Paper Cut / Порез Бумагой

Деку спал жалко, ворочался и просыпался в случайные моменты ночью и глотал тошноту, вызванную лихорадкой. Инко беспокоилась, что это грипп. Он не думал, что это было так. Он думал, что это что-то похуже. Где-то в ранние утренние часы, пока мама работала последние часы своей смены, он поплелся в ванную, чтобы наконец принять душ. К тому времени, как он добрался туда, он уже задыхался, волоча за собой раненую ногу. Он еще не успел как следует осмотреть ее и сменить одежду линчевателя, но был полон решимости сделать это сейчас. Он стянул с себя одежду, почти разорвав ее как второй слой кожи. Он посмотрел в зеркало в тот момент, когда его рубашка была снята. … Он даже не мог сказать, какая рана была самой новой. Шрамы покрывали его тело. Они прорезали его бока и предплечья, хотя несколько были на ключицах и животе. Некоторые другие были чуть ниже плеч, но большинство были на запястьях. Однако тот, который отвлекал все внимание от остальных, был на его лице. Он наклонился ближе к зеркалу и протянул левую руку, чтобы коснуться шрама. Он немного щипал, но выглядел достаточно зажившим, чтобы он не беспокоился об этом. Ничего особенного, просто линия на щеке, шириной в несколько сантиметров. Он был таким же, как и любой другой шрам, только на его лице. Это не значит, что ему это нравилось. Он сделал глубокий вдох и отвернулся от зеркала, чтобы снять штаны и носки. Как и с рубашкой, потребовалось много времени, чтобы снять одежду. Его сердце колотилось, и он сглотнул. Он надеялся, что рана не такая уж плохая. Он надеялся, что она похожа на все раны, которые он когда-либо получал. Но он уже знал, что это всего лишь мечта. Он уснул на пляже, заваленном мусором. Он знал это глубоко внутри себя. Хотя это не мешало ему надеяться. И вы бы знали, он был прав. Он зашипел, глядя на опухший красный порез. Он осторожно провел пальцем по покрасневшей области, игнорируя ужас в горле, когда боль посылала шокирующие толчки по всему телу. Немного гноя сочилось из его раны, теплая белая густая жидкость стекала по его ноге. Он заскулил. Это было нехорошо. Он открыл шкафчик под раковиной и достал немного дезинфицирующего средства. Он уставился на бутылку, покачивая ее, чтобы услышать, как жидкость плещется внутри. Она была почти полной. Он не любил пользоваться ею без крайней необходимости. До сих пор ему удавалось избегать заражения... Он прикусил губу и посмотрел на свою рану. Она перестала сочиться, когда он перестал ее щипать и осматривать, хотя она все еще болела. Вероятно, было бы больнее, если бы он вылил это прямо на рану. Он сделал это. Он был прав. В тот момент, когда дезинфицирующее средство попало на больное место, легкое знакомое жжение поднялось по его ноге до самого бедра. Он медленно выдохнул, стараясь не кричать и не рыдать. Его тело сильно тряслось, но он не прекращал лить, пока не убедился, что оно чистое. Это напомнило ему о Кацчане. Эта мысль помогла ему преодолеть эту боль. «Все в порядке», — напомнил он себе, покусывая губу и отрывая маленькие кусочки, пока не почувствовал вкус крови. «Это как с Кацчаном! Ты проходил через это уже миллиард раз. Боль — это не что-то новое. Прекрати. Это как с Кацчаном!» Он перестал лить. Он вздохнул и убрал за собой, прежде чем лечь на пол. Он не делал ничего, кроме как дышал. Он не позволял себе чувствовать. Он не хотел чувствовать. Вместо этого он заблокировал боль и сосредоточился на том, что ему делать. Первым делом ему нужно было принять душ и перевязать рану на ноге. Он не знал, инфицирована она или нет, и если инфицирована, нужно ли ему ехать в больницу. Но пока он продолжает очищать и перевязывать рану, он должен быть в порядке, верно? Если все станет хуже, то он отправится в больницу. Если ему повезет, мама не заметит — Ах, кого он обманывает? Он вздохнул и потер глаза. Ему было 13. Они не стали бы скрывать это от мамы, а если бы он попытался убедить их в обратном, они бы просто забеспокоились и попытались бы задавать ненужные вопросы. Кроме того, все его порезы только поднимут тревогу и красные флажки. Это уже случалось раньше, в конце концов. Ладно, ладно, ладно. Двигаемся дальше. Лучший герой — это тот, кто мог оглянуться на бой и подумать, что он мог бы сделать лучше. Так! Что он мог бы сделать лучше? За исключением всего, ты имеешь в виду? Ну, он провел слишком много времени с, возможно, полицейским. Он пытался бороться с ним, как будто думал, что сможет победить. Деку нахмурился и покачал головой. Нет, это не так. Он знал, что не сможет победить его. Он просто... облажался. Совершил неосторожную