Always

***

      Донхëн к незнакомому женскому голосу прислушивается почти не дыша. Даже сторонние звуки вмиг стихают, образуя вокруг Кима плотный, ощутимый вакуум, перекрывающий доступ к кислороду.       Донмин хмурится, когда пальцы второй руки младшего, до этого свободно путающиеся в его волосах, останавливаются. Сверху доносится напряжëнный, тревожный вздох, который старший просто не может пропустить мимо ушей, а следом и непривычно тихий вопрос Кима, явно адресованный тому, кто находится сейчас по другую сторону телефонной трубки.       — Что Вам нужно? — несмотря на потерянный вид, уже знакомый холодный тон, который использует младший, пускает по рукам Хана табун мурашек, заставляющих волосы на них подняться.       Так Донхëн разговаривал с ним лишь единожды — на той самой злополучной университетской лестнице, когда старший попросил забыть о том, что произошло в доме Джэхëна. И если тогда реакция младшего была Донмину понятна, то сейчас чужие сводящиеся к переносице брови лишь сильнее вводят в ступор, заставляя Хана в миг откровенно заволноваться.       — Извините, я ничем не могу Вам помочь.       На лице Донхëна нет ни капли сожаления, когда он отводит телефон в сторону, сбрасывая вызов. Однако его взгляд задерживается на экране даже после того, как звонок прекращается, а Хан поднимается с его колен, принимая сидячее положение, и двигается почти впритык, заглядывая в чужой телефон с неприкрытым любопытством.       С дисплея на Донмина глядит фотография младшего и его домашнего питомца — золотистого ретривера, с типичной для Великобритании кличкой «Чарли». Только вот Ким, кажется, смотрит мимо своего светлошëрстного любимца, пусть даже глаза его и направлены чётко в телефон.       Старший хмыкает, медленно протягивая руку к гаджету. Донхëн не говорит ни слова, когда пальцы Хана сжимаются вокруг его телефона, нажимая на кнопку блокировки. Экран гаснет, но Ким замечает это с опозданием, будто в замедленной съëмке. Когда он переводит на Донмина потерянный взгляд, тот может спросить только:       — Всё нормально? Кто это был?       Глубокий вздох.       — Кажется, — младший сглатывает, выдвигая несмелое предположение. — Твоя мама…?

***

      Три секунды.       На первой Донхëн сквозь приоткрытые веки видит, как длинная, обрамлëнная со всех сторон выпирающими венами рука Донмина тянется к замку. Доносится чёткий щелчок.       На второй Хан поворачивается в сторону младшего, пока его грудь тяжело вздымается. Ким успевает сделать всего лишь один маленький шаг назад, внутрь коридора, путаясь в собственных ногах, прежде чем старший шумно втягивает через нос воздух.       На третьей Донмин шагает следом, с полным безразличием расталкивая по пути в разные стороны мешающую обувь. Донхëн вздëргивает подбородок, хватаясь руками за предплечья Хана сразу же, как тот оказывается достаточно близко, и тихо, заглядывая в чужие глаза, зовет по имени.       — Донмин…?       — Постой так немного.       Ким закрывает глаза, когда чувствует, как пальцы старшего хватаются за его талию, путаясь где-то в слоях одежды. Хан жмëтся ближе до соприкосновения лбами, и выдыхает горячий воздух прямо в лицо Донхëну, смеясь сквозь плотно сжатые губы, когда младший скользит руками вверх, цепляясь ими за ворот футболки Донмина.       — Что смешного? — фыркает Ким, легонько ударяя по груди старшего.       — Ничего, — уголки губ Хана приподнимаются, складываясь в едва заметную улыбку. — Просто ты, оказывается, такая неженка.       — Прости…? — возмущенно переспрашивает младший, отодвигаясь от Донмина настолько, насколько ему позволяет хватка на талии. Брови Донхëна приподнимаются, одним лишь своим видом говоря «ты, по-моему, перепутал». — Если я неженка, то ты Джонни Депп в молодости.       Старший хмыкает задумчиво, прежде чем тянет Кима за собой. Обратно к двери, где прямо у выхода висит единственное в квартире зеркало. Когда они останавливаются напротив стеклянной поверхности, младший беззлобно закатывает глаза, наблюдая за тем, как Хан наклоняется к зеркалу ближе, всматриваясь в своё отражение.       Сначала с одной стороны, потом с другой. Когда Донмин поворачивается к Донхëну снова, с улыбкой во все тридцать два, его довольное лицо так и кричит «какой же я красавчик».       — А что не так? По-моему, очень даже похож, — старший пожимает плечами.       — О, правда? — Ким щурится, показательно всматриваясь в лицо напротив, прежде чем хмыкает, кивая. — Действительно, похож. Ну ты извини тогда, мне американцы не очень нравятся. Да и общаться с ними неудобно, сам понимаешь, у меня с английским туго немного, — младший неловко смеётся, аккуратно выпутываясь из чужих рук. — Да и Джонни Депп уже не такой красавчик, как в молодости. А вдруг ты постареешь, и станешь выглядеть как он? На перспективу смотреть надо, чтобы не разочароваться.       Донмин ловит изворотливого Кима за руку в последний момент, когда тот, пользуясь замешательством старшего неожиданной болтовней, уже собирается уйти.       Только вот младший совсем не выглядит разочарованным. Наоборот, когда Хан двигается вперёд, возвращая свои руки на уже привычное для них место на талии Донхëна, и прижимается к губам, прерывая поток льющихся изо рта парня слов, тот только удовлетворëнно хмыкает, закидывая руки на чужие плечи.       Непонятно ещё, кто из них на самом деле неженка. Донмин вообще целуется каждый раз, как будто в последний. Отрывается на секунду только для того, чтобы фыркнуть младшему «не дразни меня», а потом целует снова, перехватывая одной рукой обе ладони Кима у своего лица.       Донхëн под чужим напором медленно, но всё же пятится до первой стены, встающей на пути. Недовольство от невозможности использовать руки с лихвой перекрывается тем, как аккуратно Хан придерживает его затылок, не давая удариться о поверхность головой.       