Paper Cut / Порез Бумагой

Можно было бы подумать, что после стольких кратковременных потерь сознания Деку будет более внимателен к своему телу и разуму. Но когда он проснулся, все, что он мог чувствовать и думать, было разочарование в себе за то, что он так быстро потерял сознание. Он едва ли тренировался 10 минут, и он не мог с этим справиться. Как он мог называть себя героем, когда он был таким? (Он проигнорировал тот факт, что он почти ничего не ел, за исключением небольшой тарелки супа, что у него была инфекция, и что он был болен и обезвожен). Он знал, что герои были намного лучше него, способные бороться со всем этим. Он знал, что он был намного слабее их. Качаан был прав, он не мог быть героем. «Но до того, как я смогу поступить на героический курс, еще почти три года! Этого времени для тренировок предостаточно! И у меня будет много опыта и линчевательство мне поможет». Он фыркнул и перевернулся на другой бок. Воздух казался более затхлым, чем он помнил, а свет был немного слишком ярким, немного более белым, чем он привык. Но он просто подумал, что это из-за его болезни. «Это просто моя причуда слабая. Она должна быть сильнее… Мне нужно больше тренироваться с ней». Затем шокирующая, осознающая мысль оставила его с ужасом. Она оставила его окаменевшим, застывшим на месте. Он лежал на полу. Почему он вдруг оказался в постели? Единственной причиной, по которой он мог оказаться в постели, была бы... Он медленно двинулся, когда сел, как будто слишком много движений могло разрушить хрупкий сон. Покрывало упало с его плеч, оставив его холодным и голым, но он не осмелился поднять его. Он повернул голову набок, плотно сжав губы и сгорбившись, чтобы посмотреть маме в глаза, затаив дыхание. Комната, в которой он находился, была ему знакома. Она была белой и чистой, в ней не было ничего, кроме нескольких стульев, на которых могли сидеть посетители. Как мама. Ни один из них ничего не сказал. Она выглядела слишком маленькой, но и слишком большой, когда сидела на стуле. Она знала, как удобно устроиться в них. И он знал, что это была его вина. Секунды тикали, пока они просто смотрели друг на друга. Деку не знал, как начать разговор, боясь, что он выставит себя дураком, как обычно. Мама, похоже, тоже не хотела ничего говорить, слишком занятая тем, что пялилась на него. Вероятно, пытаясь сдержать слезы. В конце концов он нарушил молчание. –Я... я могу объяснить! Мама резко вздохнула и спрятала лицо в руках, сгорбившись. Несмотря на попытки скрыть это, он ясно слышал ее рыдания. –Изуку, я… я нашла тебя на полу без сознания! Т… ты не просыпался, поэтому… поэтому я позвонила в больницу и… и… Почему ты не рассказал мне о своей инфекции? У него не было удовлетворительного ответа на это. Только правда. –Я не хотел тебя волновать, — сказал он. Его слова были сказаны мягко, нежно, как спокойный бриз. Но так же, как спокойный бриз может быстро испортить пикник с любовью, так и его слова. Она резко вздохнула, явно ошеломленная его словами. Можно было бы подумать, что после их недавнего разговора по душам он будет более охотно говорить с ней, узнав, что она сделает, чтобы сохранить его в безопасности и любви. Но увы, это имело обратный эффект. Вместо того, чтобы поговорить с ней, он не хотел сообщать ей о своих проблемах, предпочитая вместо этого разбираться с ними самостоятельно. Беспокоить ее было бы кошмаром после всего, что она для него сделала. Он не хотел, чтобы она чувствовала еще большее давление, даже если она его любила. Это был его способ показать, что он любит ее. Но вместо того, чтобы высказать все это, высказать свои истинные чувства, Деку продолжал пытаться сгладить открытую рану, словно натирая ее наждачной бумагой. –Я… я думал, что я… справлюсь с этим. Я продезинфицировал ее и собирался перевязать, но я забыл об этом и… и я не думал, что она такая глубокая, и я… просто потерял сознание, потому что