Always

***

      Донмин ненавидит то состояние, в котором он возвращается к себе домой. Не помнит даже, как добирается до остановки под проливным дождём и садится в переполненный автобус, а потом почти полчаса стоит не шевелясь, удерживая себя в таком положении лишь за счёт поручня. Из рук всё валится и даже просто на то, чтобы вставить ключ в замочную скважину уходит чёртова минута, на протяжении которой, Хан уверен, все его соседи успевают подумать, что он вернулся слегка подшофе. Пусть думают что хотят, Донмина их мнение не ебет волнует, лишь бы хозяйке не нажаловались.       Щелчок замка и его встречает пустой погружённый во мрак коридор: окна Хан привык держать зашторенными, а погода сегодня не баловала солнечным светом, поэтому пока снаружи было четыре часа дня, внутри уже ощущались все десять вечера. Донмин вышагивает из промокших насквозь кроссовок и прямо на ходу стягивает с себя такую же мокрую одежду, откидывая еë на пол к двери, ведущей в ванную. Постирает потом, если не забудет, конечно.       Хочется просто лечь, вытянуть конечности и проспать пару дней, чтобы проснуться выспавшимся и с чистыми мыслями, но Хан не успевает даже сесть на постель, когда замечает на кресле в углу комнаты переноску для животных. И явно не пустую, судя по тому, что сквозь решётчатую дверцу на него смотрят два сверкающих глаза. Кошачьих.       Донмину требуется пара минут наедине с этими красным глазами, чтобы понять, что это не сон, и щипать себя за руку в ожидании того, что он вот-вот проснётся — бессмысленно. В голове медленно выстраивается пазл из кусочков воспоминания примерно недельной давности, где хозяйка квартиры почти слёзно умоляет его присмотреть за её кошкой, пока она отъедет в командировку по работе. И Хан, пойманный врасплох ранним визитом, соглашается, в надежде, что получив положительный ответ, хозяйка позволит ему досмотреть сладкий сон. И пусть женщина уходит, довольно прощаясь и обещая, что предупредит, прежде чем привезёт питомца, но досмотреть сновидение у Донмин тогда так и не получается, если он правильно помнит.       А теперь, помимо тяжёлой головы, забитой мыслями о чём угодно, но только не о том, как он планирует дальше жить со всем тем, что сегодня сделал и сказал, у Хана дома ещё и чëртова кошка. И она явно очень недовольна тем, что Донмин уже пять минут, как дома, а она до сих пор вынуждена ютиться в тесной переноске.       Хан вздыхает, взъерошивая собственные волосы, прежде чем устало отбрасывает телефон на кровать и хмурится, когда по комнате разносится жалобное мяуканье. Как он вообще умудрился забыть про договорённость с хозяйкой, если женщина писала ему каждый день, чтобы убедиться, что ничего не изменилось? Ну прямо чудеса, за который Донмин хвалить свою выборочную память не намерен.       К моменту, как он набирается сил и доходит до пакета с кормом и лотком, его новая пушистая соседка, кажется, уже близка к тому, чтобы прогрызть металлический прут на решётке. Хан даже и не думал до этого момента, что кошки могут быть такими страшными, когда голодные.       — Мадам, не могли бы вы, успокоиться? — он косится на чужого питомца, с недоверием застывая прямо с поднятой над дверцей переноски рукой.       И кошка будто слышит его, замирая в ожидании, когда её выпустят. Однако вероятность того, что стоит ей оказаться на воле, и она сразу же примется раздирать ноги Хана в кровь, всё ещё не равна нулю. Это настораживает.       Но пушистая любимица хозяйки оказывается к Донмину более, чем просто дружелюбной. Он спрыгивает с кресла, показываясь парню во всей красе, и медленно обвивается вокруг его голени, щекоча своей мягкой шерстью, прежде чем трётся о ногу Хана и мурчит. И тот, в общем-то, не испытывает какой-либо слабости к представителям семейства кошачьих, но всё равно берёт кошку на руки, возвращаясь к кровати.       — Давай посмотрим хотя бы, как тебя зовут, — сообщение от хозяйки Донмин находит в списке своих диалогов только сейчас, намеренно пропуская верхние чаты, чтобы не испытывать своë терпение желанием подглядеть, не написал ли ему кое-кто. — Клауд? — читает он, удивлённо переглядываясь с кошкой. Та выглядит так, будто она и сама не уверена, что её зовут именно так. — Прости, пушистая, но переспрашивать твою хозяйку я не буду, а то, не дай Бог, ещё лекцию мне прочитает. Давай-ка лучше поедим.       И кошка снова послушно резво спрыгивает с рук Хана, направляясь прямиком к наполненной миске, будто понимает, чего парень от неё хочет.       Донмин смотрит, как его новая соседка по квартире уплетает свой, наверняка дорогущий, жидкий корм, на упаковке из-под которого он успел вычитать надпись «премиум» позолоченными буквами, и прикрывает глаза. Его «премиум» приём пищи сегодня состоит из последней пачки ттокпокки в ящике на кухне и пары сосисок, которые Хан уже и не помнит точно, когда покупал.       Телефон так и остаётся валяться на кровати, брошенный хозяином за ненадобностью. Донмин разбирается с едой быстро, даже и не замечая, как пролетает промежуток времени между моментом, когда он заходит на кухню, и моментом, когда медленно выходит, шаркая съезжающими без ремня джинсами по полу.       К тому моменту кошка уже находит для себя полюбившееся место прямо в центре его кровати. Хан останавливается, не решаясь согнать животное, поэтому только ложиться рядом, сворачиваясь вокруг пушистой гостьи калачиком, как в детстве. Глаза неконтролируемо закрываются.       Говорят, что кошки могут лечить человеческую боль. Донмин боится, что для того, чтобы вылечить его разбитое сердце, одной только Клауд будет явно недостаточно.       Этот понедельник добивает его окончательно.

