The Way You Used To Do

Изуку проснулся. К счастью, в ту ночь ему не приснилось никаких странных снов, вероятно, из-за истощения, которое он чувствовал. Его споры с Каччаном всегда изнуряли эмоционально, отчего кости казались тяжелыми, а мозг — мягким, но интенсивность истощения только возросла после того, как его душа привязалась к мальчику. Большую часть своей жизни Изуку мог только жалко пытаться защитить себя — или, иногда, других — от неоправданного гнева Каччана. Он плакал и трясся, и его голос чаще всего ломался, но он все равно пытался. Конечно, он мало что мог сделать до того, как унаследовал Один За Всех, и Каччан в конечном итоге либо избивал его, либо оскорблял так сильно, что его слова ранили сильнее кулаков. Изуку предположил, что именно поэтому он всегда чувствовал себя таким уставшим после их конфликтов — эмоциональный урон от оскорблений Каччана был слишком тяжел для него. После того, как он стал сильнее и увереннее в себе, слова Каччана все еще причиняли боль, но не так, как раньше. В то время как Изуку чувствовал страх и боль в те дни, когда он был слабым, беззащитным ботаном, теперь он мог чувствовать только горе, когда Каччан был с ним излишне груб. Горе по тому, что у них было раньше, до того, как проявилась причуда Каччана и между ним и Изуку возник непреодолимый мост; горе потому, что у них могло бы быть, если бы он родился с собственной причудой или если бы родители Каччана сумели контролировать своего сына до того, как его самомнение слишком разрослось. В любом случае, Изуку чувствовал усталость всякий раз, когда между ним и Каччаном возникал конфликт — если раньше он чувствовал усталость из-за своего страха, то теперь —  из-за печали. Слова Каччана подогревали его желание стать номером один, но Изуку не мог отрицать, что они всего еще были неприятны. Тем не менее, когда он открыл глаза и инстинктивно расправил плечи, то порадовался тому, насколько хорошо отдохнул. Его спина больше не болела, мышцы расслабились, и он почувствовал обновленную энергию внутри себя. Затем он почувствовал что-то на своей голове. Медленно повернувшись, чтобы посмотреть, Изуку был сбит с толку осознанием того, что это была рука Каччана. Он не мог видеть лица Каччана, так как оно было зарыто в одну из многочисленных подушек, из которых состояла построенная им крепость, но его рука тянулась через высокую крепость подушек, а его пальцы запутались в волосах Изуку, как будто он уснул, играя с его кудрями. Изуку замер, не зная, что делать в такой ситуации. Он был уверен, что это был несчастный случай, но он также знал, что если тот проснется и обнаружит свою руку в волосах Изуку, он обязательно найдет способ свалить вину на глупого Деку или как там он хотел назвать Изуку в тот день. Он не знал, почему его сердце так быстро забилось от этого открытия, но понимал, что должен выбраться из этой ситуации до того, как Каччан проснется. Изуку двигался медленно, осторожно, чтобы не разбудить спящего (конечно, он все еще спал; ни за что на свете Кацуки не запустил бы руку в волосы Изуку), осторожно отходя от прикосновений Каччана и садясь на кровать. Он был удивлен, когда матрас не зашуршал от его движений, но потом вспомнил, что он призрак, и  не мог взаимодействовать ни с чем и ни с кем, кроме Каччана. Не совсем понятно, почему его спине нужна мягкая поверхность, чтобы спать, но его вес и его форма никак не взаимодействовали с матрасом. Как он мог прикоснуться к чему-то, не имея возможности деформировать это? Изуку вздохнул, поднимаясь на ноги. Причуда, которой он был поражен, была действительно замечательной и гораздо более загадочной, чем казалось. Он хотел поговорить со Всемогущим наедине, поговорить со своим наставником без посторонних. Он хотел