, не понадобилось даже проявлять силу, чтобы отвадить от симпатичной ему женщины, надо было только объяснить, что в случае свадьбы сам портной должен заплатить семейству невесты стоимость этих самых верблюдов , чтобы танцор ретировался в ритме самбы, больше не появляясь на горизонте восточной гурии. – Поцелуй меня...– попросил мужчина, обнимая возлюбленную. – Нельзя целоваться до свадьбы, это харам! – якобы поучительно заявила Назира, но таяла и смущалась всякий раз, как впервые, неизменно исполняя желание кавалера. Ах, какие чувства вызывал в ней этот мужчина! Назира официально готова была признать, что влюбилась по-настоящему, как пишут в женских романах, и даже сильнее. — Ты всегда так говоришь, но ведь целуешь! — рассмеялся Миру, не убирая руки с плеча женщины даже когда поцелуй закончился. Он вытащил из кармана бархатную коробочку и открыл перед заинтересованной Назирой, открывая красивое кольцо с крупным рубином.– Тебе нравится? – Аллах, какая красота! — ахнула Лара Рашид, у которой дома было несколько шкатулок, забитых доверху, словно впервые видела красивое кольцо. Она поразилась:– Неужели оно для меня? Но ведь это так дорого! Зачем нужно было так тратиться? – Послушай меня, Назира... Я получил предложение работы в Каире, очень выгодное, я буду тренировать одного местного шейха, и мне придётся туда переехать через восемь месяцев, тогда заканчивается контракт прежнего тренера,– объяснял мужчина. После небольшой паузы он решился и надел кольцо ей на палец, не отпуская её руки.– Я хочу, чтобы ты поехала со мной, Назира! В Каире я приму ислам и женюсь на тебе по всем вашим обычаям! Я не могу заплатить цену пятидесяти верблюдов, но я буду работать и хорошо зарабатывать, мне предлагают очень хорошие деньги: ни ты, ни наши дети, когда они у нас будут, не будете ни в чём нуждаться, и я куплю тебе золото, как у вас положено, как только получу первый гонорар! Ты согласна выйти за меня замуж? Казалось, Назира сейчас лишится чувств, потому что прямо сейчас сбываются все её мечты, которые раньше сбывались только в сказках, которые она сама сочиняла, рассказывая братьям и детям родственников. Женщина радостно рассмеялась, не сдерживая слёз радости, бросилась целовать жениха: – Мой принц Миру! Конечно, я согласна! Мне не нужно никакое золото, ты – моё самое большое сокровище! Парочка страстно поцеловалась, а потом прозвучали аплодисменты других посетителей, которые тоже с интересом смотрели на Миру и его арабскую подружку всякий раз, когда они здесь появлялись. Даже Жура слегка прослезилась, вытирая глаза тканью сарафана, привычно проворчала уже давно ставшее коронным для неё «Это вам не шутки!».