Always

***

      Донмину не стыдно признаться, что он представлял эту встречу множество раз.       С того дня, как и без того уже почти нежилая квартира встретила его холодной пустотой, отдающей запахом алкоголя, впитавшегося в разодранные обои, и до этого самого момента. Мама увезла всё, что только могла, в дикой спешке разбрасывая по квартире вещи, которые Хан следующие три дня не решался расставить по местам — всё надеялся, что женщина вернётся.       Сначала он искренне верил, что вот, ещё буквально минута, и мама постучит в дверь, улыбнётся устало и уже привычно пропитым голосом попросит её простить. И, если бы это случилось, Донмин простил бы. Принял с распростëртыми объятиями, точно так же, как когда-то она встречала на пороге едва держащегося на ногах отца.       Но минуты шли, превращаясь в часы и, затем, в сутки, а тишину за дверью нарушали лишь чужие шаги и звон соседских ключей. И очередное «Как дела?», отправленное с номера Донхëна, оставалось без ответа. Донмин не мог признаться в том, как быстро его жизнь катилась в преисподнюю, но и врать Киму, притворяться, что у него всё в порядке, было бессмысленно. Так же бессмысленно, как и существование Хана первые пару месяцев после исчезновения матери.       Со временем, желание Донмина увидеть, как мать падает перед ним на колени, моля принять её обратно, прогрессировало. Его мысли видоизменились, а сердце, готовое простить женщине что угодно, лишь бы не потерять последнего родного человека, ожесточилось. Он больше не был готов прощать её просто потому, что любил, как бы сильно это чувство не давило.       Она сделала ему больно, но внутренний ребëнок Хана топал ногами и лез с кулаками на каждого, кто пытался предложить помощь. Ему не нужно было помогать. Всё, чего он хотел, это вновь почувствовать себя нужным и важным. Хотел видеть в глазах матери сожаление и страх потерять его.       К концу третьего месяца пришло осознание. То самое, которое вернуло Донмина из его несбыточных мечт и фантазий в реальность. Мама даже и не думала о том, чтобы вернуться, а накопленный за квартиру долг плясал на подростковой гордости лезгинку, настойчиво капая на мозг.       Он терялся в количестве собственных подработок, отказывая себе даже в лишнем приëме пищи. Всë, лишь бы нужная сумма накопилась быстрее. Быть связанным с этой квартирой Донмин больше не хотел. Не тогда, когда соседи считали жизненно необходимым провожать его сочувствующим взглядом всякий раз, стоило им пересечься на улице или в подъезде.       Когда последняя часть долга была выплачена, а женщина на пороге так и не появилась, Хан вдруг понял, что ему это, в общем-то, уже и не нужно. Он не хотел слышать извинений, не хотел видеть слёз в её глазах. Больше не хотел даже находиться в этой квартире, в которой всë, вплоть до штукатурки, казалось ему губительно удручающим. Некогда душащие парня мечты встретить маму на пороге канули в лету в тот самый момент, как Донмин перешагнул порог своей новой квартиры. Женщина должна была стать частью его прошлого и исчезнуть вместе с последней её вещью, выкинутой на помойку под рëв музыки в наушниках и безжизненное «прощай».       Номер матери тем же вечером оказался в блоке. Однако, в отличие от номера Кима, написать на него у Хана никогда не возникало желания. Будто в какой-то момент переболело и затянулось, как старая рана. Женщина продолжала сниться, напоминать о себе в повседневных привычках, перенятых парнем именно от неë, но не возвращалась.       А Донмин больше и не ждал. Лишь изредка высматривал в случайных прохожих её черты и ловил микроинфаркт всякий раз, как это происходило. Да, быть может, в порывах истерик, Хан всё ещё продолжал думать о том, что где-то, на этой планете, его мама строит свою личную жизнь, наплевав на него. Что он так и не смог сделать её счастливой, как это, вероятно, делают сейчас другие. Но чувство вины мучило его недолго.       А её так и вовсе никогда не мучило. Кто из них теперь главное зло?       И, как не крути, а Донмин со своей травмой прошёлся по всем стадиям принятия не для того, чтобы в один момент вернуться к истокам. В самую тёмную пору его прошлого, от которой Хан так старательно пытался откреститься.       Однако мама, видимо, думала иначе.

