The Way You Used To Do

Он проснулся под яркие солнечные лучи, ворвавшиеся в тёмную комнату сквозь небольшое отверстие штор. Полоса упала прямо на глаза Кацуки, отчего он нахмурился и почувствовал раздражение. Золотистость лучей придавала блеск малиновым глазам. Даже не подумав о своей усталости, он резко сел. Забавно, он думал, что если это дерьмо с причудой закончится, то он не будет чувствовать себя так. Больше того, он чувствует себя ещё хуже. С хмурым взглядом на лице, Кацуки взял телефон, чтобы проверить время. Восемь утра. Неплохо для выходного. Он предпочитает ранние пробуждения даже в выходные, чтобы использовать свободные часы на развитие, но глупо отрицать, что их можно потратить на отдых. Ему следует потратить их на отдых. По крайней мере на этом настаивала терапевт. На том, что ему стоит лучше заботиться о себе. На том, что ему не следует быть таким требовательным к себе. На том, что ему нужно дать себе время. Кацуки думал, что она идиотка, ведь никто не достигает вершин, беря перерывы и спя весь день. Но у нее есть диплом, она специалист. Он не настолько тупой, чтобы игнорировать это, вопреки личному мнению. Не стоит игнорировать только, чтобы побыть ехидным. Он бы так и поступил. Если бы сессии были два месяца назад. Он бы просто послал её и сделал точно наоборот, назло. Кацуки не знает, что и думать. Он так изменился за такой короткий промежуток времени, даже если это не так очевидно. Для всех он всё ещё тот высокомерный, громкий, злобный ублюдок. Но смотря в зеркало, Кацуки видит разницу. Как связь с душой Деку изменила его. И он не знает, как чувствовать себя. Но он уж точно не позволит никому узнать, что он делает то, что сказала ему терапевт. Никто не узнает об этой слабости, об его бесхребетности. Никто… О… Что за дерьмошоу. Он даже не может произнести имя. Он устало вздохнул, отшвырнул телефон и опустился на пол. Проспав, он понимал: медлить нельзя. Серия отжиманий, лицо сосредоточенное, непроницаемое. Затем – жим лёжа с гантелями, всякого рода упражнения, поддерживающие форму. Мысли он старался отбросить – ни времени, ни сил разбираться с ними не было. С тем, что случилось. С тем, что продолжается. С тем, что он видел собственными глазами. Что он… Что он… Внезапно он резко отбросил гантели, словно те его оскорбили. Металл глухо ударился о пол. Звук он почти не расслышал. Кацуки сел, тяжело дыша, прикрывая вспотевшее лицо руками, локти упирались в колени. Дыхание выровнялось, он поднялся и направился в ванную, быстро придя в себя. Он заслужил долгий горячий душ. Заслужил. Это было бы приятно. (Хотя, на самом деле, он так не считал, но всё равно простоял под струями обжигающе горячей воды, пока не онемели плечи и не сморщились пальцы от пара). Наконец, выключив воду и вытеревшись, он вышел из ванной голым, уверенный, что никто его не увидит. Месяц. Месяц назад Деку вернулся в своё тело. Целый месяц. Кацуки потребовалось время, чтобы снова чувствовать себя комфортно, ходя голым, не опасаясь чужих взглядов. Но теперь это позади. Чёртов месяц – достаточно, чтобы перестать притворяться, будто Деку всё ещё рядом. Его не было. Кацуки это знал. Он сел за стол и надел слуховой аппарат. Некоторые вещи за месяц вошли в привычку, другие – нет. Например, этот чёртов аппарат. Когда он не причинял боль, то издавался ужасный свист обратной связи – особенно во время обеда в шумной столовой. Исцеляющая Девочка постоянно пыталась что-то подстроить, но облегчение было временным. Большую часть времени Кацуки предпочитал обходиться без него. Одним ухом он всё ещё слышал, а важного он и так почти ничего не пропускал. Друзья ничего интересного всё равно не говорили. Он научился читать по губам Айзавы-сенсея, хотя на лекциях аппарат всё-таки надевал. А Деку… Деку он и без аппарата слышал. Но иногда неспособность слышать, как раньше, его всё же раздражала. В целом он смирился – с детства знал, что жизнь героя чревата последствиями, особенно с его причудой. Потеря слуха поначалу не так сильно его шокировала… Пока он не столкнулся с её настоящими последствиями. И изредка, слушаясь терапевта и позволяя себе маленькие радости, он надевал аппарат, даже если никого не было рядом, даже если ему не нужно было ничего слышать. Никогда бы не подумал, что слух станет такой ценностью. Но он привыкал к боли. Он заслужил эту боль. Он включил компьютер и открыл вчерашнюю страницу. Вздохнув, нажал "play". Повторяя движения на экране, делая записи, он старался отвлечься от… От него самого. От этого маленького ублюдка. От Деку. Кацуки покачал головой, снова сосредоточившись на онлайн-курсе по языку жестов. Занятия помогали. ЮА оплачивала очные курсы, но онлайн-обучение ускоряло прогресс. Кацуки всегда предпочитал учиться самостоятельно – так можно было обогнать всех этих неудачников и удивить учителей. Так было в школе, до ЮА. Конечно, особой конкуренции не было. Конкурса "Самый глухой студент" не проводилось. Да и слух не пропал совсем – левое ухо работало отлично. Но если он собирался использовать язык жестов, когда слуховой аппарат бесполезен или информации слишком много, он должен был быть лучшим. Поэтому и очные, и онлайн-курсы. (И потому что это помогало отвлечься). Но всё когда-нибудь заканчивается, и никакие отвлечения не действовали долго. Он всегда возвращался к тем же мыслям, воспоминаниям, тревогам, что терзали его уже месяц. Закончив занятие, он закрыл ноутбук, встал, переоделся в тренировочный костюм и взял телефон. От: Юный Бакуго Буду заниматься сейчас. В том же месте. Надев обувь, он сунул телефон в карман и направился к выходу из комнаты.

***

Пот предательски капал с его ладоней. На самом деле, пот катил по всему телу, но ладони были особенно опасны. Тем не менее, он стиснул зубы, с усилием сжимая канаты, и продолжал тащить привязанный к ним автомобиль. Висок пульсировал, лицо перекосилось от напряжения. Но он заставлял себя идти дальше. — Остался всего один квартал, — объявил Всемогущий, сидя на крыше машины, которую Кацуки тащил. — Знаю, — простонал Кацуки, стиснув челюсти, стараясь контролировать дыхание и не ослабить хватку. Тело протестовало – это был уже четвёртый квартал, пусть и очень медленный. — Ты великолепно справляешься, Юный Бакуго, — подбодрил его Всемогущий. В своей тощей форме он почти не добавлял веса на спину Кацуки, но каждая лишняя унция имела значение. Он не собирался сдаваться. Дойдя до четвёртого перекрёстка, Кацуки отпустил канаты и упал на колени, наконец позволяя себе отдышаться и расслабиться. Всемогущий спрыгнул с машины, присел рядом и ласково положил руку на его плечо. — Вы правда заставляли Деку всё это делать? — выпалил Кацуки. Месяц почти ежедневных тренировок с Всемогущим дал ему смелость задать этот вопрос. Между ними установились новые отношения – не такие близкие, как у Всемогущего с Деку, но доверительные, Кацуки чувствовал, что получит честный ответ. Всемогущий вздохнул, слегка опустив голову. Кацуки перевернулся на бок, лёжа на земле, пытаясь отдышаться, а Всемогущий сел рядом, скрестив ноги. Ответ последовал не сразу. Казалось, он подбирал слова. — Тренировки юного Мидории были ещё более интенсивными, — наконец произнёс он, вызвав недовольное хмурое выражение лица Кацуки. Что за…? Почему Деку тренировался интенсивнее? Всемогущий с ним нянчился? Считал, что Кацуки не способен выдержать такие же нагрузки, как этот ублюдок Деку? Прежде чем он успел высказать протест, Всемогущий устало посмотрел на него, словно читая мысли: — И нет, юноша, дело не в том, что он сильнее тебя. Скорее наоборот, он был слабее. Лицо Кацуки расслабилось, и он понял, что, видимо, хмурился от злости, что Всемогущий и прочитал. Чувствуя лёгкое смущение, но не настолько сильное, чтобы его показать, Кацуки отвел взгляд. — Его тело было слишком хрупким, слишком слабым для Один За Всех. Если бы я передал ему свою силу так, без подготовки… — Всемогущий замолчал, словно погрузившись в воспоминания. И да, Кацуки точно понимал, о чём он. Понимал, что случилось бы с телом Деку, если бы оно приняло Один За Всех в таком слабом, хрупком состоянии. Его органы бы отказали. Кости бы разлетелись на куски. Он бы попросту взорвался изнутри. Он бы умер. Страшной, мучительной смертью. Поэтому Кацуки и забрал у него Один За Всех. — Я должен был подготовить его тело, — продолжил Всемогущий. — Заставить его пройти путь в несколько лет за считанные месяцы. У тебя была вся жизнь, чтобы развить сильную мускулатуру. У него – нет. Кацуки повернул голову, встретившись взглядом с Всемогущим. — Поэтому ваши тренировки разные, — подвёл итог тот. — Тебе не нужно ничего развивать. Просто поддерживать форму. Кацуки молчал. Часть его хотела кричать, послать Всемогущего куда подальше, хотя он сам не понимал, почему. Другая часть хотела устроить истерику, спорить, хотя он и понимал логику Всемогущего. Часть его хотела просто лежать, чувствуя, как дышит, как течет пот, как ноют уставшие мышцы, наслаждаясь этим ощущением. Наслаждаясь адреналином. Наслаждаясь электрическим током в венах. Он закрыл глаза, чувствуя тошноту. Ему хотелось крушить, ломать, рвать всё на куски – разрушение всегда было лучшим способом выплеснуть эмоции. Разрушить дружбу с Деку. Разрушить мечту Деку. Разрушить его шанс стать героем. Но ничего из этого не было сломано окончательно. Он лишь позаимствовал причуду Деку, с твердым намерением вернуть её как можно скорее. Мечта Деку не была разрушена, иначе он бы не гнался за ней и не поступил в ЮА. Что касается их дружбы… Вот тут Кацуки был не уверен. Но он знал, что всё изменилось. С того самого момента, как проклятая причуда связала душу Деку с его, всё стало иначе. К лучшему или к худшему. К лучшему или к худшему. Блять. Ему всё ещё хотелось кого-нибудь ударить, сейчас сильнее, чем когда-либо. Всемогущий хорошо умел заставлять его работать с весами. А когда дело доходило до ударов? Не очень. — Закончим на сегодня, — объявил Кацуки тоном, не оставляющим места для возражений, хотя он был учеником, а не наставником. Он не смотрел Всемогущему в глаза, вместо этого глядел на безграничное голубое небо над собой, лежа на спине. — Я как раз хотел это сказать, юноша, — кивнул Всемогущий, хотя слова звучали для Кацуки фальшиво.