***

      — Давай забудем об этом, — напряжённо повисает в тишине. Донмин и сам едва не вздрагивает, когда его ослабевшие руки случайно касаются одежды младшего. Фаланги пальцев будто обжигает, как если бы он сунул их в печь.       Хан не уверен, что это не его воображение, рисующее странные картинки, но старший видит, как яркое свечение в глазах Донхёна начинает затухать. Он выдерживает зрительный контакт каким-то невероятным усилием воли.       — …извини?       Голос младшего, словно какой-то незнакомый, разносится по пустому коридору слабым эхом. Хан сказал бы, что не заметь он, как губы Донхёна приоткрылись в ту самую секунду, когда эти слова разрезали тишину, он ни за что не узнал бы в этом голосе Кима.       Донхён никогда раньше не смотрел на него так. Так, будто Донмин только что одной фразой воткнул ему нож прямо в сердце и провернул на все сто восемьдесят. Хан очень хочет, чтобы ему это просто показалось, когда сглатывает вставший в горле ком, с болью проглатывая желающее вырваться извинение.       Кричащее сердце приходится заткнуть, а думать о том, правильно он поступает, или нет, Донмин будет потом.       — Я хочу, чтобы мы забыли о том, что произошло в комнате Джэхёна, — повторяет старший.       И глаза Кима вдруг сужаются, пока он отводит их в сторону, не выдерживая сражения взглядов первым. Из его рта рвётся грудной, громкий и нервный смешок. Донмину кажется, будто этим звуком можно пытать. Во всяком случае его — точно можно.       — Ты серьёзно сейчас?       Что-то ломается. Хан не уверен, но кажется, что маска спокойствия на его лице. И чужие глаза снова сияют, но уже от подступающей к ним влаги. Ким делает глубокий вдох, продолжая смотреть испытующе.       И с этим взглядом Донмин осознаёт, что через глаза можно залезть в чужую душу. Донхён будто копается в нём, выворачивает наизнанку органы и царапает по стенкам изнутри, пока сам едва держится. Мстит за свою боль, пока ещё не произнесённая старшим фраза нависает над ним, словно своеобразный дамоклов меч. Сейчас в этой паре палач — Донмин, и лишь ему одному решать, когда лишить младшего всего.       — Да.       И слышится звон. Меч падает, Ким дёргается от Хана подальше, словно кипятком ошпаренный, и вместе с первой слезой Донхёна, стремительно срывающейся с ресниц и разбивающейся о пол, Донмин слышит не менее разбитое, почти утробное:       — Как хочешь.       Когда старший запоздало тянет руку в ту сторону, куда уходит младший, то ловит только воздух и остатки чужого парфюма, надолго оседающего в лёгких. Внутри что-то с грохотом трескается.

***

      Донмин просыпается весь в поту, обнаруживая, что отлежал себе всю левую половину туловища и лица, пока спал, пригревшись рядом с кошкой. К этому моменту на улице уже темно. Он бросает беглый взгляд на занавески, а потом и на свой телефон, не подающий признаков жизни, и только сейчас вспоминает, что не заряжал его уже пару дней. Удивительно даже, что он не сел ещё раньше.       Пушистая охранница его сна мяукает где-то в ногах, и Хан, превозмогая головную боль, что только усиливается, стоит ему оторваться от кровати, садится, в темноте всматриваясь в ту сторону, где стоит кошачья миска. Пустая. Ещё несколько секунд Донмин тратит на то, чтобы просто открыть глаза.       Телефон, разряженный в ноль, с трудом удаётся поставить на зарядку: провод настолько поизносился за два года бесконечного использования, что для того, чтобы найти положение, в котором ток проходил бы по кабелю без проблем, приходится вязать морские узлы и молиться всем электрическим богам. Клауд с таким удовольствием накидывается на новую порцию еды, что Донмин даже теряется. Неужели животное могло настолько проголодаться за три часа? По его ощущениям, прошло именно столько.       Когда телефон включается, то на тёмном экране мгновенно загорается индикатор уведомлений, а потом разносится звук приходящих друг за другом сообщений. Множества сообщений. И звук этот такой громкий и неприятный, что Хану режет по ушам. Донмин жмёт на кнопку уменьшения громкости, но случайно задевает другую, отвечающую за питание, и перед глазами пролетает длинная цепочка из непрочитанных сообщений и пропущенных звонков. А ещё, почему-то холодеют конечности. Никогда ещё до этого момента он не наблюдал такого интереса к себе, отчего кажется, будто количество уведомлений может быть таким большим только по одной причине — случилось что-то плохое.       И вообще, Хан не любит разговаривать по телефону, но почему-то в этот момент, перезвонить на тот номер, который пытался дозвониться до него последним, кажется лучшим решением. Он жмёт на пропущенный от Джэхёна и вслушивается в первый длинный гудок. За ним следует такой же второй, но вот на третьем очередь прерывается. На другом конце провода слышится облегчëнное, но одновременно с этим недовольное:       — Я думал, ты сдох, придурок, — принимается ругаться Мëн без какого-либо предупреждения. Донмин давно уже говорил, что над старшим нужно большими буквами писать: «Осторожно! Очень громко», и в этот раз он цокает, отводя телефон от уха, чтобы немного отойти от этого крика. Он не сдох, но не отказался бы.       И, видимо, молчание Хана заставляет старшего заволноваться ещё сильнее, потому что тот вдруг прекращает ругаться, быстро меняясь в голосе.       — …Тэсан? Это же ты?       Донмин мычит, снова прикрывая глаза. Держать их открытыми даже в темноте больно, словно что-то давит парню на глазные яблоки, желая их выдавить.       — Я, — подтверждает Хан уже словами, держась из последних сил, чтобы снова не лечь на кровать. Если сейчас Джэхён скажет, что действительно произошло что-то серьёзное, то он будет готов выбежать из дома прямо в том, в чем проснулся, и уехать на первом попавшемся под руку такси. — Что за кипиш у вас там происходит? Мой телефон чуть не взорвался прямо у меня в руках от той кучи сообщений, что вы написали.       Старший же на другом конце провода истерически фыркает.       — Ты так смеёшься сейчас? — его голос в моменте напоминает очень злого родителя. — Ты, блять, исчез на одиннадцать часов, а теперь спрашиваешь, что у нас за кипиш? У нас Сонхо стоит в коридоре одетый, готовый выбегать по твоему адресу, потому что ты на сообщения не отвечаешь, трубки не берёшь, дак ещё и на репетицию, которую сам же и попросил провести, не пришёл. Тэсан, клянусь, я от волнения похудел килограммов на пять и чуть не поседел за это время, а мелкий на полном серьёзе начал обзванивать больницы, находящиеся в районе нашего университета и твоего дома. Санхëк уже написал половине твоих одногруппников и даже попросил футболистов поспрашивать своих знакомых, не видели ли они тебя где-то вчера вечером. Да у меня черновое заявление в ментовку о пропаже человека готово, а ты мне «что у вас там за кипиш?»!       Этот монолог заканчивается только тогда, когда Мëн выдыхается, тяжело дыша в трубку. Донмину даже нечего ему сказать. Он так поражён, и всё, что он может сделать, это неуверенно переспросить:       — Ты сейчас сказал, что я не отвечал на протяжении одиннадцати часов? — и то, как измученно стонет в ответ старший, уже говорит Хану о многом.       — Скажи мне, блять, что ты шутишь, Хан Донмин.       Он вздрагивает, когда слышит своё настоящее имя. Джэхён никогда раньше не называл его так, потому что ещё на первом курсе Хан достаточно понятно выразился, когда сказал, что предпочитает, чтобы его назвали Тэсаном. Однако сейчас, кажется, старший совсем не следит за словами, и от понимания этого Донмина почти скручивает пополам.       Одиннадцать часов? Не может этого быть!       Но, когда он решается отвести телефон от уха, поднимая глаза к панели наверху экрана, и видит на ней лаконичное «4:48», только тогда младший осознаёт, что это не глупая шутка друзей или банальное недопонимание. Он действительно проспал одиннадцать часов таким крепким сном, что даже и не понял, сколько конкретно прошло времени.       — Ты ещё тут? — спрашивает Джэхён уже спокойнее.       — Тут.       — Так и чем таким ты занимался, что заигнорил нас на одиннадцать часов?       Небольшая пауза. Хан всë-таки падает спиной на кровать.       — Я спал, — признаваться честно, отчего-то, Донмину стыдно, но врать переволновавшимся за него друзьям — худшее решение сейчас. Если Джэхён сказал, что они были на грани, чтобы понести заявление о пропаже человека в полицию, значит, действительно испугались.       — Спал?       — Да.       И снова эта тишина. Донмин не хочет даже знать, что о нём сейчас думают его друзья. Они, наверное, уже мысленно блокируют его номер телефона и пишут заявление в университет об отчислении. От его лица, конечно, не от своего же.       Джэхён за три года научился мастерски подделывать его подпись на документах, так что у деканата даже вопросов не возникнет. Да и какие могут возникать вопросы, когда декан, наверное, лично готов его отчислить, лишь бы больше имя «Хан Донмин» не слышать никогда?       — Пиздец, — заключает Мëн.       Младший с ним согласен на все сто. И тот вымученный вздох, который Донмин слышит из телефона, безумно похож на родительский.       — И как ты себя чувствуешь? — спрашивает старший. Хан подозревает, что тот шорох, который доносится из телефона следом — звук снимающего кроссовки Пака. Ладно ещё, что он проснулся раньше, чем старший успел выйти из дома. За это кошмару с Донхëном надо ещё спасибо сказать.       — Нормально.       — Пиздит, — слышится на другом конце провода голосом Пака. А затем снова шорох и Сонхо говорит уже громче. — Очень сомневаюсь, что ты такой придурок, который способен прийти домой днём и «случайно» проспать до следующего утра. Из нас всех только мелкий так сделать может.       — Да почему я опять? — возмущается где-то совсем уж далеко Унхак. Сонхо его ответом не удосуживает.       — Ладно, — Хан вздыхает. — Я немного устал и встреча с проректором Кан прошла не очень хорошо. А ещё хозяйка привезла мне свою кошку, чтобы я присматривал за ней, пока она будет в командировке, так что…       — Подожди-подожди, — перебивает Сонхо. — У тебя, разве, нет аллергии на кошек?       Донмин задумывается в моменте, мысленно листая свою медицинскую карточку.       — Вроде нет…? — неуверенно переспрашивает он, будто старший может лучше знать, какие болезни у него есть, а каких нет. — Я сдавал тест на аллергены в прошлом году, тот был отрицательный на все образцы. Да и, если бы что-то и было, разве мне уже не должно было стать плохо? Я с этой кошкой в обнимку одиннадцать часов провёл.       — Бедная, — сочувствующе вздыхает Пак, пока Хан только закатывает глаза. — Тогда, получается, что я тебя с кем-то путаю? В прочем, забили. Нет и нет, тебе же лучше. Так что там за история с проректором Кан?       — Долго объяснять, — Донмин почти чувствует, как старший недовольно фыркает, когда слышит это. — В универе расскажу.       — А ты хитрый, — отзывается Пак. — Ты Джэхёна слышал вообще? Мы всю ночь не спали, пока до тебя дозвониться пытались, какой нам университет? У меня так сильно капилляры в обоих глазах полопались от напряжения, что твоя проректорша Кан от одного только моего вида себе психологическую травму заработает.       — Было бы славно.       — Никакое не славно, — не соглашается с младшим Сонхо. — Джэхён сказал, что ты за него все пропущенные за сегодня пары закрывать будешь.       — Я то закрою, но надо ли ему это, — задумчиво произносит Хан. Его уровень английского до сих пор оставался где-то на уровне заученного ещё в первом классе «London is the capital of Great Britain», а о других языках можно было и не спрашивать. — Пусть подумает.       — Ты бы свои сначала закрыл, — кажется, телефон снова возвращается к Мëну, потому что опять слышится шорох и голос Джэхёна становится таким же чётким, как и раньше. — И да, то, что мы сегодня не идём на пары, не значит, что и ты будешь дома жопу просиживать.       — Почему жопу сразу? Я ведь могу, например, спину пролеживать.       — Пролежал уже, за одиннадцать то часов, — недовольный голос старшего прерывается на зевание. — Всё, давай, спящая красавица, мы по берлогам. И если я узнаю, что тебя на парах не было, на репетицию можешь больше не приходить.       — Ну хён.       — Не «ну хён», а «да, лидер-ним», — Донмин слышит, как на заднем фоне давится со смеху Унхак. Как в ролевых играх, ей Богу. — И ещё кое-что, пока я не забыл.       — Слушаю, лидер-ним.       — Фу, — мгновенно реагирует Мëн.       — Хён, ты определись уже, блин, че ты хочешь услышать, — фыркает Хан. — В противном случае я буду называть тебя «аджосси».       — Да подожди ты, я забыл, что сказать хотел.       — Так быстро?       — Кто же знал, что ты, вместо того, чтобы начать плеваться, как обычно, реально лидер-нимом меня назовëшь, — снова небольшая пауза, за которой следует озарëнное: — Вспомнил. Мы Донхёна посреди ночи разбудили, когда совсем уже отчаялись тебя найти. Он, бедный, наверное, наслушался от нас всякого, что теперь спать не может. Так что будь человеком, предупреди его, что ты в порядке.       Хан замирает, стоит только Джэхёну произнести имя младшего. Губы сами по себе сжимаются в тонкую линию, и Донмин буквально вгрызается зубами в нижнюю. Странный способ справиться с эмоциями, но действенный. Последние три года Хан справлялся со своими приступами только так.       Написать Киму после того, каким разочарованным он выглядел, пока старший пытался подобрать слова, кажется чем-то нереальным. Заслужил ли он вообще, чтобы после случившегося, Донхён волновался за него? Донмин уверенно сказал бы, что нет, не заслужил. Но у младшего доброе сердце, не способное игнорировать проблемы других людей, и от этого становится ещё более паршиво. Он просто отвратителен.       — …Тэсан? — звучит так же, как и в начале диалога. Джэхён, вероятно, быстро догадывается о причине молчания, поэтому предлагает другой вариант. — Если хочешь, я могу написать ему.       — Нет, — Хан открывает глаза. Вмятина на потолке, оставшаяся после потопа, выглядит некрасиво. Донмин сравнил бы с ней себя. — Не надо, я сделаю это сам.       Мён мычит, не понятно только одобряюще или наоборот, недовольный ответом, но всё равно говорит:       — Ладно. До связи тогда. И у нас репетиция сегодня, не проспи.       И было бы смешно, не знай Донмин уже сейчас, что к репетиции он просто не готов. Морально он всё ещё где-то во вчерашнем дне, где Донхён смотрит на него своими большими глазами, в которых уже начинают скапливаться слëзы, и быстро убегает, бросая напоследок разбитое «как хочешь».       Хан точно хотел не так.       Долго листать до диалога с Кимом не приходится. Перед ним всего лишь несколько рассылок с каналов и пара сообщений от одногруппников, но их парень игнорирует. Рядом с названием контакта, который Донмин переименовывает только сейчас, горит невеселый кружочек с цифрой один, за которым скрывается совсем уж короткое: «Ты в порядке?», отправленное около двух с половиной часов назад. Хан готов биться лбом об экран телефона.       — И что мне ему написать, Клауд? — спрашивает Донмин риторически, но кошка все равно запрыгивает на кровать, сворачиваясь калачиком у его головы, будто хочет подсказать.       Выбор падает на такое же лаконичное «в порядке», печатая которое Хан пару раз попадает не по тем кнопкам, ругая свои слишком уж трясущиеся пальцы. «Это всего лишь Донхён, и ты всего лишь пишешь ему сообщение, соберись» — проговаривает он сам себе, но в эти слова не верит.       Донхён не «всего лишь», Донмин это знает, потому и боится, ведь у иконки контакта красуется «был(а) недавно», а значит, Ким не спит, вероятно, дожидаясь от него ответа. Это разбивает Хану сердце окончательно. Он жмёт на кнопку отправки, ещё несколько секунд гипнотизируя свое сообщение взглядом.       На часах 4:55. Донхён читает его сообщение ровно через минуту, но ничего не отвечает.