***

      Парень делает глубокий вздох, прежде чем решается посмотреть в глазок. В нëм, сквозь помутневшее за много лет стекло, Донмин может удивительно ясно разглядеть женщину, в очередной раз тянущую к звонку руку. Её тëмные волосы едва достигают плеч, губы обведены ярко-красной помадой, а в ушах висят массивные серьги-кольца, тянущие мочки вниз.       Хан замирает, беззвучно опуская ладонь на дверную ручку, пока сам отходит на шаг назад. Он не хочет узнавать в этой женщине ту, кто когда-то бросила его, но память рисует в голове множество сцен с её участием, вспоминать которые, если честно, Донмин тоже не хочет.       На выглядывающего из кухни Донхëна Хан смотрит таким потерянным взглядом, что младший мгновенно хмурится. Очередной звонок в дверь вынуждает Кима выйти в коридор следом за старшим, что, кажется, не в состоянии даже объяснить своё странное поведение. Пока Донхëн наклоняется к глазку, разглядывая стоящую снаружи гостью, Донмин никак не может решиться убрать ладонь с дверной ручки. Та будто бы срастается с парнем, не отпуская от себя больше ни на шаг.       Ким же вздрагивает, прошибленный насквозь неожиданным осознанием, когда черты лица незнакомки складываются в правильный пазл. Их взгляды пересекаются всего лишь на секунду, встречаясь сквозь линзу, но этого оказывается достаточно, чтобы плечи младшего опустились напряжённо.       — Это… — Донхëн поворачивается к старшему, говоря совсем тихо, на грани шёпота.       Донмин кивает, даже не дослушивая до конца. Видит по глазам напротив, что младший его маму прекрасно узнал, просто не хочет верить в тот факт, что сейчас за дверью стоит именно она. Звонок же продолжает трезвонить, напоминая о том, что незваная гостья твёрдо намерена добиться того, чтобы ей открыли.       Хан хмурится, вдруг осознавая:       — Откуда она знает мой адрес?       Тогда, почти три года назад, когда он съезжал из старой квартиры, он сделал всё, чтобы никто из его прежнего окружения не смог неожиданно напомнить о себе. Даже соседка, милая женщина из квартиры напротив, просившая парня не обрывать все контакты, чтобы она могла хотя бы иногда приходить и помогать ему по хозяйству, осталась в прошлом.       Донмину было восемнадцать и он хотел бы больше никогда не нуждаться в чужой помощи. Торопился стать самостоятельным и абстрагироваться от любого воспоминания о старой квартире. Соседка тогда только посмотрела на него с сожалением, развела руками, мол, ну смотри сам, но решение парня приняла, напоследок впихнув в карман чужой куртки бумажку со своим номером.       «На всякий случай» — с тяжёлым вздохом сказала тогда женщина.       «К чëрту» — с лёгкой душой Донмин выкинул бумажку в первую же встретившуюся на пути урну. И больше они никогда не виделись.       Хан считал, что такой же финал ждёт и их с матерью историю. И, быть может, для него так и было, но призрак из прошлого, каким-то чудом выведавший его новый адрес, сейчас стоял за дверью, угрожая одним лишь своим появлением тому настоящему, которое Донмин всеми силами хотел удержать. И Ким, медленно разжимающий его вцепившиеся в дверную ручку пальцы — то немногое, что Хан ещё может защищать. Единственный человек, ради которого старший в лепëшку расшибëтся, но больше никогда не отпустит.       Но почему же тогда именно младший тяжело вздыхает, прежде чем вкрадчивым голосом говорит:       — Ты не должен открывать, если не хочешь.       Донмин это, в общем-то, и так знает. Однако слова младшего успокаивают, подобно его глазам, цвета крепкого чая, мягко проникают в самое сердце, согревая изнутри. Донхëн тёплый, словно солнце, которого Хану не хватало в жизни раньше. Греет и светит, даже ярче, чем огромная раскалëнная звезда, каждое утро поднимающаяся над горизонтом.       И то, что младший стоит рядом с ним, даже прекрасно зная, насколько Донмин неидеален в своих грехах, заставляет задуматься.       Хан может послушать своего внутреннего обиженного ребенка. Может замкнуться в себе и дождаться, пока измученная отсутствием ответа на свои попытки достучаться женщина уйдёт. Но какой в этом смысл, если она уже вернулась? Если она уже распорола нитки, которыми Донмин отчаянно пытался из старых выкроек сшить нового себя?       — Не хочу, — старший хмыкает, под чужим взглядом расправляя плечи. — Только поможет ли это?       Вопрос риторический. Хан уже знает, что не поможет, но младший только неопределённо пожимает плечами, наклоняя голову вбок. Должно быть, боится разочаровать Донмина своим ответом, однако лицо его говорит громче слов.       — Я могу уйти, если это поможет, — предлагает Донхëн.       Старший в ответ только хмурится, отрицательно качая головой.       — Не нужно, — говорит Хан, пряча за сдержанным выражением лица искренний страх. — Если кто и должен будет уйти отсюда сегодня, то точно не ты.       За следующим громким звонком разносится звук щелчка дверного замка. Донмин встречает на пороге квартиры своё прошлое.

