Always

***

      У каждого человеческого действия есть свои последствия. Это Донмин впервые понял, когда как-то сказал маме, что будет гулять во дворе, а сам ушёл в гости к новому знакомому, живущему и вовсе на другой улице. Телефон тогда у него уже был, но едва ли восьмилетний ребëнок заботился о том, чтобы звук на нём всегда был включён.       В общем, хотел сходить на полчаса, но заигрался так, что домой вернулся через четыре. Мама тогда его чуть не убила, держась изо всех сил, чтобы не перейти на грубость. А отец сдерживаться и не пытался. Когда Донмин подрос, то понял, конечно, почему мама тогда выглядела такой бледной и испуганной. Он был знаком с этим мальчиком от силы неделю, не удосужился предупредить, что ушёл из двора, а ещё не ответил ни на один из её звонков. Дома он обнаружил больше тридцати пропущенных. Она, должно быть, была просто в бешенстве, названивая сыну из раза в раз.       Прошло больше десяти лет, но отвечать на звонки вовремя Хан так и не научился. Даже несмотря на то, что роль злой матери теперь играл Джэхён. Но сейчас не об этом.       У любого действия есть последствия. Они могут быть позитивными, негативными, нейтральными и, Донмин выделил специально для себя отдельную группу, которую назвал «да похуй». Раньше он бы всю свою жизнь так назвал, но в последнее время не получалось. Его идеология «пока ты не замечаешь проблем, у тебя нет проблем» таяла на глазах, разваливаясь, как карточный домик, от любого дуновения ветра.       Пока Хан одевается, с опозданием прямо на ходу начищая зубы, в его мыслях всё крутится одна фраза, услышанная как-то от Джэхёна — «Ты можешь не понимать, к чему приведёт тот или иной твой выбор, но тебе придётся узнать его исход в любом случае». И единственный поступок, который ты можешь совершить, так и не узнав его результата — самоубийство. А может, если загробная жизнь всё же существует, то и там души когда-то нагрешивших людей страдают от последствий своего выбора?       Донмин фыркает. Что за философские мысли сутра пораньше? Джэхён звонит, когда Хан уже забегает в лифт, тыча на кнопку с такой силой, что та издаёт подозрительный звук. Ладно ещё, что не ломается. Старший не говорит ни слова, отключаясь сразу же, как младший торопливо отвечает, что уже выходит.       В припаркованную прямо у подъезда машину Донмин буквально запрыгивает, и Мён тут же трогается с места, маневрируя между стоящими на выезде из двора автомобилями с потрясающей лёгкостью. Хан откидывает голову на спинку кресла, только сейчас с удивлением замечая, что пусть машина и приехала полная людей, но самое востребованное переднее сидение досталось именно ему. Когда он оборачивается, Унхак, зажатый с двух сторон смотрящими каждый в своë окно Сонхо и Санхëком, смотрит на него в ответ с измученной гримасой. Снаружи доносится громкий гудок.       — Себе побибикай, долбоеб, — ругается Мëн эмоционально, всплëскивая руками. — Куда ты там ехать собрался, там односторонка.       И так же быстро, как заводится, успокаивается. Одной рукой выруливает в сторону, меняя полосу, и делает глубокий вдох, останавливаясь на светофоре.       — День только начался и уже не задался? — хмыкает Хан, только к этому моменту попадая ремнём в замок.       Джэхён проводит ладонью по подбородку, недовольно хмурясь от ощущения колющей по коже, ещё только начинающей появляться щетины. По-хорошему, надо было побриться перед выходом, но сначала его ждали разборки с никак не поддающейся машиной, а потом торопливый завтрак и впопыхах забытая дома учебная сумка. Пришлось вернуться и потерять ещё несколько минут времени.       А тут еще этот дятел пытается проскочить на односторонку, въезд на которую со стороны главной улицы запрещён…! Мён бы его с радостью обратно в автошколу отправил, чтобы доучился, да жаль, другие водители не поймут.       — Им сегодня всем как будто права подарили, — отвечает он, трогаясь с места сразу, как загорается зелёный. — Мы пока до тебя ехали, два раза чуть в аварию не попали, у меня уже глаз дёргается.       Донмин хмурится. Странно, обычно по пятницам сутра дороги более спокойные, чем в другие будние дни.       — Сегодня, кстати, на репетицию хотим собраться, — продолжает говорить старший, не отнимая взгляда от дороги. Когда на улицах происходит какой-то балаган, даже такому безбашенному водителю, как Джэхён, приходится смотреть в оба. — Тебя ждать?       Донмин знает, какой ответ хотел бы получить лидер на свой вопрос, и даже остальные, сидящие на задних местах, будто прислушиваются.       — Да, я приду.       — Хорошо, — на лице лидера впервые за поездку появляется улыбка, хотя бы ненадолго. Джэхён будто оживает, и Хана такая реакция пусть и радует, но слегка загоняет в тупик.       