The Way You Used To Do

Пропущенный звонок в 9:00 от: Неизвестный

Пропущенный звонок в 9:04 от: Неизвестный

Пропущенный звонок в 10:30 от: Неизвестный

От: Неизвестный

Здравствуй... Надеюсь, это правильный номер... Я хотела поблагодарить тебя за разговор со Всемогущим от своего имени... Он пришел сегодня утром и рассказал мне, что на самом деле происходит с моим Изуку... Конечно, я не была довольна всей этой ложью и секретам, но теперь, по крайней мере, я рада, что не нахожусь в неведении...Ты не против прийти попозже? Я могу приготовить тебе что-нибудь вкусное в знак благодарности за твое вмешательство.

От: Неизвестный

Это мама Изуку, Мидория Инко... В случае, если у тебя нет моего номера. 

От: Мама Деку

Я пыталась позвонить тебе, но предполагаю, было слишком рано... Дай мне знать, если ты сможешь прийти позже.

Кацуки нахмурился и раздраженно протер глаза от сна. Во-первых, потому что он проспал гораздо больше, чем планировал  — было одиннадцать утра, черт возьми, а обычно он просыпался в пять. Во-вторых, какого хера, мамочки считают нужным писать такие зловещие сообщения? Неужели эта женщина не могла просто использовать нормальную пунктуацию? Отложив телефон в сторону, он поерзал на кровати, потянулся, издав при этом негромкое ворчание, и уставился в потолок. Он по-прежнему чувствовал себя уставшим и сонным. Оперевшись на локоть, он заглянул за подушку, отделявшую его сторону кровати от стороны Деку. Кацуки обнаружил, что парень все ещё крепко спит, лёжа в позе эмбриона, повернувшись к нему спиной. Его волосы торчали во все стороны, закрывая от взгляда Кацуки его глупое веснушчатое лицо. Деку не сказал Кацуки ни слова с того момента, как тот вернулся вечером в комнату. Даже когда тот сыпал проклятия и гневные ругательства от того, что его дверная ручка наполовину расплавилась. Из-за этого ему пришлось бы снова просить новую, а у Кацуки определенно не было настроения заниматься подобного рода бюрократией. Деку просто слушал его гневные крики, не встречаясь с Кацуки взглядом и не сводя с своего лица этот тошнотворный щенячий вид. Тогда Кацуки заявил, что собирается еще немного позаниматься в одиночку, раз уж Деку избавился от всех своих сомнений. Деку лишь кивнул ему на это, по-прежнему избегая его взгляда, и по-прежнему отказываясь о чем-либо говорить. Он перебрался на свою сторону кровати и лёг, повернувшись к Кацуки спиной, волосы, скрывающие его лицо от посторонних глаз, точно так же скрывали их сейчас. Изуку заснул в считанные секунды, в итоге не проронив ни слова. Ну или... нет? Кацуки каждую минуту посылал едва заметные взгляды в сторону Деку, но не мог точно сказать, действительно тот спит или только притворяется. (Да, смотря на спину дерьмового Деку, Кацуки всё ещё не мог понять, но одна лишь мысль о том, что Деку гипотетически может его обманывать, вызывала желание пробить дыру в его чёртовой морде). Боже. Он едва проснулся, а уже был так зол, что даже от взгляда на спину Деку ему захотелось ударить его. И толкнуть его. И просто... Он вздохнул. Быстро сев на кровати (что, скорее всего, было вредно для его позвоночника), отчего матрас затрещал, Кацуки снова схватил телефон и открыл переписку с мамой Деку. От: Кацуки Бакуго Мне нужно поговорить с учителем Айзавой, чтобы узнать, сможем ли мы приехать, но я дам вам знать. Вздохнув, он закрыл телефон и положил его на рабочий стол, уставившись, точнее, впившись глазами, в пол. Он был пыльным. Видимо, скоро нужно будет протереть пол. Но ему нравилось, как пыль искрится и переливается в тонких полосках солнечного света, проникающего через узкую щель между шторами. Это отвлекало. И смотреть на нее было лучше, чем на дерьмового Деку, или думать о дерьмовом Деку, или гадать, как выглядят веснушки дерьмового Деку под солнцем, или пытаться понять, почему тот факт, что дерьмовый Деку не хочет с ним разговаривать, а в его выразительных глазах написана душераздирающая грусть, так сильно его беспокоит. Блять. Какого Кацуки делал? Быть таким уклончивым было на него не похоже. Избегание было не в его вкусе. Если у него возникала проблема, он с головой уходил в нее. Если ему нужно было что-то сделать, он делал это с мастерством. Он не был трусом, и он был не из тех, кто прячется от своих проблем и позволяет им поглощать его до тех пор, пока они не станут слишком серьёзными, чтобы с ними справиться. Он всегда принимал меры, если его что-то беспокоило. Возможно, именно поэтому он был таким вспыльчивым. Он не зацикливался на вещах, не размышлял. Если его что-то беспокоило, он решал это импульсивно. Грозными криками, взрывными ударами, всем, что попадалось под руку. По крайней мере, таким он был раньше... до того, как стал причиной падения Всемогущего. Ведь именно он стал причиной того, что герой номер один, символ гребаного мира, превратился в высокого, костлявого, долговязого ублюдка, который, скорее всего, переломится пополам, если его хоть пальцем тронуть. Кацуки бы не стал ни с кем спорить по этому поводу, как он обычно делал. Да и не мог. С кем он мог поспорить? С самим собой? (А следовало бы). Он позволил обиде, разочарованию и гневу расти внутри себя и поглощать его до тех пор, пока ему не понадобилось выпустить все это наружу, пока ему не нужно было найти способ избавиться от всего этого, прежде чем он взорвется. И единственный способ, который он нашел — это сразиться с Деку. Потому что, как бы близок он ни был с Киришимой, он не мог просто поговорить с ним об этом. Киришима бы не понял. Никто бы не понял. Никто не смог бы. Ни его немногочисленные друзья, ни учителя, ни родители... Он был один. Он был одинок и одурманен чувством вины, сожаления и обиды, и ему ничего не оставалось делать, кроме как держать всё это в себе, ведь единственной альтернативой было выпустить всё наружу в виде огня на ладонях. Лишь один человек мог его понять. Независимо от того, признается он себе в этом или нет, у него было что-то общее с Деку. Они, чёрт возьми, выросли вместе. Они знали друг друга с тех пор, как научились ходить. И так же, как Кацуки знал Деку, пусть он его и ненавидел и ненавидит по сей день (или же ненависть осталась в прошлом, неважно что он там чувствует к Деку сейчас)... Деку также знал и его. Возможно, даже лучше, чем кто-либо другой. Нет, это не могло быть правдой. Они выросли вместе, это верно, но, как Кацуки ясно дал понять, друзьями они никогда не были. Может, Деку и считал их друзьями, но Кацуки никогда не было до него дела. Деку не мог анализировать его лучше, чем Киришима, который был его настоящим другом... Именно поэтому Кацуки был так, блять, зол. Несмотря ни на что, он знал, что этот чёртов Дерьмоволосый был прав. Он действительно сблизился с Деку, нравится ему это или нет. И то, что когда-то было ненавистью... сменилось соперничеством, а теперь еще чем-то другим, тем, что Кацуки не хотел называть привязанностью, но другого слова не находил. Потому что он ни за что не стал бы думать о дурацких веснушках и дурацких волосах Деку, если бы не было какой-то... блядь. Он не хотел называть это привязанностью. Это была не привязанность. Не могла быть. Кацуки не чувствовал... этого п-слова. Ни к кому. Были люди, которые раздражали его больше, и люди, которые раздражали его меньше. Вот и все. То, что он чувствовал к своим родителям, тоже не было словом на букву п... Он так и не научился уважать их, по крайней мере, так, как другие дети уважают своих родителей. Они чаще всего выводили его из себя. Конечно, Кацуки не испытывал к ним неприязни... Но и не считал их идеальными людьми, благоухающими цветочками, сердечками и шоколадками, или что там подразумевается под п-словом. Так что да. Он не чувствовал к Деку слова на букву п. Что бы он ни чувствовал... Чем бы ни были эти стеснения в груди, эти навязчивые мысли, эти странные, импульсивные желания потянуться к Деку... Они были лишь побочным эффектом причуды, отделившей Деку от его души. Ни больше, ни меньше. Может быть, если Кацуки повезет, он снова начнет ненавидеть Деку, как только злодей будет найден и весь этот кошмар закончится. Но кого он обманывал? Он уже перестал ненавидеть Деку еще до того, как его настигла эта причуда. До того, как Деку... сделал для него то, что сделал. Но это чувство? Эта странная, жуткая навязчивая мысль, от которой его мозг думает о зелёных волосах, веснушках, глазах и прочей ерунде? Это был не он. Это тоже должен быть результат действия причуды. Должен быть. Это Деку был одержим Кацуки, а не наоборот. Если уж Деку и был чем-то одержим, то только им. И так было всегда. Он всегда ходил за Кацуки по пятам, оставался рядом, даже когда Кацуки его отчитывал, и продолжал хвалить его, как бы сильно он над ним ни издевался. Должно быть, это результат какой-то одержимости, верно? И теперь, когда они были связаны, теперь, когда их души были буквально привязаны друг к другу, было вполне логично, что одержимость Деку просочилась в Кацуки и сделала его также одержимым Деку. Если они чувствовали чувства друг друга, то, вероятно, то, что чувствовал Кацуки, было лишь зеркальным отражением одержимости Деку, верно? Это единственное возможное объяснение. Это никак не может быть чем-то другим. Чем-то другим. Кацуки не хотел думать о том, что бы это для него значило, если бы то было что-то другое, поэтому он решил наконец подняться со своего места и принять душ. Ему очень нравилось принимать душ, и чем дольше, тем лучше. Вся его причуда зависела от потоотделения, поэтому в душе он никогда не рисковал случайно что-нибудь взорвать. Он принимал только кипящий душ, и даже если от жары его бросало в пот, вода смывала его прежде, чем Кацуки успевал нанести какой-либо ущерб, в случае потери контроля. Ему потребовались годы, чтобы освоить использование своей причуды. Он знал, что он довольно вспыльчивый, от того ему всегда было сложно сдерживать свою взрывную мощь в моменты сильного напряжения, и именно поэтому Кацуки всегда так усердно тренировался. Он не мог позволить себе, как дилетант, потерять силу в реальной схватке со злодеем. А после того, как на него в переулке напал тот грязевой монстр, это было словно целую вечность назад... Он решил, что ему нужно еще больше тренироваться и усерднее работать, если он хочет стать тем героем, которым всегда стремился быть. Тогда он был таким высокомерным. Да и сейчас он довольно высокомерен, но теперь у него были веские причины на это. Раньше он был просто сопляком, который слишком много о себе думал. Сопляком, что словно засунув свою голову себе в задницу, не видел все то, что было прямо перед его носом. Сопляком, который слишком много о себе возомнил и которого... которого... Которого спас дерьмовый Деку. Кацуки откинул голову назад, когда на него обрушилась бурлящая вода, перекрывая все остальные звуки, и с рёвом понеслась по ушам, челюсти и плечам. Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Сосредоточился на звуке. Сосредоточился на жаре. Он до сих пор помнил, как Деку бежал к нему. Весь хилый и жалкий, до ужаса напуганый. С трясущимися ногами, дрожащими руками и глазами, такими широкими, что, казалось, они вот-вот выскочат из глазниц. Кацуки помнил, как тот швырнул свой рюкзак в злодея и пытался оттащить его от Кацуки, используя только свои слабые пальцы. Помнил то, как Деку в очередной раз решил, что жалкий неудачник вроде него обязан спасти Кацуки. (И он был единственным, кто попытался спасти Кацуки). Сколько бы Кацуки ни убеждал Деку, да и себя тоже, что не нуждается в чьем-либо спасении, Кацуки прекрасно понимал, что, если бы в тот день Деку не вмешался, он бы наверняка умер. Долгое время Кацуки негодовал по поводу того, что его спас кто-то настолько ничтожный. Возмущался, что Деку снова смотрит на него свысока. Но после того как он услышал рассказ Всемогущего о «Один за всех» и причуде Деку... Кацуки испытывал лишь горькую сладость. Он постоянно думал, был бы Деку там, в ЮА, с ним и с причудой, если бы Кацуки в тот день был сильнее и освободился от грязевого злодея без посторонней помощи. Он знал ответ. Если бы Кацуки сумел сам дать отпор, Всемогущий не отметил бы храбрость Деку (Кацуки не особо хотел признавать это вслух). Скорее всего, тот отправился бы на поиски нового преемника, а Деку остался бы позади, всё такой же беспричудный, всё такой же безнадежный и всё такой же беспомощный. Кацуки не знал, как ему к этому относиться. Если уж на то пошло, то Кацуки сильно повлиял на то, как сложилась судьба Деку, к лучшему это или к худшему. Он вообще не знал, как относится к Деку. Но Кацуки знал, что если бы в тот день он был сильнее злодея, душа Деку не была бы сейчас отделена от его тела. Его тело не валялось бы на больничной койке без посетителей, без семьи, без друзей. Он бы не... Кацуки не хотел говорить это грёбаное слово. Потому что Деку блять не мог... он не мог сдохнуть при нем. Кацуки этого не позволит. Он решил, что думать о Деку слишком сложно. Так что убедил себя, что у него есть дела поважнее, на которые можно потратить свое время. Выйдя из ванной с полотенцем на поясе и мокрыми волосами, он с удивлением обнаружил, что Деку сидит на кровати. Его одежда растрёпана, волосы как всегда в беспорядке. Он протирает глаза от сна и выглядит так, будто только что проснулся. Кацуки, сам того не замечая, приклеил свой взгляд к парню и направился к гардеробу, чтобы взять свежую одежду, параллельно пытаясь понять, будет ли Деку продолжать молчать или они уже вернулись к общению. Деку поймал его взгляд, оглядел его полуобнаженную фигуру с ног до головы, слегка покраснел и молча отвернулся, похоже, смутившись. Кацуки почувствовал, как его собственное сердце затрепетало, подражая сердцу Деку, и закатил глаза. Неужели? Только перспектива пожелать Кацуки доброго утра заставляет Деку так нервничать? Вот же чёртов слабак. Кацуки закатил глаза и повернулся к Деку спиной, ища, что надеть. Он чувствовал, что глаза ботаника прикованы к нему, но когда он повернулся, чтобы посмотреть на него, Деку снова отвернулся, покраснев как никогда. Трус. Даже не может собраться с духом, чтобы высказать свое мнение. Это было одной из тех черт, которые Кацуки больше всего ненавидел в дерьмовом Деку. Он не умел постоять за себя. Он всегда был жалким неудачником, который полагался на других, чтобы те его спасали и защищали. Когда же он пытался защитить себя сам, то терпел неудачу. Кацуки думал, что Деку изменился после того, как получил причуду, но, судя по всему, он остался тем же дрожащим трусом, каким был всегда. Кацуки раздражённо вздохнул и направился в ванную, чтобы переодеться, закрыв за собой дверь. Пар от горячего душа всё ещё висел в ванной, делая зеркало мутным. Переодевшись, Кацуки протер зеркало ладонью и уставился на свое отражение. Он должен был признать, что выглядит немного уставшим. Наверное, потому, что пиздец какая тяжелая, печаль Деку отяготила его грудь и заставила проспать на шесть часов больше, чем он привык. И даже после этого он все еще чувствовал себя измотанным. Кацуки со злостью вспомнил, что Деку говорил ему о необходимости поддерживать баланс между своими чувствами, чтобы не утомлять друг друга, и да, Кацуки мог признать (только для себя), что, возможно, ему нужно лучше контролировать свой гнев, но Деку, с другой стороны, делал крайне хреновую работу, чтобы держать свою грёбаную всепоглощающую печаль в узде. Как, блять, он рассчитывал, что Кацуки сохранит спокойствие, если сам все свое время только и делает, что хандрит и грустит по пустякам, даже не пытаясь это контролировать? Кацуки пришел к выводу, что больше всего его бесила не грусть Деку, а тот факт, что Деку так и не удосужился сказать ему, какого хрена он грустит. Да, пару раз они говорили об этом, и оба раза Деку проводил ассоциацию между своей грустью, и тем, как Кацуки с ним обращался, но что, чёрт возьми, он должен был делать? Он знал, что был полным мудаком по отношению к Деку, он и сейчас им является, большую часть времени, но он был искренен, когда говорил, что то, что было в прошлом, осталось в прошлом. Кацуки не мог изменить того, что сделал. Он не мог взять свои слова обратно. Как бы ужасны они ни были, Кацуки имел ввиду именно их. И то, что Деку сказал ему совсем недавно, что он считает, что причуда — самое главное... это натолкнуло Кацуки на новые мысли, о которых он никогда раньше не задумывался. Но это не отменяло того факта, что в прошлом он действительно считал Деку бесполезным из-за отсутствия причуды. И да, теперь, повзрослев и проводя больше времени с ним, он мог сказать, что тот не начал видеть в ботанике полезность только потому, что у него теперь есть причуда. Но что Кацуки мог сделать? Он старался поменьше задирать Деку. Иногда он ничего не мог с собой поделать, и единственный способ взаимодействия с людьми, который он знал — это обзываться и насмехаться над ними. Это было частью его личности. Его тон всегда был агрессивным, Кацуки не делал этого специально, и, вероятно, это вообще нечто врожденное. И, что еще важнее, люди, называвшие себя друзьями Кацуки, по собственной воле и из-за какого-то ненормального отсутствия здравого смысла, похоже, не возражали против таких вещей в поведении Кацуки. Конечно, они часто обращали на это внимание и критиковали его за это, когда он заходил слишком далеко, но Кацуки мог сказать, что точно так же, как он не имел в виду ничего плохого, когда называл Киришиму "Дерьмоволосым" или Мину "Енотоглазой", его друзья не имели в виду ничего плохого, называя Кацуки ворчливым и раздражённый. Так почему же, чёрт возьми, Деку не мог просто немного расслабиться и стать таким же, как они? Они не обижались и их не задевало, когда Кацуки кричал на них. Так поступала только сверхчувствительная задница Деку. Кацуки понимал, что Деку ведёт себя совершенно не так, как остальные его друзья. Он всегда был чувствительным мелким засранцем, всегда плакал по любому поводу, всегда ныл, дрожал и поджимал губы. В детстве он так часто плакал, что Кацуки дразнил его, говоря, что это его причуда, но это заставляло Деку плакать ещё сильнее (к всеобщему удивлению) и убегать домой, причитая. Кацуки не мог представить, чтобы Киришима или Каминари отреагировали на подобное замечание. Так что да, возможно, Деку был просто плаксой, не способной понять характер Кацуки. Возможно, они не подходили друг другу. И да, может быть, Кацуки и был тем еще засранцем, который иногда говорил людям ненужные жестокие вещи. Но его друзьям было плевать на то, что он говорит им жестокую правду. Так почему же грёбаный Деку должен быть таким плаксой из-за всего этого? Все было бы намного проще, если бы Деку просто перестал расстраиваться по любому поводу. В любом случае, Кацуки все равно чувствовал грусть Деку. Он чувствовал её всякий раз, когда был слишком груб, когда говорил что-то слишком резкое, и он чувствовал её прямо сейчас, когда смотрел на своё собственное усталое отражение в мутном зеркале в горячей ванной. Он знал, что Деку грустит, но не знал, как это исправить. Он также знал, что спроси он Деку, это ни к чему не приведет. Этот чёртов ботаник был упрям, как осел, когда нужно было признать, что он расстроен. Похоже, он мог рассказать Кацуки о том, что его беспокоит, только во время жарких дискуссий. Теперь, когда Кацуки задумался об этом... ведь Деку рассказывал ему о причинах своей грусти только тогда, когда разделял гнев Кацуки. Когда он впитывал гнев Кацуки в себя. Хм. Может, Кацуки нужно просто разозлиться и вступить в дискуссию с Деку, заставить его рассказать, что не так и как это исправить? Но это, наверное, было бы чертовски утомительно. Они всегда выходили уставшими и измотанными после споров и после того, как разделяли эти чувства между друг другом. Кацуки, например, только что проспал шесть часов, а ему всё ещё казалось, что нужно прилечь и вздремнуть, просто потому, что он чувствовал грусть Деку. Вызывать гнев у Деку,  или, лучше сказать, специально злить себя, чтобы Деку в итоге разозлился и выплеснул на него свои чувства, в тот момент казалось не слишком хорошей идеей. Но и испытывать подобную жалкую тоску ему тоже не хотелось. Кацуки чертовски не любил хандрить, поэтому дни, которые он провел, виня себя в гибели Всемогущего, были худшими в его жизни. У него просто не хватало эмоционального интеллекта, чтобы справиться с подобным дерьмом. Для него все было проще — если что-то его расстраивало, он это решал. Ситуация со Всемогущим заняла у него чуть больше времени, но в конце концов он решил ее, пусть даже для этого пришлось сразиться с Деку на тренировочной площадке и засесть на домашний арест. Так что Кацуки мог сделать только одно. Он должен был разобраться с этим дерьмом и покончить с печалью Деку. Он не знал причины его грусти, но у него было несколько идей, как сделать так, чтобы она прошла, хотя бы на время. Слова мамы Деку эхом отдавались в его голове, пока он принимал решение. «Не считай его счастье своим счастьем. Думай о нем как о своем собственном. На то время, пока вы будете вместе, и пока герои не найдут решение... Пожалуйста. Позаботься о нём». Как бы эта мысль не раздражала его, Кацуки был человеком слова.

