Эвакуация

      Капитан Киллиан Лайтвуд отвлеченно и без интереса разглядывал фотографии, сплошь покрывающие стену в кабинете полковника Моргана. Вот он жмет руку какому-то седоусому и чванному генералу, а там – позирует вместе с десятком других, одетых в полевую форму, командиров на фоне разбомбленного ближневосточного города. Каждая фотография – свидетельство карьерного достижения и способ напомнить подчиненным, как им повезло быть лично знакомыми с таким выдающимся человеком.       Но у Киллиана подобострастия они не вызывали. Только ироничную ухмылку.       «Не потому ли ты насмешничаешь, что знаешь – тебе на его месте уже никогда не оказаться?» – вдруг спросил он сам у себя. Поразмыслил мгновение и не без горечи признал: «А большего-то мне ничего и не остается».       От погружения в пучину самобичевания его спас вернувшийся хозяин кабинета.       — О, Киллиан, ты уже здесь. Рад видеть.       Полковник протянул было руку поднявшемуся навстречу капитану, но осекся и смущенно опустил ее. На его лице мелькнуло смятение, а Киллиан ощутил прилив раздражения.       — Присаживайся, – нашелся полковник. – Как отдыхается?       — При всем уважении, сэр, – Киллиан приложил все силы, чтобы голос не обжигал льдом, – вы же понимаете, что это не отдых.       Полковник насупил брови и сочувственно покивал.       — И все же, теперь у тебя есть достаточно времени, чтобы заняться давно отложенными делами. Раньше ведь ты проводил на службе большую часть времени и не успевал заниматься ничем другим.       — И меня это полностью устраивало.       Повисла напряженная тишина. Никто не решался перейти к делу, ради которого состоялась встреча. Наконец, полковник прочистил горло и начал:       — Командный состав обсудил твои дальнейшие служебные перспективы. Думаю, ты понимаешь, что о возвращении к оперативной работе в полях не может быть и речи. Только не с… кхм…       Так и не подобрав подходящее слово, полковник кивком указал на правую руку Киллиана, покоящуюся на колене. На первый взгляд она ничем не отличалась от лежащей рядом левой: такое же количество пальцев, одинаковый цвет кожи, без видимых шрамов или других повреждений. Но разница становилась очевидной, стоило прикоснуться. Правая кисть была холодной и твердой, как и подобает искусно изготовленному, но все-таки протезу.       Смущение полковника, человека жесткого и не склонного к сантиментам, но тушующегося каждый раз, когда речь заходила о потерянной руке капитана, выводила Киллиана из себя. Будто весь его боевой опыт, добытый в «горячих точках», вся его офицерская доблесть и самоотверженность, с которой он служил своей стране, были ампутированы вместе с кистью и заменены сломленной волей и хрупкой самооценкой. Те немногие знакомые, кто знал о протезе, считали своим долгом всучить капитану свою непрошенную поддержку. В то время, как он остро нуждался лишь в одном – чтобы к нему относились по-прежнему, как к полноценному капитану Киллиану Лайтвуду, офицеру отдела спецопераций Секретной разведывательной службы Министерства Иностранных Дел.       — У тебя есть право подать в отставку, – продолжил полковник. – Пенсия, разумеется, будет повышенная, как полагается в ситуациях с инвалидностью, приобретенной на службе.       На последних словах Киллиан не смог совладать с собственным лицом, и оно исказилось гримасой отвращения. Полковник поспешил продолжить:       — Единственный вариант, который мы можем тебе предложить – преподавание. Ты опытный сотрудник, тебе есть, чем поделиться с молодым поколением. Твой профиль – эвакуации и охрана первых лиц – как раз недавно включен в курс повышения квалификации. Зарплата будет, конечно, отличаться от прежней. Раньше у тебя были и доплата за риск, и прочие надбавки. В учебной части же только ставка. Но приплюсуй сюда пенсию, и вот, выглядит уже не так печально.       Киллиан перестал слушать полковника еще на словах про преподавание. Представив себя читающим лекцию перед несколькими десятками скучающих физиономий, проверяющим по вечерам конспекты и гоняющим чаи вместе с отжившими свой профессиональный век стариками, которые живут лишь воспоминаниями о прошлых подвигах, Киллиан передернул плечами. Это предложение было еще унизительнее, чем увольнение в связи с профессиональным несоответствием.       — Работу в штабе я тебе не предлагаю, – будто давая капитану посмотреть на идею преподавания, как на наименьшее из зол, сказал полковник, – ты там от тоски на стены полезешь. А тут – реальная польза. Будешь из курсантов выстругивать таких же, как ты сам, спецов. Ну, что скажешь?       «Лучше пущу себе пулю в лоб», – так и рвалось с языка.       — Я обдумаю ваше предложение, – прозвучало сухо и безжизненно.

