The Way You Used To Do

— Неужели тебе так трудно просто копировать мои действия? Изуку сосредоточенно нахмурился, кончик его языка едва заметно скользнул по губам, снова пытаясь подражать Кацуки. Однако его жесты были слишком дрожащими и неуверенными, чтобы что-то из себя представлять. Кацуки тяжело вздохнул, закатив глаза. Он протянул руку и схватил одну из кистей Изуку чуть сильнее, чем собирался, остановив того посередине действия. — Вот так, — он поставил пальцы Деку в правильное положение и поправил руку. — Ты держишь эти два пальца большим, вот так, а потом взмахиваешь рукой, поднимая её ко лбу ладонью наружу, — он заставил руку Деку выполнить описанный жест, а затем сам проделал его еще раз, демонстрируя. — Давай. Это не так уж и сложно. Изуку внимательно посмотрел на руку Кацуки, торжественно кивнул и сосредоточенно поджал губы. Кацуки отпустил его, и Изуку повторил попытку. Результат тот же. Слишком шатко, неуклюже и нечетко. К тому же он делал это так, что, возможно, показывал совсем другое, но Кацуки еще сам не научился настолько хорошо, чтобы быть уверенным в том (не то чтобы он даст Деку узнать об этом). — Ебануться можно, Деку, господи, —  раздраженно пробурчал Кацуки, откинувшись на спинку стула и уставившись в потолок, словно умоляя какое-то неведомое божество дать ему терпение, которого ему явно не хватало. Изуку опустил голову, разочарованно и смущенно, а затем круговыми движениями погладил большим пальцем сомкнутый кулак, прижатый к груди. Кацуки вздохнул, снова закатив глаза. Этот ублюдок извинялся. — Да, неважно. Давай попробуем что-нибудь другое, — просто ответил Кацуки, пересаживаясь на стул так, чтобы Деку мог наблюдать за ним. Поскольку до того момента, как Деку дадут разрешение начать посещать логопедические занятия, да и любые занятия в целом, пройдет немало времени. Кацуки решил (попытался) научить мелкого засранца языку жестов, ведь Деку едва мог произносить связные слова, а невозможность общаться явно сводила парня с ума. Для того, кто привык много говорить и бормотать свои мысли себя под нос, лишение подобной возможности, наверное, являлось чем-то сродни пытке. Кацуки, конечно, тоже все еще находился в процессе изучения языка жестов, но он уже опережал Деку на месяц и мог показать ему хотя бы основы. В конце концов, в этом не было никакого минуса. Деку не только найдет способ общаться с ним, не бормоча и не заикаясь, как идиот, чем он и занимался до сих пор, но и найдет, чем занять свой праздный ум, ведь лежать целый день в постели с закрытым ртом и ничего не делать было просто пиздецки скучно. (Кацуки упорно проигнорировал третью причину, по которой он это делал: ему хотелось побыть рядом с задротом и убедиться, что он все еще жив и дышит, но об этом никому не нужно было знать). Но Деку очнулся лишь неделю назад, и его голова работала все ещё медленнее и слабее, чем привык Кацуки. Кацуки не стоило ожидать ничего другого, ведь два месяца бездействия не могут не сказаться на человеке. Но у него все равно зудело под кожей, когда он видел Деку таким: он рассеянно смотрел стеклянными глазами вдаль, открывал и закрывал рот без единого звука, был похож лишь на оболочку самого себя. Ему постоянно требовалась помощь, чтобы сделать элементарные вещи: поесть, попить, даже повернуться на бок на кровати. Он по-прежнему спал больше часов, чем бодрствовал, и иногда смотрел на людей растерянным взглядом, как будто не понимал, что происходит и зачем он здесь. И хотя Кацуки знал, что этого следовало ожидать, ведь задрот провел месяц без души, а потом еще месяц в гребаной коме, но он не мог сказать, что дезориентация в глазах Деку не приводила его в бешенство. Поправляйся уже, блять, ты, слабак. Да. Именно это хотел сказать ему Кацуки, и именно так он в основном относился к этой ситуации. Мне, сука, невыносимо видеть тебя таким. Выздоравливай, блять, выздоравливай, урод. Я терпеть не могу видеть тебя таким. И больше всего его злило то, что он ничего не понимал. Кацуки понятия не имел, почему вид худого, костлявого, слабого задрота так бесит его, почему он хочет вернуться к мускулистому Деку, сильному Деку, к Деку, что мог противостоять ему и бросить вызов даже после всех этих лет издевательств и насилия. И, глядя на бледное, костлявое лицо парня, с запавшими зелеными глазами, с этим больным, нездоровым видом, его вдруг осенило– Если ты так сильно хочешь стать героем, есть довольно быстрый способ сделать это. Просто молись, чтобы в следующей жизни ты родился с причудой, и прыгни ласточкой с крыши. Ох. Верно, да... Все сходится. Потому что, как бы трудно Кацуки ни было отрицать все это дерьмо, он не мог. Он не мог признать, что его отношения с Деку изменились за эти два месяца. На самом деле, его отношения с Деку только и делали, что менялись за все время их знакомства: от лучших друзей до знакомых, от знакомых до врагов, от врагов до соперников, а теперь от соперников до... Ну. Что-то вроде друзей, более или менее. Не так, как Кацуки дружил с Киришимой или с другими ублюдками, что вечно ходят за ним по пятам. Совсем по-другому. Но да. Теперь, когда Деку снова стал похож на слабого, жалкого ублюдка, каким он был в те времена, когда Кацуки было все ровно на него, когда он издевался над ним, Кацуки ощущал себя чертовски тревожно. Потому что... потому что подобные мысли заставляли его чувствовать себя плохо. Если Деку выглядел так до встречи со Всемогущим, до получения своей причуды, до того, как он поступил в ЮА... Если он выглядел так же, то означает ли это, что тогда он был таким же нездоровым, как и сейчас, лежа на больничной койке? Значит ли это, что издевательства Кацуки так влияли на него? Конечно же, сейчас, после двух месяцев ада, Деку выглядел гораздо нездоровее, чем до поступления в ЮА, но это не облегчало беспокойство Кацуки, ведь он замечал это нелепое сходство.  И теперь так внезапно Кацуки становится тяжело смотреть на Деку. Он не может встречаться с его тусклыми глазами, не может вглядываться в его тонкие черты, не может понять, почему тот так растерянно смотрит на него.  Потому что это напоминало Кацуки о его словах, это напоминало Кацуки о том, что он делал на протяжении стольких лет. И что самое главное, это напоминало Кацуки о всём том, что Деку делал для него, несмотря на все, через что Кацуки заставил его пройти. И да, если какой-нибудь ублюдок посмеет потребовать от него доказательства того, как сильно он изменился за последние два месяца, то это будет лучшим доказательством: впервые за всю историю Кацуки Бакуго действительно чувствовал себя виноватым и сожалел о том, что сделал с Изуку Мидорией. Отлично, просто охуенно. Если бы не курс терапии по управлению гневом, Кацуки устроил бы истерику прямо на этом месте, от одного лишь осознания данного факта. В конце концов, когда он успел стать таким слабым и бесхарактерным неудачником? Позволить себе чувствовать вину и сожалеть о том, что поставил на место такого человека, как Деку? О чем, черт возьми, он вообще думал? Задрот должен быть благодарен Кацуки за то, что тот довел его до предела! Если бы не Кацуки, он не смог бы продвинуться так далеко и добиться того, чего добился! Если бы не он, то его бы не выбрал Всемогущий, символ мира! Да...Это оправдание звучит уже не так убедительно, как раньше. И в каком-то смысле это было правдой, верно? Если бы не Кацуки, Деку не был бы там, где он сейчас. На чертовой больничной койке. В глубине души, несмотря на то, что ему все еще было трудно признать это, Кацуки понимал, что его чувства были незрелыми. Меньшее, что мог испытывать Кацуки, после всего того, что произошло между ним и Деку, это чувство вины, особенно из-за того, что тот чуть не умер из-за него. Тем более учитывая то, что Деку едва ли сейчас держался на ногах. Блять. Кацуки, вероятно, должен был извиниться перед ним еще раз. Ведь на этот раз Деку действительно мог его услышать.  И не как в прошлый раз, когда он выкрикивал все Киришиме посреди комнаты во время эмоционального срыва. Но даже после всего, что произошло, Кацуки не был готов к этому. Он просто... не был. Он не мог быть готовым. Кацуки в гневе отвернулся от Деку, не в силах больше смотреть в лицо последствиям своих действий (что, кстати, было впервые. Раньше у Кацуки никогда не было проблем с тем, чтобы смотреть правде в глаза). (Лишь этот случай стал исключением) — К-ка... К-ка... К-ка... чча... — попытался заговорить Деку, обеспокоенный внезапным молчанием Кацуки и очевидной сменой его настроения. Это прозвище было одним из немногих слов, которые он мог правильно произнести, но даже оно звучало неубедительно.  Кацуки возмутила эта попытка и эта фраза, особенно потому, что он знал, что именно он виноват в том, что Деку сейчас так разговаривает. Он встал со стула, чувствуя сильную необходимость просто убраться отсюда подальше и привести свои мысли в порядок. Это, похоже, последствия от долгого нахождения рядом с Деку: путаница в мыслях и мозговые штурмы, которые Кацуки не очень-то любил. Всякий раз, когда Кацуки замечал дерьмовое, занудное лицо Деку, лежащего на этой чертовой больничной койке, его мозг, казалось, только и делал, что выходил из себя и начинал думать о всякой ерунде, которую Кацуки предпочел бы оставить без внимания. И хотя он понятия не имел, почему это происходит, он знал, что иногда лучше просто уйти, пока он не успел натворить глупостей. Он не знал, какую глупость он может от себя ожидать, но знал, что в любом случае рискует. Он отодвинул стул в угол комнаты, чтобы тот никому не мешал, и наконец повернулся, чтобы встретиться взглядом с Деку. Он был готов придумать любое оправдание, которое парень сочтет достаточно приемлемым, чтобы позволить ему уйти без лишнего шума. Да, определённо, мысль о том, чтобы прервать свой визит только потому, что взгляд на лицо Деку заставлял Кацуки беситься, была отстойной. Ведь он чертовски скучал по задроту. И лучше бы ему не приходилось чувствовать подобное, но сердце Кацуки быстро колотилось, он чувствовал слишком много дерьма одновременно. Ему нужен был перерыв. «Ты в порядке?» — с обеспокоенным выражением на лице спросил жестами Деку. Его движения все еще были слишком дрожащтии и медленными, но, по крайней мере, он научился правильно показывать. — Да, я в порядке, — ответил Кацуки, стоя рядом с кроватью. Его лицо, пожалуй, выглядело более враждебным, чем его слова. — Просто я вспомнил, что завтра мне нужно сделать кучу всякого дерьма для занятий. Изуку нахмурился, продолжая смотреть на Кацуки с растерянностью и беспокойством. — Я.. Я... С-с-с... Сд-д... Д... — попытался сказать он, но язык подвел его. Вздохнув от досады, он поднял сжатую в кулак руку к подбородку, подняты были лишь большой палец и мизинец. Вероятно, он пытался спросить Кацуки, не сделал ли он что-то не так, ведь у этого засранца был чертов комплекс героя. Кацуки закатил глаза и скрестил руки на груди. — Перестань думать о себе так много, задрот. Я просто вспомнил, что у меня есть много дел, вот и все, — резко сказал он, глядя на Изуку. Парень выглядел нерешительным и все еще обеспокоенным, но он едва заметно кивнул, глядя на Кацуки. Он показал слово «завтра» в своей дрожащей, любительской манере, на что Кацуки снова закатил глаза и дважды потряс кулаком вниз-вверх, что означало «да».  Да, он, блять, навестит Деку завтра, точно так же, как он делал это каждый день на протяжении всей последней недели. Неужели этому ублюдку нужно было задавать один и тот же вопрос каждый раз, когда Кацуки прощался с ним? Как будто он боялся, что каждый визит Кацуки станет для него последним? — Но не жди, что я появлюсь до захода солнца; ты прекрасно знаешь, что я терпеть не могу твоих надоедливых друзей, —  добавил Кацуки с раздраженным видом. На это Деку устало и слабо улыбнулся. На самом деле его изможденный вид, стал уже привычным, но Кацуки это все равно бесило. — Иди поспи, задрот. Я скажу старухе, что ухожу, и она пришлет кого-нибудь присмотреть за тобой, — сказал Кацуки, отходя от кровати. Деку снова нахмурился, на его лице появилось что-то похожее на усталое негодование. Он поднял трясущуюся, слабую руку и показал слово «взрослый», отчего Кацуки разразился несносным, издевательским смехом. — О, прекрати нести чушь, Деку. Я на хрен умру раньше, чем настанет тот день, когда я буду убежден, что ты сможешь сам о себе позаботиться, — фыркнул он. Изуку нахмурился и пару раз потряс перед собой кулаками, пытаясь подчеркнуть, что способен позаботиться о себе. Кацуки закатил глаза и усмехнулся. — Ага, слышу от парня на больничной койке, — прокомментировал он. Изуку выглядел так, будто хотел что-то ответить, но не знал как, и в тот момент, когда он открыл рот, чтобы попытаться заговорить, Кацуки прервал его. — Не пытайся, дерьмовый Деку. Даже твоя мама со мной согласна, иначе бы она не попросила меня присмотреть за твоей тупой задницей в тот день, когда мы ее навещали, — заметил Кацуки. Изуку уставился на него с пустым, измученным выражением лица. Этому ублюдку нужно поспать, пока его голова не взорвалась от усталости, подумал Кацуки. — Просто закрой свои чертовы глаза и отдохни. Я попрошу старуху прислать кого-нибудь, чтобы ты не захлебнулся собственной слюной, пока спишь, — объявил Кацуки, решительно выключая лампу рядом с кроватью Деку и не оставляя места для дискуссии. Изуку выглядел так, словно хотел возразить, но не успел он и рта раскрыть, как Кацуки уже пересек половину больничной палаты и вышел.