***

— Боже мой, я до сих пор не могу поверить, что мы идём гулять с Каччаном! — Я уже, блять, говорил тебе не называть меня так. — Каминари, не порть ему настроение, а то он никогда больше не пригласит нас куда-нибудь снова! — Да, чувак, она права! Давайте насладимся этим редким моментом спокойствия и не будем злить Каччана! Каминари и Серо начали очень громко смеяться, пихая друг друга в бока от смеха, в то время как Мина закатила глаза, а Кацуки нахмурился. Деку молча шел рядом с ним, его лицо было отстранённым. — Я уже начинаю жалеть об этом, — злобно прорычал сам себе под нос Кацуки. Он заметил, что Деку не сводит с него взгляда, но не потрудился обернуться к парню. — Ты говоришь это мне или Мидории? — спросила Мина, пристроившись по другую сторону от Кацуки, в то время как Каминари и Серо шли по торговому центру позади них, продолжая смеяться и отпускать шутки. — Я говорю это себе, — раздраженно выдохнул Кацуки, — Чтобы в следующий раз, когда мне придет в голову подобная дерьмовая идея, я мог отговорить себя от неё, используя свой предыдущий херовый опыт. — Ааа, не будь таким ворчливым! — воскликнула Мина, обхватив Кацуки за плечи и притянув его к себе. Кацуки позволил девушке обнять его на пару секунд, после чего отстранился от прикосновения с еще большим раздражением на лице, — Мы повеселимся, вот увидишь! Им просто нравится быть мудаками, потому что ты выглядишь таким милым, когда злишься, Каччан! — Что ты блять сказала?! — Кацуки резко повернулся к ней с яростным оскалом на лице, с яростью уперев ладони в бок. Мина выглядела испуганной, но, всё равно нервно хихикая, держалась чуть позади, чтобы догнать Каминари и Серо (и быть на безопасном расстоянии от разъяренного Кацуки). Кацуки сделал еще один раздраженный выдох и ещё больше сгорбился, засунув дымящиеся руки в карманы и нахмурившись. — Ебаная Енотоглазая со своими пиздец какими дерьмовыми шутками. Даже не знаю, зачем я это затеял, — пробормотал он про себя. — Что мы вообще здесь делаем, Каччан? — с усталым вздохом спросил Деку, впервые за этот день обращаясь к нему. Судя по голосу, ему было сложно выносить подшучивания между Кацуки и его друзьями, но у него не было другого выбора, кроме как терпеть всё это. И это, честно говоря, было совсем не то, что Кацуки ожидал получить в результате всего этого. Деку молчал, после того как проснулся, молчал, пока Кацуки переодевался в свежую одежду, молчал, когда Кацуки говорил ему, что они собираются идти гулять. Он был настолько чертовски молчалив, что это сводило Кацуки с ума. И вот сейчас, именно в этот момент, он впервые решил заговорить. Да еще и таким недовольным тоном. По какой-то причине это заставило кровь Кацуки закипеть. — Какого хрена, по-твоему, мы можем делать в торговом центре? — агрессивно спросил он, и это было всё, что потребовалось, чтобы Деку снова погрузился в молчание. Взглянув на притихшего парня, Кацуки вздохнул и сжал руки в кулаки. Ладно. Если они не хотят уставать, то должны найти баланс, верно? Кацуки найдёт свой ебучий баланс. Он будет настолько уравновешен, что этот дерьмовый Деку ни за что не сможет свалить на него вину за то, что они постоянно чувствуют себя усталыми, и, возможно, тогда он наконец-то приложит немного усилий, чтобы исправить свою собственную печаль, а не перекладывать всю тяжелую работу на Кацуки. Значит, надо вести себя как более разумный человек и быть вежливым, настолько вежливым, насколько это возможно… с Деку, — добавил Кацуки через несколько мгновений: — У Киришимы скоро день рождения, так что я собираюсь купить этому дураку подарок или что-нибудь в этом роде.  Его слова подействовали на Деку совсем не так, как ожидал Кацуки. Парень ещё больше съежился и стал избегать его взгляда. Кацуки разочарованно вздохнул, подавляя гнев, грозящий захлестнуть его. Ты же не хочешь проспать весь день? Ты же не хочешь чувствовать себя таким чертовски уставшим, верно? Так что сделай глубокий вдох и успокойся, мать твою. — Мы пойдем к твоей маме после того, как закончим здесь, — добавил Кацуки спустя несколько мгновений, после молчания Деку. Его тон был ровным и безэмоциональным, как будто эта информация не должна иметь для Деку большого значения. На этот раз Деку всё же посмотрел на него, и в его глазах появилось нечто, напоминающее некое сомнение, как будто он не хотел возлагать на него большие надежды. От мысли, что Деку мог подумать, будто он сказал что-то подобное в шутку, только чтобы обмануть его, руки Кацуки сжались ещё сильнее. Глубокий вдох. Глубокий вдох, блять. — И какого хрена ты на меня так смотришь? — проворчал Кацуки, с трудом сдерживая слова. — Я не шучу или что там пришло тебе в голову. Мы идем к твоей чёртовой маме, — прорычал он, отворачиваясь от Деку и сердито продолжая топать через торговый центр. Здесь было многолюдно, а значит, охрана ЮА, которую послал за ними учитель Айзава, легко потеряет их из виду, что, в свою очередь, означало, что им нужно поскорее покончить со своими делами и убраться отсюда. Деку, который был невидим для всех кроме Кацуки, продолжал проходить сквозь всех спешащих прохожих, поскольку у него не было возможности сопротивиться этому. — Каччан, —  позвал Изуку через некоторое время, протягивая руку к Кацуки и хватая его за запястье. Кацуки не мог остановиться, иначе несколько человек натолкнулись бы на него, и он взорвал бы их лица, потому что он ненавидел, когда его толкали, поэтому он продолжал идти с Деку, привязанным к его руке, как потерявшийся ребенок, — С-спасибо, — добавил он, когда стало ясно, что Кацуки не собирается останавливаться. Кацуки повернулся, чтобы посмотреть на него, и на его лице появилось недоумение. — За что? — спросил Кацуки, заметив, что несколько человек, окружавших его в торговом центре, бросили на него растерянные взгляды. Он решил проигнорировать их. Изуку, напротив, выглядел почти смущённым и пристыженным, хотя Кацуки не представлял, за что ему может быть стыдно. Изуку опустил голову, посмотрел в сторону, и прикусив нижнюю губу, вздохнул. Кацуки продолжал идти. Несколько мгновений прошло, но он ничего не сказал. Глубокий. Блять. Вдох. — И долго ты собираешься играть в молчанку, а? — спросил Кацуки, привлекая внимание Изуку (а также многих других прохожих). Не дожидаясь ответа, он продолжил:  — Потому что я знаю, что говорил тебе об этом. Я не умоляю тебя, чёрт возьми, говорить со мной, нет, но я даже не знаю, что я блять такого сделал на этот раз, что ты продолжаешь вести себя так, — признался он. Нельзя было отрицать, что любопытство по поводу внезапной мрачности Деку сводило его с ума. Изуку на мгновение задумался, а затем смущённо склонил голову. Что он мог сказать? Каччан был прав. У него не было причин, да и права, если уж на то пошло, злиться на Каччана за то, что он друг (или кто он ему там) с Киришимой. Конечно, Изуку не мог не чувствовать себя обиженным, но и играть в молчанку с Каччаном было не только бесполезно, но и подозрительно. Изуку чувствовал, как Каччан изо всех сил старается сдержать свой гнев, не дать ему захлестнуть себя... Почему же он не может сделать то же самое со своей болью и печалью? Почему Изуку не может хотя бы попытаться найти баланс, как это (на удивление) делал Каччан? Изуку с невольной грустью осознал, что не очень-то умеет определять, когда его одолевают несчастные чувства, если только Каччан не привлекает к этому внимание. Он полагал, что скорее всего действительно рос одиноким и грустным ребенком: отсутствие причуды и друзей, которым было бы небезразлично его существование, во многом способствовало этому. Возможно, он настолько привык к грусти, что уже не чувствовал, когда она его одолевает... Скорее всего, именно поэтому они постоянно чувствовали себя уставшими. Потому что Изуку постоянно грустил, даже не осознавая этого. Изуку решил, что больше так продолжаться не может. Ему нужно было отдохнуть. Его тело явно нуждалось в этом. И Каччан, как бы он ни старался скрыть это и притвориться, что все в порядке, тоже устал. Изуку понимал это, возможно тот устал еще сильнее, после вымотавшей Изуку ночи. Поэтому не имеет значения, вызывает ли близкая дружба Каччана и Киришимы у Изуку грусть, ревность, обиду или что он там чувствовал. Он не мог этого изменить, да и не хотел. В глубине души он был рад, что Каччан сумел найти себе настоящих друзей, а не тех хулиганов из плохой компании, что ошивались с ним в школе. Киришима, также как и остальные друзья Каччана, явно оказал на парня хорошее влияние, и он, несомненно, был замечательным человеком. После знакомства с Киришимой Каччан стал казаться взрослее, и теперь он постоянно работает над собой. Изуку хотел бы тоже стать таким другом для Каччана, в глубине души, он хотел бы быть так же близок с ним, как и Киришима. Изуку, понимал, что некрасиво с его стороны злиться на Киришиму, он знал это. Киришима всегда был добр к нему. Как факт, он всегда был исключительно добр к нему. Он был хорошим, поддерживающим, веселым другом. Он и с Каччаном сумел сладить. Изуку никогда не видел, чтобы Каччан с кем-то так хорошо ладил, так что Изуку должен был быть счастлив за него, верно? У него не было причин не быть счастливым, так почему он всё же не счастлив, он ведь должен. Если он не будет счастлив, то никто из них не сможет отдохнуть, а если они не отдохнут, то его телу станет хуже, а Каччан лишь сильнее разозлится. Изуку просто не мог найти слов, чтобы объяснить причину своей грусти, потому что посмотреть Каччану в глаза и сказать: «Я несчастен, потому что хочу быть с тобой близкими друзьями, но ты не хочешь иметь со мной ничего общего, и у тебя уже есть отличные друзья, так же как и у меня, так что мы не нужны друг другу. Не то чтобы я был тебе нужен, но мне грустно осознавать, что могло бы быть между нами, если бы ты не был таким мудаком по отношению ко мне в детстве, и что могло бы быть между нами, если бы я родился с причудой, или что могло бы быть, если бы ты перестал быть таким упрямым и дал мне шанс показать тебе, что мы так хорошо подходим друг другу» было бы… — Все, с меня хватит, — Кацуки вырвал Изуку из его нагнетающих мыслей, внезапно распахнув дверь туалета в торгового центра и затащив его внутрь. Изуку даже не понял, что они направились в уборную, настолько он был погружен в свои мысли. Людей было немного, только двое мужчин, поэтому Кацуки промаршировал к последней кабинке туалета и захлопнул дверь с большей силой, чем это было необходимо. Когда они оказались внутри Кацуки скрестил руки на груди и с раздражением посмотрел на Деку. — Ты, кусок дерьма, пробормотал мне что-то о «сохранении баланса между нашими чувствами» или что ты там имел в виду, — прорычал он, — Но тебя явно что-то расстраивает ещё со вчерашнего вечера, и мне надоело играть с тобой в угадайку. Я чертовски устал. Я пытался вытащить тебя на улицу, чтобы хоть немного взбодрить твою несчастную задницу, а потом сказал, что отвезу тебя к маме после того, как закончу с делами здесь, и этого всё равно не достаточно для того, чтобы твоя, а значит и моя, грёбаная грудь перестала ощущать такое давление. Ты можешь просто сказать мне, что, блять, происходит? Или ты хочешь, чтобы я нашел способ насильно засунуть счастье тебе в глотку и своими голыми руками покончить с этим дерьмом? Изуку уставился на Кацуки, он открывал и закрывал рот в нерешительности, не находя подходящих слов. Что он мог сказать? Как он мог объяснить? Как выразить это словами? Он не ожидал от Каччана такой реакции. — Да расскажи ты уже все, Деку! — заорал Кацуки, со злостью хлопнув одной рукой по стене туалетной кабинки рядом с собой. Крики и грохот, вероятно, отпугнули всех тех, кто находился в туалете, и, вполне вероятно, всех тех, кто попытался бы воспользоваться туалетом после них. Изуку вздрогнул от громкого звука, но не отвел взгляда от Кацуки, в котором читалась невероятная решимость. — Я... — начал он, сухо сглотнув и замешкавшись. Кацуки продолжал смотреть на него, всем своим видом показывая, что не собирается прерывать его, — Я... Просто я не... Я не знаю, как... Как заставить себя. Заставить себя быть счастливым.  Кацуки уставился на него. — Что? — Я имею в виду, я счастлив, — продолжил он, нервничая, — Я действительно счастлив. Особенно на данном этапе моей жизни, после всего, что я преодолел и чего достиг. Но... Иногда мне бывает грустно. Это ведь нормально. — Это, блять, ненормально — всё время чувствовать себя чертовски грустным. — Ну, у меня не так уж много причин не грустить, учитывая ситуацию, в которой я нахожусь, Каччан, — заметил Изуку. — Н-но к чему я это... Со мной иногда такое случается. И... И мне очень ж-жаль, — искренне добавил он, потому что чувствовал, что эти слова должны быть сказаны. — И жаль, что ты тоже в конце концов становишься несчастным из-за меня. Но я просто... Я не могу заставить себя всё время быть счастливым. Иногда все, что я могу сделать — это п-подождать, пока все пройдет. Кацуки продолжал смотреть на него несколько мгновений, а затем вздохнул и закатил глаза. — Хорошо, но это не то, что я спрашивал, — он раздраженно покачал головой,  — Я спрашивал: что, блять, тебя расстраивает сейчас и как мы можем это исправить, чтобы ты перестал быть таким чертовски подавленным. — Вот и я о том же, Каччан, — вздохнул Изуку, — Это не то, что можно исправить. Просто забудь, и я быстро приду в норму, хорошо? — Нет, блять, — проворчал Кацуки, как будто это предложение было нелепым, — Ты скажешь мне, в чем дело, а я решу, можно ли это исправить или нет. По какой-то причине это заявление вызвало у Изуку раздражение, и он бросил взгляд на Кацуки. — Мне кажется, я достаточно хорошо знаю свои эмоции, чтобы определить, можно ли их исправить, — заметил он, неким защищающимся тоном. Кацуки снова насмешливо посмотрел на него с презрительным выражением лица. — А по-моему, ни черта ты не знаешь, — простодушно ответил он, пожав плечами. — Что? — Деку, я чувствую то, что чувствуешь ты. Это работает в обе стороны, помнишь? — он жестом указал на пустое пространство между ними. — И ты испытываешь слишком много эмоций одновременно, чтобы суметь отличить их друг от друга. Но, блять, ясно, что что-то спровоцировало это дерьмо, и я хочу знать, что это было, потому что, честно говоря, понятия не имею. А если я понятия не имею, то не могу знать, есть ли способ это исправить. Так что лучше выкладывай мне всё прямо сейчас, если не хочешь, чтобы твоя дерьмовая душонка получила пинок под зад. Изуку продолжал смотреть на Кацуки, и в его глазах промелькнула частичка гнева. — А что, если я не хочу тебе говорить? — Хм, опять ты, блять, за свое. Серьезно, Деку? — Я серьезно. Я не обязан тебе ничего рассказывать. Ты никогда не говоришь мне, почему ты злишься, так почему я должен говорить тебе, почему мне грустно? Кацуки надолго задержал свой взгляд на парне. — Что ты имеешь в виду, блять? — Это правда! Почему бы тебе не рассказать мне, почему ты так злишься? — Я злюсь, потому что ты ведёшь себя как кусок грёбаного дерьма, изматывая меня своими чувствами, и отказываясь говорить мне, почему! — Отлично! Тогда почему ты злился вчера? А позавчера? И все дни до этого? Почему ты всегда такой злой, Каччан? — Я не знаю! Ни хрена не знаю! Какое это имеет отношение к чему-либо?! — Прямое! Потому что я тоже от тебя устаю! Сейчас я получаю половину твоей злости, и этого уже достаточно, чтобы мне захотелось вбить в тебя хоть какой-то здравый смысл! — Рискни, чёртов задрот. — И всякий раз, когда мне прикодится иметь с ней дело, мне кажется, что я вот-вот лопну изнутри! Я понятия не имею, как ты держишь всё это в себе, но я не заставляю тебя говорить об этом! — Тогда что ты делаешь прямо сейчас, а? — Я пытаюсь заставить тебя хоть раз прозреть! Потому что ты никогда не видишь! Ты никогда не видишь того, что прямо перед твоим носом, когда это действительно нужно! — И что это, сука, значит? — Это значит, что ты замечательный, Каччан!  — Чего блять?! — Это значит, что ты действительно удивительный, потому что ты потрясающе умеешь не обращать внимания на свой гнев. Когда ты в бою, когда мыслишь стратегически и когда действуешь как герой. Но в момент, когда это очень важно, когда тебе нужно отбросить гнев и просто увидеть то, что у тебя под носом, ты этого не делаешь! Неважно, насколько близка правда! — Я понятия не имею, о чем ты говоришь, — покачал головой Кацуки. — Я говорю о себе! — закричал Изуку. — Я говорю обо всех тех днях, когда я бегал за тобой, хвалил тебя, и восхищался тобой, а ты все эти годы думал, что я смотрю на тебя свысока! Из-за твоей глупой, ослепляющей злости! — голос его дрожал и шатался. Кацуки насмешливо качнул головой и на момент промолчал. — Значит, всё это дерьмо из-за этого? Из-за того, как я обращался с тобой в детстве? Изуку тоже покачал головой. — Всё дело в тебе, Каччан. Почему ты не можешь просто увидеть? — Что увидеть? Изуку шмыгнул и провел тыльной стороной ладони по носу, выглядя обиженным и рассерженным. — Что, Деку? Что такое охуенное ты видишь, а я нет? Какого чёрта ты так расстраиваешься каждый день по одной и той же причине? — насмехался он. — Хочешь поговорить об этом? Опять? Это все, о чём ты, блять, хочешь поговорить? Изуку молчал. — Ладно. Я был мудаком. Я, блять, это знаю, и ты, блять, тоже это знаешь. Весь мир, блять, это знает. Что ещё ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Тишина. — Ничего из того, что я могу сказать, не сможет вернуть то, что я сделал. Ничего из того, что я делаю сейчас, не может стереть то, что я сделал в прошлом. Я, сука, пытаюсь стать лучше, потому что это единственное, что я, блять, могу сделать, но ты не облегчаешь мне задачу. Всякий раз, когда я, пытаюсь поговорить с тобой, как ты и хотел, ты обходишь меня стороной и молчишь, как будто я, блять, тебе что-то должен. А я не должен. Тишина. — То, что я был мудаком по отношению к тебе, не значит, что я должен тебе всю жизнь. Я, блять, хотя бы пытаюсь, ясно? Я пытаюсь, а ты никак этому не помогаешь, и это выводит меня из себя, так что соберись с мыслями и придумай, что, блять, ты хочешь, чтобы я сделал, потому что, честно говоря, мне это уже надоело. Изуку опустил голову, гнев Кацуки полностью покинул его, и на смену ему пришла его собственная печаль. Он не смотрел на парня, стоящего перед ним. — Я просил тебя говорить мне, когда я начинаю вести себя с тобой как мудак. Так что если то, что тебя так расстроило, как-то связано со мной, просто скажи мне. Тишина. — Я ни хрена не хорош в этом, Деку. Я хорош во всем остальном, но не в этом дерьме с чувствами. Так что просто скажи мне, что, блять, происходит, потому что я устал, мне нужно вздремнуть, и мне надоело это дерьмо с эмпатическими связями. Прошло немало времени, прежде чем Изуку ответил, в голосе его звучал стыд. — Т-ты... Ты прав, Каччан. Я не должен был молчать. И я не должен был кричать. Прости. — Не обращай внимания на эти долбаные крики, просто скажи мне, как сделать тебя счастливым. Изуку наконец поднял голову и посмотрел на Кацуки: на его лице отразились тоска, страдание, надежда и боль. Кацуки нахмурился, понимая, как прозвучали его слова. — Знаю, прозвучало странно. — Ничего страшного. — Неважно, чёртов Деку. Просто, блять, скажи мне. Изуку вздохнул. — Не думаю, что я готов говорить об этом. Но не волнуйся, — добавил он, прежде чем Кацуки успел запротестовать. — Я знаю, что ты пытался контролировать свой гнев, даже если это получалось плохо... — А?! — ...Так что я тоже буду стараться контролировать свою грусть. Тебе больше не придётся об этом беспокоиться, хорошо? — Не надо опять нести эту ебучую чушь про самопожертвование, — Кацуки схватил Изуку за предплечье и притянул того ближе к себе, пусть они и находились в тесном пространстве кабинки туалета, — Мне плевать, что у тебя с головой не всё в порядке и ты любишь страдания. Я не спрашиваю, почему ты грустишь и я не пытаюсь исправить это только потому, что я устал. — Тогда почему? — спросил Изуку с почти невинными глазами. Кацуки резко отпустил его, выглядя раздраженным. — Ты знаешь, почему. Смешок. — Потому что ты дал обещание моей маме. Кацуки замолчал. — Серьезно, Каччан? — Я человек слова. В его голосе промелькнула боль. Изуку вздохнул, понимая, что они оба это почувствовали. — Знаешь, я бы хотел, чтобы тебе было не все равно. Кацуки задержал взгляд на Деку. — Так в этом дело? — Нет.. да? Я не... я не знаю. — Тебе грустно, потому что ты хочешь, чтобы мне было на тебя не всё равно? — Думаю, это потому, что я хотел бы, чтобы мы были настоящими друзьями. — И зачем тебе это, блять? — А? — Какого хрена ты так сильно хочешь быть моим другом? — П-потому что... потому что я... я... — Прекрати заикаться, ты же знаешь, что я ненавижу подобного рода дерьмо. Изуку глубоко вздохнул. — Потому что, несмотря ни на что, я по-прежнему считаю тебя потрясающим. И всегда считал. Кацуки уставился на него. — И ты мне небезразличен. Не слишком ли многого я хочу, чтобы я тоже был тебе небезразличен в ответ? Последовавшая за этой фразой тишина была настолько давящей, что почти оглушила. Весь мир словно свелся к одной кабинке туалета, к одному торговому центру, к одной точке пространства-времени. — Ты... не можешь заставить себя быть счастливым, — сказал Кацуки уже после того, как вопрос Деку перестал отдаваться эхом в его ушах. — Да, — ответил Изуку, чувствуя, как замирает его сердце. Я тоже не могу заставить себя заботиться о тебе. Слова остались невысказанными. Кацуки и не нужно было их произносить. Изуку был достаточно умен, чтобы понять, что молчание, повисшее в воздухе, было достаточным ответом. Чего Изуку не знал, так это того, что это была ложь. Кацуки не хотел, чтобы он знал, что это ложь. Он даже не знал, почему эти мысли лживые. Как бы он ни старался, он не мог точно определить момент, когда перестал ненавидеть Деку. Момент, когда он начал волноваться о нем. Конечно, ему удалось убедить себя, что обещание, данное Инко, было единственной причиной, по которой он решил быть мягче с Деку и сосредоточиться на его благополучии, не имея никаких скрытых намерений, но все же... Он не мог отрицать, что заботился о Деку сам по себе, без всяких обещаний, пусть даже совсем чуть-чуть. Но он не хотел, чтобы Деку знал об этом. Может быть, из-за страха показаться слабым, хотя Кацуки и не заботился о чужом мнении. А может, по другой тайной причине, которую он сам не понимал. В любом случае, Деку не мог этого знать. Поэтому он ничего не сказал. Он не стал отвечать на вопрос Деку, а спустил воду в туалете, чтобы не вызвать подозрений у возможных посторонних слушателей. Он бесцеремонно открыл дверь кабинки и вышел, полагаясь на то, что Деку последует за ним. Деку всё ещё был грустным. Кацуки направился к раковине. Там был мужчина. Человек, который сопровождал их из ЮА. — Этот был адски сильный телефонный разговор, — сказал ему мужчина, вероятно, пытаясь сохранить тактичность перед другим человеком, что был с ними в уборной. — Это не твоё дело, — просто ответил Кацуки, делая вид, что моет руки. — Вам, наверное, пора идти. За день вы наверняка успели сделать очень много, верно? — Мы пришли совсем недавно. — Твои друзья ждут тебя на втором этаже. Ты должен с ними встретиться. — Ну и кто ты мне теперь, отец что-ли? Сопровождающий уставился на него с серьёзным выражением в глазах. — Я буду ждать тебя снаружи. — Просто послушай его, — устало сказал рядом с ним Деку, в голосе которого звучало недовольство. — Он бы не говорил всего этого, если бы не хотел защитить нас. Кацуки решил не отвечать и вышел из уборной. Вместо того чтобы отправиться в указанное место, Кацуки зашел в магазин Алого Бунтаря на четвертом этаже, купил Киришиме милую плюшевую игрушку с любимым героем парня и, воспользовавшись тем, что Деку отвлекся на количество товара, купил два брелка Всемогущего ограниченной серии. В данный момент Деку был не очень-то осязаем, к тому же они находились в центре переполненного магазина, поэтому Кацуки сунул один из купленных брелоков в карман и вышел из магазина, одной рукой держа пакет с плюшем Алого Бунтаря, а другой возился с купленным им самим брелком. Брелок, который он подарит Деку, тяжело лежал в кармане, дребезжа при каждом шаге, словно постоянное напоминание. Я здесь. Ты не можешь игнорировать меня. Ты не можешь притвориться, что меня здесь нет. И я тебе небезразличен. К сожалению, Кацуки знал лишь несколько способов показать, что кто-то ему небезразличен.

