Разделённый мир

      — Жить будешь тут.       Хозяин привёл его в комнату на другой стороне дома, проведя обратно по коридору мимо гостиной и прихожей, сразу за которой коридор разделился на две части. По правой тянуло едва заметным движением воздуха, маня то ли запасным выходом, то ли открытым окном. Но его повели к левой. Почти в самый конец, где была всего пара дверей по разные стороны.       Светло-коричневая дверь с узором из ветвей и взлетающих хищных птиц, распахнулась внутрь без скрипа и шороха, открыв внутри более просторную комнату, чем та, в которой он ночевал у мальчишки Вэйна. Илла шагнул в неё первым, махнув рукой, когда Рэн замешкался на пороге.       — Проходи.       — Спасибо, — не отпускало чувство, что он должен сказать что-то ещё, но получилось только это. И хозяин ничего на это не сказал и не поправил...       Впрочем, он вообще на него не смотрел, устало прикрыв глаза и замерев посреди комнаты, лицом к большому широкому окну, едва прикрытому полупрозрачными занавесями. Целое мгновение Рэну казалось, что хозяин сейчас покачнётся и упадёт, так неверно он стоял, расправив плечи, напоминая птицу за миг до взмаха крыльев.       Но илла устоял.       — Здесь... гостевая, — выдохнул он. Начал, а потом почти сразу замолк. — Можно...       Словно забыл на середине слова, что собирался сказать, неуверенно обернувшись и нахмурив брови.       Беспомощное выражение лица мелькнуло и пропало, провалившись в глубокий омут глухой апатии. И вот на по-мертвецки бледном лице мерещатся два чёрных провала и дыхание смерти обнимает илла за плечи...       Рэн шагнул вперёд быстрее, чем успел подумать или сообразить, что собирается делать. Рука сжала закаменевшее плечо под шелком праздничной туники, с силой разворачивая на себя и заставляя встретиться взглядом.       На миг он словно сам нырнул в тот колодец безнадёжно-унылого холода, сковывающего нутро человека напротив...       А потом илла вынырнул из глубины, оглушённо моргнув и тряхнув головой, и Рэн с трудом сглотнул, отдёргивая руку, коря себя за дурость. Идиот! Какой раб в здравом уме рискнёт так бесцеремонно прикоснуться к хозяину?       Илла может играть в относительно мирного и понимающего владельца... даже что-то про обучение там и дальнейшую свободу, но это не отменяет нынешнего положения Рэна и его статуса. Злость на самого себя ошпарила по натянутым нервам, в ожидании боли от ошейника за непростительное поведение...       Но илла только отступил на шаг и ещё раз тряхнул головой, словно дезориентированный близким взрывом. Моргнул медленно и осоловело, повёл головой, глядя на Рэна, будто только увидев.       — О чём я... только что говорил? — Спросил он, и Рэн сжал ладонь, которой миг назад касался господина. Кожу пекло, как от ожога.       — О том, что это гостевая, — выдохнул он хрипло, готовый получить в ответ как минимум оплеуху.       — Ах, да... конечно... — илла медленно поднял руку к лицу, прижав пальцы к глазам. — Там ванная. — Он кивнул в сторону двери прямо в соседней стене, в паре метров от большой двухместной кровати с тумбочкой по другую сторону.       — Туалет и все такое... еще полотенце надо, — пробормотал хозяин с озадаченным видом. Постоял, задумавшись, словно соображая, куда попал, затем внезапно улыбнулся, будто его озарило какой-то идеей, подошел к двери, выглянул в коридор и окликнул:       — Риан! Риан, ты не помнишь, чистые полотенца есть?       — Есть! — звонко откликнулись из коридора. — Мы недавно стирали, с тетей Лаин. Сейчас принесу!       Рэн стоял, окаменев, и наблюдал за этим с чувством, что попал не то в цирк, не то в тот дом, где люди держат сумасшедших, как же он называется... то чувство, когда вокруг что-то происходит, а ты ничего не понимаешь, как дурак.       