***

Его терапевт с любопытством смотрела на него, скрестив ноги и подперев подбородок двумя пальцами. Она уже давно отказалась от блокнота и ручки, поскольку необходимость делать записи во время сеансов приводила Кацуки в ярость и, конечно, никак не способствовала достижению цели — помочь ему справиться с гневом. Он был почти уверен, что отказ от записей только усложнил ее работу, но, по крайней мере, она знала, что лучше не обращать внимания на его чувства. В конце концов, она была его гребаным психотерапевтом. Если она и должна была что-то делать, так это признавать и уважать его чувства, верно? — Значит, ты ушел, потому что оставаться там с Мидорией-куном тебя...? — подбодрила она, слегка приподняв бровь. Кацуки вздохнул и отвел взгляд. — Я не знаю, — признался он, чувствуя себя сердитым и раздраженным. —Но мне просто нужно было уйти. — Почему? — терпеливо спросила она. Кацуки посмотрел на нее. — Потому что я не мог больше смотреть на его тупую рожу. Она молча смотрела на него, и выражение ее лица ничуть не изменилось. — Почему? Кацуки раздраженно простонал. — Вы что, блять, четырехлетний ребенок? Ее бровь еще больше приподнялась. Кацуки вздохнул и достал из кармана монету, положив ее в банку для клятв, которая стояла рядом с его диваном. Еще на одном из первых сеансов они договорились, что каждый раз, когда Кацуки будет использовать ругательство во время сеанса, он должен будет класть деньги в банку для ругательств. После того как психотерапевт официально отстранит его от сеансов, ему разрешат вернуть банку с деньгами и использовать их по своему усмотрению (ведь это были его деньги в первую очередь). По словам доктора Мацуо, это был способ заставить Кацуки осознать, когда он использует плохие слова, и таким образом попытаться контролировать это, поскольку у него была склонность ругаться даже в присутствии авторитетных лиц. Лично Кацуки считал это чертовски глупым и детским, а так же пустой тратой времени, но поскольку к концу занятий деньги вернутся к нему, а не к ней, он не стал спорить слишком рьяно. Опустив монету в банку, он откинулся на спинку дивана и заметил, что она не шелохнулась, по-прежнему глядя на него с любопытным выражением лица и ожидая ответа. Он вздохнул. — Слушайте, увидев его в таком виде, я вспомнил, почему он вообще в том... — он сделал паузу, вздохнув. — В том ненормальном месте. — Из-за злодея, — ответила она почти вызывающим тоном. Кацуки бросил на нее взгляд. — Да. И потому что он принял на себя этот чертов удар. И это не... — Банка. — Что? — «Черт» — считается ругательством. Кацуки прищурил глаза. — Вы что, блять, издеваетесь? — Упс. Опять баночка. — Серьезно? — Да. — Вам тоже надо положить деньги. Вы только что повторил слово, которое я сказал. — Какое слово? — Слово на букву «Ч». Она уставилась на него с намеком на улыбку на губах, как будто ожидала, что Кацуки снова скажет «черт». — Полагаю, это справедливо, — пожала она плечами, доставая из кошелька деньги и кладя несколько монет в банку Кацуки, которая уже была заполнена почти до краев после месяца занятий. Он последовал за ней и положил две монеты за два сказанных им слова. — И я также рада, что ты стал лучше понимать, когда используешь нецензурную лексику. — Разве не в этом заключался смысл этой гребаной банки, черт побери, — разочарованно пробурчал он. Она открыто улыбнулась. — Хотя тебе еще нужно немного поработать, — заметила она, когда он сердито достал еще монеты и засунул их в банку. — Но мы ведь говорили на другую тему, верно? — Я уже и не помню, бл…блин, о чем, — он снова откинулся на спинку дивана, глядя на стену позади нее и дергая одной из ног. — Тебе было некомфортно находиться рядом с Мидорией из-за нападения того злодея, — пояснила она. Кацуки закатил глаза. — Да, потому что этот идиот принял весь удар на себя, —  добавил он. — Я думала, мы договорились на предыдущих занятиях, что это был выбор Мидории, а не твой. Кацуки бросил на нее взгляд. — Да. Но это не отменяет того факта, что он идиот, раз так поступил. — То, что он идиот, не зависит от тебя, Бакуго-кун. Ты отвечаешь за свои поступки и мысли... — А он за свои, да, я знаю это. Она уставился на него. — Но дело не в этом, — признал Кацуки, не встречаясь с ней взглядом и сердито отводя его в окно. — Тогда в чем же дело? Некоторое время он молчал. — Я не понимаю, почему он так поступил. Она наклонила голову. — Как мы и говорили... — Да, я знаю, о чем мы, блять, говорили, — перебил он ее, уже хватая очередную монету для банки. — И я знаю, что он сделал это, потому что так решил. Я пытаюсь сказать, что не понимаю, почему он меня не ненавидит. Она уставилась на него, ожидая продолжения. Он лишь оскалился. — Он даже сказал мне, что он... — Кацуки вздохнул, покачав головой. Молчание. — Что он что? — подбодрила она, когда стало ясно, что парень не собирается продолжать. Кацуки помолчал несколько секунд, прежде чем продолжить. — Он сказал, что несмотря на все то дерьмо, что я ему сделал, — он положил монету в банку, — он... он любил меня. Его точные слова были: «Вопреки всему тому, что ты сделал, я все еще люблю тебя. И всегда любил» Доктор Мацуо продолжала смотреть на него, ожидая продолжения. Она не выглядела удивленной. Кацуки больше ничего не мог сказать по этому поводу, поэтому он молчал, уставившись в пол. — И что ты ему сказал? — Что? — В ответ. Ты ему что-нибудь сказал в ответ? Кацуки уставился на нее. — Нет. — Почему? — Ну, потому что, блять, что я мог ответить, когда парень, которого я годами отвергал, признался мне в любви? «Я люблю тебя, несмотря на то, что ты бесхарактерный мудак»? — Банка. — Да знаю я, блять, знаю. — Так ли это? — Это ваши слова, что я становлюсь более осознанным... — Я не про это, Бакуго-кун. Молчание. — А ты любишь? Любишь его в ответ? Кацуки взглянул на нее с яростью, словно в его глазах всполыхнуло солнце. — Какое это вообще имеет значение? — Большое. На самом деле, это может помочь тебе многое понять. — Тут нечего понимать. — Нет, есть. Ты сказал, что не понимаешь, почему Мидория тебя не ненавидит. — Да, потому что это не имеет никакого бл– блин, смысла. — Если уж на то пошло, то в этом есть большой смысл. Он прищурил глаза, глядя на нее. Она вздохнула и поёрзала на стуле. — Бакуго-кун, — терпеливо сказала она, скрестив ноги в другой позе. — Мидория-кун не ненавидит тебя потому, что любит. Кацуки усмехнулся. — Я знаю, что это звучит как очевидное утверждение, — продолжила она, —  но, судя по тому, что ты мне рассказал, это вполне логично. А поскольку чувства Мидории-куна уже понятны, ведь он сам рассказал тебе о них, то вопрос в другом... Какие чувства испытываешь ты? Кацуки молча смотрел на нее. — Ты сказал, что тебе неприятно видеть его в таком состоянии, потому что это напоминает тебе о том, что он принял весь удар на себя вместо тебя. Раз уж мы договорились, что это было его собственное решение, которое ты не можешь контролировать, есть ли еще какая-нибудь причина, по которой видеть Мидорию-куна в больнице тебе неприятно? Просто молись, чтобы в следующей жизни ты родился с причудой. Прыгни ласточкой с крыши. Каким же Кацуки был тупым сопляком, ебанутым куском дерьма. А что, если бы Деку действительно сделал то, что он ему сказал, и прыгнул? Что, если бы этот ублюдок действительно пошел и покончил с собой? Что, если бы он послушал Кацуки, ведь тот годами называл его никчемным и бесполезным? Что, если бы Деку на самом деле взял и покончил с собой, просто потому, что не смог бы посчитать себя достойным быть кем-то, кроме того образа, что ему навязал Кацуки? Что, если бы он так поступил? Кацуки не мог осознать всю тяжесть этих слов, сказанных много лет назад, пока не увидел всхлипывающего и хнычущего от боли Деку на больничной койке, пока не осознал, что Деку действительно был мертв. Даже когда Деку тыкал ему в лицо всей этой темой, когда он был идиотским призраком, приклеившимся к Кацуки, тяжесть тех слов не была столь реальной и очевидной. А ведь он действительно сделал это: он действительно сказал Деку убить себя, просто пойти и умереть, и Кацуки потребовались, блять, годы, чтобы осознать, насколько тот поступок был хреновым. Он наблюдал, как Деку был на пороге смерти, просто потому, что он пожертвовал своей дерьмовой задницей ради Кацуки, наблюдал, чтобы понять, насколько это было хуево. И он не мог извиниться за это, потому что... что он мог сказать? Как бы это выглядело? Что такое он может сделать, чтобы исправить свое прошлое поведение? Как он мог оправдаться за то, что велел Деку лишить себя жизни из-за такой глупости, как причуда? И как, блять, Деку мог продолжать любить его после такого? Как Кацуки мог говорить, что хочет быть героем, когда он сказал беспомощному, лишенному причуды парню, что тот должен покончить с собой из-за того, что он не такой, как все? — Бакуго-кун? — позвала доктор Мацуо, так как Кацуки несколько мгновений сидел в тишине, не отвечая на ее вопрос, лишь глядя в пол. Он поднял голову, услышав свое имя, и был почти уверен, что она поняла по его глазам, что цепочка мыслей, сопровождавшая этот вопрос, слишком длинна и сложна, чтобы изложить её за один сеанс. — Я не хочу об этом говорить, — решил Кацуки, и она незамедлительно кивнула в знак согласия. — Все в порядке, — успокоила она его. — О чем бы ты хотел поговорить? — Ни о чем, — ответил он, не успев толком подумать об этом. Доктор Мацуо взглянула на свои наручные часы. — До конца приема осталось пятнадцать минут, — сообщила она с деланным видом. — Почему бы тебе не рассказать мне немного о Киришиме-куне? Кацуки сжал губы в строгую и недовольную линию. Видимо, не было ни одной темы, о которой он мог бы говорить с этой женщиной, не выходя из себя. — Я все еще его игнорирую. — Почему? Он вздохнул, будучи сытым по горло. Ему хотелось вернуться в свою спальню. — Потому что он был засранцем и вывел меня из себя. Она подвинулась поближе. — Ты думаешь, он был не прав? — И какого дьявола это должно значить? — Банка. — Дьявол — уж точно не ругательство. — Он сказал, что больше не позволит тебе бить его, чтобы снять стресс. Как ты думаешь, это было правильное решение? — Господи. Я никогда не бил его. Мы спарринговали. Это, блять, разные вещи. — Ба... — Да знаю я, знаю. Она пристально посмотрела на него. — Но ты ведь выпускал свой гнев, сражаясь с ним, верно? — Да, и он знал об этом с первого дня. Не то чтобы я его обманывал или что-то в этом роде. — И ты считаешь, что это здоровый способ справиться с гневом, учитывая все методы, которые мы обсуждали до сих пор? Кацуки раздраженно отвел взгляд. — Ты считаешь, что физическое насилие — это выход? — Я не применял к нему физического насилия, — попытался оправдаться он. — Мы спарринговали. Мы тренировались. Это, блять, совсем другое. Это другой, сука, контекст. На этот раз она даже не стала напоминать ему про банку. — Киришима-кун, похоже, с этим не согласен, иначе он бы не попросил тебя остановиться. — Он не просил меня ни о чем. Он просто сказал, что больше не будет со мной спарринговать, даже не спросив меня об этом. — Он поставил на первое место свои чувства. — Да, как эгоистичный засранец, которым он и является. — А тебе не кажется, что ты поступил точно так же, устроив с ним спарринг, чтобы сбросить гнев, или покинув Мидорию-куна в больнице одного раньше обычного? Кацуки бросил на нее взгляд. — Тебе не кажется, что ты уже давно ставишь свои чувства выше чужих? Кацуки продолжал смотреть на нее. — Я... — начал он, злясь. — ...даже не знаю что-либо о своих, мать его, чувствах. — И все же, судя по тому, что ты мне рассказывал, ты всегда ставишь их на первое место. Молчание. — Я не упрекаю тебя, — уточнила она после нескольких мгновений напряженного молчания. — И не пытаюсь заставить тебя почувствовать себя виноватым. Я просто пытаюсь помочь тебе понять, что чем больше ты бежишь от своих чувств, тем труднее будет признать их, когда придет время. Кацуки бросил на нее взгляд. — Почему бы тебе не попытаться сопереживать тому, что чувствует Киришима-кун? Возможно, если ты попытаешься понять, о чем он думал, когда говорил тебе те слова, то ты сможешь лучше понять его мотивы.  Кацуки отвернулся от нее, а его нога все еще продолжала дергалась. — Время уже вышло? — это было все, что он предложил в качестве ответа. Доктор Мацуо вздохнула, снимая очки. — Ты можешь идти, — объявила она. — Но подумай над тем, что я тебе сказала. Думаю, это многое прояснит тебе. Кацуки тут же поднялся на ноги и направился к двери, не глядя на нее и делая вид, что не замечает ее слов, но прежде чем он успел выскочить, она добавила: — И не думай, что я забыла о тех последних нецензурных словах. Он остановился на месте, повернулся и бросил на нее взгляд, а затем, закатив глаза в знак поражения, направился к банке, кладя по одной монете за каждое ругательство, за которое он еще не заплатил. В конце концов, сделка есть сделка.

