The Way You Used To Do

Кацуки стоял посередине кухни с непроницаемым лицом, но голова двигалась под ритм играющей песни. С одной рукой он осторожно держал сковороду над огнем плиты; с другой — перемешивал еду, которую готовил для себя. — Кацуки! — Закричала Мицуки во все горло со спальни. Кацуки не слышал её — не только из-за отсутствия слухового аппарата, но и из-за слишком большой громкости музыки. Он продолжил готовить, выключая плиту, когда завтрак достаточно прожарился, а затем присел с тем же бесстрастным лицом (и слегка угрюмым), как и всегда, чтобы проверить торт в духовке. Почти готов — еще десять минуточек и будет идеально. — Кацуки! — Мицуки вновь запылила, на этот раз громче, но Кацуки все ещё был в неведении. Песня сменилось новой, и Кацуки ещё раз изумился умению Ушастой подбирать плей-лист. Он ни за что не поблагодарит, так как не хочет раздувать ее эго сильнее, но может признать, хотя бы себе, что девушка пиздецки хороша. Он сел за кухонный стол и принялся за свой дымящийся завтрак, пока ждал, когда торт будет готов. Не то чтобы он голоден, но новая диета требует от него не пропускать перекусы. Он ритмично постукивал ногой по полу, жуя и глядя на духовку. — Кацуки, блять, Бакуго! — Мицуки ещё раз закричала, и сейчас Кацуки никак бы не смог её не услышать — она появилась в дверях. У неё на голове неконтролируемый беспорядок после сна, пижама растрепанна, лицо разъяренное. Она бесцеремонно выхватила у Кацуки телефон и, перед тем, как он успел что-либо сказать, выключила музыку, с силой швыряя телефон на стол. — Что, нахрен, ты творишь?! — Кацуки поднялся со стула. Он рывком забрал телефон и уставился на неё, уже чувствуя ярость, которую пытался подавить, пылающую в венах. — Это ты что, нахрен, творишь? — Возразила мама громко. — Семь, блять, утра, какого хрена ты врубил это дерьмо на полную в моем доме? — С хера ли ты спишь в семь утра? — Кацуки завопил в ответ. Сонный Масару появился в коридоре, волосы такие же беспорядочные, его лицо заметно непонимающее. — Потому что это то, что нужно делать в гребаный выходной, недоумок! И перестань огрызаться! — Ребята, что происходит? — Масару пробормотал, потирая очки. Он был уставшим. — Не приходи в мою кухню, не вырубай мою музыку, не ори на меня и не говори не огрызатьс… — Оу, это твоя кухня? Ты за нее платишь? — О чем ты, нахрен, говоришь? Это и мой дом тоже. Если я переехал в ЮА, это не значит, что у меня нет прав готовить завтрак и слушать моё дерьмов… — Так, а теперь, блять, слушай сюда, тупой сопляк… — Нет, это ты, блять, слушай, старая карга… — Пока ты под моей ебучей крышей, не платя за это, ты будешь жить по моим правилам. А это значит, когда я сплю, ты обойдешься без этого взрывного дерьма! Что-то не нравится — лопни от злости! — Мицуки, успокойся чутка, хорошо? Знаю, ты стрессуешь… — Заткнись! Не подрывай мой авторитет только из-за того, что он — твое слабое место! Он должен понять, что не сможет выйти сухим из воды, включая это дерьмо… — Мицуки, — Масару положил руки на плечи женщины, заставляя её посмотреть на него. Он ещё выглядел уставшим, но более трезвым, будто бы увидев, как жена и сын так интенсивно ругаются, полностью проснулся. — Я поговорю с Кацуки. Поднимайся наверх и отдохни. Хорошо? Мицуки смотрела на мужа, все ещё злясь. Она откинула его руки со своих плеч, повернувшись, чтобы посмотреть на Кацуки. Мальчик уселся за стол, но вызывающе смотрел на мать, готовый начать спор. — Если я ещё раз услышу эту депрессивную музыку, — сказала она строго, — Я смою твой телефон в унитазе. — Попробуй, — усмехнулся Кацуки. Мицуки подняла бровь и угрожающе сделала шаг к нему, но Масару встал между ними, заново хватаясь за жену. — Милая. Пожалуйста. Давай я с ним поговорю. Мицуки усмехнулась и снова сбросила его руки со своих плеч. В этот раз она выполнила его просьбу и направилась наверх, в последний раз посмотрев злобно на Кацуки. — Как будто бы я смогу когда-нибудь отдохнуть в этом гребаном доме, — пробормотала она сквозь стиснутые зубы, с трудом делая шаги. Плечи Масару опустились, когда его жена пропала из виду, и он тяжело вздохнул, зажимая переносицу перед тем, как посмотреть на Кацуки, сидящего со злым лицом. Ничего не произнеся, Масару поставил стул напротив сына и одарил его меланхоличным взглядом. — Я думал, терапия гнева помогает, — в его голосе микс разочарования и порицания, что было не мудрым подходом к только-после-ссоры-с-мамой Кацуки. — Ты говоришь это мне? Это Старой карге нужна тупая тера… — Кацуки, — Масару перебил его строго, — Я понимаю, ты зол, но ты не будешь так говорить о своей матери. — Оу, так она может называть меня недоумком, придурком, сопляком и всем, чем хочет, но я не могу называть её старой каргой? — Он усмехнулся с раздражением. — Да. — И это честно? — Нет. Но она твоя мать, ты должен относиться к ней с уважением. — Я ей нихера не должен. — Кацуки. — Это правда. На мгновение воцарилась тишина. — Это её вина, что я такой. Тишина. Он чувствовал, как глаза отца смотрят на него, но не мог заставить себя посмотреть в ответ. — Знаю, твоя мать — тяжелый человек, — Выдохнул Масару, — И знаю, как она тебя растила, — как мы тебя растили, — это было…не оптимально. Для тебя. Но ты должен понять, что она любит тебя. — Тц. — Любит, Кацуки. Как и я. И мы знаем, что ты нас любишь, даже если у тебя свой способ показывать это. Ей нужно поработать над характером, это верно, но…Все, что она делает, все эти крики, споры, драки, — потому что она заботится. — Тц. Ага. — Это правда. — Что за охерительный способ, да? — Он наконец посмотрел на отцы, негодование было очевидным в его глазах. — Все по-своему показывают любовь, — сказал Масару терпеливо, — И если я соглашаюсь с тем, что Мицуки нужно быть не такой агрессивной, ты не облегчаешь ей ситуацию. — Ты говоришь, что это моя, блять, вина? — Ничьей вины нет, — вздохнул мужчина, потирая руками лицо, — Но тебе серьезно нужно включать музыку так громко в семь утра? Кацуки снова усмехнулся, отворачиваясь от отца. Масару наклонился. — Слушай, сын. У нас просто…у нас нелегкое время на работе. Кацуки посмотрел на него, маскируя удивление под враждебностью. Он ждал, пока отец продолжит. — Обычно, в конце года у нас пик продаж, но... экономика сейчас не в лучшем состоянии, конкуренция растет, и многие из этих компаний вкладываются в маркетинг и размещение продукции, и им удается нас обгонять по продажам. Наша прибыль в этом месяце даже близко не стояла с прошлогодней, и... — он снова вздохнул. — Скажем так, мы оба много работали, но заработали меньше денег. Было... непросто. А ты же знаешь, какая твоя мама — она и в лучшие дни стрессует и злится, а уж в худшие и подавно. Кацуки с трудом сглотнул, чувствуя, как в животе растет что-то тяжелое, близкое к вине. — Я не знал, — признался он. Выражение его лица было злым, но голос помягче. — Знаю. Потому что мы не сказали тебе. Кацуки покачал головой в неверии, чувствуя себя преданным. — Почему? Я бы что-нибудь сделал. Я бы… — Нет, — твердо перебил его Масару. Он потянулся через стол и взял руку Кацуки. Обычно парень отдернул бы руку, но в последнее время Кацуки цеплялся за любую возможность получить хоть немного утешения. — У тебя и так хватает забот. Этот год был тяжелым для всех нас, но особенно тяжелым он был для тебя. Кацуки снова отвел взгляд, злобно уставившись в стену. Его отец бросил на него сочувствующий взгляд. — Мы не хотели, чтобы ты беспокоился об этом ко всему прочему, поэтому и не сказали тебе. Но ещё это значит, что мы носили все в себе, и, опять же... Ты же знаешь свою мать. Кацуки фыркнул, звук был похож на смешок. — Как гребаная бомба замедленного действия, — дополнил он. Его отец улыбнулся и кивнул. — Да. У неё с этим плохо. И…конечно, мы не жалуемся, ты наш сын, мы скучаем по тебе, но… Масару не закончил свою мысль. Кацуки прищурился. — Что? Отец вздохнул. — Ты много времени проводишь дома. Кацуки почувствовал, как его лицо закрывается, словно устрица в защитной реакции — непроницаемая маска, которую он всегда надевал, когда тема задевала слишком личное. — Не то чтобы нам не нравится, что ты здесь, сын, но твоя мама…беспокоится. Она не знает, как показать это. Ты никогда не был домашним ребенком. До ЮА ты всегда выходил гулять со своими друзьями, тусовался, учился где-то. А теперь ты постоянно тут, и она — я — из-за этого…немного резкие. Из-за этого мы думаем, что что-то не так, но она не знает, как помочь. Поэтому она срывается. — Прекрасный способ помочь, — пробормотал Кацуки. — Не прекрасный, нет, — Масару кивнул, — Я не знаю, помогает ли мой способ. Ты хочешь сказать, что-то не так? Кацуки отвернулся. Он молчал некоторое время перед тем, как отрицательно покачать головой, разглядывая кухонные ножи. Масару кивнул в понимании, сжимая руку Кацуки до того, как отпустить и отодвинуться. — Я могу как-то помочь? Как-то улучшить ситуацию? — Спросил он. Кацуки резко вдохнул, чувствуя себя расстроенным. — Не, — он скрестил руки на груди, не смотря на отца. — Уверен? — Масару настаивал, звуча беспокойно, — Все, что угодно. Просто скажи. Кацуки взглянул на него. Отец выглядел искренне взволнованным, готовым помочь. И, как бы смешно ни звучало, Кацуки чувствовал, что не заслуживает все это внимание. Он сильный, стойкий. Он, блять, может разобраться со своими дерьмом без чьей-либо помощи. — Ага. Все путем будет. Просто… — он выдохнул, — Нужно разобраться кое с чем. Масару кивнул. — Если что-нибудь понадобится — хоть обычный разговор, — Он устало улыбнулся Кацуки, — Ты всегда можешь расчитывать на меня, ладно? Кацуки фыркнул, ухмыляясь отцу. — Слащяво. — Перестань, — Масару сказал шутливо, вставая из-за стола, — Готовишь ещё один торт? — Ага, — ответил Кацуки, прекрасно зная, что отец удивлен тому, что он так много готовит торты. В действительности, процесс помогает ему отвлечься. Это уже пятый или шестой торт за последние дни. — М-м-м. Оставишь мне кусочек? — Лады, — Кацуки кивнул, не глядя на отца. — Я пойду немного посплю, хорошо? Мы очень устали и…Только в выходные мы можем зарядиться энергией. — Я выключу музыку, — только лишь ответил Кацуки. Масару кивнул и направился к выходу, когда Кацуки его окликнул. — Эй. Масару остановился, взглянув на сына. Кацуки не смотрел на него, его глаза были сфокусированы на руках, лежащих на столе. — Простите, что разбудил. Дерьмово поступил. Масару некоторое время молчал, а Кацуки не знал, как тот на него смотрит. Ведь сам не смотрел. — Все хорошо, сынок, — голос Масару был мягким и, в большей степени, шокированным. Только тогда Кацуки понял, что отец впервые слышит, как он извиняется за что-то, сам, без чьего-либо приказа. Он задался вопросом, что бы подумала Доктор Мацуо про этот прогресс. С особыми усилиями он попытался не думать, что бы подумал Деку про этот прогресс. — Просто хотел, чтобы вы знали, — Кацуки пожал плечи, ещё избегая глаз отца. Пауза. — Спасибо, Кацуки, — наконец-то сказал Масару, его голос полон эмоций, и, ох, дерьмо, хоть бы старик не расплакался от ебучего извинения. — Ага, — Кацуки снова пожал плечами, показывая, что разговор закончен, а потом встал проверить тупой торт. Масару поднялся, ничего более не сказав. Но если бы Кацуки был в своем слуховом аппарате, он, возможно, смог бы расслышать тихие всхлипывания, доносившиеся от сгорбившейся фигуры отца.