***

— Держите его. Держите его! — Господи, что происходит?! — Изуку! Боже! Изуку! — Держи его, Тошинори! — Что с ним происходит? Что с ним не так?! Изуку! — Деку…? — Мидория! — Быстрее! Это всё из-за его причуды! Уведите его мать отсюда! Бакуго, сейчас же зайди сюда! Тодороки, ты тоже! — Ч-что…? Но Изуку… — Сейчас же! У нас мало времени! — Миссис Мидория, мне ужасно жаль, но вам нужно пойти с мной… — Нет! Вы не видите, как ему больно? Он же кричит! Я нужна ему! — Бакуго! Сюда! Сейчас же! — Он мой сын! — Миссис Мидория… — Тошинори, если ты не будешь держать, его спина разломается надвое, о господи! Бакуго, держи его ноги! Тодороки, руки! Нужна медсестра! Медсестра! — Изуку! Боже, Изуку! — Что происходит? — Разве нам можно здесь быть? А как же инфекция? — Это дело жизни и смерти, мальчик! Не отпускай, Бакуго, прижми его. Вот так. Тоши, ты тоже. Миссис Мидория, я понимаю вашу ситуацию, но может быть ещё хуже, вам не стоит этого видеть. Медсестра! — Но он мой сын! — И мой пациент! Я пытаюсь спасти его жизнь! — Это…кровь? — О боже…Боже мой! Господи! Изуку! Изуку! — Что за нахуй? Что с ним, нахрен, такое? — Он гробит себя! Пропустите! — Изуку! Сделайте что-нибудь, о боже! Помогите ему! — Деку! — Изуку! — Мидория… — Держись, Мидория, мальчик мой. Держись. Ты справишься. Я здесь. Всё будет хорошо…потому что…я… — Пропустите меня! Освободите комнату! — Нет! Изуку! Не трогайте меня! Изуку! — Бакуго, пойди с ней! Уведи её и успокой! — А его ноги? — Сейчас же! — Чиё. Подожди. — Изуку! Изуку! Нет, пусти! Я должна вернуться! — Тодороки, ты тоже! На выход! — Чиё. Я не могу этого сделать. Пауза, слишком затянутая для такой ситуации. — О чём ты? — Это должен быть не я. Я не справлюсь, не сейчас. Не после биты с Все За Одного. Я отрёкся от силу, и она отреклась от меня. Он должен это сделать. Исцеляющая Девочка задержала дыхание. Оба уставились на Кацуки, а затем переглянулись. — Нет времени думать, Всемогущий. Тебе нужно быть уверенным. Всё плохо, нельзя тянуть. — Я уверен. — Точно? — Точно. Вздох. — Тодороки. На выход. Тодороки, который мешкался с первого команды, сейчас сделал так, как ему сказали, хотя и нехотя. Он оглянул троих и извивающегося Деку в последний раз, а затем открыл дверь, позволяя отчаянным рыданиям Инко ворваться внутрь, заполнив тишину, а затем в комнате снова воцарилась тишина. Кацуки стоял на том же месте. — Сделай это. И быстро, — сказала Исцеляющая Девочка, поворачиваясь, чтобы взять инструменты. Всемогущий приблизился к Кацуки, отпустив Деку, который дрожал и извивался от боли. Кацуки уставился на символ мира широко раскрытыми, безумными глазами. Его лицо было бледным, и он тяжело дышал, сбитый с толку тем, почему же Деку находится в такой агонии. Всемогущий никогда раньше не видел Кацуки таким потрясенным, и его мучительно осенило, что, несмотря ни на что, мальчику всего шестнадцать лет. Он тренировался, чтобы стать героем. Да, путь перед ним будет полон ужасов, к которым он должен привыкнуть заранее. Но он все еще был мальчиком. Все еще ребенок, все еще слишком юн, чтобы видеть такую ​​ужасную сцену. Но другого выхода не было. Кацуки не думал, что когда-либо чувствовал себя настолько напуганным. К херам, если люди будут думать, что он трус. Глаза Деку были открыты, видны только белки, а кровь пузырилась из его губ, стекая по подбородку, окрашивая стиснутые зубы в красный цвет. Ни за что на свете Кацуки не стал бы смотреть на такую ​​сцену, даже если бы он все еще ненавидел Деку. А теперь, когда он вроде как, более или менее, вроде как испытывал к нему симпатию... Все стало еще хуже. И вдобавок ко всему, Деку хныкал. Кряхтел, хныкал и рыдал от боли. Просто потому, что он не выглядел так, будто у него были силы кричать. Кацуки понял, что его прошлое «я» хотело бы поиздеваться над Деку за такие жалкие звуки. Но, обдумав, он понял, что даже если бы это произошло год назад, он бы не смог найти в себе силы рассмеяться. Потому что Деку издавал ужасные булькающие звуки, как будто он тонул в грязи, и каждый болезненный вдох, который он делал, звучал как свистящий хрип, а сердце Кацуки быстро и сильно колотилось в груди. — Бакуго, юноша, — позвал Всемогущий, и только тогда Кацуки понял, что его взгляд был прикован к страдающему телу Деку, застрявшему в почти трансовом состоянии. Он даже не мог вспомнить, чтобы отводил взгляд от Всемогущего и поворачивал голову, чтобы посмотреть на Деку в первую очередь.  — Помнишь, что я тебе рассказывал об Один За Всех? — спросил его Всемогущий, выглядя серьезным и обеспокоенным. — Да, — ответил Кацуки, не теряя ни секунды, не отводя взгляда от мучительного лица Деку. Казалось, он не мог пошевелиться, даже если бы захотел. — Тебе придется принять силу. И да, хорошо, это помогло ему выйти из транса. Слова Всемогущего произвели почти такой же эффект, как если бы ему в лицо вылили ведро ледяной воды. Кацуки на долю секунды тупо моргнул, а затем резко повернул голову к мужчине с негодованием, запечатленным в его блестящих алых глазах. — Вы что, совсем свихнулись… — Ты примешь силу не навсегда. Просто одолжишь. Сейчас она убивает Юного Мидорию. Кацуки снова уставился на лежащего Деку. Деку выглядел так, будто умирал, кровь окрасила его губы, а щеки покраснели, когда он ею задыхался, глаза были зажмурены в агонии. Багровый цвет сильно контрастировал с белизной его лица. Но все равно Кацуки не мог… он не мог просто взять его, он не мог украсть его чертову причуду… — Ты же сказал, что он пытался передать ее тебе. Значит, у тебя есть его согласие… — продолжил Всемогущий. — Нет, я, блять, не…  — выдохнул Кацуки, разъяренный, злой, потому что как, нахрен, Всемогущий мог предложить ему что-то подобное?! После всего, что он сделал с Деку из-за того, что у него не было причуды? После того, как этот придурок наконец-то получил причуду? — Ты сделаешь это. Ты спасешь ему жизнь. Его тело ослабло; он потерял мышечную массу. Он не может сейчас справиться со своей силой. Ты сможешь вернуть ее, как только он поправится… — Нет, — запротестовал Кацуки, прерывая мужчину. — Нет, я не заберу его грёбаную причуду. Она не моя. — У нас нет времени обсуждать это, мальчик… Сердечный монитор Деку начал сходить с ума, заставив их обоих резко повернуться в сторону кровати. Деку замер, его изуродованная правая рука безжизненно скатилась с края матраса, голова безжизненно покатилась в сторону. — Нет времени! Прямо сейчас! — закричала Исцеляющая Девочка, ее руки были полны оборудования, когда она бросилась к своему пациенту. Всемогущий схватил Кацуки за плечи, развернул его к себе и пристально посмотрел ему в глаза серьезным, настойчивым взглядом. — Это должен быть ты, юноша. Он доверял тебе. Он нуждается в тебе. — Нет… — Ты единственный из нас, кто получил его согласие. Если ты не примешь силу, он умрет. — Я теряю его! — закричала Исцеляющая Девочка, когда Деку начал терять сознание. Глаза Кацуки расширились от полного шока. Деку умирал. Его сердце остановилось. — Юный Бакуго! — взревел Всемогущий, и Кацуки не мог вспомнить, чтобы когда-либо слышал голос этого человека таким сильным и властным в своей жизни, даже когда тот сражался с худшим из злодеев. Он посмотрел на Деку. Его глаза закатились, губы приоткрылись и были покрыты кровью. Его грудь не двигалась. Его сердце не билось. Тело Кацуки отреагировало прежде, чем он успел обдумать, прежде, чем он смог должным образом взвесить последствия того, что он собирался сделать. Он отстранился от рук Всемогущего, рванулся вперед, схватил Деку за волосы, выдернул прядь, засунул ее себе в рот и проглотил. У него не было времени или настроения, чтобы думать о том, насколько это было отвратительно. Все, что он мог сделать, это смотреть на Деку, мертвого на больничной койке, костлявого и худого, с глазами, запавшими на его похожем на череп лице. Это был первый раз, когда Кацуки увидел его тело с момента несчастного случая с причудой, первый раз за месяц, и теперь он понял, почему мальчик был так расстроен, увидев свое собственное тело. Он выглядел как оболочка самого себя. Как призрак, как скелет, как чертов труп. Исцеляющая Девочка оттолкнула Кацуки от кровати с ничтожной силой и забралась на Деку с дефибриллятором. После двух попыток, которые, казалось, длились целую вечность, ей удалось заставить сердцебиение мальчика снова биться. Вздохнув с облегчением, которое длилось недолго, она начала давать прибывшим медсестрам всевозможные команды, всевозможные инструкции, но Кацуки не мог их услышать — не только потому, что его слух теперь был нарушен, но и потому, что он был в шоке. Только так можно описать его состояние. Он был в чистом, полнейшем шоке. Всемогущий держал его и говорил с ним, но он не слышал слов. Все, что он делал, это смотрел на Деку, который неподвижно лежал на кровати и выглядел мертвым, несмотря на то, что кардиомонитор говорил им об обратном. Багровый цвет, вырывающийся из его губ, соответствовал багровому цвету глаз Кацуки, и он жалобно, болезненно закашлялся, все еще задыхаясь от собственной крови, когда его возвращали к жизни. И Кацуки никогда не чувствовал себя таким маленьким, никогда не чувствовал себя таким уязвимым, никогда не чувствовал себя столь болезненно осознающим свою собственную смертность, чем когда он смотрел на Деку в тот момент.  Потому что Деку только что умер, меньше чем на минуту, да, но Кацуки мог потерять его навсегда. И в последний раз он бы увидел его…вот так. Больше никаких комментариев во время занятий. Больше никаких комплиментов и похвал. Больше никакого соперничества и конкуренции. Больше никаких зеленых глаз и мягких улыбок. Больше никаких «Каччанов», больше никаких «матте ё!», больше никаких «сугой», больше никакого Деку. Эта мысль пугала его. Он ненавидел её, но она пугала его. — Мне нужно, чтобы вы ушли,— ему показалось, что он услышал голос Исцеляющей Девочки сквозь размытый слой шока, который покрывал его чувства. — Он уже достаточно подвергся инфекции. Вам не следует находиться здесь без костюмов… — Давай, юноша, — раздался голос Всемогущего. — Нам нужно идти. — Сработало? — услышал Кацуки свой голос, но не мог вспомнить, как давал своему мозгу команду. Его глаза были прикованы к Деку, и он повернул голову, чтобы посмотреть на неподвижное тело мальчика через плечо, когда Всемогущий подтолкнул его к двери. — Давай. — Сработало? — Пока мы не можем знать. Но он жив, и Исцеляющей Девочке нужно поработать… — Теперь причуда у меня? Я ее принял? — он посмотрел на Всемогущего, глаза все еще были широко раскрыты, дыхание все еще перехватило. Всемогущий сжал его плечо, выглядя бледным. — Я ее у него принял? — Ты спас ему жизнь. Кацуки вздохнул, его лицо исказилось от злости и ужаса. Он не почувствовал никакой разницы после того, как принял причуду Деку — все, что он мог чувствовать, это его колотящееся сердце и сжатые легкие. Деку умер. Он, черт возьми, умер. Он, блять, умер. Он кашлял кровью. Он был, и Кацуки принял его причуду, он умирал. И он умер. Всемогущий вывел его из больничной палаты, она была заперта за ними, заглушая команды Исцеляющей Девочки для и без того ослабленного слуха Кацуки. Тодороки ждал снаружи, и, вероятно, впервые за все время он выглядел действительно обеспокоенным — еще более обеспокоенным в тот момент, когда он заметил Кацуки. Он схватил Кацуки за плечо и задал ему ряд вопросов, его разноцветные глаза уставились в темно-красный цвет, но все, что Кацуки мог сделать в ответ, это смотреть на его лицо пустым взглядом, который на этот раз не был гневным; мысли о крови и смерти пропитывали его мозг, а воспоминания о постоянном, пронзительном звуке, который издавал кардиомонитор Деку, когда он терял сознание, смешивались со звоном в ушах Кацуки до такой степени, что он не мог их различить.

***

— Его тело ослабло из-за прошедшего месяца. Он потерял много мышечной массы. Причина, по которой он не умер раньше, заключалась в том, что Один За Всех — это причуда души, а не тела. Помнишь, когда ты пытался убедить нас, что можешь видеть Юного Мидорию, я попросил тебя активировать его причуду, что он успешно и сделал. Ты также понял, что Один за всех требует времени для активации — обычно, пару часов, но может потребоваться и больше времени, в зависимости от случая. Кацуки молча уставился в пол. Глаза Всемогущего были прикованы к нему, ожидая ответа. Когда ответа не последовало, он вздохнул. — В случае с Мидорией это... Когда его душа была возвращена, его телу потребовалось некоторое время, чтобы догнать все, точно так же, как тебе потребовалось некоторое время, чтобы получить доступ к Один За Всех после того, как ты его взял. Исцеляющая Девочка заметила, что что-то не так, когда она пришла за мной, но к тому времени, как она прибыла в больничную палату, его органы уже разрушались под мощностью этой силы. У него нет достаточной мышечной силы или здоровья, чтобы выдержать такую ​​силу. Кацуки молчал. — Я понимаю, что это, возможно, был не твой выбор, Юный Бакуго, и мне жаль, что я заставил тебя это сделать. Но если бы я взял его причуду, то же самое случилось бы со мной. Я ослаблен и не смог бы передать ему причуду обратно, если бы я умер, поддерживая ее силу. Это должен был быть ты. Нога Кацуки начала подпрыгивать. Он продолжал избегать взгляда Всемогущего, и выражение его лица больше походило на гневный взгляд, чем на что-либо еще. — Ты можешь вернуть ему силу, когда он снова поправится. Кацуки усмехнулся, это был первый звук, который он издал с тех пор, как Всемогущий позвал его на эту встречу. С тех пор, как Всемогущий наконец согласился поговорить с ним, после адской пережитой ночи. — Это было лишь временное решение, чтобы не дать юному Мидории умереть. Что ты и сделал. Ты спас ему жизнь. Теперь у него есть шанс выздороветь самостоятельно, поправиться… — Лихорадка спала? Всемогущий замолчал, удивленный тем, что получил ответ от мальчика. — Боюсь, что нет. — Потому что мы заразили его. Всемогущий вздохнул. — Это было необходимо. Он умирал — Исцеляющая Девочка нуждалась в нас там. Не было времени надевать защитные костюмы в такой критический момент. Кацуки снова усмехнулся. — Значит, есть шанс, что он все равно умрет. Тишина. — Мы пытаемся мыслить более оптимистично. — Я не говорю о надеждах и дерьмовых мечтах, я говорю о фактах, — Кацуки уставился на Всемогущего. — Статистика. Есть шанс, что он все равно умрет, не так ли? Всемогущий грустно посмотрел на него. — Да. — А если это произойдет, то что? Я стану новым носителем Одного За Всех? Новым наследником власти Всемогущего? Новым гребаным символом мира? Всемогущий склонил голову. — Я не думаю, что до этого дойдёт… — Ну, я так считаю, — прервал его Кацуки. — Потому что гребаный месяц назад я не думал, что буду плакать у смертного одра Деку, пока он, блять, корчится и кричит от боли, от того, что получил удар за меня. Я не думал, что приклеюсь к его душе, я не думал, что мне когда-либо будет до него дело. И вот мы, блять, здесь. Всемогущий уставился на него. — Так что я больше не думаю, что что-то невозможно. И это, — Кацуки указал на свое тело, от ярости и гнева его руки дрожали. — Я этого, блять, не хочу. Это Деку, не мое. — Юный Бакуго… — Сила не моя. Я ее не заслужил. Всемогущий снова бросил на него этот грустный взгляд. — Он выбрал тебя. Кацуки усмехнулся. — У него, блять, не было выбора. Либо я, либо позволю твоему наследию умереть вместе с ним. Я был единственным, кому он мог его передать. — Именно. Тишина. Всемогущий вздохнул, скрестив руки и положив их на колени. — Юноша, честно говоря, я не знаю, что нужно, чтобы ты понял. Ты тот человек, к которому Юный Мидория больше, чем ко мне или к кому-то другому, испытывает наибольшее восхищение, любовь, преданность и почтение. Кацуки смотрел на него, не говоря ни слова, в течение долгих мгновений молчания. Он не уверен, что же он может сказать в ответ. Он не уверен, что он чувствует по этому поводу. Кацуки сердито встал с дивана в комнате Всемогущего и выскочил из неё.

