Папка

Гермиона металась из угла в угол, наматывая неведомо какой по счету круг по кабинету директора магической школы. Мысли роились в её сознании, как заполошные. Заламывая руки и нервно хрустя суставами пальцев, девушка силилась выхватить из хаоса в собственной голове всего одну, но стоящую идею. Но на её беду, все попытки оказывались провальными, а внутренним миром несчастной завладела беспросветная паника. Сейчас происходило именно то, от чего девушка стремилась обезопасить себя в те страшные годы войны, когда решилась отправить своих родных людей за океан, заставив забыть их обо всём, что дорого, лишь бы спасти. Так было нужно для Победы. Так было нужно для неё самой. Тогда она знала, что не сможет быть сильной и рассудительной, если мама и папа окажутся в руках пожирателей. Она знала это тогда и сделала то, что сделала. И она была мозгом золотого трио, потому что могла думать только о деле. А сейчас… Сейчас все её внутренности скручивало в тугой болезненный узел, потому что где-то там, неизвестно где, жестокие маньяки возможно причиняют боль тем, кого она так безоговорочно любит и кого так истово стремилась уберечь. Возможно их пытают, а может они уже и вовсе мертвы. Издав жалобный стон, девушка больно закусила губу и бессильно сжала кулаки, продолжая механически переставлять ноги в направлении противоположной стенки. Думай! Думай! Думай! Но, заслоняя все конструктивные мысли, в памяти то и дело всплывало доброе папино лицо и мягкая мамина улыбка; озорной детский смех, ставший таким важным за такой короткий срок… и тёмно-карие глаза… Его глаза, глядящие прямо в душу… Думай! Думай! Думай! — Герм… Девушка вздрогнула и, отшатнувшись, едва не сбила резную треногу с громоздящимся на ней зачарованным глобусом, что стоял тут ещё со времён директорства Дамблдора. — Остановись, пожалуйста, — замерев и сфокусировавшись, она увидела перед собой знакомое и до боли родное веснушчатое лицо бывшего мужа. Рон осторожно придержал её за плечи, глядя с неподдельным пониманием. Конечно, кто мог её сейчас понять лучше, чем этот открытый и бесхитростный парень, для которого семья, это не просто слово… Для всех Уизли семейные узы это нечто святое. За каждого, кто считается их семьёй, любой из них готов биться до последней капли крови. И каждый из них знает, как это — терять родного человека. Ох, Фред… — Иди сюда, — тихо проговорил он, осторожно притянув её к себе, и обнял. Она уткнулась носом в широкую грудь бывшего мужа, вдохнула знакомый запах, почувствовала сильные руки, обвившие её плечи, и… расплакалась. Он просто был рядом, молча, гладил её всклокоченные кудри своей широкой шершавой ладонью. Рон никогда не был силен в сентиментальной болтовне. Но ей этого сейчас и не требовалось. Он дал ощущение, что она не одна. Он всегда старался быть для неё опорой, как мог. Вся их семья… Они приняли её, как родную. А она… Она всё разрушила. Только она. Сама. Боль в глазах этого замечательного молодого мужчины, когда она, уходя, сняла с пальца обручальное кольцо и положила перед ним на стол, останется с ней самой навсегда. Потому что она знала, как сильно и глубоко ранит его душу в тот момент. Этот блестящий серебряный ободок был символом их любви и семьи. И ей никогда не нравилось его носить… Она не любила украшения, они мешали ей — серьги, кулоны, кольца… всё. Избавившись от него она испытала облегчение. И это было ужасно осознавать, настолько ужасно, что напугало её саму. Ведь Рон на самом то деле был вполне хорошим мужем и в будущем, без сомнения, стал бы замечательным отцом их детям. Вот только она не хотела «их детей». К горлу подступила тошнота, когда девушка вдруг осознала на сколько сильно хочет вернуть Мэри. Ту девочку, что была совсем не «их с Роном ребёнком» и даже не её дочерью. Она звала папкой Снейпа. И в груди ныла болью зияющая дыра от осознания, что она может навсегда потерять и эту солнечную яркую девочку и этого странного, замкнутого… но будоражащего душу мужчину. — Рон, прости меня… — всхлипнула она, продолжая жаться его в спасительные объятия. — Ничего, Герм. Всё будет хорошо, — пробормотал тот ей в макушку. — Мы найдем их. Вот увидишь. От того каким добрым он был к