***

      — Ты думаешь, это весело? — недовольный голос разносится над головой Пака.       Сонхо невольно закатывает глаза, когда ладони Санхëка с громким шлепком опускаются на стол, заставляя руку старшего, сжимающую в пальцах гелиевую ручку, подскочить. Всего одно движение, а на листе, почти целиком исписанном идеальным почерком, остаётся уродливая клякса.       Немая пауза. Пак смотрит на чёрный след, от которого уже никак не избавиться, и его кровяное давление в моменте повышается, заставляя лицо покраснеть от смеси злости и разочарования. Что ж, кажется, преподаватель не дождëтся от него завтра домашнего задания, ведь второй раз писать этот ебучий психологический анализ Сонхо просто не возьмётся.       — Понятия не имею, о чём ты, — старший действительно пытается говорить серьëзно, однако от раздражения даже его голос трясëтся, пока взгляд резко взлетает по направлению к Санхëку. — Но мне сейчас, блять, вообще не до веселья.       Ли на такой ответ только усмехается криво, резким движением швыряя на стол кусок ткани. Его голос опускается до немыслимо низких для Санхëка тонов, когда младший, ещё более раздражённый бездействием Пака, складывает руки на груди.       Сонхо же хмурится, оглядывая кусок ткани, так удачно приземлившийся прямо у его глаз. На первый взгляд, это обычная скомканная футболка. Наверняка, очередная из тех, что младший забыл закинуть в корзину для грязной одежды после тренировки. Пак фыркает, цепляя помятую ткань мизинцем, и снова поднимает глаза на Ли, откидывая комок на другой край стола.       — И что это? — спрашивает Сонхо наигранно спокойно, однако абсурд ситуации начинает выводить его из себя.       — А ты хочешь сказать, что не знаешь? — Санхëк дёргается нервно, будто старший одним только вопросом даëт ему пощечину. — Ну так посмотри тогда получше, может, поймëшь.       И Пак вдруг чувствует себя первоклассником, который не может решить легчайшую задачу. Ли же, словно злая мама, которая знает правильный ответ, но никогда его не скажет, насилуя наводящими вопросами до тех пор, пока голова не заболит.       В детстве Сонхо боялся разочарованного взгляда родительницы, что каждый раз больно впивался в него, стоило только не так решить пример, или не понимать, как посчитать нужное значение в задачи. Однако сейчас вопросы младшего заставляют его только недовольно фыркнуть.       — Всё, что я могу предположить, глядя на это, — Пак кивает в сторону ткани, складывая руки на груди, и отодвигается от стола, закидывая ногу на ногу. — Это то, что ты опять забыл, где у нас стоит корзина для грязных вещей. Не пойму только, я в чëм в этой ситуации виноват. Как-то не так сижу, что тебе уже лишь бы просто до чего-нибудь доебаться?       — То есть, это мне лишь бы доебаться? Ты издеваешься что ли? — Санхëк вздыхает шумно, будто бомба замедленного действия готовится в любой момент взорваться, превратив кухню в руины. Старшему даже кажется, что пол под его стулом пульсирует, предупреждая о надвигающейся опасности. Ли только кажется милым, но в гневе, он может быть по-настоящему страшным. — Я понятия не имею, какая бешенная собака тебя в жопу укусила, что ты меньше, чем за неделю, умудрился мне плешь проесть. Мне уже кажется, что тебя даже мое дыхание в соседней комнате из себя выводит за пару секунд. И если до этого тебя не устраивал Ынсок, то теперь, когда даже он съебался, я не могу предположить, что ещё может тебя так сильно бесить.       Ли тараторит так быстро, что старший в какой-то момент не удерживается от желания ударить по столу кулаком, лишь бы тот остановился. И это срабатывает, однако ненадолго, потому что за звуком хлопка пусть и следует тишина, но она такая звенящая, что Пак только больше путается.       — Причем здесь вообще Ынсок? — чужое имя Сонхо почти выплёвывает, не желая больше его произносить. — Я понимаю, что ты готов его в каждую нашу ссору вплетать, но, при всем уважении, тебе не кажется странным заявляться ко мне с грязной футболкой и наезжать буквально на ровном месте?       — Да потому что это не просто грязная футболка, и я понятия не имею, почему ты просто не можешь признаться, что перегнул палку, — Ли, кажется, вся эта ситуация бесит ничуть не меньше, чем Пака. Он хватается за скомканную ткань двумя руками, прежде чем показательно разворачивает одежду, поднимая её над столом.       И Сонхо уже готовится закатить глаза, когда замечает на ткани слишком уж знакомый принт. Футболку именно с таким рисунком футболист подарил младшему около месяца назад, с широкой улыбкой заявив: «теперь на тренировки ты всегда сможешь брать с собой часть меня». И Ли так понравился самодельный принт, что парень готов был таскать её 24/7, не уставая.       Однако, стоит только складкам на ткани выпрямиться, как Сонхо понимает, что у Санхëка, кажется, больше не будет возможности ходить в этой футболке даже в пределах квартиры. Рисунок, изображённый в самом центре, сначала кажется Паку будто бы чем-то испачканным, однако, чем дольше старший смотрит, тем яснее понимает, что тëмные пятна, местами покрывающие принт, ничто иное, как следы, оставшиеся от воздействия огнëм.       Сонхо удивлëнно моргает, прежде чем снова смотрит на младшего.       — И что с ней случилось? — ему действительно интересно, ведь, даже при всей ненависти к тому, кто подарил эту футболку Ли, Пак придерживался мнения, что одежда не заслуживала такого отношения. К тому же, парень все еще понятия не имел, как ко всей этой ситуации относится он. — Ты начал курить и случайно потушил окурок об одежду?       — Очень смешно, — скептически фыркает Санхëк, откидывая футболку на спинку стула. — Хочешь сказать, будто ты не в курсе, что с ней случилось?       — Я, если ты не заметил, будущий психолог, а не экстрасенс. То, что происходит с твоими вещами — не моя ответственность, пусть даже я иногда, по доброте душевной, и стираю нашу одежду вместе.       — Ты посмотри на него, какой добряк, — Сонхо правда старается язвительный тон младшего игнорировать, чтобы не сказать лишнего. Между ними и так уже километровая пропасть, которая с каждым разговором только увеличивается. — А портить чужие вещи ты тоже по доброте душевной начал?       И, кажется, тут до Пака начинает доходить суть претензии Ли, да и, в принципе, всего происходящего. Он снова косится на испорченную футболку, прежде чем хмурится, отрицательно качая головой.       — Ты меня, конечно, извини, — начинает говорить Сонхо. — Но я к вещи, которую футболист своими руками трогал, даже прикасаться бы не стал, не то, чтобы такую порнографию делать. С какого перепугу мне может понадобиться твою одежду портить, если этот несчастный кусок ткани и так сам по себе бы дырками покрылся скоро? Ты же её с собой едва ли не в туалет таскаешь.       И Пак не уверен, но ему кажется, что морщины злости на лице младшего ненадолго разглаживаются, когда он дослушивает его аргументы до конца.       Санхëк замолкает, тяжело дыша, и будто бы как-то слишком быстро сдаëтся, для человека, ещё несколько минут назад готового за эту чëртову футболку испепелить любого, кто встанет на пути. Его руки тянутся к стулу, отодвигая тот подальше от стола, и парень с громким вздохом падает на него, устало обрушиваясь на спинку. Сонхо видит, как, вместе со злостью, из тела танцора исчезает последняя энергия.       «Странно это» — думает старший, наблюдая за тем, как медленно поднимает и опускается чужая грудь, напоминая о том, что перед парнем сидит живой человек, а не киборг. Санхëк, конечно, не извиняется, что так резко ворвался с обвинениями, но и не продолжает гнуть свою линию. Сонхо только тихо хмыкает, отвлекаясь на своё испорченное задание.       Ему непонятно, как младший может так легко верить его словам после тех разногласий, которые возникли между ними ранее. Ли никогда так легко не поступался собственными принципами, оттого его резкое смирение кажется Паку ещё более странным.       — И всё-таки, почему тебе так не нравился Ынсок…? — тихо спрашивает Санхëк, не открывая даже глаз, чтобы взглянуть на старшего. Как же он устал…       Почему? Пак не знает ответа на этот вопрос, оттого тишина затягивается.       Подарок Ынсока маячит перед глазами, раздражая. Сонхо отворачивается, принимаясь переписывать анализ заново, под умеренное сопение смирившегося с тем, что ответа он не получит, младшего.       «Быть может, потому, что мне нравишься ты?» — подсказывает сердце, однако Пак его в очередной раз игнорирует. Ему самому, кажется, психологический осмотр не помешал бы, а то вон, уже и чужие голоса в голове появляются.       Следующим утром он видит, как Ли выкидывает в мусорку многострадальную футболку.