***

— Это, блять, нелепо. — Садись в машину.  — С какой стати? — Потому что если ты этого не сделаешь, ЮА больше не позволит тебе совершать прогулки за пределами общежития. — И что они тогда сделают? Посадят меня под домашний арест или что? — Просто сядь в машину, Каччан. — Если этого потребует твоя безопасность, то да. — Это, блять, незаконно. — Законно, вообще-то. — Ты должен это понять. Ты — несовершеннолетний ученик, недавно переживший нападение злодея, который всё ещё на свободе и может захотеть отомстить тебе или Мидории. Мы обязаны защищать вас по закону, поэтому тебе все же следует сесть в машину. — Я могу сесть на грёбаный поезд. В прошлый раз я так и сделал. — В прошлый раз ты не исчезал из нашего поля зрения более чем на десять минут в потенциально опасной обстановке. — Значит, вы пытаетесь наказать меня за то, что я так долго срал? — Подвезти тебя — это не наказание. И мы оба знаем, что ты делал в туалете. — Да ну? И что же, по-вашему? — Каччан. — Ты действительно хочешь поговорить о том споре между тобой и Мидорией, который, я отлично уловил? Тишина. — Садись в машину. — Я поеду на поезде. — Не заставляй меня звонить Сотриголове. — Знаешь что, мне не нравится твой грёбаный тон. — Просто сядь в машину, Каччан. — А мне не нравится твоё сегодняшнее поведение. Моя работа — следить за тем, чтобы ты был в безопасности, и, что еще важнее, чтобы тебя не схватили, не ранили и не убили. Если не хочешь, чтобы с тобой обращались как с ребенком, не веди себя как ребенок. — Какого хрена вы только что сказали? Изуку схватил Кацуки за одну из рук, удерживая его на месте. — Ты мог бы предупредить меня, что тебя долго не будет. Мы думали, что кто-то мог тебя похитить. «Снова» — именно это слово осталось висеть невысказанным в воздухе. — И с хера ли я должен был это сделать? Я не обязан говорить вам о каждом походе в туалет… — Должен, если планируешь потратить там больше десяти минут. Сейчас ведь там не было очереди. — Там никогда не бывает очереди. — Именно. Послушай, — он устало вздохнул, — Сотриголова поручил мне присматривать за тобой и не допустить ничего плохого. На кону не только твоя жизнь. Если тебя ранят или убьют, мы не знаем, что случится с Мидорией.  Пауза и сердитый вздох. Кацуки уставился на мужчину, обдумывая его слова.  Чёрт. Он не подумал об этом. — Ладно. Я сяду в вашу грёбаную машину. — Отлично. И в следующий раз не исчезай так. Есть правила, которым ты должен подчиняться, чтобы мы могли обеспечить свою безопасность. — Если вы будете продолжать разговаривать со мной, я выброшусь из окна и взорву вашу долбанную машину. Изуку попытался скрыть улыбку, которая расцвела на его губах, когда он сел рядом с Каччаном. Перед тем как завести машину, Кацуки обхватил плечи Изуку одной рукой, не глядя на него, словно это было чем-то незначительным. — Не хочу, чтобы повторилось то дерьмо с поездом, — бесстрастно оправдался он, хотя на самом деле ему было совсем не до этого: он смотрел в окно и делал вид, что близкое общение с Деку не вызывает у него никаких смешанных чувств. Изуку решил ничего не отвечать, чтобы Кацуки не заметил, как на его щеках появился румянец.