***

      На кухонном потолке в квартире родителей Соры всего четыре светильника; в правом верхнем углу, который по большей части скрывается за холодильником, отклеиваются обои; на полу, у ножки кухонного гарнитура, валяется какая-то таблетка, а на стене над плитой целая вереница из жирных следов от брызгающего при жарке масла — все эти факты Донхён открывает для себя, пока пьёт две чашки кофе друг за другом.       Сора, тоже разбуженная сильно раньше будильника звуками работающей кофемашины, сидит рядом, и каждый раз зевает так широко, что Ким боится, как бы она не уснула прямо здесь. Тащить её до комнаты у него нет сил: руки не слушаются и даже открыть отсек для капсулы ослабевшими пальцами получается с трудом.       Донхён дёргается, когда младшая неожиданно громко откидывает телефон на стол, хватаясь за волосы у корней и прикрывая глаза, чтобы тяжело вздохнуть.       — Рики оппа тоже не знает, где он может быть, — говорит Сора и Ким пусть и подозревал, что ответ футболиста будет именно таким, но всё равно расстраивается. На душе с каждой секундой всё паршивее. — А ещё он сказал, что нет смысла писать или звонить остальным, потому что Санхëк оппа уже попросил помочь Ынсока оппу, а тот переслал сообщение в их общий чат.       Когда она поднимает глаза на старшего, в её взгляде читается сожаление.       — Понятно, — только и может выдавить из себя Ким, и третья кружка кофе вдруг становится ещё привлекательнее. Но нельзя, ведь в этой семье уже есть один человек, угодивший в больницу, и Донхён совсем не хочет стать вторым.       Сора наблюдает за тем, как брат трясущимися руками отставляет в сторону пустую кружку, прежде чем опять тянется к телефону. Он делает одно и то же уже, кажется, около двух часов. И у младшей буквально сердце кровью обливается, когда он снова блокирует экран так и не дождавшись желанного сообщения.       По Донхëну было понятно сразу, как он перешагнул порог квартиры весь мокрый от дождя, но выглядящий так, будто ему абсолютно всё равно — что-то произошло. И это что-то точно было не из приятных, ведь как старший не пытался делать вид, что виновата в его отвратительном настроении одна только затянувшаяся учёба, Сора уже тогда знала, что дело не в ней.       — Тебе бы поспать, — тихо заключает младшая, посматривая на Кима с волнением. Она знает, что говорить бессмысленно, ведь старший всё равно поступит так, как считает нужным, но это никак не влияет на тот факт, что она волнуется. — Я понимаю, что это твой друг, но ты всё ещё мой брат, и я просто не могу смотреть на то, как ты сбиваешь себе остатки здорового режима.       Донхён очень вовремя шикает, когда случайно ставит ногу не под тем углом, пытаясь поменять позу, в которой сидел, не двигаясь, предыдущие полчаса. Сора только вздыхает. Говорить что-то этому парню сейчас — как об стенку горох. Ким её, может, и слышит, но никогда не послушает.       Девушка поворачивается к окну, устало пробегая глазами по окнам дома напротив: ни одного, где горел бы свет. Ей быстро становится скучно высчитывать количество этажей, которое она и так уже выучила. За ту пару лет, что они с родителями жили в этой квартире, она столько раз считала эти этажи, что могла не глядя ответить даже у окна на каком из них, радом с балконом, отваливалась штукатурка. Или это не штукатурка вовсе? Сора не знала и, если честно, никогда знать не хотела.       Когда младшая зевает в очередной раз, укладывая голову поверх своих сложенных на столе рук, Донхён чувствует перед ней вину. Она уж точно не должна была помогать ему с поисками Донмина, тем более, когда он сам только и сделал, что отправил старшему одно несчастное сообщение.       Сора не должна была, но сделала больше, и продолжала находиться рядом, несмотря на то, что жертвовала своим здоровым сном. И пусть это грело его раненную душу, но доводить сестру до состояния, подобного собственному, Донхён точно не хотел.       — Твой преподаватель йоги будет не в восторге, если узнаёт, что ты не спишь в такое время, — Ким складывает руки на груди, чтобы выглядеть как настоящий старший брат, и хмурится. — Ты уже и так много сделала, иди спать.       Младшая фыркает, поправляя волосы, чтобы взглянуть на Донхёна исподлобья.       — А ты идëшь? — спрашивает она серьёзно, на что Ким может только отрицательно покачать головой.       Он готов просидеть на кухне сколько угодно, лишь бы дождаться ответа от старшего, и девушка это прекрасно понимает. Так и к чему врать? У Донхёна нет секретов от своей семьи.       — Ты ведь уже знаешь, что нет, — на лице появляется мученическая улыбка.       И Сора выглядит слегка разочарованной, но всё равно отвечает:       — Тогда и я — нет, — и снова упирается лицом в руки, прикрывая болящие от недосыпа глаза.       — Он может ответить когда угодно, ты ведь это понимаешь? И через час, и через два, и может вовсе не ответить, — Донхён отталкивается от стола, чтобы откинуть голову, упираясь взглядом в потолок.       — Понимаю, — серьёзно кивает младшая. — Поэтому мне действительно интересно, почему даже зная это, ты всё равно продолжаешь ждать его сообщения.       Когда Сора снова поднимает голову, чтобы посмотреть старшему в глаза, тот только сглатывает. Кажется, она задевает его за что-то этими словами. За что-то очень личное. Голос сам по себе становится тише, когда она решается заговорить о том, что её волнует.       — В тот день, когда мы приехали из бара и я имела неосторожность заговорить про Тэсана оппу, мне показалось, будто он сделал что-то, что принесло тебе много боли. Ты не выглядел как человек, который хочет вспоминать о нём, и мне, каюсь, стало очень любопытно, что между вами произошло. Тогда я придумала тот глупый план, чтобы столкнуть вас, и сама же пожалела, — младшая краснеет от стыда. — Однако чем дольше я смотрела, пытаясь понять причину вашей взаимной ненависти, тем больше понимала, что ненависти там вовсе и нет. И это странно, потому что один день вы делаете вид, будто не знакомы, а другой — спокойно беседуете, сидя у него на работе допоздна.       Донхён внимательно слушает каждое слово младшей, хмурясь лишь на том моменте, где она говорит про ненависть.       У него было много чувств, которые он успел испытать за последнюю неделю, пока то и дело продолжал встречать старшего при обыденных и не очень обстоятельствах. Непонимание, недовольство, радость, трепет, боль, и ещё целый спектр эмоций, описать которые одним словом тяжело. Но ненависть… Её к Хану Донхён никогда не чувствовал.       Даже тогда, когда вчера, мгновенно промокший до нитки, убегал от Донмина весь в слезах, не видя перед глазами ничего, кроме смутно знакомых очертаний зданий и дорог. Ким ненавидел скорее самого себя и собственную трусливую натуру, что снова выбрала смириться, вместо того, чтобы бороться. И Хан уж точно не был виноват, что младший не смог возразить, когда очень хотел. Что Донхён так слаб перед его тёмными, серьёзными глазами.       — Оппа, — зовёт младшая, протягивая Киму свою руку.       Старший смотрит на её ладонь с непонимаем. Сейчас точно не время для того, чтобы держаться за ручки.       — Что? — недоуменно спрашивает он, пока девушка только закатывает глаза, перехватывая вторую его руку поперёк запястья, и укладывая на свою. — Что ты делаешь?       — Просто смотри мне в глаза, — вместо объяснения отвечает младшая, сильно сжимая чужую ладонь в своей, чтобы парень и не думал её вырывать. Старший смотрит ей в глаза неуверенно.       Спокойный голос Соры кажется ему слишком громким в заполненной тишиной кухне, когда она спрашивает:       — Он тебе нравится?       Донхён, определённо, снова чувствует себя слишком слабым.       Нравится. Очень.