Раньше репетиции были для них ежедневным занятием, но с началом учебного года будто бы стали редкой роскошью. То, чем Донмин дышал и за счёт чего существовал последние пару лет, незаметно отошло на второй план, словно Хан регрессировал в прошлое.       И это заставляло задуматься. Серьёзно. Быть может, даже серьёзней, чем грозящее отчисление.       Донмин точно знал, что любил музыку. Она пришла в его жизнь, когда ничего больше не осталось, и заставила двигаться дальше, собрать себя по кусочкам, склеить, пусть и как получится, и зажить. Хотя бы попытаться. Она текла по венам, вместо крови, и насыщала силами по утрам, заменяя завтрак. Весь Хан и был сплошной музыкой, и потеря этой связи казалось Донмину почти изменой.       Меняться хорошо, не подумайте. Какой-то умный человек однажды сказал, что пока ты меняешься, ты стремишься к своему лучшему состоянию. Исследуешь собственную душу, ищешь свой настоящий облик, и ещё там что-то на умном, что Хан благополучно забыл почти сразу, как вышел с пары по философии.       Но что-то подсказывало Донмину, что он уже нашел себя. В тот самый момент, когда он впервые услышал слаженный ритм и написал слова, идеально ложащиеся в бит, он почувствовал себя единым организмом с музыкой. Так и должна ощущаться правильность, разве нет? И терять эту связь Хан не был согласен ни при каких обстоятельствах.       — Кстати, — Джэхён притормаживает на очередном перекрёстке, наконец, поворачиваясь к Донмину лицом. — Не знаю, в каких вы сейчас отношениях, но, возможно, было бы неплохо позвать Донхёна на репетицию, тебе не кажется?       Хан задумчиво ведёт плечом, слегка наклоняясь в сторону. О том, чтобы привести с собой Кима он и не думал.       — Судя по лицу, дальше поцелуев на вечеринке ты не смотрел, — довольно хмыкает с заднего сидения Ли. — Я понимаю, что у тебя краш даже по-серьëзней, чем у мелкого на новую преподавательницу английского, ставящую ему пятерки за красивые глазки, но твой объект воздыхания — явление временное, его здесь ничего, кроме учёбы, сейчас не держит. Не думаешь, что пора на сближение идти?       — Так говоришь, будто мы с ним в какие-то гонки в игровом клубе рубимся, — фыркает Хан.       — А вот и зарубитесь, — с неожиданным энтузиазмом отзывается Санхëк. — То, что он спит у тебя дома без задней мысли, конечно, хорошо. Но должно же ещё что-то происходить. Или ты так чисто, на время погонять, а потом с лёгким сердцем отправишь его обратно в Лондон и снова будешь делать вид, что прошло?       И, если честно, слова Ли задевают сильнее, чем обычно. Донмин хмурится, оборачиваясь на старшего с достаточно мрачным видом, и Джэхён, все время молча наблюдавший за этой маленькой перепалкой, цокает, косясь на Санхëка.       — Перегибаешь.       — Вставляю мозги на место.       Когда за спиной Хана разносится глухой саркастический смешок, младший уже понимает, что ссоры не избежать.       — Тебе бы самому вставить, — Сонхо не смеется даже с того, как неоднозначно звучит собственная фраза, что совсем на Пака не похоже. — А то до советов дорос, а на практике не используешь почему-то.       — У тебя если со мной какая-то проблема, то ты дома, пожалуйста, высказывай, а не при всех, — почти ядовито выплевывает Ли в ответ. Сидящий в центре, прямо между старшими, Унхак жмурится, опуская голову в пол. — Вчера как немой ходил весь вечер, а сегодня, вдруг, голос прорезался?       — Да хватит вам уже, — от того, как строго звучит голос Унхака, даже сидящий на водительском сидении Джэхён замирает, трогаясь с места резким толчком. — Понятия не имею, у кого из вас обострение, но мы можем, пожалуйста, хотя бы до университета доехать без ссор? У меня сегодня срез знаний за весь прошлый год, но в голове только ваши недовольные лица, и если я не сдам, этот неуд целиком и полностью будет на вашей совести.       И пусть не принято слушаться младших, но Ли с Паком послушно возвращаются в те же позы, в которых Донмин застал их в начале поездки: отворачиваются в противоположные стороны и с наигранным интересом впиваются взглядами в меняющиеся пейзажи улиц.       Унхак вздыхает, прикрывая глаза в абсолютной тишине. Напряжение продолжает ощущаться, но без разговоров на повышенных тонах ехать всё же легче. Хан тоже смотрит в окно, невольно цепляясь взглядом за так удачно попавшуюся на глаза верхушку дома Донхёна. Рука сама по себе тянется в карман, яркость экрана уменьшена почти в ноль, чтобы никто не смог подсмотреть.       У номера с новым названием «Донхён» красуется надпись «был (а) в сети в 00:17». Донмин на свой страх и риск печатает «не хочешь сходить на нашу репетицию сегодня?», и выходит из переписки, нажимая на кнопку блокировки экрана так быстро, словно Ким может ответить ему в эту же самую секунду.       Джэхён везёт их до университета в тишине.