спросить о расследовании, о том, насколько они близки к поимке злодея, но знал, что не было никакого способа общаться с кем-либо без вмешательства Каччана. И Всемогущий не смог бы ответить ни на один из вопросов Каччана, даже если бы они исходили от Изуку — это было бы нарушением протокола. Всемогущий часто был готов нарушить протокол ради Изуку — не то чтобы кто-то из них когда-либо признался в этом — но нарушить его ради Каччана было совсем другой историей. Несмотря на заверения Каччана, что он не позволит Изуку умереть, он не мог не беспокоиться о словах Айзавы-сенсея с их последней встречи. Особенно, когда на кону жизнь другого ученика. Что он имел в виду? Была ли его жизнь в опасности? Не поэтому ли он чувствовал себя все более уставшим с каждым днем? Урарака и Иида сказали, что его тело выглядит не очень хорошо, и хотя Каччан пытался сделать все комфортнее, он... тоже не чувствовал себя так хорошо. Может быть, Изуку просто скучал по маме. Она всегда знала, как заставить его почувствовать себя лучше. Она всегда говорила правильные слова, находила правильное место для прикосновения, правильный способ обнять его. Изуку хотел бы видеть ее. Может быть, тогда она сможет помочь ему с утомительной, тяжелой печалью, которая терзала его глубоко в груди. Он сидел у окна и смотрел на улицу, наблюдая, как ЮА оживает с восходящим солнцем. Никто из их друзей еще не встал — Изуку подозревал, что Каччан всегда просыпался первым — но было приятно наблюдать, как все приобретает цвет и птицы начинают щебетать. Было приятно видеть, как мир продолжает вращаться, даже несмотря на то, что его тело было приковано к больничной койке без какой-либо перспективы проснуться. Это было приятно. Это также заставляло его чувствовать себя смехотворно маленьким, но это не особо волновало. Каччану не потребовалось много времени, чтобы проснуться, рыча низким хриплым голосом и ерзая на кровати. Изуку не повернулся, чтобы посмотреть на него, когда мальчик потянулся и вздохнул, но вскоре его голова поднялась над башней из подушек, он оглядел комнату и обнаружил Изуку, сидящего у окна. Его волосы были растрепаны так, что это можно было бы назвать очаровательным, если бы он не говорил о Каччане. Каччан не пожелал ему доброго утра, не заговорил с ним и даже не признал его вообще. Он просто сел, потянулся еще немного, поднялся на ноги и направился в ванную, закрыв за собой дверь. Изуку вздохнул, прислонившись головой к оконной раме и наблюдая за птицами, которые улетали вдаль. Он знал, что дует ветер, но на самом деле не чувствовал его. Он не сдвинулся со своего места у окна, когда Каччан вернулся и начал одеваться для занятий. Изуку мог видеть, как он переодевается, боковым зрением, но остался на месте. Как и в предыдущий день, Каччан собрал свои материалы и положил все необходимое в рюкзак, но, в отличие от того, что ожидал Изуку, тот сел за свой учебный стол, вместо того чтобы выйти. Изуку нахмурился. — Каччан? — спросил Изуку, впервые с тех пор как проснулся. Кацуки не посмотрел на него, просто открыл два блокнота, которыми пользовался прошлой ночью, и схватил карандаш, чтобы делать заметки. Не получив ответа, Изуку подвинулся, чтобы лучше рассмотреть Каччана. — Что ты делаешь? — Угадай, — сердито сказал Кацуки, не глядя на Изуку. О. Так они вернулись к своей обычной перепалке, если это вообще можно так назвать. Изуку наклонился и попытался рассмотреть, что делает Кацуки, вблизи, стараясь скрыть свое разочарование из-за ненужной агрессии. Он думал, что, по крайней мере... что-то изменится после их разговора прошлой ночью. Каччан обещал, что постарается стать лучше, в конце концов. После аналитического молчания Изуку, вероятно, также вспомнив свое обещание, Кацуки продолжил, все