***

      Давайте будем честными, Донмин пытался. Правда пытался придать своему лицу хотя бы какой-то оттенок радости, но когда мать с порога обрушилась на него с объятиями, принимаясь стирать невидимые слезы с уголков глаз, парень уже тогда понял, что ничем хорошим эта встреча не закончится.       Было, конечно, нечто приятное в том, чтобы наблюдать за её попытками, зная заранее, что из этой квартиры она никогда уже не сможет уйти под пресловутое «ещё увидимся». И даже её немного криво нарисованные яркой помадой губы, растягивающиеся в улыбку, лишь отдалённо напоминающую радость от встречи с сыном спустя многие годы, Донмина не задевают.       Женщина жмëтся к парню изо всех сил, словно тех трёх лет, что она отсутствовала, никогда и не было, а Хан может только терпеливо ждать, пока она отлипнет от него, поглядывая через плечо на в открытую закатывающего глаза Донхëна.       — Ну привет, сынок, — срывается с губ матери будто бы издевательски. Донмин кривится в ответ на это выдавленное излишне милым голосом обращение, и отходит от женщины на шаг, становясь ближе к младшему.       Быть сейчас в зоне его досягаемости — единственный для Хана способ оставаться в области хотя бы какого-то комфорта.       — Зачем ты пришла? — Донмин знает, что вопрос звучит не совсем вежливо, однако тратить время на то, чтобы его перефразировать, не хочет.       — А что, я помешала? — женщина грубый тон намеренно игнорирует, продолжая улыбаться всё в той же хитрой манере. Пытается, наверное, сыграть дурочку, не умеющую понимать по чужой интонации, что ей в этой квартире не рады. Взгляд её тем временем медленно перемещается от сына к Киму, которого Донмин, чувствуя от матери некую угрозу, торопится спрятать за своей спиной. — А этот молодой человек… Донхëн, верно? Приятно видеть, что вы, ребята, до сих пор общаетесь.       Слова матери звучат настолько неискренне, что Хан прямо в эту самую секунду задумывается о том, чтобы выставить её за дверь. Даже рот раскрывает, но Ким опережает, удивительно спокойным голосом спрашивая снова:       — Так зачем Вы пришли?       Женщина хмыкает, кивая на подарочные пакеты, которые сжимает в руках.       — Просто захотелось зайти к сыну в гости, — как ни в чем не бывало пожимает плечами мать старшего. Женщина вышагивает из своей обуви с таким пафосом, будто это её квартира, и проходит мимо обоих парней, с любопытством заглядывая на кухню.       У Донмина от такой наглости едва ли глаз не дëргается.       — Выпьем чаю? Нам есть, что обсудить, верно? — продолжает говорить женщина, занимая первый попавший под руку свободный стул, и по-хозяйски закидывает ногу на ногу, отодвигая в сторону рисунок младшего.       — Не думаю, что нам есть, о чём говорить, — честно отвечает Хан, следуя за женщиной, и её улыбка всего лишь на секунду скатывается с лица, принимая уродливую, кривую форму.       — Почему же?       — Потому что тебя не было три года, — Донмин разводит руками, пока Ким останавливается у дверного проёма, прижимаясь к нему плечом. — Как ты узнала, где я живу?       Женщина хмыкает, удивлëнно уставляясь на сына. Хан не понимает от слова «совсем», притворяется ли она, что не видит проблемы в количестве прошедших лет, или действительно искренне верит, что может вот так просто взять и заявиться в квартиру, где про неё давно уже пытаются забыть.       — Это сейчас действительно важно? Мы ведь так давно не виделись…       — Да, действительно важно, — Донмин не поддаётся на уловки женщины.       Она с самого детства, каждый раз, когда маленький Хан пытался задать ей какой-то неудобный вопрос, начинала уводить диалог в сторону, давить на жалость.       