***

      — Долго ещё ты собираешься меня игнорировать? — Сора возникает в коридоре, перекрывая Донхёну путь так же неожиданно, как из кухни доносится запах жареных сырников.       Значит, тётя дома и сегодня тоже. Ким опускает взгляд на решительно хмурящуюся младшую, и пожимает плечами, безразлично разворачиваясь в другую сторону. Что ж, желание идти на кухню отпало само по себе, так что не так ему и принципиально уже, дойдет он до другой комнаты, или нет.       Сора закатывает глаза, тратя всего лишь секунду на то, чтобы обогнать Донхёна, на этот раз расставляя руки в стороны и упираясь ими в стену, чтобы выглядеть ещё более серьёзной в своём намерении брата, всё же, остановить.       — Оппа, — тон девушки буквально говорит: «ну че ты ломаешься», пока Ким продолжает делать вид, будто ему до лампочки на попытки младшей поговорить. — Да можешь ты перестать делать такое лицо?       — Какое лицо? — Донхён медленно переводит холодный взгляд на сестру, складывая руки на груди. Выяснять отношения, стоя посередине коридора, не лучшая идея. Тем более, когда за стеной находится непосредственная причина конфликта.       — Вот это…! — Сора измученно стонет, пока хватает брата за ладони, почти умоляюще надувая губы. — Я ведь уже извинилась десяток раз, что мне сделать, чтобы ты перестал вести себя так, будто меня не существует?       — Я разговариваю с тобой сейчас, — замечает нехотя Ким. — Следовательно, ты существуешь. Если это всё, что тебя волновало, то можешь идти. Никто не игнорирует твое существование в этом доме.       Донхён вышагивает, пытаясь пройти мимо сестры вдоль стены, но та резко двигается, снова перекрывая путь. Старший делает шаг к другой стене — Сора повторяет. И опять. А потом еще раз, пока Донхён смиренно не останавливается, смотря поверх макушки младшей, чтобы выдохнуть и не сказать лишнего.       — Что-то ещё?       — Да много ещё чего, — наседает девушка. — Я, конечно, понимаю, что облажалась. Но можно не исключать меня из своей жизни каждый раз, когда это случается? А то у меня уже такое чувство, что я скоро пальцем не смогу пошевелить свободно, снова что-то сделаю не так.       — Ты сейчас эту ситуацию сравнила с шевелением пальца? — фыркает Ким. — Ты серьëзно? У вас такое в семье каждый день что ли происходит?       — Конечно нет!       — Тогда какого чёрта?       Голоса переходят на повышенные тона. Донхён вздрагивает, когда позади, из кухни, начинают доноситься шаги, и они оба мгновенно замолкают, продолжая сверлить друг друга взглядами.       Тётя появляется из комнаты с широкой улыбкой. Ким не смотрит на неё, но знает, ведь младшая при виде матери мгновенно меняется в лице. Её губы тянутся, а глаза сужаются, проявляя в уголках морщинки. Донхён вдруг ловит себя на мысли, всегда ли ей приходилось улыбаться так наигранно, и он не замечал, или это всего лишь его собственные выдумки.       — Вы уже проснулись? — удивлëнно спрашивает тётя, смотря по очереди на дочку с племянником, и прямо стоя в коридоре продолжает натирать помытую тарелку полотенцем. — Ты сказала, что сегодня учишься со второй, так что я не думала, что застану вас так рано.       — Просто выспалась, — разводит руками младшая, косясь на старшего. — Помочь тебе на кухне?       — Нет, я уже закончила. Лучше идите завтракать.       — Я, пожалуй, ещё посплю, извините, — Донхён раскланивается быстрее, чем Сора успеет его остановить.       Тётя растерянно хлопает глазами, когда парень прячется за дверью выделенной для него комнаты, так и не поднимая глаз от пола. Младшая прикусывает губу, ругаясь, в первую очередь, на себя за поднятый зря шум, а потом неловко хихикает, уводя мать за собой обратно на кухню.       — Пойдём, выпьем утреннего кофе, давно этого не делали, — говорит она, приобнимая женщину за плечи. — Знаешь ведь, если мужчины не будут высыпаться, то будет только хуже.       Донхён прислушивается к их удаляющимся шагам, ухом прикладываясь к двери своей комнаты изнутри. Через несколько секунд голоса стихают насовсем, а дверь кухни прикрывается с характерным звуком. Ким вздыхает.       Младшая, в какой-то степени, права, наверное. Вечно избегать её и дуться не получится, но Донхëну нужно время, чтобы смириться с тем, как долго его держали в наведении. Всё же, не каждый день узнаёшь, что твоя семья не такая и обычная, какой казалась. И, почему-то, гложет мысль о дяде. Он знает? А если знает, то его это устраивает?       