Однако за одним разочарованием тут же следует второе — с комода, стоящего рядом с вешалкой, доносится рингтон телефонного звонка. Донмин звук упорно игнорирует, не считая повод звонящего, кто бы им не оказался, достаточно важным, чтобы отвлекаться от младшего прямо сейчас.       Ким и сам, если честно, едва не вздыхает облегчённо, когда звук прерывается. Если это Джэхëн, то, вероятно, после этого раза они оба получат от старшего серьезный выговор, но едва ли у младшего есть время думать об этом.       Когда телефон звонит во второй раз, игнорировать его становится тяжелее. От очередного поцелуя Донхëн уворачивается скрепя сердце, и кивает в сторону комода, пока старший разочарованно вздыхает, следуя взглядом туда, куда указывает Ким.       — Ты не можешь просто наплевать, да? — спрашивает Донмин, уже зная каким будет ответ. Младший, в отличие от него, никогда не подавал надежд стать таким же выдающимся похуистом.       — Если звонят не один раз, значит, действительно хотят дозвониться, — с умным видом отвечает Донхëн. Взгляд его смягчается только тогда, когда Хан неохотно отпускает его руки, даже в этой ситуации успевая оставить на пальцах быстрый чмок. Звук непрерывно галдящего рингтона продолжает раздражать уши.       — Мой оператор связи тоже очень часто хочет до меня дозвониться, но это же не значит, что я горю желанием проходить их идиотские телефонные опросы, — бубнит Хан себе под нос, будто нарочито медленно шагая к комоду.       На экране телефона высвечивается уже хорошо знакомый Донмину номер. Донхëн откидывается на стену, складывая руки на груди, пока старший косится в сторону выбегающей из комнаты кошки. Клауд мяукает, ласкаясь к ноге младшего, и только тогда Хан начинает догадываться.       — Сегодня воскресенье?       Ким кивает, пока Донмин переводит взгляд на кошку.       — Похоже, тебе пора домой, пушистая.

***

      — Сынок.       Хан хмурится, когда до него доносится голос матери, звучанием ничем не отличающийся от прошлых дней.       Запах перегара ударяет в нос сразу же, как Донмин подходит к двери на кухню, а мужской смех заставляет неприязненно сомкнуть челюсть. Парень толкает едва держащийся на петлях кусок дерева ладонью, и тот со скрипом двигается, позволяя Хану увидеть уже знакомую, неприятную картину.       Женщина, с трудом оборачивающаяся на сына через плечо, расплывается в пьяной улыбке, пока её собутыльник, громко шипя, пытается налить очередную стопку соджу. Напиток ожидаемо льётся мимо краёв, и Донмин отводит взгляд, прикусывая язык, чтобы подавить в себе агрессивную эмоцию.       Этот мужик напьëтся и уйдет домой, если доползёт до входной двери, а Хану придётся убираться на столе и выносить бутылки. Хорошо ещё, что происходит это обычно ночью, когда никто из соседей не может ненароком увидеть, как парень таскает мусорные мешки, полные стеклянных ёмкостей к бакам на улице. Мусоропроводом Донмин давно уже не пользуется — слишком уж шумно стекло разбивается, долетая до первого этажа.       — Даже и не поздороваешься что ли? — мужчина разводит руками в стороны, когда Хан, игнорируя попойку, проходит к ящику с лапшой быстрого приготовления. С трудом налитая стопка от неаккуратного удара локтем летит на пол, разбиваясь. — Ах ты ж блять…!       Донмин оборачивается на пьяное сборище всего на секунду, оценивая масштаб происшествия, и снова отводит взгляд.       Разговаривать с этим пропитым алкашом нет никакого желания, а остатки терпения парня исчезают буквально на глазах, стоит тому ударить по испачканной скатерти на столе.       — Тебя не научили, как нужно общаться со взрослыми, щенок? — рычит мужчина почти утробно, обращаясь к парню, что продолжает игнорировать его присутствие.       Хан мысленно считает до трёх. Всего какие-то три секунды — и у него больше не будет необходимости находиться в этой отвратительной компании.       Донмин чуть не обливает собственные пальцы кипятком из чайника, пока заваривает лапшу. Его едва заметно трясет от напряжения, повисающего в воздухе после громкой мужской претензии, а подростковые, только начинающие крепнуть плечи дëргаются, стоит услышать неуважительное обращение. Поставить этого человека на место хочется так сильно, что аж руки чешутся. Хан не срывается лишь из-за остатков уважения к матери.       — Смотри мне в глаза, когда я с тобой разговариваю, — продолжает грозиться мужчина. Донмин боится, что если послушается, то вместо зрительного контакта харкнëт гостю в лицо. Слишком велико желание.       — И правда, сынок, к чему такая упëртость, — искаженный конской дозой алкоголя женский голос кажется парню едва знакомым. Ласковое прозвище, звучащее в окружающей Хана со всех сторон грязи, ощущается до сухости во рту неправильно.       Так быть не должно.       Его мать не должна находиться сейчас на этой засранной кухне. Не должна пить стопку за стопкой, забывая даже закусывать. Не должна улыбаться этому отвратительному мужчине, сидящему рядом и приказывающему Донмину, как ему стоит общаться со старшими, а как нет.       Его мама ведь была рождена не для этого. Раскиданные по углам пустые бутылки и зловонный запах — совсем не то амплуа, в котором Хан хотел бы видеть эту некогда красивую, ухоженную женщину. Но где она? Донмин оборачивается на неё лишь на секунду, надеясь увидеть в искаженном алкоголем лице прежнюю маму, однако чуда не происходит. Никогда не происходило. Пора бы уже смириться.       Нагретая кипятком пластмассовая упаковка из-под лапши неприятно жжёт кожу на ладонях. Хан вышагивает за порог под последнее недовольное «вот ведь мелкий говнюк», и торопливо ретируется в свою комнату, закрываясь изнутри на замок.       А дальше по старой схеме: телефон, наушники, и контакт, подписанный коротким, но уже таким привычным «Донхëн». В истории звонков Донмина давно уже не появляется других имён, точно так же, как и в хановой голове.       Голос Кима, будто мгновенно действующее успокоительное. Стоит только услышать весëлое «йа, Хан Донмин» на другом конце провода, как парню тут же становится легче. — Эй, скажи что-нибудь хорошее.