***

Он поставил поднос на стол громче, чем собирался, чем привлек внимание группы друзей, сидевших рядом с ним, и заставил их удивленно посмотреть на него. Все разговоры стихли. Они смотрели на него в ошеломленном молчании в течение, казалось, целой вечности, а Кацуки просто стоял, глядя в их ошарашенные лица. Его поднос уже стоял на месте, куда он собирался сесть. Затем, без лишних слов и приглашений, он придвинул стул и сел, схватив хаши и начав есть, как будто он не ел один уже несколько недель. Все глаза друзей были прикованы к нему. — Бакуго...? — первым нарушил молчание Серо. Кацуки уставился на него, прожевав полный рот еды. — Что? — спросил он с набитым ртом, тоном, почти не допускающим сомнений в его присутствии. Кацуки уже давно ел один, с тех пор как Деку очнулся и снова впал в кому. И дело было не только в том, что ему хотелось побыть одному, вдали от громких разговоров друзей, когда на карту поставлено так много, но и в том, что он не мог выносить их взглядов, как будто он по какой-то проклятой причине заслуживал жалости. С тех пор как душа Деку отделилась от души Кацуки, они стали вести себя по-другому, и Кацуки ненавидел это. Он предпочел бы остаться один, чем иметь дело с таким приукрашенным поведением. Киришима был единственным, кто иногда пытался составить ему компанию, но Кацуки дал понять своему лучшему другу, что не будет возражать, если тот захочет посидеть с друзьями за их столом во время обеда. Это означало, что присутствие Киришимы в кафетерии ЮА было разделено: иногда он сидел с Кацуки половину обеденного времени, иногда чередовал дни, когда сидел и не сидел с ним. После их более или менее серьезной ссоры желание Кацуки обедать с друзьями еще больше угасло, и одиночество стало лучшим и более постоянным вариантом, чем когда-либо, особенно потому, что Киришима оставил его в покое и больше не беспокоился о том, чтобы сидеть с ним. Кацуки даже изменил свои привычки обедать, чтобы приходить в это место в то время, когда его друзей не было рядом, только для того, чтобы иметь возможность побыть в тишине и покое. Тишина и покой — это то, чего он не получал с тех пор, как Деку был с ним все 24/7. Теперь его не было, и, похоже, тишина и покой — единственное, что Кацуки мог получить. Его немного тошнило от этого, но он был слишком горд, чтобы что-то с этим сделать. Но слова психотерапевта оставили свой след в его голове, и он не мог отрицать, что, хотя он все еще считал Киришиму мудаком, это не означало, что он был полностью неправ. Возможно, Кацуки мог бы попытаться найти способ выплеснуть свой гнев и разочарование так, чтобы это не было связано с дракой с Киришимой. То, что он был единственным, кто мог выдержать силу Кацуки, не означало, что тот должен это делать. (К тому же, он скучал по этому ублюдку. И он был на том этапе своей жизни, когда лучше не пытаться отрицать этот очевидный факт). Так что да, возможно, он мог бы пожертвовать тишиной и покоем, к которым он успел привыкнуть, и вернуться к обеду с кучкой раздражающих людей, которые слишком громко разговаривали о вещах, не имевших никакого смысла. Но Кацуки уже привык к подобным вещам за время, проведенное в ЮА, и, может быть, только может быть, он сможет заставить себя признать, что эти громкие разговоры не так уж сильно его беспокоят, как он притворяется. Правда, иногда это сказывалось на слуховом аппарате, поэтому второе и единственное, что он сказал, присев за стол, не глядя ни на кого из них и откусывая очередной кусок от своей еды, было: — Если вы, ублюдки, начнете кричать или смеяться слишком громко, мой слуховой аппарат начнет издавать лишние звуки, и позвольте мне сказать вам, что в таком случае я выдерну это дерьмо из своего уха и засуну его в горло каждому из вас. Все продолжали смотреть на него, а Кацуки продолжал есть. — Прости, мы не знали, — снова заговорил Серо. Все кивнули в знак согласия с извинениями, а Кацуки продолжал не встречаться с ними взглядом. — Мы действительно не знали, — поддержала Серо Мина. — Извини. — Так вот почему ты не сидел с нами? — резко спросил Каминари, в результате чего Мина резко ударила его локтем в бок.  — Ой! — зашипел он, пусть дальше и молчал. — Обещаем, что впредь будем осторожнее! — с улыбкой пообещала Мина. Все кивнули, соглашаясь с ее словами. Кацуки поднял на них глаза. Мина и Серо широко улыбались ему, в то время как Каминари все еще потирал больное место на ребрах, куда его ударила Мина, а Киришима... Ну. Кацуки не посмотрел на его лицо, чтобы понять, что он делает. Да и он бы не смог, пока что. Он склонил голову и молча продолжил есть. Он чувствовал, что глаза Киришимы прикованы к нему, и тот был единственным, кто не произнес ни слова с тех пор, как Кацуки появился за столом. Да, к черту это. Кацуки знал, что парень заслуживает отдельного разговора, ведь он был его ближайшим другом из группы. Он не мог рассчитывать на то, что просто сядет за стол и Киришима через минуту снова начнет целовать его зад. С этим придется разбираться позже, если не после того, как он покончит с едой, то после того, как он выполнит все свои обязанности на сегодня. «Я не ставлю в приоритет свои чертовы чувства», — сказал Кацуки голосу в голове, напомнившему ему слова доктора Мацуо, сказанные ранее. — «Я просто стараюсь не обсуждать с Киришимой свои личные дела посреди столовой, на глазах у кучи любопытных людей». Киришима будет чувствовать себя неловко, как и сам Кацуки, и все остальные. В каком-то смысле он поставил на первое место чувства Киришимы, а не свои собственные. Как вам такое, доктор Мацуо. Некоторое время все молчали, словно ожидая, что будет дальше, когда Кацуки снова сел с ними. Но после почти минуты молчания Кацуки по-прежнему молча жевал свою еду, не глядя ни на кого из них, как он всегда это делал, все решили, что лучшим вариантом будет просто продолжать заниматься своими делами, как будто за последний месяц между ними ничего не изменилось. Кацуки пока не очень-то хотелось говорить о том, почему он изолировался, и его друзья знали, что лучше не пытаться затронуть эту тему. — Итак... Как я уже говорила, идея с макияжем не очень удалась, но я уверена, что мы что-нибудь придумаем! — начала Мина, возвращаясь к теме, которую они обсуждали до прихода Кацуки. — Яомомо предложила попробовать сделать что-то с помощью ее причуды... И да, если бы он очень постарался, то смог бы притвориться, что не потерял целый месяц на бессмысленные разговоры. Несмотря на все изменения, произошедшие не только внутри, но и вне его, мир казался все тем же. Это, откровенно говоря, пугало его: казалось, что теперь он совершенно другой человек, хотя он все еще находился на начальном этапе улучшения некоторых вещей в себе. Он совершенно другой человек, живущий в старом, статичном мире. В конце концов Серо и Каминари по-прежнему отпускали неуместные шутки, Мина по-прежнему часами разглагольствовала ни о чем, а Киришима по-прежнему беспокоился о нем. И, по правде говоря, осознание того, что этот аспект жизни никогда не изменится, каким бы плохо слышащим, чувствительным или задумчивым он ни стал, давало Кацуки крошечную толику комфорта. Не было ничего нового под все тем же солнцем.

