Пленённые туманом

***

Чонгук проснулся оттого, что ему было слишком жарко и немного неудобно. А причиной тому — плотный слой нескольких одеял, в которые его укутал муженёк, словно младенца, проявляя мнимую заботу о его здоровье, и о которой он совершенно не просил. Ну да, он подвернул ногу и немного простыл из-за постоянных сквозняков в замке, но это совсем не повод младшему Коулу вести себя как курица-наседка. Это раздражает. Чонгук — самостоятельный взрослый парень, способный сам о себе позаботиться, да и если что, у него есть Юнги для таких случаев. Но, видимо, Тэхён так не считает, особенно, когда там, в лесу, Гук снова поддался на чужую ласку. И это тоже раздражает. Его тело словно живёт отдельной от него жизнью, не слушая никаких доводов разума, и Тэо без зазрения совести этим пользуется. Вот и сейчас он лежит под ворохом одеял, изнывая от духоты, прижатый сверху конечностями мужа, и слушает его размеренное сопение у своей щеки. Почему он ему всё это позволяет? Пока ответить чётко себе не может, списывая всё на плохое самочувствие. С одной стороны, ему льстит такая забота, но с другой — это подозрительно, и младший Коул не вызывает никакого доверия. С той злосчастной охоты прошло уже несколько дней, и Тэхён действительно заботится, как и обещал, не подпуская никого к этому делу. Сам принёс его в их комнату. Сам раздел. Сам осмотрел ногу. Сам отправил за лекарем. Сам втирает назначенные мази. А когда у Гука к вечеру поднялась температура, сам отпаивает настойками и отварами и следит, чтобы не стало хуже. Да что там, он даже прислугу в комнату пускает лишь для того, чтобы те убрались и принесли еду. Чонгук честно пытался этому сопротивляться. Кричал, ругался, угрожал и даже пнул ненавистного супруга здоровой ногой в живот, когда тот пытался его раздеть. Но Тэхён оказался непробиваемый и продолжил своё дело, пригрозив, что свяжет его, если тот не прекратит. В итоге: Чонгук сдался. Пусть младший барон наиграется в няньку и угомонится. Гук всё ещё думает, что тэхёновские издевательства просто вышли на новый уровень: усыпить бдительность, заставить поверить в его чувства, а затем растоптать и сломать остатки гордости, как это было всегда. Люди не меняются. Не может лягушка стать принцессой, как в сказке, а из паука никогда не выйдет божьей коровки. Чонгук пытается пошевелиться, чтобы хоть немного высвободиться из этого удушающего кокона, но у него ничего не выходит. Рука, кольцующая его талию, как железный обод, не сдвинулся даже на сантиметр. Ему хочется заплакать, как маленькому. Он устал. Дико устал оттого дурдома, что творится и всегда творился в его жизни. Как бы парень не старался держаться и хоть как-то контролировать происходящее, но сам понимает, что не справляется. Похоже, ему никогда не избавиться от чужого постоянного давления. В Коул-Холл — была баронесса. Тут — её отпрыск. Он задыхается. Плюс неясные, просыпающиеся чувства к своему извечному врагу, а теперь мужу, добавляют головной боли и неуверенности в себе. Чонгук очень сильно жалеет, что согласился на эту авантюру с замужеством. Лучше бы он и правда сбежал в Крейгейл и прожил там, может, не самую обеспеченную, но зато спокойную и, возможно, счастливую жизнь. От безысходности собственного положения он всё же не сдерживается и всхлипывает, а ранее невыплаканные слёзы начинают скатываться по щекам. «Мужчины не плачут», — так всегда говорила мама. И он все эти годы строго придерживался этого, стойко выдерживая все издевательства и насмешки. Но больше не может и не хочет. И лучше бы Тэхён и дальше продолжал говорить гадости, толкать и больно хватать за подбородок — это хотя бы