***

      Сначала Донмину кажется, будто он просыпается от ощущения липнущего к вспотевшей коже одеяла. Неприятно и мокро, да так, что хочется стянуть с себя всю одежду разом, а звук настойчивой вибрации, доносящийся откуда-то сзади, окончательно вырывает Хана из и без того не самого сладкого сна.       Часы на экране телефона, воспроизводящего убавленный почти в ноль звук будильника уже точно не в первый и даже не во второй раз, показывают половину восьмого — последнюю временную грань, при пересечении которой утро Хана превратиться в абсолютный бардак. Донмин знает, что усни он ещё хотя бы на десять минут, и опоздания на пары будет невозможно избежать, но, чёрт возьми, каких усилий ему стоит даже просто открыть глаза.       Головная боль, преследующая Хана во сне, материализуется в реальности, сжимая череп в стальные тиски. Парень стонет, заглушая звуки в подушке, но через пару секунд всё же поднимает лицо, не без труда принимая сидячее положение.       Забытый напрочь телефон так и остаётся валяться где-то в складках постельного белья. Донмин вспоминает о нём лишь тогда, когда на подгибающихся ногах добирается до ванной, умываясь холодной, почти ледяной водой. Странная привычка, выработанная ещё в детстве, в котором просто так использовать горячую воду считалось чем-то вроде маленького преступления.       Тогда зарплаты мамы едва хватало на то, чтобы содержать семью и платить за коммунальные счета. И пусть сейчас у Донмина были средства и экономить воду так же, как в детстве, смысла не было, но привычка исчезать не спешила.       — Мы будем у твоего дома через полчаса, — голос Джэхëна звучит в трубке телефона непривычно бодро для утра понедельника. — Успеваешь?       — Попробую.       Когда в ответ из трубки доносится долгое «у», Донмин уже знает, что старший в его попытки успеть к назначенному времени не поверит, даже если он действительно попытается.       — У меня такое ощущение, будто я до тебя в загробном мире дозвонился, — хмыкает Мëн. На заднем плане Хан слышит звук заводящегося мотора. — Что с голосом?       — Сон дерьмовый приснился.       — Расскажешь?       — А как же, — Донмин фыркает, потерянно оглядываясь. Со вчерашнего вечера, стоило только ему остаться в квартире в одиночестве, Хан чувствовал себя в этой комнате не на своём месте. — У меня как раз назрела для тебя новая сплетня, можешь готовиться к очередному выпуску подкаста «Хан Донмин и 100 его проблем».       — О да, я дурею с этой прикормки, — Тэсан беззлобно закатывает глаза, стоит только старшему засмеяться в телефонную трубку. — Если у тебя ничего не произошло за день, то он проëбан зря. Одевайся давай, я выезжаю. Можем, кстати, по пути ещё Донхëна забрать.       — У тебя лишнее сидение в машине появилось?       — Нет, но если через полчаса я не буду наблюдать тебя стоящим у подъезда, то появится. Время, кстати, уже идёт.       Старший отключается быстрее, чем Донмин успевает ответить, напоследок отправляя в трубку громкий чмок. Хан отводит телефон от уха, абсолютно не удивленный выходкой Мëна, и оглядывается на разворошенную до самого матраса кровать.       Он не хочет думать о маме, когда заправляет постель. Не хочет, когда печатает младшему сообщение, предлагая подвезти до университета. Не хочет, когда роется в шкафу, беспорядочно откидывая каждую вещь, которую берёт в руки.       Всё не то. Донмин не хочет, но перестать не получается даже тогда, когда Джэхëн печатает предупреждающее «у тебя пять минут», а следом кидает фотографию, на которой через лобовое стекло виднеется дом младшего.       Из дома Хан выбегает вовремя, перед этим едва не снося дверью какую-то бабушку у подъезда. Извиняется торопливо под женские причитания, помогая поднять вывалившиеся из пакета продукты, и мгновенно ретируется, не имея желания в очередной раз слушать поучительную лекцию о том, что нельзя с такой силой толкать подъездную дверь.       — Ты не говорил, что знаешь, как сделать реверанс, — Джэхëн смешно фыркает, стоит только младшему опуститься на соседнее сидение. — На физкультуре тебя нагнуться не заставишь, а тут вон как заплясал. Санхëку только не показывай, а то решит ещё, что у тебя врожденный талант.       Унхак сзади смеётся, пока Донмин, путаясь в ремне безопасности, недовольно стонет.       — Ну вот и какой нормальный человек, вы мне скажите, в такую рань по магазинам ходит? Ей действительно так сильно нужны были эти три бутылки молока в восемь утра?       Джэхëн пожимает плечами. Логика пенсионеров могла быть понятна только им самим, так что Мëн давно уже перестал пытаться понимать даже собственных бабушку с дедушкой, продолжающих просыпаться в шесть утра день за днём, просто потому что.       