***

Он лежал на кровати, в кромешной тьме, единственным источником света был экран телефона. Он проигнорировал все сообщения Киришимы, Каминари, Мины, Серо, их приглашения на разные мероприятия во время каникул. Вместо этого он неотрывно глядел лишь на одно, которое до сих пор не давало ему спать по ночам (среди всех других причин).

От: Деку

Нужно поговорить

Прочитано: 15 Декабря

Кацуки уставился на сообщение. Оно пришло четыре дня назад, и он никак на него не отреагировал. Справедливости ради, он не мог понять, было ли это из-за детской мелочности; из-за того, что Деку так его бросил, или же он все еще избегал реакции парня. Деку теперь знал правду. И... что ж. Он не очень хорошо на это отреагировал. Кацуки понимал, что реакция Деку была далеко не такой плохой, какой могла бы быть, но он предпочел бы, чтобы парень кричал на него, ненавидел и возмущался им, чем игнорировал его вот так. Равнодушие Деку было в миллион раз хуже его ненависти, и Кацуки не знал, что он сделает, если парень скажет ему, что никогда больше не хочет его видеть. Разве это не долбанутая мысль? Не знать, что он сделает, если Деку, паршивый, тупой Деку, не захочет видеть его? Он снова почувствовал, что предает себя, из-за того, что так беспокоится о том, что Деку о нем думает. Кого это волнует?! Почему он должен волноваться? Это же Деку. Тупой, идиот Деку, который всегда был лишь неприятностью, который вечно его раздражал, злил и заставлять хотеть что-нибудь ударить. Кацуки не должно волновать, что задрот подумает. Значит Деку зол на то, что Кацуки спас ему жизнь? Это его проблема. Когда ублюдок восстановится и заберёт причуду, история оборвется, никакой больше связи. И даже, если Деку вспомнит все то время, даже, если придёт к пониманию, почему Кацуки все это делал, Кацуки все равно не обязан с ним разговаривать или быть его другом. И это к лучшему, так? С тех самых пор, как их отношения начали налаживаться, все покатилось в ад. Он чувствовал себя ничтожно. И намного легче винить в этом Деку, нежели слишком много думать, почему он ощущает себя дерьмом. И разве он не поступал так всю жизнь? Винил Деку в своих проблемах, перекладывал вину на него, срывался на нём? Кацуки сказал отцу винить мать за его характер, но в конце концов, это Деку постигало худшее. Это было до того, как Кацуки перестал винить парня за все собственные ошибки. Он пал духом. Справедливо, если Деку расстроен, зол, безразличен или что бы он там ни чувствовал. Это правильно. Кацуки взял Один За Всех, чтобы спасти ему жизни, но Кацуки ещё и буллил его, унижал и, вероятно, пугал всю жизни. Передача Один За Всех не была выбором — если бы он этого не сделал, Деку бы умер. Издевательства за беспричудность Деку, с другой стороны, были только его выбором. И пришло время ему признать. Кацуки не знает, сможет ли когда-нибудь загладить свою вину. Знает, что ничего не может изменить, но также и не думает, что сможет что-то наладить. И хотя порой у него появляются сомнения, стоит ли ему чувствовать себя так плохо от сделанного, он знает, что был не прав. Сделал больно Деку. И Деку прав в том, что зол. Но Деку остался. Во всех периодах Деку был рядом. А сейчас нет. А это сообщение…Означает, что он все еще хочет быть рядом. Или же наоборот, никогда более. Кацуки ненавидит себя за нежелание узнать. Ведь, пока он продолжает игнорировать, Деку не сможет сказать, что ненавидит, презирает его, больше не хочет видеть. Пока Кацуки не дает ублюдку возможность послать его, их отношения будут в состоянии неопределенности. Не друзья и не враги. Честно говоря, они — ничто. Полное ничто. Уклончивость сводит Кацуки с ума, убегать, словно трус, так на него не похоже, отчего ему болезненно. Однако во всех других потенциальных вариантах Деку навсегда от него уходит. И как бы его разум не кричал ну и что???, не переставая, Кацуки обнаружил, что после всего, всех мучений, после его смерти, борьбы за него, потеря Деку будет худшим из возможных сценариев. Потеря единственной константы, вероятно, пошатнет все вокруг. И эта мысль была для него непредставимой, как бы нелепо это ни звучало. Плюс, они же так и жили, да? Игнорировали друг друга, не разговаривали, не взаимодействовали, ничего, кроме взглядов. Кацуки справится. Как справлялся всю жизнь. Блять, он был причиной всему. Теперь у него нет выбора. У него был тогда, когда они были наивными беспричудными сопляками, играющими и смеющимися в парке. Но не сейчас. Деку больше ему не писал. После той попытки, он вел себя тихо. Кацуки не может не думать о маленьких детских ручках, тянущихся к нему, спрашивая, все ли у него хорошо. А его собственные злобно и презрительно отмахиваются, когда он лежал у ног Деку. Может Деку больше не писал, потому что так же, как и Кацуки, понимал, что частичка чего-то лучше, чем ничего. Их отношениям будет лучше вернуться к холоду прошлых лет, к дистанции, чем вообще отсутствовать. Потому что это и произойдет, не так ли? Не то чтобы Кацуки обманывал себя тем, что Деку простит его за кражу причуды, за то, что сделал его беспричудным. Хоть Кацуки и не хотел. Хоть он и сделал это, чтобы спасти его дерьмовую, неблагодарную жизнь. Вздох. Он не мог не думать, что внутренняя горечь была неоправданной. В конце концов, это то, чего он заслуживает. Он построил этот путь. Он вырыл могилу их отношениям в тот день, когда решил, что издевки, — хорошая идея. Может, им не суждено поговорить друг с другом, быть близкими, быть друзьями. Может, им никогда не было суждено. Может, все должно быть…так. Бывшие друзья, бывшие соперники, бывшие…Что бы там ни было. Но ничего сейчас, на данный момент. Никаких констант. Ничего постоянного. Ему нужно пойти на последнюю сессию с доктором Мацуо до окончания каникул, так как женщина будет отпуске. Но выход из дома несет риск встречи с Деку, потому как оба живут в одном районе. А удача Кацуки, видать, наихудшая. Кацуки никому не признается, даже себе. Причина тому, что он проводит столько времени дома и выводит его старуху из себя, — риск встретить Деку или Инко. Он почти уверен, что Деку притворится, что не видит его, если они встретятся. Но Инко…блять. Кацуки даже не сомневается, что женщина к нему подойдет, попытается поговорить, станет уговаривать прийти в гости поболтать со своим беспричудным сынком за питьем чая с печеньями. А если Кацуки откажет, она сделает то лицо и скажет правду, которую он не хочет слышать, заставит говорить о том, о чем он не хочет говорить; и в общем, станет занозой в заднице, заставляя его чувствовать себя еще хуже. Так что да, лучше оставаться дома, заниматься своим делами, учиться, улучшать геройский механизм самому. У него все равно нет лучше занятий. (Он старался не думать о всех приглашениях друзей потусоваться с ними, на которые он не ответил). Но все зашло слишком далеко, Кацуки чувствует себя нелепо, сидя дома, слушая брехню матери и вступая с ней в ссоры каждые десять минут, когда он может заняться чем-нибудь другим. Они оба слишком взрывные, чтобы находиться рядом так долго, — так было всегда. До ЮА Кацуки изо всех сил старался не быть дома из-за матери. Он тусовался с пиявками, которых звал друзьями, которые тянулись к нему из-за причуды и популярности. А когда хотел учиться, то делал это где-то ещё, о чем и говорил отец, ведь он достиг той точки, когда запираться в своей комнате и врубать громкую музыку в наушниках уже не помогало заглушить раздражающие звуки маминых жалоб. Но то было другое время, Кацуки был другим человеком. Все поменялось. Сейчас у него есть настоящие друзья, вместо кучки жадных до внимания людей. Он знал, что может расчитывать на Киришиму, на Каминари, на Мину, на Серо и даже на Джиро, но не может заставить себя встретиться с ними после всего, что произошло. Было трудно находиться рядом с ними после фиаско в канализации; еще труднее сейчас, после дистанции, которую он выстроил между ним и Деку, ведь ублюдки знали, как он привязался к задроту. Знали, что Кацуки начал волноваться за него, хотя бы чуть-чуть. А если знали, то могли спросить, почему он перестал разговаривать с Деку, почему не навещал его во время зимних каникул. Почему, почему, почему и много-много почему, о которых он не хотел даже думать. Получается его отец был прав: на его долю пришлось многое, а он привык решать все в одиночку. Ведь это его modus operandi, так? Он всегда был одиноким волком. Всегда шел лучше сам, чем с чьей-либо помощью. Он никогда не был командным игроком. Так и должно продолжаться, так? Блять, должно. Он не должен пустить этому аспекту измениться так же, как произошло с его гневом, с его манерами и чувствами к Деку. Ему нужно ухватиться за последний аспект себя, который все еще ощущался им самим; ему нужно цепляться за единственную знакомую вещь, которая была в его жизни так же долго, как и Деку…его одиночество. Блять. Он чувствует, как сходит с ума, теряясь в круговороте мыслей, неуверенности и вопросов о себе. Все было легче, когда он просто был злым. Но как бы одиночество ни служило ему утешением, несмотря на давление, Кацуки все равно не мог сказать, что он совсем один. Потому что он все еще обязан вываливать свои проблемы оплачиваемому терапевту, благодаря тому дерьмовому представлению, которое отправило его ебаную жизнь под откос. И да, он все еще предпочитал думать о своих сеансах с доктором Мацуо как об обязанности, а не о необходимости, потому что так ему было легче притворяться, что ему не нужно туда ходить, если только его не заставляют; что ему не нужна помощь доктора Мацуо, пока ее навязывают. И плевать, если он чувствует себя ужасно, одиноко, несчастно и изолированно — он сам это навлек на себя. Он сам выбрал это — он предпочел игнорировать сообщения своих друзей, он предпочел оставаться дома и слушать мамину чушь, он предпочел не рисковать встретить Деку или его маму на улице. Сейчас он на том месте, куда привели его собственные дерьмовые решения. Все. С самого детского сада. С первого дня, когда он толкнул Деку. С первого дня, когда посмотрел на своих сверстников и решил, что лучше их. Просто потому, что его причуда лучше. Кацуки чувствовал внутри бурлящий, разрушающий, оборонительный гнев, всплывающий в глубине желудка, готовый закупориться и задушить его изнутри, извергаясь со рта, заставляя выплевывать ядовитые слова и мысли, которые он не хотел больше произносить. С тех пор, как он принялся за терапию гнева, с тех пор, как потерял слух и Деку, когда сидел у его кровати месяц, и месяц, и месяц; Кацуки научился сдерживать свой гнев — если не благодаря доктору Мацуо, то потому, что на него навалилось слишком много. В те месяцы у него не было времени злиться — слишком уж занят горой других чувств. Жалость, сожаление, вина, разочарование, печаль, непреодолимое чувство тоски, — все это откинуло гнев на задний план, утихомирило до состояния шума в голове. Но сейчас? Сейчас все, что он делал, — сидел дома после того, как Деку бросил его. Слишком усердно создает видимость занятости, потому что притворяться, что его снаряжение нужно в сто восемьдесят девятый раз обновить, чтобы функционировать должным образом, и повторять один и тот же урок языка жестов в третий раз было лучше, чем выйти из дома и потусоваться с Киришимой. Было лучше, чем звать Киришиму в гости, потому что последнее, что ему было нужно, — видеть взгляд жалости и сочувствия в глазах своего лучшего друга, последнее, что ему было нужно, — чтобы Киришима сказал ему, что он рядом. Последнее, что ему нужно, — чтобы Киришима все понял и попытался с ним поговорить. Ничего из этого ему не нужно. Он и сам справится. Он должен. Но он будет под риском отчисления и потери лицензии, если не пойдет на дерьмовую терапию. Всего на один день он убедит себя, что ему не нужно быть таким одиноким. Размышляя