было привычно, а теперь, когда он ведёт себя так, как ведёт — это пугает, сбивает с толку и обезоруживает. Ему не нравится всё это. Ему этого не нужно. Всхлип, ещё всхлип, и рука с талии исчезает, а в лицо заглядывают заспанные, но явно обеспокоенные глаза. — Малыш, ты что, плачешь? Что-то болит? Покажи, где, — Тэхён скидывает с Чонгука одеяло, ощупывая на наличие жара. Парня трясёт, но явно не от температуры. Это набирает свои обороты истерика. Чонгук сбрасывает с себя чужие руки и старается отодвинуться подальше. Если бы он мог, то убежал из комнаты тотчас, но подвёрнутая лодыжка не позволит этого. Чёртова истерика, как водоворот, закручивается сильнее, готовая выплеснуть всё скопившиеся за эти годы слова на голову младшего Коула. — Хватит! — срывается на крик, не в силах больше сдерживать эмоции внутри себя. — Прекрати это! Сколько можно издеваться надо мной? Я, по-твоему, игрушка? Хочу — ломаю, хочу — люблю, хочу — выброшу потом за ненадобностью. Я человек! Слышишь? Че-ло-век! Я устал от тебя, Тэо. Устал от этих игр. Чего тебе от меня надо? Титул? Деньги? Забирай, мне изначально они были не нужны, только прекрати это всё. Хватит этой наигранной заботы, этих прикосновений и случайных поцелуев. Ни тебе, ни мне это не нужно. Как только я стану совершеннолетним, отдам всё, а ты взамен отпустишь меня. Я уеду, и мы больше никогда не встретимся. А до тех пор не приближайся ко мне, прошу тебя, — Чонгук захлёбывался в собственной истерике. Он готов унизиться. Только бы не чувствовать этой свербящей боли в центре грудной клетки. — Тише, тише, малыш! Успокойся, пожалуйста! Ты не прав, слышишь? — Тэ пытается притянуть его в свои объятия, чтобы успокоить, и после нескольких тщетных попыток это ему удаётся. Он вжимает парня в свою грудь, крепко удерживая и поглаживая по спутанным вихрам. — Мне не нужен ни титул, ни деньги. Нужен только ты. Очень давно нужен. Потому что я действительно люблю тебя. Чонгук перестаёт всхлипывать, поднимая на мужа недоверчивый взгляд. — Зачем ты это говоришь? Ведь это неправда. Ты больше десяти лет издевался надо мной, презирал, ненавидел. Зачем ты врёшь? Зачем? Я не понимаю! — он на самом деле не понимает, почему Коул всё это говорит. Для чего этот нелепый фарс? Он пытается рассмотреть хоть каплю фальши в чужих глазах, но её там нет. Это вводит в замешательство. — Я не вру, малыш. Это правда, — Тэхён тяжело вздыхает и внезапно опускает взгляд, словно пытаясь собраться с мыслями. — Объяснись, я не понимаю. Ты твердишь мне о любви с моего возвращения в Коул-Холл, но никак это не объясняешь. Как я могу поверить в такое? Это невозможно! После стольких лет издевательств, откуда вдруг взялась любовь к ненавистной сиротке? Очередная твоя блажь, барон Коул? — Чонгук отстраняется, стирая с лица слёзы. На место истерики пришла злость от такого наглого вранья. Он не верит. Не хочет верить. И пусть дурацкое сердце сейчас заходится в болезненных спазмах от этого признания, потому что предательски начало влюбляться в того, кто приносит лишь страдания, он не будет обращать на него внимания. Тэхён спускается с кровати и отходит к камину. Отворачивается, чтобы Чонгук не видел его лица, ведь то, что он сейчас расскажет, будет болезненно и неприятно для обоих, и, возможно, его даже возненавидят ещё сильнее за трусость и неспособность постоять за того, кто был дорог. Он не хочет видеть чужое разочарование. Больше нет! Это слишком больно. Всегда было больно. Он зачёсывает волосы и несколько минут молчит, оформляя мысли в единую историю. — Ничего не скажешь, да? — Гук злится ещё больше на это молчание. — Я так и думал. Тебе просто нечего сказать