Ким фыркает, отряхиваясь, будто это поможет навести в голове порядок, и шагает до кровати, по пути хватая телефон с зарядки. Он всё ещё не верит, что вчерашний день прошёл, потому что тот держит его в состоянии растерянности до сих пор, пусть даже на часах сутки давно сменились.       Но наравне с рассуждениями о родственниках есть и ещё кое-что, что не даёт Донхёну покоя.       Хан Донмин.       Ким даже и не думает, когда на автомате снимает блокировку с экрана своего телефона, заходя в нужную переписку. Замирает, читая чудом пропущенное новое сообщение, и ответ будто сам находит его, пальцами Донхёна печатая по клавиатуре «хочу». Ким не может объяснить, с чем связана его глупая широкая улыбка, расплывающаяся по лицу, но определённо чувствует радость от, казалось бы, самого обычного предложения.       Отчего-то приглашение на репетицию кажется даже более интимным, чем поцелуи или те нежные фразочки, которыми Донмин общался с младшим, стоя вчера на балконе. Донхён смущается, откидывая телефон подальше от себя, и глухо стонет, утыкаясь лицом в подушку.       Это проблема, наверное, что Хан так сильно ему нравится. Ким понятия не имеет, куда они в конечном итоге попадут, движимые мимолëтными слабыми касаниями и ненавязчивыми проявлениями заботы, но пока старший продолжает ощущаться рядом так правильно, он готов рисковать.       «Только, пожалуйста, не разбивай мне сердце» — просит про себя Донхён, обращаясь к образу старшего, выстроенного перед глазами. И, не сдерживаясь, подскакивает к телефону снова, отправляя ещё одно сообщение, улетающее получателю вместе с тяжело вздымающейся грудью.       Хочется спать. Ким закрывает глаза, давая себе обещание обязательно написать Донмину, когда проснётся.

***

      Университет встречает Хана уныло. Впрочем, как и в любой другой учебный день, ничем не отличающийся от предыдущих лет.       В холле стоят всё такие же традиционно недовольные охранники, строго следящие за пропускным режимом, но на деле совсем не заинтересованные в безопасности студентов. Да и чем, скажите, вот этот старичок с рацией может помочь при нападении? Донмин показывает карточку, чтобы мужчина мог сравнить его лицо с фотографией на пропуске, и прячет её в кошелёк, когда охранник угрюмо кивает, пропуская его внутрь. Хан хмыкает.       Что ж, если его и правда отчислят сегодня, то хотя бы не придётся проходить эту процедуру каждое утро и ощущать себя так, будто его поймали за какое-то преступление и сравнивают с фотороботом.       Ещё и Сонхо, у которого с нового семестра началась дисциплина «психология преступлений», мгновенно занявшая первое место в личном топе пар старшего, подливает масла в огонь, подталкивая Донмина в бок с усмешкой.       — Ну ты прямо как на бертильонаж пришёл.       — Куда прости? — хмурится Хан. Для него это слово почти то же самое, что название какого-нибудь блюда во французском ресторане.       — Бертильонаж, это то, что делали с преступниками до появления дактилоскопии, — объясняет Пак. — У человека измеряли всё, вплоть до длины ушей, пальцев, стоп… Со всеми этими данными шанс полного совпадения антропометрии преступника с другим человеком становился равным одному к двумстам восьмидесяти шести миллионам, — Сонхо говорит даже с каким-то восхищением, вдруг прерываясь на совсем другое. — Кстати, изобретатель этого метода из нескольких высших заведений вылетел, прежде чем смог найти дело, которое было бы ему по душе, и придумать что-то полезное для целого человечества, — и старший хлопает Хана по плечу, подмигивая.       — Мне сейчас полегчать должно было?       — Нет, это я к тому, что плюй ты на эту женщину, — Пак хмыкает. — Жизнь и так одна, а если ее тратить на переживания о таких людях, как проректор Кан, то так и с ума сойти можно. Высшее образование хорошо бы получить, конечно. Но не выстрадать.       И Донмин, кажется, понимает, о чем Сонхо говорит. Кивает, пока остальные только успевают догонять их на лестнице, и старший отстраняется, отвлекаясь на сообщения в своём телефоне. Хан хмурится, когда на фотографии контакта, с которым переписывается Пак, случайно высматривает изображение Хва.       