***

Он мастерски увернулся от удара Киришимы и покатился по полу от кулака своего друга, который полетел в него практически моментально. Прежде чем Киришима смог встать на ноги, Кацуки выбил его ноги из-под себя, используя свои, и оказался сверху своего друга, удерживая обе руки Киришимы над головой и прижимая предплечье к его шее. Киришима постучал своими удерживаемыми руками по полу так, как только мог, в знак капитуляции, и Кацуки отпустил его, не теряя ни секунды, немедленно встав на ноги и отойдя к дальнему краю мата, готовясь к следующему раунду. — Боже, чувак, — выдохнул Киришима, хватаясь рукой за шею и все еще лежа на полу. — Сегодня ты пылаешь. — Вставай, — просто, резко приказал Кацуки. — Дай мне минутку, — сказал Киришима, словно ему было трудно отдышаться. — Проигрыш тебе пять раз подряд не творит чудес с моим моральным духом. — Мне насрать, — сказал Кацуки, вытянув руки назад и повернувшись на пятках, чтобы посмотреть на своего друга издалека. — Вставай, или я нападу на тебя, пока ты на полу. — Это нечестно, — простонал Киришима, поворачиваясь на бок и поднимаясь на ноги. Кацуки немедленно бросился на него, но Киришиме пора было уклоняться. Закаляясь своей причудой, он заблокировал две последовательные атаки Кацуки руками, воспользовавшись шансом пнуть своего друга в живот и отправить его на несколько метров назад. Вместо того чтобы столкнуться с полом, Кацуки грациозно перекатился по нему и тут же встал на ноги, готовый снова броситься на Киришиму. Вместо того, чтобы ждать, пока Кацуки нападет, чтобы он мог заблокировать, как он делал до сих пор, Киришима бросился на своего друга, приняв более конфронтационную позицию. Однако Кацуки легко схватил запястье Киришимы, которое было нацелено на удар, а затем он схватил предплечье свободной рукой, используя захват, чтобы перевернуть того через плечо на пол, где Киришима резко столкнулся с ним спиной. Однако Киришима не позволил себя победить и схватил лодыжку Кацуки, потянув ее и заставив взрывного потерять равновесие и рухнуть на бок. Он воспользовался отвлечением, чтобы забраться на Кацуки и удержать его руки, примерно так же, как другой сделал с ним всего несколько мгновений назад. — Пять к одному, — торжествующе улыбнулся Киришима, держа руки Кацуки за спиной. — Кажется, я догоняю… Прежде чем он успел закончить предложение, Кацуки выпустил пару взрывов из своих рук, чтобы оттолкнуть Киришиму от себя. Это сработало — Киришима вскрикнул и отпустил от неожиданности, освободив руки Кацуки — но громкий, разрушительный шум вызвал ужасную обратную связь в слуховом аппарате Кацуки, и он вздрогнул, громко зашипел и поднес руку к уху. Он видел краем глаза, как Киришима приближается к нему с дружелюбным жестом и обеспокоенным лицом, когда Кацуки съежился от дискомфорта. Но не посмотрел на него, когда тот выключил устройство и вынул из уха, ругаясь себе под нос и продолжая шипеть. — Эй, чувак. Ты в порядке? — спросил его Киришима, дружески положив руку на плечо. Кацуки пожал плечами, чувствуя себя пристыженным и смущенным. — Ладно, — дико проворчал он, засовывая слуховой аппарат в карман и отходя от ковра. Киришима воспринял это как знак окончания спарринга и последовал за ним, схватив две бутылки прохладной воды и бросив одну Кацуки, который легко и равнодушно ее схватил. — Эта штука все еще травмирует тебя? — Киришима кивнул на карман Кацуки, где он хранил слуховой аппарат, прежде чем открыть бутылку и сделать большой глоток воды. Кацуки фыркнул. — Нет. Это просто тупая обратная связь, — проворчал Кацуки, прежде чем проглотить свою собственную воду. Киришима нахмурился. — Серьезно? — Хм. — Тебе стоит поговорить об этом с кем-нибудь, бро. У тебя громкая причуда; слуховой аппарат не может постоянно давать тебе такую ​​обратную связь. Особенно во время боя или что-то в этом роде. — Можно подумать, что с современными технологиями какой-нибудь ублюдок, которому нечего делать, уже разобрался бы с этим дерьмом, — прокомментировал Кацуки, садясь на стул рядом с матом, чтобы дать себе передышку. Он вышел с тренировки со Всемогущим прямо на тренировку с Киришимой, и не будет преувеличением сказать, что он до жути устал. — Может, попробуешь поговорить с той девчонкой, которая делает гаджеты? — предложил Киришима, пожимая плечами и приближаясь к другу. — Похоже, она хороша в таких вещах, судя по тому, что я слышал. Кажется, ее зовут Хацуме Мэй? Знаешь, та, что со спортивного фестиваля, девчонка, которая объединилась с Мидо… Киришима остановился, прежде чем успел произнести имя, но ущерб был нанесен. Кацуки напрягся, сжимая бутылку с водой в руке, пока он смотрел на пол перед собой. — Извини, — только и хватило смелости сказать Киришиме, голос был тихим и виноватым. Кацуки фыркнул и перевел взгляд, сделав последний глоток воды, затем закрыл бутылку и поставил ее на пол. Киришима уставился на него, явно испытывая неловкость, но Кацуки сделал вид, что не заметил. Тишина затянулась, когда Кацуки поднял свои ботинки и начал их надевать. — Так, э-э... — попытался Киришима, когда Кацуки возобновил завязывание шнурков и встал со стула, отчаянно пытаясь сменить тему или хотя бы завязать разговор. — На сегодня все? Кацуки бросил на друга один простой, многозначительный взгляд, прежде чем поднять сумку и закинуть ее через плечо. Он направился к выходу из спортзала. — А на что это похоже, ублюдок? — прорычал он. Киришима вздохнул, схватил свои ботинки и помчался за Кацуки, так как он прекрасно знал, что его друг не замедлится и не станет ждать, пока он наденет носки. — Я собирался поговорить с тобой об этом, на самом деле, — сказал Киришима, догоняя Кацуки, держа свои ботинки в одной руке и сумку в другой. Кацуки не повернул голову, а вместо этого бросил на Киришиму косой взгляд. — О чем? — резко спросил он, его тон уже показывал, что он не совсем терпелив сейчас. Что только усилило вину Киришимы за упоминание Мидорию. Кацуки же чувствовал себя хорошо до этого. Но он слишком долго откладывал этот разговор. Им нужно было поговорить о том, что произошло. О том, что происходит. — Знаешь. Весь... — Киришима колебался, не зная, как отреагирует его друг — вероятно, кисло.  — Вся…ситуация с Мидорией… Губы Кацуки сжались в тонкую линию, и его лицо тут же замкнулось в еще более злобном выражении. — Ты навещал его? — Нет. Киришима прикусил нижнюю губу. — Почему нет? Кацуки закатил глаза. — С какой стати мне это делать? Киришима вздохнул. Он ненавидел, когда Кацуки был намеренно таким. — Да ладно, чувак, — только и сказал он в ответ. Кацуки вздохнул с глубоким раздражением. — У меня нет причин идти к этому ботану. Он не проснулся; что, черт возьми, я должен там делать? Пялиться на его тупое спящее лицо и раскладывать пасьянс? Киришима снова вздохнул. — Я не знаю. Исцеляющая Девочка говорит, что было бы хорошо, если бы мы с ним поговорили, может, подбодрим его или что-то в этом роде. — Ну, с ним разговаривает много идиотов, так что мне не о чем беспокоиться. Киришима посмотрел на своего друга. — Просто... Знаешь, после всего, через что вы прошли… — Прекрати нести чушь, Дерьмоволосый, — прервал его Кацуки, раздраженный, предупреждающим тоном, не оставляющим места для обсуждения. Но Киришима не испугался. — Я серьезно, Бакуго. Ты должен хотя бы навестить его. — Какого хрена тебя это волнует? — Кацуки резко повернул голову в сторону своего друга, сердито. — Какая, черт возьми, разница? Киришима уставился на него выразительными глазами и почти виноватым выражением лица. — Я думаю, это будет полезно для тебя, — ограничился он тем, что сказал. Кацуки резко фыркнул. — Мне будет полезно, если ты хоть раз закроешь свой чертов рот, — прорычал он. — Ты хандришь, мужик. — Я не хандрил, нахуй… — И хотя ты и лучше справляешься с гневом, ты все равно напряжен. И мы знаем, почему. — Пора бы тебе заткнуться, Киришима. — Никто не может даже произнести его имя рядом с тобой, ты становишься вот таким. Это нехорошо для тебя, мужик. — Последнее предупреждение. — Я ошибался. Кацуки остановился и уставился на своего друга. Они были в здании общежития, но общая комната была мирно пуста, и вокруг не было никого, кто мог бы подслушать их разговор. Киришима некоторое время выдерживал его взгляд, прежде чем покачать головой и склонить ее с разочарованием. — Слушай. Я действительно не знаю, как говорить об этом с тобой. Я даже не знаю, понимаешь ли ты, о чем я говорю. — Я, блять, определенно не понимаю, — указал Кацуки, скрестив руки на груди. — Видишь? — Киришима жестикулировал руками. — Я просто... я не знаю, как тебе это сказать, мужик. — Сказать мне что? — настаивал Кацуки, сбитый с толку. — Что я был неправ. О том, что я говорил тебе месяц назад. Что ты только — что ты испытывал симпатию к Мидорие только из-за эмпатической связи. Это неправда. Кацуки посмотрел на него с яростью тысячи солнц. Киришима не позволил себе трусить под его сердитым взглядом. — Просто…после всего, мужик, после этих двух месяцев с ним и без него, ты действительно… —  он заколебался, снова покачав головой. — Я имею в виду. Это не по-мужски — продолжать притворяться, понимаешь? — Притворяться как? — прорычал Кацуки, предвкушение заставило его сжать руки в кулаки. Киришима вздохнул. — То, что тебе наплевать на него, когда это, очевидно, съедает тебя. Зубы Кацуки обнажились в холодном воздухе комнаты, когда он зарычал на Киришиму. — Извини, если я перешел черту, чувак, — мальчик поднял одну руку перед собой в знак мира. — Я знаю, что мы обычно не говорим об этом, но я думаю, что пришло время. Потому что ты мой лучший друг, и я беспокоюсь о тебе, я действительно беспокоюсь. — Тебе не нужно беспокоиться обо мне, — выплюнул Кацуки. — Это не я лежу полумертвым на больничной койке. Киришима вздохнул, снова склонив голову. — Чувак, я… — Разговор окончен. Я иду в свою комнату, — объявил Кацуки, разворачиваясь и уходя. — Бакуго. Кацуки не остановился. — Бакуго, — снова позвал Киришима, не следуя за ним, а стоя посреди общей комнаты. — Я больше не буду с тобой спарринговаться. Кацуки остановился на месте, повернувшись к Киришиме с того места, где он стоял внизу лестницы. — Это, похоже, самый нездоровый способ, которым ты мог бы справиться с этим, чувак. Ты не можешь просто выбить из себя эмоции, как ты всегда и делаешь. И я знаю, что обычно я потакаю тебе, потому что я единственный, кто может это выдержать, во всех смыслах этого слова, но... Пока ты не разберешься с этой обратной связью, и пока ты на самом деле не разберешься со всем, что происходит, я... — он снова покачал головой, выглядя нерешительным, но решительным. — Извини, чувак, но я не позволю тебе использовать меня для снятия стресса. Ты должен столкнуться с этим лицом к лицу, чувак. Ты должен…ты должен что-то сделать. Ты должен справиться здоровым способом, понимаешь? И я здесь для тебя, и ты получаешь всю мою поддержку, но я больше не позволю тебе использовать меня как боксерскую грушу, даже если ты на самом деле не причиняешь мне вреда. Это нехорошо для тебя. И иррациональное чувство ярости пробежало по венам Кацуки, когда он уставился на Киришиму в обжигающей тишине, его руки грозили вот-вот лопнуть. — Как хочешь, придурок, — сказал он сквозь стиснутые зубы. Он вернулся в свою комнату, не оглядываясь, чтобы увидеть вину, запечатленную в глазах Киришимы. Список вещей, которые меня злят Киришима Он швырнул список об стену и снова принял душ.

***

— Ешь. Кацуки уставился на Четырехглазого. — Ты что, нахер, теперь, моя чертова нянька? — Это одна из моих обязанностей как представителя класса — следить за тем, чтобы все мои коллеги чувствовали себя хорошо и заботились о себе. Плюс, раз ты ведешь себя так по-детски, нянька не помешала бы. Кацуки оттолкнул миску с собой, так же грубо, как и намеревался, и уставился на Ииду. Он усмехнулся. — Не знал, что ты умеешь использовать сарказм. Иида нахмурился. — Я не использовал сарказм. Кацуки поднял бровь и зарычал. — Тогда что, блять, ты имел в виду, ты, четырехглазый кусок дерьма-ботаника? — прорычал он, наклоняясь вперед на стол. Ииду, казалось, его вспыльчивость не затронула. — Похоже, тебе еще предстоит пройти долгий путь, прежде чем ты избавишься от гнева, — прокомментировал он, но в его голосе не было и намека на поддразнивание — только прямая честность и намек на беспокойство. — Слушай сюда, ты, ублюдок… — Бакуго-кун. Я здесь не для того, чтобы затевать драку, — Иида поднял на него руку. — Тогда что за фигня со всеми этими нахальными комментариями, а? — усмехнулся Бакуго. Иида проявил порядочность и  смутился от обвинения, слегка наклонив голову и поправив очки на переносице. — Прости, если я показался грубым. Иногда я бываю слишком резким, как Урарака-сан настаивает на том, чтобы я это сказал. Но что я имею в виду, — он осторожно схватил миску с собой и медленно подвинул ее обратно к Кацуки на столе. — Это предложение мира. Кацуки посмотрел на миску, затем на Ииду. Как будто он когда-нибудь сможет обрести покой. — От Тодороки-куна и меня, — добавил Иида, кивнув на миску. Кацуки тут же зарычал. — Ни за что я не буду есть то, что мне предлагает эта половинчатая скотина. Иида вздохнул. — Зачем ты здесь, староста? — спросил Кацуки, откидываясь на спинку стула и кладя ноги на стол намеренно неуважительным образом, прежде чем Иида успел что-то еще сказать о собе. Иида положил руки на стол перед собой, оглядываясь, словно проверяя, не подслушивают ли их. Кафетерий был почти пуст, так как было не время обеда или ужина, и рядом с ними никто не сидел (Кацуки выбрал этот стол не просто так). — Мидории понадобится вся возможная поддержка, когда он проснется, — решился сказать Иида. И да, как только Кацуки заметил занудное лицо одного из ближайших друзей Деку, сидящего перед ним, пока он занимался своими делами, он точно знал, о чем будет идти речь. Это не значит, что это имя не ощущалось как удар под дых. Не то чтобы он в этом признается. — Ему на пользу, — вот что Кацуки предложил в ответ, намеренно мелочно. — Это касается и тебя, — добавил Иида, не теряя ни секунды. Кацуки фыркнул, одарив парня невеселой ухмылкой. Если ему не хотелось говорить о Деку со своими ближайшими друзьями, какого хрена он стал бы говорить об этом с парнем, с которым он едва ли обменял два слова за всю свою жизнь? — Да, конечно, блять. Потому что Деку и я всегда были так близки, не так ли? — прокомментировал он, и его тон был пропитан ядом. Иида, похоже, не был тронут. — Нет. Но вы сблизились за последний месяц. Кацуки молча посмотрел на него. — Ты ни хрена не знаешь. — Действительно, я не знаю, — признался Иида, серьезность его лица не дрогнула. Он выглядел уставшим. Честно говоря, это было немного странно. Может, он терял сон из-за костлявой задницы Деку так же, как и Кацуки. Ну. Как бы то ни было. — Я буду честен с тобой, — продолжил Иида с той обычной строгостью, которая была постоянной в его характере. — Я был против того, чтобы прийти поговорить с тобой. Урарака-сан отнеслась к этому нейтрально, так как она слишком беспокоится о восстановлении Мидории-куна. Тодороки был тем, кто настоял. Руки Кацуки сжались в кулаки. Какого хрена. — Ну, это должен был быть этот гребаный ублюдок, не так ли… — Он не сказал мне, почему он думает, что твое присутствие будет полезно для Мидории-куна, особенно в том хрупком состоянии, в котором он окажется, когда проснется. Но он настойчив, и после всего, через что мы прошли... я доверяю его суждению. Кацуки усмехнулся. Последнее, что он хотел чувствовать по отношению к Тодороки, была благодарность — и самое меньшее, что мог сделать этот ублюдок, это держать рот закрытым и никому не рассказывать о той ночи, верно? Но он не мог отрицать, несмотря на унижение, которое пришло вместе с этим чувством, именно это он ощущал в тот момент. Ну, одно из. Самым ярким была ярость. — Почему же тогда он сам не пришел сюда? — усмехнулся он. Иида наклонил голову набок, словно осуждая Кацуки за то, что тот задал этот вопрос. — Мы оба знаем, какой была бы твоя реакция, если бы Тодороки-кун пришел к тебе с просьбой об одолжении. — Так ты, блять, об этом просишь? — Я не считаю это одолжением, — пожал плечами Иида. — Что касается тебя... я не так уверен. Кацуки усмехнулся. — Я хочу сказать, — продолжил Иида после нескольких секунд неловкого молчания. — Я не знаю, что случилось с тобой и Мидорией-куном за последний месяц, но я могу сказать, что в ваших отношениях что-то изменилось. К лучшему, я надеюсь. Кацуки снова усмехнулся. — И что я знаю, так это то, что, несмотря на твое поведение и твое отношение к нему, Мидория-кун всегда заботился о тебе. Челюсть Кацуки напряглась. Какого хрена люди настаивали на том, чтобы рассказать ему все о восхищении Деку им? Какого хрена они решили, что он, черт возьми, хочет знать, после всего произошедшего?  — И, несмотря на мое мнение по этому поводу или мнение Тодороки… я не могу представить, чтобы он был счастливее, чем если бы ты пошел к нему в гости, когда он проснется. Ладно. Красная тревога. Это уже слишком. Это уже перешло все границы. Кацуки внезапно ударил кулаком по столу, заставив миску с собой загреметь. Иида не вздрогнул, но выглядел удивленным. Кацуки наклонился вперед по столу, глядя и рыча на Ииду почти по-звериному. — Отвали, — прорычал он сквозь стиснутые зубы. — Бакуго-кун… — Я сказал отвали. Иида остался на месте, с тем же серьезным выражением лица. — Нет. Кацуки усмехнулся, приподняв бровь. — Что ты сказал? — Я сказал нет, Бакуго-кун. Я здесь от имени Мидории-куна. Тебе ничего не будет стоить отложить свое собственное эго в сторону на несколько минут и нанести ему визит, просто чтобы подбодрить его, ты ведь был единственным человеком, с которым он мог общаться в течение месяца. Ничего? Ему это ничего не будет стоить? Видеть костлявое лицо Деку и прекрасно понимать, что он так выглядит, потому что он бросил свою тупую задницу перед Кацуки, чтобы спасти его жизнь? Видеть бледно-зеленые волосы, видеть, как его руки и ноги потеряли многомесячную мышечную массу? Слышать, как его голос надламывается, когда он произносит его имя? Видеть, как его губы изгибаются в улыбке в тот самый момент, когда он его видит, потому что этот ублюдок не заботится о себе и не  понимает, что он мог бы умереть за Кацуки, из-за Кацуки, поскольку он бросил свою жизнь в мгновение ока ради него? Как, черт возьми, Кацуки мог смотреть Деку в глаза, зная, что он украл у него его причуду? Зная, что Один За Всех теперь течет по венам Кацуки, а не по его? Зная, что он взял все, что Деку мог ему дать, и даже больше, не только за последний месяц, но и за всю их жизнь? — Не говори о том, чего не знаешь, — решил он произнести, поднимаясь на ноги и готовясь встать. Ему нужно было уйти, прежде чем он ударит Ииду по лицу, прежде чем он сделает что-то глупое, что приведет к его реальному исключению. Одна из рук Ииды пересекла расстояние, разделяющее их на столе, и схватила его за запястье. — Бакуго-кун. Хотя бы съешь свою собу, — сказал он. Кацуки усмехнулся. — В качестве предложения мира. Он сердито посмотрел на Ииду, наполовину стоящего, наполовину сидящего. — Разве я похож на человека, который хочет мира? Разве я выгляжу так, будто могу обрести покой? — Нет. Но я не думаю, что то, чего ты хочешь, является приоритетом в такой ситуации. Кацуки выдернул руку из хватки Ииды, все еще рыча. — Твои ободряющие слова — отстой. — Это не ободряющие слова. Это правда. Я не совсем понимаю, почему, но Мидория-кун заботится о тебе, и ты ему нужен для выздоровления. Ты был с ним до того, как его забрал злодей. Прийти к тебе и попросить тебя быть рядом с ним — это тоже не лучший для меня вариант, поверь мне, но я уверен, что это будет хорошо для него, даже если я с этим не согласен. Кацуки сердито посмотрел на него. Иида встал со стула бесцеремонно. Он серьезно посмотрел на Кацуки. — Я не буду спорить с тобой по этому поводу. Я уже изложил свою точку зрения и достаточно настоял. Теперь выбор за тобой. Он развернулся, чтобы уйти, прежде чем остановиться и снова повернуться к Кацуки. — Ешь собу. Ты выглядишь так, будто она тебе нужна. — Какого хрена ты вообще сейчас говоришь со мной об этом дерьме? — выпалил Кацуки из-за стола. Мальчик уставился на него с нейтральным выражением лица. — Потому что завтра утром они снимут седацию с Мидории-куна. Он, вероятно, придет в сознание к концу дня. Кацуки молча уставился на Ииду и отвернулся от того места, где стоял, только когда тот вышел из пустого кафе. Он сидел там один в тишине, размышляя обо всем, что сказал ему Иида, и обо всех возможных последствиях его слов и просьб. Он схватил миску с собой.