мне, потому что я прав. Ты просто… Тэхён не даёт ему продолжить очередную колкую фразу до конца. — Это всё из-за моей матери. Чтобы ты понял, я начну с самого начала. С того момента, как ты появился в «Коул- холле» двенадцать лет назад, — он так и стоит, не поворачиваясь, наблюдая, как затухают последние угольки в камине, надеясь, что чужое сердце после его рассказа не потухнет так же, как они. Ведь ему только удалось хоть немного его разжечь. Именно поэтому тянул с разговором, хоть и знал, что рано или поздно придётся. — Моя матушка всегда была жадной, завистливой и властной женщиной, не терпящей неподчинения. Я до сих пор не понимаю, как её смог полюбить такой мягкий человек, как барон Коул. В детстве я всегда слушал и беспрекословно верил во всё то, что она говорила. Она была для меня авторитетом. На неё я хотел быть похож и подрaжал во всём, несмотря на то, что ни ко мне, ни к Сокджину она не проявляла тёплых материнских чувств, как другие матери. Но я всегда думал, что так и должно быть. К тому моменту, когда появился ты, она уже настроила меня на жгучую ненависть к покойной сестре барона и её отпрыску. Я искренне считал, что подобным тебе не место среди таких, как мы, и поэтому сделал всё, чтобы показать тебе якобы твоё место. Да ты и сам это знаешь. Но потом, в один момент всё стало меняться. Однажды я подслушал твой разговор с Мином. Ты делился с ним воспоминаниями о Давон. О том, какая она была добрая, как рассказывала сказки и целовала на ночь, и о том, как ты сильно скучаешь по ней. И тогда я понял, что в моей жизни всё не так. Я завидовал, ведь мне не рассказывали сказки и не целовали на ночь. Даже твоей искренней дружбе с Мином завидовал. Круг моих друзей ограничивался только теми, кого выбирала мне мать, а у тебя он был настоящим. В тот момент я возненавидел тебя ещё сильнее и за это тоже. Несмотря на все запреты и правила, ты был в разы свободнее меня в своём выборе. Ты улыбался, когда хотел, дружил, с кем хотел, нарушал заведённые порядки, даже завёл в саду собственный муравейник. И такой мелочи я завидовал, поэтому тогда… — он запнулся, вспомнив, как безжалостно растоптал домик беззащитных насекомых. — Прости, я был глупым ребёнком, завидующий маленькому сироте. Но знаешь, что самое удивительное? Помимо зависти и злости появилось ещё кое-что в моём сознании. Я начал жаждать твоего внимания не потому, что хотел показать своё превосходство, а потому, что хотел, чтобы ты относился ко мне так же, как к Юнги. Я хотел дружить, но знал, что нельзя. Мать никогда этого не позволила бы. Я боялся её в равной степени, как и уважал. На это тоже злился. Мне казалось это неправильным. Донимал тебя, чтобы прогнать эту навязчивую идею с дружбой и разрастающуюся ещё тогда детскую влюблённость, но не получилось. Она никуда не уходила. Только росла с каждым годом сильнее, и я искренне не понимал, почему. Ведь мать плотно поселила в моей голове, что такого не за что любить. Я и сам не понял, как так получилось, но непроизвольно я стал защищать тебя от нападок баронессы. Каждый раз, когда она хотела применить к тебе розги, а это, поверь мне, происходило очень часто, я говорил, что сам с тобой разберусь своими методами, и каждый раз она сдавалась. А я шёл и делал то, что к тому моменту уже не доставляло мне никакого удовольствия. В те моменты, после очередной сделанной мной гадости, глядя в твои глаза, полные ненависти, я чувствовал себя мерзко, хоть и понимал, что это единственное, что может уберечь тебя от розг. И снова не понимал, почему так. Почему чувства не проходят. А ещё мне иногда хотелось сделать что-то, что сможет хоть немного сгладить