об этом, Кацуки пришел к осознанию, что мысль о ненужности быть одному, устрашает его. Зависеть от кого-то? Не. Что за унизительная, ужасная шутка. Переодевшись, он взял телефон и кошелёк, надел слуховой аппарат и направился к выходу с неожиданным всплеском адреналина. Какой будет наихудший исход, если он встретит Деку или Инко? Они его остановят? Задерут носы? Ещё бы, блять, Кацуки будет не все равно. Ему было бы лучше, если ему было все равно, если бы он заставил себя не заботиться. Тогда он мог бы просто послать их на хрен и больше никогда не смотреть ни на одно из их лиц. И так было бы лучше, верно? Его жизнь была бы чертовски лучше без Деку. С самого первого дня. К черту Деку, и к черту Инко, и к черту их зеленые, печальные глаза. Кацуки не нуждался в них. Кацуки было лучше без них. Это то, что он продолжал себе говорить, когда выходил из дома, не попрощавшись с родителями. Деку ему не нужен. Большую часть жизни он провел, не дружа с ним, он в нём не нуждается. Не нуждается. Деку его возненавидел и более не хочет видеть его. И был прав. Но теперь и у Кацуки есть право ненавидеть его в ответ и не хотеть видеть его. К херам его сообщение с просьбой на разговор. К херам его причуду. К херам его. Если Деку хочет его ненавидеть, ладно. Абсолютно точно Кацуки согласен. Это потеря Деку, так? К черту его за то, что он родился без причуды, к черту его за то, что он так чувствителен ко всему, к черту его за то, что он пытается помочь всем, кто нуждается в помощи, к черту его за то, что он такой умный и преданный, к черту его за то, что он любит Всемогущего, к черту его за то, что он живет в том же районе, что и он; к черту его за то, что он спас его от Слизняка, даже несмотря на то, что у него не было причуды; к черту его за то, что он попал в ЮА, к черту его за то, что он спас его от Лиги, к черту его за то, что он был рядом в каждый ключевой момент ебаной жизни Кацуки, к черту его за то, что он так сильно заботится, к черту его за то, что он готов отдать свою жизнь, чтобы спасти жизнь Кацуки. К черту. Просто…К чертям Деку. Тупой, бесполезный, гребаный Деку, не способный спасти собственную жизнь, если под риск попадают чужие. Идиот, прыгающий на наступающую атаку, спасая жизнь парня, который превратил его жизнь в ад. К херам Деку за ненависть к нему, несмотря на то, что у него есть на то причины. Кацуки знал, что Деку имеет право злиться. Но это не значит, что он не может возмущаться из-за этого. Во всяком случае, негодование по отношению к Деку было для него естественным — он провел всю свою жизнь, занимаясь именно этим. Это было его второй натурой. Когда он приехал в офис доктора Мацуо, он дрожал и стискивал зубы. Его гнев был очевидным, ей не нужно было смотреть дважды, чтобы понять. Её пациент разразится приступом в любой момент. Он молча зашёл в комнату, сел на диван и нервно застучал ногой в раздражительном ритме, пока женщина не села рядом с волнительным взглядом. И перед тем, как она смогла спросить, что не так, или хуже, как прошла его неделя (этот вопрос был наиболее ненавистным для Кацуки), он выплюнул все: та ночь в общежитии с Деку во время бури, их ссора (хотя он не упомянул Один За Всех), неделя в изоляции, его мама, орущая на него; его отец, признающийся в финансовых проблемах; все дерьмо, что способствовало его настроению. Когда он закончил, то закинул пару монет в банку ругани, его руки дрожали, нижняя губа подрагивала от ярости, которую он ещё ощущал, и от облегчения. Доктор Мацуо уставилась на него. Он пару раз глубоко вдохнул и провел дрожащими руками по лицу. Если он обязан ходить на терапию, то лучше использует что-то, — облегчение от того, что, наконец, вывалил все, не боясь быть осужденным. Женщина видела его в худшем виде, чем сейчас. — Хорошо, нам придется со многим поработать, — произнесла она с впечатлением, изучая Кацуки острым взглядом. Она подвинулась на месте, не разрывая зрительного контакта, — Я бы хотела с чего-нибудь начать. Поскольку это наш последний сеанс на какое-то время, у нас не много времени. Кацуки просто вздохнул и посмотрел на потолок, чувствуя легкость после эмоционального выплеска. Он не согласился, но и не возразил. Доктор Мацуо приняла молчание за согласие. — Почему ты думаешь, что он тебя ненавидит? Кацуки прищурился глаза. — Что? — Мидория-кун. Почему он должен тебя ненавидеть? — Почему он не должен меня ненавидеть? — Кацуки усмехнулся. — В этом и вопрос. Ты как-то мне сказал, что не понимаешь, почему он тебя не ненавидит. А теперь уверен, что он ненавидит. Не знаю, что поменялось между вами, кроме ссоры, но ты сделал много плохого по отношению к нему в детстве, — она приподняла бровь, — И он тебя не ненавидел. Так почему он должен ненавидеть тебя сейчас? Кацуки ответ взгляд. Он не может сказать, она не должна знать. Конечно, для посторонних его страх перед ненавистью Деку после всего того, что он сделал, прозвучал бы нелепо. Но Кацуки знал весь своих действий — он забрал причуду Деку, сделал его вновь беспричудным. Доктор Мацуо этого не знала, но он знал, и Деку тоже. Один только этот факт делал тяжесть каждой вещи, которую Кацуки когда-либо делал, еще более ощутимой — и никто, кроме него и Деку, не мог по-настоящему понять, почему. Даже Всемогущий. Кацуки вздохнул. — Я не хочу об этом говорить, — он говорит это, будто бы в тысячный раз в этом комнате. Пауза. — Это так? Он посмотрел на неё. — Ага. — Я бы хотела, чтобы ты рассказал. Он стиснул зубы. Его взгляд стал более интенсивным. Она никогда ранее не наставила, если он не хотел о чем-то говорить, теперь же неожиданное вторжение заставило его обороняться. — Жаль, — усмехнулся он. — Кацуки. Он молчал. Даже не жаловался на то, что она зовёт его по имени, — с того времени, как у него случился срыв в офисе. И не то чтобы его это раздражало. На деле было бы странно, если бы она звала его «Бакуго-кун», когда видела его в самом ужасном состоянии. — Как ты думаешь, почему ты избегаешь? — Заинтересованно спросила она. — Что? — Ты не покидал дом. — И что? — Я хочу, чтобы ты подумал над причинами. — Мне не хотелось выходить. — Почему нет? Не хотел рисковать его увидеть — Потому что не хотел. — И тот факт, что Мидория-кун живет поблизости, никак на это не повлияло? Он выдохнул и отвел взгляд. — Я не показываю пальцами, — объяснила она, — Не пытаюсь сделать тебе хуже, заставить чувствовать виноватым. Я хочу, чтобы ты понял, что привык к избегающему поведению во многих аспектах жизни, — не только в терапии. А так как моя работа — убедиться, что ты чувствуешь себя комфортно и делишься только тем, что хочешь, уверена, ты уже понял, что мир не такой уж и добрый. Он гневно опустил голову. — Так что нет, я не буду заставлять тебя говорить, почему ты думаешь, что Мидория-кун тебя ненавидит, если сам не хочешь. Но тебе придется выйти из дома, придется увидеться с Киришимой-куном и с другими друзьями, даже если только в школе. Ты знаешь, что не можешь вечно прятаться дома, в особенности потому, что в таких условиях тебе хуже. Ты думаешь, избегание — лучшая стратегия? — Блять, это явно не так, да? — Сказал Кацуки и, перед тем, как терапевт успела что-то произнести, закинул монетку в банку ругани. — Рада, что ты это признал. Ты хочешь поговорить об этом? — Да, — признался он, в груди сжалось, зубы стиснулись, — Но я не могу. Что-то в его голосе, должно быть, дало знать доктору Мацуо, что на кону кое-что большее, она наклонилась вперед и волнительно посмотрела на него. — Ты не можешь? — Она нахмурилась, — Или не хочешь? — Не могу, — Кацуки вздохнул, качая головой и чувствую, что он на грани срыва, — расплачется или начнется другой приступок гнева. Становилось сложнее отличать, и он понял, что гнев очень схож с печалью, — подавляющей, сжигающей, расстраивающей. Он отчаянно хотел поговорить с ней, поговорить с кем-либо о том, как взятие причуды Деку разрушило все, о том, как виновато, ужасно и отверженно он себя чувствует; о том, как он хочет вернуть ее дерьмовому задроту и закончить историю. Но он не может. Не может рисковать раскрыть секрет Всемогущего, не может просто рассказать случайному человеку настолько опасный секрет лишь потому, что он грустит. Не может рискнуть безопасностью доктора Мацуо вот так. На кону больше, чем его хрупкие чувства, так что ему нужно их усмирить и разобраться с ними. Вот и всё. Он не смотрел на доктора Мацуо, но видел, что та поняла, что бы то ни было, оно больше Кацуки. Вопреки изначальному сопротивлению терапии, он достиг точки, когда не медлил с высказыванием всего, что расстраивало его, каким бы грубым и злым оно ни было. И после срыва в её офисе, она знала, что их отношения улучшаются. Если он говорит, что не может рассказать, она поверит. — Тогда есть кто-нибудь, с кем ты можешь поговорить об этом? — Предложила она. Кацуки раздраженно откинул голову назад. — Ага, но он хочет об этом со мной говорить. Секунда. — Ты уверен? — Да. — Он отправил тебе сообщение, предложив поговорить. Ты думаешь, он бы сделал это, если бы не хотел с тобой говорить? Кацуки вздохнул. — Ладно. Я не хочу с ним говорить. — И почему это так? Он раскинул руки в жесте гнева и раздражения, настойчивость терапевта ему уже по горло. Сейчас уже слишком сложные времена, чтобы контролировать растущий гнев. — Потому что не хочу. — Ты не хочешь или думаешь, что не должен хотеть? Кацуки, наконец, встретился с ней взглядами. Она была серьезна. — Что, блять, это должно значить? — Это значит, что ты можешь чувствовать, Кацуки, — спокойно объяснила она, — Что-то, помимо гнева. И нет ничего плохого, чтобы чувствовать что-то к Мидории-куну или скучать по его компании. Вы двое как-никак провели целый месяц вместе. Кацуки усмехнулся. — У меня нет чувств к нему. — Чувства к кому-то — не всегда исключительно романтические. Он сморщил нос. — Кто, блять, говорил о романтике? — Никто. Это моя точка зрения. Ты имеешь право любить его, переживать за него или заботиться о нем, как считаешь нужным. Это не делает тебя слабым или уязвимым. Если уж на то пошло, это просто свидетельствует, что ты вырос как личность. Кацуки задумчиво смотрел на неё и тихо покачал головой. — Это делает меня слабым. Её брови поднялись. — Что… — Я оглох, — он перебил её, — Потому что парень…злодей делал ему больно. Он разделил нас, украл душу Деку, поэтому я не думал. Я действовал импульсивно. А я никогда не действую импульсивно. Доктор Мацуо изучала его. — И смотрите, где я сейчас, — он фыркнул, — Не могу слышать одним ухом, а Деку не хочет меня видеть. Так что да. Иметь…чувства к нему не хорошо…ни для меня, ни для него. Я говорю не только о заботе о нем. Я говорю о ненависти к нему тоже. Секунда. — Если бы я не ненавидел его…если бы не потратил столько времени, гневаясь на него, — он покачал головой, — Ничего из этого бы не произошло. Тишина. — Ты говоришь, ваши жизни были бы лучше, если бы вы не встречали друг друга. Кацуки усмехнулся. — Да. — Но тогда тебя бы здесь не было, — Доктор Мацуо не медлила. Кацуки нахмурился. — Что? — Если бы вы с Мидорией-куном не знали друг друга, тебя бы убил Грязевой злодей. Кацуки уставился на нее. — Не…Идиот бы прыгнул спасать меня, даже если бы не знал меня. — Ты уверен? — Да. У него нет инстинкта самосохранения. Или мозга, если на то пошло. — И почему он этого не сделал? — А? — Ты уже рассказывал мне эту историю. И, учитывая, что ты сказал, он попытался помочь теперь только тогда, когда увидел, что тебя атаковали. Не раньше. Ты сказал, что он побежал только тогда, когда вы двое встретились взглядами. Тишина. — Он помог тебе, потому что знал тебя. И потому что знал, что это был ты. Кацуки раздраженно выдохнул, отводя взгляд. — Значит, от меня останется одно мокрое место. Сути не меняет. Она удивлённо подняла брови. — Почему это так? — Потому что я