***

— Каччан…К-К-Каччан... — Тсс. Полегче, мальчик. — Где он? Он в безопасности? С ним все в порядке? — Он здесь, Мидория. — Я уже говорил тебе сто раз, паршивый Деку. Я здесь. Перестань из-за этого париться. — Каччан? — Да. Это я. — А ты в порядке? — Да. Это ты в дерьме, так что заткнись и спи. — Н-не могу. Больно. — Да, я знаю. Но тебе нужно поспать, если ты планируешь в ближайшее время поднять свою задницу с этой кровати. — Я горю, Каччан. Я... я с-с-горю, пожалуйста, не обжигай меня снова, мне больно, не... не обжигай меня...  — Я не обжигаю тебя, Деку. — П-пожалуйста... Агх, я... Пожалуйста, Каччан, мне больно...  — Мне нужно дать ему успокоительное. Он в бреду. Это мешает его выздоровлению. — Вы уверены? — У нас не так много вариантов. Лучше всего дать его телу время отдохнуть и восстановиться. Если торопить события с моей причудой, это ничего ему не даст — у него почти ничего не осталось, а стресс усугубляет. Ему нужно сохранить всю энергию. — А сколько времени пройдет, пока он не выздоровеет? — Нельзя точно сказать. Но если он будет ерзать и будет таким взволнованным, это принесет больше вреда, чем пользы, и, безусловно, продлит. — К-Каччан? Где он? Он в порядке? Я его спас? Он ранен? — Заткнись, Деку. Я здесь. Я не уйду. Прекрати это дерьмо. — Каччан? — Боже, блять. — Так будет лучше, Бакуго. Я позову его мать и Всемогущего, чтобы они могли поговорить с ним, прежде чем я введу ему успокоительное, а затем нам придется оставить его на некоторое время. Губы Кацуки сжались в тонкую недовольную линию. — Как скажете. — Продолжай класть на него эти влажные салфетки, чтобы снизить температуру. Антибиотики подействуют нескоро. Я сейчас вернусь. И с этими словами Исцеляющая Девочка ушла. — Каччан, пожалуйста…н-не уходи…не уходи. Кацуки вздохнул, вытащил влажную салфетку из маленькой миски на тумбочке и положил ее на горящий лоб Деку. — Я не уйду, идиот. — Я н-не хочу умирать один. — Тц. Ты, блять, не умираешь. Перестань так драматизировать. — Больно. Кацуки посмотрел на него сверху вниз, наконец, встретившись глазами с мальчиком впервые с момента его прибытия. Глаза Деку были стеклянными и несфокусированными, полностью дезориентированными в его лихорадочном и болезненном состоянии. Казалось, он смотрел прямо сквозь Кацуки, не в силах узнать его, что, честно говоря, пугало до чертиков, потому что глаза Деку всегда были сосредоточенными и острыми, даже когда он отвлекался и нес какую-то чушь, как идиот. Но такого рода замешательство можно было ожидать только после того, как Деку чуть не умер, и несколько его органов отказали. Исцеляющей Девочке пришлось прибегнуть ко всей своей силе, чтобы не дать Деку откинуть коньки, и хотя ей удалось стабилизировать ситуацию, его тело все еще было слабым и нуждалось в интенсивной терапии — в конце концов, его душа была возвращена всего лишь день назад. — Я знаю, — решил сказать Кацуки, пытаясь скрыть злобную вину, которую он чувствовал в своем голосе. Потому что он знал. Он знал, какую боль испытывает Деку. Он никогда ее не испытывал, но мог себе представить. И он знал, что Деку не вел бы себя так бредово, если бы его тело не справлялось со столькими нагрузками одновременно. — Мне жаль, — Изуку зажмурился от дискомфорта. Кацуки усмехнулся. — Почему? — Я знаю, что я тебе не нравлюсь, но я... я действительно не хочу умирать в одиночестве, я...Можно...М-можешь, пожалуйста, сказать ей, моей маме, что мне жаль. — Деку, заткнись нахуй. Ты несешь чушь. — Мне жаль, мне так жаль. — Это не твоя вина, придурок. Тебе просто нужно заткнуться и лежать спокойно, иначе Исцеляющая Девочка вырубит тебя. — Я...я не хочу снова б-быть один… — Ты не один. Я здесь с тобой, ты что, туповатый? Ты, блять, не видишь, что я стою здесь? — Мне жаль, — Деку потянулся, чтобы схватить руку Кацуки со всей своей силой (которой было не так уж много) и крепко сжал ее, его глаза остекленели, расфокусировались и расширились, безумные от лихорадки. — Мама, прости. Мама, прости. Пожалуйста, прости меня, мам. — Я не твоя грёбаная мама. — Всемогущий. В-Всемогущий…Всемогущий, Всемогущий, Всемогущий, мне жаль, Всемогущий… — Деку, прекрати, — он выдернул руку из слабой хватки мальчика, заменив страх, который он чувствовал, на гнев (хотя голос его терапевта продолжал кричать в его голове, что это не лучший выбор). — Ты меня пугаешь до чертиков. — Пожалуйста, простите меня, Всемогущий. Прости меня, Всемогущий. — Я не Всемогущий, Деку. Я Кацуки. — А? — Кацуки. Не Всемогущий. — К-К-Кат...? — Кацуки, — повторил он с нетерпением. Увидев пустой, стеклянный взгляд, не содержавший никакого узнавания в лихорадочных глазах Деку, Кацуки вздохнул. К черту это. Деку был слишком не в себе; он, вероятно, даже не вспомнит этот разговор. Это стоит того. — Это Каччан. Не Всемогущий. — К-Каччан? — Да, ты мелкий засранец. Я здесь, твоя мама не злится, Всемогущий не злится. Никто, черт возьми, не злится, так что просто расслабься и иди спать, ладно? Ты меня бесишь. — Каччан? Ты п-правда здесь? — А ты как думаешь, придурок? Клянусь богом, просто закрой свои глаза и отдохни. — Ты в порядке? — Да, Деку, в тысячный раз, блять, я в порядке. — Зачем ты это носишь? Мы в космосе? — Нет, идиотина. Я ношу это, потому что твоя иммунная система ебанутая, и ты уже теряешь то немногое, что у тебя осталось из-за дерьмовой инфекции, которую ты подхватил. — Я...я болен? — Похоже. — Что происходит? — На нас напали, но теперь ты в порядке. Тебе просто нужно немного поспать, прежде чем Исцеляющая Девочка введет тебя в ебучую кому. — Ч-что? Напали? — Да. — И т-ты в порядке? — нахмурился он с настоящим беспокойством. — Блять, ты, тупорылый идиот, перестань задавать один и тот же вопрос миллион раз подряд! Если ты сейчас же не пойдешь спать, я сам тебя вырублю! Глаза Деку наполнились слезами, а лицо скривилось от грусти и замешательства. — К-К-Качан...п-прости меня...Я не хотел…я не хотел тебя з-злить. Кацуки вздохнул, опуская голову. У Деку по щекам текли слезы. Вина расцвела в его сердце с яростью звезды, и Кацуки возненавидел себя в этот момент. Каким же он был слабаком, что чувствовал себя плохо из-за того, что заставил Деку плакать. Каким же он был монстром, что заставил Деку плакать. Он действительно стал мягким. — Блять, дерьмо. Перестань плакать, — сказал он Деку, тяжело вздохнув и поправляя влажную тряпку на лбу мальчика так нежно, как только мог — что было не совсем нежно, но Изуку слишком не в себе, чтобы заметить. — Слушай. Я не хотел на тебя кричать. Мои манеры у постели больного отстой, и ты просто реально пугаешь меня до чертиков сейчас, так что тебе нужно пойти нахрен спать, прежде чем ты сделаешь себя хуже, ладно? Ты можешь заткнуться и закрыть глаза? — Обещаешь? — Что? — Ты не уйдешь? Обещаешь? — Да, я, блять, обещаю, Деку. — Ладно. Он закрыл глаза, только чтобы снова открыть их через пять секунд, выглядя еще более измученным, чем раньше. — В-всемогущий? — Его здесь нет. Он скоро придет. Иди спать. — Я только что с-спал. — Ты закрыл глаза на пять гребаных секунд, это не сон. — Что...? — Ну нахуй. — В-всемогущий. — Его еще нет, Деку. Иди спать. — Прости, Всемогущий. Я...я пытался... — Деку, клянусь, блять... — он остановился, замолчав со вздохом. — Всемогущий, простите.  — Я уже сказал тебе, что я не Всемогущий, дерьмовый ботан. Я Кацуки. — А? — Каччан, придурок. — Каччан? — Да. Теперь ты заткнешься? — Каччан, — Деку рванулся вперед с настойчивостью в своих широко раскрытых глазах и схватил переднюю часть рубашки Кацуки со всей оставшейся у него силой — которая была не так уж и велика, учитывая тот факт, что он едва мог даже сдвинуться с кровати. Ткань упала с его лба на колени, и он уставился на Кацуки безумным взглядом, затуманенным размытостью лихорадки, выглядя и звуча слишком безумно для Кацуки. — Каччан, ты должен принять. Ты…Ты д-должен принять. — Что принять, придурок? — Принять. Пожалуйста, ты должен. Т-ты должен… — Деку… — Прими, Каччан. П-прежде… прежде чем я… — Прекрати! — он толкнул Деку обратно на кровать, ослабляя слабую хватку мальчика на своей рубашке и засовывая его руки под одеяло. Он оттолкнул прядь волос, которую Деку пытался засунуть ему в рот, и сердито зарычал на него. Он был так зол. Никто не мог заставить его чувствовать себя таким злым, как Деку. Видимо, никто не мог заставить его так испугаться. Какой жалкий поворот событий. — Я умираю, — жалобно всхлипнул Изуку, извиваясь под одеялом и зажмуривая глаза. Он выглядел так, будто по его коже ползали черви, как будто он пытался от них избавиться. Он продолжал извиваться и двигаться на кровати, тщетно пытаясь освободить руки от одеяла, в которое их укрыл Кацуки. Его температура стремительно росла. — Мне жаль, мама. Я н-не смог этого сделать. Мне жаль. Я умираю. Я у-умираю. Всемогущий. Я – я умираю. Пожалуйста, скажи им… С-скажи Каччану, Т-Тодороки, пожалуйста, почему они с-сжигают меня, я – я… — Деку, прекрати это дерьмо, — схватил его Кацуки за плечи. — Ты не умираешь. Ты слышишь меня? — Каччан, — всхлипнул Изуку. — К-Каччан. Каччан. — Ты не умираешь. Ты думаешь, я когда-нибудь позволю тебе умереть? Прежде, чем я смогу надрать твою задницу и стать номером один? Ты правда думаешь, что я позволю этому случиться? — К-Каччан. — Разве ты не говорил, что станешь лучше и победишь меня? Ты, нахрен, отступаешь? Изуку уставился на него сбитым с толку взглядом. — Т-ты…Ты должен это принять. Пожалуйста, — сказал он после нескольких секунд молчания. Его голос был тихим и хриплым, невнятным из-за лихорадки и месячной комы. Кацуки опустил голову в ярости и поражении, глубоко вздохнул, прежде чем взглянуть на Изуку. — Я уже принял силу. Хорошо? — выплюнул он, разъяренный. — Все в порядке. Я принял. Хватит, блять, беспокоиться об этом. — Т-ты принял? — спросил Изуку с широко открытыми, влажными, растерянными глазами. — Да, я, блять, принял ее. Этого ты хотел? Я принял ее. Теперь она со мной. Она в безопасности. Изуку моргнул, устремив на него стеклянный взгляд. Когда слова Кацуки дошли до него, он вздохнул с облегчением, тень улыбки расцвела на его потрескавшихся губах. Плечи, которые напряженно держал Кацуки, расслабились, и Изуку позволил себе снова опуститься на кровать. — С-спасибо, Каччан. А затем Изуку потерял сознание, его голова безвольно свесилась набок. Кацуки вздохнул и отпустил плечи мальчика, на мгновение сделав глубокий вдох, прежде чем снова положить влажную ткань на лоб Деку.