***

Он упал на пол на спину, тяжело дыша и обильно потея. Его влажная одежда прилипла к коже, а воздух вокруг сильно пах нитроглицерином. Над ним появился Всемогущий, протягивая ему руку, чтобы помочь подняться. Кацуки равнодушно смотрел на нее, пытаясь восстановить дыхание, но в конце концов принял ее, чтобы подняться на ноги. Оказавшись в стоячем положении, он сгорбился и оперся руками о колени, продолжая задыхаться. В конце концов, он только что голыми руками толкал чертов грузовик вверх по склону. — Ты молодец, юный Бакуго, — подбодрил его Всемогущий, положив руку на плечо. У Кацуки не хватило сил отмахнуться от нее, и он нехотя принял прикосновение, изо всех сил стараясь притвориться, что внутри не сходит с ума от похвалы Всемогущего, героя его гребаного детства. — Мог бы сделать это быстрее, если бы ты не болтал так много, — задыхаясь, запротестовал он, просто потому что ему захотелось слегка задерзить в ответ. Всемогущий потрепал его по плечу. — В этом упражнении важна не скорость, а сила, — сказал ему символ мира, убирая руку с плеча Кацуки и делая шаг назад. — Ага, скажи это людям, которые в разгар атаки злодея видят, что в их сторону летит грузовик, — ответил Кацуки. — Надеюсь, когда придет время, они не будут надеяться на то, что их спасет «Один За Всех», — сказал ему Всемогущий. Кацуки с сердитым взглядом повернул голову к мужчине. — Что это значит? — резко спросил он. Всемогущий уставился на него. — Когда ты станешь профессиональным героем, «Один за всех» уже вернется к Юному Мидории, и ты сможешь спасать людей, используя свою причуду. Однако пока ты позаимствовал такую силу, тебе нужно адаптировать свое тело, чтобы переносить ее. Физическая подготовка, которую требует твоя причуда, отличается от физической подготовки, которую требует «Один за всех», поэтому, спасая жертв из-под грузовика, ты наверняка будешь не только толкать его в гору. Кацуки шагнул ближе к Всемогущему, его красное лицо блестело от пота. — Конечно, не только это. Я просто снесу этот чертов грузовик с дороги, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — И ничего я не заимствовал. Я ее храню. Всемогущий склонил голову набок. — Не мне нужно это дерьмо. Я взял ее только для того, чтобы твой драгоценный маленький наследник не переломился пополам, пытаясь ее переварить. Я бы одолжил ее только в том случае, если бы она мне была нужна, а мне она не нужна, — проворчал он. Слова прозвучали невероятно грубо, но Кацуки понял это только после того, как они вырвались из его уст. Всемогущий уставился на него. — Конечно, — произнес он тоном, который Кацуки не знал, как воспринять, но который, несомненно, был менее веселым, чем минуту назад. Они вместе и молча спустились с холма, направляясь обратно к территории ЮА. Кацуки чувствовал, как нарастает напряжение между ним и наставником Деку — его наставником, — и с болью осознавал, что, вероятно, должен извиниться, если не за то, что так резко высказался о ситуации с Деку, то за неуважение к авторитетному человеку. Однако не успел он придумать, как выразить свои извинения, не показавшись при этом слабаком и трусом, как Всемогущий первым нарушил молчание. — Юный Бакуго... Ты уверен в моем предыдущем предложении? Блять, казалось, что Всемогущий из кожи вон лезет, лишь бы разозлить Кацуки. Серьезно?! — Да, — просто и резко ответил Кацуки, и все желание извиниться тут же исчезло из его головы. Он чувствовал себя глупо из-за того, что вообще об этом подумал. Всемогущий вздохнул. — Я думаю, это было бы... — Нет смысла учиться пользоваться этим дерьмом. Я не собираюсь использовать эту силу, — резко оборвал он мужчину. Всемогущий предложил научить Кацуки использовать «Один за всех», вместо того чтобы просто дать ему специальную тренировку для поддержания подходящей физической формы для этой причуды. Кацуки отказался, не колеблясь и не допуская никаких сомнений, ведь это была правда. Он не собирался ее использовать. Это было не его, и ему это было не нужно. Он не хотел знать, как ей пользоваться. Это была не его чертова причуда. — Я лишь храню её, — добавил он после нескольких мгновений молчания, потому что это была его единственная функция в этой неразберихе — хранить «Один за всех». Сохранить эту чертову причуду, чтобы потом, когда Деку наконец найдет в себе силы встать на ноги, вернуть ее обратно, и со всей этой чертовой темой было бы покончено. Он не стал бы использовать причуду Деку. Она была ему не нужна. Всемогущий выглядел озадаченным. — Я беспокоюсь, мальчик мой, — признался он. — Если ты случайно активируешь ее, то можешь оказаться... — Я не собираюсь случайно активировать ее, — оборвал его Кацуки, вскидывая голову, чтобы посмотреть на него. — За кого вы меня принимаете? Я не Деку; у меня была причуда всю мою чертову жизнь. Я научился контролировать подобное дерьмо. Всемогущий уставился на него, и его лицо не покидало противоречивое выражение. Казалось, он никак не мог решить, стоит ли ему подтолкнуть Кацуки к тому, что он считает нужным, несмотря на желание парня, или же просто оставить все как есть, несмотря на риск, которому подвергает себя Кацуки. Ведь, в конце концов, Кацуки не виноват в том, что оказался в этой компании «Один за всех». Его заставили принять такое решение, взять на себя такую ответственность только для того, чтобы он мог спасти Изуку. В каком-то смысле он оказал Изуку услугу. Всемогущий был не вправе требовать от него чего-либо. И все же Всемогущий не хотел, чтобы у парня сломался позвоночник из-за того, что он не так чихнул. — Это не моя причуда, Всемогущий, — добавил Кацуки с серьезным и решительным видом. Если бы Всемогущий не знал парня, он бы поклялся, что в его голосе прозвучал намек на мольбу. — Это его причуда. И я не собираюсь ее использовать. Всемогущий склонил голову, вздохнув в знак поражения. Юного Бакуго было нелегко переубедить. Позднее ему придется придумать более эффективную стратегию.  А пока ему нужно было разобраться с упрямством своего ученика... И с другим делом, которое висело сейчас на нем. Они молча шли по направлению к территории ЮА, Всемогущий пытался придумать, как подступиться к нужному ему вопросу, а Кацуки изо всех сил старался думать о чем угодно, только не об «Один за всех». Ведь всю свою жизнь он издевался над Деку за то, что тот был без причуды. И теперь, когда у Деку наконец-то появилась причуда, Кацуки забрал ее у него. По сути, он украл ее у него. Конечно, он сделал это только потому, что у него не было выбора, ведь иначе Деку бы умер, но, черт возьми, это было неправильно. По крайней мере, задрот, похоже, с этим смирился. До сих пор он не проявлял никаких признаков гнева, дискомфорта или предательства. Кацуки даже не представлял, что будет делать, если Деку так поступит. Если бы Деку начал его ненавидеть. Ведь это была бы разумная реакция, верно? И, по правде говоря, Кацуки в какой-то степени заслуживал этого. Он не мог понять, почему Деку не возненавидел его с самого начала, после всего, что он с ним сделал. Почему он продолжал хвалить его, восхищаться им, и... и... любить его. Потому что это были единственные постоянные вещи в его жизни, верно? Единственные вещи, в которых он всегда был уверен. Сильная причуда, острый ум и Деку, бегущий за ним по пятам и называющий его крутым. Он не знал, что будет делать, если потеряет это. Хватит и того, что он почти потерял Деку. Кацуки не хотел терять и Деку. Деку, который улыбался ему. Деку, который хвалил и восхищался им. Деку, который смотрел на него так, словно он был светом луны, освещающим самую темную ночь. Деку, который не ненавидел его за все то дерьмо, которое он творил, и любил его, несмотря на это. — Ты навещал его? — спросил Всемогущий, нарушив молчание и прервав его мысли. Кацуки понял, что они вот-вот подойдут к парадному входу в ЮА, и что половину пути он провел в глубоких раздумьях. Половину пути он думал о дерьмовом Деку, и, черт побери, это пугало. Когда еще этот задрот занимал столько места в голове Кацуки? Весь последний месяц, и месяц до него, и абсолютно каждый день с тех пор, как он очнулся от комы.  — Я спрашиваю только потому, что не видел тебя у него в последнее время, — добавил Всемогущий, не получив ответа от своего ученика. Кацуки усмехнулся и повернул голову, чтобы посмотреть на него, стараясь загнать все, что он чувствовал, в глубины своего мозга и сосредоточиться на разговоре. — Это потому, что я хожу туда только после того, как все уйдут. Я не выношу дерьмовых друзей Деку. — Понятно, — Всемогущий одарил его крошечной улыбкой, которая даже не доходила до его глаз. В последнее время это часто случалось, что заставило Кацуки задуматься о том, как сам Всемогущий справляется со всей этой ситуацией. Он подумал, не спросить ли его об этом, но в этот момент они подошли к территории ЮА, и символ мира тут же остановился на месте, повернувшись к Кацуки. — Ты очень помог ему в восстановлении, — заметил Всемогущий, снова положив руку на плечо Кацуки. Ему очень хотелось отмахнуться от этого прикосновения, но почему-то это ощущалось неправильным. Возможно, Всемогущий нуждался в этом утешительном прикосновении не меньше, чем Кацуки. — Теперь я понимаю, откуда он выучил язык жестов. — Он не выучил язык жестов, он на нем хреново говорит, — сварливо ответил Кацуки и снова уставился на Всемогущего наполовину любопытным, наполовину сердитым взглядом, прищурив глаза. — Он не сказал, что это был я? — спросил он, потому что это было чертовски странно. И Кацуки было не по себе от того, что его заслуги не упомянуты. — Он почти ничего не говорил, — огорченно пожал плечами Всемогущий. — Честно говоря, я и не понимал, что его жесты — это язык жестов, пока ты не сказал мне, что навещал его. Нас, как учителей, обязали выучить его во время обучения, чтобы мы удовлетворяли всем необходимым потребностям учеников, но... как сказать... — он неловко почесал затылок. — У него это слишком плохо получается, — повторил Кацуки свои предыдущие слова. Всемогущий тихонько хихикнул. — Что ж. Ему предстоит пройти долгий путь. — Это просто приукрашенный способ сказать, что у него хреново получается, — безразлично ответил ему Кацуки. Всемогущий улыбнулся и потрепал его по плечу. — Я уверен, что с твоей помощью он быстро исправится. Ты отличный друг, юный Бакуго. Кацуки смотрел прямо с серьезным выражением лица. Солнце над ними окрасилось в оранжевые, пурпурные и розовые тона: оно плавно скрывалось за горизонтом, и наступала ночь. День был жарким, но теперь вместе с ночью налетел прохладный ветерок, заставив покрытую потом кожу Кацуки покрыться мурашками. Он не знал, что на это ответить. Был ли он таким для Деку? Другом? После всего что произошло? После всего того, через что они прошли и о чем Деку забыл, после всего того, что он говорил ему на протяжении всей их жизни? После того, как он сказал Деку убить себя и ни разу не извинился за это? — Вы действительно думали, что я не навещаю его только потому, что вы никогда не видели меня у него в палате? — сурово спросил Кацуки, чтобы молчание не затягивалось. Он не смотрел на Всемогущего, потому что в какой-то степени знал, почему тот решил, что он не посещал его. Он имел полное право так думать. Какой же он охуенный друг. — Я предполагал, что ты навещал, но решил, что лучше спросить, — признался Всемогущий. Кацуки усмехнулся, глядя на него краем глаза. — Почему так? Губы Всемогущего сомкнулись в тонкую линию на костлявом лице, прежде чем он ответил. — Связь, которую вы двое создали за тот месяц, что были вместе... — начал он задумчиво. — Это было нечто, что, как мне кажется, невозможно разрушить. Ты нужен юному Мидории. Больше, чем когда-либо. И что-то мне подсказывает, что он тоже тебе нужен. Кацуки отвернулся от Всемогущего, его лицо исказилось в привычном ворчливом выражении. Он подавил желание выкрикнуть ругательство в его адрес из-за подобного заявления. — Однако... — продолжил Всемогущий, и Кацуки не понравился зловещий тон его голоса. Он повернул голову и уставился на мужчину, на его лице было написано ожидание. — Меня кое-что беспокоит. Пауза. Кацуки ждал, когда Всемогущий продолжит. Всемогущий жестом показал Кацуки, чтобы они перешли в более укромное место, где не будет любопытных ушей, и Кацуки последовал за ним. Когда они остановились в безлюдном углу, он уставился на высокого мужчину, в то время как Всемогущий смотрел лишь на оранжевое небо над ними. Он выглядел так, словно пытался найти нужные слова, чтобы сказать Кацуки то, что ему нужно было сказать. — Когда его спросили, юный Мидория утверждал, что помнит, что произошло до комы, пусть и пока не может об этом говорить, — начал Всемогущий, и Кацуки сразу же понял, к чему это приведет. Он это ненавидит. Но парень не стал перебивать. — Но... В некоторых случаях, когда я или кто-то другой упоминал о событиях того месяца, во время которых он был с тобой в виде призрака... Лицо Кацуки выражало лишь пустоту. — Похоже, он ничего не помнит из этого. Кацуки поднял глаза на Всемогущего. Все, о чем он мог думать, —  это то, как совершенно растерянно выглядел Деку, когда накануне  Кацуки упомянул о визите к его маме. Кацуки подумал, что тот просто медлил из-за усталости и слабости. Он думал, что Деку просто нужно вздремнуть, до того как его мозг отключится. Но Кацуки никогда не думал... Он... Его лицо исказилось от гнева. Гнев всегда был его основной реакцией, и он был почти рад, что по крайней мере что-то не изменилось. — В этом нет ни малейшего ебучего смысла, — выдохнул Кацуки, недоверчиво хмыкнув. — Какого черта он говорит, что помнит о случившемся, если сам ничего не помнит? Всемогущий бросил на него извиняющийся взгляд. — Мы не можем знать наверняка, что он помнит, пока он снова не сможет говорить. Возможно, он помнит нападение злодея, но не... — оборвал себя Всемогущий. Кацуки прищурил глаза. — Но не что? Пауза. — Что? — потребовал Кацуки, его сердце учащенно билось в груди. Он жаждал и уже ненавидел ответ который получит на этот вопрос. — Но не события после. Кацуки уставился на него. — Ты хочешь сказать, что он не помнит, как был, сука, призраком? Всемогущий снова вздохнул. — Это всего лишь предположение. — Ага, но вот вы, похоже, чертовски в этом уверены. — Я ни в чем не уверен, мальчик мой. Но, учитывая, что «Один за всех» — это причуда, тесно связанная с душой... Кацуки почувствовал, как бледнеет его лицо и скручивается желудок. Всемогущий не мог сказать то, о чем думал. — То есть... — Кацуки сухо сглотнул, уставившись на героя. Всемогущий смотрел на него печальными глазами. — Можно предположить, что раз ты сейчас носитель «Один за всех», то и воспоминания юного Мидории, которые он хранил, будучи призраком, тоже у тебя. Ведь именно душа обрела эти воспоминания. Кацуки усмехнулся, резко вдохнув. Он чувствовал, как гнев закипает в его крови; он чувствовал, как его лицо искажается от ярости.  Почему, черт возьми, он не подумал об этом? Почему, черт возьми, он не заметил, что в поведении дерьмового Деку есть что-то странное? Какого хрена он стал таким медлительным и забывчивым? — Значит, все, что мне нужно сделать, это вернуть ботанику его причуду, и его воспоминания вернутся? — спросил он, стараясь не выдать в голосе столь нелепой надежды. Почему его так волновало, помнит Деку то дерьмо или нет? Это ведь не имело значения. Это не имело значения. Это не могло иметь значения. Это не должно было иметь значения. Всемогущий смотрел на него с жалостью, и Кацуки ненавидел это. — Пока ты не можешь вернуть ему причуду. Кацуки уставился на героя. — Сначала ему нужно восстановиться и обрести необходимую физическую форму. Кацуки не знал, о чем он должен думать. Он не знал, что он должен чувствовать. — Но, юный Бакуго... — протянул Всемогущий, вероятно, почувствовав, что Кацуки начинает расстраиваться. — Как я уже сказал, это всего лишь предположение... — Нет, — сердито покачал головой Кацуки и сделал шаг назад, чтобы Всемогущий не смог схватить его за руку. — Вы бы не стали рассказывать мне эту чушь, если бы это были лишь домыслы. Всемогущий молча смотрели на Кацуки, и тут парня осенило. Он был в шоке, ощущал предательств и гнев, такой сильный гнев. — Вы пытайтесь меня подготовить, не так ли? Молчание. Всемогущий слегка склонил голову. — Вы пытаетесь предупредить меня, чтобы позже я, блять, не взбесился на Деку, когда узнаю херовую правду, — насмешливо ответил он. — Что? Вы думаете, я буду кричать на него, пока он находится в таком-то состоянии? Думаете, я буду оскорблять его, обижать и причинять ему боль? Всемогущий тяжело вздохнул. — Так вот за кого вы меня принимаете? —проворчал он, прекрасно понимая, что Всемогущий не ошибся, подумав так. — В том состоянии, в котором сейчас находится юный Мидория, я не думаю... — Всемогущий сделал паузу, в голосе звучала усталость. Он избегал взгляда Кацуки. — Я не думаю, что он сможет справиться с болью в сердце. Кацуки вздохнул. Глаза почему-то пощипывало, и делать глубокие вдохи становилось все труднее. На его лице застыло выражение гнева и обиды, а руки то и дело сжимались в кулаки. — Ага, потому что только ее я и причиняю. — Юный Бакуго... — Нет, все хорошо, я понял, — сердито проворчал Кацуки, ненавидя то, как дрогнул его голос. — Я не пытаюсь сделать из себя жертву, ведь это правда, это единственное, что я делал Деку. Вы ведь думаете именно так, верно? А значит так и должно быть. Вы думаете совершенно верно. Всемогущий в шоке уставились на него. — И знаете что, именно так я бы и поступил, — продолжал он, рыча и свирепея сильнее почти с каждой секундой, его горло было переполнено эмоциями. — Я бы, блять, кричал, орал и устраивал чертовы разборки. Но не на него. Тишина. — Не на него. Я больше не тот человек. Я блять, не знаю, какой я теперь человек, но... Прыгни ласточкой с крыши. Он сухо сглотнул, сердце болезненно стукнуло в груди. Всемогущий продолжал смотреть на него, выглядя почти шокированными. Я думаю, он хотел, чтобы ты стал героем, которым, как он думал, ему никогда не суждено стать. — Знаете что, неважно, — проворчал Кацуки, развернулся и пошел прочь.    