тренировался…? Она протянула руку, чтобы остановить его от его бубнежа. Он закусил губу и отвернулся. Ему больше нечего было сказать. Он уже сказал ей правду. Пытаться сказать что-то еще было бы просто глупо. Это не значит, что больше нечего сказать. Что на этот раз молчание не лучше, чем разговор. –Зачем... ты это сделал? Почему ты мне не сказал...? Почему ты тренировался, будучи больным, когда у тебя была температура? Изуку, ты не понимал, насколько это было идиотизмом? Он ничего не сказал. Он не знал, что сказать. Он теребил край одеяла и оглядывал больничную палату, пытаясь найти что-то, чем можно было бы себя отвлечь. Мама просто продолжала смотреть на него, тоже молча. Это была битва решимости, и, к сожалению для него, Деку был легкоубеждаемым мальчиком. –Я хотел стать сильным, как герои. Как Всемогущий. Им нужно продолжать сражаться, несмотря ни на что; нужно бросаться в опасность, не задумываясь. Я… я думал, что если я привыкну сражаться, будучи больным, у меня будет преимущество перед всеми остальными. Ты же знаешь, что мне это нужно. –Изуку, ни один герой не сражается, пока он болен, — поспешила она сказать. –Они знают, что их тело не выдержит, и они знают, что это опасно. Изуку, я пыталась позвонить тебе, но ты не ответил, так как лежал на полу без сознания. Я волновалась. Т-Ты должен рассказывать мне такие вещи, особенно опасные! Деку пожал плечами и посмотрел на свои колени. Как будто Всемогущий мог быть побеждён чем-то столь слабым, как простуда. Инко просто вздохнула и посмотрела на сына. Он казался таким маленьким и хрупким на больничной койке. Его легко мог унести ветер. Он ей не верил. Теперь он, похоже, никогда не верил. Она скрестила руки, надеясь, что они смогут скрыть ее трясущиеся конечности от посторонних глаз. Видя его на земле, бледного и лихорадочного, но не способного проснуться, как бы она ни трясла его... ( Не хватало только крови и кого-то еще рядом с ним, крови у губ и веснушек, покрытых пылью и пеплом , и потрескивающего огня. По крайней мере, сейчас он был без сознания. ) —это ужаснуло ее. Если бы он снова злоупотребил своей причудой, она бы это поняла, потому что привыкла к крови, привыкла иметь дело с Изуку, когда он лежал в больнице из-за нее. На этот раз это было что-то новое. Что-то, с чем она не могла справиться. Она знала, как это делать, конечно, она работала медсестрой, ради бога, но ее страх одолел ее. Вот почему она никогда не жаловалась и не жалела обезумевших родителей, когда они вбегали с их невидимым ребенком, истекающим кровью из невидимой раны, или их сына, который разбил губу, забираясь на дерево («Я буду героем!») с липкими волосами. Она понимала их страх, понимала, почему они не могли сохранять спокойствие. Неизвестность тревожила. Она думала, что привыкла к неизвестности, учитывая, как часто Изуку попадал в больницу, тренируя свою причуду или подвергаясь издевательствам со стороны "героя" Кацуки. Она ошибалась. Потому что даже если эта неизвестность стала известной, всегда было что-то большее. Он собирался стать героем. Она знала, что он станет. Она знала, что всегда будет беспокоиться о нем, от пореза бумагой до инфекции, до пулевого ранения. Несмотря ни на что, он был ее ребенком, и она будет любить его и беспокоиться о нем. Если бы он только сделал то же самое с собой. –А как насчет твоей инфекции? — спросила она. Он вздрогнул, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Да, она молчала некоторое время. –Ты сказал, что не хочешь волновать или беспокоить меня. Почему ты так думаешь? Почему ты думаешь, что я не должна знать о твоей боли? … Тишина тянулась. Если бы здесь были часы с их тикающим звуком, она бы, возможно, выбросила их в порыве ярости. Или нашла бы в них утешение, потому что это было бы чем-то, на чем можно было бы сосредоточиться. Чтобы убедиться, что она не скатится обратно в охваченный горем беспорядок, который она