***

— Кацуки-кун! Я очень рада, что ты смог прийти! — поприветствовала его Инко, открывая дверь и отступая в сторону, чтобы парень мог войти в квартиру, она застенчиво улыбалась. Кацуки вошел в квартиру со своим обычным ворчливым выражением лица, Деку следовал за ним, но он кивнул Инко, как только она закрыла дверь, и повернулся к нему. — Ты уже пообедал? — спросила она, подходя к нему. — Нет, — ответил Кацуки, засунув руки в карманы и слегка наклонив лицо в сторону от Инко, чтобы не встречаться с ней взглядом. — Хорошо. Тогда мы можем поесть вместе, — улыбка Инко немного расширилась, но её выражение не соответствовало усталости лица. Её волосы, которые, как обычно, были собраны в пучок, выглядели сухими и неухоженными, несколько прядей небрежно спадали с макушки пучка. Она выглядела хуже, чем в прошлый визит Кацуки, а когда она отошла в сторону кухни, Кацуки заметил, как она... похудела. Стала менее пухлой. В детстве Инко была выше, стройнее, красивее, чем сейчас. Правда, он провел много лет, не видя ее, но... Кацуки мог сказать, что с ней не всё в порядке. Если судить по состоянию, ей, вероятно, не хватало еды и сна. Он повернул голову и посмотрел на Деку, который смотрел на свою маму с крайне обеспокоенным выражением лица. Ну, по крайней мере, часть грусти ушла, но она не сменилась счастьем, как того добивался Кацуки. В этот момент Деку ещё больше волновался и нервничал. Кацуки вздохнул, закатив глаза. Деку повернулся к нему и обеспокоенно нахмурился. Выразительные глаза, которые Кацуки так ненавидел, сказали ему все, что ему необходимо было знать. Кацуки чувствовал себя чертовски уставшим после того дерьмового шоу запутанных эмоций, которыми он делился с Деку предыдущей ночью. Но он явно не был таким же уставшим, как Инко Мидория, которая с трудом доставала противень из духовки. — Позвольте мне, — вмешался он, мягко отодвигая её одной рукой в сторону, и занимая место. Он вытащил противень из духовки голыми руками. — Стой, подожди, твои руки...! - попыталась остановить его Инко, но Кацуки схватил противень и поставил его на прилавок без всяких усилий и боли. Инко уставилась на него широко раскрытыми глазами, которые подражали глазам Деку, как будто никто из них никогда не видел этого раньше. Кацуки смотрел на них с пустым, скучающим выражением лица. — Мне положить это на стол? — спросил он безразличным тоном. Инко несколько раз моргнула. — Разве тебе не ... разве т-твои... твои... руки... — заикнулась она, совсем так же как это обычно делал Деку. Это вызвало раздражение у Кацуки, но не такое сильное, какое он ожидал. — Они в порядке, — пояснил Кацуки, как будто это было очевидно. — Если бы мои руки были чувствительны к жару, то моя причуда давно бы мне пиздец как навредила. Инко нахмурилась. Кацуки был уверен, что это никак не связано с тем, что он использовал ненормативную лексику. — Н-но Кацуки-кун... — сказала Инко, подойдя к нему ближе и осторожно взяв одну из его рук. — Они красные. Что... Что, если на них появятся волдыри и...? — Не появятся, — перебил ее Кацуки, но при этом не убрал ладонь от рук Инко. — Т-ты уверен...? — спросила она, нахмурившись и выглядя глубоко обеспокоенной. — Да. Я уже делал так тысячу раз, — добавил он безразличным тоном. Инко сжала губы в тонкую линию, и ее хмурый взгляд стал еще глубже, но в конце концов она кивнула, серьезно глядя на него. — Хорошо. Садись за стол, все остальное я принесу сама, — сказала она ему, пытаясь натянуть крошечную ободряющую улыбку, но у неё ничего не вышло. Мешки под ее глазами были очень темными. — Я могу вам помочь, — сказал Кацуки, наконец освободив свою руку от ее хватки и закрыв дверцу духовки. — Ох, пожалуйста, Кацуки-кун, ты ведь мой гость... — Инко махнула рукой, слабо хихикая, но Кацуки понял, что, хотя она и говорила серьезно, усталость не даёт ей противиться. Не обращая на неё внимания, он схватил горячий поднос и без лишних слов отнес его к обеденному столу. К его удивлению, Деку последовал за ним, а не задержался рядом с мамой, которая осталась на кухне. Кацуки бросил на него любопытный, пусть и скучающий, взгляд, когда поставил поднос на стол. — Ты солгал ей, — обвинил его Изуку, хотя в голосе не было ни злости, ни обиды. Лишь... наблюдательность. — Разве? — он поднял бровь. — Насчёт своих рук, — пояснил Изуку, нарочито расплывчато, словно хотел, чтобы Кацуки сам дал ему объяснение, не заставляя спрашивать об этом. — Не делай вид, будто знаешь что-то об этом, — предупредил он, бросив полусерьезный взгляд. — Тебе было больно, — обеспокоенно заметил Изуку. — Я почувствовал это. — Наверное, психосоматика. — Нет, это не она, — он схватил одну руку Кацуки, повернув ее так, чтобы красная ладонь была повернута вверх. — Ты поранился. — Я ничего не почувствовал, — Кацуки вырвал ладонь из рук Изуку и направился обратно на кухню. — Ты серьезно? — нахмурился Изуку, следуя за ним. — Да. С годами они огрубели, и я больше не чувствую боль. А ты, наверное, чувствуешь только потому, что у тебя нежные детские ручки. — Нет, это не так, — запротестовал Изуку. — Да, именно так. — Каччан... — Хватит затрагивать эту тему. — Тогда поклянись, что говоришь правду. — Я ни хрена тебе не обязан. — Я серьезно, Кацуки-кун. Я справлюсь со всем сама... — попыталась запротестовать Инко, когда Кацуки забрал с её рук кастрюли и чашки, которые она несла с трудом, тем самым прервав все, что собирался сказать её сын. Она выглядела смущённой этим. Вместо ответа Кацуки развернулся и направился обратно к обеденному столу, расставляя всё по местам. Он чувствовал на себе пристальный взгляд Деку, но не обращал внимания. Когда он повернулся, чтобы отправиться на кухню, Инко уже была там, держа в руках еще один противень с прихватками на руках. Она молча поставила противень на стол и сняла прихватки, а также свой фартук. Взяв последний противень голыми руками, Кацуки вернулся на кухню и, осознав, что больше ничего не нужно нести с кухни, сам сел за стол, также отодвинув стул рядом с Инко, чтобы на него сел Деку (он не может сделать это самостоятельно). Положив прихватки и фартук обратно на кухню, Инко вернулась и начала подавать еду. Кацуки позволил ей сделать это самой, ведь женщина выглядела так, будто разрыдается, если Кацуки снова попытается сделать что-то для неё. — Как поживает мой Изуку? — спросила она, не глядя на него, протягивая горшочек с кацудоном. Кацуки смутно догадывался, что ему придется постоянно есть кацудон, пока Деку приклеен к нему, но, чёрт возьми, если это сделает ботана хоть немного счастливее, пусть даже на время, он будет есть это дерьмо так, будто ест последний раз в своей жизни. Это не было любимым блюдом Кацуки, но он не имел ничего против. Да и всегда казалось, что это правильный способ сделать мелкого засранца счастливым. Он взял поднос у Инко и бросил вопросительный взгляд на Изуку. — Не говори ей о моем теле, —  тихо сказал Изуку, хотя мама всё равно не смогла бы его услышать. — Она и так достаточно волнуется. Кацуки хотел сказать: «И что я тогда должен ей сказать, придурок? Что у тебя все хорошо, ты счастлив, и все в твоей присмертной жизни — ярко и солнечно? Потому что это полная чушь, и мы оба это понимаем». — Он справляется, — пожал плечами Кацуки, не глядя на Инко, набирая полный рот еды и пережевывая. — С-справляется...? — переспросила Инко, выглядя крайне обеспокоенной, как будто это был не совсем тот ответ, которого она ожидала. — Да. Он чувствует себя вполне хорошо, учитывая факт, что он призрак, — пожал плечами Кацуки, продолжая есть. Когда Инко мрачно замолчала, Кацуки посмотрел на неё и увидел на лице несчастное выражение. Взглянув на Деку, он обнаружил на его лице такое же выражение, только смешанное с чем-то другим... Что-то, что почти напоминало гнев. Возможно, ответ Кацуки был слишком честным, и Деку его прямолинейность не понравилась. — Он в порядке. Просто всё это довольно утомительно для нас обоих, — добавил он в надежде успокоить встревоженную мать. Инко подняла на него глаза: ее еда так и осталась нетронутой в тарелке. Не похоже, чтобы она собиралась есть. — Что ты имеешь в виду? — спросила она нерешительно. — Разделение чувств это крайне дерьмово, — ответил Кацуки, делая еще один глоток. — Это нас и утомляет. Я чувствую его чувства, а он — мои... это выматывает. Мы пытаемся разобраться во всем, — сказав последнюю фразу он пристально посмотрел на Деку. — И ч-что... — Инко опустила голову, выглядя решительно и нерешительно. — Что он чувствует? Сейчас? — она нахмурилась, глядя на Кацуки, словно опасалась вторжения в личную жизнь своего сына, но всё равно желала знать. Кацуки перевел взгляд на Изуку, который смотрел на него непоколебимым взглядом. Кацуки старался отделить свои эмоции от эмоций Деку, потому что знал, что расспросы ботаника ни к чему не приведут. Даже попытаться понять, что чувствует Деку, будет не такой уж и простой задачей, но это будет проще, чем добиваться искреннего ответа от этого мелкого засранца. Ладно. Итак, грусть ещё была, пусть и слабее, чем обычно. Кацуки не знал, повлиял ли на это кацудон, или его мама, или и то, и другое. Очевидно, что также присутствовало беспокойство, поскольку мама Деку выглядела мягко говоря дерьмово, а также была любовь (к маме, конечно; к кому же еще?). На этот раз чувства Деку были не слишком многочисленными и не такими запутанными. Он приподнял бровь, как бы спрашивая, может ли он поделиться этими чувствами с мамой Деку, и тот просто кивнул ему в ответ, ничего не сказав. Деку был тише, чем обычно. — Он счастлив быть здесь, — Кацуки повернулся и посмотрел на Инко, которая с ожиданием смотрела на него. — Но он также беспокоится о вас. Он решил не упоминать о грусти. Инко это было ни к чему. — Б-беспокоится? — нахмурилась она, и на её губах появилась смущённая, нежная улыбка. — У него нет причин для беспокойства... — начала она, но Кацуки вздохнул. — Послушайте, он сидит рядом с вами. Не надо говорить так, будто его нет рядом; это делает его несчастным и всё в этом духе, — сказал он, и вышло немного резче, чем он хотел. Глаза Инко расширились, она удивленно моргнула и нерешительно посмотрела в сторону, где сидел её невидимый сын. Женщина опустила взгляд, и плечи опустились, отчего она стала выглядеть еще более усталой и виноватой. Изуку, напротив, уставился на Кацуки так, словно тот только что раскрыл матери один из самых сокровенных секретов Изуку. Кацуки с безразличием взял ещё одну порцию и продолжил есть, в то время как Инко повернулась, чтобы посмотреть в лицо Изуку. Она явно не видела его, так как её глаза безучастно глядели в пустоту. Внимание Изуку переключилось на мать, хотя он выглядел так, будто Кацуки его предал своей правдой. — Мне жаль, Изуку, — искренне начала она, в её голосе, однако, звучали вина, беспокойство и печаль. Она больше не пыталась смотреть на Изуку, так как не видела его, но, по крайней мере, она была к нему повернута. — Мама, — тихо сказал Изуку, поднимая руку, чтобы с любовью прикоснуться к лицу матери, пусть она и не могла этого чувствовать, как и он сам. — Просто... Мне трудно понимать, что ты всё ещё здесь, даже если я тебя не вижу, понимаешь? — Казалось, что она вот-вот заплачет. Кацуки бросил взгляд на Деку, и увидел, что тот тоже на грани слёз, и закатил глаза, продолжая есть. Он чувствовал, что вторгается в чужую личную жизнь, и ему отчаянно хотелось уйти, но он понимал, что не может этого сделать. Он был буквально единственным средством их общения, и это бесило. Кацуки ненавидел это сентиментальное дерьмо и отсутствие какой-либо объективности. Его от подобного подташнивало. — Но мама постарается стать лучше, хорошо? — продолжала она, всхлипывая и совершенно не замечая раздраженного выражения лица Кацуки. — Мама рядом... Даже если она тебя не видит. Я здесь ради тебя, Изуку. Деку расплакался, он задыхается, дрожит и всхлипывает. «По крайней мере, не рыдает», подумал Кацуки, продолжая есть свой кацудон. «Терпеть не могу, когда он рыдает». Изуку тут же начал всхлипывать, его лицо исказилось в уродливой гримасе, когда он отчаянно попытался обнять маму и потерпел неудачу. Ну вот, просто охуенно. — Прости, мама, — говорил Изуку между всхлипами, его неосязаемые пальцы пытались вцепиться в одежду. — Прости меня. Я знаю, я обещал, что перестану тебя беспокоить. Прости меня, мне так жаль. Я не хотел так поступать с тобой. — Он пытается обнять вас и плачет о том, что не хотел заставлять вас волноваться, — безразлично сообщил Кацуки, не глядя на Инко и пережевывая пищу. Чёрт, он даже не осознавал, насколько голоден, пока не начал есть. Может быть, истощение было не единственной причиной, по которой душа Деку взяла над ним верх. Инко несколько секунд удивленно смотрела на Кацуки, а затем повернулась к месту, где, по её мнению, сидел Изуку, и грустно улыбнулась дрогнувшими губами. — Тебе не нужно извиняться, малыш, — всхлипнула она, выглядя так, будто изо всех сил старалась создать для сына убедительный и обнадеживающий вид. — Ты же знаешь, какая у тебя мама. Она очень волнуется, потому что... Потому что ты — все для неё, Изуку. Ох, милый, ты для меня всё, — плакала она, закрывая лицо обеими руками в кроткой попытке скрыть слёзы. Её плечи сотрясались от приглушенных рыданий, и Кацуки закрыл глаза, чтобы никто не видел, как он их закатывает.  — Извини за то, что не могу прикоснуться к тебе, Изуку, — вздохнула она, не глядя на него, заплаканные глаза были скрыты от посторонних глаз. Кацуки понял, что ей проще говорить так, чем безрезультатно пытаться разглядеть невидимого сына. — Как бы я хотела обнять тебя прямо сейчас, — добавила она с крошечным всхлипом, подобный которому тут же издал и Изуку. — Я бы тоже хотел тебя обнять, — заплакал он, пытаясь погладить руку матери и коснуться волос. Кацуки лишь наполовину наблюдал за ним краем глаза, продолжая есть свою еду и делая вид, что не обращает на это внимания, с сосредоточенным безразличием на лице. — Он тоже хотел бы вас обнять, — после небольшой паузы, от того, что Кацуки не знал, стоит ли ему передавать это сообщение, он всё же произнес, не глядя ни на кого. Блять, чего только не приходится делать, чтобы порадовать мелкого ебучего задрота. Кацуки надеялся, что весь этот процесс в роли курьера, без лишних умоляющих фраз Деку, хоть как-то улучшит настроение задрота. — Ты можешь рассчитывать на меня во всем, — продолжала Инко, наконец убрав руки от лица и пытаясь снова посмотреть на Изуку, хоть и не могла его найти. Глядя на её разбитое лицо, Кацуки не знал, стоило ли ему сказать или сделать что-то более деликатное, тем более что Инко выглядела так, будто вот-вот сорвется. — Маме иногда трудно вспомнить, что ты еще рядом... Но я постараюсь быть лучше для тебя. Я люблю тебя, Изуку, — ее лицо снова исказилось. У Кацуки сразу же включился инстинкт борьбы, ступора и бегства. Почему эти люди не могут хоть на секунду перестать плакать? — Я тоже тебя люблю, мама, — всхлипывал Изуку, с трудом разбирая слова. Его лицо уже было залито слезами и соплями, и Кацуки с отвращением скривил нос. — Я люблю тебя, — снова всхлипнул он, сгорбившись и опустив голову от волнения. — Он говорит, что тоже любит вас, — просто ответил Кацуки в перерывах между укусами, чувствуя себя, и выглядя, всё более неловко из-за этого крайне неумолимого эмоционального момента. В доме, где Мидории рыдали друг над другом, как дети, он чувствовал себя не в своей тарелке. — Ох, Изуку, — причитала Инко, снова закрывая лицо обеими руками, когда начались очередные рыдания. — Мне ничего так сильно не хочется, как обнять тебя прямо сейчас. Как бы я хотела обнять тебя, малыш, — плакала она, приглушая голос руками. Изуку продолжал задыхаться и всхлипывать, безуспешно пытаясь вытереть слезы тыльной стороной ладоней. Кацуки смотрел на него, ожидая, что он скажет хоть что-нибудь, но тот просто продолжал рыдать, зажмурив глаза. По какой-то причине Кацуки не чувствовал себя таким грустным, как раньше... Но если Деку больше не чувствовал себя таким грустным, то почему он плакал? И почему сам Кацуки тоже не плакал от их эмоциональной связи? Деку был таким запутанным и сложным. С каждым днём Кацуки казалось, что он понимает его все больше и меньше одновременно. Эта неопределенность сводила его с ума. — Ты бросил попытки утешить ее? — простодушно спросил Кацуки, дожевывая очередной кусочек кацудона (который, кстати, был очень вкусным, вопреки нехватке перца). Он специально сбавил тон, хотя был уверен, что Инко услышала его слова. Изуку не смотрел на него, продолжая плакать. — Я н-не могу, — всхлипывал он, по-прежнему закрывая глаза. — Ты з-знаешь, что я не могу, К-каччан. И мне больно, что я не могу. Кацуки замолчал, доедая свою еду. Он уже закончил есть кацудон, в то время как Инко даже не приступила к своему. Она всхлипывала, закрыв лицо руками, и Кацуки понятия не имел, что делать. Он не умел утешать, и физические прикосновения были не в его вкусе. В его голове мелькнула мысль обнять её и сказать, что все будет хорошо, но через секунду она исчезла. Он не был таким человеком. Поэтому он просто смотрел на Мидорий: оба плакали, всхлипывали и задыхались, а Кацуки метался между ними, чувствуя себя неловко и не зная, что делать. — Прости меня за это, Кацуки-кун, — наконец прошептала Инко, вытирая дрожащими руками слезы с красного лица. — Просто... у меня было много проблем с тех пор, как позвонил Всемогущий, и..., — вздохнула она, её дыхание вышло дрожащим и влажным, а по голосу было похоже, что она наконец-то успокоилась. Кацуки продолжал смотреть на неё. — Что он вам сказал? — объективно спросил Кацуки, желая не только убедиться, что Всемогущий правильно проинформировал Инко о состоянии Деку, но и выяснить, не сказал ли он ей больше, чем ему. Он пристально смотрел на Инко своими бесстрастными глазами. — Н-ну... — дрожащим голосом сказала она, все еще вытирая слезы. — Он рассказал мне о том, почему они действительно не пускали меня в палату. О хрупком с-состоянии Изуку, и... Я так разозлилась, — всхлипнула она, покачав головой и сложив руки на столе в кулаки. На Кацуки она не смотрела — горечь захлестнула влажное лицо. — Я сказала Всемогущему, что они не могли так поступить, что они не могут держать мать вдали от своего сына, особенно в такой ситуации, и что они должны были хотя бы сказать мне, почему не впускали меня... Всемогущий, конечно, согласился со мной. Видимо, никто из них не доволен сложившейся ситуацией, особенно твой учитель, хммм...Айзава...? — Да, — подтвердил Кацуки. — Но, судя по тому, что мне рассказал Всемогущий, состояние здоровья Изуку несколько... конфиденциально, — вздохнула она. Уши Кацуки насторожились, и он выпрямился, в то же время Изуку наконец поднял голову, чтобы снова посмотреть на мать. — Он... Он сказал, что у злодея, который сделал это с моим Изуку, паразитическая причуда.  