***

 Он ворвался в больничную палату и увидел лежащего на кровати Деку, а рядом сидящего с ним Двумордого. Они оба с удивлением смотрели на Кацуки, когда он вошел в палату и направился к кровати Деку. Это было вполне обоснованно: Кацуки только что выбил дверь, его волосы были взъерошены, лицо покраснело от тренировок, а одежда насквозь пропиталась потом и плотно прилегала к коже. В общем, выглядел он, наверное, как сумасшедший. Тодороки тут же поднялся на ноги и бросил на Кацуки предостерегающий взгляд. — Бакуго. — Уйди. — Что происходит? — Я сказал, уйди, Двумордый. Он бросил на Тодороки многозначительный взгляд, который не был полностью лишен гнева, но и не был залит им. С того дня в спортзале они стали лучше относиться друг к другу, даже тренировались вместе, когда была возможность, но это не означало, что они были лучшими друзьями, и уж точно не означало, что Кацуки собирался оправдываться перед этим ублюдком. Тодороки, должно быть, увидел это в его глазах, потому что он вздохнул и сделал шаг ближе к Кацуки. — С тобой говорил Всемогущий? — спросил он полушепотом, осторожно наклонившись к самому уху Кацуки. Это заставило его кровь закипеть. — Хочешь сказать, что он поговорил с тобой первее? — огрызнулся Кацуки, бросая на Тодороки свой взгляд. Глаза Изуку, сидящего на кровати, в замешательстве метались между ними. — Нет. Я был там, когда они с Исцеляющей Девочкой пришли к тому выводу. Сам я не заметил, пока они не обсудили эту тему, — сказал Тодороки, негромко, чтобы его не подслушали, и более терпеливей, чем он обычно обращался к Кацуки. Вероятно, ему хватило порядочности понять, как потрясло Кацуки известие о том, что он прожил целый месяц с Изуку, а тот обо всем забыл. — Это я предложил ему поговорить с тобой прежде, чем ты сам догадаешься. Ты не такой невнимательный, так что это был бы лишь вопрос времени. Кацуки уставился на Тодороки. Тодороки же смотрел на него с серьезным, но почти сочувственным выражением лица. Но при всем этом, оно все равно было холодным. Угрожающе холодным. — Не делай глупостей. Он все еще восстанавливается... — Я, блять, знаю это... — Бакуго, — резко перебил Тодороки, его тон не оставлял места для дискуссии. — Все, что угодно, может негативно сказаться на его здоровье, а ты сейчас выглядишь не совсем уравновешенным. Кацуки в ярости набросился на него, а его зубы обнажились. Он понимал, что такая реакция лишь подтверждает правоту Двумордого, но ему было уже все равно. — Уйди с дороги, Двумордый — Я серьезно, — Тодороки остановил Кацуки, решительно прижав руку к груди. — Тебе нужно остыть. Сходи в ванную, остуди голову. Кацуки ухватился за рубашку Тодороки и притянул его к себе так, что они оказались на одном уровне глаз, его хватка была крепкой, а глаза испепеляющими. — Я справлюсь. Я не собираюсь заставлять его рыдать до изнеможения или делать еще какое-нибудь дерьмо, — сказал он, но его голос звучал как рык. — Так что просто съеби. Затем он отпихнул Тодороки и подошел к кровати Изуку, не удостоив его и взглядом. Изуку уставился на него испуганными глазами и растерянно нахмурился, и как только внимание Кацуки сосредоточилось на нем, а не на Тодороки, он тут же трясущимися руками спросил «в чем дело?», обращаясь к рассерженному парню. Кацуки остановился перед его кроватью, все еще потный и красный, и, зная, что Тодороки все еще находится с ними в комнате, спросил: — Как дела, ботаник? — самым нейтральным тоном, на который он только был способен, но, по правде говоря, звучал он все так же злостно, как обычно, так что в итоге получилась некая ругань. Изуку нахмурился и, поколебавшись, ответил, что все в порядке. Кацуки постарался говорить более терпеливо, добавив: — Хорошо. Ты хорошо спал? Отдохнул и набрался сил? Изуку нахмурился еще сильнее, но кивнул, почти не колеблясь. Он посмотрел на Тодороки, который все еще находился в комнате, словно готовый вмешаться, если Кацуки потеряет спокойствие, а затем снова на Кацуки. Изуку выглядел растерянным и немного испуганным. Но не самого Кацуки, а того, что тот хотел ему сказать. Решив, что лучше прекратить весь этот бред, Кацуки вздохнул и склонил голову к Изуку. — Слушай сюда, Деку. Я задам тебе ряд вопросов, а ты ответишь на них «да» или «нет». Понял? — резко потребовал он. Изуку, казалось, занервничал еще больше, но все равно кивнул в знак согласия.— Отлично. Первый вопрос: помнишь ли ты, что, блять, произошло после того, как ты принял на себя удар злодея вместо меня? Лицо Изуку заметно побледнело, но он не ответил. — Да или нет, Деку, блять? — агрессивно настаивал Кацуки, стуча рукой по краю кровати Изуку. Тодороки положил руку на плечо Кацуки в то самый момент, как глаза Изуку наполнились слезами. — Бакуго, ты не должен... — Заткнись, Двумордый! — огрызнулся Кацуки, отбивая руку Тодороки и поворачиваясь к резко вздрогнувшему Изуку. Кацуки резко прекратил. Деку вздрогнул. Неужели Деку...? Неужели Деку, блять, испугался его? И да, возможно, из-за эмпатии или чего-то в этом роде, Кацуки понял, в каком свете он сейчас предстал перед Деку. Красный, в поту, ни с того ни с сего врывающийся в его комнату в неурочный час с яростью и криками, в то время как до сих пор он демонстрировал парню совершенно обратное поведение. Да, он все еще обзывал Деку, и с тех пор, как тот проснулся, он не был полностью терпелив с ним, но до сих пор он не кричал на парня, ни разу. Он не кричал, не злился, не враждовал. А сейчас он был настроен враждебно. Если уж на то пошло, он выглядел так, словно собирался наброситься на Деку прямо на его дерьмовой больничной койке. Кацуки сделал глубокий вдох, потом еще один, потом еще. Попытался вспомнить советы психотерапевта, как успокоить себя в моменты вспышек. И он забыл их все. — Деку. Я не злюсь или что-то в этом роде. И я не буду злиться на тебя, если ты ответишь «нет», — сказал он, стараясь говорить спокойнее, но едва ли ему это удавалось, поскольку слова все равно выходили сердитыми. Лучше всего было сохранять спокойствие и ясно выражать свои намерения. Верно? — Так что просто скажи мне. Да или нет. Ты помнишь, что произошло? Изуку смотрел на него, казалось, целую вечность, прежде чем отрицательно покачал головой. И да, Кацуки определенно не представлял, какая в действительности у него будет реакция на подобную ситуацию... Теперь он был в полной заднице. (Он помнил, как его ударил в живот Всемогущий. Это не шло ни в какое сравнение с этим.) — Т-т... То-тол... То-толь... Тольк... — заикнулся Изуку, а затем поднял руки в знаке «очнуться». — Ты помнишь только, как получил удар, а потом очнулся? — сквозь стиснутые зубы переспросил Кацуки. Его челюсть напряглась, а на виске выступила вена. Он чувствовал, как Тодороки подходит к нему сзади. Изуку кивнул, выглядя слегка стыдливо.  Кацуки вздохнул, сердито отвернулся от Деку и опустил голову. Он поставил руку на бок. Глаза Изуку и Тодороки были прикованы к нему, но Кацуки смотрел куда угодно, только не на них.  Он пытался перечислить в голове все те моменты, когда он упоминал и расказывал Деку о событиях, когда тот еще был призраком. Такие глупые вещи, как визиты к его маме или крепость из подушек. Их количество заставляло его чувствовать себя жалким и потешным. Вот он, болтает всякую ерунду в уши этому ублюдку, а тот даже не... — Почему ты, блять, не сказал мне об этом, идиот? — прошипел Кацуки, глядя на Деку. — Почему ты давал мне говорить обо всём том дерьме, не сказав, что не имеешь ни малейшего понятия, о чем я говорю? Дыхание Изуку стало тяжелее, а его глаза по-прежнему блестели. Он выглядел встревоженным. Таким маленьким и уязвимым. От этого зрелища в груди Кацуки стало еще теснее, чем было. — Я... я... — попытался сказать что-то Изуку, но ничего не вышло.  Тодороки снова вмешался. — Он не может говорить, Бакуго, — сердито сказал парень. Кацуки повернулся к нему лицом и встретился с холодным неодобрительным взглядом Двумордого. — Ты его расстраиваешь. И тут его осенило, так внезапно, что можно сравнить с внезапностью автомобильной аварии: если Деку не помнит о том, как он был связан с Кацуки, если он не помнит обо всем, через что они прошли, черт, если он даже не помнит о лихорадке; если последнее, что он помнит, это нападение злодея... Тогда это значило, что он не знает о том, что Один За Всех теперь у Кацуки.  Он не знает, что дал Кацуки свое согласие. Что Кацуки забрал у него его причуду. Что он... Что он снова беспричудный.  Временно, да, но беспричудный. Из-за Кацуки. Вот почему он не злился. Нельзя злиться на то, чего не знаешь. Он снова уставился на Деку, который выглядел худым, мелким и болезненно бледным. Его глаза были большими, влажными, печальными и... и... В них не было ни намека на гнев. Только беспокойство. Кацуки вдохнул и выдохнул. Это было слишком. Он повернулся и ушел.