***

— Тебе нужно, чтобы я привел Киришиму? Он не ответил, опустив голову между колен, и тошнота заставила его желудок скрутиться и перевернуться. — Бакуго. Если ты не ответишь, я приму это как «да». Он вдохнул, выдохнул. Старался изо всех сил сглотнуть, несмотря на тошноту. Он не мог вырвать, иначе причуда Деку покинула бы его организм.  Ему нужно было позаботиться о ней, ему нужно было позаботиться о… — Да, это я. Я в мужском туалете с Бакуго. Ты ему нужен. Физически, да. Я не уверен, что он меня слышит. Хорошо. Тодороки присел рядом с ним. — Скоро будет Киришима. Я подожду, пока он не придет. — Отвали. — Значит, ты меня слышишь. Это приятно знать. — Отвали, Двумордый. — Как бы мне ни хотелось, я не могу оставить тебя одного прямо сейчас. Приказ Всемогущего.  — Ну, тогда какого хрена Всемогущего здесь нет, а? — Кацуки поднял голову и бросил на Тодороки пронзительный взгляд, чувствуя себя — и, вероятно, выглядя — ужасно. — Он, вероятно, переживает то же самое, что и ты. Я не знаю, что произошло в той комнате после того, как я ушел, но предполагаю, что это было не очень приятно. Кацуки почувствовал, как гнев разливается по его венам, как магма. К черту последний сеанс управления гневом и дерьмо «думай, прежде чем говорить». К херам контроль гнева. — Да, придурок, я бы не сказал, что гребаную смерть Деку можно считать приятной. И это говорит тот, кто всю жизнь его ненавидел. Тодороки в шоке уставился на него. Это был редкий взгляд, который можно было увидеть на этом всегда нейтральном лице. — Он умер? — спросил Тодороки, и Кацуки возненавидел этот тон в голосе парня. — Да, ты, Половинчатый, он, блять, умер, и Исцеляющей Девочке пришлось его реанимировать, и, черт возьми, мне нужно поговорить со Всемогущим… — Бакуго, — Тодороки остановил его, держа за предплечья Кацуки. Он звучал серьезно, но обеспокоенно, спокойно, но встревоженно. Кацуки это не понравилось. Он был слишком холоден. — Тебе сейчас нельзя разговаривать со Всемогущим. — Отвали от меня. — Он прямо сказал мне не… — Отвали от меня! Он не хотел взрываться, но это все равно произошло. Тодороки отбросило назад и он болезненно ударился о стену ванной, в то время как ухо Кацуки взорвалось во вселенной острой боли и громкой обратной связи. Он выдернул слуховой аппарат из уха и вздрогнул, схватившись за голову руками и зашипев. Он стоял на коленях на полу, боль ослепляла его зрение и притупляла чувства. Он не мог понять, разговаривал ли с ним кто-то или даже прикасался к нему — все, что он мог заметить, был постоянный, пронзительный, звенящий звук в ушах, который был в точности как звук, который издавал кардиомонитор Деку, когда его сердце останавливалось. Он открыл глаза и увидел обеспокоенное лицо Киришимы, то появляющееся, то исчезающее перед ним. Когда он успел? Его рот открывался и закрывался, формируя слова, но Кацуки не мог их услышать, не мог понять, что говорит его друг. Он продолжал хвататься за голову, злой, сбитый с толку и несчастный одновременно, потому что это был, вероятно, худший день в его жизни, и он даже не мог понять почему. Он не мог понять почему. Деку был жив, и с ним (вероятно) все будет в порядке. Почему он все еще чувствовал себя таким несчастным? Почему он, черт возьми, не мог снова начать презирать его? Киришима помог ему встать на ноги, и он тут же потерял равновесие, в результате чего Тодороки помог рыжеволосому парню поднять того на ноги. Киришима открыл раковину и плеснул горсть холодной воды на лицо Кацуки, в то же время Тодороки положил прохладную руку — свою правую — ему на затылок. Кацуки потребовалось несколько минут, чтобы выйти из своего дезориентированного состояния, но ухо все еще звенело, и как только его состояние более-менее уравновесилось, Киришима помог ему вернуться в свою комнату с помощью Тодороки.

***

— Так ты, блять, можешь это сделать или как? Девушка посмотрела на него с отвлеченным лицом, как будто она слушала его только вполуха. Кацуки не мог винить ее за это, даже если бы он предпочел завладеть всем ее вниманием — судя по состоянию ее рабочего стола, у нее было много дел под рукой. — О, это? Да, конечно, конечно, я могу это сделать. Это же детская игра, правда, это будет готово к, э-э, следующей неделе? Нет, зачеркни это, мне нужно придумать, как сделать подходящий для причуды датчик, но это не должно занять много времени, так что я бы сказала, на следующей неделе? Кацуки прищурился на нее. — Ты только что сказала зачеркнуть на следующей неделе. — О! Ладно. Ладно, дай подумать, — Хацуме отложила оборудование, которое держала в руках, разговаривая с Кацуки, и повернулась к нему лицом, уделив ему все свое внимание. Она изучала его несколько мгновений, прежде чем сказать:  — Эту детку не должно быть слишком сложно сделать с помощью имеющихся у нас сегодня технологий, но мне нужно быть осторожнее, чтобы не ухудшить обратную связь. Две недели? — Ладно, — ворчливо кивнул ей Кацуки, разворачиваясь и собираясь уйти. — Но постарайся прийти сюда на следующей неделе, к тому времени все может быть готово! — крикнула она ему в спину. Он не ответил, выходя из мастерской.

***

— Каччан…  Он уставился на силуэт, протянув к нему руку, а за ним стояли восемь теней. Зрелище было зловещим, но голос был знакомым, и он звал его, и Кацуки протянул руку, намереваясь схватить ее, хотя он не знал, что произойдет, если он это сделает… И как раз в тот момент, когда он собирался коснуться руки, он проснулся. Он тяжело дышал, его глаза были широко раскрыты, когда он вздрогнул, лоб покрылся потом, а дыхание застряло в горле. Он откинул голову на подушку, пытаясь восстановить дыхание, прежде чем взять телефон, чтобы проверить время. Три часа ночи О, чертовски здорово. Еще одна беспокойная ночь накануне школьного дня, в довершение всего. Он оттолкнул телефон, игнорируя уведомления о непрочитанных сообщениях, и повернулся на бок. Ему нужно было немного поспать. Ему нужно было отдохнуть перед его чертовыми занятиями. За исключением того, что он не мог перестать думать о том, что это был третий или четвертый раз, когда он видел один и тот же чертов сон, и что он всегда заканчивался одинаково. После того, как он провел почти полчаса, ворочаясь, Кацуки решил, что бесполезно продолжать пытаться заснуть. Ему все равно придется вставать через полтора часа. Можно было бы использовать это время с пользой. Он оделся в свою спортивную одежду и вышел из комнаты, оставив телефон. Ему нужно быть на высоте. Ему нужно тренироваться и выкладываться по полной, если он все еще планировал стать профессиональным героем после всего, что произошло. Последним человеком, которого он ожидал найти в спортзале в три часа ночи понедельника, был Двумордый, но Кацуки понимал в глубине души, что его это не должно было удивлять. Он начал понимать, что даже если Тодороки был холодным (без каламбура), у него была слабость к Деку. Он, вероятно, терял из-за него сон так же, как и Кацуки. Хотя он никогда не признал бы, что Деку — причина его бессонницы. Он не должен был ею быть. С Деку все будет в порядке. Он жив. Вести себя так было глупо и бессмысленно, что, честно говоря, только усиливало и без того дремлющий гнев Кацуки. Он ненавидел бессмысленные вещи. Тодороки просто уставился на него с нейтральным, не удивленным выражением лица, когда Кацуки вошел в комнату, на долю секунды остановившись, прежде чем вернуться к своей молчаливой тренировке. Кацуки отошел от Тодороки так далеко, как только мог, и начал растягиваться, прежде чем смог перейти к самой тренировке, даже не глядя в сторону мальчика. Он не потрудился надеть слуховой аппарат, так как не ожидал встретить кого-либо на своей поздней — или, скорее, ранней — тренировке, так что если Тодороки действительно заговорит с ним по какой-то причине, шансы, что Кацуки на самом деле не сможет услышать его с такого расстояния, были очень высоки. Он закончил растягиваться и встал на пол, чтобы сделать несколько отжиманий, затем серию жимов лежа с весами, которые ЮА предоставила в спортзале, затем серию упражнений на пресс. Ему нравились физические нагрузки. Они помогали ему снять стресс. Это классный выход для его гнева — если он устал, у него не было энергии для вспышек. Еще помогало ему поддерживать форму. Вот почему ему так нравилось спарринговать с Киришимой — два зайца одним выстрелом, а бонусом помогало Киришиме улучшить его боевые навыки. Теперь ему, судя по всему, придется тренироваться одному. И это поражение Киришимы, а не его. Психотерапевт Кацуки сказала, что ему нужно найти другие способы выплеснуть свой гнев, так что если драка не сработает, то тренировка поможет. Киришима ему не нужен вообще. Вообще. Это он нужен Киришиме, а не наоборот. (Он изо всех сил старался игнорировать тот факт, что боль в его сердце только усилилась с тех пор, как он не-настоящей-дракой подрался со своим лучшим другом). Придурок. Кацуки все равно злился на него, хотя тот хочет лишь добра. Да. Киришима хочет добра. Его намерения были важнее всего, верно? По крайней мере, они значили больше, чем тот факт, что он, блять, отвернулся от Кацуки в момент кризиса. Но он должен признать, что все намного тише без Киришимы. Не только потому, что было три часа ночи, но и потому, что у него не было спарринг-партнера, а это означало, что ему приходилось практиковать свои движения, удары ногами и руками в одиночку, против воздуха. А воздух, как правило, не дразнил его, не делал комментариев и не кричал на него во время боев. Воздух, как правило, не говорил о дерьмовом Деку, когда это была последняя тема, о которой он хотел говорить. Воздух, как правило, не заботился о нем, не беспокоился о нем и не приглашал его на обед или ужин, чтобы не дать ему изолироваться. Воздух, как правило, не писал ему самые нелепые, мерзкие сообщения поздно ночью только потому, что скучал по нему. И с другой стороны... Разреженный воздух также не называл его «Каччан», и говорил Здорово с раздражающей частотой, и не смотрел на него большими, выразительными зелеными глазами, полными восхищения и...и... Ты тот человек, к которому Юный Мидория испытывает наибольшее восхищение, любовь, преданность и почтение. Да. Это слово. Слово на букву «л». Блять. Он скучал по Киришиме. Он скучал по Деку. Но он не хотел признавать ни одну из этих вещей. Он не хотел иметь дело с последствиями. Больше всего он не хотел умолять. Поскольку он был неправ, он знал, что он неправ. Он был неправ уже много лет, но что было хуже, чем быть неправым, так это признать это. Даже после всего, что произошло, после всего, что он пережил, он все еще не мог заставить себя пойти в спальню Киришимы и извиниться за то, что выместил на нем свой гнев. В нем была эта детская часть, от которой он не мог избавиться, и которая не позволяла ему сдаться и позволить Киришиме победить хоть раз. (Он сумел извиниться перед Деку после более чем десятилетия насилия, но единственная причина, по которой это произошло, заключалась в том, что он почти потерял его навсегда). (Он не хотел терять и Киришиму). Интернализация такого рода чувств нехороша для тебя. Он почти слышал, как его терапевт говорила ему. Но черт с ней. Она даже не знала Деку. Она не знала Киришиму. Она ни черта не знала о них, поэтому у нее не было права голоса относительно того, что Кацуки мог или не мог усвоить. И что, нахуй, имел в виду Всемогущий? Деку его ни хрена не любил. Он думал, что Кацуки — дерьмо, это правда, но он его не любил. Не мог его любить. С какой стати он вообще должен был любить? Кацуки никогда не давал ему никаких причин для этого. И вопреки всему тому, что ты сделал... Я все еще люблю тебя, Каччан. И всегда любил. К херам. Деку не это имел в виду. Он что, ебанутый на голову или что-то в этом роде? Так скажи же мне, тебя мама в детстве роняла? Или ты родился с больной башкой? Потому что это единственные оправдания, которые я могу найти для тебя. После всего дерьма, что я для тебя сделал? Ты для меня олицетворение героя. Не из-за твоих изъянов, а вопреки им. К херам. К херам. Кацуки ненавидел Деку за то, что он заставил его испытать то дерьмо, которое он испытывал сейчас. Потому что раньше все было просто. Гнев и ярость, и все. Никаких спазмов в груди. Никаких бабочек в животе. Никакого чертового надвигающегося чувства гибели все это время. Никаких кошмаров. Никаких странных снов. Никакого страха, что Деку умрет посреди ночи. Потому что он боялся. Раньше ему было наплевать на Деку, потому что он знал, что что бы ни случилось, он всегда будет рядом, чтобы разозлить его. Он всегда будет рядом, чтобы бежать за ним, кричать «матте йо, Каччан!» и «Каччан, сугои!». И Кацуки воспринимал его как должное. Он верил, что Деку всегда будет рядом, чтобы вывести его из себя, и он ошибался, потому что Деку застрял на больничной койке после того, как провел месяц без своей души и месяц в коме. Он собирался проснуться, а Кацуки даже не знал, что ему сказать. «Йоу, придурок, спасибо, что принял удар на себя»? Это было неправильно. Не после всего, через что они прошли. Потому что месяц, который они провели вместе, изменил их. Он изменил то, как они видели друг друга, как они разговаривали друг с другом, что они чувствовали друг к другу. Кацуки больше не ненавидел Деку всем сердцем. Если уж на то пошло, теперь Деку даже ему немного нравился, что было чуждой гребаной концепцией, к которой он еще не привык. Это казалось неправильным, после всех этих лет недопонимания и ссор. Это казалось неправильным, даже после того, как он провел месяц, связанный с душой Деку. Все казалось неправильным. Деку был с ним, а теперь Деку вдали от него. Деку на больничной койке. Деку передал ему свою причуду, доверил ему свою причуду. Деку вел себя так, будто Кацуки достоин стать наследником Всемогущего вместо него. С ним больше не было возможности поговорить. Если Кацуки будет таким же суровым, как до инцидента, Деку будет больно (что сам Кацуки испытал на себе). Если Кацуки будет мягок с ним, он почувствует себя слабым — это была идея, от которой он все еще не мог отказаться. На самом деле, не было простого выхода из этого положения, и хотя Кацуки ненавидел, когда все было легко, он также ненавидел чувствовать себя таким потерянным и сбитым с толку, что и происходило последние недели. Он хотел бы сделать перерыв. Один перерыв от всего, просто чтобы он мог привести свои мысли в порядок и понять, что именно для него значит Деку. Друг детства? Соперник? Заклятый друг? Друг? Он понятия не имел. Он понятия не имел, что для него значит Деку, и поэтому не знал, как себя вести рядом с ним. И ни одна из его текущих проблем не бесила его больше, чем эта, особенно теперь, когда он знал, что Деку вот-вот проснется после целого месяца. Он даже не понял, что Тодороки подошел к нему на тренировочном коврике, ведь у него не нет слухового аппарата, пока мальчик не заблокировал один из ударов Кацуки в воздухе предплечьем. Если бы он не заблокировал его, Кацуки, вероятно, устроил бы ему сотрясение мозга, не сдерживаясь против воздуха. Он уставился на Тодороки, чья рука была поднята в оборонительном жесте около его головы. Медленно, не отрывая взгляда, Кацуки опустил ногу, после чего Тодороки опустил руку, которую использовал как щит. Тодороки остался на месте, глядя на Кацуки с загадочным выражением на лице. Оно выглядело почти призывным. Кацуки сделал несколько шагов назад и повернулся спиной к парню, продолжая спарринг с разреженным воздухом в нескольких футах от него. Тодороки снова подошел к нему и заблокировал другой его удар, на этот раз задержав кулак Кацуки в середине удара. Кацуки уставился на него. Тодороки уставился в ответ. Он освободился от хватки Тодороки и сделал пару шагов назад. Тодороки стоял на месте, молча. Холодный. Кацуки нацелился на удар ногой в живот Тодороки. Тот заблокировал удар. Кацуки восстановил равновесие и нацелил удар кулаком в его. Он уклонился. Кацуки нацелился еще на один удар кулаком в лицо Тодороки, ожидая, что мальчик снова уклонится. Как только он сделал это, Кацуки воспользовался смещением веса, чтобы присесть и смахнуть ноги Тодороки с мата. Тот потерял равновесие и упал на задницу. Кацуки торжествующе ухмыльнулся ему. Глаза Тодороки загорелись от вызова. Они начали молча, методично щадить, только звуки их дыхания и изредка обессиленные звуки усилий нарушали тишину. Ни один из них не считал очки вслух, как это было Кацуки с Киришимой, но они оба делали это в уме. Когда оба были слишком уставшими и вспотевшими, чтобы продолжать, счет был равным — семь побед у Кацуки и семь побед у Тодороки. Тодороки сидел на коврике, тяжело дыша и потея, пока Кацуки шел в угол и брал две бутылки воды. Тодороки охладил свою бутылку с помощью своей причуды, прежде чем открыть ее и сделать глоток. — Не можешь заснуть? — спросил он Кацуки, который пил из своей бутылки. Вода была не такой прохладной, как ему хотелось, но будь он проклят, если бы попросил у этого половинчатого ублюдка о каких-либо одолжениях. — Решил немного потренироваться пораньше, — ответил Кацуки, не подтверждая и не опровергая предположения. Это, вероятно, было самым вежливым из всех, что они когда-либо вели друг с другом за долгое время, и определенно впервые после инцидента с причудой души. — Хм, — кивнул Тодороки, поставив бутылку и задумчиво глядя прямо перед собой. Он помолчал некоторое время, прежде чем добавить:  — Я тоже не мог уснуть. Кацуки усмехнулся. Какого хрена этот придурок решил, что он что-то о нем знает? Он пытался быть вежливым с ублюдком всего разок, но он почти забыл, как сложно быть с Тодороки вежливым. Кацуки собирался дать ему резкий ответ, который в конечном итоге привел бы к спору, но прежде чем он успел это сделать, Тодороки добавил: — Как соба? Кацуки фыркнул, хмуро глядя на сидящего парня с того места, где он стоял. — Отстойно. — Так ты все же съел. Он вскипел. — Да, только потому, что у меня было предчувствие, что будет отстойно, и я хотел доказать свою правоту. Тодороки полувздохнул, полузадышал тяжело. — Я и не ожидал ничего меньшего от замороженной рыночной собы. Кацуки уставился на него, чувствуя, как его кровь закипает от негодования. — Ты даже сам ее не приготовил, блять? — Я не очень хорош в готовке, — прокомментировал Тодороки, будучи таким же нейтральным, как всегда. Кацуки, с другой стороны, чувствовал, что вот-вот взорвется, вена лопнула на виске. — Слушай сюда, ты, ебучий разноцветный пряный эскимо… — Ты подумал о том, что сказал Иида? Кацуки прищурился на него. — Что? Тодороки посмотрел на него со своего места, где он сидел, скрестив ноги, на полу. — Сегодня просыпается Мидория. Кацуки усмехнулся, изо всех сил стараясь сделать вид, что, услышав это имя, он не почувствовал себя так, будто его ударили под дых, даже спустя месяц. — Я, нахер, знаю. — И ты не навещал его целый месяц. По крайней мере, с того дня, как  Исцеляющая Девочка ввела ему успокоительные. — Ты следишь за тем, что я делаю, или что-то в этом роде, ты, гребаный сталкер? — Нет. Но я навещал его каждый день, и я ни разу тебя там не видел. По какой-то причине это заявление заставило кровь Кацуки закипеть еще сильнее. Что, черт возьми, было в Тодороки, что заставляло этого придурка неизбежно выводить его из себя всего за несколько секунд разговора? И какого хрена он всегда пытался превратить все в соревнование кому больше не пофиг на Деку? И какого хрена это разбудило в Кацуки соревновательную сторону и заставило его захотеть, блять, выиграть в этом соревновании? — Да. Я не пришел, потому что был занят. Я не виноват, что тебе целый день нечего делать, — огрызнулся он, немного слишком оборонительно. — Хм, — просто промычал Тодороки. Кацуки усмехнулся. — Что? — Что? — Нахер ты так осуждающе смотришь? Тодороки уставился на него с пустым, нейтральным лицом. — Не смотрю — Не думай, что ты знаешь что-то обо мне и Деку, просто потому что был рядом с ним пару месяцев. Я знаю этого ублюдка всю свою жизнь. — И все же, вы никогда не были друзьями. Кацуки сердито посмотрел на Тодороки. — Да. Так что я действительно не понимаю, какого хрена вы все продолжаете настаивать, чтобы я пошел к нему или что там еще вы хотите, чтобы я сделал. Я застрял с ним на месяц. Это не значит, что мы лучшие друзья. Тодороки молча уставился на него. — Но теперь ты заботишься о нем. Кацуки усмехнулся и одарил его невеселой, почти угрожающей улыбкой. — Слушай сюда… — Я был там с тобой. Тишина. Взгляд Кацуки был интенсивным. — Тогда, когда душа Мидории вернулась, и он почти... — он замолчал, отводя взгляд от Кацуки. — Я знаю, что я видел. Кацуки зарычал. — Ты ни черта не знаешь, Двумордый. — Речь не о тебе, Бакуго. — О, да? Тогда какого хрена ты продолжаешь приходить ко мне и говорить со мной об этой ерунде? — Потому что Мидория нуждается в тебе. Пауза. Тодороки поднял подбородок, чтобы посмотреть на Кацуки. — Это для него. Ты был тем, кто составил ему компанию в его самый хрупкий момент. — Потому что я не имел права голоса, — выплюнул он, не теряя ни секунды, больше по привычке, чем из честности. — Это не меняет того факта, что это был ты. И что ты знаешь, лучше, чем кто-либо, через что он прошел. Кацуки уставился на него, его лицо исказилось от смеси гнева и нерешительности. Тодороки уставился в ответ. — Я тоже был там, во время его лихорадки. До того, как ты пришел, — объявил он. Кацуки изо всех сил старался сохранить нейтральное выражение лица, получив эту информацию. Если бы он не знал лучше, Кацуки мог бы поклясться, что Тодороки звучит почти меланхолично. — И я знаю, что говорю, твое присутствие рядом с ним будет полезно для его выздоровления. Губы Кацуки сложились в тонкую строгую линию. Он посмотрел на Тодороки, не говоря ни слова. — И никто не осудит тебя за это, — строго добавил Тодороки через несколько мгновений, снова отвернувшись от Кацуки. — Как будто мне будет не насрать, если вы осудите, — усмехнулся Кацуки. — Ну, никто не осудит, — повторил он, схватив бутылку с водой и вставая на ноги. Он преодолел расстояние между собой и сидящим Кацуки, глядя на него с суровым выражением, не оставляющим места для обсуждения. — Пора тебе забыть о своём детском высокомерии. Здоровье Мидории важнее глупых комментариев, которые могут делать люди, ничего не знающие, — он протянул руку Кацуки. Кацуки уставился на руку и не отреагировал. Тодороки вздохнул с чем-то вроде смирения, забирая свою руку. — Хороший бой. Кацуки усмехнулся, вставая на ноги самостоятельно. — Да, неважно. Они оба пошли к двери спортзала бок о бок, хотя их разделяло значительное расстояние. — Тебе нужно тренировать работу ног, — рассеянно прокомментировал Тодороки после нескольких минут молчания. — Я не спрашивал твоего мнения. И моя работа ног достаточно хороша. — Мои семь побед говорят об обратном. — Ну, мои семь побед говорят, что ты тупой ублюдок, которого сейчас выпорют, если ты не заткнешь свой рот.  Тодороки кивнул, и если бы Кацуки не знал, он бы поклялся, что заметил намек на улыбку на губах Половинчатого.