сделал его детство дерьмовым. Было бы лучше, если бы мы не были друзьями или врагами. Он бы мне помог, даже если мы были знакомыми со школы. — Ты уверен? Он взглянул на неё. — Я не собираюсь перечислять все те разы, когда я испортил ему жизнь. Все те разы, когда я был мерзким сопляком, говорил гадости и причинял ему боль. Я вам уже рассказывал об этом. И я вам уже рассказывал о херовых навыках самосохранения Деку. — Да, — кивнула она, — Ты уже рассказывал мне о том, как Мидория-кун сказал тебе, что твое поведение смотивировало его трудиться сильнее. И из-за этого сейчас он в университете своей мечты, обучается у героев своего детства, и теперь у него есть друзья, он больше не несчастен. — Ага, ещё он чуть не сдох из-за меня. Доктор Мацуо смотрела на него. — Ты думаешь, он жалеет о своём решении? — Вы оправдываете безрассудное решение дерьмового Деку? Или мои унижения? — Он прищурился на неё. — Мидория-кун не мой пациент. Ты мой пациент, — выдала она, — Моя работа — помогать тебе, не ему. Ты ответственен только за те действия, которые… — Мои собственные. Вы говорите мне это, — Кацуки прервал ее. Напряженная пауза, — Но это ведь неправда. — Почему? — Если бы я не сделал всего того, Деку бы сейчас здесь не было. Мои действия повлияли на его действия. — И что ты из этого понял? Кацуки безрадостно посмеялся. — Понял, что я, блять, ответственен за все то дерьмо, через которое ему пришлось пройти. С самого первого дня, да, но ещё…за это. За кому и последующее дерьмо. — Разве Мидория-кун сделал то не по своей воле? Имею в виду, принял удар за тебя? Для меня ты воплощение победы! — О чем вы? Он фыркнул. — Если бы не оказывал на него давление…Если бы не заставил адаптироваться и требовать больше от себя, делать все возможное…его бы здесь не было. — Да. — И он бы не оказался на грани смерти. Посколько довольствовался посредственностью. И так бы бы в большей блядской безопасности. Доктор Мацуо склонила голову вбок. — Ты жалеешь о своих действиях не потому, что это было неправильно, а потому, что они привели Мидорию-куна в ЮА? — Нет, — вздохнул Кацуки, — Ладно, да. Знаю, все, что я делал, было по-блядски. Я не идиот. Я был мудаком, делал и говорил то, чего не должен был. Я не уверен, нравится ли мне та часть себя; часть, которой нравилось причинять ему боль, презирать его, ненавидеть. Но ещё знаю, что это то, что привело Деку туда, где он сейчас. Я сделал его..таким. — Кацуки. — Что. — Мне не хочется тебя расстраиваться, но ты не центр вселенной. Кацуки фыркнул. — Ага. Много раз это слышал. — Я серьезно. Он с интересом посмотрел на неё. — Да, ты талантлив, да, у тебя большой потенциал, но это не значит, что у тебя есть преимущество перед другими. Если Мидория-кун решил взять за тебя удар или бороться с грязевым злодеем, или оставить тебя в общежитии после ссоры; это все — его выбор. Не только ты влиял на него — ты сказал, что он сильно восхищается Всемогущим. Ты не можешь точно знать, была бы ли его решимость стать героем подорвана, если бы ты не издевался над ним. На деле, из всего того, что ты мне рассказала, думаю, его решимость была бы свирепее. Если он выбрал быть рядом с тобой, когда вы росли, даже, когда ты издевался над ним, он поступил так по своей воле. И конечно, твои действия и то, что ты сказал и сделал людям, имеют эффект. Потому что это и есть люди: совокупность взаимодействий и опыта, формирующих тебя. Тебе всегда нужно бережно относиться к людям, потому что слова и действия всегда имеют эффект. Но это не значит, что люди остаются одними и теми же, или что люди не могут измениться к лучшему, даже если у них был ужасный опыт или они причинили ужасный опыт другим. Кацуки продолжал смотреть на неё. — Наша цель на этой земле не найти счастье, но стараться изо всех сил быть лучшей версией себя, — продолжила она, — В конце концов, вы с Мидорией выбрали все это, позитивное и негативное; и его действия — не твои действия, несмотря на то, как ты обращался с ним в детстве. Сейчас, после всего, через что ты прошел, ты выбираешь быть личностью, которая выше того хулигана, которым ты был. Понимаешь? Кацуки сделал глубокий вдох. — Да, но… — Это не освобождает тебя от того, что ты сделал. Не снимает с тебя ответственность. Но тот факт, что ты знаешь, что эти вещи были неправильными, и что тебе плохо из-за содеянного, доказывает, что ты повзрослел и сильно вырос за последние месяцы. Потому что я уверена, что ты на самом деле не желаешь, чтобы вы никогда не встречались с Мидорией-куном, если не из-за того, что он тебе сейчас небезразличен, то из-за того, что ты знаешь, что мог бы быть мертв, если бы этого не произошло. Ты желаешь лишь того, чтобы ты не делал ему эти вещи в прошлом. Кацуки смотрел на неё. — Что я пытаюсь сказать, и я не уверена, что ясно выражаюсь, — он снова поерзала на стуле, — Все, что ты сделал Мидории-куну, уже произошло. Нельзя ничего поменять, и ты это знаешь. Твои размышления о «Что если», «Как могло бы быть» больше не работают. Особенно на тебе, что значит, это твоя попытка скрыть реальную причину, по которой ты не хочешь говорить с Мидорией-Куном. Так что, Кацуки, хочу, чтобы ты подумал, а потом сказал мне, почему не хочешь говорить с ним, хотя он сказал, что готов. Хочу, чтобы ты подумал, почему пытаешься скрыть реальную причину за чем-то. Кацуки опустил голову. К черту доктора Мацуо за то, что читает как книгу. Может ли он что-нибудь скрыть? Должен ли беспокоиться? Она уже обнажила его душу. Он покусывал нижнюю губу, гневно, не глядя на неё. — Я напуган, — признался он, ненавидя, как звучал его голос. Ненавидя, как это предложение звучало. Ненавидя говорить это вслух. Он чувствовал себя уязвимо, жалко и отвратительно. Доктор Мацуо ничего не сказала, продолжая ждать. — Я, блять, испуган, ладно? — Выплюнул он со стиснутыми зубами, маскируя чувства гневом, — И я ненавижу это чувство, чувство слабости; и глупо, ведь я ощущая это из-за дерьмового Деку. Это он…Он должен быть слабым, не я. Я не должен быть слабым. Но он был рядом так долго, все так меняется: со слухом проблемы, моим близким на работе тяжело, кошмары продолжаются постоянно, я не чувствую то же, — он гневно нахмурился, — Не чувствую. Все меняется, а я привык быть постоянно злым, но не могу к тому вернуться, потому что чувства Деку скребут мои. И теперь я все это чувствую, а Деку…Деку — единственная константа, которую я знаю. Он всегда был рядом. И я никогда этого дерьма не понимал, пока…пока не потерял его. На мгновение он умер, я почти его потерял навсегда. И только это помогло мне осознать, что я…как бы его ни ненавидел, не хочу его смерти…я…не… — Ты не хочешь его потерять, — дополнила доктор Мацуо. Кацуки прикусил нижнюю губу и отвернулся, не подтверждая и не отрицая это. Он глубоко, прерывисто вздохнул и продолжил свою тираду. — И это, блять, нелепо и жалко, я хотел бы никогда не знать этого куска дерьма, потому что я ненавижу чувствовать себя так, ненавижу, что именно он, из всех людей, так сильно на меня влияет; ненавижу, что именно он мог чувствовать все мои эмоции и разделять их, и…и я ненавижу, что я так к нему привык, что мысль о его потере заставляет меня чувствовать себя… вот так, — он указал на себя. Доктор Мацуо изучала его. — И почему разговор с ним представляет риск его потерять? — Потому что я, блять, не знаю, что он хочет мне сказать! — закричал Кацуки, проводя рукой по волосам. — Откуда мне знать, может, он скажет, что никогда больше не хочет меня видеть и что ненавидит меня. Мне это, блять, не должно волновать, это его проблема, но по какой-то хреновой причине меня это волнует. Ей богу, я понятия не имею, почему, но теперь меня это волнует, и я бы хотел, чтобы это было не так, но это так. Доктор Мацуо молчала, немного выждав. — Или он скажет, что ему жаль за то, что оставил тебя, что он хочет помириться. Не думаешь? Кацуки фыркнул, и безрадостная усмешка расцвела на его губах, когда он презрительно закатил глаза. Она не понимала. Она никогда не поймет, потому что она не знала о причуде, она не знала, что Кацуки лишил Деку единственной вещи, за отсутствие которой он издевался над ним всю жизнь. Она не могла понять, насколько это было хреново. — Да, или первый вариант, — горько сказал он. — Так что лучше, если я никогда не узнаю. — Кацуки. — Что?! Она пристально посмотрела на него. — Как я уже говорила тебе раньше, — терпеливо произнесла она. — Ты не можешь бегать вечно. — Ага. И, прислушивавшись к вашим гребанным советам, я и привел все к ссоре. Доктор Мацуо нахмурилась, искренне не понимая. — Что? — Я решил больше не 'убегать', встретить свою проблему лицом к лицу, поэтому я поговорил с ним, и теперь Деку ненавидит меня. Она наклонила голову набок. — Якобы. — Точно, — огрызнулся он в ответ. — Он меня никогда не простит. — Он прощал тебе вещи и похуже, чем ссора. Ты спас его жизнь от злодея… — Нет! — перебил он. — Это, блять, другое, и вы не поймете, так что даже не спрашивайте! Она смотрела на него. Он стоял на ногах, в ярости, злой, лицо красное, зубы оскалены. Он не помнил, как встал. Доктор Мацуо выглядела спокойной и собранной. Она тихо сняла очки, прежде чем продолжить. — Ты думаешь, ты не заслуживаешь прощения? Кацуки устало сел. — Ты не раз заявлял, что не понимаешь, почему Мидория-кун тебя не ненавидит. Теперь, когда он якобы ненавидит, ты, похоже, не хочешь, чтобы он перестал. На самом деле, ты, кажется, прилагаешь особые усилия, чтобы все так и оставалось. Он уставился на нее, тяжело дыша и сглатывая слюну. — Он протянул к тебе руку, а ты отмахнулся. Деку, протягивающий к нему крошечную руку, и его собственная рука, с отвращением, злостью и негодованием отталкивает руку Деку. — Словно ты пытаешься наказать себя. Изолируясь от него, от своих друзей, и затевая ссоры с матерью. Так почему ты чувствуешь, что тебя нужно наказать? Он фыркнул. — Я не... — Кацуки. Мы это уже проходили, — серьезно сказала она ему. Кацуки вздохнул, садясь обратно. — Я не чувствую, что меня нужно наказывать, — возразил он. — Я знаю, что то, что делал в прошлом, было дерьмом, но, как вы и сказали, он меня за это простил. Он мне так и сказал. Я просто... — он цокнул языком. — Я... не хочу, чтобы он меня ненавидел. Так что, если это так, лучше мне этого не знать. — Почему ты не хочешь, чтобы он тебя ненавидел? Он тяжело вздохнул и застонал, откинув голову назад от разочарования. Почему она всегда задает так много вопросов?! — Мы это уже обсуждали, — огрызнулся он сердито. — Все в моей жизни меняется, и он — единственная константа, которая у меня есть. — Но его ненависть к тебе этого не изменит, — заметила доктор Мацуо. — Ты действительно думаешь, что он бросит университет своей мечты из-за ненависти к тебе? Кацуки злобно посмотрел на нее. — Он все равно будет рядом, и у вас двоих всегда были натянутые отношения с тех пор, как вы были детьми. До недавнего времени он был всего лишь фоновой фигурой в твоей жизни, и в случае, если он действительно теперь ненавидит тебя, он вернется к этому. Так что я не думаю, что проблема здесь в том, является ли Мидория-кун для тебя постоянностью. Проблема в том, почему тебя так сильно беспокоит возможность того, что он тебя ненавидит. Кацуки раздраженно вздохнул, его нога тревожно подпрыгивала. — Ладно, дело не в возможности, что он меня ненавидит. — Тогда в чем? Кацуки стиснул зубы. — Дело в возможности, что он меня не ненавидит. Доктор Мацуо молчала. — Я не понимаю. — Конечно, вы не понимаете. — Не хочешь пояснить? — Сложно. — Я постараюсь понять. Он вздохнул, откидывая голову назад. — Это не про любовь или ненависть ко мне. Это…ни о чем. Она молчала. — Ты боишься безразличия? — Я не боюсь. — Ладно. Но тебе не нравится. Кацуки смотрел на стену и медленно кивнул. — Почему? Он на мгновение закрыл глаза. Каччан, сугой! Ты