***

Кацуки почти час просидел в горячем душе, и, когда вышел из него, его пальцы сморщились, а кожа словно касалась костей. Он не стал придавать этому значение: высушился, оделся, сел за рабочий стол, сделал домашнее задание, посмотрел онлайн-урок. Закончив, он лег в кровать и, полностью игнорируя постоянные вибрации телефона, повернулся на бок и уставился в стену. Он планировал просто смотреть на эту чертову штуковину, пока его не настигнет сон, но у его мозга были другие планы.  Например, подумать о Деку и о том, какое значение имеет отсутствие его памяти. Итак, для хронологии: Деку принимает удар на себя во время боя. Душа Деку привязывается к его душе, что приводит к целому ряду событий в их отношениях. Кацуки отправляется за злодеем, надирает ему задницу и чуть не теряет при этом Деку. Душа Деку возвращается в его тело, которое становится очень слабым, а его совственная проклятая причуда чуть не убивает его. Кацуки забирает «Один за всех» себе, чтобы спасти жизнь задроту. Из-за слабого тела у Деку возникают проблемы, он заражается инфекцией и чуть не умирает от болезни, которая могла превратить его мозг в кашу. Его вводят в кому, а когда он просыпается... Он не помнит ничего из вышеперечисленного, кроме первого. Ни одного дня, проведенного с Кацуки. Ни одной их беседы. Ни признаний, ни прозрений, ни чертовых выводов, которые они сделали друг о друге. Ничего. Абсолютно ничего. Как будто память дерьмового Деку была чистым листом, как будто ему был дан дар забвения, в то время как Кацуки должен был продолжать жить с грузом знаний, которые он приобрел за эти несколько месяцев. А разве не так выглядит смерть? Один человек забывает все, а другой продолжает жить с воспоминаниями? Что ж. Деку умер. Так что подобное замечание было вполне уместно. Но больше всего его беспокоило то, что сказал ему Всемогущий. Что «Один за всех» — это причуда души, и что воспоминания Деку о том времени, когда он был призраком, хранятся в нем. Внутри Кацуки. Это означало, что воспоминания Деку не исчезли навсегда. Они вернутся к нему, как только Кацуки вернет ему его причуду. А это, в свою очередь, будет большой занозой в его гребаной заднице. Потому что, по правде говоря, быть паинькой — ебаный отстой. Кацуки чертовски устал от этого. Он осознавал как сильно он изменился и чего достиг. Пусть и многие способы, которые привели его к этому, ему казались несправедливыми. Он так далеко продвинулся, в то время как Деку, сука, взял и забыл обо всем том дерьме. Кацуки, блять, проходит курс терапии по управлению гневом. А Деку просто смог отмахнуться от всего этого и спокойно жить в блаженном забытьи? Что бы Кацуки только не отдал, чтобы забыть о том, как Деку исчез на его глазах, о том, как остановилось сердце Деку и его тело обмякло в безжизненной позе. Что бы он только не отдал, чтобы снова стать злобным ублюдком, которому плевать на чувства других людей, который срать хотел на сочувствие, который делает, что хочет, когда хочет и не заботится ни о чем. Чего бы он только не отдал, чтобы снова стать эгоистичным мудаком, который никогда бы не стал рисковать своей карьерой ради такого человека, как Деку. И все же в глубине души он знал, что не хочет ничего из этого. Ну или, он действительно хотел этого, то не мог получить. Он уже пересек горизонт событий, точку невозврата, он не знал, когда и как, но он это сделал. Он больше не мог вернуться к прежнему образу жизни. Даже если Деку так и не вернет себе память, даже если рядом с Кацуки не будет никого, кто осудит его, за его возвращение к первоначальному состоянию. Ведь теперь он понимал, как всё это дерьмо работает. Не по своей воле, а благодаря душевной связи он узнал, каково это — быть на месте другого человека, когда речь идет о чувствах. Его заставили научиться сопереживать, и теперь, даже если его больше не заставляют это делать, он все равно в какой-то степени сопереживает людям. Именно поэтому он решил быть честным со своим психотерапевтом, поэтому он вернулся к общению со своими дерьмовыми друзьями, поэтому он решил помириться с Киришимой, поэтому он решил перестать враждовать с Двумордым (по большей части). А теперь мелкая, нелепая, детская часть его сознания кричала, что он должен злиться на Деку, потому что если дерьмовому Деку разрешили откатить все назад, то и ему тоже должны разрешить это сделать. Раньше все было проще, не таким сложным. Почему, блядь, Деку дали то, чего у Кацуки никогда не будет? Почему Деку дали возможность жить спокойно? Ну, конечно, это правильно, Деку мог жить спокойно, не так ли? Кацуки мучил его всю его долбаную жизнь. Это была просто карма. И все же. Зная, что Деку ничего не помнит, зная, что Деку отстает от него на месяц... Это заставляло его чувствовать многое, нечто, что Кацуки не мог назвать. И, черт возьми, Кацуки понятия не имел, как отреагирует Деку, когда обнаружит, что его причуда больше не с ним, а с Кацуки. Ни у кого-то другого, а именно у Кацуки. Разозлится ли он? Опечалится? Будет ли он в ярости? Будет ли чувствовать себя преданным? Кацуки не имел ни малейшего представления. И он знал, что рано или поздно ему придется это узнать, но он определенно не ждал этого дня. Узнать, что парень, который всегда высмеивал его за отсутствие причуды, украл эту причуду после всех стараний Деку, дабы ее заполучить. Это будет нелегко принять, особенно в том хрупком состоянии, в котором он находится. Кацуки уже чувствует, как болезненно щемит в груди, наплывает дискомфорт вниз живота и прочие вещи, которые ощутит Деку, услышав эти слова. От кого он узнает? От Всемогущего? От самого Кацуки? Зная этого засранца, есть шанс, что он вообще будет рад, что у Кацуки теперь есть своя причуда. Скорее всего, он пробормочет что-то вроде «Я рад, что она теперь у тебя, Каччан, уверен, теперь ты станешь еще более потрясающим!», или еще какую-нибудь похожую чушь, которую он любил постоянно нести. И мысль о том, что Деку будет рад такому положению дел, только еще больше напугала Кацуки. Он предпочел бы увидеть рассерженного Деку. Потому что именно это должен чувствовать к нему Деку. Злость. Не счастье, не любовь, не еще какое-нибудь кипучее чувство, которое он испытывал всякий раз, когда смотрел в сторону Кацуки. Он должен чувствовать гнев, и ярость, и... и... Уф. Кацуки ненавидел думать об этом. Когда он успел стать таким самовлюбленным мудаком? К черту Деку. К черту душу Деку, к черту чувства Деку, к черту причуду Деку, иди нахуй, Деку. Из-за него Кацуки больше не мог сдерживать гнев и ощущал другие глупые чувства, вроде вины и печали. Теперь можно идти и спрашивать у Ушастой, какую эмо-музыку стоит послушать, раз уж Кацуки стал таким эмоциональным куском дерьма. И все же он не мог перестать думать об этом дерьмовом задроте. И он ненавидел это. Кацуки ненавидел то, как он не мог понять, что он сам чувствует или почему он это чувствует. А ведь именно в этом и заключалась причина его проблем с сопереживанием, верно? Он редко понимал, что он сам чувствует, так как, блять, он должен был понять, что чувствуют другие люди? Может быть, его чертов психотерапевт была прав, и ему следует попытаться встретиться со своими эмоциями лицом к лицу, а не бежать от них. Как и говорил ему Киришима. Как говорил ему Деку, словно целую жизнь назад. Да, возможно, это было правильным решением. Потому что притворяться, что он испытывает только гнев и ярость, больше не получится. Он уже давно забыл об этом. Как бы сильно он ни ненавидел это, он изменился — в лучшую или худшую сторону. В случае с Кацуки он не мог решить, в какую именно. Так что, да, ладно, хорошо. Признание своих чувств. Теперь, когда он был честен с собой, подобное не должно стать проблемой. Он попытался сосредоточиться и заглянуть вглубь себя, готовый к прозрению. Несколько мгновений он смотрел на стену. Но ничего не происходило. Он зажмурил глаза и вздохнул. Ну же. Сконцентрируйся. Тишина. А потом... Ничего. — Пиздец, — разочарованно пробурчал Кацуки, резко садясь на кровати. Почему это дерьмо с чувствами должно быть таким, блять, сложным? Почему он не может просто смириться со своими чувствами и покончить со всем этим? Зачем он вообще пытался заниматься этим дерьмом? Это лишь пустая трата времени. Пустая трата времени. Но если я лучше пойму свои чувства, то смогу лучше относиться к Деку. Но почему мне, блять, должно быть не наплевать на то, как я отношусь к Деку? И какого хрена я должен хотеть относиться к нему хорошо? Я уже достаточно натерпелся от этого ублюдка! Я даже дошел до того, что сказал ему убить себя, а он, как мудак, все равно пытался спасти мне жизнь! Но это был его ебучий выбор, а не мой, как сказал доктор Мацуо! Я не имею к этому никакого отношения! Я не виноват, что он тупой! Да, но он все еще не ненавидит меня, хотя должен бы! Это его ебучая проблема! Ну, это и моя проблема тоже, потому что он, скорее всего, ухватится за следующую возможность покончить с собой, пытаясь спасти меня! И он сам будет виноват! Да, но я не хочу, чтобы это случилось! Почему я не хочу этого? У Кацуки перехватило дыхание. Я... Я... Ничего не выйдет. Хотеть, чтобы люди умирали, — это не геройство. А я хочу быть героем. Но разве не я тот, кто кричит «умри!» всем и каждому? Разве не я тот, кто потерял слух, пытаясь убить злодея? Каким героем я становлюсь? Это и есть мое видение победы? (...Героем, которым, как он думал, ему никогда не стать…) Неужели я так низко пал? Неужели я теперь начну подстраиваться, под чертовы стандарты и видение Деку? Но разве у него плохие стандарты? Он сказал, что я – его образ победы. Он любит Всемогущего, в конце концов, величайшего героя из всех, он... Он... Он любит меня. Правда ведь любит? Кацуки закрыл лицо обеими руками, сделав глубокий вдох. До сих пор он не принимал эти слова близко к сердцу. Даже наоборот, он старался сделать вид, что не услышал их. Но теперь? Теперь он не мог продолжать отрицать это. Он не мог продолжать притворяться, что Деку не сказал ему этих слов, громких, четких, ясных как день. Деку любил его, и Кацуки ничего не мог с этим поделать. Не успел он опомниться, как оказался на ногах, надел тапочки и вышел из своей комнаты посреди ночи. Ему было все равно, что уже наступил комендантский час. Он знал только одно: ему нужно увидеть Деку, нужно взглянуть на его уродливое, худое лицо и понять, что за чертовщину он чувствует, раз и навсегда. Неважно, что он все еще был сбит с толку, что сердце колотилось в груди так сильно и быстро, словно он собирался вступить в бой. Неважно, что его прошлое «я» ненавидело его за то, что ему было не наплевать на Деку. По какой-то причине он решил, что встреча с Деку решит все его проклятые проблемы. Он прибыл в медицинский корпус, который был явно пуст, учитывая какое сейчас время. Кацуки даже не удивился, что никто не застал его вне постели, ведь даже роботы-наблюдатели наверняка спали в такое-то время (но Кацуки знал, как проскользнуть мимо них, даже если бы те были активны). Когда он вошел в комнату Деку, там было темно и тихо, единственный свет проникал через окно и от луны. Деку был один. Кацуки придется поговорить об этом с Исцеляющей Девочкой, потому что лживая старая карга обещала ему, что позаботится о том, чтобы за Деку всегда кто-то присматривал, чтобы он не умер во сне, а сейчас никакой защитой и не пахло. Он подошел к кровати. Деку крепко спал, склонив голову набок, подальше от света луны. Его зеленые кудри были темными и тусклыми, в темноте они казались скорее черными. А из-за бледности лица и голубоватого оттенка лунного света веснушки Деку выделялись на его щеках, как созвездие. Кацуки не отрываясь смотрел на спящего парня, наблюдая за тем, как плавно поднимается и опускается его грудь. Со временем он обнаружил, что не может отвести взгляд, словно сердце Деку остановится, если он это сделает. Такая мысль была чертовски нелепой, верно? Ведь сердца так не работают. Сердце Деку не зависело от того, смотрит Кацуки на него или нет. Иначе оно останавливалось бы каждый раз, когда Кацуки не было в комнате. Жизнь Деку не зависела от него. По крайней мере, теперь нет. Теперь нет. И это отсутствие рациональности бесило его до крайности, потому что он не был таким. Он мог бы стать более мягким, терпеливым или понимающим, из-за этого он бы все равно чувствовал себя жалким слабаком, но никто его не осудит, так что Кацуки мог с этим смириться. Но перспектива стать тупым? Она его определённо чертовски бесила. Он был человеком, который всегда думал, прежде чем действовать, всегда просчитывал шансы, прежде чем ввязаться в драку, всегда все тщательно планировал и придумывал стратегии. Он никогда не бросался в бой, не имея под рукой плана. Каким бы вспыльчивым и взрывным он ни был, он никогда не поступал безрассудно. И все же он потерял слух из-за того, что чуть не убил злодея. Все в этом предложении звучало неправильно. И все озвученное в этом предложении, было сделано ради Деку. Единственным исключением, конечно, был Мидория, как сказал ему учитель Айзава. И в этом он был прав. И Киришима тоже был прав. Кацуки хандрил с тех пор, как случилось.... то, что случилось. То, что он застрял с Деку, изменило его, но то, что он остался без Деку, изменило его еще больше. А ведь еще два месяца назад Кацуки о таком не смел и думать — о том, чтобы беспокоиться о Деку, заботиться о нем, бояться его буквальной смерти. Два месяца назад Кацуки вообще ничего не боялся. Он бы посмотрел смерти в глаза и сказал, чтобы она шла на хер, он бы посмеялся над ней, как всегда это делал, когда сталкивался с худшими врагами, он бы презирал ее и сказал, чтобы она забрала Деку. Сказал бы, что это было бы одолжением, ведь без Деку все было бы лучше. Прыгни ласточкой с крыши. Но сейчас...? Одна только мысль о том, чтобы отвести взгляд от Деку, заставляла его сходить с ума, потому что этот ублюдок мог откинуться в любой момент, и никто даже не заметит этого, пока не наступит утро и не станет слишком поздно. На хуй все это, на хуй. Кацуки всегда был самым сильным, всегда был лучшим, всегда был самым храбрым. Пока он не увидел, как Деку, сука, умирает у него на глазах. А теперь... Теперь он знал, что такое страх. И это выводило его из себя. Но он не хотел этого. Он не может испытывать его. Он не может позволить себе эту слабость, потому что если он так поступит, если он позволит Деку стать его гребаной ахиллесовой пятой, то он будет обречен. И Деку будет обречен. В таком случае они выставят свои слабые места на самое видное место, и злодеи будут бить по ним как только им вздумается. Если Кацуки начнет заботиться о Деку, если Кацуки позволит себе любить его, то он подвергнет этого ублюдка риску до конца его ебаной жизни. Если Деку был готов умереть за Кацуки, даже когда Кацуки обращался с ним как с дерьмом, то что он будет делать, если Кацуки действительно ответит на его чувства? Подождите...Что? Он...