еще звуча ворчливо, но не так сильно, как раньше: — Я собираюсь докончить работу, прежде чем мы пойдем в чертов класс. — Я думал, ты хотел прийти первым, — прокомментировал Изуку, сосредоточившись на чтении содержимого тетрадей. Казалось, на страницах была смесь заметок — аккуратные, безусловно, были от Яойорозу, тогда как неряшливые могли быть от любого из друзей Каччана. Изуку решил, что Киришима, должно быть, заходил в какой-то момент предыдущего дня, наверное, когда он еще спал, чтобы передать записки. — Судя по тому дерьму, что творилось последние несколько дней, я думаю, можно с уверенностью сказать, что вселенной наплевать на то, чего я хочу, — сварливо произнес Кацуки, продолжая писать. Изуку решил не отвечать и вместо этого продолжил читать заметки Киришимы и Яойорозу, а также те, которые сейчас вел Каччан. Вероятно, это был единственный способ, которым он мог связаться с их учебой, пока был заперт вне своего тела. Кацуки не лгал накануне, когда сказал, что почти закончил заниматься, прежде чем они пошли в общую комнату. Прошло меньше двадцати минут и  он закончил свои заметки, закрыл тетради и засунул их в рюкзак, а затем встал и закинул его через плечо. Он не велел Изуку следовать за ним и не бросил в его адрес никаких других резких замечаний — вместо этого он просто направился к двери, надел обувь у проема и вышел, придерживая дверь для Изуку, как он всегда это делал. Тот вздохнул, но последовал за ним. Каччан вел себя странно. Было вполне ожидаемо, что их отношения стали еще более бурными после грязного обсуждения накануне — Изуку был болезненно честен, наконец набравшись смелости (и гнева, даже если это чувство было Каччана, а не его) заговорить об истине, до которой он не осмеливался дотронуться до тех пор. Конечно, все это, должно быть, немного шокировало Каччана — он привык, что Изуку трясется и дрожит от страха под ним, не отвечает ему и бросает в лицо болезненные обвинения. Изуку ожидал, что Каччан рассердится. В конце концов, они наконец-то поговорили о том дне, когда он сказал Изуку убить себя. Он обвинил его и признался во всей боли, через которую Каччан когда-либо заставлял его пройти. Мало того – он заставил Каччана почувствовать его боль, даже если это не было его намерением. Если Каччан не собирался меняться, Изуку ожидал, что он, по крайней мере, будет зол, яростен или более ожесточен, чем обычно. Но он был просто – тихим. Помимо нескольких ворчливых заявлений, которые он сделал Изуку, пока тот учился, он больше ничего не сказал. По тому, как он шел на пять шагов впереди Изуку, засунув руки в карманы и сгорбившись, было не похоже, что он собирался начать разговор. Хм. Странно. — Эй, Каччан, – крикнул Изуку, ускоряя шаг, чтобы не отставать от Кацуки. Он был обеспокоен, но также хотел проверить, ответит ли Каччан так, как обычно. — Ты в порядке? Тишина. Они начали спускаться по лестнице. — Ты ведешь себя немного странно, – настаивал он, идя рядом с Каччаном. Еще больше тишины. Они вышли из здания общежития. Изуку нахмурился, все мысли о проверке ответов испарились из его головы. Что-то определенно было не так. Его беспокойство пересилило все остальные чувства, и мысли о тестах вылетели из его головы. — Серьезно, Каччан. Все в порядке? Тишина. Изуку вздохнул. — Это из-за вчерашнего? Он начал злиться — возможный признак того, что он, вероятно, раздражает Каччана. Но ему нужно было знать. — Просто скажи мне, что это. Я знаю, что ты злишься, но я не знаю почему. — Тц. — Каччан. Тишина. — Если ты собираешься быть таким, то ладно, — выплюнул Изуку, прежде чем успел подумать, злясь. Только после того, как он произнес эти слова, он понял, что не имел в виду это, но он был слишком зол и раздражен, чтобы взять их обратно. Так ли