тот, к которому у Юного Мидории больше всего восхищения, любви, преданности и почтения Ты действительно тот герой, которым, он всегда знал, ты станешь Я забочусь о тебе! Всегда заботился и буду заботиться, вопреки тому, сколько раз ты оскорблял и унижал меня! Для меня ты не что иное, как само воплощение победы! Кацуки шмыгнул носом, гневно сморщив лицо. — Не знаю, — признался он с подорванным голосом. — Не знаешь? — Спросила она, словно думала, что Кацуки пытается скрыть ответ от неё. Но он не пытался. Он действительно не знал. — Не знаю, — повторил он, покачивая головой. Она терпеливо вздохнула. — Ладно. Тогда скажи мне: ты ненавидишь его? Он покачал головой. — Больше нет. — Он тебе безразличен? — Тц, — фыркнул он, снова покачивая головой. Он ненавидел признавать, но это правда. Бесполезно продолжать притворяться, что ему плевать на Деку. — И что ты к нему чувствуешь? — Я… — помедлил он. Это, вероятно, самый тяжелый вопрос, который она могла задать. Поскольку между ним и Деку все поменялось. Они так сильно поменялись. Он более не может говорить, что Деку просто соперники или просто друг. Не может сказать и то, и то. Он не смог за всю жизнь понять, почему Деку — его существование, восхищение — так много значили для него сейчас, хотя раньше он не обращал внимания. Получается, что это было из разряда «что имеем — не храним, потерявши — плачем»? Ведь то, что он чувствует, — больше, чем привязанность, и ощущается неправильно, потому что это Деку. Он не должен был подстрекать Кацуки на привязанность с самого начала, не говоря уже о чем-то более сильном. И все же…он тут. — Он мне не безразличен, — признался он, хотя это старая новость (по крайней мере для доктора Мацуо). Ведь и вправду, как ему может быть все равно на Деку после всего? После смерти Деку, после взятия причуды, чтобы спасти его жизнь? После потери слуха ради него? После того, как Деку наплевал на свою жизнь ради Кацуки, не медля? — Я не хочу видеть, как ему больно, снова; после всего того, через что задрот прошел из-за меня, — продолжил он, наполнившись неожиданной смелостью, — И…я думал, что он высокомерил; думал, что он считает себя лучше меня, но сейчас я понимаю. Думаю, это помогло мне спокойнее относиться к нему, хотя я до сих вижу в нём соперника. — Да, — кивнула Доктор Мацуо, будто бы уже все это знала, — Но ты тоскуешь по нему? Кацуки с шоком смотрел на неё. — …Что? — Ты скучаешь по его компании, его похвале, его восхищению, его преданности? Ты это боишься потерять? Кацуки взглянул в сторону. — Да, — тихо признался он. — И почему это так? Единственные звуками в комнате были постоянные тик-так настенных часов. Кацуки не мог заставить себя взглянуть на терапевта, посмотреть в глаза, сдвинуться с места. Он не знал ответа, хотя он вертелся у него на языке. Он просто не знал. В тишине прошла вечность. — Наше время заканчивается, — сказала Доктор Мацуо спустя года, когда стало понятно, что Кацуки не заговорит, — Прошло уже много времени. Но я хочу кое-что сказать тебе, поскольку мы увидимся только через месяц. Он кивнул, не смотря на неё. — Нет безнадежных, Кацуки. Люди делают ошибки, некоторые хуже других, но это не значит, что ты должен всю жизнь расплачиваться за них. Если Мидория-кун простил тебя, тогда ты прощен. И так как это наша последняя сессия за этот семестр, я могу сказать, что твой прогресс очень хорош. Ты начинаешь лучше контролировать свои приступы, хотя иногда вырывается, и ты лучше понимаешь свои триггеры. Это хорошее развитие. Но есть кое-что, что ты должен выучить перед тем, как я тебя отпущу. Он взглянул на неё. — Ты больше, чем гнев, — сказала она серьезно, — Ты больше, чем просто будущий про-герой, каким ты описывал себя в нашу первую сессию. Твой гнев не определяет тебя. Другие чувства всегда были с тобой, даже если ты этого не понимал, и нет ничего постыдно в том, чтобы чувствовать. Показывать их. Позволять себе ощущать. Нет ничего постыдного в гневе тоже — тебе просто нужно знать, как контролировать его, чтобы не ранить других или себя. Любой избыток наносит вред: ты должен стремиться к балансу. И когда ты полностью поймешь, как балансировать свои чувства, когда ты признаешь их…Я думаю тогда, да, ты станешь одним из лучших про-героев, которого когда-либо видела Япония. Кацуки опустил глаза, скрывая собирающуюся влагу. Он слышал это — эту похвалу — много раз за свою жизнь, но впервые это ощущается искренне. Женщина знает всего изъяны, его неуверенность, его ошибки и продолжает верить в него. Каким-то образом, это намного более значимо, чем все другие разы, когда он слышал от других. — Но не зазнавайся, молодой человек, — добавила доктор Мацуо с улыбкой, притворившись, что не понимает, как эмоционально выглядит Кацуки, — Тебе ещё через многое предстоит пройти. Кацуки фыркнул с наполовину радостной улыбкой, шмыгнув носов и отводя взгляд. — Можешь идти теперь, — сказала она, и он тут же встал на ноги, не смотря на неё, — Постарайся все обдумать во время каникул. И эй, возьми с собой банку. Он посмотрел на неё с вопросом в алых глазах. — Скоро Рождество, как-никак, — она пожала плечами, — Воспринимай это как примирительный жест. — Зачем? — Он нахмурился, — У нас не было конфликтов, вы же просто делаете свою работу? — Я не сказала, что примирительный жест для меня, — улыбнулась она и подняла брови, — И, как я сказала, скоро Рождество. Кацуки с трудом глотнул. Он пересек комнату и взял банку одной рукой, смотря на неё. — Я много раз сегодня ругался и не закидывал монету, — задумчиво признался он. — Да. Но только сегодня, мне кажется ты используешь перерыв. Но не привыкай. Кацуки смотрел на неё, в уголках губ появилась легкая улыбка. — Что? Я сказала, что реальный мир не такой добрый, но это не значит, что нет добрых людей. Плюс, банка ругани все равно осталась бы с тобой. Немного незаконно сдирать деньги с пациентов. Кацуки насмешливо фыркнул. — Требования работы? — Не наглей, — сказала доктор Мацуо, вставая со стула и направившись к двери, улыбка ещё на губах. Кацуки вздохнул, сунул банку, полную монет, в рюкзак. — Эй, — позвала она, когда он стоял рядом, ожидая, пока та откроет дверь. Он взглянул на неё, её руки покоились на ручке двери. — Напиши мне, если что-нибудь понадобится во время каникул, ладно? Кацуки отвел от неё глаза. Кратко кивнул. — Хорошего отдыха, — сказал он, выходя из офиса, слова вылетели естественно. — И тебе, — произнесла она с гордой улыбкой.

***

Инко выглядела шокированной, когда, открыв дверь, увидела Кацуки. Поправка: Инко выглядела шокированной, когда, открыв дверь, увидела Кацуки, державшего пакет с двумя завернутыми подарками. Прошло пару дней с сессии с доктором Мацуо, но их разговор продолжал эхом отдаваться в его голове. И хотя решение прийти и наконец-то встретиться лицом к лицу с Деку было принято только им самим, он не мог отрицать, что его долгий и эмоциональный сеанс с терапевтом сыграл в этом важную роль. Он также сыграл важную роль в том, что Кацуки потерял много часов сна, размышляя о том, что означали все ее вопросы и каковы, нахрен, ответы на них, что подвело его опасно близко к разговору об этом с Киришимой. (Он не стал. Но он хотя бы ответил на последнее сообщение от своего друга, что было прогрессом по сравнению с тем, как Кацуки игнорировал его целую неделю). — К-кацуки-кун, — сказала Инко с широкими зелеными глазами, — Ч-что…Ты… — Ага, — оборвал он её кратко, зная, что она думает, — Завтра Рождество, — он пожал плечами, показывая на пакет с подарками, надеясь, что этого будет достаточно для понимания Инко. Даже если снег с того нетипичного, рокового дня в общежитии немного утих, на улицах все равно было адски холодно. Кацуки был одет в зимнее пальто, шарф и шапку, но все равно слегка дрожал — он не большой поклонником холодной погоды. Инко, должно быть, это заметила, потому что отошла в сторону, чтобы пропустить его, и Кацуки вошел в дом Мидории, чувствуя, будто возвращается в знакомое место и одновременно вступает на опасную территорию. Подобно другим своим визитам, Кацуки неловко стоял в центре гостиной, пока Инко закрывала за ним дверь и приближалась к нему. Она стояла перед ним с печальными глазами, но на ее губах пробивалась сочувствующая, почти облегченная улыбка, когда она потянулась вперед, чтобы взять его сумку и пальто. Кацуки молча отдал ей вещи, с нечитаемым выражением на лице. — Боюсь, мой Изуку сейчас не дома, — сказала она, вешая пальто Кацуки и перенося подарки на диван, — Но скоро он должен вернуться. Он пошёл на ланч со Всемогущим. Ох, точно. Всемогущий. Кацуки почти забыл о нём после их последней встречи, так как прошлый номер один сказал ему, что тот может продолжить тренировку самостоятельно. Вероятно, он просто хотел выбросить Кацуки, чтобы больше времени проводить с Деку, доказательством чего являлся их совместный ланч в канун Рождества. И, к удивлению Кацуки, эта мысль не беспокоила его — не вызвала зависти или презрения. Он смирился с фактом, что Деку избран Всемогущим, не он. Не он. Поэтому он не должен держать у себя эту дерьмовую, ебаную причуду. (Хорошо. Хорошо, Кацуки, глубокий вдох. Держи, блять, себя в руках). — Разве ему стоит выходить в такой холод? — Кацуки понял, что вопрос был попыткой нарушить тишину и начать разговор с Инко. Но, произнеся, он тут же пожалел — в особенности потому, как Инко как него посмотрела. Зеленые глаза полный сочувствия и чего-то схожего к жалости. Первым порывом Кацуки было нахамить ей, только чтобы стереть эту жалость с её глаз, потому что жалость — то, что он ненавидел показывать и получать, но вместо этого он просто отвернулся, без приглашения усаживаясь на диван. — С ним все будет хорошо, — заверила его Инко, садясь рядом с ним и не обижаясь. — Я позаботилась о том, чтобы ему было тепло, и Всемогущий присматривает за ним. Они скоро вернутся. — Хм, — ответил Кацуки. Наступила неловкая тишина. — Итак… — сказала Инко через несколько мгновений. — Как ты поживаешь? Кацуки уставился на нее, нахмурившись, словно у нее выросла вторая голова. — Нормально, — коротко ответил он. Инко наклонила голову вбок. — Ты выглядишь худее, чем когда я видела тебя в последний раз. Ты обедал? — Да, — сказал Кацуки. — Перед тем как прийти сюда. — Ох. Еще больше тишины. Кацуки вздохнул. — Слушайте, — сказал он, вставая с дивана. — Я просто зашел, чтобы отдать вам и Деку вот это, — он указал на пакет, который все еще лежал на диване. — Ничего особенного. Можете сказать ему, что я заходил, когда он придет. И, сказав это, он направился к двери. — Подожди! — Инко вскочила на ноги и пошла за ним. — Что ты имеешь в виду, Изуку и мне? Почему ты так спешишь? Кацуки повернулся к ней лицом. — Я не собираюсь торчать здесь весь день, дожидаясь возвращения Деку. У меня есть дела. — В канун Рождества? — спросила Инко, не веря в этот предлог. Кацуки сузил глаза. — Да, — коротко ответил он, стараясь придать своему голосу угрожающий тон. — Кацуки-кун, — Инко вздохнула, взяла его за руку и сжала ее. Он посмотрел на нее сверху вниз. — Что? Инко вздохнула. — Давно пора вам двоим решить этот вопрос. Я не знаю, что произошло... — Слушайте… — Нет, — твердо прервала его Инко. — Я не знаю, что произошло между вами двумя, Изуку мне не говорит. Но я знаю, что этому пора положить конец. Что бы это ни было, вам нужно решить это вдвоем. Думаю, мы все слишком много пережили, чтобы вы продолжали ссориться, как два маленьких ребенка. Кацуки молча смотрел на нее, с серьезным лицом. — Я чуть не потеряла сына. Последние месяцы были ужасными, и только сейчас он возвращается к норме. Я просто хочу видеть своего мальчика счастливым, — сказала она. Кацуки вздохнул и отвернулся от нее, его рука все еще была в ее. — Так что, пожалуйста, что бы это ни было... — Это он перестал со мной