Он действительно рассматривает такую возможность? Ведь именно это имел в виду Деку, когда говорил, что любит Кацуки, не так ли? Что он готов отдать за него все? Что он готов умереть за него? Чувствовал ли Деку то же самое, глядя на Кацуки, что и Кацуки, глядя на Деку? Чувствовал ли он надвигающееся чувство обреченности? Чувствовал ли он страх? Чувствовал ли он стеснение в груди, путаницу в мыслях, ужасное ощущение в животе, словно мотыльки пытаются вырваться наружу? Была ли это любовь? Если да, то это было что-то ужасное, и Кацуки этого не хотел. Он не хотел, чтобы любовь делала его слабым, уязвимым или глупым. И если он был прав, то единственное, что принесла ему эта любовь за последнее время — это слабость, неудачу, глупость, безрассудство и потерю. Он чуть не потерял Деку. Однажды он потерял Деку, наблюдая, как тот исчезает между его пальцами, а потом чуть не потерял его навсегда, наблюдая, как тот умирает в этой самой комнате. И, черт его побери, Кацуки хотел вернуться к тому времени, когда он не испытывал к задроту ничего, кроме злости. Ведь тогда все было проще. Но он не может вернуться назад, теперь не может. Он знал, что не может. И в тот же момент он понял, что это конец для него. Любовь к Деку была внутренней фатальной ошибкой, от которой его система не могла спокойно оправиться. — К... К-ка...? — попытался спросить Деку, и у Кацуки чуть душа в пятки не ушла, стоило ему услышать голос проснувшегося парня. Он даже не заметил, как это произошло, ведь Кацуки был сосредоточел на вздымающейся груди Деку, а не на его лице. Глаза Деку были стеклянными и сонными, а на лице застыла растерянность. В общем, это единственное, что его лицо выражало в последнее время, подумал Кацуки. — Ага, — просто ответил Кацуки, негромко, чтобы не привлекать ненужного внимания. Он подошел ближе к кровати, не сводя глаз с больших зеленых глаз Деку. — Ну и чего ты проснулся, задрот? — спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал скорее укоризненно, а не испуганно. Деку открыл и закрыл рот, но потом решил сделать знак «не знаю». — Тц, — проворчал Кацуки, бросив взгляд на Изуку. — Тогда иди спать, мать твою. Уже поздно. Изуку нахмурился, выглядя сонным и растерянным, а затем, поколебавшись, показал «что делаешь» и «здесь». Прежде чем Кацуки успел ответить, Изуку показал еще знаки «думаю» и «злость». Это означало: «Что ты здесь делаешь? Я думал, ты сердишься», наверное. Кацуки не удержался и фыркнул от смеха. — А когда я не злюсь, задрот? Изуку улыбнулся ему, но при этом слегка нахмурился. Он выглядел усталым и слабым. — Я просто хотел тебя проведать. Мой предыдущий визит был довольно бесполезным. И я был почти уверен, что твоя убогая задница расстроилась, из-за того, что я на тебя накричал или что-то в этом роде, — добавил он, не встречаясь с Деку взглядом, но и не отводя глаз от него в целом. Изуку нахмурился и сделал знак «прости». Кацуки вздохнул, закатив глаза. — За что ты извиняешься, придурок? Хватит думать, что всё всегда связано с тобой. Изуку смущенно опустил взгляд.  — Двумордый что-нибудь объяснил тебе после моего ухода? — нетерпеливо спросил Кацуки. Изуку встретил его взгляд. — Вроде того, — вздохнул Изуку. Кацуки вздохнул. Что ж, так держать. Теперь он не знал, о чем Двумордый рассказал, а о чем не рассказал Деку, а Деку не настолько хорошо владеет языком жестов, чтобы сказать ему об этом. — Неважно. Поговорим об этом позже, — решил он, по-прежнему не встречаясь с Изуку взглядом и не видя его реакции. Вместо этого он уставился в окно. Красивая ночь. На небе ни облачка, только полная луна ярко светит над ними. Деку потянул его за рукав рубашки, привлекая внимание. Как только Кацуки посмотрел на него, он сделал знак «когда». Кацуки вздохнул. — Не этой ночью.  Изуку не отпустил его рукав. — Что? — усмехнулся Кацуки. — Ты, блять, говорить не можешь. Я же не собираюсь разглагольствовать тебе, когда ты ничего не можешь сказать мне в ответ. Я знаю, что, возможно, теряю возможность раз в жизни просто сказать тебе все, что хочу, но ты не сможешь ничего сказать в ответ... Глаза Изуку были прикованы к нему. Кацуки насмешливо хмыкнул, отводя взгляд. — То, что я хочу сказать, это... Он вздохнул. Луна выглядела прекрасно. — Я хочу услышать от тебя кое-что в ответ. Изуку нахмурился. — Так что тебе придется подождать. Губы Изуку сомкнулись в тонкую линию, но он кивнул. — Хорошо, — сказал Кацуки, и Изуку отпустил его рукав. — Исцеляющая Девочка проверяла тебя сегодня? Изуку кивнул. — Она уже назначила дату физиотерапии и прочего дерьма, или ты вечно будешь лежать в постели? Изуку кивнул, переместился на кровати и потянулся за чем-то на тумбочке. Закатив глаза, Кацуки подошел к нему и достал то, что тот искал, — маленькую записную книжечку в стиле Всемогущего. Кацуки посмотрел на Изуку, тот кивнул, и он открыл его, обнаружив там расписание назначенных процедур. Физиотерапия Деку начнется уже на этой неделе, а его логопедические занятия должны были начаться на следующей. — Ха, — прокомментировал Кацуки. — Похоже, ты собираешься свалить отсюда даже раньше, чем я предполагал. Есть шанс, что тебя отпустят домой во время каникул? Изуку пожал плечами, выглядя неуверенно. Кацуки вздохнул и закрыл книгу, положив ее обратно на тумбочку. — Ты сам записал это дерьмо? — спросил он, слегка прислонившись к краю кровати парня, скрестив руки над грудью. Изуку гордо улыбнулся и кивнул. — Не сложно догадаться. Выглядит, как будто это детсадовец написал. Улыбка Изуку при этих словах сникла, и Кацуки вздохнул. Как можно заметить, именно такие комментарии прошлый Деку понимал лучше. Тому ублюдку требовалось время, чтобы понять, когда Кацуки шутит, а когда говорит всерьез, а у нынешнего дерьмового Деку и такого не было. Кацуки жалел, что нет способа запихнуть воспоминания Деку обратно в его мозг, не рискуя при этом разнести его на куски. У него всегда был вариант рассказать этому засранцу обо всем, что произошло, своими словами, но почему-то это казалось ему неудобным. Особенно учитывая тот факт, что в какой-то момент Деку вернет свои воспоминания. Кацуки должен рассказать все без изменений, ведь Деку узнает об этом позже, и Кацуки скорее будет проклят, чем позволит кому-то вроде Деку обвинить его во лжи. Поэтому Кацуки пришлось бы рассказать обо всех их долбаных разговорах. О том, как они общались, делились чувствами, обнимались, напивались вместе, обо всем. И да, Кацуки, может быть, храбрый, но он все еще не настолько, чтобы посмотреть в глаза Деку и сказать вслух: «Мы обнимались на моей кровати, в моей комнате, на протяжении всей ночи, и не раз». Для этого требовался совершенно другой уровень смелости, к которой Кацуки не привык и которая, как ему казалось, была ему пока не по плечу. Он даже не знал, было ли то, что он чувствовал к Деку, любовью. Его мозг довольно быстро пришел к такому выводу, но, возможно, это был просто импульс, возможно, он ошибался, возможно, ему внушили, что он любит Деку, потому что Деку любит его. Или это из-за того, что сказал Киришима... Глаза Деку блестели в лунном свете. Кацуки вздохнул. — Я просто пошутил, придурок. Не воспринимай все, что я говорю, так серьезно, — пояснил Кацуки, заметив несчастный взгляд Деку, которому не терпелось расстроиться из-за такой глупости. Конечно, Деку не был виноват. Вполне ожидаемо, что после всего пережитого он стал еще более чувствительным, чем обычно. Но от мысли, что для того, чтобы расстроить Деку, ему хватило такой достаточно безобидной фразы, по позвоночнику Кацуки пробежала дрожь. Должно быть, он причинял ему много боли, пока они росли, не так ли? Даже если это было непреднамеренно. Изуку нахмурился, выглядя растерянным. Он снова попытался достать записную книжку, но Кацуки схватил ее прежде, чем Деку успел это сделать. — Что? Ты собираешься что-то записать? Изуку кивнул. — Тебе не кажется, что, может быть, тебе стоит пойти поспать? Уже почти два часа ночи, — Кацуки неодобрительно поднял бровь. Изуку нахмурился. Он размахивал руками, делая знаки «ты», «проснись» и еще что-то, чего Кацуки не мог разобрать. — Во-первых, я тебя не будил, ты сам проснулся. Во-вторых, я понятия не имею, что ты пытаешься мне сказать... — он грубо имитировал жесты Изуку, делая их еще более запутанными, словно доказывая свою правоту. Изуку вздохнул и с мягкой улыбкой закатил глаза, показывая жестом на книгу в руках Кацуки. — К-ка-ка... к-ка... ка—ччан, п-про-с-с.. —попытался сказать он, отчего Кацуки закатил глаза и тут же швырнул ему книгу. Рефлексы Изуку были еще слишком медленными, поэтому он не успел поймать книгу. Книга упала ему на грудь и опрокинулась на колени, а Кацуки, вздохнув, подошел к кровати и взял Изуку за одну из рук, помогая ему сесть. — Просто чтобы ты знал, — сурово сказал Кацуки, — не думай, что сможешь увильнуть, постоянно записывая что-то на бумажках. Если ты собирался учить язык жестов, то, блять, учи язык жестов. Изуку откинулся на подушки, подпирающие его, и бросил на Кацуки извиняющийся взгляд. Он показал знаки «извини» и «устал», чем вызвал очередной вздох Кацуки. Боже, почему Деку такой? — Неважно. Я пропущу этот случай, но только потому, что накричал на тебя раньше. А я обещал твоей маме, что не буду кричать на тебя, пока ты в больнице, — он взял с тумбочки ручку и протянул ее Деку, включив лампу. Парень прищурился от неожиданной яркости и, бросив на Кацуки растерянный взгляд, открыл книгу. Руки Изуку сильно дрожали, пока он держал ручку и пытался что-то записать. Потребовалось несколько попыток, прежде чем он смог правильно вывести нужные ему кандзи. И все равно, как сказал Кацуки, они выглядели так, будто их написал ребенок. Этого следовало ожидать, ведь тело Деку все еще пыталось наверстать упущенное за последние два месяца, но Кацуки все равно было не по себе, когда он видел парня таким слабым и хрупким. Ведь Деку не был таким. Деку никогда не переставал говорить и бормотать, он всегда делал заметки со скоростью сто миль в час, он всегда был быстрым, умным и сосредоточенным. Теперь же он едва мог произнести пару слов за раз, и ему требовались минуты, чтобы записать предложение, на которое два месяца назад у него ушло бы всего несколько секунд. И от этого Кацуки чувствовал себя еще более виноватым, еще более грустным и еще более злым, потому что все было бы намного проще, если бы Деку просто ненавидел его. Если бы Деку ненавидел его, тогда Кацуки мог бы уйти. Он мог бы отвернуться, забыть о его существовании и жить дальше. Но Деку любил его и восхищался им, и Кацуки казалось, что это чувство требует чего-то аналогичного взамен. Это привязывало Кацуки — не душой, а сердцем. Потому что, в конце концов, даже если бы ему удалось заставить себя снова возненавидеть дерьмового Деку, он все равно был бы ему должен. Ведь Деку спас ему жизнь. И он не мог просто так уйти. Может, так оно и было. Может быть, он не любил Деку, может быть, он просто убедил себя, что любит его, используя такой нелепый способ рассчитаться с парнем. Деку спас его, и Деку сказал, что любит его, так что самое меньшее, что мог сделать Кацуки, — это полюбить его в ответ, верно? Чувство, которое он испытывал, было всего лишь проекцией. Вспомнив об этом, он понял, что его прозрение было просто нелепым, он никак не мог любить Деку. Не мог! Он даже не знал, каково это — любить. Деку продолжил писать, выглядя в десять раз более измотанным, чем раньше, и протянул книгу Кацуки дрожащими руками. Кацуки взял книгу и поднес ее ближе к лицу, чтобы прочесть в тусклом свете комнаты, в то время как Изуку откинулся на подушки, выглядя абсолютно изможденным. «Каччан, я знаю, что что-то случилось, но не могу вспомнить, и никто мне об этом не говорит. Всемогущий сказал, что расскажет мне, когда мне станет лучше, и мама тоже, но я не знаю, когда это случится. Скажи мне, пожалуйста, почему ты ведешь себя так по-другому? Я не жалуюсь, просто хочу знать. И прости за язык жестов.» Кацуки тяжело вздохнул и откинул голову назад. Этот любопытный ублюдок просто не умел ждать, верно? Он действительно ожидал, что Кацуки сядет с ним и за одну ночь перескажет ему последние два месяца? В то время как он должен был отдыхать? Даже если бы он и согласился на это по какой-то богом забытой причине, Исцеляющая Девочка убила бы его за то, что он не давал покоя ее пациенту в течение ночи. Так что это было огромное, пиздец какое большое и твердое «нет» с его стороны. — Деку... — начал он, намереваясь сердитым тоном отказать Деку, но как только он оторвал взгляд от книги и посмотрел на лицо Деку, то обнаружил, что парень крепко спит. Его голова откинута в сторону, губы разомкнуты, конечности раскинуты по сторонам. Видимо, даже такое простое занятие, как письмо, вымотало его настолько, что он потерял сознание. Кацуки даже не знал, как к этому относиться. Поэтому, стараясь не думать об этом, он положил книгу обратно на тумбочку и вынул ручку из слабой руки Деку, чтобы положить ее туда же. Затем он осторожно убрал одну из подушек позади Деку, чтобы его тело вернулось в горизонтальное положение, и уложил его. Он смотрел на спящее лицо Деку, держа запасную подушку под мышкой. В таком виде Деку выглядел глупо. Слишком худой, слишком зеленый, слишком глупый. Из уголка его рта текла слюна. Отвратительно. Кацуки никак не мог полюбить его. Скорее всего, он был прав, презирая его. Глупый гребаный Деку. Кацуки присел перед тумбочкой, чтобы убрать запасную подушку в выдвижной ящик. Однако, в нем не нашлось места для подушки, что показалось Кацуки подозрительным. Ящик был полон книг. Он сотни раз видел, как одна из медсестер доставала и убирала подушки в этот самый ящик. Насколько он знал, никто не складировал там никаких книг. Кацуки взял одну из них и уставился на обложку. Введение в японский язык жестов. Он взял другую, потом еще одну.  Основы языка жестов. Мой друг плохо слышит — руководство для поддержки людей с нарушениями слуха. Язык жестов для детей. Язык жестов для чайников. Язык жестов сто один. Да, блять, само собой. При виде этих надписей в груди у него явно что-то забурлило, и он еле подавил желание выкинуть весь этот гребаный ящик в окно. Что за хрень. Он запихнул книги обратно в ящик, закрыл его (не так тихо, как собирался, но Деку не шелохнулся), поднялся на ноги и неловко взял в руки подушку, не зная, что с ней делать. Ему было неприятно от ощущения тесноты в груди. Деку по-прежнему крепко спал на кровати. Значит, этот дурак действительно пошел и уговорил кого-то принести ему книги по языку жестов? И это только для того, чтобы он мог говорить с Кацуки. Только для того, чтобы... Ну пиздец. В груди у него потеплело. Кацуки ощутил самые разные смешанные чувства, с которыми он так не хотел иметь дело. И Кацуки ненавидел тот факт, что он больше не мог отрицать, что он... Он... Он бросил подушку на свободный стул для посетителей в углу комнаты, убедился, что руки Деку не мерзнут от ночного ветра, и рванул оттуда.