***

— Кацуки-кун? — Привет. — Я... я не ждала тебя. — Я знаю. Я... должен был дать вам знать, что приду. Ничего, если вы... — он колебался, не глядя ей в глаза. Прошло несколько мгновений. — Я могу уйти. Он чувствовал на себе ее взгляд. — Все в порядке. Можешь войти. Он не смотрел на нее, когда вошел в квартиру, засунув руки в карманы и опустив голову. Она закрыла за ним дверь и подошла к тому месту, где он стоял в середине гостиной. — Почему бы тебе не присесть? — предложила она, указывая на диван. Он так и сделал, и она села рядом с ним на почтительном расстоянии. Они молчали. — Я... я рада, что ты здесь, Кацуки-кун, — ограничилась она фразой. — Я беспокоилась о тебе. Он нахмурился, искренне смутившись, и впервые с момента прибытия встретился с ней взглядом. — Я навестила тебя в лазарете, до того, как ты как проснулся, — продолжила Инко. — Не думаю, что ты помнишь. — Нет, — признался Кацуки. — Но мне об этом рассказал отец. Инко кивнула. Она выглядела уставшей — но не такой уставшей, как в прошлые визиты Кацуки. — О, я рада, что он рассказал, — сказала она, одарив его слабой улыбкой, от которой морщинки в ее глазах стали еще заметнее. Наступила неловкая тишина. — Как... Как ты? — спросила она. Кацуки уставился на нее, ненавидя, как сильно она напоминает ему Деку. Глупые большие глаза, глупая забота, глупый альтруизм. Ее сын умирал на больничной койке из-за него, а она все еще заботилась о его благополучии. Продолжала спрашивать, как у него дела. — Я в порядке, — ответил он, немного слишком резко, его лицо было чересчур суровым. — Это приятно слышать, — снова улыбнулась она ему, слегка кивнув головой. — Я беспокоилась о твоем ухе. Кацуки снова отвел взгляд, его руки сжались в кулаки. Глупое неудобство — добавьте это в список. — С моим ухом все в порядке. — Ты теперь носишь слуховой аппарат? Кацуки вздохнул, нетерпеливый и расстроенный. Он не ответил. — Я спрашиваю только потому, что Исцеляющая Девочка сказала, что нанесенный тебе ущерб необратим, и это заставило меня беспокоиться о… — Почему вы не злитесь на меня? Инко моргнула, сбитая с толку. Кацуки повернул голову, чтобы посмотреть на нее. — Прости, что? — Если бы не я… — он замолчал, резко втянув воздух. Прежде чем продолжить, он покачал головой. — Я не ответил на звонок. Я не сказал вам, что я сделаю. Я просто пошел и — по сути — передал вашего сына злодею, который пытался его убить. Инко нахмурилась, протягивая руку через диван, чтобы схватить Кацуки. — Кацуки-кун. Ты себя винишь? — Нет, — солгал Кацуки и убрал свою руку из ее хватки, физический контакт внезапно стал слишком ощутим. — Но я подумал, что вы все равно на меня рассердитесь. Подумал, что лучше спросить. Инко несколько мгновений изучала его лицо. — Зачем ты на самом деле здесь, Кацуки-кун? Кацуки прищурился на нее. — Что? — Ты проделал весь этот путь сюда, чтобы сказать мне, что не винишь себя в том, что произошло? Или ты хотел потребовать, чтобы я на тебя рассердилась? Кацуки уставился на нее. — Зачем ты на самом деле здесь? Он опустил глаза. Отвел взгляд. Сделал несколько глубоких вдохов, прежде чем собраться с духом, чтобы ответить на ее законный вопрос. Она заслуживала знать. В этот момент Кацуки могла сделать только так много. — Я обещал Деку, что позабочусь о вас. Инко молчала. — Если с ним что-нибудь случится, я позабочусь о вас. Убедиться, что вы заботитесь о себе и все такое. Это то, что я ему обещал. Он поднял подбородок и уставился на нее. Ее глаза были мокрыми от слез. — Его не будет некоторое время, и я человек слова. Так что вот, я здесь. Инко робко улыбнулась ему, отчего из ее глаз выкатилось несколько слезинок. — Конечно, мой Изуку попросил бы тебя об этом, — шмыгнула она, вытирая пальцами слезы. — О, конечно. — Да. И мне следовало прийти раньше — я знаю, — добавил он, чувствуя себя неловко. — Но я… — он замолчал, не зная, что можно использовать в качестве оправдания. Я сошел с ума? Я пытался разобраться со своим дерьмом? Я был напуган до смерти, что вы  по праву обвините меня в смерти твоего сына, хотя до недавнего времени я никогда не заботился о нем? — Я понимаю, дорогой, — добавила Инко, прежде чем он смог найти нужные слова, и ее вечная доброта сводила его с ума. — Это было тяжело для всех. Нет, не так, но Кацуки знал, что лучше не спорить с ней по этому поводу. — Да, — вместо этого сказал он, не встречаясь с ней взглядом. — Спасибо за обещание, — сказала ему Инко. — И за то, что пришел.  Кацуки кивнул ей, молча. — Ты навещал его? Он вздохнул. Неужели ей действительно нужно было это? (Всем?) — Нет. Она, казалось, была озадачена. — О. Пауза. — Правда? — Да. — Почему нет? Кацуки посмотрел на нее. — Бессмысленно. Он в коме. Инко склонила голову, слегка ошеломленная прямотой его слов. Вероятно, ей тяжело это слышать, даже спустя месяц. Кацуки не собирался ее расстраивать или казаться грубым, поэтому он в итоге добавил: — Я пойду, когда он проснется. Слова его терапевта продолжали звучать в его голове: правда ли это? Полезно ли это? Вдохновляет ли это? Необходимо ли это? Добро? Он был почти уверен, что она взяла это из детской книги, но это действительно немного помогало ему, если честно. И то, что он только что сказал Инко, соответствовало всем этим требованиям. — Я рада, — улыбнулась ему Инко. — Мой Изуку будет рад увидеть тебя, когда проснется. Кацуки не знал, что на это сказать, поэтому промолчал. — О! Это напомнило мне… — сказала она, внезапно вставая со своего места. — Я нашла кое-что на днях, когда убиралась в комнате Изуку. Она становится пыльной, эта комната, поэтому я все равно убираюсь, даже если он сейчас живет в ЮА. Он забрал с собой все важное, так что я предполагаю, ему не нужно то, что осталось. Оставайся здесь, — сказала она, прямо перед тем как исчезнуть в коридоре. Кацуки сидел там в тишине, отчаянно желая просто попрощаться и вернуться в свою комнату в общежитии ЮА, где было темно, уютно и блаженно тихо. Никаких зеленых глаз вокруг, которые сводили бы его с ума. Инко вернулась меньше чем через минуту с блокнотом в руках. — Я... я думаю, он хотел бы, чтобы ты это увидел. Он всегда стесняется своих записей, но я думаю, они гениальны. Всемогущий тоже так думает. Его всегда нужно немного подтолкнуть, чтобы он их выставил, понимаешь? Но как только он это делает, он никогда не перестает о них рассуждать. И они все такие вдумчивые, понимаешь? Всемогущий говорит, что у него хороший глаз на такие вещи, анализ причуд и все такое. Так что, может быть, они тебе пригодятся. Может, он видел что-то, чего не видел ты, — она протянула ему блокнот. Он выглядел точь-в-точь как те сотни блокнотов, с которыми ходил Деку, содержащие заметки о героях, которых он встречал и которыми восхищался. Он выглядел точь-в-точь как тот блокнот, который Кацуки вырвал из рук Деку вечность назад и сжег. Единственным отличием было то, что на обложке не было номера — только неряшливый почерк, гласивший «Бакуго Кацуки». Он сразу же почувствовал себя взбешенным этим — то, что Деку называл его как-то иначе, чем этим глупым, раздражающим прозвищем, само по себе беспокоило. Но, открыв блокнот и быстро пролистав его страницы, не отрывая от него глаз Инко, Кацуки мог сказать, что это была хорошо продуманная, квазипрофессиональная серия анализов... Ну, его. Деку, вероятно, пытался быть действительно серьезным, когда он это записывал, что означало никаких «Каччанов» и «Сугоев». Он закрыл блокнот, взглянув на некоторые страницы. У него действительно не было времени, желания или терпения, чтобы читать в этот момент. Инко улыбнулась ему. Он не смог улыбнуться в ответ. — Я собиралась отдать его тебе в следующий раз, когда пойду к нему в гости, — оправдывалась она, вероятно, из-за необходимости дать объяснение, хотя на самом деле ей это было не нужно. — Спасибо, — вот что удалось сказать Кацуки в ответ. Ха. Как насчет этого, паршивый Деку? Я просто поблагодарил кого-то, как ты всегда настаивал. Вот так. — Надеюсь, тебе понравится, — улыбнулся Инко. Кацуки молча кивнул ей, держа блокнот в руках. Наступила неловкая тишина. Кацуки просто сидел, держа в руках блокнот и глядя на ковер, пока напряжение в комнате не стало слишком интенсивным. — Как дела? — спросил он, в конце концов, это и было его главной целью. — О, не беспокойся обо мне, — Инко махнула ему рукой, а затем тут же вернулась к нервному перебиранию подола своей рубашки. — У меня все хорошо, все хорошо. Мне намного лучше, теперь, когда я знаю, что мой мальчик... Ну. Выздоравливает. Кацуки кивнул ей. — Вы выглядите лучше. — Спасибо, — мягко улыбнулась она. — Вы, э-э, правильно питаетесь и все такое? — настаивал он, потому что помнил все о нежелании Инко есть и заботиться о себе в прошлый раз. Он дал паршивому Деку гребаное обещание, каким бы жалким и нелепым он ни чувствовал себя, произнося эти слова беспокойства вслух. Инко одарила его искренней материнской улыбкой и с любовью наклонила голову набок. — Я в порядке, Кацуки-кун, — решительно сказала она ему. — Тебе не нужно беспокоиться обо мне, хорошо? Я в порядке, теперь, когда я знаю, что с моим Изуку все будет в порядке. Кацуки кивнул. Она действительно выглядела лучше, и он не видел причин продолжать настаивать. — И я должна поблагодарить тебя за это, — добавила она, что заставило Кацуки нахмуриться. Она протянула руку и снова схватила его за руку. На этот раз он позволил ей. — Ты был единственным, кто осмелился что-то сделать, — сказала она ему. — В то время, как ЮА хранили от меня секреты о моем собственном сыне, пока Всемогущий скрывал от меня вещи... Ты был единственным, кто заступился за меня и помог мне выяснить, что происходит с моим сыном. На самом деле — ты был единственным, кто действительно смог что-то сделать для Изуку. Ты был тем, кто поймал этого злодея. И за это я буду вечно благодарна. Кацуки уставился на нее, тупо моргая. Он хотел сказать ей несколько вещей, но его разум был пуст. — И да, есть вещи, которые ты делал с Изуку, которые я не думаю, что когда-либо смогу забыть, но если это заставит тебя почувствовать себя лучше, пожалуйста, знай, что — за все, что ты сделал, за все слова, которые ты сказал— ты прощен. Кацуки сердито уставился на нее. Мидории и их чертово прощение. Он попытался вырвать свою руку из ее хватки в гневе и раздражении, потому что он не просил ее о прощении, но она усилила хватку, не давая ему сделать этого. — И я благодарна, — заключила она, сжимая его руку и глядя на него большими влажными глазами. — Что ты смог спасти моего сына. Что ты сумел вернуть мне моего мальчика. Она шмыгнула носом, вытирая катящиеся слезы. Кацуки просто уставился на нее с пустым лицом. — Что ты доказал, что ты действительно герой, которым он всегда знал, что ты станешь. Кацуки не отреагировал, когда Инко рванулась вперед и заключила его в крепкие, искренние объятия. Он просто сидел там, руки были безвольны и лежали по бокам, пока мать Деку крепко и по-матерински сжимала его так, что это было одновременно и чудесно, и отвратительно. — Вам не нужно этого делать, — закончил он, прежде чем его мозг успел опередить его рот, прежде чем он смог по-настоящему обдумать слова. — Он больше не может этого чувствовать. Инко разорвала объятия ровно настолько, чтобы иметь возможность смотреть на Кацуки, ее брови были нахмурены от беспокойства и замешательства, прежде чем ее лицо приняло выражение понимания. — Я знаю, что он не может, дорогой, — сказала она ему с самой грустной улыбкой, прежде чем снова обнять Кацуки и держать его в своих объятиях, крепче, чем прежде. Кацуки не обнял ее в ответ, а позволил себе положить голову ей на плечо, пока она успокаивающе проводила пальцами по его волосам.