разговаривать. А не наоборот. Инко замолчала. — Что? — Да, — Кацуки снова встретился с ней взглядом. — Я просто держался на расстоянии, потому что думал, что именно этого он хочет. Инко снова выглядела потрясенной, нахмурившись, глядя на Кацуки. — Но он прислал мне сообщение, в котором сказал, что готов поговорить, — Кацуки пожал плечами, снова отводя взгляд. — Так что вот почему я пришел. Инко не стала терять времени. — Тогда останься, — она сжала его руку, почти торопливо ведя его обратно к дивану. — Как я уже сказала, он должен вернуться с минуты на минуту. Кацуки вздохнул, останавливаясь, когда Инко потянула его. — Слушайте, я... — он отвел взгляд. — Мне, наверное, лучше уйти. Он смотрел на ряд детских фотографий, обрамляющих мебель в доме, на детские рисунки, висящие на стене, на все вокруг, что кричало ему о Деку. Кацуки думал, что он был готов к этому, но это оказалось не так. Это было слишком. Доброта Инко была слишком сильной. Она должна ненавидеть его. Она должна выгнать его. Но Деку простил его, и она тоже. Кацуки не заставлял ее делать это. Она сама сделала этот выбор. И, может быть... блять, нет. Никаких "может быть". Давно пора собраться с духом и закончить эту дерьмовую историю раз и навсегда. — Хорошо, — Инко кивнула ему, выглядя противоречиво, когда отпустила его. — Хорошо, ладно. Я не буду тебя останавливать, если это то, чего ты действительно хочешь. Но просто знай, что... э-э... Мне бы хотелось, чтобы ты остался. Хотя бы до тех пор, пока я не открою свой подарок? — предложила она. Кацуки посмотрел на нее, потом на пакет. Затем снова на нее. Он ненавидел то, как выглядели ее глаза. Он закатил глаза, вздохнул и кивнул. — Отлично! — она улыбнулась, выглядя искренне счастливой, и от этого Кацуки почувствовал одновременно отвращение и тепло. Он снова сел на диван, а Инко поспешила на кухню и принесла им поднос с печеньем и теплым чаем. — Я только что испекла, — объяснила она, ставя чашку перед Кацуки на журнальный столик. Он взял ее и молча сделал глоток, кивнув ей в знак благодарности. — Ваш подарок больше, — он кивнул на сумку с двумя завернутыми подарками. Инко слегка покраснела, но все равно взяла сумку и вытащила самую большую коробку. — Тебе не нужно было мне ничего покупать, Кацуки-кун, — слегка упрекнула она, но ее голос был застенчивым. — Я... ну, то есть, как невежливо с моей стороны, я даже ничего тебе не купила... — И не нужно было, — пожал плечами Кацуки, выглядя слегка угрюмым. Он отвел взгляд, когда Инко развернула свой подарок, но встретился с ее глазами, когда она ахнула от удивления. — О! — воскликнула она, поднимая коробку с набором керамической посуды, который купил ей Кацуки. — О, нет, я не могу это принять, это, должно быть, стоило так дорого... — она покачала головой, с ужасом покраснев. — Не стоило, — перебил ее Кацуки, фыркнув. — Женщина в магазине сказала, что этот набор дольше сохраняет еду теплой, поэтому я подумал, что он вам пригодится. А та, что посередине, хорошо подходит для подачи кацудона. Инко смотрела на Кацуки снизу вверх со слезами на выразительных глазах. — Кацуки-кун... — прошептала она взволнованно. Кацуки подавил желание снова закатить глаза при этом зрелище. — Ничего особенного, — заверил он, немного оправдываясь. — И вам не нужно ничего дарить мне взамен. Это меньшее, что я мог сделать. Инко отложила коробку и бросилась обнимать его, что, эй, он должен был ожидать, так как это была Инко Мидория, непревзойденная обнимальщица, но его так давно никто не обнимал, что он почти забыл, что это такое, и он определенно забыл, каково это — объятия Инко, потому что они всегда заставляли его чувствовать, что он может просто забыть о своих проблемах на некоторое время и позволить ей снять тяжесть с его плеч, хотя бы на несколько секунд. Он положил подбородок ей на плечо и не обнял в ответ, как, казалось, было принято у них каждый раз, когда они обнимались. Инко это не беспокоило, и она успокаивающе погладила Кацуки по спине, пока он позволял ей обнимать себя. Это было приятно. Кацуки ненавидел тот факт, что ему этого не хватало. Когда она разорвала объятия, она вытерла свои слезы большими пальцами, одаривая его теплой улыбкой. Она сжал одно из его плеч и успокаивающе потерла. — Спасибо, — искренне сказала она ему. — Это очень хороший рождественский подарок. Кацуки кивнул ей. Она улыбнулась. — Тебе, наверное, стоит зайти как-нибудь, до того, как снова начнутся занятия. Мы можем попробовать протестировать новую… — Мама, я дома! — слишком знакомый голос объявил из входной двери, звуча живо, взволнованно и счастливо так, как Кацуки давно не слышал, и он сразу почувствовал, как кровь застыла в его венах. — Ты не поверишь, что случилось с Всемогущим в фуд-корте... Тишина. — Изуку! — радостно воскликнула Инко, вскакивая на ноги. Кацуки остался точно там, где был, неподвижный, как статуя, не поворачивая головы, чтобы посмотреть на дверь, и даже не двигаясь ни на дюйм на своем месте. Он понятия не имел, как выглядит лицо Деку, увидев его сидящим там, в его гостиной. Был ли он разочарован? Облегчен? Счастлив? В ярости? У Кацуки были все возможности повернуться и узнать, но он остался там, где был. — Э-э... Привет, мама, — сказал он, голосом, совершенно отличным от того, когда он впервые пришел. — П-Привет, Каччан. Только тогда Кацуки повернулся, чтобы посмотреть на мальчика, его тело отреагировало скорее автоматически на зов его имени, чем по его воле. Деку выглядел немного лучше, чем Кацуки видел его в последний раз, его щеки были чуть полнее — вероятно, за это стоит благодарить стряпню Инко — и с более здоровым румянцем. Его глаза не выглядели такими запавшими, даже если под ними все еще были фиолетовые мешки; его отрастающие волосы все еще выделялись на фоне оставшейся костлявости его черепа. Хотя он, несомненно, был здоровее, но еще был слишком худым — Кацуки видел, как его толстовка и штаны свободно висели на его скелетообразной фигуре. Как Деку умудрился выйти на улицу зимой, не дрожа, как осиновый лист, было ему непонятно. Однако больше всего Кацуки был обеспокоен выражением его глаз — оно не было ни счастливым, ни гневным. Оно не было ни печальным, ни испуганным, ни раздраженным — он понятия не имел, что означает этот взгляд. По крайней мере, оно не было равнодушным, и Кацуки почувствовал, как поднимается на ноги, внезапный прилив решимости охватил его. — Я... — сказала Инко, явно смущенная всем напряжением между ее сыном и его... Ну, кем они были, в конце концов? Соперники? Бывшие лучшие друзья? Враги? Кацуки понятия не имел. Ее сын и его Каччан. — Я оставлю вас, мальчики, наедине, чтобы поговорить... — Нет, мама, — прервал ее Изуку, не сводя глаз с Кацуки, словно боялся, что тот исчезнет, если он отведет взгляд. Его тон не был грубым или резким, а скорее успокаивающим. Все, что делал Кацуки, — это стоял там и смотрел в ответ. — Все в порядке. Мы поговорим в моей комнате. Кацуки сузил глаза, глядя на Деку, но ничего не сказал. Инко колебалась, неловко держа поднос с чашками. В конце концов, она кивнула. — Хорошо, милый. Позови меня, если что-нибудь понадобится, хорошо? — она улыбнулась Изуку. Изуку наконец отвел взгляд от Кацуки и улыбнулся своей маме в ответ, этот жест был маленьким и застенчивым, но крошечные ямочки появились по обеим сторонам его щек. Кацуки сжал одну из рук в кулак. Изуку снова встретился с ним взглядом, кивнув в направлении своей комнаты, прежде чем повернуться и уйти без слова. В прошлом Кацуки посчитал бы этот жест отвратительным — как смеет этот тупой Деку думать, что он может командовать им? — но теперь он просто последовал за ним в тишине. — О, Кацуки-кун! — позвала его Инко, заставив обоих мальчиков остановиться и повернуться к ней. — Не забудь пакет, — она кивнула на вещь, которая лежала на диване, с подарком Изуку внутри. Кацуки почувствовал, как кровь прилила к его щекам, когда он с угрюмым видом вернулся к дивану и взял его. Изуку быстро взглянул на него, что осталось бы незамеченным, если бы Кацуки не уделял ему так много внимания, и открыл дверь в свою комнату, входя внутрь. Когда Кацуки последовал за ним, Изуку начал снимать свою зимнюю куртку, оставшись только в темно-синей толстовке и джинсах. Когда он снял свою обувь, обнажив пару носков с символикой Всемогущего, Кацуки захлопнул дверь в комнату позади себя и встал перед ней, не зная, куда себя девать. Он знал, почему Деку позвал его в свою комнату поговорить. Они не могли рисковать тем, что Инко услышит их разговор. Он знал, что должен был ожидать нелепое количество мерча Всемогущего, но все равно был поражен. Он огляделся и увидел плакаты, и плакаты, и плакаты с Всемогущим, все из разных эпох, а также фигурки, и плюшевые игрушки, и постельное белье, которое, вероятно, было куплено в детском магазине. Вся спальня была посвящена Всемогущему, но в то же время она была настолько в стиле Деку, что Кацуки не мог не чувствовать, что знает ее наизусть, хотя не был внутри почти десять лет. Фактически, он не мог вспомнить, когда в последний раз он был у Деку до инцидента с душами. Когда в последний раз он решил, что к Деку стоит приходить в гости? Движение уголком глаза привлекло его внимание, и Кацуки повернул голову, чтобы увидеть, как Деку машет ему руками. Используя язык жестов, его мозгу потребовалась миллисекунда, чтобы расшифровать. И тогда это стало понятно — даже если они были внутри спальни Деку, все еще существовал риск того, что Инко пройдет мимо и услышит что-нибудь об "Один за всех", они не могли этого допустить. К счастью для них, оба нашли способ общаться друг с другом без риска быть подслушанными. — Что в пакете? — показал Деку, с любопытным, но сдержанным выражением на лице. Кацуки посмотрел вниз на пакет, который все еще была в его руках, прежде чем сократить расстояние между ними в комнате и передать его Деку, сидящего на краю своей кровати. За ним Кацуки увидел плюшевого Всемогущего, которого он подарил ему еще в больнице, узнав, что Деку спит с гребанным брелоком под подушкой. Он не знал, что чувствовать по этому поводу. Ему казалось, что этот обмен произошел целую вечность назад, когда между ними впервые за долгое время все было хорошо. — Завтра Рождество, — показал он в ответ задроту, сделав несколько шагов назад. Деку заглянул в пакет и вытащил завернутый подарок, пока не поднял глаза, чтобы увидеть неловко стоящего Кацуки посреди его комнаты. — Можешь присесть, — прожестикуриовал Изуку, и мгновенной реакцией Кацуки было закричать на него, что ему не нужно его разрешение делать что-либо, но вместо этого он просто схватил вращающееся кресло Деку, стоящее перед его письменным столом, и придвинул его ближе к кровати — не слишком близко, но достаточно далеко. Когда он сел, Изуку продолжил открывать свой подарок. Он закончил разрывать оберточную бумагу, чтобы обнажить запыленную, слегка помятую фигурку Всемогущего Золотой Эры. Изуку нахмурился, глядя на него снизу вверх широко раскрытыми глазами. После долгих раздумий Кацуки пришел к выводу, что подарить Деку личный, близкий к дому подарок будет лучше, чем купить ему что-то совершенно новое. Он всегда был эмоционален по отношению к ностальгическому дерьму вроде этого. Кроме того, родители Кацуки могли бы использовать деньги, которые он накопил на терапии с доктором Мацуо. — Я знаю, что это единственная, которой у тебя нет, — пожал плечами Кацуки, показывая жестами, стараясь принять небрежный вид. Изуку моргнул, глядя на него, прежде чем отложить коробку в сторону и поднять свои дрожащие руки, чтобы показать жестами: — Откуда ты узнал? — Я выиграл ее в специальном конкурсе пять лет назад. Это было ограниченное издание, всего десять человек во всем мире имеют ее. Изуку с трудом сглотнул, глядя в пол у себя на коленях, прежде