***

Он с яростью промаршировал до спальни Киришимы и стукнул кулаком по двери, не обращая внимания на то, что сейчас была глубокая ночь. Парень распахнул дверь. Его глаза были слипшиеся от долгого сна, а волосы грубо взъерошены. Он так внезапно и неожиданно для Кацуки распахнул дверь, что тот чуть не стукнул Киришиму кулаком по лицу из-за резкого отсутствия деревянной поверхности. Киришима протер глаза от сна и уставился на Кацуки с растерянностью и беспокойством, как будто он все еще был слишком сонным, чтобы понять, что происходит. — Бакуго, какого...? — пробормотал он, нахмурившись, на что Кацуки просто втолкнул его в комнату, закрыл за ними дверь и прокричал: — Ты был пиздец как прав, теперь ты доволен, Дерьмоволосый?! Киришима уставился на него, прищурившись. — Что? — Ты был чертовски прав, — крикнул Кацуки, указывая на Киришиму дрожащим пальцем. — В чем, чувак? Сейчас... Сейчас почти три часа ночи... — Ты был прав в том, что я был неправ, — Киришима уставился на Кацуки сквозь темноту прищуренными глазами. — Чт–... — Насчет Деку. И меня, — тяжело дыша, говорил Кацуки, сжимая руки в кулаки. — Ты сказал, что я ошибался. Так и есть. И мне жаль, что я вел себя как мудак последние дни, но мне, блять, просто необходим кто-то, кто выслушает меня, а ты, сука, взял и бросил меня. Киришима выглядел потрясенным. — Бакуго... Ч-чувак, я... — Так, давай без этого, Дерьмоволосый. — Нет, — покачал головой Киришима, подходя к нему. — Нет, мужик, мужик, я серьезно. Я бы... я бы никогда не бросил тебя. Хорошо? Я не это имел в виду. Совсем не это. Я просто... Я просто хотел, чтобы ты позаботился о себе, чувак. — Я, блять, забочусь. — Нет, не заботишься. — Отвали, Киришима. — Чувак, сейчас три часа ночи, а ты только что орал посреди коридора. У тебя явно что-то стряслось. — Да в порядке я, блять, — прорычал Кацуки, сглатывая ком в горле. — Эй. Эй, чувак, —  Киришима развел руки в стороны. — Иди сюда. — Черта с два. — Давай, бро, — Киришима обнял его. — Видишь? Так лучше. — Не говори со мной так, будто я какой-то гребаный ребенок, — голос Кацуки звучал приглушенно из-за плеча Киришимы, но он позволил себя обнять. — Ты не ребенок, чувак. Просто выглядел так, будто тебе нужны объятия. Они замерли так на некоторое время, пока физический контакт не затянулся, и Кацуки не оттолкнул Киришиму. Парень всё понял и разорвал объятия, как только почувствовал сопротивление Кацуки. Затем он сел на край своей неубранной кровати, в то время как Кацуки остался стоять напротив. — Хочешь поговорить о том, что случилось? — Я не понимаю, о чем ты, блять, говоришь. — Ну, очевидно, что-то случилось, раз ты ворвался в мою комнату в такой час. — Я не врывался... — Хорошо, хорошо, хорошо, я плохо подобрал слова! Но если серьёзно... Ты можешь мне рассказать, чувак. Все что захочешь. Хорошо? Я не брошу тебя, чувак, ты мой лучший друг. Так что ты можешь мне рассказать всё, что пожелаешь, хорошо? Кацуки уставился на него. — Но... Если... Если ты не хочешь говорить, это тоже нормально. Кацуки на мгновение задумался. — Я не хочу говорить об этом. — Конечно... Хорошо. Могу ли я тогда чем-нибудь помочь? Кацуки нетерпеливо склонил голову. Его сердце все еще колотилось, и ему хотелось пробить дыру в стене. И Кацуки потребовалось все его самообладание, чтобы не сделать этого. — Может, вернемся к тому, что было раньше? — прорычал Кацуки, ненавидя свой жалкий голос. — И я не имею в виду спарринг, Киришима, просто... Он покачал головой, моргая от ненависти и мокроты в глазах. Он пытался убедить себя, что это были слезы от злости, слезы, не имеющие никакого отношения к Деку, его отсутствию памяти и тому факту, что, пока он не вернет себе причуду и память, Кацуки будет совсем один. — Сейчас ты единственный, кто меня понимает, — признался Кацуки. Киришима встал и подошел к Кацуки с грустным выражением лица. — Конечно, мужик. Я имею в виду– если что-то понадобится, я всегда рядом, — кивнул Киришима, одарив его крошечной улыбкой. Кацуки нахмурился, отмахнувшись от его прикосновения. — Отвали. — Чего?! — Не будь таким самодовольным! — Но, Бакубро, это же наш первый шаг к примирению! — Мы и не ссорились, придурок! — Нет, мы помирились! Это шаг к возвращению нашей потерянной дружбе! — Она не была потеряна! — Ну, вообще-то, это ты тот, кто.. — Даже не смей, блять, продолжать. — Ладно, ладно! Всё! Я просто пошутил! — хихикнул он. — Но на самом деле, чувак, сейчас ты выглядишь так, будто тебе нужен друг. — На хрена, по-твоему, я здесь? Ты мой лучший друг. Глаза Киришимы мгновенно наполнились слезами, и он в шоке закрыл рот обеими руками. Кацуки закатил глаза. — ...Бро, — прошептал он срывающимся от эмоций голосом. Кацуки фыркнул. — Прекращай, ты же знал! — запротестовал он. — Я знал, но... Это было скорее негласно, понимаешь, это не было официально, чувак, я... Вау, я не знаю... Я не знаю, что сказать... — резко пробормотал Киришима. — Тогда ничего не говори ничего, боже, — вздохнул Кацуки, он хотел закатить глаза еще сильнее, но в таком случае они бы сделали оборот. — Ну, теперь, когда мы официально стали лучшими друзьями... — Киришима... — Я могу выдвинуть одно требование, как лучший друг? Кацуки нахмурился. — О чем ты говоришь, нахуй? — Знаешь, я могу выдвинуть требование, и ты  тоже можешь выдвигать требования, это требования от лучшего друга! — Тц. Я никогда раньше не слышал об подобном дерьме. — Ну, это, наверное, потому, что я его только что придумал. — Всё, я, блять, ухожу, — Кацуки тут же повернулся к двери. — Нет, подожди! Я ведь серьезно... — Кацуки остановился и посмотрел на Киришиму через плечо. — Я хочу попросить тебя кое о чем. Кацуки повернулся и, прищурившись, посмотрел на друга. — Выкладывай, — сказал Кацуки. — Ну, я хочу попросить... может, постараешься почаще отвечать на мои сообщения? Я как сумасшедший писал тебе, чтобы поговорить о нашей ссоре, или как ты там это называл, но ты мне не отвечал, и это меня сильно беспокоило. А потом ты ни с того ни с сего снова начал сидеть с нами, и я совсем запутался, потому что хотел дать тебе свободу, но в то же время волновался, а ты не писал мне в ответ, так что... Ну, понимаешь...? Серьёзно? Это было требование Киришимы? Кацуки ожидал чего-то астрономического, а не такого простого требования, как «проверяй сообщения» — Ладно, — просто ответил Кацуки, как будто ничего особенного в этом не было, хотя, на самом деле — было. — Спасибо, чувак, — широко улыбнулся Киришима. — И это все? — Ну... Это ты скажи мне, мужик. Ты хочешь поговорить о той истории с Мидорией или как? Ты до сих пор не рассказал мне о слове на букву «п»... — Спокойной тебе, блять, ночи, Дерьмоволосый. — Нет, Бакубро, подожди, стооой! — завопил Киришима, когда Кацуки вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь. От: Бакуго Отправь мне лучшую эмо музыку, что у тебя есть

От: Ушастая

Какого черта

От: Ушастая

Ты вообще знаешь какой сейчас час?

От: Бакуго Не веди себя так, будто ты спала. Ты ответила слишком быстро для спящей

От: Ушастая

Я и не говорила, что спала, просто спросила время

От: Ушастая

Но неважно, держи плейлист

От: Бакуго Что за хрень От: Бакуго Твоя причуду включает в себя супер быстрое составление плейлистов, или что?

От: Ушастая

У меня он уже был составлен, тупица

От: Ушастая

У меня есть плейлисты для всех в нашем классе

От: Бакуго Что за сентиментальщина

От: Ушастая

Ты разве не должен спать? Уже давно не 8 вечера ^-^

От: Бакуго Ой, иди нахуй

От: Ушастая

Маленький ребенок ворчит из-за того, что лег после комендантского часа? :cc

От: Бакуго Ты страх потеряла, блять, Ушастая??? Если продолжишь надо мной стебаться по поводу отбоя, я засуну твои ебучие разъемы тебе глубоко в ноздри

От: Ушастая

Я смотрю с контролем гнева у тебя теперь все просто замечательно, да?

От: Бакуго Я ТЕБЕ ЗАД НАДЕРУ

От: Ушастая

Не кричи на меня

От: Ушастая И «всегда пожалуйста» за плейлист

От: Ушастая

Скажешь позже, как тебе

От: Бакуго Ага, конечно  

От: Дерьмоволосый

Че как, лучший друг?

От: Лучший друг Ты заплачешь, если я скажу тебе, что это звучит унизительно

От: Дерьмоволосый

:-(

От: Дерьмоволосый

Наверное :-(

От: Лучший друг Ладно, тогда не скажу

От: Дерьмоволосый

D-:

От: Дерьмоволосый

Ну... я рад, что мы все уладили

От: Лучший друг Знаю, Дерьмоволосый, я тоже

От: Дерьмоволосый

Прости, если иногда я бываю слишком назойливым

От: Дерьмоволосый

Тебе не нужно говорить на темы, от которых тебе некомфортно

От: Дерьмоволосый

Просто… ну ты знаешь

От: Дерьмоволосый

Постарайся отвечать чаще? И, возможно, будь чуть более открытым со мной?

От: Лучший друг Как я и делаю? От: Лучший друг Я поговорю с тобой тогда, когда буду готов 

От: Дерьмоволосый

Ага, прямо как сейчас!

От: Дерьмоволосый

Все в порядке, чувак, просто не торопись. Поговорим, когда будешь готов, хорошо? Я всегда буду рядом с тобой!

От: Лучший друг Неженка

От: Дерьмоволосый

:-/

От: Лучший друг Я просто дразню тебя, придурок От: Лучший друг Ты заснул, не так ли? От: Лучший друг Как обычно От: Лучший друг В любом случае. Прости, что вел себя с тобой как мудак От: Лучший друг И еще, можно ли считать это официальным извинением и за все последующие случаи, когда я буду вести себя как мудак? Пиздец как ненавижу повторяться, так будет проще.   От: Лучший друг Приму твое молчание, как согласие     От: Бакуго Неплохо

От: Ушастая

Не притворяйся, я знаю что тебе понравилось

От: Бакуго Ну... Это лучше чем я ожидал

От: Ушастая

Завязывай с этим

От: Бакуго Ладно, это было довольно хорошо. Как ты, блять, поняла, какие именно песни мне понравятся? Это жутко

От: Ушастая

На то мне и уши ^-^

От: Бакуго Эээ

От: Ушастая

Как ты вообще его слушал? Надеюсь, ты не врубил дэт-метал песни, которые я добавила в плейлист, посреди общежития в три часа ночи, Бакуго

От: Бакуго У меня все еще есть одно хорошо слышащее ухо, тупица

От: Ушастая

Я знаю, но не лучше ли его таким и сохранить?! Ношение наушников вредно для ушей

От: Бакуго Разве ты не должна быть за наушники, тебя буквально называют «Наушный разъем»? От: Бакуго Но да, теперь я забочусь о своем втором ухе, и именно поэтому я просто врубил плейлист на максимальной громкости посреди общежития, вместо того чтобы использовать наушники, как нормальный человек

От: Ушастая

БАКУГО

От: Бакуго Шучу

От: Ушастая

Господи

От: Бакуго Иди спать, Ушастая. Спасибо за плейлист

От: Ушастая

Без проблем. Мне нравится заниматься подобным

От: Бакуго Чудачка

От: Ушастая

Заткнись