Старший двигается с места, сверяясь со временем на своих часах. До начала занятий ещё почти сорок минут, которых должно с лихвой хватить на то, чтобы подхватить по дороге Кима и добраться до университета к первой паре. Если, конечно, они не попадут в какую-нибудь отстойную пробку по пути.       — Почему вы сегодня только вдвоём? — спрашивает Донмин сразу, как ему удаётся справиться с замком ремня безопасности. — Я, если честно, даже успел соскучиться по недовольным лицам Сонхо и Санхëка за прошлые сутки.       — Дай угадаю, ты наш общий чат вообще не читаешь что ли? — хмыкает Унхак. — Санхëк хëн писал же вчера, что у него выступление через пару дней. Сегодня и завтра последние репетиции, так что деканат всему их потоку официально пары перенёс на следующую неделю.       — А с Сонхо что?       — А с Сонхо вообще анекдот, — Джэхëн наклоняется чуть вперёд, чтобы лучше видеть зеркало, и перестраивается в другую полосу, выбирая ехать в объезд. — Ты же знаешь, что на хореографическом очень мало человек учатся? А декорации к концертам всегда рисуют такие, что надо целую бригаду таджиков заказывать, чтобы эту белиберду сделать.       — Сонхо теперь что, ещё и таджиком подрабатывает?       — Ты цыц, каким таджиком, — Мëн шипит, выруливая в сторону на светофоре, и почти облегчённо вздыхает, когда машина начинает развивать скорость. — Трудится на благо университета, как сказал бы наш ректор.       — Только он?       — Все четверокурсники с психологического.       — Футболисты ещё, — добавляет с заднего сидения Ким.       Джэхëн закатывает глаза.       — Ну да, точно, ещё же футболисты. Сонхо на них давно уже зуб точит, а тут такое везение. Как бы очередных проблем не заработал.       — Ынсок все равно отчислился уже, а остальные ему погоды не сделают, — Донмин разводит руками.       — Тоже верно, — соглашается Мëн, снова сворачивая в сторону, чтобы выехать на финишную прямую к дому Донхëна. — Только им кости в очередной раз обмывать желания нет, а вот ты нам какую-то новую сплетню обещал.       — Да, — Унхак активизируется, наваливаясь щекой на кресло сидящего перед ним лидера. — Я уже пять минут сижу и не знаю, как тебе намекнуть, что меня разрывает от желания узнать, что же там у тебя такое произошло, хён.       — А ты знал, что делали с любопытными детьми в древнем Риме? — Донмин оборачивается, поглядывая на младшего с хищной усмешкой. — А про Варвару, которая свой нос в чужие дела пихала, поговорку слышал?       — Фу, хён, ну не оторвëшь же ты мне нос, в самом деле, — возмущается Ким, надувая губы. — Понятия не имею, что там делали в древнем Риме, но в современной Корее младших принято баловать.       — Ты немного путаешь, мелкий, — хмыкает со своего сидения Мëн. — Баловать принято только послушных младших. Тэсана, кстати, до твоего появления в команде тоже не особо баловали.       — Меня и сейчас не балуют.       — А ты уже и не младший.       Джэхëн пожимает плечами, пока заворачивает в нужный двор, оглядываясь по сторонам в поисках подходящего для парковки места. Донхëну, конечно, придется пройти пару сотен метров, чтобы добраться до машины, но это всë равно лучше, чем тратить деньги на такси или тащиться до остановки, чтобы сесть на переполненый автобус.       Унхак же тем временем продолжает сверлить молчащего Хана недовольным взглядом, позволяя подбородку скатиться со спинки сидения на плечо лидера. И Донмин сдаётся, закатывая глаза.       — Да сейчас расскажу, дай мне секунду, — пальцы быстро набирают на клавиатуре короткое «выходи», отправляющееся прямиком на номер Донхëна, и откладывает гаджет на панель спереди, поворачиваясь на друзей с шумным вздохом. — На самом деле, ничего необычного, просто моя мама вернулась в Корею и позвонила Донхëну, пытаясь уговорить его дать ей мой номер или устроить нам встречу.       Хан неловко смеëтся, ожидая от друзей примерно такой же реакции, однако лица, уставляющиеся на него с широко раскрытыми от удивления глазами, совсем не выглядят весёлыми.       Наверное, Хан Донмин, потому что ситуация сама по себе далека от веселья? Он и сам не знает, если честно, почему появление матери спустя три года заставляет его смеяться, но звучит всё произошедшее настолько нереально, что можно даже фильм снять с похожим сюжетом. Фантастический.       Первым хмурится Джэхëн. Он переводит взгляд на младшего, сохраняющего тяжёлое молчание, и Ким позволяет себе фыркнуть, наконец, спрашивая в недоумении:       — И это ты называешь «ничего необычного»?