***

От: Дерьмоволосый

Привет, мужик. Как дела?

От: Дерьмоволосый

Ты занят?

От: Дерьмоволосый

Я пойму, если ты на меня злишься, но я не хотел затевать драку, мужик. Я просто пытался тебе помочь, понимаешь? Потому что то, что ты делаешь, нехорошо для тебя

От: Дерьмоволосый

Мы можем продолжать спарринг, если хочешь. Мне просто нужно, чтобы ты понял, что есть другие способы выплеснуть свой гнев, понимаешь

От: Дерьмоволосый

Ты у себя в комнате? Могу я зайти?

Пропущенный звонок от: Дерьмоволосый

От: Дерьмоволосый

Ну, в любом случае... Позвони мне, когда сможешь, ладно? Я не хочу, чтобы ты злился на меня или изолировал себя

От: Енотоглазая

Хорошо, что происходит? Кири весь расстроен, и он не говорит мне почему, но я знаю, что это связано с тобой, потому что тебя не было целый день

От: Енотоглазая

Ты скажешь мне, что это, добровольно или мне придется подойти и вырвать у тебя правду?

От: Енотоглазая

Я серьезно. Мне не нравится видеть вас обоих такими.

Кацуки отложил телефон и закатил глаза, возвращаясь к своим онлайн-урокам языка жестов. У него были дела поважнее, чем беспокоиться о Киришиме и Мине. Разве они все не настаивали, что ему нужно заботиться о себе? Это именно то, что он, блять, пытался сделать. Улучшить язык жестов. Усердно тренироваться. Тренироваться. Сохранить форму. Вернуться на вершину. Он ничего бы из этого не добился, если бы продолжал думать о Деку, если бы продолжал позволять этому ублюдку себя тормозить. Боже. Раньше не думать о Деку никогда не было проблемой. Почему теперь это так сложно? Что, черт возьми, с ним происходит? Он возобновил ежедневные занятия, а затем сосредоточился на своей домашней работе, которую он должен был сдать на следующее утро. Все вопросы были легкими, и эссе по теории причуд, которое он должен был написать, давалось ему так же просто, как и тренировка, что означало, что он сумел закончить все за два часа. У него оставалось много свободного времени. Он думал о том, чтобы позвать Всемогущего на еще одну тренировку, но точно знал, каким будет ответ. Где он будет. Кацуки вздохнул, запрокинул голову и застонал. Он попытался понять, что он мог сделать, чтобы заставить божество, правящее миром, решить, что ему нужно так страдать. Он встал со своего стула и собирался заставить себя начать еще одну тренировку, когда заметил блокнот на углу своего учебного стола. Он был там, там же, где он оставил его в тот день, когда вернулся из визита к Инко. Невредимый. Нетронутый. Непрочитанный. Он долго смотрел на блокнот, как будто тот лично его оскорбил. Как будто написание его полного имени оскорбило его. Как будто тот факт, что Деку потратил так много времени и усилий, оскорбил его. Как будто тот факт, что Деку уделял ему так много внимания, оскорбил его. В итоге он схватил блокнот и сел на кровать. Как он и предполагал, страницы были заполнены хорошо сделанными наблюдениями относительно причуды и способностей Кацуки. По мере продвижения страницы блокнот становился все точнее — первые в основном были детскими наблюдениями, которые пытались, но не смогли звучать точно, тогда как заметки с середины звучали скорее как предположения и домыслы. Некоторые из замечаний Деку даже не приходили в голову Кацуки раньше, что тревожило и злило его. Осознание того, что этот придурок думал о причуде Кацуки больше, чем сам Кацуки, бесило его до чертиков, но он не мог винить Деку — не имея собственной причуды, он мог только наблюдать за чужими. Кацуки остановился, поняв, что — что он не... Ну. Что он просто... сочувствовал Деку? Даже несмотря на то, что его тут уже не было? Даже несмотря на то, что он злился? Он только что успешно сумел подумать о том, что Деку, должно быть, чувствовал, что он, должно быть, думал, вместо того, чтобы злиться на него. И они даже больше не связаны душой, так что Кацуки не мог винить кого-то. Он уставился на блокнот на коленях и подавил желание швырнуть его через всю комнату. Он злился из-за того, что не чувствовал злости, если это вообще имело смысл. Остальные заметки Деку были дерьмом, поскольку Кацуки и так знал все об этом. «Причуда лучше работает в ближнем бою». «При правильном использовании причуда может отправить его в квази-полет». «Разрушительна, если используется не осторожно». «Не рекомендуется для боя в закрытых помещениях». «Больше боевая, чем спасательная». Тч. Однако, даже несмотря на то, что он уже знал обо всем дерьме, которое написал Деку, Кацуки обнаружил, что не может перестать его читать. Он обнаружил, что слышит слова, произнесенные голосом Деку, у себя в голове, и он почти мог представить, как лоб мальчика, должно быть, нахмурился от сосредоточенности, когда он записывал все это в свой блокнот. Он мог представить, как Деку поддерживает подбородок одной рукой, пока он пишет без остановки другой, кончик его языка высовывается из-под губ, когда он регистрирует ноту за нотой. И, если уж на то пошло, образ, голос и сами ноты заставили Кацуки осознать, что, как бы он ни притворялся, как бы он ни пытался подавить это, как бы часто он ни лгал себе, он на самом деле ужасно скучает по Деку. Он адски скучал по нему. И он злился из-за того, что скучает по этому ублюдку, потому что он не хотел этого — он никогда, черт возьми, не хотел этого. Он не выбирал застрять с Деку на месяц, привыкнуть к присутствию этого ублюдка, к его постоянным тирадам, к его бессвязной речи, к его комментариям, к его вопросам, к тому, как он наклонял голову набок, когда чего-то не понимал, к тому, как он пялился на Кацуки своими большими выразительными глазами, к тому, как он дергался и двигался во сне, к тому, как он лениво тер глаза, когда просыпался, к тому, как он выглядел как безобидный щенок, когда разделял гнев Кацуки, к тому, как он выглядел решительным, когда они спорили, к тому, как он пах, как он выглядел, как он говорил, как он смеялся, к тому, как выглядели его зеленые волосы, когда на них падали золотые пряди солнца в тот последний день, когда Кацуки потерял его. Кацуки злился, и он чувствовал себя сбитым с толку, потому что он должен был ненавидеть Деку, это был его гребаный modus operandi, но он больше не ненавидел его и вместо этого чувствовал что-то другое. Что-то, чего он не мог назвать или даже полностью понять, что-то, что он не мог понять, но это заставляло его сердце болеть, а грудь сжиматься. Это заставляло его хотеть бить, бить и бить, пока это чувство не исчезнет, ​​потому что насилие и крики были единственными способами, которым его когда-либо учили справляться со своими эмоциями. Он больше не хотел быть жестоким с Деку, и это осознание выбило его, словно грузовик, заставив его затаить дыхание и потрясенно смотреть на блокнот с плотно сжатыми губами. Конечно, он все еще хотел быть лучше ублюдка; он все еще хотел быть героем номер один, потому что это было стремление, которое никогда не колебалось в его жизни и, вероятно, никогда не будет. Но все, о чем он мог думать, это то, как он кричал на Деку, пока мальчик лежал в постели, галлюцинируя от лихорадки, и как ужасно он выглядел после агрессии Кацуки. Обычно Деку смирялся, но, борясь с лихорадкой, борясь с явной слабостью своего тела, все его стены рухнули, и он был обнажен перед Кацуки, в своем самом уязвимом состоянии. Так Деку всегда себя чувствовал, когда Кацуки был с ним груб. Грустный, смущенный и плачущий. Кацуки не нужно было видеть его уязвимым и сгорающим от лихорадки, чтобы знать это — он чувствовал это на собственном опыте, все те разы, когда он причинял боль Деку, пока их души были связаны. И да, возможно, он чувствовал бы себя чужим, слабым и жалким, если бы попытался лучше контролировать свой гнев, когда был рядом с ним, но после всего, что они пережили вместе, он решил, что может принести эту маленькую жертву, если бы это означало, что Деку больше не будет так страдать. Он уже причинил Деку достаточно боли, верно? Не только за все годы, что они знали друг друга, но и... Но и за эти последние месяцы. Кацуки не хотел видеть его еще более страдающим. По крайней мере, не из-за него. И, с другой стороны, в этом и заключалась вся его терапия по управлению гневом, верно? Найти способ прекратить быть таким злым с людьми все время. Он заснул на полпути, читая блокнот Деку, и почувствовал некоторое облегчение, наконец-то разобравшись с одной из многих проблем, которые беспокоили его в последнее время.