Кацуки и Изуку в один и тот же момент обменялись настороженными взглядами, озабоченность явственно читалась и в алых, и в зеленых глазах. —…И поэтому он может искать Изуку, так как его причуда поразила его... Всемогущий не предоставил мне много подробностей, потому что не может рисковать утечкой информации ради безопасности Изуку. Это ещё одна причина, по которой они не пустили меня на территорию ЮА. Они действительно взяли Изуку под усиленную охрану. Они... они считают, что злодей может... — она замешкалась с очередным влажным вздохом, выглядя так, будто вот-вот снова расплачется. — Может угасать с той же скоростью, что и мой Изуку. И если это так, то единственный способ спастись — это... — Вернуть меня, — закончил Изуку, но услышал его только Кацуки. Он повернулся и посмотрел на мальчика с очень серьёзным выражением лица. — В этом есть смысл, — продолжил он, отводя глаза от Кацуки. — Если его причуда — отделять души жертв от их тел, то вполне логично, что отделённая душа окажется привязанной к нему. — Но вот твоя душа не привязана, — заметил Кацуки, и что-то в его груди опасно сжалось. — Именно. И если теория учителей верна, и он тоже слабеет, потому что у него нет моей души... — Возможно, он ищет тебя. Изуку торжественно кивнул. Кацуки опустил голову, пытаясь привести мысли в порядок. История имела смысл, но в ней было и несколько дыр. Если этот парень действительно охотился за душой Деку, то главным приоритетом ЮА должна была стать охрана Кацуки, а не тела Деку. Душа была у Кацуки. Вот только ЮА не разглашали эту информацию. Они только сказали, что Изуку в коме, так что, возможно, злодей думал, что душа Деку в его теле. Но если это так, то почему ЮА так быстро рассказали всем о том, что душа Деку связана с душой Кацуки? Как только Кацуки узнал об этом, Айзава и Всемогущий рассказали об этом классу 1-А. Они позволили ему рассказать об этом Инко, без малейших сомнений. Если приоритетом была защита души Деку, зачем было так быстро рассказывать всем о привязке души, а тело Деку прятать и врать о нём так долго? Кацуки вспомнил тот день, когда он очнулся после сотрясения мозга и узнал, что он единственный, кто может видеть Деку. Он не дал ЮА и шанса обработать эту информацию или сделать ее конфиденциальной, когда ворвался в больничную палату Деку и выкрикнул всё в лицо Инко и Всемогущему... Но рассказывать об этом классу 1-А не имело никакого смысла. Кацуки предполагал, что они сделали это только для того, чтобы его друзья не подумали, что Кацуки сошел с ума. Разговаривает сам с собой и бьет по воздуху, но все же. Рассказывать всем было слишком рискованно. Это было слишком безрассудно. И это не сходилось. В этой истории было что-то ещё, он был уверен в этом. Что-то, о чем Всемогущий не рассказал Инко и ему. Какая-то недостающая информация, последний кусочек головоломки. Что-то, что объяснило бы, почему ЮА так долго защищали тело Деку, которое было стратегически бесполезным, но при этом выбалтывал информацию о его душе, которая была нужна злодею, на все семь ветров. Кацуки снова посмотрел на Деку. Его взгляд был отстранённым и расфокусированным, хотя и сосредоточенным, так как он подпёр рукой подбородок и что-то бормотал про себя, слишком погруженный в глубокие мысли и теории, чтобы заметить напряжённый взгляд Кацуки. Инко же смотрела на него большими выразительными зелёными глазами, нервно теребя пальцами подол юбки в ожидании ответа. Она только слышала, как Кацуки рассказывал о коротком разговоре с Деку. Подтверждение того, что злодей ищет её сына, заставляло волноваться сильнее. Глубоко вздохнув и собрав в кулак своё терпение, а его, признаться, было не так уж много, Кацуки снова повернулся к ней, пытаясь понять, что же он может сказать, чтобы хоть как-то утешить эту женщину. — Даже так, — Кацуки скрестил руки на груди, не встречаясь с ней взглядом. — Они не должны были не пускать вас к нему. Вы его мать, независимо от того, в каком состоянии сейчас находится Деку. Конечно, не самое лучшее утешение, но это было лучше, чем сидеть в тишине, верно? Инко выглядела более обеспокоенной, но опустила голову и прикусила нижнюю губу, впитывая слова Кацуки. Через несколько мгновений она подняла подбородок и посмотрела на Кацуки с... благодарностью? Он, честно говоря, не мог найти никакого здравого смысла в этой грёбаной семье. Казалось, что Мидорий специально придумали, чтобы запутать его и выбить из колеи. — Спасибо, Кацуки-кун,  — искренне сказала она, к большему замешательству Кацуки, — За то, что сказал за меня, —  пояснила она, заметив его совершенно потерянный взгляд. — Если бы не ты, я бы... я бы так и осталась в неведении, — она протянула руку через стол и взяла одну из рук Кацуки, сжимая её. Кацуки попытался сделать вид, что ему это не доставляет особого дискомфорта, и позволил схватить свою руку слабой отчаявшейся матери, стоящей перед ним. — Всё в порядке, — просто сказал Кацуки, неловкий, ворчливый и злой (как всегда) одновременно. Он не смотрел на неё и предпочел упереться взглядом в спинку дивана. — Я не смог узнать многого, но решил, что вы должны знать о том дерьме, которое происходит. — И я очень благодарна, что ты так считаешь, — повторила Инко, и Кацуки захотелось, чтобы она уже перестала. После всего, что он сделал с Деку, после её странных, нелепых угроз во время последнего визита. После того, как её грёбаный сын был наполовину убит только, чтобы спасти его, ей не за что было его благодарить. Не за что. Вместо ответа он просто хмыкнул, по-прежнему не встречаясь с ней взглядом. Её рука, державшая его ладонь, вызывала в нем некую неприязнь. Он не знал, почему. Он не привык к таким ласковым прикосновениям, а постоянная благодарность и слезы заставляли его нервничать. Он хотел уйти. Ему нужно было уйти. Он убрал свою руку и продолжил сидеть у обеденного стола, не глядя ни на неё, ни на Деку. Инко некоторое время молчала, и Кацуки чувствовал на себе её пристальный взгляд. В конце концов она молча встала из-за стола и отнесла его миску на кухню, чтобы помыть ее. Её собственный кацудон так и остался нетронутым. Кацуки повернул голову, и увидел, как она надевает фартук. Затем он кинул взгляд на её миску с кацудоном, которая была теплой и от неё исходил пар, а затем на Деку, смотрящего на Инко с беспокойством в глазах. Он вздохнул. — Оставайся здесь, — приказал он Деку, встал и пошёл на кухню. Мешки под глазами Инко были тёмными и тяжелыми. Она посмотрела на него с немым удивлением, не ожидая, что он последует за ней. — Вы не съели свой кацудон, — обвинил он. Она на секунду нахмурилась, словно не помнила, что должна была его съесть, а затем непринужденно улыбнулась. — Всё в порядке, — кивнула она. — Я съем его через минуту.    — Идите и съешьте его сейчас, — добавил Кацуки чуть резче, чем планировал. Его тон мог показаться неуважительным, но он не мог не заставить себя беспокоиться. Инко уставилась на него. — Кацуки-кун... — Я могу помыть посуду. Идите и поешьте с Деку, — он кивнул на стол. Инко опустила голову, выглядя растерянно. — Ты мой гость... — А еще я тот, кто на протяжении нескольких лет издевался над вашим сыном. Инко несколько мгновений пристально смотрела на него. В её глазах нарастало некое противоречие. Она выглядела рассерженной, но в то же время смущенной. — М-мытье посуды на мне... — Не сотрет того факта, что я издевался над ним. Я знаю, блять, — он резко выхватил губку из рук Инко, и не глядя на неё, как можно мягче отпихнул в сторону, шагнув к раковине. — Я делаю это не поэтому. — Тогда почему? — нахмурилась Инко. — Потому что вы похудели и выглядите так, будто не спали несколько долбаных дней, — сказал он, оттирая чашу губкой слишком сильно. Затем он повернулся к ней и строго посмотрел. — А еще потому что последнее, что сейчас нужно Деку – видеть, как его мама падает в обморок у него на глазах, — добавил он с молчаливым предупреждением в глазах. Инко смущённо опустила голову. — Всё равно... это... это неправильно, ты же мой гость... — Какое это, чёрт возьми, имеет значение? — он с силой опустил губку в раковину, издав хлюпающий влажный звук. — У меня руки не отвалятся от того, что я вымою пару подносов и одну грёбаную миску. А еще Деку смотрит на вас со стола этими невыносимыми щенячьими глазами, — он указал рукой, покрытой мылом, туда, откуда на них смотрел Изуку, — так что идите, и составьте ему компанию. Поешьте, пока не упали в обморок. Кацуки понимал, что, возможно, переходит черту, используя такой властный тон с кем-то настолько старше себя, но его это уже не волновало. Он чувствовал, что глаза Инко прикованы к нему, но не смотрел в ответ, а продолжал старательно мыть посуду. — Но как я узнаю, что он слышит, что я говорю? — нерешительно спросила она, нервничая. Кацуки нахмурился, как будто это был самый нелепый вопрос, который он когда-либо слышал в своей жизни. — Он всегда вас слышит, — ответил ей Кацуки, — Это вы его не слышите. По какой-то причине от этих слов у самого Кацуки по коже пробежали мурашки. Это ведь относилось и к нему, верно? Деку был рядом с ним всю его жизнь, но он начал прислушиваться к нему только сейчас, спустя более чем десять лет. Забавно, что Деку всегда был для Кацуки призраком, и только сейчас, когда он действительно стал призраком, Кацуки смог увидеть его по-настоящему. — Просто разговаривайте с ним так же, как разговаривали бы, если бы могли видеть его, — добавил он, снова избегая взгляда. — Ему нравится, когда люди признают его, даже если он невидим, — он вспомнил, как Деку отреагировал на то, что Половинчатый обратился к нему напрямую, а не использовал Кацуки в качестве посредника. Половинчатый был единственным человеком, который так сделал, и Кацуки чувствовал, как Деку был рад этому. Это воспоминание вызвало в нём новую волну гнева, и Кацуки крепче сжал губку. Инко, не понимая его реакции, кивнула и сняла фартук, передав его Кацуки. — Я не хочу, чтобы твоя рубашка намокла, — объяснила она. Кацуки взял фартук и надел, даже не заботясь о том, что Деку увидит его в нем. Он привык готовить и мыть посуду у себя дома, и всегда надевал фартук — ничего особенного. К тому же, Деку наверняка понимает какие будут последствия, если он что-либо про это скажет, так что он бы не стал это комментировать. Никогда. На всякий случай Кацуки заглянул через плечо Инко и послал Деку, сидящему у обеденного стола и слушающего их разговор, предупреждающий смертельный взгляд. Изуку отвернулся, а его уши покраснели. Он поднял голову только тогда, когда к нему подошла мать, явно не понимавшая, где находится сын. — И-Изуку... — нерешительно произнесла она, не зная, что делать с руками. — Хочешь посидеть со мной на диване? — Конечно, мам, — Изуку встал, но его мама, конечно, этого не видела. Кацуки закатил глаза, чувствуя, как в нем нарастают раздражение и ярость из-за того, что ему в очередной раз приходится выступать в роли посыльного. — Он вас услышал. Идите уже на диван и возьмите свой кацудон, — скучающим тоном сказал он, не глядя на неё, пока оттирал один из противней. Инко смущённо моргнула, но кивнула, на мгновение оглянувшись по сторонам, словно ожидая найти Изуку, после чего отодвинула стул и направилась к дивану, держа в руках миску с кацудоном. Изуку последовал за ней, сев рядом. Поначалу она явно чувствовала себя неловко, разговаривая с воздухом, но, начав говорить, обретала большую уверенность. Изуку внимательно слушал. Кацуки решил не обращать на них внимания. Всё его внимание было сосредоточено на мытье посуды, мыльных пузырях, жире на тарелках и воде. Он изо всех сил старался увести свои мысли как можно дальше от Деку, ведь мысли о глупом Деку – единственное, чем он занимался с тех пор, как начался весь этот кошмар с душой. Но как бы он ни старался сосредоточиться на чем-нибудь другом, у него ничего не получалось. Так или иначе, его мысли всегда устремлялись в одну и ту же сторону — к Деку. В конце концов, он был в доме Деку, запах Деку витал повсюду, и куда бы он ни посмотрел, везде были фотографии грёбаного Деку и его ебучих глаз. Кацуки понял, что от этого никуда не деться. Вдобавок ко всему он чувствовал то же, что и Деку, слышал его голос, когда он отвечал на слова мамы, хотя она его не слышала. Кацуки чувствовал, как в его груди бурлило желание рассмеяться, когда Инко рассказывала Деку что-то смешное, чувствовал, как болезненно сжимается его сердце, когда Деку пытается прикоснуться к маме и терпит неудачу. Он чувствовал смешанные, запутанные, сбивающие с толку эмоции, которые испытывал Деку, и это сводило его с ума. Но, по крайней мере, спасибо хоть за это, глубокая, нависшая над ним грусть, которую Деку чувствовал с той ночи, исчезла, а это означало, что план Кацуки сработал. Иронично, что он старался придумывать лучшие способы сделать Деку счастливым, в то время как тот, казалось, с каждым днём только сильнее выводил его из себя. Впрочем, это было не совсем так. Как бы ни разозлили его слова Киришимы, Кацуки должен был признать, даже если бы он никогда не признал этого вслух. Он действительно становится лучше на фоне Деку.  Конечно, этот ботаник по-прежнему злил его сильнее, чем кто-либо другой, и Кацуки то и дело хотелось ударить его, но было и... что-то еще. Не п-слово, уж точно не п-слово, а... что-то.  Что-то другое. Что-то, что он описал Киришиме как не ненависть, и что-то, что заставило самого Кацуки признать, что время, проведенное с Деку, было не таким ужасным, как он думал. Чёрт. Кацуки становился мягче, он позволил себе такую роскошь. Очевидно, как сказал Киришима, это было результатом того, что чувства Деку влияли и на него. Он чувствовал к Деку слово на букву «п» только потому, что Деку чувствовал к нему слово на букву «п». Это было единственное возможное объяснение, и другого не дано. Иначе почему Кацуки, посвятивший более десяти лет своей жизни тому, чтобы ненавидеть и унижать Деку, так сильно симпатизирует ему? У него было столько ебучих противоречий. Он знал, что становится мягче, и эта мысль приводила его в ярость, и не было ничего, чего бы он хотел сделать больше, чем пробить тупое лицо Деку, чтобы показать ему, что Кацуки не слабак, Кацуки не такой сентиментальный мудак, как он, Кацуки не испытывает к нему грёбаных чувств. Но в то же время он прекрасно понимал, что если он так поступит, то Деку будет грустить, и в последствии Кацуки будет тоже грустить. А так же он обещал Инко, что постарается сделать всё возможное, чтобы её сыну было как можно комфортнее. Блядская дилемма. Он закончил мыть посуду, вытер насухо и поставил в шкаф, где, похоже, обычно хранила её Инко. Сняв фартук, который ему одолжили, он аккуратно сложил его и положил на раковину. Его руки сжались в кулаки, и он почти бегом направился к дивану, изо всех сил стараясь держать свои запутанные, парадоксальные смешанные чувства к Деку как можно дальше от своего разума (в данный момент). Как, черт возьми, могло так получиться, что он хотел причинить человеку боль и одновременно сделать его счастливым? Может, Деку был не единственным, у кого в голове творилось что-то неладное? — ... И она, конечно же, передала тебе привет. Может быть, когда тебе станет лучше, мы все сможем навестить её! Уверена, она будет рада тебя видеть, — говорила Инко Деку, не пытаясь больше притворяться, что смотрит на него. По крайней мере, она уже не выглядела так неловко, как раньше. — Все по тебе скучают, ты же знаешь. Соседи, продавщица с рынка... Та, что всегда давала тебе бесплатный шоколад, когда ты был маленьким, помнишь? — грустно усмехнулась она, не ожидая ответа, поскольку не могла его услышать. — Они все беспокоятся о тебе, и они... Они тоже гордятся тобой. Помню, когда ты был на спортивном празднике, все поздравляли меня с твоим выступлением... Ты действительно удивил всех, — она грустно покачала головой. — Тебя так любят, Изуку, — заключила она, шмыгнув носом. Прежде чем она снова начала плакать, Кацуки прочистил горло и подошел к ней, глядя на Инко и сидящего рядом с ней Изуку со слезливыми глазами. — Я поставил противни в духовку, а посуду в верхний шкаф, — скучающим голосом объявил он, и на его лице появилось привычное ему ворчливое выражение. — Не знаю, где вы обычно их храните. — О, Кацуки-кун! — воскликнула Инко, встав от удивления. Она схватила его за руку. Отойди, отойди, отойди, отойди. И повела к дивану, усадив его на сиденье рядом с собой. — Я как раз рассказывала моему Изуку, как хотела показать тебе кое-что. — Каччан, не дай ей этого делать, — запротестовал Изуку, смутившись и почувствовав облегчение от того, что рядом есть кто-то, кто действительно может его выслушать. — Она хочет... — Раз уж тебе понравилось смотреть фотографии моего Изуку в прошлый раз, — продолжила Инко, конечно, не замечая, что сын рядом с ней начинает волноваться сильнее и сильнее. — Я нашла старые видеозаписи, которые записывала, когда он был маленьким. Я подумала, что тебе будет интересно посмотреть и это! — Неееет! — завопил Изуку, закрывая покрасневшее лицо обеими руками и съеживаясь рядом с Инко. Кацуки в замешательстве уставился на него. Нет, ему совершенно не хотелось видеть малыша Деку, лепечущего своими большими глупыми глазами. У Кацуки никогда не хватало нервов на общение с детьми. И меньше всего ему хотелось видеть их обоих в детстве и чувствовать себя более виноватым за то, как они отдалились друг от друга. Деку наверняка расстроится, если он снова начнет вспоминать их потерянную дружбу, верно? Но если Деку из-за этих записей так смущался, краснел и причитал, то, возможно, было что-то, чего он не хотел, чтобы Кацуки увидел. Что же этот глупый задрот так хочет скрыть? Кацуки понял, что обязан это выяснить. Он придал Инко скучающее выражение лица, как будто ему было наплевать на видео, чтобы она не заметила иного намерения в его глазах. — Конечно, почему бы и нет, — пожал он плечами с притворным безразличием. Инко улыбнулась и взяла пульт, который лежал на журнальном столике. — Каччан, нет, — горячо запротестовал Изуку. — Тебе даже не понравятся эти видео! Там только я в детстве, а мы оба знаем, как сильно ты не любишь обе эти вещи, — сказал он, пытаясь взглянуть на Кацуки из-за плеча матери, так как Инко сидела между ними на диване. — Конечно, Деку, — ответил Кацуки, одарив ботаника злобной ухмылкой. — Я рад, что твоей маме пришла в голову идея найти эти видео. — О, так Изуку тоже хочет их посмотреть! — обрадовался Инко. — Я боялась, что ему не понравится эта идея. — И мне не нравится! —запротестовал Изуку, его голос поднялся на октаву. — Каччан, скажи ей! — О чем вы говорите, он без ума от этой идеи, — ответил Кацуки, откинувшись на спинку дивана и положив ноги на журнальный столик. Инко бросила на него слегка неодобрительный взгляд, но он этого не заметил, и она ничего не сказала. — Каччан, прекрати! Это нечестно! — продолжал протестовать Изуку, его лицо было красным, как помидор. — Эти видео просто позор! И убери ноги со стола! — А вот и первое! — объявила Инко. — Что это, малыш? — спросила Инко из видео. — Мощь! — ответил трехлетний Изуку, одетый, как предположил Кацуки, в толстовку Всемогущего номер два. — Что это? — по-матерински спросила Инко, когда Изуку протянул к ней свои пухлые ручки, прося поднять его с земли. Камера немного пошатнулась, пока Инко держала её одной рукой, а другой поднимала Изуку.  