Poison Apple

The attention took her tension away In the company of wolves there is no sympathy We feed on the remains — IAMX (Screams)

Он стоит на вершине горы. Тело облепил мох, из отяжелевшей груди вырываются корни; толкаются в серый камень, пытаясь пробить насквозь. Ломаются о выступы скал, вызывая острую, ядовитую боль. Мир под босыми стопами алым ковром расстилается на тысячи метров. Сону слышит музыку — сквозь заунывную песню скрипок гулкий ритм. Тудум. Тудум. Тудум. Тудум. Замедляется. Сейчас остановится. Это его сердце? Рики перекинул через него ногу, ужом обвил, прижимаясь к старшему, как к давно исчезнувшей матери. На новый футон денег не было ни у кого, так что Сону оставалось смириться с тем, что Нишимура продолжит нарушать его ночной покой. Он делал бы это, даже будь у них тридцать футонов. В детском доме, когда маленького японца только-только представили старшим, он точно так же цеплялся за Кима, каждый раз просыпаясь в его кровати и молча терпя пинки и крики законного обладателя с трудом отвоёванной койки у окна. В первый раз они столкнулись в январе. Впечатались друг в друга на скользкой улице, чуть не снесли пожарный гидрант, скованный тонким слоем инея. Зимы в Окаяме, в общем-то, тёплые. Эта была исключением. Они слиплись в мокрый, снежный комок, и, вопреки здравому смыслу, вместо того, чтоб пытаться подняться, крохотный, десятилетний Рики свернулся снеговиком, застегнув пальцы-пуговицы на шее Сону. — Но-овенький, да? Лежать нельзя, идти в дом, — путающийся в заморской лингвистике Ким попытался отцепить от себя мелкого. Бестолку. Ему бы ещё тогда понять — от Нишимуры избавиться не удастся. Спина японца аритмично подрагивала, из горла лился тихий, на грыни слышимости скулёж. Так плачут псы, потерявшие хозяина. — Ну-ну, не надо. Плакать плохо. Сону нежно коснулся чужих волос. Он не знал, что именно чувствует Рики. Не знал, каково это — терять по-настоящему любимых людей. Но боль, кухонным ножом впивающаяся в лодыжки, боль, раздирающая на части того, кто целым никогда и не был, красная, захлёбывающаяся в рыданиях боль была вечным спутником Кима. Гладя новенького по тёмно-русой, взьерошенной голове, он желал никогда не расставаться с болью. Не отдавать другим. Такой уж он, непримиримый собственник. — Хочу сбежать отсюда. Хочу к маме. Домой, — Ники всё ещё пытался сдерживаться, но горячие слёзы давно измазали ворот чужого пальто. — Сбежим вместе. Найдём твою маму, — утешать других Ким не умел. В приюте его сторонились, как замкнутого иностранца, задирать прекратили после первой же попытки дать отпор, едва не стоившей обидчику зрения. — Не найдём. Она умерла. Мертва. Совсем мертва. Слышишь? Понимаешь?! Тупой гайджин. Не найдём мы никого, — ребёнка трясло. Сону посильнее сжал чужие волосы, оттаскивая от себя, вынуждая встретить спокойствие чайных глаз. —わかるよ. Если маму не найдём, идти искать себя. Плакать плохо. Не плачь, ребёнок, — снежинка упала на нос Сону, и эта маленькая деталь вкупе с комичным акцентом вырвала из Ники истеричный смешок. — Искать себя? Ты в прятки, что ли, поиграть хочешь? — конечно, новенький ничего не понял. Ким почувствовал, как на душе становится легче, а на губах расплывается искренняя улыбка. Впервые за двенадцать лет его жизни. Сону аккуратно выпутался из паутины чужих конечностей. И когда его маленький надоедливый тонсэн успел вырасти? Даже во сне Ники упрямо хмурил брови, всем своим видом выражая решимость — в том, чтобы продолжать выводить из себя старшего любую свободную минуту. А минут из-за неожиданного побега у них было хоть отбавляй. С чем Ким и собирался расправиться. Сидеть на шее у интернет-товарища, любезно пустившего в запылённую обитель, нельзя. Да и с бесконечными снами, горизонт которых залит алым, парень просто сойдёт с ума. Он отбросил чёлку со лба младшего, легко пройдясь по затылку, и поднялся, стараясь не разбудить Чонвона. Нишимуре-то, даже если вальс на нём спляшут, хоть бы хны. Ян обычно вставал в пять утра — слушал центральное японское радио; выпивал чашку красноватой бурды, которую называл чаем; и снова ложился, оправдывая звание самого нелогичного человека в истории. Но не Сону критиковать чужие чудачества. Последние четыре дня он с утра до вечера бродил по забегаловкам, барам, отелям, пытаясь найти работу, но даже те, кто соглашался принять мигранта без документов, давали заднюю, слыша, что и мобильного телефона у неудачника нет, не то что банковской карточки. Безупречный японский не помогал. Комната припорошена унылыми сугробами света, слабо сияет тюль затёртых до дыр штор. Ким потратил около шести часов, чтобы расчистить и отмыть несколько квадратных метров, ставших им новым домом. Естественно, ленивый мелкий даже не подумал помочь, с восторгом убивая монстров на компьютере под раздражённые наставления Чонвона: «Да куда ты курсор направляешь?! Весь рейтинг мне собьёшь». Последний работал репетитором по математике, онлайн, за минимальную ставку в час. Готовил школьников к вступительным экзаменам, и Ники порой с интересом слушал бесстрастные объяснения, пока Сону отмечал в бесплатной газете объявления о поиске сотрудников. Они вообще неплохо поладили, Рики и «Маяк на обрыве». Входная дверь неуклюже скрипнула, и Нишимура приподнялся на локтях: — Хён! — Ким замер на мгновение. — Удачи. Серый уличный воздух толстым, непроницаемым барьером отделил Сону от спрятавшегося в квартире японца.