чувствовала внутри. –Я не думал, что это так уж важно, — пробормотал он таким тихим голосом, что она почти не услышала его. –Я думал, что смогу с этим справиться. Я… я знал, что ты будешь волноваться, и не хотел, чтобы ты испытывала еще больший стресс. Поэтому… Поэтому я скрыл это от тебя. Это, э-э, не показалось мне достаточно плохим…? –Они дали тебе антибиотики. Деку отшатнулся. –Антибиотики…? Я не думал, что это так плохо? Он посмотрел на одеяло, потом снова на маму, потом снова на одеяло, прежде чем сбросить его. Его нога была надежно забинтована, белая ткань сливалась с одеялом и больничной одеждой. –...О. –Действительно «о». Мама кивнула. –Изуку, ты ведь поэтому заболел, да? Он пожал плечами. Честно говоря, он не знал. Он так же всю ночь отсутствовал дома, так что могли быть оба фактора. Мама вздохнула и поиграла со своими волосами. Она закусила губу, как будто хотела сказать что-то еще, но не знала, что. К счастью, ей это не пришлось делать, поскольку дверь открылась. Невысокий человек с черными бараньими рогами, прикрепленными к голове, заглянул с улыбкой на лице. –Привет! Сейчас подходящее время? Мама и Деку переглянулись, прежде чем кивнуть мужчине. С этими словами он полностью открыл дверь и вошел внутрь, все еще ярко улыбаясь. –Ты очень беспокоил свою мать, молодой человек, — мягко пошутил он и проверил некоторые жизненно важные органы. –В следующий раз, когда ты пострадаешь, лучше скажи ей или кому-нибудь еще, иначе все снова станет так плохо. Деку опустил голову, отказываясь что-либо говорить. Что он вообще должен был сказать? Что он сожалеет? Но он не сожалеет. Он не извинится, пока не сможет сказать это по-настоящему. Он не сожалел о том, что не хотел волновать маму из-за небольшой раны. Что, все герои приходят к маме в слезах из-за пореза бумагой? Нет, не так. (Но герои знают, когда им нужно идти в больницу, и серьезная инфекция, безусловно, требует этого. Вы не заразитесь от порезов бумагой. Он не должен лечить все свои раны так же, как он лечит те, что нанесены его причудой.) Медбрата, казалось, не смутило его молчание, он продолжал говорить так, как будто ничего не случилось. Но затем он задал вопрос, от которого Деку застыл на месте. –Как вы вообще получили такую ​​глубокую рану? Она недостаточно мелкая, чтобы быть несчастным случаем. Она почти прорвала мышцу насквозь; это могло закончиться очень плохо. Это выглядит почти… преднамеренно. Как он должен был на это ответить? Он не мог просто сказать: «О, в меня стреляли», потому что это привело бы к еще большему количеству вопросов, а затем он бы просто загнал себя в угол и застрял там, пока красно-синие огни мигают ему в лицо, а на его руках и лице кровь, и он пытается это остановить, но не может, не может остановить, почему он это не остановил— Медбрат уже сказал, что рана была недостаточно мелкой, чтобы быть несчастным случаем, как если бы вы поцарапали ногу об угол острого края или ударились о стол. Он также сказал, что это выглядит «преднамеренным», что технически было так, но он не был в этом слишком уверен, или, может быть, он просто пытается втянуть Деку в разговор, чтобы подтвердить и заставить признаться, потому что он уже знает правду и просто ждет собственного развлечения, чтобы посмотреть, выстрелит ли Деку себе в ногу или признается Медбрат повернулся к маме с совершенно пустым лицом. –Мидория-сан, не могли бы вы выйти из комнаты на минутку? Она сглотнула и кивнула, вставая с глазами, полными слез. Она вышла из комнаты, сгорбившись, и бесшумно закрыла за собой дверь. Что-то темное поселилось в его груди, и его сердце забилось быстрее. Медбрат повернулся к Деку. –Мидория-кун… Он посмотрел на мужчину, жующего губу, и глаза метнулись от мужчины к одеялу. Он сел на стул, положив одну ногу на другую, с мрачным выражением лица. –Пожалуйста, расскажите мне, как вы получили рану. Нам нужно знать, чтобы мы могли вам помочь. –Я- Неужели