ней сейчас, после всего, что она сделала, плакать захотелось в разы сильнее. В памяти она снова и снова опускала перед ним кольцо на холодную кухонную столешницу. Будто застрявшая исцарапанная пластинка, вгрызалась ей в мозг противным звуком со звоном упавшего металла. Дзень… дзень… дзень… дзень… Оно перекатывается, издавая тот самый протяжный металлический звук, замедляясь. Последний завиток, будто судорога, тихий стон символа их любви и брака. А потом тишина. Конец. Гермиона замерла, резко распахнув глаза. — Герм? — позвал парень, почувствовав, как девушка в его руках вдруг напряглись. — Я идиотка! — выпалила та, резко отстраняясь и глядя на присутствующих с истеричным огоньком в глазах. - Мисс Грейнджер? - нахмурились Минерва. — Гермиона… — хотел было успокоить её Гарри. Но девушка их не слушала. — Я идиотка! — вцепилась она в свои торчащие во все стороны волосы. — Браслет! Все озадаченно воззрились на неё. — Я ведь сделала им зачарованные браслеты, когда надумала поселить Мэри у них. Лицо Гарри Поттера вытянулось. — Помнишь? Я же говорила тебе? — она ткнула пальцем в сторону лучшего друга. Тот действительно вспомнил… — Третий браслет был у меня. Я должна была почувствовать, если у них что-то случиться и прибежать на помощь. Я ведь сделала эти браслеты именно для этого! — И где он сейчас? — обойдя вниманием душевные терзания бывшей ученицы, четко спросила Макгонагалл. — Дома! — едва не заорала в отчаянии та. — Мы безвылазно сидели в доме, никуда не выходили неделями! Он мешал мне — я не люблю украшения! Я решила, что на тот момент он мне ни к чему, сняла его и оставила в прикроватной тумбочке! — Он может сработать, как портал? — в один миг перед ней стояли не привычные лохматые мальчишки Гарри и Рон, а сосредоточенные авроры Поттер и Уизли, готовые вцепиться в тонкую ниточку, вдруг возникшую в этом глухом деле. — Н… Нет! — замотала головой бывшая отличница. — Я так и не освоила эти чары, это очень сложно и… не законно. Я оставляла дома легальный краткосрочный портключ на случай опасности, он должен был перенести их в мою квартиру. Но артефактом воспользоваться так и не пришлось, было незачем, а потом чары и вовсе развеялись. Перманентный я достать не смогла. Но по нашим браслетам я могла бы отследить местоположение. — Это уже что-то, — кивнул Рон. — Но Кингсли точно оставил в доме несколько авроров, — с сомнением покачал головой Гарри. — Мы не сможем попасть туда незамеченными. — Да ладно, — напряженно поведя плечами, ненатурально улыбнулся его друг. — Мы, помнится, в Гринготтс к гоблинам проникли, а тут всего-то кучка авроров. — Кира может! — вдруг пискнула домовуха, так тихо сидевшая всё это время в каком-то углу, что о ней все напрочь позабыли. Все четверо волшебников уставились на неё несколько растерянно. — Полагаю Шеклболт мог обновить защитные чары, исходя из новых обстоятельств, — задумчиво вымолвила Минерва, поверх очков оглядев едва не подпрыгивающую от желания помочь домовуху. — По идее, он не знает, что Снейпа перенёс эльф, — почесал в затылке Поттер, оглянувшись на подругу. — Все были уверены, что это он сам как-то умудрился. — Думаю, да, — выдохнула та, судорожно соображая. — Да уж, — поджав губы вздохнула пожилая ведьма, — нашему нестандартному директору, как выяснилось, порой приписывают то, чего он делать и не собирался. И совсем не догадываются о том, что он действительно сделал. Спорить с этим заявлением никто не стал. — Кира найдет браслет, — снова закивала домовуха, в молящем жесте сложив перед собой руки. — Мисс будущая жена мастера Снейпа должна позволить Кире помочь. Кира найдет! — В моей комнате. Прикроватная тумба слева. Верхний ящик. Тонкий светлый металлический браслет. Давай! — без долгих размышлений о безопасности самого волшебного существа быстро кивнула девушка. Щёлкнув длинными костлявыми пальцами, домовуха с хлопком исчезла. Рон тайком грустно взглянул на взволнованную Гермиону. Минуту назад он держал её в своих объятиях. Ту, которую он по-прежнему любил, но потерял. Ту, что сейчас с таким отчаянным огнём в глазах хотела вернуть не только родителей, но… другого мужчину. Он понял это. Он видел это. И от этого было нестерпимо больно.