чем глубоко вздохнуть. — Я не могу её принять. — Твоя мама сказала то же самое, когда я подарил ей подарок. Изуку еще сильнее нахмурился. — Ты подарил моей маме подарок? Кацуки закатил глаза. — Как я уже сказал, завтра Рождество. Изуку долго смотрел на него, и Кацуки выдержал его взгляд. — Почему ты не сказал мне раньше? Кацуки не нужно было спрашивать, о чем он говорит. — Я имею в виду, — продолжил Изуку, показывая жестами, прежде чем Кацуки успел что-либо ответить. — Я понимаю, почему ты не хотел мне говорить, и я понимаю, почему ты поступил так. Я поговорил с Всемогущим, и он мне все объяснил. Ну, он сделал все, что мог. Но чего я не понимаю, так это... — Он замялся. — Почему ты так долго тянул с этим. И почему ты решил сделать это именно в ту ночь. Когда мы наконец… — он пожал плечами, качая головой. — Я не знаю. Поладили. Кацуки уставился на него. Наступила долгая тишина. — Каччан, — заключил Изуку, — почему ты здесь? Кацуки вздохнул. — Ты сказал, что готов поговорить. — Да. Больше недели назад. — Значит, ты сейчас не хочешь говорить? — Я хочу знать, почему ты даже не ответил на мое сообщение. Почему ты появился у меня дома сегодня, после того, как игнорировал меня больше недели. — Сегодня канун Рождества. — Да, я знаю, ты много раз это сказал. Рождество имеет для нас какое-то особое значение, о котором я не знаю? Кацуки сузил глаза. Выражение лица Изуку внезапно стало мрачным. — Это... что-то из времени, которое я провел с тобой в качестве призрака? Кацуки фыркнул, устало потирая лицо рукой и качая головой. — Нет. Я просто подумал, что сейчас хорошее время для попытки примирения. Что в этом плохого? Изуку прикусил нижнюю губу, выглядя почти оскорбленным. — Я просто... — показал он жестами, прежде чем остановиться. Он опустил голову и покачал ею, прежде чем снова встретиться взглядом с Кацуки. — Ты очень затрудняешь понимание. — Что? — Все. Я не думаю, что понимаю тебя, Каччан. Кацуки с трудом сглотнул. (Ты ни хрена обо мне не знаешь. На самом деле, я думаю, что наконец-то начинаю тебя понимать. Ты потратил на это слишком много времени). — Я не сказал тебе раньше о передаче причуды, потому что не знал, как ты отреагируешь, и не хотел случайно вызвать у тебя сердечный приступ или что-то в этом роде. Ты был слишком болен. Я сказал тебе тогда, потому что подумал, что ты поймешь. Ты был сильнее, — как только слова вылетели, он отвел взгляд, устремив его на мерцающее пламя в камине. Он не собирался говорить так много. Изуку уставился на него. — Хорошо. Кацуки нахмурился. — Хорошо? — Да. Хорошо. Я понимаю. Кацуки фыркнул. — Правда? Ты перестал, блять, разговаривать со мной на две недели, и все, что ты можешь сказать об этом дерьме, это «хорошо»? Изуку вздохнул. — Ты хочешь, чтобы я злился? — Нет. — Тогда чего ты хочешь? — Я не знаю, — злобно показал Кацуки. — Может быть, объяснение тому, почему ты был такой занозой, а потом бросил эту тему, как будто ничего и не было. — Я же сказал тебе, Всемогущий все объяснил. Он даже сказал, что ты можешь вернуть мне Один за всех, и я не торопился, чтобы обдумать. — Так что теперь все хорошо? Просто так? — Да. Если только ты не хочешь затеять драку. — Пошел на хуй, — сердито показал Кацуки. Изуку просто смотрел на него. — Я не понимаю. — Нас таких двое. — Ты хочешь, чтобы я злился на тебя? Вот почему ты пришел? — Нет. Я пришел, чтобы отдать тебе твой дерьмовый подарок и разобраться с этой хреновой ситуацией. Я пришел не для того, чтобы ты вел себя так, будто за последние недели не произошло ничего странного, как будто ты не вел себя так, будто то, что я сделал, было самым ужасным, или как будто я не украл твою причуду. Неловкое молчание. Как только Кацуки опустил руки, он понял, что только что насыпал соли на рану Деку, если судить по тому, как стиснулась его челюсть. — Ты ее не украл, — терпеливо показал Изуку. — Так ведь? — Это было для того, чтобы спасти твою жизнь, — огрызнулся Кацуки, защищаясь. — Я знаю. — И я не хочу этого дерьма. — Да, я знаю. — И я верну ее тебе. — Я знаю, что ты вернешь. — Тогда нахрена, блять, ты это сделал, а? — в ярости заключил Кацуки. Он начинал терять самообладание. — Что сделал? — Ушел из общаги вот так. Вел себя так, будто я лично убил твою семью. Перестал разговаривать со мной на несколько недель. — Как будто ты не перестал разговаривать со мной неделями до той ночи в общаге? — О, так это была месть? Это, блин, все из-за этого? — Конечно, нет, — нахмурился Изуку, обидевшись. — Я бы никогда не сделал ничего подобного. Я просто думаю, что это немного лицемерно критиковать меня за то, что ты тоже делал. — Избавь меня, — фыркнул Кацуки. — Если это было не из мести, то почему ты это сделал? — Я же сказал тебе, — серьезно показал Изуку. — Мне нужно было время, чтобы разобраться в своих мыслях. Я рад, что снова лишился причуды? Нет. Считаю ли я, что то, что ты, из всех людей, лишил меня причуды, немного ненормально? Да. Но знаю ли я, что ты сделал это только для того, чтобы спасти мою жизнь, и что ты вернешь ее мне, как только я снова буду в порядке? Тоже да. Кацуки посмотрел на него. — И тебе потребовалось так много времени, чтобы прийти к этому выводу? Я же сказал тебе все это дерьмо в ту ночь! — Да, и мне нужно было остановиться и подумать! Не то чтобы я мог сразу же смириться с тем, что ты лишил меня причуды, пусть даже и для того, чтобы спасти мою жизнь! Кацуки продолжал смотреть на него. — Мне было страшно, Каччан. Ладно? — продолжил Изуку после паузы, его руки слегка дрожали. — Все явно держали от меня секреты с тех пор, как я проснулся. Я был слаб и устал, и всякий раз, когда я смотрел на себя в зеркало — все, что я видел, это прогресс, который я потерял. Все, над чем я так усердно работал, все усилия, которые я приложил, чтобы добраться туда, где я был, все исчезло, и я внезапно снова стал слабым, костлявым мальчиком, который не мог драться. Я все время чувствовал себя странно, устало и слабо, но я думал, что это из-за комы, а не из-за причуды. Я провел месяцы в постели и, по-видимому, умер на минуту, и все продолжали предупреждать меня, что если я попытаюсь использовать Один За Всех, пока мне не станет лучше, я, вероятно, переломаю себе позвоночник пополам и убью себя, поэтому я даже не пытался. Я даже не думал пытаться. Для чего я буду использовать его в больнице, в любом случае? Я думал, что в этой слабости виновато мое тело. Мой процесс восстановления. И тот факт, что ты на самом деле был добр ко мне в первый раз, заставил меня понять, что я, должно быть, действительно был близок к смерти, поэтому я не собирался рисковать тем, что зайду слишком далеко. Кацуки уставился на него. — Но потом, когда ты сказал мне, что у тебя моя причуда, все начало вставать на свои места. Почему я чувствовал себя таким странным, опустошенным и бессильным. Так что мне было страшно, ладно? Что я буду таким всегда, что я буду чувствовать себя так всегда, что я больше не смогу спасать людей. Что…что я подвел Всемогущего. И мне нужно было подумать, мне нужно было понять, что происходит, поэтому я и не разговаривал с тобой, но как только я поговорил со Всемогущим, и он все объяснил, я понял. И я не виню тебя за то, что ты сделал, и я не злюсь. Возможно, я и злился тогда, когда ты мне сказал, но сейчас я не злюсь. Больше нет. Кацуки фыркнул. — И почему, блять, нет? Изуку нахмурился. — Что? — И почему же ты, блять, не злишься? Ты должен. У тебя есть на это право. — Я знаю, — кивнул Изуку. — Но я не злюсь. — Почему? У тебя что, с головой не все в порядке? — Нет. Я просто не думаю, что это худшее, что ты когда-либо делал со мной. Ох, это было как пощечина по его лицу. — Послушай, Каччан, — вздохнул Изуку. — Я знаю, почему ты это сделал. И, честно говоря, я благодарен. Ты спас мне жизнь. Если бы ты не забрал Один За Всех, я был бы мертв. Кацуки просто смотрел на него. — И я знаю тебя. Я знаю тебя много лет. Я знаю, что ты не хочешь мою причуду. Это было бы похоже на жульничество. Кацуки фыркнул, и в уголке его рта появилась еле заметная ухмылка. — Ты пиздецки прав, это было бы так. Поэтому я никогда ее не использовал. Изуку, казалось, был удивлен этим. — Правда? — Что? — Ты не использовал? — Нет. — Даже случайно? — К чему ты, блять, клонишь? Я знаю, как контролировать причуду. — Знаю. Просто… — он помедлил. — Что? — Я думал, ты попробуешь. Из любопытства. — Я не хочу использовать ее. Она не моя, я просто храню её, пока ты не заберешь. Изуку смотрел на него с нечитаемым взглядом в зеленых глазах. — Ты можешь использовать, если хочешь, — он пожал плечами, — Просто посмотреть, какова она. Я не возражаю. — Я возражаю. — Ну… — он вновь пожал плечами, — Ладно. — Ага. Больше тишина. Ни один не посмел взглянуть в глаза. — Итак, между нами все порядке? — в конце концов показал Кацуки, его лицо было суровым. — Да, — ответил Изуку. — Вот так просто? — Вот так просто. Кацуки фыркнул и встал. — Хорошо. — Подожди, — показал ему Изуку, нахмурившись. — Ты уходишь? — Да. — Я не отдал тебе твой подарок. — Тебе не нужно мне ничего дарить, — нахмурился Кацуки. — Я уже достал его, — показал Изуку, вставая на ноги и наклоняясь, чтобы взять сумку сбоку от своей кровати. — Счастливого Рождества, Каччан, — сказал он вслух, протягивая сумку Кацуки. Кацуки посмотрел на Изуку, прежде чем взять подарок из его рук. Это была фигурка Всемогущего Золотой Эры, точь-в-точь как та, которую Кацуки выиграл пять лет назад и только что подарил Изуку. Он уставился на парня, на лице которого читалось извинение. — Я знаю, насколько она редкая, — Изуку пожал плечами, беря ту самую старую коробку, которую ему отдал Кацуки. — Я никогда не выигрывал в этом конкурсе, но нашелся человек, который выиграл и продавал ее онлайн. Я подумал, что это хороший способ сказать спасибо за спасение моей жизни. Кацуки прищурил глаза. — Нет, — он покачал головой, злобно и подозрительно. — Она, должно быть, стоило целое состояние. — Каччан... — Я сказал нет, — настоял Кацуки, передавая коробку Изуку немного агрессивно. — Ты можешь оставить их обе. Так будет честно. — Каччан! — Изуку нахмурился, возмущённый тем, что Кацуки сунул ему вторую коробку, когда тот отказался её брать. — Нельзя возвращать подарки, которые я тебе сделал! — Какой, блин, смысл дарить тебе редкую фигурку Всемогущего, если ты даришь мне точно такую же фигурку, ты, гребаный задрот?! — запротестовал Кацуки. — Это мой рождественский подарок тебе — теперь ты единственный человек в мире, у которого есть две такие, — он кивнул на коробки. — И пожалуйста! — Это нечестно, — пожаловался Изуку. — Ты испортил мой рождественский сюрприз. — Ты испортил мой рождественский сюрприз, — обвинил Кацуки. — Я не потратил ни копейки и подарил тебе личный подарок, а ты, должно быть, потратил половину маминых сбережений, чтобы подарить мне то, что у меня уже есть! — У тебя её нет, потому что ты отдал её мне! — возразил Изуку. — Да, потому что я никогда не думал, что твоя тупая задница сможет найти одну из таких! Изуку уставился на Кацуки, плотно сжав губы, прежде чем всё его лицо перекосило, и он наклонился вперёд, тяжело дыша, всё ещё держа коробки в руках. Глаза Кацуки расширились, и он рванулся вперёд, схватив Изуку за плечо, в то время как его сердце начало бешено колотиться в груди. Что происходит? Деку плохо? Он умирает? Что за хрень? И тут, по звукам, которые издавал Деку, и по тому, как тряслись его плечи, до Кацуки наконец дошло — этот ублюдок смеялся. Как только он это осознал, он отпустил, к черту, этого задрота, злобно глядя на него за то, что тот напугал его до смерти, но Изуку даже не заметил этого. Он был слишком занят тем, что запрокидывал голову и громко смеялся, как будто это была самая смешная ситуация, которую он когда-либо видел в своей жизни. И, несмотря на его гнев, его