ошибку. Ошибку, которая могла стоить ему жизни, если не сотню человеческих жизней. Если бы он был злодеем, то был бы уже мертв. Что случилось с выбором сражений? Что случилось с его собственной планкой: не прыгать выше головы? Он резко вытер слезы с лица. Он не мог позволить себе сделать это снова. Ему нужно было быть осторожным. «Ластик сказал мне, что я не должен так сильно колебаться, но… что, если он ошибается? Я бросился навстречу опасности, сражаясь с той женщиной, и меня чуть не арестовали. Должно быть, я неправильно его понял, да? Я имею в виду, он же герой! Он должен знать, о чем говорит. Может быть, он имел в виду, что я… должен быть уверен в своих силах? Потому что мне уже удалось спасти несколько человек и арестовать нескольких преступников. Это ведь что-то значит, да?… Наверное, мне стоит принять душ прямо сейчас…» Поэтому он встал и включил душ, почти плача, когда ледяная вода коснулась его тела. Она пронзила его кожу своим ледяным холодом, оставив его с еще одним жгучим ощущением. Он медленно выдохнул и прислонился к кафельной стене, чувствуя, как его мышцы напрягаются, прежде чем медленно расслабляются, когда вода становится горячее. Он вздрогнул, когда его тело насильно приспособилось к разнице температур, и сморгнул воду, попавшую ему в глаза. Он старался не думать слишком много о своем линчевательстве, но чем больше пытаешься не думать об этом, тем больше на самом деле думаешь об этом. Что бы ни случилось, ему нужно было залечь на дно. Это также было близко... Полиция может быть в состоянии повышенной готовности в этом районе. Ему не следует патрулировать там какое-то время, просто чтобы быть в безопасности. Хотя, это бы пренебрегло сбором информации о похищении. Может быть, он мог бы провести там некоторое время как гражданский, чтобы получить новую точку зрения? Днем было безопаснее, так что это не было бы слишком опасно. Он даже не стал бы прикасаться к более опасным местам. И он не стал бы спрашивать людей, они бы, вероятно, возненавидели его и посчитали бы его раздражающим и странным, если бы он это сделал, поэтому он просто будет слушать слухи и искать подсказки. Хотя люди могут видеть в нем лëгкую мишень, поскольку он выглядит так, будто не будет давать отпор. Честно говоря, он, вероятно, и не будет, но им не нужно этого знать! Поэтому он должен выглядеть так, будто знает, что делает... Он мог бы надеть толстовку с капюшоном и прикрыть волосы (или, может быть, кепку, скорее всего, кепку, так как он не хочет привлекать внимание к своей линчевательской персоне) и маску на лицо. Или маска будет слишком подозрительной? Она не будет чем-то особенным, просто обычной медицинской, на случай болезни, но не привлечет ли она слишком много внимания? Может, лучше надеть солнцезащитные очки? У них... У них вообще есть солнцезащитные очки? Вероятно, нет, поскольку технически это просто комфорт, и они вам не нужны, в отличие от масок. Может, он мог притвориться больным и просто искал лекарство, потому что был слишком беден, чтобы позволить себе его? Потому что он не хочет, чтобы его арестовала полиция, но он также кажется очень подозрительным, если ходит в маске и кепке, покрытый шрамами. Он, вероятно, слишком много об этом думал. Обычно он так и делал. Но что, если это именно то, что нужно? Что, если ему нужно быть особенно осторожным, чтобы его не поймали? Ладно, было решено, что он наденет кепку и медицинскую маску. Его не поймают. Даже если он не сделает ничего противозаконного, если он будет достаточно подозрительным, то, возможно, копам придется следить за ним, чтобы убедиться, что он не попадет в неприятности или не сделает ничего противозаконного, и тогда им придется арестовать его, и тогда он не попадет в UA, и они могут выяснить, что он был линчевателем, и поэтому им придется держать его взаперти, и, возможно, они даже решат отправить его в Тартар, и он не сможет увидеть маму... Он закашлялся, когда вода попала не в то горло, и откашлялся, чтобы выгнать ее из легких. Ну. Это, конечно, был способ заставить его перестать думать. Он поднял руку и потер горло, морщась и продолжая кашлять. Было больно. Он проигнорировал это, предпочтя закончить принимать душ, положить ношеную одежду в стиральную машину (может быть, ему стоит начать покупать себе моющее средство? И стирать одежду вручную? Наверное, где-то есть тазик, в котором он мог бы стирать одежду вручную, а также принести из школы одну-две бутылки воды. Это сэкономило бы кучу денег, не так ли? Ему стоит как можно скорее начать искать себе случайную работу…), одеться в самую удобную одежду и вырубиться на кровати.