***

Купив билеты на автобус до Токио, они вышли в Нагое. Страшная расточительность. Ники не сказал ни слова, всё ещё дующийся после ссоры с хёном, но лелеющий в груди победу — Сону не ушёл без него. Выполнил обещание. Пусть его и пришлось заставить. «Маяк на обрыве» жил в этом странном городе — чёрном ядре Японии. Заполненном густой листвой влажных деревьев с потемневшей, выгоревшей корой, синими небоскрёбами, загораживающими собой горы, до которых никому и дела не было. Куда ни ступи, круглосуточные магазины, индусы на велосипедах с проколотыми шинами, толпы уставших, сосредоточенно разрезающих пространство андроидов в офисных костюмах. Между невысокими муравейниками уединённые десткие площадки, пустыри с хрустящей под рваными кедами ржавой землёй. В Нагое жизнь била ключом и вместе с тем будто стояла на месте, повторая раз за разом один и тот же цикл, ритуал. Утренняя свежесть сменялась раскалённым полуднем, слизывающим капли пота с покорно выползших на кормёжку белоснежных воротничков. Мятых до чёртиков. Поэтому настоящих. Киму не хотелось идти домой. Фиолетовая пелена уже давно замазала собой небо. Он примостился на деревянной лавке в незнакомом сквере, окруженном пятиэтажками, увешанными гигантскими плакатами с пугающе отфотошопленными лицами. Очередной окурок исчез под отваливающейся подошвой. Бесполезная карта города с кучей карандашных пометок валялась рядом. — Прикурить не найдётся? — вязкий, словно мёд, баритон над ухом заставил подскочить. — Да-да, секунду, — проявил неожиданную для самого себя вежливость Сону и потянулся за пачкой. На скамейку присел мужчина, которого невозможно было не увидеть. Так его окрестил кореец. Пухлые губы, обхватившие тонкую сигарету, идеальный овал лица, ровная кожа без единой складки. Всё будто кричало: «я здесь, смотри же!». Сону прикусил губу. Его нежные черты с детства притягивали внимание неравнодушных к искусству, но рядом с этим совершенным созданием сам себе он показался неумелой подделкой. Бесценком, не пригодившимся даже на сто-йеновой барахолке. Неприятное чувство. — Ты чей? — заметив ошарашенный взгляд Кима, спросил незнакомец. — В каком смысле «чей»? — странный вопрос заставил напрячься ещё сильнее. — Ну, из какого клуба? — мужчина кивнул на дома вокруг и выпустил на свободу серую тучу, подхваченную резким потоком ветра, коварно накрывшую обескужаренного Сону. Никотин въелся в ноздри. Парень закашлялся. — Ой, прости. — Ни из какого, — недоверчиво пожал плечами Ким. Разговор хотелось прекратить, но вместо этого он зачем-то добавил: — Я ищу работу. — У, считай, что ты нанят. Мерзавка китаец переманил к ним на шоу одного из моих лучших сотрудников, так что у меня была прореха в настрое. Но твои щёчки её залатали, — подмигнув, мужчина впечатал сигарету в ребро лавки и полез в карман за визиткой. Ли Тэмин, управляющий хост-клуба «Пьяный единорог». На обратной стороне красовалась эмблема с дымно потягивающей папиросу рогатой лошадкой. — А на какую именно должность я нанят? — на всякий случай уточнил Сону, неспеша пока посвящать незнакомца в «особые обстоятельства», с которыми ему придётся столкнуться, реши он всерьёз стать работодателем корейца. Ли Тэмин присвистнул: — Никогда не бывал в хост-клубах? Двадцать-то есть? — во рту стало сухо, но Ким выпрямился и серьёзно кивнул. Плевать, что ему всего два месяца как девятнадцать стукнуло. Он за эти девятнадцать прожил куда больше, чем следовало. — Пошли, покажу. Заодно на Усанов посмотришь, у них скоро выступление, — мужчина поднялся, сверившись с наручными часами. Брендовыми. Наверное, фальшивка? Такая же, как Ким Сону. Он расплылся в заученной улыбке: — С удовольствием, господин Ли. Тэмин, напевая, зашагал в сторону ничем не примечательного бетонного цилиндра. Карманы широких брюк оттянуты звенящей в них мелочью, бряцающими брелком ключами, парой зажигалок, пачкой сигарет «на чёрный день». Сону, вытянувшись в струну, шагал нога в ногу с управляющим, решив не дожидаться, пока на нём сыграют арпеджио. Серый прямоугольный блок в чужих шароварах намекал на то, что «прикурить» у Тэмина ещё как было. Ким незаметно погладил свой собственный, изъятый у Ники сразу же по приезде. Ведь дети курить не должны. А добрые дяденьки не должны врать.