Разве так обращаются с рабами? Да хоть бы и с прислугой? В голове не укладывалось!..       Видно, и правда, хозяин этого дома сильно болен, подумал он, следя, как старший из мальчишек влетает в комнату, неся в руках большое махровое полотенце, а поверх него коробку с схематичным изображением зелёного листа и капли на нём.       — Вот! И аптечка ещё, — сказал он, подходя к плетёному креслу в углу у окна и укладывая свою ношу.       — Хорошо. — Отец проследил за ним рассеянным взглядом, кивнул на запасливость ребёнка.       Мальчик продолжал болтать, щебеча, как птичка.       — Найк и Лэйни уже готовятся спать, я расставил посуду и заказал на утро завтрак доставкой к девяти. Нормально будет или поменять время?       — Хорошо. Нормально... Да. Нормально.       Маэль снова тряхнул головой, задумчиво смотря на сына, что увлечённо оглядевшись, поискал что-то глазами на большом столе напротив кровати, пробежавшись взглядом до широкого подоконника окна, и просияв улыбкой, наклонился снять с ручки оконной рамы серебристо-прозрачный листок на цепочке, принятый Рэном за какую-то висюльку для украшения.       — Вот, это ключ от комнаты, — ребёнок подскочил к нему в один шаг и вложил в ладонь прохладный кусочек не то стекла, не то твёрдого пластика. — Приложишь к двери и она закроется. Он теперь твой.       Мальчик сделал это так просто и легко, словно не было в этом ничего особенного, но у Рэна от этой простоты дрогнуло лицо.       Это же не может быть правдой? То, что с отцом тут не всё нормально, его хотя бы предупреждали, но дети... дети так себя не ведут и не должны вести, нарушая наказ родителя на глазах этого самого родителя. Риан, конечно, почти сразу отошёл от него, но... два метра. Отец не так давно запретил им это.       Запретил, а ребёнок проигнорировал.       Он беспомощно обернулся в сторону хозяина.       — Это твой ключ, — подтвердил Арк. — Ты можешь им воспользоваться, если захочешь. Первое время мы присмотрим, но потом... это будет твоя комната.       Поверить в это было практически невозможно. Рэн и не верил. Но всё же кивнул.       Возможно, когда этому илла станет лучше — если станет, — всё изменится и ключ, и комнату отберут, и он должен опасаться этого, должен этого не желать, однако... он почему-то не мог радоваться состоянию своего владельца. Помимо того, что больной и безумный часто попросту опасен для себя и окружающих, было в этом и что-то другое.       Маэль Арк выглядел и ощущался как очень молодое существо, равнодушно наблюдать за муками которого не получалось. Это было что-то далёкое, из той, забытой памяти, которая потребовала схватить его за плечо и держать.       — Я буду иметь это в виду.       Он склонил голову, пряча взгляд.       Искреннее ли это доверие со стороны хозяина или ловушка, он примет это таким, какое оно есть и просто будет готов если или когда у него захотят это отнять.       — Хорошо, — Маэль глубоко вздохнул и снова потёр глаза пальцами, провёл по коротким волосам ото лба к затылку, путаясь пальцами в тёмных прядях и задевая вплетённые в них бусины. — Уже поздно, — сказал он. — Давай я обработаю твои раны и пойду. День был долгий.              Есть долгое мгновение, объективно длящееся не больше секунды, но для него растягивающееся в маленькую вечность, разделённую неуверенным сомнением, мелькнувшим в тёмных, отливающих багровым глазах. Их взгляд обжигает усталую душу, опаляя силой своего владельца так сильно, что почти больно. Почти как жар на рваных ранах от исчезнувшей связи, почти как пламя в отравленной ядом убийства крови... Почти...       Но мгновение проходит и эпсилон отводит взгляд, резким движением скидывая куртку и стягивая рубашку. Быстрые и экономные движения собранного солдата, привыкшего двигаться скупо и эффективно. Маэль отворачивается к аптечке, навскидку припоминая её содержимое. Видят предки, он давно туда не заглядывал. Он вообще никуда не заглядывал с тех пор как...       