своё гадливое состояние к самому себе. Помнишь тех коллекционных оловянных солдатиков, что Хосок подарил мне на Рождество? Так вот, тогда он купил два одинаковых комплекта и второй собирался подарить тебе. Он честно положил его под ёлку, но моя мать забрала и сожгла его в камине, а мужу сказала, что ты сам его сжёг, отказавшись таким образом от подарка, и тебя наказали ни за что, не пустив за праздничный стол. Дядя всегда верит ей, хоть это и странно. Впервые в жизни я почувствовал неприязнь к собственной матери. И с годами это чувство стало появляться всё чаще. Тогда в зимнем саду я оставил одного солдатика специально, видел, как горели твои глаза, глядя на них. И ты взял. Взял и не вернул. Я знал, что не вернёшь из вредности. Я тогда радовался, как ребёнок, глядя, как ты прячешь его в карман штанов. Чонгук помнил тот момент. Ему было тринадцать. Тэхёну — пятнадцать. Его действительно наказали, но он этому был даже рад, ведь смог провести то рождество с лучшим другом, что стащил для него кусочки праздничной индейки и пирога. И солдатика тогда он действительно забрал себе, считая, что Тэо просто забыл его на скамейке. И на удивление, игрушки не хватились. Гук тогда списал это на то, что у младшего Коула было таких много, одним больше, одним меньше, он и не заметит. Ему нравилось играть с ним и любоваться расписанным вручную мундиром. А ещё он служил напоминанием того, кем он является в этом доме: приживалкой, сиротой, недостойного даже собственных игрушек. Но теперь после того, что говорил Тэхён, всё, что было всегда очевидным, стало выглядеть совсем иначе. Баронесса Коул действительно частенько грозилась выпороть его, но дальше угроз не заходила, зато приходил Тэхён и убивал морально. Сейчас Гук понимает, что, возможно, младший Коул и делал это во благо, пытаясь таким глупым методом защитить, хотя для него в те моменты лучше бы били, потому что терпеть унижения и грязные слова было в разы хуже и унизительней. Ненависть к этой «ведьме» — баронессе, которая в угоду своим дурацким принципам превратила собственного ребёнка в чудовище, в душе Чона пылала сейчас ярче, чем обычно. На Тэхёна он тоже злился за то, что тот был слаб и труслив перед собственной матерью. Злился на дядю, что бездумно верил своей жене. На всех злился, но продолжал слушать. — Когда мне исполнилось семнадцать, и мое тело во всю требовало изучения и внимания, случилось совсем странное. Мне стали сниться сны, в которых был ты. И каждый раз в этих снах мы целовались. Целовались так, что утром просыпался в мокром липком белье. Я, не переставая, думал, почему так происходит. Ты тогда как раз приехал на каникулы, сильно изменившись. Детское милое личико сменилось на юношеское, немного заострённое, но безумно красивое. Я смотрел на тебя всё время. Не мог оторваться, и это дико раздражало. Я тогда так и не смог понять, что же всё-таки происходит, и пошёл с этим к Джину. Он тогда рассмеялся и сказал, что я глупец, похоже, влюбился в сиротку. Я ему не поверил и, обругав, сбежал. Но чем дольше ты находился дома, тем больше я понимал, что брат прав. Наваждение не проходило. Я испугался и усилил давление и оскорбления, но вместе с тем мне всё время хотелось коснуться твоего лица, и я делал это. Это как зуд, который всё время хочется почесать. Намеренно хватал побольнее, чтобы ты ничего не заметил. Я думал, если ты будешь ненавидеть меня сильнее и приезжать реже, то эта глупая влюблённость пройдёт. Помнишь, в последний твой приезд два года назад? Тогда я решил, что покончу с этими неуместными чувствами раз и навсегда. Ты ведь помнишь, что я тогда сделал? Сейчас я очень-очень сожалею