это так важно? Я- Я имею в виду, я не хотел , чтобы мне навредили, и- и это была чистая случайность, я клянусь! И- И- –Мидория-кун, дыши. Внезапно мужчина появился рядом с ним, положив одну руку ему на плечо, а другую на колено. –Я не заставлю тебя рассказать мне, как ты получил эту рану, но мне нужно, чтобы ты знал, что можешь рассказать мне все. Деку сделал, как ему сказали, следуя движениям вдоха через нос и выдоха через рот. Это сработало лучше, чем он хотел бы признать. Тем не менее, он не хотел говорить этому человеку правду. Он не мог, хотя он был таким милым, потому что знал, что это не кончится для него добром. –Я был на тренировке, — сказал он вместо этого, тихо и бормоча. Он не мог смотреть на него, не тогда, когда тот выплескивал ложь. Ему было стыдно, красное, жгучее ощущение в животе, выворачивающее его внутренности. –Я был неосторожен и поскользнулся, порезавшись о кусок металла. Я… я не хотел говорить маме, потому что знал, что она будет волноваться, и не было похоже, что все будет так плохо, поэтому я думал, что смогу справиться с этим сам, и я никогда не думал, что потеряю сознание из-за этого… Он сделал глубокий вдох, готовый продолжить говорить, но оборвал себя, когда понял, что ему больше нечего сказать. Вместо этого он закрыл рот со щелчком и прикусил губу, чтобы не пробормотать. Мужчина улыбнулся. –Так, чтобы внести ясность, это не твоя мама сделала…? –Нет! — он так быстро поднял голову, что она чуть не хрустнула. –Н-нет! Конечно нет! О-она никогда бы...! Мужчина с легкостью поднял руки, пытаясь успокоить его. –Все в порядке, я верю тебе. Я пойду за твоей мамой, ладно? Мне нужно тебе кое-что сказать. Деку кивнул и снова посмотрел на свои колени. Дверь открылась и закрылась, но он не заметил этого, слишком сосредоточившись на своих руках. Шрамы усеивали его пальцы и обвивали запястья, словно змеи, медленно душащие свою добычу. Все они были от его причуды. Ожоги, с другой стороны, не были. –Хорошо! — хлопнул в ладоши медбрат. –Теперь мне нужно поговорить с вами о некоторых важных вещах. Прежде всего, я медбрат Ямамото, и мне приятно познакомиться с вами обоими, даже если я хотел бы, чтобы это произошло при лучших обстоятельствах. Итак, мы вылечили инфекцию Мидории-куна и просто оставим его на ночь для наблюдения. Он ничем не рискует, но это стандартный протокол. Завтра вы сможете вернуться домой. Деку кивнул. Он хотел лечь обратно. Он был довольно уставшим. Было утомительно слушать их разговоры. Если он не был в опасности, то зачем ему было оставаться в больнице? Не то чтобы это что-то изменило. Ямамото продолжил говорить. –Но есть и другие опасения, которые у нас есть. И я понимаю, что об этом трудно говорить, но… –Его шрамы, да? — мягко перебила мама. Она слышала эту тираду снова и снова, не особо желая слушать этот разговор снова. –Все в порядке, мы... мы уже проходили через это раньше. Она выпрямилась, выглядя более непринужденной и честной. Но на ее лице все еще был печальный оттенок, всегда появлявшийся, когда речь заходила о его причуде. –Это его причуда, на самом деле. Это... Это режет его, когда он использует ее слишком часто. Ямамото что-то напевал и закидывал ногу на ногу. –Немного слишком много, не думаете? Деку действительно не понравилось, куда это шло. –Я хочу быть героем, — выпалил он. Фантомная боль пронзила его плечо, словно он ожидал, что ему будет больно, если он скажет это. –Я знаю, как это выглядит, но это правда. Я не хочу стоять там, когда окажется, что моей причуды недостаточно, чтобы спасти кого-то. (Он не хотел снова быть таким слабым.) Потому что это была единственная причина. Это должна была быть единственная причина. Он не хотел думать о том, что еще это могло быть, что еще это могло значить. Ямамото посмотрел на него, осматривая его сверху донизу. Он заерзал под его взглядом. Он не лгал. Большинство из них были из-за его причуды и