***

      — Послушайте, профессор Мин, — госпожа Кан деловито закидывает ногу на ногу, пока отхлебывает из кружки глоток горячего чая. — Это очень щедро с вашей стороны, прийти ко мне в кабинет, предложить выпить кофе с дорогими конфетами, — перечисляет женщина, кивая на раскрытую упаковку шоколадных конфет на столе. — И всё же, я уверена, Вы пришли не просто отобедать.       Мужчина улыбается, отставляя в сторону свою кружку, и подпирает рукой подбородок, прежде чем лестно качает головой.       — Вы так хорошо меня знаете, госпожа проректор.       Когда он тянется, чтобы коснуться губами бледной, почти белой ладони женщины, та отстраняется, рукой тут же хватаясь за чашку.       — Не нужно этой лести, господин Мин, — теперь уже улыбка появляется на лице проректора. Но какая-то совсем ненастоящая, будто приклеенная. — Давайте сразу к делу.       Преподаватель кивает. В кабинете проректора темно, несмотря на то, что время — день. За плотными шторами скрывается унылая картинка затянутого тучами неба, и пахнет приторно сладким парфюмом, напоминающим отдалённо по аромату розу, смешанную с другими цветами. Весьма специфический запах.       — Что ж, если вы говорите, то сразу к делу, — мужчина несколько нервно поправляет часы, крепко затянутые вокруг запястья руки, даже выше рукава рабочей рубашки. Вероятно, это самая дорогая вещь, которая появилась в его гардеробе только к сорока пяти годам. Когда он нарочито вальяжно откидывается на спинку кресла, на лице проректора не шевелится ли одна мышца. — Дело в том, что я хотел бы попросить вас об услуге.       — Просить меня об услуге? — женщина скептически хмыкает, опуская взгляд к своим туфлям. — Нужно быть очень смелым, чтобы просить меня о чём-то.       О да, мужчина это знает, оттого и прячет свою трусость за показательно деловыми жестами. Только зря старается, проректор прочитала страх на его лице ещё в тот самый момент, когда он постучался сбито трижды в дверь и трясущимся голосом, с коробкой конфет в протянутой руке, предложил выпить вместе кофе.       Женщина таких, как он, видит насквозь.       — Говорите уже, господин Мин, — торопит она. — У вас не так много времени, как вы думаете.       — Да, госпожа Кан, я понимаю, — вся его уверенность спадает с лица маской. Брови ломаются, когда мужчина начинает издалека. — Дело в том, что в университете скоро будет проводиться ежегодный художественный конкурс. В прочем, это Вы и сами, наверняка, знаете, проректор Кан.       Женщина неопределённо ведёт головой, кивая. Что-то такое она точно слышала, но это слегка не её компетенция. За такие мероприятия отвечает проректор по организационным вопросам и студенческий волонтерский отряд.       — Я хотел бы поучаствовать в этом конкурсе, но на моей кафедре едва ли можно найти хотя бы одного подходящего студента.       Проректор выставляет ладонь вперёд, слегка тормозя рассказывающего, и преподаватель тут же замолкает.       — Насколько мне известно, вы преподаёте на кафедре архитектурного рисунка, — напоминает женщина и мужчина кивает.       — Вы правы.       — И что же, на кафедре архитектурного рисунка нет ни одного студента, что умел бы рисовать? — глаза проректора сужаются, пока она тянется рукой к пачке сигарет, валяющихся рядом с компьютерным экраном. — Вы меня огорчаете, преподаватель Мин. Мне казалось, что у вашей кафедры не должно возникнуть проблем с таким вопросом, однако вы тут, значит… Вероятно, мне стоит поднять вопрос о расформировании кафедры на следующем педсовете?       Страх, мелькающий в увеличившихся в миг глазах мужчины женщину только веселит.       — В прочем, я пока что просто предполагаю, — с ухмылкой отмахивается проректор и мужчина в ответ заторможенно нервно хихикает. — Так чем я могу быть Вам полезна в этой ситуации?       — Дело в том, что у меня есть один подходящий студент на примете, — продолжает свой рассказ преподаватель. — Но он отказался, когда я попытался договориться с ним лично.       — Отказался? И почему же?       — Без объяснения причин, — мужчина разводит руками. — Однако я предполагаю, что это может быть связано с его загруженностью в учёбе. Дело в том, что это первый раз, когда я встречаю человека с настолько выдающимися способностями в рисовании. Если бы он только согласился, ни один студент художественного факультета не смог бы его обойти.       Ещё немного, и мужчина пустится бегать и прыгать в восторге, поэтому женщина хмурится, выслушивая восхищение коллеги, но останавливает его, предпочитая вести диалог строго по делу.       — Я безумно рада, что в нашем заведении учится такой вундеркинд, но всё же… Чем я могу Вам помочь? Если студент отказался от участия, это сугубо его решение. Заставлять его участвовать насильно, даже при всём вашем желании, я не имею права, — голос женщины звучит показательно спокойно на контрасте с эмоциональным мужским.       — Понимаете, госпожа Кан, — тон преподавателя понижается, словно он боится, что кто-то может услышать этот диалог. Странно, до этого его это совсем не волновало. — Дело в том, что этот студент — ваш прямой подопечный.       Впервые за весь разговор женщина хмурится озадаченно.       — Мой подопечный? Вы уверены? — уточняет она. — Дело в том, что последние три года я отказываюсь даже от того, чтобы курировать группы, поэтому едва ли у меня есть какие-то подопечные в данный момент. Как зовут этого студента?       — Ким Донхён.       — Донхён? — звучит совсем уж удивлённо. — Если я поняла Вас правильно, то вы имеете в виду нашего студента по обмену, верно?       — Да, — довольно кивает мужчина.       Проректор Кан тяжело вздыхает, когда окончательно разбирается с упаковкой сигарет, поджигая одну прямо в кабинете. Знает, что это нарушение, не хуже, чем знает, что ей ничего на него не будет. В её глазах плещется серьёзное раздумье.       — Боюсь, что у Донхёна нет сейчас времени, чтобы участвовать в конкурсе рисунков, — с сомнением мычит она, выпуская первое облако дыма прямо в лицо мужчине. — При всём уважении, господин Мин, но у студентов по обмену сейчас трудное время. Вы должны были слышать, что ректор подписал приказ о том, что каждый такой студент в этом учебном семестре обязан предъявить преподавательской комиссии свой проект. Донхён, точно так же, как и остальные студенты по обмену, обязан выполнить такой проект вместе со своим напарником.       — Я понимаю, госпожа Кан, однако… — мужчина осекается, подбирая слова. — Если бы можно было как-то обойти эту систему, я был бы признателен. Поймите и Вы меня, пропустить такой шанс выиграть этот конкурс, я никак не могу. Я мог бы делать что угодно, что только пожелаете, лишь бы он согласился. Я готов даже лично помогать ему с проектом для ректората, но заполучить его в качестве художника — жизненно необходимо для меня.       Мужчину почти трясёт, когда он говорит о конкурсе. Женщина же только задумчиво щурится, смотря ему прямо в глаза. В глаза, безостановочно бегающие по её лицу.       — Говорите, сделаете что угодно? — спрашивает она загадочно, стряхивая пепел на золотое блюдце, приклеенное к краю стола.       — Что угодно, — вторит ей мужчина.       И дым снова летит ему прямо в лицо под хитрое:       — Есть один способ.

***

      Донхён едва слышно стонет, ударяясь головой о кухонный стол перед собой, когда градусник показывает 37,6. Сора с важным видом вглядывается в цифры, прежде чем зажимает кнопку выключения, и серьёзно хмурится, переводя взгляд на старшего, пока прибор пиликает в последний раз.       Ким чувствует её недовольство по одному лишь шуршанию одежды, доносящемуся до ушей, когда младшая отходит, чтобы убрать градусник в футляр и положить его на видное место. Едва ли у старшего будут силы искать его в ящике с таблетками, если он почувствует, что температура становится ещё выше. Даже злясь, Сора всё равно продолжает в первую очередь думать о нём, и Киму снова становится стыдно, даже сильнее, чем было в прошлый раз. А ведь прошло всего ничего.       — Я, действительно, не понимаю, — голос младшей звучит недовольно и резко. — Как с такой температурой можно было ещё делать вид, что всё нормально? Ты реально собирался учиться сегодня? А если бы тебе стало хуже в университете, то что бы ты делал?       Донхён не успевает ответить ни на один вопрос, потому что все слова мешаются у него на языке, стоит только девушке решительно выставить перед ним аптечку.       — Я достану тебе жаропонижающее, — говорит младшая, зарываясь руками в гору медикаментов. Ким думает, что найти в этом бардаке что-то будет труднее, чем ему казалось изначально. — Выпьешь таблетку, но только если температура поднимется выше 38 градусов. И съезди в больницу, чтобы потом у преподавателей не возникло вопросов, где ты был всё это время.       Донхён щурится. Ходить по больницам ему никогда не нравилось. Ещё меньше ему нравилось ходить туда в том состоянии, в котором он был сейчас, поэтому парень на свой страх и риск предлагает:       — И всё же, может лучше университет?       Руки Соры так и зависают в воздухе вместе со сжатой пальцами упаковкой таблеток. Сестра поднимает на Кима глаза медленно, будто успевает в это время подбирать слова, чтобы не разругаться прямо здесь и сейчас.       — Нет, Ким Донхён, — строго, совсем как мама. — Я не хочу потом узнать, что тебе стало плохо на парах, или, ещё чего хуже, тебя забрали в больницу на скорой.       — У тебя даже фразы, как у неё, — фыркает себе под нос старший, скучающе подпирая подбородок ладонью. — Как будто и не уезжал вовсе.       — Чувствуй себя как дома, — смешно хмыкает младшая. — Я могу дойти до проректора и предупредить её, что ты немного приболел, если ты боишься, что преподаватели будут злиться из-за твоих пропусков.       — Не нужно, — Донхён отрицательно качает головой. — Я могу написать ей об этом сам.       — Тогда я тем более не понимаю, зачем тебе сегодня так срочно понадобилось пойти в университет, — Сора прячет аптечку обратно в ящик, хлопая дверцей, и деловито разворачивается, складывая руки на груди. — Есть ещё кто-то, с кем мне нужно поговорить?       «Да. Хан Донмин» — подсказывает Киму сердце, но тот только поджимает губы, отрицательно качая головой.       — Нет, — видеться со старшим сейчас было одновременно и его самым страшным кошмаром и самым главным желанием. Однако больной организм требовал сделать себе ещё больнее, словно от этого могло стать легче. — Нет, — повторяет Ким громче. — Я сам разберусь со всеми учебными вопросами.       — А не учебными?       Младшая будто чувствует, что Донхён скрывает от неё нечто важное, поэтому напрягается, когда плечи брата расстроенно опускаются следом за её вопросом. Ей ведь так и не удалось узнать, что же произошло между ним и гитаристом, и это затянувшееся молчание говорило громче любых слов.       Под тяжёлый вздох, вырывающийся изо рта младшей, из коридора вдруг начинает звучать мелодия звонка. Сора поднимает глаза на настенные часы, отталкиваясь от кухонного гарнитура, и вышагивает за дверь. Донхён слышит лишь короткое «уже выхожу», прежде чем она выглядывает из-за косяка, быстро напоминая:       — Таблетку только если температура выше 38, и в больницу съезди обязательно, — повторяет, чтобы точно убедиться, что ничего не забыла сказать. — Я напишу, когда учеба закончится, узнаю, как твоё самочувствие.       — Поедешь в больницу сегодня? — уточняет Ким, поднимаясь, чтобы проводить младшую до коридора и закрыть за ней дверь.       — Хочу съездить, но пока не уверена, что получится, — Сора пожимает плечами, быстро распихивая телефон и ключи по карманам сумки. Случайно цепляется ногтем за замок, но безразлично выдергивает застрявший палец, едва слышно шипя от неприятного ощущения. — У меня сегодня собрание групповое, куратор хочет отправить нас на какой-то учебный проект в другой университет. Так что ещё не знаю, успею ли я в больницу по часам посещения.       Донхён кивает. Младшая приобнимает его на прощание, снова проверяя время на телефоне, и быстро выбегает за дверь, предпочитая лестницу лифту.       Он остаётся один в пустой тишине чужой квартиры.