***

Пробуждение никогда не было приятным опытом. Или хорошей идеей. Особенно если вы больны. Поэтому, когда он проснулся через несколько часов, его первой мыслью было просто разочарование. Затем он заметил ноющую боль, которая немного притупилась, но недостаточно, чтобы не быть заметной, и то, как ему было холодно. Честно говоря, он мог винить только себя, ну, во всем этом. Поэтому он не мог жаловаться, не так ли? Он застонал и подумал о том, чтобы снова попытаться заснуть. Но его желудок заурчал, и он понял, что, вероятно, не ел уже какое-то время. Он вытянул руку и пошарил в поисках телефона, но обнаружил, что тот был разряжен, а он его не заряжал. Он вздохнул. Зная его, можно было предположить, что его зарядное устройство, вероятно, было внизу, и, в зависимости от времени, он мог пропустить несколько сообщений от мамы. Он вытащил себя из кровати и, едва не спотыкаясь, вернулся в гостиную. Его зарядное устройство невинно лежало на столе перед диваном. Он подключил телефон, устроился на диване, накинул на себя одеяло и снова уснул. Его голод был забыт. –Алло? — сказал он. Он звучал очень устало. –Изуку! — облегченный голос мамы наполнил тишину комнаты. Чувство вины пронзило его грудь, он сел и потер глаза, чтобы выгнать сон. –Я так волновалась; твой телефон снова разрядился? –Да, прости, мам. Я забыл. –Ну, раз уж ты в порядке! Я просто хотела тебя проверить. Ты уже поел? Он посмотрел на время вместо того, чтобы ответить. Было почти двенадцать. Он вообще ужинал? Он помнил, что ел… что-то, что мама приготовила некоторое время назад. Например, вчера или что-то вроде того. Но больше он ничего не помнил. Мама вздохнула, и он прикусил губу. Его молчание, должно быть, ответило за него. –Крольчонок, пожалуйста. Тебе нужно больше есть. Я беспокоюсь о тебе. В холодильнике есть остатки супа, ты можешь его разогреть. Я хочу, чтобы ты хотя бы попытался поесть, ладно? –Да, мам. Извини, мам. –Я знаю. Я просто хочу, чтобы ты ел больше. Мама больше ничего не сказала, вместо этого решив прошептать кому-то и зашуршать бумагами. Они еще не попрощались, поэтому он не хотел вешать трубку. Дозвониться до нее и так было достаточно сложно (она всегда отвечает, когда бы он ни звонил, будь то перерыв или нет). Но он знает, что у нее будут проблемы из-за того, что она разговаривает по телефону во время работы, даже если она пыталась успокоить его ложью. Если ему не разрешалось брать с собой телефон в школу, чтобы у него его не отбирали и не возвращали только в конце недели, как ей можно было позволить отвечать на его звонки, если работа должна быть еще тяжелее, чем учеба, несмотря на то, что она была его единственным контактом в экстренных случаях? Это было бессмысленно…) поэтому он никогда не хотел вешать трубку, пока не возникнет необходимость. –Изуку? — сказала мама, возвращая его в чувство. Он почувствовал вкус крови. Почему он истекал кровью? –Извини! Э-э, что ты говорила? Она фыркнула, и улыбка пробралась в ее голос. –Я просто хотела поделиться новостями. Я получила работу. Его телефон почти выскользнул из его рук из-за того, насколько слабым был захват. Он сглотнул, пытаясь сохранить ровный голос и выпустить комок нервов. –Ух ты, это здорово, мам! Может, поговорим попозже? Мне, э-э, стоит что-нибудь съесть, как ты сказала. Может, перед тем, как ты уйдешь? Просто… просто разбуди меня или что-то в этом роде? Я… я, наверное, просплю остаток недели или что-то в этом роде… Мама согласилась, и они повесили трубку, попрощавшись. Его нервы на пределе, и он зарыдал, едва успев убрать телефон, прежде чем его начало трясти. Он не мог сосредоточиться на комнате вокруг себя, не мог сосредоточиться ни на одной вещи, которая могла бы помочь ему быть в порядке. Вместо этого все было размытым и запутанным. Это было несправедливо. Он был несправедлив. Почему он так себя вел? Почему он не мог быть в порядке? Ему было тринадцать лет, оставалось всего 9 месяцев до того, как он станет настоящим подростком, а он все еще вел себя как ребенок. Почему он просто не мог вырасти? Почему он должен быть таким плаксой? Он должен был уже сам справляться. Так почему же он чувствует себя таким одиноким только потому, что мама нашла другую работу? Почему он все еще полагается на нее в напоминаниях о еде, когда это одно из самых элементарных дел? Что с ним было не так? Он свернулся калачиком на диване. Он даже не чувствовал голода. Неужели это так плохо, если он не ест? Казалось, что у него все хорошо. За исключением всего этого «рыдания на диване, как младенец, потому что он скучает по маме», но это в данный момент не имело значения. Он сделал еще один