Затем камера снова затряслась, когда она повернула её лицом к ним, чтобы запечатлеть их в режиме селфи. — Мощь, мощь, мощь! — радостно воскликнул Изуку, бешено размахивая руками. — Хочешь снова увидеть Всемогущего? — Моооооооощщщщь!!! — Но ты уже пять раз сегодня видел Всемогущего, милый! — пихнула она его, чтобы выровнять его положение в своих руках. — Мощь! Мощь! — Ладно, давай посмотрим на него ещё раз! — Еееееейй! — Но на сегодня хватит, хорошо, милый? — Неееет! Всемогущий! — Вот так, милый. Инко усадила крошечного Изуку на кресло-каталку перед открытым ноутбуком и включила видеоролик, как Всемогущий спасает людей. Изуку безумно радовался, восторженно размахивая руками. Сцена прервалась, и тут же начался новый ролик. — Вот когда началась фаза «Всемогущего», — объяснила Инко, обращаясь к Кацуки. На следующем кадре появилось зелёное поле. — Она ведь так и не закончилась, верно, Изуку? — поддразнила она, но тоне не было никакой злобы. — Маааам, — просто сказал Изуку, его лицо было красным. А его колени были прижаты к груди. — Это твоя причуда? — с усмешкой спросила Инко, снимавшая пятилетнего Изуку, играющего в саду в одиночестве. В руке у него была палка, и он безумно размахивал ею. — Нет! Это мой меч! — объяснил малыш Изуку, не глядя на маму и не прекращая размахивать палкой. — Ооо, какой у тебя красивый меч, Изуку! — Я герой! — Да, это так, милый! — Моя причуда заставляет меч лететь туда, куда я хочу! — Правда?! Дай маме посмотреть! Изуку отправил палку в полет на несколько метров. — Как здорово! А как ты вернёшь меч? — Я должен пойти и забрать его! И тогда он побежал, подобрал палку и вернулся, смеясь. — Я герой! Я спасу тебя от монстров! — А-а-а! Монстры! — воскликнул Инко притворно испуганным голосом. — Спаси меня, Всемогущий младший! — Я спасу тебя, мамочка! — Изуку снова начал размахивать палкой, изображая, что сражается с невидимыми монстрами. Видео закончилось совместным смехом Инко и Изуку. Началось новое.  — Всё в порядке, дорогой, попробуй еще раз. — Нет! — Я знаю, что у тебя получится, милый. Давай! — подбадривала она. — Нет! Он опять будет надо мной смеяться! — Уверена, что нет. Давай, повторяй вместе с мамой. Изуку уставился на неё неуверенными глазами. — Ка... — подбодрила Инко. Изуку заколебался. — Ка... — повторил он. — Теперь самое сложное... Цу.. Детское личико Изуку сосредоточенно сморщилось. — Чу — Цу — Чу! — Цццу — Чууууу! — Всё в порядке, милый. Тебе просто нужно ещё немного попрактиковаться. — Качуки! — Ты очень близко. Повторяй за мамой: Кацуки. — Качуки!! — Со звуком «ц», детка. Как в кацудоне. — Кацудон! — Да, малыш, вот так! Скажи «Кацуки», так же как говоришь «кацудон». — Качуки. — С «ц», детка. — Качуки! — Так же, как «кацудон», солнышко. Ты справишься. — Ка... чуки Малыш Изуку разочарованно выдохнул, глядя со злостью и разочарованием в самом себе. — Все в порядке, Изуку. Со временем ты всё поймешь, не волнуйся. Почему бы тебе не называть его «Каччан» до тех пор? — Хорошо! «Каччан» мне нравится больше! Кацуки повернулся и посмотрел на Изуку с недоумением на лице. Как он и ожидал, Изуку не смотрел на него, его покрасневшее лицо было зарыто между его коленями. — Всё работает? — Кацуки услышал собственный голос и снова повернулся к телевизору. Там он был ребенком, стоящим рядом с сияющим от счастья Изуку. Наверное, им тогда было лет пять-шесть. — Да! Продолжайте! — ответила Инко. — Я... я не знаю, правильно ли я понял... — запротестовал маленький Изуку, выглядя как-то нерешительно. Кацуки закатил глаза и подтолкнул его локтем. — Да ладно, Изуку. Мы уже сто раз это тренировали. — Каччан... — Просто сделай это. Давай. Не дожидаясь, пока Изуку подготовится, Кацуки начал пародировать приёмы Всемогущего. Изуку колебался всего несколько секунд, а потом повторил за ним. Вместе они танцевали и пели под популярную в то время тему Всемогущего, исполняя её идеально (даже если Изуку немного запаздывал, в основном копируя шаги Кацуки через долю секунды после того, как он их делал). — Ого! Вы потрясающие ребята! Вы должны получить приз Всемогущего за лучший танец в Японии! — воскликнула Инко в знак поддержки. — Не говорите глупостей, дети не могут участвовать в этом конкурсе, — раздражённо ответил Кацуки тем самым заносчивым, всезнающим тоном, который был характерен для него и по сей день. Инко, казалось, ничуть не обеспокоилась, вероятно, сочтя это просто за детское поведение. — Но вы же такие молодцы, вы сможете! — Да, наверное, вы правы, — пожал плечами Кацуки и пошел прочь. — Подожди, Каччан! — Изуку, как всегда, увязался за ним. — А ты ничуть не изменился, — прокомментировала Инко, сосредоточившись на экране. Когда появилось следующее видео, внимание Кацуки ослабло, так как слова Инко засели в его голове. Неужели он действительно ничуть не изменился? Увидев себя на видео, увидев то, как он разговаривал с мамой Деку, которая всегда была очень заботлива и вежлива с ним, Кацуки понял, что был еще бóльшим засранцем, чем помнил. Конечно, он знал, что был засранцем, если верить нытью и жалобам Деку за то время, что они были вместе, но всё же... Он думал, что стал лучше после того, как поступил в ЮА. Чёрт, он думал, что стал лучше после той истории со Всемогущим, после его драки с Деку, после того, как он приклеился к Деку и старался быть с ним поласковее. Неужели он ничуть не изменился? Неужели он совсем не стал лучше? Неужели он тот же надоедливый, несносный мальчишка, считающий, что знает всё лучше других? Он был тем же грубым, неуважительным засранцем, который уходил без предупреждения и ожидал, что люди просто последуют за ним? Неужели он ничуть не изменился? Может, поэтому Деку всё время был таким грустным?  Потому что, как бы Кацуки ни старался стать лучше, у него ничего не получалось? Неужели он действительно был настолько слаб, что не мог изменить себя, стать кем-то более приятным? Неужели он действительно настолько беспомощен? Такой неудачник? Каким героем, блять, каким человеком он рассчитывал стать, если не мог сделать что-то настолько простое, как признать свои недостатки и исправиться? Какой же он герой, если не в состоянии стать лучше? Возможно, именно поэтому Деку так быстро превзошел его. Деку, жалкий, бесполезный слабак, который раньше ползал у Кацуки в ногах, теперь стал сильнее его. Деку, который встретил Всемогущего в тот же день, что и Кацуки, и был выбран, чтобы унаследовать силу героя номер один.  Деку, который был никем, никем, но сумел добиться того же, что и Кацуки, имея меньше средств. Деку, унаследовавший причуду Всемогущества только потому, что Кацуки был слаб, до сих пор слаб, и всегда будет слабым, как бы он ни старался стать сильнее. Ведь он старался стать лучше, верно? Но ничего не изменилось. А это означало, что, как бы он ни старался стать сильнее, у него ничего не выйдет. Он неудачник. Он грёбаный неудачник. — Д-думаю, достаточно на сегодня видео, верно? — нерешительно сказал Инко, и только тогда Кацуки понял, что его руки сжались в кулаки а из них идёт дым. Он так погрузился в раздумья, что и не заметил. Изуку, сидящий позади Инко, смотрел на него с сильно обеспокоенным видом, пусть его лицо и было красноватым от смущения. Инко выключила телевизор и подсела ближе к Кацуки, чтобы взглянуть на него. Но он избегал её взгляда, смущенный тем, что так легко потерял контроль над собой. Слабак. Он изо всех сил пытался успокоиться. Он чувствовал, как Деку старается помочь ему, пытается переполнить себя спокойствием, чтобы оно просочилось в Кацуки, но это только больше раззадоривало его. Ему не нужна была чёртова помощь Деку, и он не просил о ней. — Кацуки-кун... Ты в порядке? — спросила Инко, потянувшись, чтобы коснуться его руки. Кацуки тут же вздрогнул от прикосновения. Он не хочет этого. Ему оно не нужно. Чёрт, ему просто нужен был покой. Ему нужно было немного отдохнуть. — Я в порядке, — пробурчал он, не глядя на нее. Деку встал со своего места и подошел к Кацуки, наклонившись к нему. — Каччан, — сказал Деку, явно беспокоясь. — Ты хочешь уйти? — Прости, если… Если я причинила тебе неудобства, — смущенно сказала Инко, убирая руку. — Я думала, ты захочешь посмотреть видео... — Всё в порядке, — повторил он, чуть резче, чем думал. По правде говоря, он просто злился на себя. На всё. Инко нахмурилась. — Т-ты... — она замешкалась, будучи в замешательстве. Потом поджала губы и вскинула подбородок, словно собирая силы в кулак, чтобы проявить смелость и высказать свое мнение. — Ты выглядишь нехорошо, Кацуки-кун, — сказала она твердым голосом. — Ты уверен, что не хочешь поговорить об этом? О чем поговорить? О том, какой он слабый? О том, как её глупый слабый сын сумел превзойти его, хотя Кацуки всю жизнь упорно тренировался? О том, что он не может стать лучше как человек, как личность, как герой, как бы он ни старался? Что именно он мог ей сказать? И почему, блять, он потерял контроль только потому, что посмотрел какое-то дерьмовое видео из своего с Деку детства? Только потому, что она сделала замечание, от которого ему стало не по себе? Почему, блять, всё это дерьмо так сильно на него влияет? И почему, блять, он не может это контролировать? В этом должен быть виноват Деку, подумал он. Кацуки никогда не был таким эмоциональным человеком, он всегда умел контролировать себя, свой гнев и свою причуду. Всё это происходило потому, что Деку не мог контролировать свои чувства. Вот почему. И это он заливал Кацуки печалью, тревогой, любовью, страданием, тоской и всем остальным, с чем он так и не научился справляться раньше. Всё то, что он скрывал в себе, что он похоронил глубоко внутри себя, дабы не иметь с этим дело. А теперь Деку вынуждает его чувствовать всё это. Он вынуждает его чувствовать каждую грёбаную вещь из этого ненавистного списка. Кацуки устал, ему хотелось уединиться, побыть одному и отдохнуть от стольких чувств, переполняющих его одновременно. Но в то же время он был уверен, он был чертовски уверен, как бы сильно не хотелось это признавать, но то, что он чувствовал, исходило не только от Деку. Кое-что исходило и от него самого, и это, блять, пугало и злило его. Скорее всего Кацуки, показывал своё волнение сильнее, чем думал, потому что Инко резко ворвалась в его личное пространство (теперь понятно откуда Деку взял эту моду) и крепко, по-матерински обняла Кацуки, чтобы утешить его. Всё вокруг замерло. То, что чувствовал Кацуки, не поддавалось описанию. Мать любила его, в этом он не сомневался. Но, как и Кацуки, ей было очень трудно проявлять привязанность. Его отец тоже был слишком скромный, чтобы проявлять её правильно, поэтому все, что он получал в детстве: неловкие похлопывания по спине и несколько щипков за щеку. Его мама находила другие способы показать ему, что ей не все равно на него: называла его «сопляком», была строга с ним, когда Кацуки был слишком самоуверенным, рассказывала об его достижениях другим людям, находящимся в зоне слышимости Кацуки, просто чтобы он знал, что мама сильно им восхищается. Так что, помимо миллионов других проблем с родителями, получение и дарение физической ласки было лишь одним пунктом. Он так и не научился этому, и, возможно, поэтому ему было так трудно общаться с Деку. Если у Деку была такая любящая, внимательная мама, то, вероятно, он ожидал, что Кацуки будет вести себя с ним так же. А Кацуки так не воспитывали. Он не умел этого делать. Он научился проявлять привязанность только через крики, пощёчины, обзывания и критику в адрес людей. Так поступала его мама. Когда она поняла, что Кацуки слишком много о себе возомнил... Она попыталась помочь ему исправиться, рассказав ему обо всех вещах, которые он делает не правильно. Это было всё равно что ломать кости, в попытке сделать их крепче. В эмоциональной сфере Кацуки был полным профаном. Он знал, что в этом виноваты его родители (и не только в этом?), но он также знал, что они не виноваты. Они любили его и делали всё возможное. Но когда они поняли, что облажались, было уже слишком поздно. А Кацуки... Кацуки никогда не получал таких объятий от матери. Конечно, мать обнимала его, заботилась о нём, любила его, но это... Это было совсем другое. Это было материнское объятие. Это было... Это было... Это было, блять, слишком. И не только потому, что он не привык к прикосновениям, и даже не осознавал этого, но и потому, что понял, что Деку тоже чувствовал их. Он не знал каким образом, но он просто знал, что Деку тоже их чувствует. И его счастье, его облегчение, его комфорт, всё это было очень ошеломляющим. Слишком ошеломляющим. Кацуки изо всех сил сдерживал всхлип, и Инко почувствовала, как его начало трясти. Она крепче прижалась к нему, отчего чувства Деку стали еще сильнее, а Кацуки казалось, что он вот-вот взорвется (в буквальном смысле). Слишком много чувств. Его кожа словно горела, искрясь электричеством. Он чувствовал себя... любимым. — К-к-каччан, — сказал Деку, вероятно, пытаясь донести до Кацуки, что он чувствует объятия матери. Кацуки только судорожно вдохнул, стараясь не закричать и не зареветь одновременно, пока Инко ещё держала его. — Я знаю, Деку, — просто сказал он, его голос дрожал и был приглушен плечом Инко. — Т-ты... З-знаешь? — нахмурившись, спросил Деку. Кацуки мог видеть его из-за плеча Инко, куда было спрятано его лицо. И ему было неприятно, что Деку, вероятно, видит невольные слёзы, которые собираются в глазах Кацуки. Он не хотел плакать, но было трудно удержаться, когда чувства Деку прорывались в него, словно через прорванную плотину. (Он знал, что слёзы на глазах были вызваны еще и тем, что его впервые в жизни кто-то так обнял, но решил пока засунуть это в список «вещей, о которых ему не хочется думать»). Инко внезапно вырвалась из объятий, словно осознав, что перешла некую границу. Она смотрела на Кацуки извиняющимися глазами, как будто только что обожглась. Вина на её лице усилилась, когда она заметила слёзы. — Мне... мне очень жаль, — сказала она нерешительно, не зная, что делать. — Я не хотела... Я не... Просто... — она сделала глубокий вдох, позволяя своим рукам вцепиться в подол юбки. Она бросила на Кацуки грустный взгляд. — Ты выглядел так, будто тебе не помешали бы объятия, — оправдывалась она. Кацуки не знал, что на это ответить. Ты выглядел так, будто просил о помощи... Да пошли они к черту, эти грёбаные Мидории. — Прости, если доставила тебе неудобства... — продолжила Инко, но Кацуки не хотел слушать, что она собиралась сказать дальше, и прервал её единственным, что пришло в голову: — Деку смог это почувствовать. Повисла пауза. — ...Ч-что? — растерянно спросила Инко. Кацуки не смотрел ни на неё, ни на Деку, продолжая говорить, склонив голову, с лицом, окрашенным гневом и не пролитыми слезами, от которых блестели малиновые глаза. — Он почувствовал ваши объятия. Инко продолжала смотреть на него. Деку тоже. — К-каччан... — сказал Деку через некоторое время. Кацуки не мог понять, что заставило его голос дрогнуть. Благодарность, удивление, печаль или всё вместе? — Он... почувствовал? — спросила Инко, выглядя так, будто вот-вот снова расплачется. Кацуки не мог смотреть на неё. Не на заплаканные глаза. Не после того, как она...так обняла его. Как будто он был хрупким ребенком, нуждающимся в утешении. А ведь во многом так оно и было. Инко подвинулась ближе к Кацуки. Каждая клетка его тела кричала, чтобы он отстранился от её прикосновений, потому что это было пугающе для него, но Кацуки этого не сделал. Он понял, что не хочет этого. — Можно я... — начала Инко, чувствуя себя неловко. Кацуки по-прежнему не встречался с ней взглядом. — Можно я снова тебя обниму? На этот раз как следует? Кацуки прикусил нижнюю губу, опустив голову. Он кивнул, несмотря на то, что мозг кричал ему, чтобы он убирался отсюда к чёртовой матери. Кацуки любил свою маму. Старая карга знала идеальный способ вывести его из себя, они постоянно ссорились, и иногда, после особенно жестоких споров, ему хотелось уйти и никогда больше не видеть Мицуки Бакуго, но он не мог отрицать, что любит её. Она готовила ему самую вкусную острую пищу, знала, как поставить его на место и как похвалить. Она делала ему лучшие стрижки, она придумывала лучшие глупые каламбуры, она ухаживала за ним как никто другой, когда он болел. Конечно, они с отцом совершили несколько ошибок в его воспитании...  Но они любили его, а он любил их. Но, как и у всех родителей, были вещи, в которых они просто не разбирались. Вещи, которые они не могли ему дать. Чему они не могли его научить, какими бы идеальными они ни казались Кацуки в детстве. Быть ласковым... Быть эмоционально стабильным. Его родители не знали, как научить его этому. Его мама была слишком вспыльчивой, а отец - слишком мягким. Не было середины. Не было баланса. Когда Инко Мидория прижала его к себе и нежно погладила по волосам, как мать... Кацуки почувствовал себя на редкость уравновешенным. Как будто она взяла на себя часть его бремени. Как будто она не хочет, чтобы он нёс его в одиночку. И да, такой близкий контакт после долгих лет, в течение которых он никогда никого не обнимал, был ошеломляющим, но в то же время... Расслабляющим. По какой-то причине он чувствовал себя в безопасности. Он чувствовал, что может отбросить свою бдительность, что наконец-то может позволить себе передохнуть и не беспокоиться о том, что его будут защищать, пусть даже на минуту. Он расслабился и погрузился в объятия Инко. Ему было неловко, и, наверное, он никогда больше не сможет смотреть ей в глаза, но то, как ее пальцы нежно поглаживали его голову, так успокаивало, что Кацуки не находил в себе сил противиться этому. Он прекрасно знал, что она не простила его полностью за то, что он делал с Деку на протяжении всей их жизни. Кацуки предстояло пройти ещё долгий путь, если он хотел, чтобы она его простила... и он с удивлением понял, что на самом деле хотел бы, чтобы она когда-нибудь его простила. Хм... Может быть, она ошиблась. Может, Кацуки все же менялся. Может быть, этот процесс был слишком медленным, вот его никто и не мог заметить. А может, Кацуки просто было слишком трудно признать, что он действительно хочет стать лучше.