***

      Но думать было не о чем. Не то чтобы у Киллиана была масса вариантов… Почтовый ящик был переполнен одинаковыми в своей приторной вежливости отказами на разосланные резюме. Он не интересовал ни службы безопасности банков, ни частные охранные компании, ни даже детективные агентства. Везде требовались люди с двумя руками. Пусть безответственные, ленивые и без малейшего опыта, зато со здоровыми конечностями.       Так что внутренний торг был яростным, но коротким. На следующее утро, одетый в единственный деловой костюм и плохо проглаженную рубашку (еще не наловчился управляться протезом), Киллиан явился к полковнику.       — Ты принял правильное решение, сынок, – командир ободряюще похлопал капитана по спине. – Не в твоем положении отказываться от помощи, и тем более от таких щедрых предложений руководства.       Тайком гордясь собственным железобетонным самообладанием, Киллиан улыбнулся.       — Спасибо, сэр.       — Проведешь первую лекцию уже сегодня. Поезжай в учебный корпус, там тебя встретят, все расскажут. А с отделом кадров я сам разберусь.

***

      Размеренность, регулярность, предсказуемость – все, что прежде было Киллиану неведомо, стало составлять основу его жизни, но давалось с трудом. Он заставлял себя ложиться спать не позже полуночи, чтобы проснуться в семь утра, но на деле ворочался в постели до глубокой ночи, а утром чувствовал себя развалиной. По дороге в учебный корпус он заходил за крепким черным кофе в кафе неподалеку, и через неделю уже выучил наизусть все их меню. Даже лица курсантов со временем перестали казаться ему разнообразными и начали сливаться в сплошную массу.       Киллиан осознавал, что его затягивает болото рутины, но с каждым днем противостоять этому становилось все сложнее. Вечерами капитан пропадал в спортзале, выматывая себя тренировками и заодно выплескивая накопившееся от опостылевшей рутины раздражение. Он приспособился к протезу, научился нагружать правую руку так, чтобы она не отставала от левой. Его физическая форма была безупречной, но это было все равно, что усовершенствовать и бесконечно начищать до блеска дорогой автомобиль, которому не суждено больше выехать из гаража.       Курсанты смотрели на капитана с нескрываемым восхищением и ловили каждое его слово. Еще бы, настоящая легенда службы. Истории о проведенных им эвакуациях обрастали почти фантастическими подробностями и передавались из уст в уста.       — Запомните, – говорил Киллиан, опершись бедром о преподавательский стол, – спасение объекта ценой собственной жизни допустимо только в том случае, если вы уверены, что объект сможет добраться до безопасного места без вас.       С заднего ряда аудитории взметнулась рука, и Киллиан кивком разрешил задать вопрос:       — Капитан Лайтвуд, у вас были случаи, когда спасательная операция проваливалась?       На неудобный вопрос, который мог поставить под сомнение его безупречную репутацию, Киллиан ответил громко и четко, без драматичных и загадочных пауз:       — Да, были. Из тридцати шести проведенных эвакуаций четыре закончились провалами. И каждый из них научил меня большему, чем все удачные вместе взятые.       По рядам курсантов прокатился взволнованный ропот, но его прервал скрип дверных петель. В аудиторию просунулась всклокоченная голова дежурного сержанта и затараторила:       — Капитан Лайтвуд, вас вызывает полковник Морган. Срочно. Совсем не терпит. Игнорируя роптание курсантов, жаждущих услышать подробности неудач капитана, он подхватил со спинки стула пиджак и, на ходу расправляя засученные рукава рубашки, бросил аудитории:              — На сегодня все.