глубокий, судорожный вдох и испустил последний всхлип. Затем он вытер слезы и встал, чтобы пойти на кухню. Он спотыкался и время от времени врезался в стену, но его мама знала, если он не ел, и он не мог расстроить ее еще больше, чем она уже была. Ему нужно было сделать все, что он мог, чтобы уменьшить ее бремя. Он не мог позволить ей беспокоиться о нем из-за самых элементарных потребностей. Ему нужно было взять себя в руки. Разогревать суп было гораздо труднее, чем он думал. Не то чтобы это было много работы, просто это было так изнурительно. Он и так чувствовал слабость, просто вставая, а теперь ему придется разогревать суп на плите? Он прислонился к стойке и попытался выровнять дыхание. Разве он не мог просто разогреть его в микроволновке? Тогда он мог бы сесть и подождать, вместо того, чтобы постоянно помешивать. Может, это и не так вкусно, но его это не волновало. У него и так не было аппетита. Он бы предпочел есть хорошую еду, а не выбрасывать ее. Микроволновка запищала ему. Он вздохнул и сполз со стойки, чтобы открыть ее. Тарелка обожгла ему пальцы, когда он нес ее на свое место, но когда он попробовал, суп был слегка холодным. Он подумал о том, чтобы встать и разогреть его еще раз, но был слишком усталым, чтобы сделать это. К тому же, не то чтобы он многого лишался. Это было пресно, на вкус как ничего, даже если он никогда не скажет об этом маме. От этого ему становилось плохо, и он с трудом удерживал еду в желудке. Единственным, что это дало бы, было бы тепло его замёрзшему телу, но действия, которые требуются, намного значительнее, чем удовлетворение, которое это принесет. Он был действительно жалок. Он бездумно хлебал пищу, машинально поднося ее ко рту. Он тупо смотрел на то, что было перед ним, ни разу не уделив этому внимания. Его ложка звякнула о пустую миску, вернув его в чувство. Он моргнул. Он даже не заметил, как доел все. Он отложил тарелку пока, решив убрать ее позже. Сейчас он просто хотел пойти спать. Он встал и уже собирался выйти из комнаты, когда ему в голову пришла мысль. Если оставить все как есть, это будет означать, что маме придется все убирать. Он пожевал внутреннюю часть щеки, прежде чем сделать глубокий вдох и пойти, чтобы вымыть миску. Он не мог так с ней поступить, не после всего, что она для него сделала. … Почему он был таким жалким? Он просто мыл тарелку, а не шел воевать. Не было никакой нужды ему быть таким драматизирующим. Когда это было сделано, он наконец смог снять телефон с зарядного устройства и дотащиться обратно до кровати. Он не знал, что хуже: подниматься или спускаться по лестнице. Спускаться означало бояться падения и сильное головокружение. Но подниматься было все равно, что подниматься на гору, и это заставляло его чувствовать себя еще слабее и ничтожнее. В конце концов он добрался до своей кровати, так что все это не имело значения. Он заполз под толстое одеяло и закрыл глаза. Но он не мог заснуть. Он ворочался, сбрасывал и накрывался одеялом, переворачивал подушку несколько раз, но не мог заснуть. Как будто он застрял в самоистязании. Как будто его мозг хотел, чтобы он был несчастен. Он всегда был на несколько шагов позади, на несколько шагов от засыпания. Но его нервы были перенапряжены и гудели от энергии. Он чувствовал все в комнате. Каждую складку на кровати, каждый волосок на коже, каждый маленький свет, падающий на него, все, что только можно было заметить, было замечено. Все. Он вздохнул и сел. Что он мог сделать? Он знал, что некоторое время назад он думал о тренировках во время болезни, так что, может быть, это? Ну, попытка никогда не помешает. Он лег на землю и начал отжиматься. Голова кружилась, и он чувствовал себя больным, но по какой-то причине ему стало немного легче дышать. Поэтому он продолжил тренироваться. Самое большее, его тело болело, головная боль усиливалась, и он слишком быстро обезвоживался, но в остальном он был в порядке. Поэтому он продолжал тренироваться, убеждая себя, что героизм не прекращается из-за глупой простуды или глупой инфекции, и заставлял себя выходить за рамки своих возможностей. Или, по крайней мере, именно это он собирался сделать. Потому что не прошло много времени, как черные точки заполонили его зрение. Потому что он сказал себе игнорировать это, говоря себе, что это просто потеря крови (не думай о том времени, не думай об этом, не думай, не...) и что он должен представить себя в бою. Жизнь или смерть в игре сейчас. Есть люди, которых нужно спасти, люди, которым никто, кроме него, не может помочь, и ему просто нужно закончить бой, как Всемогущий, одним последним ударом... Он потерял сознание и упал.