обучения, чтобы стать героем. Просто не все они были из-за его причуды. –Ты уверен, Мидория-кун? — спросил он. –Потому что если ты хочешь или нуждаешься в помощи, мы можем тебе ее оказать. Он кивнул. –Я… я обещаю. Он расслабился и улыбнулся. –Ну ладно. В этом я тебе поверю. Деку не понравилось жжение в желудке. Он встал и продолжил говорить с мамой о... чем-то. Он не слушал. Не чувствовал необходимости. Вместо этого он просто смотрел на свои руки, сжимая и разжимая их, чтобы увидеть, как двигаются шрамы, и не заметил, как мужчина выскользнул из комнаты и оставил их двоих наедине. –Изуку? Он посмотрел на маму. Ее тело снова сгорбилось, мешки под глазами были такими же темными, как и его собственные. Казалось, что она постарела на 10 лет за считанные минуты. Она сделала еще один глубокий вдох. –Я знаю, что большинство шрамов — это из-за твоей причуды, но не все они… не так ли? Его душа разбилась. Несмотря на то, что он не хотел ничего, кроме как плакать и либо солгать, либо рассказать ей всю правду, он знал, что не может. Ни то, ни другое не было для него вариантом. Лгать было бы просто еще одной ложью, за которой можно было бы спрятаться, но она знала правду. Но... он не мог сказать ей, что его дразнили, и что иногда его друзья просто слишком грубо обращались с ним. Поэтому ему нужно было плясать вокруг да около. Нужно было лгать, оставаясь правдивым. И, ну, это будет довольно сложно. Он не мог лгать ей о своей причуде, потому что она была медсестрой; она знала, сколько им лет или имело ли смысл то, что он обжегся на плите. Он не мог сказать что-то, чего бы не сделал, потому что она его знает. Так что же это ему даст? Ответ оказался на удивление простым. –Я подрался с Качааном. Он выглянул в окно. На улице было еще довольно светло, так что это могло быть в середине дня. Но сейчас уже почти зима, так что, может быть, это раньше? Это... имело бы смысл, если бы она нашла его после своей смены в больнице. О боже, она вообще смогла поспать? Он такой ужасный сын. Он схватился за руки, впился ногтями в кожу и продолжил говорить. –Это было несколько дней назад… Я не помню, из-за чего мы ссорились, но он использовал свою причуду на мне. И– И я не сказал тебе, потому что знал, что ты расстроишься, но на самом деле, не из-за чего расстраиваться, потому что это была такая глупая мелочь… –Глупая мелочь? — повторила она, и он оглянулся на нее. –Изуку, он оставил ожог на тебе! Как ты можешь называть это «глупой мелочью»?! Это было опасно и безответственно! –Я знаю! Но это Качаан! Ты же знаешь, какой он! Я знаю его всю свою жизнь; он не мог этого сделать намеренно! В любом случае, это был несчастный случай. –Он хоть извинился? Деку внезапно очень заинтересовался одеялом. Одеяло, которое он считал белым, на самом деле могло быть очень светло-голубым! Или, может быть, это была игра света, и его глаза снова ошиблись. Мама вздохнула и села на кровать, положив руку ему на плечо. –Я знаю, что он твой друг, Изуку, но он все равно должен извиниться. Он может быть немного упрямым, но если это действительно был несчастный случай, он должен извиниться. Он кивнул и мысленно извинился перед Качааном. Не то чтобы это не было ложью, просто... Это был единственный способ, который он знал, чтобы выбраться из ситуации, и это было настолько близко к правде, насколько это возможно. Это была драка, поскольку они тренировались, чтобы стать героями, но это была не драка в том смысле, что они ненавидели друг друга. Вот как он танцевал вокруг лжи. Он не сказал ни единой лжи, просто позволил ей самой связать все точки и придумать свои собственные решения. Хотя, это было как-то подло по отношению к Качаану. Наверное, ему стоит извиниться за то, что подставил его... Мама сжала его плечо, пытаясь хоть как-то его утешить. Он наклонился к ее прикосновению, и прежде чем он это осознал, они уже обнимали друг друга в теплых, уютных, безопасных объятиях.