***

      — Ещё одна гирлянда, и можете быть свободны, — командует с широкой улыбкой миловидная девушка, на вид больше напоминающая старшеклассницу, чем студентку четвертого курса. — Спасибо большое, что согласились помочь. Собственными силами нам пришлось бы украшать этот зал ещё неделю, а ведь выступление уже в среду.       Пак кланяется девушке в ответ, подыгрывая старосте, что с довольной улыбкой машет студентке с хореографического вслед, бубня под нос почти влюбленным голосом «нам не тяжело, обращайтесь, если помощь понадобится снова». Однако, стоит только девушке скрыться за дверью, как Пак тут же тычет одногруппника локтем в ребра, недовольно хмурясь.       — Что еще за «нам не тяжело, обращайтесь»? Не ты ли полчаса назад едва не плача хватался за стремянку, и причитал, что больше никогда не согласишься помогать с украшениями?       — Это было давно и неправда, — Кихун фыркает, мгновенно меняясь в лице, и прокашливается, возвращая свой привычный низкий голос. Гирлянда в его руках выглядит, мягко говоря, непрезентабельно, больше напоминая спутанный клубок лески с маленькими светодиодами.       Староста озадаченно вертит украшение в руках, пытаясь отыскать в бесконечном множестве проводов начало. Сонхо хватает буквально пары секунд лицезрения этой картины, чтобы понять, что с этим заданием придётся повозиться не меньше, чем с предыдущими.       — «Еще одна гирлянда, и можете быть свободны» — цитирует танцовщицу Пак, выхватывая из рук Кихуна «головоломку» быстрее, чем глаза бедного парня начнут лезть на лоб от непонимания. — Конечно, ведь для того, чтобы её распутать, нам нужно будет принять индуизм и достигнуть мокши.       Кихун пусть и фыркает себе под нос, но не может скрыть довольной улыбки, когда Пак, даже продолжая бубнить, принимается за работу. Хватается пальцами за какой-то провод, не без труда выуживая из самого центра клубка конец гирлянды, и вздыхает, понимая, что это только начало.       Староста же опускается на сидение рядом с Сонхо, оглядываясь с любопытством на переговаривающихся в углу сцены танцоров. Те, ровно так же, как и психологи, с самой первой пары не выходили из актового зала, практически без перерывов репетируя номер за номером.       — Это не твой друг там стоит? — Кихун хмурится, вылавливая взглядом среди студентов каштановоговолосого четверокурсника, видеть которого раньше ему удавалось только в компании Пака.       Сонхо поднимает голову, поглядывая на переговаривающегося с одногруппниками Ли без особого интереса, и тут же отводит глаза в сторону, хмыкая:       — Не понимаю, о ком ты говоришь.       Кихун, однако, то ли намёков не понимает, то ли просто плюёт на очевидное нежелание одногруппника обсуждать танцора сейчас. Тычет в Санхëка едва ли не пальцем, и говорит уже громче, привлекая к ним лишнее внимание. Ладно ещё, что танцоры стоят слишком далеко, чтобы услышать.       — Ну, вон тот компактный шатен в белой футболке, разве не…       — Да тише ты, — Сонхо дёргается, шипя на Кихуна, пока стоящая рядом одногруппница недовольно косится на них. — Ты бы еще к нему лично подошёл и спросил. На вот, лучше помоги с распутыванием.       Парень хмурится, удивленный такой резкой реакцией, и оборачивается на Ли в последний раз, прежде чем пожимает плечами. Ему точно не могло показаться, однако лезть сейчас Паку под кожу с расспросами — дохлый номер.       Гирлянда, будто назло, распускаться не торопится. Наоборот, с каждым освобождённым из тисков сантиметром, узел в центре только сильнее затягивается, угрожая пережать провода так, что развязать их потом будет просто невозможно. Сонхо выглядит, как какой-то колдун, пока двигает пальцами, доставая понемногу то там, то тут, то здесь, однако даже это не помогает ускорить дело.       Когда толпа одногруппниц, занятая раскрашиванием декораций, заканчивает с огромным плакатом, который должен появиться в середине одного их номеров, подвешенный к тросам над сценой, Сонхо ещё даже не может понять, какой длины может достигать гирлянда в его руках. Кихун, прекрасно понимающий, что вместо помощи, только усугубит и без того нелёгкое положение, вздыхает, готовый смириться с тем, что остаться в университете им придется до позднего вечера. Пак матерится себе под нос, но продолжает распутывать, балансируя на краю пропасти, после срыва в которую уже ничего не сможет заставить его согласиться помочь еще хотя бы с чем-то.       — Как же я уже мечтаю оказаться дома, — вздыхает Сонхо, в очередной раз поднимая спутанное месиво вверх, чтобы разглядеть провода под светом.       Когда всё та же четверокурсница с хореографического двигается в их сторону, удерживая на лице уже знакомую улыбку, даже у Кихуна уже нет сил радоваться её появлению. Девушка подходит слишком близко, загораживая свет, и Сонхо и уже готовится нагрубить, но вовремя себя одергивает. Она ведь, по факту, не виновата.       — У вас всë хорошо? — уточняет танцовщица неуверенно. — Ребята со сцены передали, что заметили, что у вас какие-то проблемы с гирляндой.       — У нас не «какие-то проблемы», а вполне конкретные, — Пак поднимает клубок в своих руках, показывая девушке заметно пережавший провода узел. — Он не распутывается, за что не потяни, и я понятия не имею, что мне нужно вот с этим делать.       Та же в ответ лишь хмурится, вглядываясь в узел всего на секунду, которой точно недостаточно, чтобы понять весь масштаб проблемы.       — Я сейчас скажу кому-нибудь, чтобы помогли вам с гирляндой, — отмахивается девушка, ретируясь за кулисы быстрее, чем Сонхо успевает понять.       Когда же до Пака доходит, что здесь сейчас произошло, он переводит на Кихуна задолбавшийся взгляд, прежде чем нервно хмыкает, откидывая ненавистный клубок проводов на соседнее сидение.       — Это она сейчас так вежливо слилась? — спрашивает Сонхо, пока староста потерянно пожимает плечами, нервно постукивая ногой по полу. Кажется, даже дружелюбного Кихуна эта ситуация начинает выводить на эмоции. Резко негативные. — То есть я сегодня должен был пропустить пары, прийти в этот грёбанный активный зал, в котором за четыре года обучения побывал лишь однажды, развешать эти чертовы облака из гипсокартона и ваты, — Пак тычет на приклеенные к стене фигуры. — И всё это пять часов без обеда, не считая этой ебучей гирлянды на миллион метров, которая изначально выглядела, как головоломка похуже, чем лабиринт Минотавра. А она просто взяла, и слилась? Да они, на этом своём хореографическом, вообще умеют хоть что-то, кроме как ходить туда-сюда с умным видом?       Слишком занятый своей гневной тирадой, Сонхо пропускает момент, когда на лице слушающего его Кихуна появляется неловкая улыбка, направленная куда-то ему за спину. Как только голос Пака стихает, староста нервно смеëтся, одними губами произнося какое-то явно нецензурное слово, и ударяет себя по лбу.       — Вообще-то, мы, на этом своём хореографическом, хотя бы претензии в лицо высказываем, — когда Сонхо слышит доносящийся из-за спины мужской голос, он и сам начинает испытывать желание повторить за Кихуном. — Хотя тебе что говори, что нет, всë равно без толку.       Паку даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, что за спиной его стоит никто иной, как Санхëк. Доносится шорох проводов гирлянды и ударяющихся друг о друга светодиодов, прежде чем Ли вздыхает и, хмуро буркнув что-то под нос, обходит Сонхо, останавливаясь напротив.       Кихун наблюдает за разворачивающейся прямо перед его лицом драмой, с опасением приоткрывая сначала один глаз, а потом и второй. Страшно, но интерес почти всегда побеждает инстинкт самосохранения.       — Вот здесь, — Ли в глаза не смотрит, предпочитая глядеть прямо на провод, который суëт Паку в руки. — Держи, только крепко.       Санхëк терпеливо дожидается, пока ладонь парня сожмëтся вокруг гирлянды, и проделывает то же самое с другой стороны, отходя назад до тех пор, пока провода не перестают натягиваться.       Ли молчит пару секунд, вглядываясь в оказавшийся ровно посередине узел, а потом поворачивается к Кихуну, напряженно наблюдающему за происходящим со стороны. Староста психологов нервно сглатывает, стоит танцору кивнуть на гирлянду.       — Ну развязывай, ты один остался.       Когда одногруппник удивлëнно тычет пальцем себе в грудь, а, после очередного кивка Ли, поворачивается на Пака, одним лишь взглядом прося помощи, Сонхо может только пожать плечами. Он, если честно, и сам не до конца понимает, что задумал Санхëк, и как это должно помочь справиться с гирляндой, но спутавшийся клочок из натянутых между ними проводов, напоминает о том, что в их отношениях сейчас проблема масштабом куда больше, чем это бесполезное месиво из проволоки со светодиодами.       Кихун останавливается посередине, неуверенно поворачивая голову сначала в сторону танцора, а потом снова в сторону Пака, в конце озадаченно уставляясь на узел.       Задачка здесь точно не из легких. И это вовсе не про гирлянду.

***

      Донхëн стонет, устало запрокидывая голову, когда на экране телефона в очередной раз высвечивается выученный наизусть за последние сутки номер. Ким уже даже включил беззвучный режим, чтобы меньше отвлекаться, однако эта настойчивая женщина, будто бы нарочно, звонит именно тогда, когда Донхëн пишет кому-то, или просто смотрит в экран.       Палец зависает над кнопкой сброса звонка, но коснуться её так и не решается. Всего за прошлые восемнадцать часов у Кима накопилось такое количество пропущенных с этого номера, что операторам телевышек уже стоило бы задуматься о том, чтобы заглушить сигнал в этой местности. Иначе, из-за одних лишь попыток матери Донмина дозвониться до него, линия связи скоро треснет по швам.       Донхëн не может сказать даже, что испытывает облегчение, когда звонящий сам сбрасывает вызов, а на экране появляется очередное «пропущенный звонок: 1». Ещё буквально минут десять назад за двоеточием красовалось «9+», однако Ким смахнул уведомление, не желая больше видеть то перед своими глазами. Надоело.       Но вот госпоже Хан никак не надоедало. Первые пять пропущенных Донхëн искренне верил, что это временно. Думал, что женщина перебесится и сдастся, однако не тут то было. Она звонила весь вчерашний вечер: начиная дорогой от парка до дома Донмина и заканчивая возвращением Кима домой ближе к полуночи. После двенадцати попытки стихли, однако нападение на мобильный телефон Донхëна началось заново, стоило только стрелке часов перейти за границу восьми утра. А потом уже, с завидной периодичностью, звонки продолжили поступать буквально каждые десять минут. Вплоть до этого самого мгновения.       И вот казалось бы — возьми, да и заблокируй этот номер, как сделал ещё три года назад сам Донмин, но у Кима рука не поднимается, так поступить с женщиной. И вспоминается, почему-то ханово «Ты не можешь просто наплевать, да?».       Да, не может. Наверное, это просто глупая слабость, не позволяющая Донхëну заблокировать того, кто так настоятельно пытается получить ответ. И от слабости этой он и выбирает мучить женщину бесконечной чередой гудков, вместо того, чтобы всего лишь один раз окончательно разочаровать неживым «абонент временно недоступен».       Пусть лучше она сделает себе больно сама, чем оставит эту привилегию ему. Донхëн не судья, чтобы выносить женщине приговор, и не палач, чтобы рубить с плеча. Он всего лишь всеми силами пытается защитить то, что ему дорого, жертвуя ради этого собственными нервами.       — Ты рано, — Донмин подходит бесшумно, заставляя Кима дëрнуться от неожиданного прикосновения к плечу. Донхëн прямо чувствует, как его сердце пропускает удар, а пальцы торопливо блокируют экран. — Напугал?       — Не слышал, как ты подошёл, — младший откладывает гаджет на подоконник, ладонью заталкивая тот как можно дальше за поясницу, и смахивает со лба старшего спутавшуюся чëлку. — Это была последняя пара?       — Да, — Донмин довольно кивает, прикладываясь к стене, и медленно скатывается по ней вниз, останавливаясь только тогда, когда его голова касается плеча Кима, мгновенно расслабляясь. — Дай мне буквально пару минут так, и можем идти.       Донхëн не сопротивляется от слова «совсем». Делает глубокий вздох, ощущая усталость буквально каждой клеточкой своего тела, и едва заметно наклоняет голову в сторону, щекой упираясь в макушку старшего.       Проходящие мимо девушки с хитрыми ухмылками оглядываются на них, принимаясь резво обсуждать что-то между собой, однако Киму до них будто бы совсем нет никакого дела. Толпы студентов, в основном, проходят мимо, не обращая на парней внимания, лишь редкие взгляды цепляются, задерживаясь дольше, чем того позволяет этикет.       Неуютно становится лишь тогда, когда в очередной толпе Донхëн замечает чужие тёмные глаза, следящие за каждым его движением с маниакальной внимательностью. Силуэт профессора Мина предстаёт перед Кимом во всей красе, когда большинство студентов расходится, а коридор остаётся почти пустым. Мужчина жалит своим взглядом, вынуждая парня неосознанно прижаться ближе к старшему, и тот, будто чувствуя напряжение Донхëна, открывает глаза, тоже устремляя взгляд на преподавателя.       Ким успевает заметить лишь, как профессор Мин делает в их сторону небольшой, но тяжёлый шаг, прежде чем старший вытягивается в полный рост. Ему тоже достаточно сделать всего один шаг, чтобы полностью закрыть младшего своим телом. И без того широкие плечи кажутся ещё шире, когда Донмин оборачивается через плечо, выглядя так, будто сделай преподаватель ещё хоть движение в их сторону — и головы ему не сносить.       И Донхëн, наверное, не должен чувствовать успокоения от того, что другому парню приходится защищать его, но когда мужчина, явно недовольный существованием Хана в непосредственной близости от Кима, растворяется в глубине коридора, он не может сдержать облегчëнного вздоха.       — И как давно он так делает? — Донмин оглядывается ещё раз, прежде чем позволяет рукам, держащимся за подоконник по обе стороны от младшего, разжаться. Ынсок, быть может, и перевёлся, да только вероятность быть пойманными местными папарацци, как оказалось, никогда не может равняться нулю.       — Я пропустил неделю учёбы с нашей с ним первой и единственной, до этого дня, встречи, — напоминает Ким. — Не знаю, как давно он в принципе таким занимается, но со мной точно в первый раз.       Хан хмурится. Слова младшего его совсем не успокаивают, а воспоминания о тех постах в университетском канале, только усиливают переживания.       Этот мужчина ведёт себя странно, и у Донмина совсем нет желания думать, что же он может выкинуть в следующий раз, однако есть другое. Желание отгородить Ким от преподавателя железной стеной, чтобы тот даже ошиваться рядом не рискнул, не то, чтобы подходить и разговаривать, а, тем более, касаться.       И пусть Хан знает, что идея, возникающая в его голове слишком наивна, чтобы верить в то, что её удастся осуществить по щелчку пальцев, однако попытаться точно стоит, ведь на кону сейчас стоит ничто иное, как спокойствие самого дорогого для Донмина человека.       — Когда у тебя следующая пара с ним?       — В среду.       Старший понимает, что оттягивать больше нельзя.

***

      В тусклом свете кухонной люстры невозможно рисовать. Донмин всегда так считал, ведь даже просто писать что-то на бумаге, находясь в этой комнате, было жутко некомфортно для его глаз, однако у Кима получалось на удивление хорошо. Быть может, его зрение приспособилось к работе при любом освещении за годы в художественной школе, но каждая линия, аккуратно выводимая рукой младшего, вставала на листе ровно так, как и было задумано.       Это магия? Как, чёрт возьми, Донхëну удаётся оставаться таким идеальным во всём даже в таких, на первый взгляд, неидеальных условиях?       Донмин, откровенно говоря, забывает о своей части работы почти сразу же, как понимает, что его головной мозг никак не фокусируется на высчитывании коэффициентов, предпочитая наблюдать за размеренными движениями рук младшего. Как говорится, «0 процентов осуждения, 100 процентов понимания». Будь Хан своим собственным мозгом, тоже никогда не выбрал бы приведение четырёхэтажных дробей вместо созерцания прекрасного.       — Ты пялишься, — Ким хмыкает, стоит старшему поднять на него озадаченный взгляд, и улыбается, опуская глаза в рисунок. — Как ни крути, а посчитать этот коэффициент тебе всë равно придётся, ты ведь это понимаешь? Без него проректор Кан не допустит нас до следующего этапа.       О да, Донмин прекрасно помнит про препятствие в виде этой неприятной женщины, избавиться от которой окончательно ему уже не удастся до самого конца обучения. И выслушивать её очередное «фи» на следующей встрече по проектам, у парня нет желания.       — Только этот коэффициент? — нехотя уточняет Хан, смотря на младшего с надеждой.       — Пока нам нужен только этот, — кивает Донхëн.       И пусть Донмин продолжает бубнить и сетовать на то, как жесток мир вокруг, но за ручку все же берётся, отвлекаясь на расчеты. Ким с довольной улыбкой наблюдает за тем, как лицо старшего неосознанно становится более сосредоточенным, а рука начинает выводить на бумаге цифры.       Следующие пятнадцать минут проходят в относительной тишине. Донхëн только и успевает, что прислушиваться к скрежету шариковой ручки, будто бы без остановки катающейся по листку, и поглядывать из-за челки на руки старшего, старательно выводящие такие ненавистные ему формулы.       Почему только Донмин выбрал экономику, прекрасно зная, что его сердце никогда по-настоящему не проникается к этой отрасли? Ким понимал, что у Хана не было такого богатого выбора, как у него, или у любого другого ребенка из обеспеченной семьи, но все равно не мог отделаться от мысли, что старший заслуживал куда большего, чем имел.       