***

— Так что? Тишина. — Мы собираемся поговорить об этом? — Нет. — Почему? — Потому что здесь не о чем говорить. — Э-э, я думаю что есть. — Подумай еще раз, неудачник. Вздох. — Я думаю, что есть. — Значит ты чертовски ошибаешься. — Ты только что обнимал мою маму минут пять, а потом ушел, ничего не сказав. — И что, блять, с того? — Это было странно. Она, наверное, подумает, что напугала тебя. — Посмотрим, будет ли мне не похуй на это. — Думаю, тебе все равно. — А еще мне похуй на то, что ты думаешь. Еще один вздох. — Мы можем поговорить об этом? Пожалуйста? — Ты так сильно хочешь поговорить об этом? — Да, Каччан. — Хорошо. Тогда назови меня по имени. Неловкая пауза. — Ты серьезно? — Да. Я чертовски серьёзен. — Я хочу поговорить о тех объятиях... — А я хочу поговорить о себе. — Как обычно. — Заткнись и давай, скажи это. — Нет. — Все просто, Деку. Просто скажи это. Кацуки. — Нет! — Ты не можешь, да? — Прекрати это. — Неа. — Ты ведёшь себя по-детски. — Ты тоже, раз не можешь сказать что-то простое, как Кацуки. — Не издевайся надо мной! — Почему бы и нет? Это пиздец как забавно. — Прекрати! Это не так! — Так вот почему ты до сих пор называешь меня Каччаном? Молчание. — Ох, ебать, боже мой. Так и есть. Изуку отвернулся, чтобы оказаться повернутым лицом к окну машины, а не к Кацуки, хотя он и прижался к его груди (только для того, чтобы не вылететь из машины. Только поэтому, конечно). — А я-то все эти годы думал, что это ещё одно подтверждение тому, что ты смотришь на меня свысока. А оказывается, ты просто тупой. Изуку снова повернул голову к Кацуки, на его лице было написано возмущение. — Я не тупой! Презрительный смешок. — Ага, конечно, Деку. Изуку замолчал, прижавшись к Кацуки и отказываясь смотреть на него. Однако Кацуки заметил, что Деку не грустит и не расстраивается; его чувства были необычайно уравновешенными. Возможно, визит к Инко и вся эта эмоциональная чепуха принесли свои плоды, потому что впервые за несколько дней Кацуки не чувствовал, что его грудная клетка вот-вот рухнет сама на себя. Он не хотел думать ни о том, что это значит, ни о том, почему объятия матери Деку оказались такими удивительно успокаивающими. Кацуки и не подозревал, что ему так нужны настоящие объятия, пока не получил их. Киришима был единственным человеком, у которого хватало смелости попытаться обнять Кацуки, но зачастую это не выходило за рамки обхвата его за плечи или быстрого, слишком-быстрого-для-подсчета, объятия грудью к груди. Инко же обняла Кацуки и прижалась к нему, как будто он был ей небезразличен. Как будто она хотела облегчить его бремя, разделить с Кацуки его тяжесть. И впервые в жизни Кацуки не чувствовал себя обеспокоенным тем, что кто-то хочет ему помочь. Он хотел бы объяснить или понять, почему. Всю оставшуюся часть пути до ЮА машина ехала молча, поскольку их сопровождающий знал, что лучше не заводить с Кацуки светских бесед, а Деку делал вид, что обиделся. Кацуки молча смотрел в окно, стараясь активно не замечать некоторых вещей: Первое. Воспоминания о том, как его обняла Инко; Второе. То, как от этих объятий ему стало намного легче, и, как следствие, Деку тоже стало легче; Третье. То, как кудри Деку щекотали его подбородок, поскольку голова парня покоилась между ключицами и шеей, а Кацуки прижимал его к себе, чтобы тот не выпал из машины; Четвёртое. То странное чувство, которое он испытал, наблюдая, как маленький Деку пытается правильно произнести его имя и терпит неудачу. Кацуки больше никогда не хотел бы смотреть подобные видео, не только потому, что они вызывали у Деку ностальгию (и, соответственно, грусть), но и потому, что сам Кацуки всегда в итоге испытывал ряд непонятных эмоций. Он не хотел думать об этом. Его слишком пугали возможные выводы, к которым он мог прийти, если бы стал задумываться. И то, что он чувствовал из-за этих видео, то, что начинал чувствовать Деку, было территорией, на которую он не хотел наступать. Он должен был ненавидеть Деку, верно? Или, по крайней мере, они должны были быть соперниками. Кацуки не должен испытывать к нему ничего другого. Быть с Деку — чертовски раздражающий результат причуды злодея. Время, проведённое с ним, не должно быть чем-то приятным. Кацуки не должен был испытывать ебучую симпатию, или сочувствовать ему, или испытывать к нему что-либо, кроме чистого, непревзойденного презрения. Но как бы он ни старался остановить себя, он ни хрена не мог с собой поделать, и, по итогу, сочувствовал Деку на каком-то уровне. Киришима должен был быть прав. Эти странные чувства должны быть зеркальным отражением чувств Деку, и никак иначе, потому что Кацуки ни за что на свете не мог испытывать симпатию к Деку сейчас, после всех этих лет ненависти, злости и издевательств, верно? Верно? Блять. Кацуки полагал, что единственный способ выяснить это — разорвать эту раздражающую до одури связь с Деку и посмотреть, останутся ли в нём чувства, которые он испытывал к задроту, или они уйдут вместе с его дерьмовой душой. Кацуки надеялся, что чувство исчезнет, потому что если нет, если оно останется даже после того, как Деку больше не будет к нему привязан, он понятия не имел, что это будет значить и что ему с этим делать. Проще было убедить себя, что все, что он чувствовал, было лишь зеркальным отражением чувств Деку, и не более того. Это было более простое объяснение, которое имело более простое решение, чем на самом деле иметь дело со своими эмоциями. Только когда они вернулись на территорию школы, после того как машина остановилась перед зданием общежития, Кацуки понял, что Деку задремал в его объятиях, вероятно, чувствуя себя таким же измотанным, как и Кацуки, из-за сильного эмоционального напряжения, через которое они прошли за последние часы (а также за весь прошедший день). Чертовски неприятная ситуация. Водитель не задавал никаких вопросов (к счастью), так как Кацуки сидел очень тихо и не делал никаких движений, чтобы открыть дверь или выйти из машины, но он всё же посмотрел на мальчика через зеркало заднего вида с любопытным выражением лица. Кацуки, в свою очередь, не имел ни малейшего представления, что ему делать, чтобы разбудить Деку, ведь он никогда не был в такой ситуации, когда кто-то засыпал в его объятиях. Правда заключалась в том, что, как бы он ни старался быть лучше для Деку и сделать его счастливее, не только ради задрота, но и ради себя самого, это не означало, что Кацуки лицемерил. Он не собирался проявлять нежность и ласку по отношению к задроту только потому, что хотел стать лучше или потому, что теперь ему небезразличен Деку. Кацуки просто не мог ничего изменить в себе по разным причинам, и меньше всего ему хотелось, чтобы Деку подумал, что Кацуки стал мягче. Поэтому Кацуки бесцеремонно убрал руку, которая поддерживала вес Деку, заставив парня попятиться, удивленно вздохнуть от внезапного отсутствия опоры для головы и спины. Сделав вид, что он не заметил явного смущения Деку из-за того, что тот заснул на нём, Кацуки схватил сумку с плюшевой игрушкой Алого Бунтаря, которую он подарит Киришиме, и открыл дверь машины, выходя и держа её открытой для Деку, не встречаясь взглядом. Деку покорно потащился к двери и тоже вышел из машины, неловко встав рядом с ним. Кацуки заметил периферийным зрением, что Деку тоже избегает смотреть на него. Кацуки смирился с тем, что этот случай станет тем дерьмом, о котором они больше никогда не будут говорить. Они в тишине дошли до комнаты Кацуки. Он сходил в ванную и, выйдя оттуда, обнаружил, что Деку молча сидит на его кровати. Он бросил на него быстрый взгляд, после чего отправился по своим делам, сел за учебный стол и включил ноутбук. Как раз в тот момент, когда он начал думать, что Деку слишком труслив, чтобы высказаться и снять напряжение в комнате, ботаник громко вздохнул и нарушил молчание. — Мы можем поговорить об этом теперь? Кацуки постарался сделать так, чтобы Деку наверняка увидел, как сильно он закатал глаза и как раздраженно сейчас выглядит его лицо, прежде чем ответить. — Какого хрена ты не можешь просто оставить эту тему? Деку опустил глаза, внезапно смутившись, и стал слишком нерешительным для кого-то, кто еще мгновение назад звучал так уверенно. — Ты... — начал он, сухо сглотнув и не глядя на Кацуки. — Ты хочешь, чтобы я оставил эту тему, потому что это что-то слишком чувствительное для тебя, или ты просто пытаешься заставить меня замолчать? Кацуки повернулся лицом к Деку, в его красных глазах сверкала ярость. — Когда ты смотришь на мое лицо, слово «чувствительный» — это первое, что приходит тебе в голову? Деку закрыл глаза и попытался притвориться, что не закатил их под веками. — Нет, Каччан, но... — Тогда да, я просто пытаюсь заставить тебя заткнуться, но ты, как обычно, не затыкаешься, — он снова повернулся к своему столу. Однако Деку так просто не сдался. — Я спросил тебя, потому что ты жаловался на то, что я никогда не могу понять, когда ты не хочешь говорить о чем-то. И на то, что я всегда продолжаю настаивать, — объяснил он, словно оправдываясь. — Нежелание говорить о всякой ерунде не означает, что я, блять, чувствителен к ней, — спокойно ответил Кацуки, набирая текст на своем ноутбуке. — Тогда почему ты не хочешь говорить об объятиях? — Потому что, как я уже неоднократно говорил, а ты, видимо, слишком туп, чтобы это понять: не о чем тут говорить, — прорычал он сквозь стиснутые зубы, постепенно раздражаясь. — Это были просто объятия. В этом нет ничего особенного. — Я так не думаю. — И, как я уже неоднократно говорил, мне плевать на то, что ты думаешь. — Но мне не плевать на то, что ты чувствуешь. Сердце Кацуки болезненно застучало при этих словах, и паника мгновенно прошлась по его венам. И что это, блять, было?!??!? Знал ли Деку об его запутанных чувствах? Мог ли он разобраться в них так, как не мог это сделать Кацуки? Мог ли он расшифровать их так, как Кацуки даже не хотел пытаться? Чёрт, чёрт, чёрт. Он не мог проявить слабость или страх, он не мог позволить Деку почувствовать его слабость и страх. Вместо того чтобы позволить адреналину захлестнуть себя с головой и не дать Деку скопировать его эмоции, Кацуки повернул голову в сторону, чтобы встретиться взглядом с парнем, сидящим перед ним на кровати со скрещенными ногами. Чтобы скрыть панику, Кацуки уставился на Деку пронзительным взглядом. Кацуки надеялся, что этого взгляда будет достаточно, чтобы запугать мелкого засранца, ведь в прошлом это всегда срабатывало, но задрот, в свою очередь, вскинул подбородок в знак неповиновения, чем очень напомнил свою маму, и не дрогнул под смертельным взглядом Кацуки. — Я чувствую твои эмоции, Каччан, — твердо продолжил он, и, чёрт возьми, Кацуки совсем НЕ хотел этого разговора. Он подумал о том, чтобы убежать из комнаты или взорвать окно и выпрыгнуть, но все эти варианты неизбежно привели бы к тому, что душа Деку потащилась бы прямо за ним. — И я знаю, что это были не просто объятия— продолжал Деку. — Я не знаю, почему, и ничего страшного, если ты не хочешь говорить мне почему, но я чувствую, как ты... потрясен ими. Кацуки продолжал смотреть на Деку, ненавидя его как никогда раньше. Неужели он не мог понять, что Кацуки не хочет говорить об этом? Неужели он не понимает, что Кацуки скорее выпрыгнет с окна, чем попытается понять и признать свои чувства? — Каччан... — продолжал Изуку, в голосе которого слышалось странное беспокойство. Он переместился на кровати, как будто хотел подойти к Кацуки или даже прикоснуться к нему, но ему не хватало смелости сделать это.  Может быть, он просто пытался ува́жить личное пространство Кацуки, впервые в жизни. — Ты... Ты... — Ты же знаешь, я не люблю, когда ты так заикаешься, — в ярости оборвал его Кацуки. Его руки уже сжались в кулаки. — Не начинай говорить, если не знаешь что сказать. — П-прости, — искренне извинился Изуку. — Просто... — Просто что? — снова перебил он, чувствуя себя гораздо злее. В глубине души он понимал, что глупый Деку просто беспокоился о нём, но Кацуки не мог не услышать в голосе Деку высокомерного тона, которого на самом деле и не было, а говорить о своих чувствах, да ещё и испытывать их, было выше его сил. — Ты думаешь, что знаешь обо мне что-то только потому, что можешь чувствовать то, что чувствую я? Только потому, что у нас есть эта дерьмовая эмоциональная связь, которая истощает нас, блять, так сильно, что это выше наших сил? Думаешь, ты знаешь обо мне что-то, только потому, что ты решил последовать за мной, когда был сопляком, и до сих пор не можешь прекратить? Ты действительно так думаешь? — крикнул он, вставая со стула и глядя на Деку, который, в свою очередь, смотрел на Кацуки расширенными глазами. Однако Кацуки не чувствовал печали. Ему не было больно, как должно было быть, ведь его крик и слова должны были заставить Деку снова почувствовать себя плохо, верно? Кроме злости, дискомфорта от этой темы и того непонятного чувства, которое скручивало его изнутри с тех пор, как Инко Мидория обхватила его своими руками, Кацуки ничего не чувствовал. От Деку не исходило ничего, кроме глубокого, постоянного чувства заботы, беспокойства и защиты, и это знание только больше раззадоривало Кацуки. Он не нуждался в том, чтобы Деку защищал его от чего бы то ни было. И всё же... Деку продолжал спасать его самыми разными способами, так много раз. Кацуки проклинал себя за слабость. Он ненавидел себя за то, что был настолько жалок, что нуждался в спасении такого ублюдка, как Деку. Сначала от грязевого монстра, а теперь от этого злодея... Кацуки хотелось кричать. Он хотел разнести комнату на куски от злости на себя. Он хотел выпустить всё, что чувствовал, вырвать всё из своего тела, избавиться от всего этого подавляющего, удушающего дерьма, с которым он не знал, как справиться... Деку бросился с кровати на Кацуки и крепко обнял его. Кацуки был слишком шокирован, чтобы отреагировать должным образом, поэтому он просто стоял, не шевелясь, и обе его руки безвольно болтались по бокам, а Деку прижимался к нему и крепко сжимал, словно пытаясь имитировать эффект, который произвело на Кацуки объятие Инко. Кацуки не мог сказать, что Деку преуспел, но и не мог сказать, что потерпел неудачу. Он вообще ничего не мог сказать. Деку уткнулся лицом в грудь Кацуки, прижимая его к себе, и, честно говоря, каждая жилка Кацуки кричала, чтобы он убрался прочь. Она кричала, для того, чтобы Кацуки отпихнул от себя Деку, чтобы он избил его за попытку обнять так, как не осмелился бы сделать даже Киришима, чтобы ударить его своими кулаками и своей причудой, чтобы преподать ему такой урок, чтобы он больше никогда не пытался сделать ничего подобного. Но в то же время... Он вообще ничего не чувствовал. Это было почти как... Боже, он не мог осознать. Он не мог выразить это словами. Но ему было хорошо. Не просто хорошо. Это было... Это было... — Прости меня, — прижавшись к его груди, приглушенно произнес Деку. — Я должен был понять это раньше. Кацуки хотел спросить, о чем, чёрт возьми, говорит Деку, но не смог. Он продолжал стоять на месте, не двигаясь ни на дюйм, даже не потрудившись обхватить Деку руками. Он просто стоял на месте, не двигаясь, позволяя обнимать себя и размышлял о том, что Деку должен был понять раньше. Да и что вообще понял Деку? Когда Кацуки замолчал, Деку поднял голову, чтобы посмотреть на него, но его руки всё ещё обнимали Кацуки. — Все в порядке? — спросил он, как будто действительно был готов разорвать объятия, если только Кацуки так скажет. Кацуки же просто уставился на него, пытаясь понять, хочет он ударить Деку или обнять его в ответ. Деку нахмурился, не услышав ответа.  — Каччан? Ты в порядке? Кацуки не ответил. Он не знал, в порядке ли он. Он вообще больше ничего не знал, и это его злило. Это было уже слишком. Он вывернулся из рук Деку, и тот отпустил его, как только почувствовал сопротивление Кацуки. Он отвернулся от Деку, не желая смотреть на него, не желая говорить, не желая делать ничего, кроме как дышать, моргать и пытаться понять, что за чертовщина творится у него внутри. — Прости, если я причинил тебе неудобства, — сказал Деку так, словно хотел снова обнять Кацуки. Беспокойство, исходившее от него, было настолько явным, что Кацуки не нужно было быть эмоционально привязанным к ботанику, чтобы почувствовать это. — Просто я подумал, что тебе нужны объятия. Кацуки промолчал. — Ты... То, как ты отреагировал, когда моя мама обняла тебя, заставило меня понять. Что понять? Что понял, дерьмовый Деку? Да говори ты уже, блять, и не заставляй меня спрашивать. — Я не помню, чтобы я видел, чтобы ты кого-то обнимал, действительно кого-то обнимал, за все те годы, что мы знакомы. И... И я уже говорил тебе. Насчет привязанности. Ты... Ты не знаешь, как ее проявить. Вау, какой же ты, блять, гений. Просто гениально блять, дерьмовый Деку, поздравляю тебя. — Ты... не стремишься к ней? Странный вопрос, блять. И мне это, пиздец как, не нравится. — Ведь... Знаешь, одна из вещей, по которой я больше всего скучаю, не находясь в своем теле... Это возможность прикасаться к людям... И-и... Я з-з-знаю, это может прозвучать странно и г-глупо, н-но... Просто перестань заикаться и говори, чёрт побери! — Это п-п-приятно. И-иметь возможность прикасаться к тебе. Даже если... мы не очень-то часто п-прикасаемся друг к другу. И я д-думаю... Это может быть полезно для нас. Эмоционально, я-я имею в виду. Что, блять, это значит? — Я н-никогда не знал твою маму, но... Она не часто обнимала тебя, не так ли? Красная тревога. Красная, блять, тревога. Нет. Он не будет говорить об этом. — И я думаю, что ты чувствовал себя намного л-лучше, когда моя мама обнимала тебя, т-так что, м-может быть... Если ты не против, я м-мог бы... я м-мог бы... Деку говорил так, будто собирался сломаться прямо перед ним, но Кацуки не мог посмотреть ему в глаза. — К-каччан, ты можешь п-пожалуйста... Можешь повернуться? Кацуки не двигался. — Просто... Твоё молчание пугает меня. Кацуки ничего не ответил. — Ты выглядел точно так же. После того, как моя мама обняла тебя. Я думаю, ты забыл, что я могу чувствовать то, что ты чувствуешь, так что, пожалуйста, — он схватил Кацуки за запястье. — Я знаю, что тебя огорчает, что я постоянно грущу и расстраиваюсь. Нет, не огорчает, зануда хренов. Заткнись. — И я стараюсь лучше контролировать это, так же как ты стараешься лучше контролировать свой гнев. Нет, не стараешься. — И я очень рад и благодарен, что ты продолжаешь пытаться сделать меня счастливым и за то, что ты отвез меня к маме. Да пошел ты. Я тебя ненавижу. — Так не мог бы т-ты... Не мог бы ты позволить мне тоже попытаться сделать тебя счастливым? Я, блять, ненавижу тебя. Я хочу, чтобы ты, блять, сдох. Я так тебя ненавижу. Я должен тебя ненавидеть. Я должен тебя ненавидеть. Я должен. Я не могу просто взять и перестать ненавидеть тебя ни с того ни с сего, дерьма кусок. Я не могу проявить такую слабость. — Но я не знаю, как это сделать, и мне очень жаль.   Отъебись. — Но я хочу п-попробовать. Я хочу помочь тебе, Каччан.  Кацуки выдернул запястье из рук Изуку. — Я з-знаю, что тебе не нужна моя помощь. Ни хрена ты не знаешь. — Но я все равно хочу т-тебе помочь. Н-не потому, что думаю, что ты нуждаешься в помощи, просто... Почему тогда, дерьмовый Деку? — Просто... Почему? Почему, блять? Скажи мне, блять, почему? Я не знаю, и никогда не знал. Я не понимаю и ненавижу это. Впервые в жизни Деку сдался. Для него это было слишком. — Я... я буду рядом, если понадоблюсь, хорошо? Блять, блять, блять, блять. — Прости, если... если я заставил тебя чувствовать дискомфорт. Я не хотел. Кацуки чуть повернул голову и увидел, что Деку отступает с самым жалким выражением лица. Вид поражения, отступления, безнадежности. Всё, чего он добился, было спущено в унитаз. Кожа Кацуки пылала, грудь сдавливала всевозможные эмоции, а мозг не мог осмыслить ни единой вещи, которая произошла с ним в этот сраный день, и, наверное, именно поэтому он в конце концов пробурчал: — Сделай это ещё раз. Изуку остановился на месте, и удивленно взглянул на него. — Ч-что? Приплыли. И как ему теперь выбираться из этого дерьма? — Ты, блять, слышал меня, придурок. Я ещё раз повторять не буду, — очень резко ответил Кацуки, злобно глядя на Изуку. Он убеждал себя, что делает это ради Деку. Потому что обнимашки и прочее дерьмо сделают Деку счастливым, а ему нужно, чтобы Деку был счастлив, чтобы он сам мог быть счастливым. А также он пообещал маме Деку, что тот будет счастлив. Это всё не имело никакого отношения к тому, что, когда его обнимали, Кацуки чувствовал себя ужасно и в то же время счастливо, так, как он никогда себя не чувствовал, и это не имело никакого отношения к его собственной потребности, или его к собственному счастью, или к его собственному желанию быть тронутым и получающим заботу. Он даже не подозревал, что у него есть такая потребность, пока Инко не прокляла его этим открытием, которое даровали ему её утешительные материнские объятия. Изуку преодолел расстояние между ними и посмотрел в глаза Кацуки, словно спрашивая разрешения. — Ты уверен? — спросил он, нервничая. — Если ты ещё хоть секунду будешь колебаться, я больше никогда не позволю тебе прикоснуться ко мне своими грязными руками, — сердито ответил Кацуки. Хорошо. Была не была. Изуку вздохнул и снова обхватил Кацуки руками, прежде чем тот успел передумать, на этот раз гораздо нежнее, чем раньше. Он зарылся лицом в грудь Кацуки. Они провели так несколько мгновений, показавшихся вечностью, и Кацуки... Кацуки чувствовал себя на удивление хорошо. — А ты не собираешься обнять меня в ответ? — спросил Изуку через некоторое время, его голос заглушила рубашка Кацуки. — Не испытывай свою судьбу. — Если бы ты всего этого не хотел, ты бы не обнимал меня так близко в поезде и в машине, — возразил Изуку, резко осмелев. Этот задрот слишком много о себе возомнил, и Кацуки захотелось поставить его на место. Но он не стал этого делать. — Ты словно умоляешь меня больше никогда в жизни не прикасаться к тебе. — Каччан. Всё хорошо. Кацуки не двигался. — Я никому не скажу. — О, ты бы не посмел, это было бы чертовски нелепо. Ведь если ты кому-нибудь об этом расскажешь, я снесу тебе голову. И тело с душой, на всякий случай. Изуку тихонько хихикнул, не разрывая объятий. — Хорошо, как скажешь. Пауза. — Я обниму тебя в ответ, если ты скажешь мое имя. — Качаааан. — Неа, не это. — Прекрати. — Ты действительно, блин, не можешь этого сделать? — Хватит насмехаться надо мной! — Перестану, когда умру. — Ухх. — Блять, не могу поверить, что все эти годы ты называл меня Каччаном только потому, что не знал, как на самом деле произносится мое имя. — Это была не единственная причина! — Ну, конечно, не единственная. — Не единственная! — Ага, как же. — Что, хочешь сказать, что тебе больше понравится, если я буду звать тебя Бакуго? Кацуки напрягся, а его желудок скрутило. Он почувствовал, что Изуку тоже напрягся. Неловкая пауза. — Это было странно. — Ещё бы. — Давай договоримся больше никогда так не делать? — Как скажешь. — Отлично. Ещё одна пауза. На этот раз длиннее. — И как долго ты собираешься прижиматься ко мне, как грёбаная коала? Руки Изуку обвились вокруг торса Кацуки, но не отпускали его. — Ты хочешь, чтобы я отпустил? — По-моему, стало слишком неловко. — Но это же помогло? — С чем? — Я... не знаю. С тем, что заставляло тебя так нервничать. — Я не нервничал. — Отлично. Тогда бесился. — Я не бесился. — Каччан. — Не знаю, Деку, — вздохнул он, будучи усталым, но в то же время удивительно спокойным. Его замешательство всё ещё присутствовало, но теперь оно понемногу утихало. — Все, что я знаю, так это то, что я определенно хочу, чтобы ты отпустил меня. Изуку разорвал объятия и сделал шаг назад, внимательно изучая лицо Кацуки, словно пытаясь разглядеть были ли у его объятий последствия. — Ты чувствуешь себя лучше. Кацуки закатил глаза и равнодушно прошел мимо него. — Ты думаешь, что ты такой весь из себя умный, да, Деку? — Я действительно умный, — заметил Изуку. — А также я могу чувствовать то, что чувствуешь ты. Так что я знаю, что тебе стало лучше. — Ты от меня медальку хочешь за это или что? — Нет, — тут же ответил Изуку, как будто одна мысль об этом его оскорбила. — Я сделал это не ради какой-либо награды. Кацуки повалился на кровать, используя одну из рук в качестве подушки, и закатил глаза так, чтобы Деку точно мог это увидеть. Это было одной из тех вещей, которые раздражали его больше всего: он не мог сказать ни одной вещи с сарказмом, так как Деку воспринимал всё буквально. Именно по этой причине Деку так часто обижался на слова Кацуки (не то чтобы Кацуки отрицал, что он много раз был мудаком по отношению к нему; но иногда, когда он как раз таки пытался не быть мудаком, Деку расстраивался больше всего). — Я, блять, в курсе, придурок, — сказал он. — А... — Изуку растерянно моргнул, не зная, что ответить. Прежде чем Кацуки успел сказать что-то еще, его телефон завибрировал в кармане, и он достал его, чтобы прочитать новое сообщение от Киришимы.