***

      Хан не поэт, но сочинять умеет не плохо.       Не музыкант, но собственная грусть — вечный двигатель его композиций, нравится людям в её проявлении через ноты настолько, что Донмин нехотя начинает думать, что может, он не так и плох.       Не экономист, но за годы самостоятельной жизни научился неплохо анализировать свои возможности и ресурсы.       Не спортсмен, но под рёбрами до сих пор колется, когда футболисты зовут его встать на замену в матче.       Ничего из этого — Донмином не является, однако по-прежнему напоминает ему о том, что он жив и не бесполезен. Если бы взрослый Хан встретил самого себя в детстве и рассказал бы тому Донмину, кем он станет в будущем, то мелкий, вероятно, не поверил бы. И правильно. Кто хотел бы знать, что через десять лет ты будешь потерян настолько, что каждый новый день будешь существовать, а не проживать?       В детстве у него было много планов: стать выдающимся футболистом и разрабатывать столько денег, чтобы его маме больше никогда в жизни не пришлось работать; купить большой дом и перевезти свою семью жить за город, чтобы встречать там красивые рассветы и провожать закаты; найти свою любовь раз и навсегда; научиться готовить; изобрести что-то новое; разговаривать на разных языках и путешествовать… И это лишь малая доля из того, что маленький Хан считал своими мечтами. А может, все эти вещи, ими и были?       Если спросить о мечтах у взрослого Донмина, то ответа вы не получите. Новые стремления перестали появляться сразу, как его жизнь изменилась, а старые таяли на глазах. С футболом пришлось попрощаться из-за травмы, мама сбежала неизвестно куда, отец умер, накопить на дом, работая официантом — что-то на нереальном. Готовить он, может, и научился бы, да не из чего. Языки не даются, а единственные путешествия — поездки на такси из одного района Сеула в другой. А любовь… Вы, в прочем, уже сами поняли.       Донмин не знал, что прощаться с мечтами так тяжело, но свыкся. Однако прощаться с людьми было в разы труднее.       Прощаться с Ким Донхёном особенно.       — Стоп, — командует Джэхён в очередной раз, отрывая пальцы от струн с крайне недовольным видом. Его взгляд тут же бросается в сторону Хана, но тот будто и не замечает этого, безэмоционально откладывая гитару и направляясь в сторону кресла. — Что происходит?       Донмин уже знает, что обращаются к нему, однако ответа на этот вопрос у него, как и у остальных, нет. Унхак только косится в его сторону с сожалением прикусывая собственную губу. Хан не заслуживает, чтобы младший его жалел, но у Кима другие мысли на этот счёт.       Тэсан ждёт, пока лидер скажет ещё хоть что-то, чтобы он мог хотя бы вступить с ним в конфронтацию. Что угодно: пусть накричит, или обвинит его в чём-то, или, хотя бы, просто прямо скажет, что Донмин лажает через секунду, если не чаще. Всё будет сейчас лучше, чем тяжёлое молчание, напрягающее, кажется, всех вокруг.       Телефон Унхака разрезает тишину очень вовремя. Все присутствующие в гараже почти одновременно поворачивают головы в его сторону, и младший только извиняется, быстро покидая помещение. Из-за двери гаража, которую тот оставляет приоткрытой, внутрь начинает просачиваться свежий, влажный воздух. Хан делает глубокий вдох, чтобы немного освежить свою забитую мыслями не о том голову.       Не получается. И тяжёлые переглядывания старших между собой только сильнее распаляют его. Будут ли они осуждать его, если он решится рассказать историю полностью? Станут ли смотреть на него иначе, когда узнают, что Донмин творил со своей жизнью последние пару дней? Скажут ли, что он абсолютный придурок, когда услышат, что вместо того, чтобы хвататься за последний шанс стать счастливым, он собственноручно его отдал? Хан думал, что знает своих друзей хорошо, но оказалось, что даже им признаваться в своих настоящих чувствах — страшно.       Перед глазами всё рябит и плывëт. Он сходит с ума, плачет, или теряет сознание? Донмину кажется, будто всё и сразу. И то, какой глупой является вся эта ситуация, действительно подводит его к краю.       Правильно говорят, что нельзя держать всё в себе. Ведь ты будешь копить внутри эмоции, сдерживать их и делать вид, что у тебя всё хорошо, а потом в один момент произойдёт щелчок и ты больше не сможешь молчать. Это происходит и сейчас. Что-то смутно напоминающее ту вечеринку, когда Донмин последний раз слышал голос собственной матери.       Всё, что он успевает сказать, прежде чем начинает неконтролируемо пересказывать события прошлых двух дней, когда Джэхён подбегает к нему, взволнованно дëргая за плечо:       — Я больше так не могу.