Но, увы, вундеркиндом родиться Донмину было не суждено, а родители попались не то, чтобы не богатые, так еще и недостаточно порядочные, чтобы зарабатывать деньги честным трудом, если уж грести лопатой нет возможности. Однако больше всего, конечно, на выбор Хана повлиял побег матери.       Донхëн смотрит на длинные ресницы старшего, пухлые губы, вздернутый нос, но никак не может выкинуть из головы тот факт, что от такого прекрасного человека, как Донмин, можно было вот так легко отказаться.       И тут же с самого себя срывает нимб.       Разве ты не сделал то же самое? Разве ты не отказался от него следом? Разве ты не оставил его одного именно тогда, когда был больше всего нужен? Ким сглатывает, когда голос собственной совести начинает перебивать, кажется, его собственный.       «В чëм, ты думаешь, ты лучше, чем она?». И у Донхëна, такого идеального, вдруг не находится ответа на этот вопрос.       Мать Хана поступила ужасно, отрицать этот факт было бессмысленно, однако она продолжала пытаться делать хоть что-то. Продолжала звонить, обрывая телефон, который Ким никак не может решиться отключить к чертовой матери, чтобы цифры, от одного вида которых уже тошнит, больше не появлялись перед глазами.       Донхëн же вдруг понимает, что с самого момента его возвращения в жизнь Донмина, он не пытался ни секунды. То, какими их отношения являются сейчас — целиком и полностью заслуга Хана, который, несмотря на тяжесть душевных ран, нанесëнных ранее не только родителями, но и самим Кимом, все равно продолжал делать первые шаги, и хватался за Донхëна, словно тот стоил куда больше, чем те проблемы и страдания, которые продолжал приносить.       Пока Донмин считал, что был недостоин младшего, на самом деле, именно Донхëн был тем, кто недостоин его.       И осознание этой простой истины заставляет Кима вздрогнуть. Грифель карандаша, царапающий по листку бумаги с такой силой, что тот даже рвëтся, крошится прямо на стол, разваливаясь на маленькие кусочки. Донмин довольно хмыкает ровно в ту же самую секунду, поднимая на младшего гордый взгляд.       — Коэффициент готов, — заявляет старший, прежде чем его глаза встречаются с глазами Кима, смотрящими прямо в душу.       Выворачивающими её наизнанку.       Однако Донмину впервые не больно и не страшно, потому что он уже познакомил младшего с каждой частичкой своей души, показал каждый её укромный угол, не оставив себе ни одного секрета.       — Донхëн?       — Я люблю тебя.       Хан замирает, глупо хлопая глазами, пока Ким, резко осмелевший, поднимется со стула. Ему требуется всего один шаг, чтобы добраться до Донмина, не успевающего даже поверить в реальность того факта, что его могут любить.       Любить вот так просто, сидя на маленькой кухне, в обычной квартире, под этим чëртовым тусклым светом, некрасиво искажающим картинку. Однако, исказить лицо Донхëна, когда тот наклоняется впритык, целуя старшего в эти его потрясающие губы, никакой свет не сможет никогда.       Хан поздно понимает, что сжимает пальцами ничто иное, как листок с расчётами, комкая тот в непонятное нечто. Застанный врасплох признанием, Донмин может только молиться, чтобы его руки, с опаской скользящие вдоль туловища младшего до задней стороны его шеи, не дрожали. Донхëн в его объятиях — самый желанный гость. И кажется, будто надави старший чуть сильнее, тот исчезнет, как очередной сон. Оставит Хана наедине с собственными фантазиями и несбыточными, грызущими сердце, мечтами.       А в голове без остановки крутится «я люблю тебя», звучащее не своим, но таким родным голосом, что Хан не может слышать больше ничего, кроме одной только этой фразы. И сердце вдруг начинает отбивать ритм, звучащий в унисон с этими словами — как сломанный магнитофон, способный воспроизводить только этот кусок песни.       Я люблю тебя.       Я люблю тебя.       Я люблю тебя.       И Донмин растворяется в этом ощущении полностью, позволяя самому себе наслаждаться тем, как руки младшего давят на его плечи, удерживая на месте. Хан вдруг понимает, как Донхëн чувствовал себя в те моменты, когда позволял ему доминировать над собой, и, надо сказать, ощущает себя в противоположной позиции абсолютно прекрасно, послушно подстраиваясь под любое прикосновение Кима.       Для Донмина нет ничего неприятного, когда дело касается этого шикарного парня, так правильно скользящего руками по его груди. И Хан едва ли может контролировать собственные ладони, продолжающие впиваться в косточки чуть выше бëдер младшего, боясь залезть дальше.       Донхëн отрывается на мгновенье, откидывая со лба мешающую чëлку, и улыбка на его лице, появляющаяся, стоит старшему оставить несдержанный поцелуй на ключице, выглядывающей из-под скатывающейся с плеча футболки, очаровывает только сильнее.       Первый стук в дверь Хан пропускает мимо ушей, всё ещё оглушëнный эхом признания.       Второй замечает, принимая мгновенное решение игнорировать его, и молится всем богам, чтобы Донхëн, вдруг вздрагивающий, сделал то же самое. Младший теряется всего лишь на секунду, прежде чем поддаётся тянущему его на себя Донмину, на этот раз принимая его позицию.       Когда же человек за дверью, на третий раз, решает позвонить в звонок, Хан мысленно представляет, как он будет объясняться в суде, когда ему будут выносить приговор за умышленное убийство. Младшему достаточно лишь крепко схватить его за запястья, останавливая только успевшие добраться до голой кожи руки, чтобы старший издал дрожащий, весьма недвусмысленный и разочарованный стон.       — Я так свихнусь скоро, — шепчет Донмин в чужие губы.       И, блять, каких же невероятных усилий ему стоит подняться со стула.       Всё, о чём Хан может думать, пока шагает по коридору, это о том, как же сильно горят его щёки. А ещë о том, что его, все-таки, любят. И плевать, если своим внешним видом он сейчас нанесëт незваному гостю психологическую травму. Тот сам виноват, что решил заглянуть «на чай» так не вовремя.