раздражение и тот факт, что его сердце все еще бешено колотилось от адреналина, Кацуки обнаружил, что слегка улыбается, а затем криво усмехается, пока не начал хихикать вместе с Изуку. — Боже, — выдохнул Изуку между смехом, бросая коробки с фигурками Всемогущего и обнимая свой собственный живот. — М-Мы — мы оба такие тупые, — захихикал он. — Говори за себя, — ответил Кацуки, но в его голосе не было враждебности. — Это ты потратил кучу денег. — Откуда мне было знать, что ты подаришь мне точно такую же вещь? Или что она вообще у тебя есть?! — запротестовал Изуку высоким, визгливым голосом, пытаясь удержаться от смеха. — Я хвастался своей победой в этом дерьмовом конкурсе почти месяц без остановки, я думал, ты должен был это запомнить, — подумал Кацуки, но не сказал вслух: по тому, как ты постоянно таскался за мной. Вес его слов, похоже, повлиял на него сильнее, чем на Изуку, потому что его улыбка совсем погасла при воспоминании, тогда как улыбка Изуку просто немного потускнела — она все еще была там, пусть и более ностальгическая, чем раньше. Смех Изуку был настолько сильным, что в результате он лежал на боку на кровати, зеленые кудри рассыпались вокруг его розоватого лица, как нимб. Кацуки сидел рядом с ним, но, после того как его слова полностью убили смешливое настроение, он позволил себе откинуться назад и лечь рядом с Изуку, даже если и незваный, руки покоились над его собственным животом, а ноги сгибались у края кровати, так что его ступни касались земли. Ноги Изуку были свернуты в позу эмбриона, и они оба молчали несколько мгновений, пока Кацуки смотрел в потолок. — Ты скучаешь по этому? — в конце концов спросил Изуку. — Скучаю по чему? — ответил Кацуки, не глядя на него. — Не знаю, — пожал плечами Изуку. — По тому, как все было раньше. Он нахмурился, повернув голову, чтобы уставиться на Изуку, как будто у того выросла вторая голова. Их лица были очень близко друг к другу на кровати. — Деку... — Я не имею в виду «раньше», как в школе, — объяснил Изуку, прежде чем Кацуки успел продолжить. — Мне определенно не хватает этого. Я говорю о — раньше, — он пожал плечами. Даже если он лежал лицом к лицу с Кацуки, кончики их носов почти касались друг друга, он смотрел в сторону, куда угодно, но не в его алые глаза. — До того, как у кого-либо из нас появились причуды. До того, как... — он замолчал, не заканчивая мысль. Он посмотрел вниз. Кацуки немного подумал, глядя на лицо Изуку. Он, вероятно, мог бы пересчитать его веснушки, если бы захотел. — Нет, — просто ответил Кацуки. — Я не скучаю по этому. Изуку встретился с ним взглядом. — Мне больше нравится сейчас, — признался Кацуки, чувствуя себя необычно открытым. Уязвимым, слабым, — подсказал голос в его голове, подозрительно похожий на голос его матери. Изуку долго смотрел ему в глаза, выглядя так, будто хотел что-то спросить, но не знал, как. — Д-Да, — заключил он после нескольких неловких мгновений. — Мне тоже больше нравится сейчас. Даже если мы все еще в пути. — Да, — согласился Кацуки серьезно. Его глаза были прищурены так, что он выглядел злым. — Итак... Мы возвращаемся к перепискам? — спросил Изуку, подняв брови. Кацуки закатил глаза преувеличенным образом. — Почему ты должен делать все таким странным? — Я не делаю! Я просто пытаюсь понять, где мы! — защищался он. Кацуки вздохнул. — Ладно. Мы можем вернуться к перепискам. Изуку слабо улыбнулся ему. — И ты ответишь в этот раз? Кацуки шутливо толкнул его рукой в плечо, вызвав еще один смешок у Изуку. — Заткнись. Ты знаешь, почему я не отвечал. Тогда лицо Изуку стало более серьезным. Он немного нахмурился, слегка наклонив голову вбок. Он перевернулся так, что одна из его рук поддерживала его голову на матрасе, и Кацуки тоже перевернулся, чтобы лучше видеть Изуку в этом лежачем положении. Он знал, что должен чувствовать себя неловко из-за близости, но правда заключалась в том, что он уже зашел так далеко, что обнимался с Изуку в его призрачной форме, так что лежать бок о бок после того, как они месяц делили одну постель, не казалось таким странным, каким могло бы быть. Скорее, это казалось знакомым и ностальгическим — прошло так много времени с тех пор, как они делали это в последний раз. Если Изуку и было неудобно от близости, он этого не показывал. — Если честно, Каччан... Я не знаю, — тихо признался Изуку. Кацуки отвел взгляд. Он не хотел говорить об этом, но он был в долгу перед Деку. Разве быть честным со своими чувствами и с другими не было тем, что доктор Мацуо всегда утверждала, что заставит его чувствовать себя лучше? — Я думал, ты возненавидишь меня за то, что я забрал твою причуду, — сказал Кацуки тихим голосом, чтобы его не подслушали, не встречаясь взглядом с Изуку. Его лицо выглядело очень суровым и серьезным, с оттенком презрения, который был скорее защитным механизмом, чем чем-либо еще. — Я никогда не думал, что ты действительно купишь мне дорогой подарок, я имею в виду… кто, блин, так делает? — усмехнулся он. Наступила пауза. Изуку внимательно смотрел на него, ожидая. Кацуки снова начал стоически смотреть в потолок. — Когда ты сказал, что хочешь поговорить, я думал, ты скажешь мне, что больше никогда не хочешь меня видеть. Из-за этого. Он чувствовал, как глаза Изуку приклеились к нему, но он не мог встретиться с ними. Прошло много времени. — Ты действительно изменился, — ответил Изуку, и ладно, Кацуки должен был посмотреть на него сейчас. Он повернул голову, чтобы снова посмотреть на Деку. Он молчал, вопрошая, и Изуку воспринял это как указание продолжить, задумчиво. — Я имею в виду... Я не помню, что произошло. Всемогущий говорит, что вспомню, после того, как я получу... Ну, ты знаешь что обратно. Но он рассказал мне то, что знал. Кацуки кивнул, предлагая ему продолжить. — И... Ну. Я просто — я никогда... Изуку колебался, замолкая. Он посмотрел вниз. — Никогда что? — поторопил его Кацуки. — Я никогда не знал, что ты заботишься обо мне, — признался он тихим голосом, скрывая глаза от Кацуки. Некоторое время царило молчание. — Не думаю, что заботился раньше, — пожал плечами Кацуки. Изуку посмотрел на него, и их взгляды встретились. — Но сейчас забочусь. Многозначительная пауза. — Я не думаю, что мы могли бы пройти через все, через что прошли, если бы я не заботился о тебе. И да, во мне все еще есть часть, которая называет меня идиотом за это, потому что я так долго думал, что ты смотришь на меня свысока, что трудно просто... перестать так думать. Считать тебя врагом. Изуку нахмурился. — Но теперь я знаю лучше, — заключил он, сурово, так, что Изуку понял, что да, он честен и открыт, и пусть он провалится в ад, если попытается высмеять его уязвимость. — Правда? — спросил Изуку, и в его голосе прозвучало что-то вроде надежды. — Деку, ты купил парню, который издевался над тобой за то, что ты беспричудный, а затем украл твою причуду, дорогущий рождественский подарок, — Кацуки закатил глаза, стараясь говорить тихо, чтобы Инко не услышала его слова. — Это не ненависть ко мне, это просто глупость. Изуку сузил глаза, обидевшись. — Эй. — Что? Я серьезно, — Кацуки пожал плечами. — Да. Я знаю, — Изуку на мгновение улыбнулся, прежде чем его лицо стало более серьезным. — Но я купил тебе это не из-за... ОЗВ, — он произнес по буквам, бросив опасливый взгляд на закрытую дверь своей комнаты. — Я сделал это, потому что ты спас мою жизнь, и я хотел поблагодарить тебя за это. — Тебе не за что меня благодарить, — усмехнулся Кацуки. — Не то чтобы я собирался позволить тебе упасть и разбиться насмерть. — Все равно, — пожал плечами Изуку. — Я знаю, что это должно быть было трудно, поэтому я хотел поблагодарить тебя. — И тебе придется найти другой способ сделать это, потому что я не приму твой подарок. — Каччан. — Я серьезно, Деку, — усмехнулся Кацуки. — Я не приму его. Если ты так сильно хочешь подарить мне рождественский подарок, найди что-нибудь подешевле. Кроме того, я знаю, как тебе не терпится стать единственным фанатом Всемогущего, у которого не одна, а целых две его самых редких фигурки Золотой Эры, так что хватит, блять, настаивать и просто бери то, что дают. Изуку слегка покраснел и немного опустил голову от смущения. — Хорошо, — тихо сдался он, звуча почти пристыженно. — Но только потому, что она действительно редкая. Кацуки злобно ухмыльнулся. — Вот и отлично. Не за что. — Я подумаю о другом подарке для тебя, — заверил он. — Не вспотей. — Я найду. — Как знаешь, ботан, — вздохнул Кацуки. Некоторое время царило приятное молчание. — Мы были... — начал Изуку задумчиво. Кацуки снова встретился с ним взглядом. Изуку замялся. Он выглядел неуверенным, но решительным. Он облизнул губы и собрался с духом, чтобы продолжить. — Мы были... друзьями? Тогда, когда я был призраком? Кацуки усмехнулся. — Тц. Что за вопрос? — Не знаю, — пожал плечами Изуку. — Просто... Ты так сильно изменился. Сначала я был очень смущен. Губы Кацуки сложились в суровую линию. — Поэтому я подумал, что что-то должно было случиться, когда мы были вместе. Что-то должно было измениться. Кацуки вздохнул. — Ты все вспомнишь, в конце концов. Изуку кивнул. — Я знаю это. Но можешь ли ты рассказать мне? Кацуки злобно посмотрел на него, прищурив глаза. — Это трудно объяснить, — сказал он, защищаясь. Изуку кивнул, не раздумывая. — Могу себе представить. Пауза. Кацуки фыркнул и поморщился. Изуку не настаивал, но Кацуки знал, что он тоже не оставил тему. — Почему ты так сильно хочешь знать? Изуку снова пожал плечами, и розовый оттенок смущения все еще окрашивал его веснушчатые щеки. — Я просто пытаюсь кое-что понять. — Что именно? — Не знаю, — в сотый раз пожал плечами Изуку. — Кое-что. Кацуки на мгновение закрыл глаза и глубоко вздохнул, пытаясь сохранять спокойствие и найти в себе терпение. Когда он снова открыл их, он обнаружил, что ожидающие зеленые глаза Изуку приклеены к нему. Черт. Что ж. Он был должен этому ботану как минимум, после месяцев лжи, упущений и полуправды. — Ладно, задрот. Что хочешь знать? Изуку улыбнулся.

***

Кацуки с точной достоверностью вспомнит этот момент месяцы спустя, когда он будет лежать под обломками разрушенного здания и смотреть на пыльное, яркое небо над ним сквозь щель между обломками. Красный цвет окружающего его огня является полной противоположностью зеленых глаз Изуку, как закон дополнительных цветов, в котором зеленый и красный являются идеальными противоположностями друг друга, и они дополняют друг друга, но в контуженном уме Кацуки он видит это: восхищение в зеленом, и веснушки, и румянец, и зеленые волосы Деку, рассыпанные вокруг его головы, как нимб, касаясь собственной щеки Кацуки от близости и вызывая зуд. Он вспомнит, как Деку смеялся, когда он пересказывал события дня рождения Киришимы, с игрой и дурацким пивом, и как он покраснел от откровения, что они делили одну постель (за исключением части с объятиями), и как серьезно он выглядел, когда узнавал подробности того, как Кацуки потерял слух. Он вспомнит вспышку боли в зеленых глазах Деку, когда он назвал его беспричудным неудачником и велел ему держаться, блять, подальше, потому что он не сможет помочь — он в конечном итоге навредит себе, ему нужно убираться оттуда. Он вспомнит приступ смеха Деку из-за идентичных рождественских подарков, который поразил его так сильно, что ему пришлось лечь, чтобы перевести дух. Он вспомнит точный звук смеха и его взволнованный голос, называющий его Каччаном, даже если он ничего не слышал, кроме звона в ушах, слуховой аппарат разбился на куски рядом с его кровоточащей головой. И, засыпая, с веками, слишком тяжелыми, чтобы оставаться открытыми, с глазами, слишком затуманенными, чтобы понять размытый огонь, пыль и намек на розовое небо в стольких милях над ним, Кацуки будет видеть сны об Изуку, как он это делал уже несколько месяцев.