об этом. Чонгук помнил и это. Очень хорошо помнил и поэтому два года всеми правдами и неправдами старался не появляться в «Коул-Холле». За два дня до своего отъезда из поместья они столкнулись на тропинке в саду. Чонгук прятался, как всегда, от всех и вся, не желая портить радостное предвкушение от поездки туда, где ему дышалось легче, но Тэо словно целенаправленно его нашёл. Схватил больно за руку и с силой пихнул в розовый куст, прямо на острые шипы. Он тогда лишь зашипел от боли, но ничего не сказал, зная о последствиях. — Ну что же ты, сиротка, даже не ответишь мне? — с презрение хохотнул тогда Тэхён. — А знаешь, почему не ответишь? Потому что ты здесь никто, и я буду делать с тобой, что захочу и когда захочу. Ты — моя игрушка, Чонгуки. Навсегда! Понял? К следующему твоему приезду я приготовлю много интересных игр для нас двоих. — А затем, схватив за рубашку так, что затрещала ткань, снова пихнул на мощёную булыжником дорожку, и Чонгук от неудачного падения ободрал ладони и колени. Сейчас же в его душе бушует столько эмоций, что хочется и выть от жалости к глупому Тэ, и плакать над собственной судьбой, и смеяться оттого, что ничего не замечал и был не меньшим глупцом, чем он. Тем временем Тэхён, все же набравшись смелости, поворачивается, наконец, решившись заглянуть в чужие глаза, и то, что он видит, его пугает. Но он собирается с духом и продолжает. Нужно рассказать всё до конца и лишь тогда с покаянной головой ждать осуждения или прощения. — Всё получилось, и ты больше не приезжал. Только, знаешь, мне не помогло совсем. Стало только хуже. Меня съедала такая тоска, что хотелось наложить на себя руки. Каждый раз, когда наступали каникулы, я ждал. Ждал, что ты приедешь. Иногда в мечтах я признавался тебе в своих чувствах. Иногда ты прощал меня. Иногда нет. Но потом приходила реальность и понимание, что если я это сделаю по-настоящему, нам всё равно не дадут быть вместе. Мать сделает всё, чтобы уничтожить тебя и оставить меня без наследства. На наследство мне плевать. Но навредить тебе я не хотел. Я так ужасно злился на свою трусость перед матерью. На то, что не могу достойно защитить того, кого люблю. Каждый день это опустошало изнутри, не давало нормально жить. Дошло до того, что я стал втихаря ночевать в твоей комнате, вдыхая твой запах с подушки. Наверное, я выглядел одержимым безумцем в те моменты, но ничего не мог с собой поделать. На второй год твоего отсутствия я попросил барона отправить меня во французское посольство в Париже, якобы на стажировку, думал, смена обстановки поможет. Помогло только на время, но сны и мысли о тебе вернулись. Я понял, что не смогу от этого избавиться никогда. В середине этого лета барон прислал письмо, в котором просил срочно вернуться. Я приехал за несколько дней до тебя и узнал всю историю с наследством. Мать к тому времени уже во всю планировала отдать тебя в мужья Джину, ведь он старше. Я не мог этого позволить и попросил брата отказаться от этого брака и предложить баронессе мою кандидатуру. Зная о моей влюблённости, он охотно согласился, тем более, что сам давно засматривался на младшего принца, и это замужество портило все его планы. Это был мой единственный шанс избавиться от гнета матери и начать исправлять все свои ошибки по отношению к тебе. Я был безумно счастлив, что она согласилась, хотя ей это и не нравилось, ведь для меня у неё была заготовлена другая партия, но красноречие Джина о возможном будущем родстве с королевской семьёй сделали своё дело. Мать всегда была жадной до титулов, считая, что они делают тебя большим человеком, чем другие. Глупая женщина! Оставалось только уговорить