Надоело.       — Просто хочу сказать, что любой способ, которым бы ты не вычислила мой новый адрес, можно отнести к сталкингу, — Донмин задумчиво чешет подбородок. — А это, если мне не изменяет память, тянет на три года в тюрьме и тридцать миллионов вон в качестве штрафа.       И пусть женщина смеётся, явно не воспринимая слова парня всерьёз, Хан всё равно чувствует, как она напрягается в одно мгновенье. Её до этого важно расправленные плечи слегка сжимаются, стоит Донхëну довольно фыркнуть со своего места.       — Я не считаю, что обычное желание матери увидеть своего ребёнка можно отнести к сталкингу, — парирует женщина. — К тому же, информация о твоëм новом адресе жительства находится в общем доступе. Университету, в котором ты учишься, оказалось достаточно всего лишь одного звонка, в отличие от твоего друга, — Ким щурится, стоит матери старшего взглянуть на него из-под бровей.       — И, тем не менее, Вы здесь, — младший пожимает плечами. — Значит, не было такой уж срочной необходимости обрывать мой номер телефона каждые десять минут.       — Верно, я здесь, — кивает женщина, вновь поворачиваясь к Хану. — Впервые за три года я снова могу встретиться с тобой, сынок… Я так по тебе скучала.       На этом моменте Донмину хочется искренне захохотать, однако изо рта рвётся лишь глупая усмешка, которую парень и не думает скрывать.       — Скучала? — Хан пробует это слово на вкус, с сарказмом приподнимая брови. — Интересно, а по чему именно ты скучала? Не по тому ли, как удобно мной было пользоваться? Не по тому ли, что я по каждой твоей просьбе был готов сорваться и сделать что угодно? Не по тому ли, как легко мной было манипулировать? Подросток, ребëнок пьяницы, потерявший отца в четырнадцать и вынужденный корячиться на взрослой работе, чтобы обеспечивать свою мать… Не по тому ли ты скучала, что имела надо мной огромную власть, даже не выходя из запоев?       И напоминание об общем тёмном прошлом, которое Хану и этой женщине приходится делить пополам, словно ударяет по матери. Донхëн замечает, как её улыбка мрачнеет, превращаясь в оскал.       Она больше не смотрит на сына этим наигранно милым взглядом.       — Я делала для тебя всё, что могла, — госпожа Хан выпрямляется в спине, гордо поднимая подбородок. — Обеспечивала тебя и твоего отца на протяжении всей нашей семейной жизни, не прося ничего взамен. А ты считаешь, что смеешь попрекать меня периодом, когда мне было тяжело? Думаешь, что имеешь право?       — Имею, — твердо отзывается Донмин. — В свободной стране живём. Мне было четырнадцать, когда ты запила, и едва стало восемнадцать, когда ты просто испарилась, оставив на меня квартиру с долгами и кучу любопытных соседей, считающими, что мне жизненно необходимо было услышать их очередное мнение о нашей семье и моих генах. И ты правда считаешь, что можешь говорить, будто дала мне все, что могла?       Вот тут то из женщины и начинает вылазить еë настоящая суть. Глаза её будто темнеют, впиваясь в лицо сына с гримасой почти вселенской ненависти, однако Донмин и не думает сдаваться.       — Я обеспечивала тебя, — напоминает госпожа Хан. — Ты ходил в школу…       — Как и все остальные.       — Занимался в секции, которая тебе нравилась…       — Бесплатной.       — Я даже купила тебе бутсы, о которых ты мечтал…       — На деньги, которые мне подарили на день рождения, — Донмин закатывает глаза, вспоминая, будто это было вчера, как он радовался подарку, пока не заметил, что его копилка опустела. И то, с какой гордостью мать рассказывает о тех чëртовых бутсах, выводит Хана из себя. — Обеспечивать меня было твоей прямой обязанностью, а не гребаной привилегией, за которую я должен боготворить тебя даже после того, как ты исчезла из моей жизни на целых три года.       — У многих детей нет даже этого, — женщина хмыкает. — Ты должен быть благодарен.       — Я ничего тебе не должен, — Донхëн вздрагивает, когда голос Хана опускается ниже привычного.       — Но я — твоя мать.       — У меня нет матери, — твердо заключает парень, уверенно парируя каждую попытку женщины заставить его почувствовать стыд. — Моя мать исчезла три года назад, когда была мне очень нужна. Сказала, что устала и больше не может так жить, и составила меня совсем одного, выбросив во взрослую жизнь, как ненужного бездомного котёнка. А теперь, ты действительно считаешь, что можешь вернуться и сделать вид, будто ничего не было? Будто не ты строила новую жизнь, пока я всеми силами пытался не потеряться в старой?       Тяжело.       Донхëн понимает, как на самом деле ощущается это слово, когда взгляд женщины опускается, будто примагниченный к столу, а из глаз падает первая солёная капля.       Она плачет, но Донмин не верит ни одной её эмоции даже тогда, когда мать поднимает на него глаза, полные влаги.       Она ничего не знает про то, как тяжело пришлось её сыну в прошлом. Она не видела глубокие раны от ногтей на ладонях, оставленные в порыве очередной истерики. Не видела, как Хана ломало от недостатка сна и пищи. Не видела, как Донмин топил собственные слёзы в подушке, а потом был вынужден брать себя в руки и становиться прежним собой. Тем самым собой, для которого слëзы были выражением непростительной слабости.       — Чтобы узнать мой адрес, тебе пришлось дозвониться до моего университета, — парень хмыкает. С учебным учреждением ему ещё только предстоит разобраться. — Ты первая вычеркнула меня из своей жизни, а теперь решила, что достаточно заявиться ко мне домой, улыбаясь и причитая о материнской тоске? Но ты совсем ничего обо мне не знаешь. Сейчас ты — всего лишь незнакомая мне женщина, обманом оказавшаяся на пороге моей квартиры, и если ты думаешь, что я пошутил про сталкинг, то это совсем не так.       И Ким понимает по одному лишь взгляду старшего, что тот и правда не шутит.       — Уходи, — добивает Донмин, крепко сжимая челюсть. — И больше никогда не появляйся на пороге этой квартиры снова. Я предупредил.       Донхëна дрожь берёт, когда он вспоминает, что два человека перед ним — родственники. Самые близкие люди друг для друга, со временем ставшие более чужими, чем два незнакомца в автобусе.       И Ким может только восхищаться тем, как стойко Хан придерживается своей изначальной позиции, ни на секунду не давая младшему усомниться в искренности его слов.       Этот парень действительно не хочет иметь ничего общего с этой женщиной, которую когда-то считал единственным человеком, готовым о нём заботиться. И это так грустно, что Донхëн не может пошевелиться даже тогда, когда мать старшего, под пристальным взглядом сына проходит мимо него, направляясь к двери.       — Забери хотя бы подарок.       Донмин на подарочный пакет в чужой руке даже и не смотрит, предпочитая глядеть в глаза матери.       Она похорошела. От той мамы, которую Хан видел в последний раз три года назад, в стоящей перед ним красивой женщине совсем ничего не осталось.       Она совсем другая. Она для него теперь все равно, что простая прохожая, с которой ему было суждено встретиться всего на мгновенье.       — Мне больше ничего от тебя не нужно, — Донмин сглатывает, отказываясь принимать пакет из чужих рук. — Решим здесь и сейчас: мы с тобой всего лишь два человека, которых ничего, кроме кровного родства, больше не связывает. Я рад, что ты можешь позволить себе купить для меня подарок, но я хотел бы, чтобы ты осталась в моем прошлом, а я — в твоём. А для этого, увы, нам стоит свести встречи к нулю. Прости меня, если обидел.       Когда Хан тянется, по-джентльменски открывая для матери дверь, во взгляде женщины, наконец, появляется осознание. Осознание, что от неё только что избавились, как от ненужного старого мусора, захламляющего комнату.       Она вышагивает молча и уходит, не оборачиваясь ни на мгновенье. Звук закрывающейся входной двери ознаменовывает полное освобождение Донмина от прошлого, до этого дня тянущее Хана на дно. И то, с каким облегчением старший выдыхает, заставляет младшего убедиться, что это решение — правильное.       — Донхëн.       — Да?       — Скажи что-нибудь хорошее.       Кажется, знаменитый «бумеранг», наконец, работает, как должен.