 От: Дерьмоволосый

Мина сказала мне, что вы, ребята, были сегодня в торговом центре

От: Дерьмоволосый

Вы забыли взять меня? :c

От: Бакубро Прекрати это дерьмо

От: Дерьмоволосый

Воу, бейб

От: Дерьмоволосый

Бро**

От: Дерьмоволосый

Это была автозамена

От: Дерьмоволосый

Так что вы там делали?

 — Ты разве не собираешься заниматься? — спросил Изуку, стараясь преодолеть свою нерешительность и говорить с Бакуго более уверенно, после их объятий. — Нет, — ответил Кацуки, набирая текст на своем телефоне. Нужно было как-то отвлечь Киришиму от этой темы, чтобы он не заподозрил, что они строят планы на его день рождения к следующей неделе. — Завтра у нас рано утром занятия, а от сегодняшнего хренового шоу я чертовски устал, — рассеянно добавил он.  От: Бакубро Я тут думал От: Бакубро И, возможно, впервые в своей дерьмовой жизни ты оказался прав.

От: Дерьмоволосый

Спасибо…?

От: Дерьмоволосый

И в чем именно?

От: Дерьмоволосый

И ещё, я жду ответа, почему вы, не пригласили меня с собой в торговый центр

От: Дерьмоволосый

Я сделал что-то не так? :’(

От: Бакубро Заткнись От: Бакубро Ты был прав насчёт всего этого дерьма с чувствами От: Бакубро Может, я что-то чувствую только потому, что Деку чувствует это. От: Бакубро Это объясняет, почему раньше я его ненавидел, а теперь чувствую к нему п-слово.  — Ох, хорошо, — сказал Изуку, стараясь вести себя спокойно. — Тогда я тоже, пожалуй, пойду спать. Я также немного устал. — Угу, — простодушно хмыкнул Кацуки. 

От: Дерьмоволосый

Ты чувствуешь ЧТО

Входящий звонок от: Дерьмоволосый

Отклонено

От: Бакубро Нахуя ты мне звонишь

Входящий звонок от: Дерьмоволосый

Отклонено

От: Бакубро ХВАТИТ МНЕ ЗВОНИТЬ

Входящий звонок от: Дерьмоволосый

Отклонено

Входящий звонок от: Дерьмоволосый

Отклонено

Входящий звонок от: Дерьмоволосый

Отклонено

От: Дерьмоволосый

БАКУГО, ЧТО ТЫ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ИМЕЛ В ВИДУ?

От: Дерьмоволосый

ПРИМИ ЗВОНОК

Входящий звонок от: Дерьмоволосый

Отклонено

От: Бакубро ХВАТИТ, БЛЯТЬ, МНЕ ЗВОНИТЬ  — Э-э, Каччан, — нахмурился Изуку, забравшись на свою сторону кровати. Он лежал рядом с Кацуки, с другой стороны крепости из подушек, которая теперь постоянно лежала на кровати Кацуки. — У тебя всё в порядке? — Да, — быстро ответил Кацуки, стараясь не разбить экран телефона большими пальцами от того, как сильно он по нему стучал, когда писал сообщение Киришиме. — Если ты устал, то иди и поспи, — добавил он. Изуку заколебался, словно хотел что-то сказать, но не мог найти в себе смелости.  Забавно, что всего несколько минут назад он был достаточно смел, чтобы обнять Кацуки, а теперь из него словно высосали всю решимость. От: Бакубро ПРОСТО НАПИШИ ЧТО ТЫ ХОЧЕШЬ СКАЗАТЬ, ЕБУЧЕЕ ЖИВОТНОЕ

От: Дерьмоволосый

ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ОЗНАЧАЕТ П-СЛОВО

От: Дерьмоволосый

ЧТО ТЫ ЧУВСТВУЕШЬ К МИДОРИИ

От: Бакубро ЭТО ПРИВЯЗАННОСТЬ, ТУПОЙ ИДИОТ

От: Дерьмоволосый

ГОСПОДИ, ТЫ ЧТО, ХОЧЕШЬ ДОВЕСТИ МЕНЯ ДО ИНФАРКТА?

От: Бакубро ХВАТИТ НА МЕНЯ КРИЧАТЬ

От: Дерьмоволосый

ЭТО ТЫ НАЧАЛ

От: Бакубро ЧТО ТЫ ВООБЩЕ ДУМАЛ, Я ИМЕЛ В ВИДУ ПОД П-СЛОВОМ

От: Дерьмоволосый

БАКУГО, ТЫ СЕРЬЁЗНО СПРАШИВАЕШЬ ЭТО, БОЖЕ

От: Дерьмоволосый

КАК ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я ПОДУМАЛ ПОСЛЕ ТВОЕГО П-СЛОВА?????

От: Бакубро Я, БЛЯТЬ, НЕ ЗНАЮ, ПОЭТОМУ И СПРАШИВАЮ От: Бакубро Я НЕ ЗНАЮ, ПОЧЕМУ ТЫ ТАК ВЗЪЕЛСЯ, Я ПРОСТО СКАЗАЛ ТЕБЕ ТО, ЧТО ТЫ И ТАК ЗНАЛ НАСЧЕТ ВСЕХ ЭТИХ ЧУВСТВ. От: Бакубро МЫ ГОВОРИЛИ ОБ ЭТОМ ВЧЕРА

От: Дерьмоволосый

Как это возможно, что ты так чертовски невинен и в то же время являешься злобным взрывным королем.

От: Бакубро Что ты, блять, сказал?????? От: Бакубро Я не невинный, черт возьми. От: Бакубро Кроме того, ты явно не в себе, так что поговори со мной, когда придешь в норму. От: Бакубро Придурок

От: Дерьмоволосый

СТОЙ, ПОДОЖДИ

От: Бакубро Пока

От: Дерьмоволосый

НЕЕТ 

Кацуки выключил телефон и, разозлившись, засунул его под подушку. Какого хрена Киришима так отреагировал? И почему он всегда так остро на все реагирует? Это выводило Кацуки из себя. Только устроившись поудобнее на подушке и расслабившись, он закрыл глаза, пытаясь забыть об отсутствии у Киришимы здравого смысла и уснуть. Но он вспомнил, что сразу после этих нелепых объятий с Деку, Кацуки хотел спросить кое-что у него, но он отвлекся на сообщение Киришимы. Заглянув через разделяющую их подушку, Кацуки попытался понять, спит ли Деку или еще нет, но определить это было сложно, так как зеленые кудри скрывали лицо парня от посторонних глаз. — Эй, балбес, — позвал Кацуки на случай, если Деку все еще не спит. — Ты собираешься рассказать мне, почему ты вчера был таким грустным или как? Несколько мгновений он провёл в молчаливом ожидании, но ответа не последовало. Устроившись на своей половине кровати, Кацуки осознал, что может Деку и не спит, только он этого уже не узнает.