Как давно эта девушка написывает Сонхо? Раньше Донмин не слышал, чтобы старший и его сменщица общались во вне рабочее время. Пак, однако, даже не скрывает своей улыбки, когда печатает что-то девушке в ответ, зато подходящий с Мëном и Кимом Санхëк красноречиво фыркает, замечая довольное лицо соседа по квартире.       Никто не решается поднять эту тему снова. Не тогда, когда Ли отворачивается, меняясь в лице окончательно, и первым поднимется выше по лестнице, оборачиваясь только для того, чтобы махнуть Донмину.       — После этой пары встречаемся в столовой, не забудь, — напоминает он младшему о договоренности. — И даже не вздумай писать заявление на отчисление самостоятельно, понял меня? Если она будет ссылаться на твои долги за прошлый семестр, то напомни ей про то, что она согласилась на условия Джэхёна сама, никто не заставлял её говорить «да». И, ещё кое-что, — Ли складывает руки вместе. — Подумай о фотографии. Да, это будет считать шантажом, но и с её стороны привязка слитого видео к твоей репутации, тоже, своего рода, шантаж. Так, в её же интересах будет не доводить это дело до отчисления.       — Хён… — вздыхает Донмин, но старший его речь прерывает одной лишь вытянутой вперёд ладонью.       — Я сказал «подумай», — повторяет Санхëк. — Но не сказал «сделай». Поступай так, как считаешь нужным, вот, что главное.       — Понял, — отвечает Хан.       Ли убегает на свои пары, оставляя Донмина наедине с другими. Однако, стоит только Санхëку оказаться вне поля зрения, как улыбка с лица Пака исчезает, будто её и не было. Тот блокирует телефон, забывая мгновенно о Хва, и тяжело вздыхает.       — Я, пожалуй, тоже пойду, — говорит Сонхо. — Преподаватель по основам психологической коррекции просто не запустит меня в кабинет, если я опоздаю хотя бы на минуту.       — Удачи тогда, — хмыкает Хан, провожая старшего взглядом.       Он точно знает, что у Ли и Пака кабинеты находятся на одном этаже, но те расходятся в противоположные стороны даже сейчас, зачем-то усложняя себе маршрут.       Кажется, он уже не понимает, чем руководствуются эти двое, когда принимают решения. С ними вообще уже ничего не ясно.       — Тебе удачи! — напоследок успевает крикнуть Сонхо.       К Джэхёну с Унхаком Донмин поворачивается с чётким пониманием, что и те скоро уйдут. Отчего-то отпускать на пары последних друзей не хочется. Ещё меньше хочется в одиночку отправиться в кабинет проректора. Хан, если честно, предпочёл бы даже не стоять к нему так близко, как это делают они в данный момент, потому что появление неподалёку разъяренной женщины кажется более вероятным, чем его продолжение учёбы в этом месте.       Мëн крепко сжимает его плечо, заглядывая прямо в глаза, прежде чем с поддерживающей улыбкой говорит:       — Воспринимай это так же, как прошлые разы в этом кабинете. Да, неприятно. Но не позволяй ей заставить тебя думать, что ты на самом деле такой никчемный, как она говорит, понял? — Джэхён дожидается кивка младшего, прежде чем продолжает. — Я не знаю, что она будет предъявлять тебе, но в этой ситуации твоя вина лишь в том, что ты вспылил и нагрубил ей. Но, в принципе, я так подумал… Как будто бы, она даже заслужила. Извиниться придётся в любом случае, конечно.       Донмин согласно мычит, пусть и не совсем довольно. Он и так уже понял, что придётся.       — Она, наверняка, уже посмотрела по камерам, кто снял это видео, так что, карма доберётся до этого человека сама, можешь не сомневаться.       — Ну, то, что проблемы будут не только у меня, действительно радует, — привычно отмахивается Хан, на что старший только фыркает.       — И будь серьëзнее, пожалуйста, — наставляет лидер в самом конце. — Вдруг она забудет обо всех твоих прошлых косяках, если ты хоть раз в жизни заговоришь с ней по-взрослому, а не как пубертатный подросток, вступивший в ряды эмо.       — Ну спасибо, поддержал.       — Всё, на связи, — для завершения говорит Мëн, поворачиваясь в сторону Унхака, что продолжает неуверенно топтаться рядом с Донмином. — А ты говори уже, что хотел, и пойдём. У тебя новый преподаватель по социолингвистике с этой недели, хочешь опоздать и проверить, насколько она добрая?       — А когда я должен был говорить, если старших перебивать нельзя? — Ким хмыкает. — Сонхо с Санхëком тем более, а то ещё укусят. Они сами не свои последние сутки, даже страшно.       — Это их личные разборки, к тебе это точно никак не относится, — успокаивает младшего Джэхён. — Говори лучше, за тебя ещё потом бегать договариваться в деканат я не хочу.              — Да не опаздываем мы, тут просто спуститься же надо, — в ответ успокаивает старшего Ким. — Можешь один пойти, если боишься опоздать. Я в аудиториях уже не путаюсь, сам могу на пары прийти.       Но Джэхён только дуется, а стоять остаётся на месте. Унхак же, наконец-то, поворачивается к Хану.       — Я попросил своего старосту периодически мониторить предложку группы, чтобы узнать, попытаются ли слить видео снова, — младший поправляет лямку своего рюкзака, чтобы подтянуть повыше, и продолжает говорить. — Он сказал, что больше таких постов не появлялось, так что, по крайней мере пока, ты можешь быть спокоен. Возможно, тот, кто это заснял, уже получил предупреждение от проректора, так что до победного гни свою линию. Извиниться, конечно, тоже хорошо, но она не должна думать, что может безнаказанно строить козни за спинами студентов.       Донмин кивает, благодаря младшего за информацию, и тот, хватая под руку Джэхёна, считающего каждую секунду потраченного времени, удаляется по лестнице выше. Громкие голоса Мëна и Кима совсем скоро теряются в общем шуме университета. Хан же остаётся на втором этаже слегка потерянный и совсем без друзей.       В сторону нужной рекреации направляется медленно, успевая по дороге заглядывать в лица проходящим мимо студентам. Пока на него не тыкают пальцем и не шепчутся за спиной, по учебному заведению вполне сносно ходить. Радует только одно: в телефонном разговоре вчера, хотя, Донмин назвал бы его больше монологом, проректор Кан сказала, что парень может расслабиться, и эта пара не засчитается ему, как пропуск занятия по дисциплине. Одна часть Хана хотела надеяться, что эта фраза косвенно подтверждала его статус студента в этом университете. Другая же, наоборот, считывала эти слова как непрямой намёк — покуй свои вещи и уебывай. Больше тебя здесь никто не держит, не волнуйся.       Звонок подают ровно по времени. Донмин смотрит на громкоговоритель, из которого доносится мелодия, и вся толпа, как по щелчку пальцев, рассасывается. Студенты просыпаются, разбегаясь каждый на свои занятия, а он остаётся в пустом коридоре.       Хан делает глубокий вдох, прежде чем опускает ладонь на дверную ручку, и с резким выдохом уверенно стучит по деревянной поверхности трижды, двигая ту на себя. Изнутри доносится строгое «входите».       Помещение встречает его ярким, жёлтым светом. Внутри пахнет сигаретами, а ещё чем-то сладким, напоминающим запах цветов. Проректор Кан сидит в своём кресле, не обращая на вошедшего почти никакого внимания, лишь указывает на стул перед собой, продолжая рыться в бумажках.       — Присаживайся.       По полу Донмин ступает тихо, боится даже лишний раз скрипнуть по линолеуму обувью. Хорошо ещё, что на улице сутра не было дождя, ведь в мокрой, грязной обуви идти по чистому, почти блестящему полу, было бы самоубийством.       Напротив проректора сидеть неуютно. С ней, в принципе, а одном помещении находиться — надо много сил иметь, а ещё нервы крепкие, чем Хан уж точно не болеет. Донмин смотрит на идеально уложенную гелем или мусом причёску женщины, и он, вообще-то, перфекционист в некоторых вещах, но сейчас эта опрятность даже бесит. Хоть раз бы пришла с гнездом на голове…!       — Я схожу до деканата на пару минут, — предупреждает проректор, поднимая на парня глаза лишь на секунду, прежде чем поднимается с кресла, разглаживая успевшие появиться на юбке складки. — Когда вернусь, поговорим.       И выходит. Донмин понимает, что его оставили одного только тогда, когда за спиной женщины хлопает входная дверь. Первым делом он прокашливается, прикрывая рот рукой, чтобы снаружи не было слышно. Аромат, витающий по всему кабинету, словно душит его, путая и без того беспорядочно разбегающиеся мысли.       Одно лишь успокаивает: когда телефон вибрирует и Хан на свой страх и риск открывает переписку с Кимом, то читает только короткое «хочу». Сначала не совсем понимает, что это значит. Потом вспоминает о своём предложении и, чтобы убедиться, перечитывает первое сообщение, которое сам и отправил. «не хочешь сходить на нашу репетицию сегодня?»