Крышка с символом жизни поддаётся вверх, радуя глаз разложенными по порядку экстрактами, гранулами и всем прочим, включая упаковку экспресс-инъектора и бинты. Здесь... здесь явно кто-то помогал, наверное, Лаин или её супруг. Да. Милин должен был заходить... неделю назад?       Маэль смаргивает привычно набегающий туман и взяв коробку, оборачивается к подопечному. Тот, обнажённый по пояс, по-прежнему стоит посреди комнаты комнаты, расправив плечи и твёрдо выпрямив спину, чего-то ждёт. Одежда лежит на полу.       — Ты... можешь сесть, — он указывает на стоящий у стены стул. — Если хочешь.       Человек снова запинается. Это всего лишь миг, то, что простые люди не заметят, но для него сейчас так отчётливо, что даже немного страшно. Память калёным железом жжёт воспоминание о горячей руке на плече, вытряхнувшей из мёртвого оцепенения, всё чаще накрывающего с головой морским прибоем. Мешанина ядовитого излучения ошейника, прокатившегося по нервам, и собственных смятённых чувств мужчины — его страха неизведанного, боли ран и усталости, плеснула кислотой на тонкую кожу и осталась эхом. Больно и остро. Но, наверное, хорошо.       Вряд ли что-то иное сейчас способно на него воздействовать. Но пусть Сэйни его простит, Маэль не чувствует в себе благодарности за это. Не сейчас.       — Благодарю, — коротко кивает мужчина и идёт за стулом, чтобы поставить его перед ним. Широкие бинты на литых мышцах перекатываются вслед за движениями.       Маэль слышит, насколько неправильным ему кажется всё происходящее, но не имеет сил возразить. Завтра... возможно, завтра он сможет подобрать слова.       Он берётся сматывать полосы ткани, мимолётно сожалея, что отослал Риана, бинты нужно будет позже подобрать и забросить на обработку. Не стоит оставлять их так.       Спина под руками каменно-тверда. Маэль старается не касаться зря темных рубцов и полос синяков от плети и палки. Отголоски чужой жестокости прокатываются отдалённым эхом.       — Выглядит... лучше, чем я думал, — с заминкой отмечает он, вытягивая из аптечки заживляющий бальзам. — Через пару дней останутся только слабые следы.       — На мне всегда... — рассеянно отзывается человек. Потом замолкает, хмурясь, дергает рукой, будто желая коснуться лба. Болит голова?       Ах, да... у него же амнезия.       — Ты что-то вспомнил? — спрашивает Маэль, а после замирает в недоумении. Кажется, ему действительно интересно?       — Кажется... — человек морщится, досадливо выдыхая. — Кажется, это обычное дело. Раны. И быстрое выздоровление. Воин не может позволить себе долго валяться, ожидая, пока рассосется царапина.       Эти слова звучат так твердо и обыкновенно, что холодом пробирает. И это — царапины? Рэн не видит собственную спину, но неужели и не чувствует?       Маэль осторожно касается пальцем края глубокой раны, смазывая загрубевшую корку лечебным настоем. Били скорее всего бичом, слишком глубоко и сильно для кнута...       ...всегда заживает...       Он не может вспомнить народа, восстанавливающегося так быстро. И такой взгляд на жизнь...       — От того, что быстро заживает, не значит, что не больно, — тихие слова вырываются сами собой, а подопечный неожиданно даже для самого себя фыркает.       — Какой же воин боится боли?       — Кто не боится... не сможет вовремя остановиться. А значит, не сможет и выжить.       Человек обернулся через плечо, вновь встречаясь с Маэлем взглядом обжигающих глаз. И если бы взгляд был клинком, он был острым двухсторонним лезвием, тяжёлым, но ощутимым. Прямым и обнажённым.       — Иногда останавливаться нельзя.              