тебя, и спасибо младшему графу Орвелу, что помог с этим. Ну вот, теперь ты всё знаешь. Я правда люблю тебя, Чонгук, и очень хочу всё исправить. Конечно, ты вправе злиться на меня и даже ненавидеть, и, возможно, считать меня эгоистом и собственником, но я не смогу тебя никуда отпустить, ведь теперь не смогу сделать без тебя и вздоха. Ты мой, а я твой, малыш, весь без остатка. Если сможешь, прости меня! Если же нет, то я буду вымаливать твоё прощение до конца жизни, — Тэхён опустился перед ошарашенным парнем на колени, низко склонив голову, тем самым давая понять, что согласен на любой вынесенный вердикт. — Можешь накричать, избить, сделать всё, что захочется, только не гони, пожалуйста. Чонгук молчал, лишь тонкие дорожки слёз катились по щекам непрерывным потоком, и он даже не пытался их стереть. Всё, что он сейчас услышал, вогнало его в ступор. Переварить такое, вот так сразу не возможно. Голос исчез, и даже если бы он хотел что-то сказать, то не смог бы. Слишком сильно болела сейчас душа. Картинки из прошлого вереницей кружились в памяти, и каждая из них приобретала совсем новое, истинное значение. — Давай спать. Уже поздно, — всё, что он смог выдавить из себя, тут же отвернувшись на бок и укрывшись одеялом с головой, стараясь таким образом спрятаться от поспешного принятия решения. — Спать? — Тэхён непонимающе наблюдал за действиями мужа. — И ты больше ничего не скажешь? — Нет, — послышалось из кокона. — Ложитесь спать, барон Коул. — Ладно! — Тэхён осторожно прилёг с другого края кровати, уставившись на застывший кокон с его мужем внутри. Честно говоря, эта странная, чересчур спокойная реакция Чонгука пугала не на шутку. Он надеялся хоть на какое-то проявление эмоций, но не сухое: «Ложитесь спать, барон Коул». Складывалось такое ощущение, что либо Чонгуку всё равно на всё, что он услышал, что мало вероятно, либо грянет буря, готовая смести всё на своём пути. Не прошло и получаса полной тишины, когда о тихом, спокойном сне и речи не шло, как буря не заставила себя долго ждать. — Я ненавижу тебя, Тэ. Слышишь? — первыми из одеяла показались заплаканные, чёрные, как сама ночь, глаза, а затем в солнечное сплетение прилетел удар кулака, так, что Тэхён от неожиданности сложился пополам. Пока он тщетно пытался вдохнуть, его оседлали сильные ноги, сжимающие так, что почти трескались рёбра. Удары стали сыпаться градом куда придётся, вперемешку с отборными ругательствами и всхлипами. Несмотря на боль, Тэхён облегчённо выдохнул. Пусть бьёт, он заслужил, тем более в этом негодовании отчётливо читалась не только злость, но и другие, более приятные сердцу чувства. — Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! — всё, что можно было понять между нецензурщиной и всхлипами. — Ты придурок, барон Коул. Глупец, псих, трус! Ненавижу, ненавижу тебя! Как ты мог столько лет врать? Всё могло сложиться иначе, если бы не твоя сумасшедшая мамаша. Ненавижу! Когда парень немного выдохся и лупил уже не так яростно, Тэ изловчился и поменял их местами. — Отпусти. Ненавижу тебя! Никогда не прощу! — шипел Гук, пока его пытались сдержать чужие руки, хотя это сопротивление было слишком вялым для таких громких слов. — Ни за что не отпущу, малыш! Ты мой! Ненавидь на здоровье, не прощай на здоровье, я всё равно буду любить тебя и сделаю всё, чтобы ты полюбил меня в ответ. — Тэхён буквально вгрызся в рот, изрыгающий брань, и уже через несколько секунд Чонгук сдался, отвечая с такой же страстью и медленно отпуская себя и свои навязчивые мысли, потому что не сможет полюбить. Потому что уже… Возможно, завтра он пожалеет об этом, но это будет потом. А сейчас… Продолжение следует…