***

      — Ты ведь понимаешь, что это вряд ли сработает? — Джэхëн хмурится, отвлекаясь от конспекта лекций, чтобы взглянуть на Донмина из-под сведённых к переносице бровей.       — Понимаю, — кивает Хан, пожимая плечами. — Но что еще я могу сделать? Просто ждать, пока этот мужик продолжает переходить все рамки приличия, я не собираюсь.       За последние сутки Донмин столько раз думал о том, что собирается сделать, взвешивал все «за» и «против», гоняясь за верным движением по кругу, что в какой-то момент просто устал сомневаться.       С преподавателем Мином, продолжающим странно вести себя с Донхëном, нужно было что-то делать — факт, который Хан держал в своей голове уже достаточно долго, боясь сделать неверное движение.       — Послушай, я понимаю, что ты волнуешься за Донхëна, — взгляд и тон голоса Мëна смягчаются, когда он замечает, как разглаживаются черты лица младшего, стоит только ему упомянуть Кима. — Но ты не в том положении, чтобы что-то требовать, не находишь?       — Я и не собираюсь ничего требовать, хён, — Хан опирается на подоконник, заглядывая в записи старшего. — Всё, что от меня требуется, это показать что нужно и кому нужно.       — И что именно ты собираешься показывать? — лидер скептически фыркает. — Такое ведь уже было. На этого преподавателя жаловалось достаточное количество девушек, чтобы можно было уволить его к чёртовой матери. Однако, как ты сам видишь, он ещё здесь, и никто не смеет даже напоминать о том, что было.       — То, что никто не смеет, не значит, что и я не осмелюсь, — Хан решительно сжимает в ладони телефон. — Дело даже не в том, что этот старый извращенец в любой момент может сделать что-то с моим парнем, а в том, что он уже был замечен за подобным, и не понëс никакого наказания. Разве так должны работать законы?       Старший внимательно прислушивается к словам друга, прежде чем смиренно вздыхает, сдаваясь. Да и, в чем, собственно, младший не прав?       — Ну хорошо, — Мëн кивает. — Но ты можешь объяснить мне, что именно ты собираешься показывать «кому нужно»?       Донмин молча тычет пальцами по телефону, снимая блокировку с экрана. Когда Джэхëн наклоняется, пристально вглядываясь в фотографию, Хан даёт ему всего десять секунд, прежде чем, под озадаченным взглядом старшего, убирает гаджет в карман.       — Откуда у тебя это? — спрашивает лидер, окончательно откладывая тетрадку в сторону. Смотрит на хитро улыбающегося одними глазами Донмина, и уже понимает, что тот задумал что-то очень серьёзное.       — Оттуда же, откуда и прошлая.       — Опять Кюбин?       — Ага.       — Не боишься, что снова с футболистами связываешься?       — Вероятность узнать когда-то, что этот извращенец сделал что-то с моим парнем, меня пугает гораздо больше, чем Кюбин, — Хан пожимает плечами, и Джэхëн делает то же самое, соглашаясь с младшим без слов. — Но, есть еще кое-что, о чём я хочу тебя попросить.       И Мëн фыркает, абсолютно готовый в тому, что не может этот разговор вот так просто для него закончиться.       — Я так и знал, что будет какое-то «но», — старший не злится даже, готовый к чему угодно, кроме голодовки и убийства. — Что именно от меня нужно?       Донмин же принимается рассказывать, в очередной раз убеждаясь, что ему невероятно повезло с друзьями.