Илла туго перетянул раны белоснежными бинтами, пахнущими чистой водой и холодом, и попрощавшись, тихо вышел из комнаты, притворив за собой дверь, а Рэн так и сидел, смотря на переплетение линий на деревянном полу. Перед глазами всё ещё стояло бледное лицо хозяина с потемневшими глазами.       Что толкнуло его обернуться и заговорить? На мгновение ему показалось очень важным донести до него свою точку зрения. Чтобы он понял.       Так глупо. Даже если не брать во внимание положение слуги и хозяина, зачем это тому, кто никогда не станет воином? Кто не будет сражаться.       Сам Рэн этого никогда не поймёт и не примет, но… верно всё это усталость. И новизна чувств и ощущений.       Все было незнакомым.       Там, где он был раньше, он чувствовал вокруг хоть и чужие, но привычные металл и камень. Даже то, что он ощущал от других — гнев, усталость, сосредоточенность на делах, злость, отчаянье — оно казалось привычным. Там он чувствовал… уверенность. Там он знал каким-то внутренним чутьем — металл и камень помогут ему. Дают силы. Скроют, поддержат. Спасут…       Но здесь… все было настолько чуждым…       Зелень, зелень, зелень, всюду зелень, живая трава, деревья, кусты, цветы — кажется, так это все называется? И под ногами — мягкое, влажное, темное… земля. Живая земля, не песок со щебнем.       И даже здесь пол выложен не камнем и железом, не плиткой, а настоящим деревом. Он вдыхает глубже и разбирает мягкий смолистый запах. Пусть высушенное и обработанное, дерево всё равно пахнет. И кажется редкостью и богатством, хотя уже видел высокие леса этого мира...       Он встал и прислушался. В другой стороне стихли лёгкие шаги и раздался приглушённый голос ребёнка. Кажется, старшего. Слишком далеко и тихо, чтобы разобрать слова. В руке по-прежнему ощущалась твёрдость ключа. Ему действительно его оставили. И ушли.       “Впрочем, верно,” — он коснулся холодящей полосы металла на шее.       С этим он ничего не сможет сделать, даже если захочет. Но если честно, не такого он ждал от своего следующего хозяина.       А тут ещё дети. Ходят по пятам — прячутся, но он их чувствует — их любопытные взгляды, их яркое желание помочь. Странные дети… как будто бы они должны быть другими.       Более тихими. Более осторожными, более злыми. Держаться подальше от чужака. Учиться и тренироваться. Конечно же, драться и пакостничать друг другу — хотя, может, они не делают этого потому, что отец болен?       Болен…       Рэн не в силах понять природу этой болезни. Умирать от того, что умер партнер? Страдать от того, что отомстил за него? Это просто… нелепо, невозможно… чуждо и жутко, прямо сказать. От всего этого голова идет кругом даже больше, чем от травы под ногами, по которой можно запросто ходить, будто это обычный асфальт.       Хотя, по той траве, что вокруг дома, не слишком-то походишь — она высокая, до пояса почти, оплетает ноги. Зато, наверное, скрываясь в такой траве, удобно подобраться к врагу. Удобно спрятать множество сюрпризов…       Может быть они просто готовятся?       Он повернулся к окну и в неудержимом порыве в два шага оказался у оконного проёма, схватился за светлую ручку и повернул, почти ожидая, что завоет сигнализация!.. но добился лишь того, что рама тихо щёлкнула и отворилась, впуская в комнату прохладный ночной воздух и запах леса и каких-то цветов…       Рэн выдохнул и отшатнулся.       Ему решительно надо собрать мысли.       Обернувшись, он посмотрел на большую широкую кровать, застеленную светло-зелёным одеялом. От кровати пахло свежестью и опять какими-то травами. Непривычно и незнакомо, но не неприятно.       Дом совсем затих и только из окна доносился шорох листвы и звуки незнакомой ночи. Где-то возле ухнула ночная птица, пара мелких грызунов быстро шмыгнула сквозь кусты.       Рэн прикрыл глаза и длинно выдохнул. Ему тоже следует отдохнуть.