***

Когда Кацуки появился, Деку не спал целый день. Он проснулся в середине дня понедельника, через несколько часов после того, как Исцеляющая Девочка сняла с него седацию. Кацуки не знал, как все прошло, и даже никого об этом не спрашивал. Он не ответил на сообщения Киришимы и не прокомментировал взгляды, которые Тодороки продолжал посылать ему на протяжении всего занятия в понедельник. Все, что он знал, поскольку Киришима не прекращал надписывать ему сообщения, несмотря на отсутствие ответов, было то, что Деку проснулся, но все еще был сбит с толку и устал. Но, конечно, каждый из этих ублюдков подумал бы о том, чтобы навестить Деку сразу после того, как он проснется, так как у них вообще не было здравого смысла. Это означало, что комната Деку будет полна людей, и что сам Деку, вероятно, будет очень уставшим и дезориентированным. Именно эти факторы заставили Кацуки выбрал визит во вторник. Ну. Поздний ночной визит во вторник. Он только надеялся, что все жаждущие увидеть Деку уже успели к тому времени побывать там. Когда Кацуки прибыл в медицинскую палату Исцеляющей Девочки, комендантский час уже давно прошел, и там было блаженно пусто. Кацуки не знал, было ли необходимо надевать специальную одежду перед тем, как войти в комнату Деку — в конце концов, он не заходил туда целый месяц и понятия не имел, как обстоят дела с иммунной системой Деку в эти дни, поэтому он решил, что лучше поискать Исцеляющую Девочку, прежде чем ворваться в комнату Деку с потенциальными микробами. — А, Бакуго, — она подняла бровь, увидев его стоящим у входа в ее кабинет. — Ты не торопился. Ты пришел увидеть Мидорию, я полагаю? — А как вы думаете? — выпалил он в итоге против воли. Исцеляющая Девочка скорчила ему рожицу. — Ты оставляешь свои манеры в своей комнате, прежде чем уйти, я погляжу, — прокомментировала она, спрыгивая со стула и направляясь к нему, чтобы отвести его в комнату Деку. — Его мать только что ушла, так как ей нужно на работу утром. Всемогущий должен прибыть в ближайшее время, и я уже выгнала других друзей, которые пришли в гости. Я предполагала, что ты захочешь побыть с ним наедине. Кацуки не кивнул и не ответил, не уверенный, что хочет подтвердить предположение Исцеляющей Девочки, хотя это было правдой. — Я должна сообщить тебе, что он только что проснулся после месячной комы. Ну…двухмесячной комы, если считать время, которое он провел без души. Не стоит ожидать, что он будет связным или оживленным. Ему еще предстоит долгий путь восстановления, прежде чем он сможет даже подумать о том, чтобы покинуть эту палату, — сказала она ему, когда они подошли к двери в комнату. — Он мало разговаривает. Ему понадобится некоторое время, чтобы начать, и ему понадобится много логопедических занятий, а также физиотерапия, когда он будет готов. — Верно, — прокомментировал Кацуки. — Не переутомляй его. Если он хочет спать, пусть спит. Ему нужен весь возможный отдых, — предупредила она, строго посмотрев на Кацуки. — Я не собираюсь начинать с ним тренировку, — парировал Кацуки. — Ты знаешь, что я имею в виду, молодой человек, — она ударила его тростью по ноге, за что он зашипел и зарычал. Она предостерегающе указала пальцем ему в лицо. — Без. Споров. Кацуки закатил глаза и вздохнул. — Я знаю. — И никаких обсуждений! Ничего, что его слишком заводит, или же я выгоню тебя навсегда. Понял? — она приподняла бровь и прищурила свои крошечные глазки, ожидая подтверждения. — Ладно, — проворчал Кацуки. — Хорошо. Теперь вымой руки и надень маску, — кивнула ему Исцеляющая Девочка. — После этого можешь войти. Кацуки протер руки спиртом и надел маску, закрывающую нос и рот, прежде чем повернуться к ней. Она кивнула ему в знак одобрения и открыла дверь в комнату. — Входи, мальчик. Я зайду за тобой через некоторое время. Кацуки кивнул ей и вошел в комнату. С прошлого визита мало что изменилось — Деку еще был костлявым, еще лежал в постели, подключенным к множеству проводов. Ровное биение его сердца громко разносилось по комнате, и он, казалось, спал. Кацуки подошел к нему. Глаза Деку были закрыты и ввалились на бледном лице, его губы были белыми и потрескавшимися, а волосы тускло-зелеными на лбу. Он выглядел умиротворенным, но слишком худым — если бы не одеяло на верхней части его туловища, Кацуки был уверен, что смог бы увидеть его торчащие ребра. Его волосы так же были в беспорядке пышных кудрей, которые были слишком велики для его костлявой головы, и Кацуки смутно задавался вопросом, позволит ли Деку ему подстричься. Поскольку он, казалось, крепко спал, Кацуки лениво откинул несколько кудрей, которые упали на его глаза во время сна, обнажив целую галактику веснушек, которые выделялись больше, чем когда-либо на его бледных щеках. Затем он потянулся и схватил запястье Деку, кончиками пальцев ища ​​пульс под кожей, даже если он прекрасно слышал звук кардиомонитора, эхом разносящийся в тишине комнаты. Глаза Деку начали закатываться под веками, и Кацуки быстро убрал руку, уставившись на него в ожидании, пока он моргал своими ленивыми глазами и оглядывался стеклянным взглядом. В конце концов, его зеленые глаза нашли Кацуки и потребовалось больше времени, чем им следовало, чтобы узнать его. — Эй, придурок, — поздоровался Кацуки, стараясь, чтобы его голос звучал нейтрально. Это было сложно. То есть, звучать безмятежно. Потому что это…это было слишком. Прошло целых два месяца с тех пор, как он видел Деку бодрствующим — настоящего Деку, физического Деку. Прошел целый месяц с тех пор, как он видел глаза Деку своими. И как бы Кацуки ни был далек от эмоциональности, он не мог отрицать, что он чувствовал огромное облегчение, увидев Деку таким — живым, бодрствующим, а не бредящим от лихорадки. Потому что это были последнее, что он видел — лежащим на больничной койке из-за своей причуды и сгорающим от лихорадки, прежде чем его отключила Исцеляющая Девочка. Теперь Деку бодрствовал. И смотрел на него. И его рот открывался и закрывался, как будто он забыл, как говорить. — К… Ка… — попытался он, но это было бесполезно. — Да, я знаю, как меня зовут, тебе не нужно так стараться, блять. Как ты держишься? Изуку нахмурился, словно ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что сказал ему Кацуки. Он вяло моргнул, сбитый с толку, прежде чем снова открыть рот. — Э-э... Я... Э-э... — заикался он, словно не мог вспомнить, как правильно произносить слова. Кацуки стоял у его кровати, внимательно наблюдая, но не мог отрицать, что вся эта нерешительность и отсутствие слов делали его нетерпеливым. Он никогда, черт возьми, не думал, что на самом деле будет скучать по быстрым речам Деку. — Просто кивни да или нет, тупица. Ты еще не в состоянии говорить, — прервал Кацуки постоянное ворчание Деку. Увидев растерянный и разочарованный взгляд Деку, Кацуки закатил глаза, понимая, что мальчик никак не может ответить на его вопрос «да» или «нет». Он вздохнул. — Ладно. Ты в порядке? Да или нет? Деку моргнул на него несколько мгновений, прежде чем вяло кивнуть. — Хорошо. Это то, что я хотел узнать, — сказал Кацуки, разворачиваясь. Прежде чем он успел уйти, вялая рука Деку схватила его за подол рубашки, пытаясь удержать на месте. Кацуки посмотрел на него. — Я на самом деле не уходил, идиот. Я просто возьму этот стул, — он кивнул на стул, стоявший в самом дальнем углу комнаты. Деку покраснел от этого, отчего его лицо выглядело немного здоровее. Кацуки схватил стул и поставил его прямо возле кровати Деку, усаживаясь на уровне его глаз. — Так ты все еще пытаешься понять, как говорить, верно? Кто знал, что понадобится кома, чтобы наконец заставить тебя заткнуться? — прокомментировал он, но как только слова, которые были слабой попыткой подражать их обычной шутке, вылетели из его рта, они показались ему неправильными. Деку не смеялся и, по сути, выглядел более смущенным, чем когда-либо, что было вполне ожидаемо. Кацуки вздохнул, чувствуя себя неловко. Он склонил голову. — Ты, вероятно, скоро вернешься к своим тирадам, так что не потей, — добавил он в слабой попытке утешить его. Когда он наконец повернулся к Деку, мальчик нахмурился сильнее, чем когда-либо. Он указал слабым пальцем на Кацуки, не в силах произнести свой вопрос. Кацуки уставился на палец, а затем на Деку. — Что? — спросил он. Деку снова указал на него и, казалось, одними губами произнес слово «порядок». — Хочешь узнать, в порядке ли я? — недоверчиво усмехнулся Кацуки. Деку слабо кивнул, на его лице отразилось беспокойство. — Ты такой мелкий ублюдок, — сердито ответил Кацуки, снова усмехнувшись и покачав головой в знак неодобрения. Что, нахер, не так с Деку? Деку нахмурился еще сильнее. — Да, я в порядке, Деку, — резко сказал Кацуки. — Если ты не заметил, это ты выглядишь дерьмово и лежишь на больничной койке, так что можешь хоть раз в жизни перестать быть таким придурком и побеспокоиться о себе ради разнообразия? Деку моргнул, открывая и закрывая рот, но не издавая ни звука. Он выглядел несчастным и сбитым с толку, но больше всего расстроенным тем, что не может озвучить свои мысли. — Бля. Ладно, — Кацуки опустил голову и снова поднял ее, чувствуя смехотворную злость, но изо всех сил стараясь направить ее так, чтобы она не выплеснулась на лицо Деку. — Правда. Полезным. Вдохновляющим. Нужным.  Типа того, — вздохнул он. — Да, Деку, я в порядке. Тебе не нужно беспокоиться обо мне, и ты должен сосредоточиться на собственном выздоровлении. Вот. Теперь ты, блять, доволен? — добавил он. Изуку уставился на него широко открытыми, дезориентированными глазами, как будто он понятия не имел, что происходит. — Ох, — разочарованно проворчал Кацуки и откинул голову назад, рухнув на сиденье. — Как долго ты не спал? Какого хрена ты не можешь говорить? Изуку пожал плечами, выглядя беспомощным. — П-п-п….п-п-п…почему? — он собрался, но его голос звучал хрипло и слабо, слишком тихо, чтобы быть услышанным, даже в тишине комнаты. Это было совсем не похоже на Деку, но в то же время это не мог быть кто-то другой. Изуку покачал головой и указал на него. Кацуки уставился на палец мальчика. — Почему я что? — настаивал Кацуки. Изуку слабо указал на комнату вокруг них, и Кацуки прищурился, в них читались подозрение и гнев. — Хочешь знать, почему я здесь? Изуку кивнул, выглядя сбитым с толку и почти извиняющимся. Кацуки стиснул зубы. — Блять, Деку, ты вообще помнишь что-нибудь о том, что произошло? — усмехнулся Кацуки. Изуку кивнул утвердительно. Кацуки рассердился. Чего идиот добивался? — Тогда ты знаешь, какого хрена я здесь. Изуку склонил голову, все еще выглядя извиняющимся. — Не смотри на меня так, нахуй. Тебе не за что извиняться. Изуку посмотрел на него самыми грустными глазами в мире и поднес дрожащую руку к своему уху. Кацуки сделал то же самое со своим ухом, кончиками пальцев нащупывая слуховой аппарат. Кацуки позволил своей руке упасть и бросил на Изуку равнодушный взгляд, прежде чем закатить глаза. — Это был не ты; перестань так много думать о себе. Если что, это должно было случиться рано или поздно, — проворчал он с раздражением. Изуку продолжал молча смотреть на него широко раскрытыми глазами, которые вскоре начали слипаться. Он выглядел так, будто заставлял себя не спать, что, честно говоря, было в его стиле. Кацуки вздохнул и встал со стула. — Тебе холодно? — спросил он Изуку, немного резче, чем намеревался. Изуку отрицательно покачал головой, на его лице появилось слегка удивленное выражение. — Жарко? Он снова отрицательно покачал головой. — Тебе что-нибудь нужно? Он отрицательно покачал головой. — Хорошо. Я пойду, сейчас, потому что завтра у нас занятия пораньше, и я не собираюсь опаздывать из-за твоей задницы, — объявил Кацуки, засовывая руку в карман и ища что-то. Он торжествующе вытащил маленький брелок Всемогущего, который купил для Деку, когда они пошли в торговый центр за подарком на день рождения Киришиме. Он положил брелок на ладонь Деку, и мальчик уставился на предмет с еще большим замешательством, чем прежде, глядя на Кацуки своими глупыми глазами. — Не смотри на меня так, — сказал Кацуки, звуча почти агрессивно. — Я купил его в тот день, когда мы пошли покупать подарок Киришиме. Сказал себе, что отдам его тебе только тогда, когда ты вернешься в свое дерьмовое тело, так что вот. Деку уставился на брелок, словно он был сделан из золота, а затем снова широко распахнул глаза и уставился на Кацуки. — Теперь перестань заставлять себя бодрствовать и ложись спать, придурок. Ты этим никому не помогаешь, — добавил он, взъерошив волосы Деку немного сильнее, чем нужно, и прижав его голову к подушке, как бы безмолвно приказывая ему оставаться в постели, прежде чем повернуться. — К-К-Ка… К-Каа… — слабо попытался крикнуть Изуку, когда Кацуки отошел от кровати. — Да, да, да, — прервал заикание Кацуки через плечо. — Иди спать, Деку. Я больше ничего не скажу. Изуку в замешательстве наблюдал, как Кацуки ушел от него и вышел из комнаты, все еще держа в слабой руке брелок Всемогущего. И пока Кацуки шел от лазарета к зданию общежития, он изо всех сил старался успокоить колотящееся сердце. Все было немного размыто. Он помнил, как Исцеляющая Девочка что-то ему говорила. Всемогущий задавал вопросы. Его мама рыдала и плакала, прижимая его к груди. Он помнил злодея, помнил, как прыгнул перед Каччаном, чтобы защитить его. После этого все было темно и холодно, пока он не проснулся в этой больничной палате. Там были Урарака с красными и влажными глазами и Иида, выглядевший облегченным и эмоциональным. Даже Тодороки зашел так далеко, что улыбнулся ему, сжал его плечо и что-то сказал... Что-то, чего он не мог вспомнить. Он не мог вспомнить больше, если быть честным. Всякий раз, когда он пытался говорить, его язык отказывался. Язык казался тяжелым и густым во рту, как вата, покрытая водой, и он не мог сказать ничего, кроме нескольких звуков в то время. Он ненавидел это, — разговоры успокаивали его, когда он чувствовал беспокойство, позволяли ему выпустить пар и справиться со стрессом. Теперь он мог только хныкать и стонать. Тревожно. Он все еще был немного в шоке, не понимая, что с ним не так. Он чувствовал себя слабым, уставшим и немного пустым внутри. Двигаться было трудно, и даже сидеть невозможно; все, что он мог сделать, это немного пошевелить руками, и даже это потом истощало его. Он не мог вспомнить, как объяснила это Исцеляющая Девочка, хотя был почти уверен, что она ему так сказала. Но самым замечательным визитом из всех был визит Каччана; это точно. Это полностью сбило Изуку с толку и ошеломило, он был очень смущен, чем когда-либо прежде, даже до нападения злодея. Каччан никогда не вел себя так по отношению к нему. Он никогда раньше не был нежен с Изуку. (Разумеется, определение мягкости Каччаном включало в себя оскорбления и резкие замечания, но все же — Изуку знал этого парня больше десяти лет. Он знал, когда Каччан был враждебен, а когда был милым). (Что, честно говоря, было гораздо реже, чем первое). И Каччан был мил с ним. Он даже сделал ему подарок. Что немного напугало Изуку. Он не знал, что произошло, раз Урарака заплакала, Иида проявил эмоции, Тодороки улыбнулся, а Каччан был милым, но он решил, что это должно было быть что-то очень, очень важное, даже если он не мог вспомнить объяснения Исцеляющей Девочки. Может быть, он мог бы спросить ее об этом позже... Когда он проснется после того, как вздремнет... Потому что он чувствовал себя таким уставшим... Изуку мирно уснул, игнорируя чувство пустоты в костях и все еще сжимая в руке брелок Всемогущего, который подарил ему Каччан.