«хочу»

      Донмин улыбается. Становится легче.       Когда проректор возвращается, уже с пустыми руками, и серьёзно поглядывает на с улыбкой пялящегося в экран своего телефона Хана, тот вспоминает, где находится.       Донхён, конечно, обрадовал его своим согласием, но перед этим всё ещё предстояло отвоевать.       — Надеюсь, у тебя есть веская причина улыбаться, — женщина садится в своё кресло, складывая руки на столе, как будто какой-нибудь бизнесмен из рекламы. — Потому что мне было не до этого последние сутки.       Улыбка тут же исчезает с лица Донмина. Хан мысленно даёт себе подзатыльник, когда его подсознание отвечает на фразу проректора «ну так надо было с девушкой своей в кино сходить, сразу бы полегчало».       Боже, как же Джэхён был прав. Ему действительно не хватает серьёзности.       — Надеюсь, объяснять не надо, что ты здесь делаешь, — Донмин почти фыркает, пока женщина продолжает говорить с присущей ей интонацией «я наследница нефтяной компании, а вы все ничтожество». Ну, во всяком случае, Хан воспринимает этот голос только так, даже если слова совсем иные. — И не нужно смотреть на меня так. Я тоже не горю желанием находиться здесь наедине с тобой.       — Давно мы перешли на «ты»? — не сдерживается Донмин. Смешно, что даже в ситуации, где нужно молчать, его первыми словами становится что-то, больше напоминающее претензию. Проректор замолкает, сосредоточенно всматриваясь в лицо напротив. — Прошу прощения, что перебиваю, но я никогда не обращался к вам, госпожа проректор, на «ты».       Господи, как же тяжело оставаться спокойным и сдержанным, когда прямо перед тобой сидит человек, в которым ты по умолчанию не умеешь нормально разговаривать. Женщина усмехается, опуская взгляд пол стол, и Хан слышит, как открывается ящик стола.       Как ни странно, но она выглядит… Довольной? Донмин старается не показывать своего удивления, когда рука проректора вытягивается, и женщина кладёт на стол между ними складную шахматную доску.       — Я Вас услышала, студент Хан, — она подчеркивает голосом обращение, пальцами постукивая по деревянной поверхности шахмат. — Но и Вы должны меня понять. У нас никогда не было возможности поговорить. Так уж вышло, что с самого начала обучения, наше с Вами общение было немного… напряжённым.       Донмин щурится, когда женщина раскрывает доску, принимаясь медленно выставлять на неё фигуры. Хан следит за её руками, тянущимися от ладьи к коню, а затем к слону, и так далее.       — Вы ошиблись, — замечает Хан, поднимая глаза на женщину, что даже и не следит, какую фигуру и куда она ставит. Проректор смотрит прямо на него, одним только своим взглядом выражая вызов.       — И где же? — с наигранным удивлением ахает она, но Донмина этот спектакль не берёт.       — Вам нужно поменять ферзя и короля местами, — подсказывает Хан, хотя прекрасно понимает, что женщина и так знает, что её фигуры стоят не так, как должны. Только вот для чего была устроена эта проверка, он понятия не имеет.       Проректор опускает глаза на доску, без слов меняя фигуры местами.       — Вы наблюдательны, студент Хан.       Донмин кривится. Не нужно много ума, чтобы знать, в каком порядке нужно расставлять шахматные фигуры.       Да и, если говорить по секрету, он знал эту расстановку, должно быть, едва ли не лучше, чем обычный студент его возраста. Отец был алкоголиком, это факт. Но отрицать его способности в шахматах, которым тот обучал сына в редкие моменты похмелья, не было смысла. Хан шахматы не любил, но играть, определенно, умел.       — Предлагаю сыграть партейку, — усмехается женщина.       — С целью? — недоверчиво хмурится Донмин. — Разве университет, это место, в котором можно играть?       — Если это игра, чтобы разобраться в ситуации, то почему нет? — проректор медленно двигает рукой по столу, собирая чёрные фигуры в кучу. — У нас обоих, наверняка, накопилось много слов, которые мы бы хотели сказать друг другу. Вы начали говорить вчера, но, сами понимаете, в конечном счёте ситуация повернулась не в Вашу сторону. Я знаю, что у нас разные взгляды на многие вещи…       — На все.       Женщина глухо смеётся. Этот парень снова перебивает её.       — Верно, на все, — соглашается она. — И всё же, я бы хотела договорить до конца.       — Да, конечно. Прошу прощения, — извиняться так часто точно не в характере Донмина, но ситуация вынуждает. Хотя лучше бы заткнуться. Кто знает, быть может, прямо сейчас, его длинный язык выписывает ему смертный приговор.       — Говорить о том, что мы не уживаемся даже на достаточно далеком расстоянии друг от друга, думаю, тоже не надо? — пусть проректор и спрашивает, но не глаза говорят, что ответа не требуется. — Это тяжело для нас обоих, однако, Вы отказываетесь избегать продолжения конфликтов самым простым способом.       — Отчислением, — Хан называет вещи своими именами.       Его отец — алкоголик, он — брошенный родителями, несамостоятельный ребенок, а то, что женщина завуалированно называет «простым способом», ничто иное, как отчисление. Не высчитать даже, сколько раз она предлагала Донмину уйти «по собственному», чтобы не тратить драгоценные годы зря. И, конечно же, всё это было исключительно «ради его же блага».       Может, давно пора было, да только вредность не давала. А теперь уже уходить не хотелось, даже сильнее, чем не хотелось продолжать учиться. Из двух зол Донмин с радостью выбрал бы меньшее, если бы только выбор был.       — Да, отчислением, — безразлично хмыкает женщина. Она, кажется, правда считает, что лучшего варианта у Хана не было и уже не будет. — Но Вы выбрали иной вариант, и вот мы здесь. И я хочу, чтобы после этого разговора, наша проблема решилась раз и навсегда.       У Донмина холодок по спине пробегает, пока он, словно загипнотизированный, расставляет придвинутые к нему фигуры, одну за другой, ровно в центр клеток. «Решилась раз и навсегда» — звучит, как приговор в зале суда.       — Хочу, чтобы мы договорились на берегу, что получает победитель, — продолжает говорить женщина, следя за аккуратной расстановкой Хана с усмешкой. Кажется, ей эти интриги только в радость. — В моем случае всё логично. Я хочу, чтобы Вы отчислились. В университете много мест, которые, по моему мнению, могли бы достаться более достойным кандидатам, и ваше — одно из таких мест. Я не ханжа, знаю прекрасно, как относится ко мне каждый из студентов, но повышать на себя голос не позволю, даже если, быть может, это заслуженно в какой-то степени.       Донмин глухо фыркает. Отчисление, кажется, всë, о чём может говорить эта женщина.       — Я могу просить всё, что захочу, в случае своей победы? — спрашивает он, выставляя на доску последнюю пешку.       — Всё, что захотите, — кивает проректор как-то уж слишком легко. — Но решить, что это будет, нужно сейчас.       Хан задумывается, прислушиваясь к собственным ощущениям. А что он вообще хочет? Просить что-то материальное — бестактно и неуместно, даже для такого раздолбая, как он. Учебные долги сами по себе закроются, если женщина будет следовать их уговору, а ни на что другое, она и вовсе повлиять не может.       Донмин сдаётся.       — В таком случае, я прошу обратного, — заключает он. — Я не буду отчисляться, если выиграю, и Вы не станете больше поднимать эту тему до самого моего выпуска. На пары ходить буду, учиться буду в меру своих сил, но вы пообещаете, что больше не будете пытаться выкинуть меня из проекта, как ненужную единицу. Я хочу работать с Донхëном.       Проректор список требований слушает, не перебивая. Слегка вертится на своём офисном стуле из стороны в сторону, упираясь, для баланса, носком в тумбочку, и щурится. Её тонкие, в толстый слой вымазанные красной помадой губы разжимаются, когда она наклоняется к столу ближе, протягивая Хану свою ладонь.       — Обещаю, — говорит женщина, дерзко дëргая бровью. — По рукам?       Кивок на ладонь. Донмин сжимает её пальцы достаточно сильно, ощущая от чужой кожи прохладу.       И ещё больше не понимает, как тётя младшего, наверняка, очень на него похожая, могла выбрать эту холодную женщину. Видимо, правду говорят, любить можно любого. Хан думает, что и его тоже, наверное. И в голове набатом звучит наставление от Ли: «не соглашайся на отчисление», а голос уже прорезается.       — По рукам.       Женщина довольно улыбается, двигаясь к столу ближе, почти вплотную. Донмин молится, чтобы уроков пьяного отца и пары игр в лагере на двойную порцию вечернего перекуса оказалось достаточно.       Ставка слишком высока. Сегодня он твёрдо намерен сыграть «мах и мат».       На экране телефона, спрятанного в кармане, высвечивается новое сообщение. "Я верю, что ты справишься".