чувствовал себя Каччан все время? Они прошли остаток пути до класса молча, Изуку позволил себе снова отступить и отстал на несколько шагов от Кацуки. Когда они вошли, Тодороки, Иида и Урарака, а также Яойорозу и Джиро уже были там. Они, казалось, были удивлены, увидев, что Кацуки пришел после них, что, возможно, было впервые в жизни. Кацуки, с другой стороны, не смотрел ни на кого из них, когда он шел к своему назначенному месту, но Изуку глядел на своих друзей с тоской и печалью, отчаянно желая, чтобы его увидели, и чувствуя себя плохо, что он не может этого что-нибудь. Он мельком взглянул на Кацуки, заметив, что тот уже сидит на своем месте с открытым блокнотом. Его друзья пожелали ему доброго утра, на что он ответил простым фырканьем и кивком. Изуку пока не хотел занимать свое назначенное место позади Каччана, но он также чувствовал себя странно, уходя от Каччана, чтобы быть со своими друзьями. Во-первых, потому что его друзья не могли его видеть,  было бы странно и, вероятно, немного жутко, если бы Изуку просто стоял рядом с ними, слушая их разговор. Во-вторых, Каччан был его единственным спутником в последние дни. По какой-то причине ему казалось предательством выбирать компанию других людей, а не его, даже если он вел себя как придурок по отношению к Изуку. Быть придурком было просто образом действий Каччана, верно? Взгляд Изуку метнулся между Каччаном, который сидел молча, повернувшись к нему спиной, и его группой друзей, которые собрались в конце комнаты и говорили тихим голосом. Он прикусил нижнюю губу, пытаясь сделать выбор. Его взгляд снова нашел Каччана. Каччан не смотрел на него и даже, казалось, не помнил, что он был там изначально. Ладно. Не повредит просто побыть с друзьями немного, верно? Изуку медленно подошел к своим друзьям, хотя для этого не было никакой причины — они не могли его видеть или слышать. Яойорозу и Джиро покинули свои места, чтобы послушать разговор Ииды и Урараки, в то время как Тодороки сидел на своем месте, откуда он все еще мог говорить, если бы захотел (даже если бы он не выглядел так, будто хотел). — Я имею в виду, он выглядит все более уставшим с каждым днем, — говорила Момо с обеспокоенным выражением лица. — Если Токоями-кун прав… — Будем надеяться, что нет, — вмешалась Джиро, сохраняя нейтральное выражение лица. Изуку все еще мог видеть беспокойство в ее глазах. — Нам следует поговорить об этом с Айзавой-сенсеем, — продолжала Яо-Момо, нервничая. — Я беспокоюсь о них. Особенно с прошлой ночи. Мы все слышали их разговор на кухне. Даже если Бакуго поговорил с нами после этого и передал сообщение Мидории… — Если мы поговорим с Айзавой-сенсеем, Бакуго-кун разорвет нас на мелкие кусочки, — прокомментировала Урарака, нерешительно взглянув на предмет их разговора, как будто она хотела убедиться, что Кацуки не подслушал ее. Ее обычная веселость отсутствовала на ее лице. Изуку нахмурилась. О чем они говорили? — Я думаю, Киришима-кун говорил с Бакуго на эту тему, — вмешался Иида. — Да, но он ему не поверил, — указала Джиро. — Сказал, что с ним все в порядке. Ты же знаешь, какой он. — Мы знаем, какой он, но это ничего не значит, — сказала Урарака, выглядя так, будто сделала выбор. — Мы не можем просто позволить им... продолжать, потому что Бакуго упрямый. Мы должны что-то сделать, — она посмотрела на Момо. — Я согласна с тобой. Я думаю, нам следует поговорить с Айзавой-сенсеем, даже если Бакуго-кун действительно нас взорвет. — Мы можем поговорить с ним после занятий, — кивнула Момо, все еще выглядя обеспокоенной. — После того, как Бакуго уйдет. Я думаю, будет лучше, если его не будет в это время. О чем они говорят? Почему они так обеспокоены? Что они скажут Айзаве-сенсею? — Я не могу сказать, что согласен оставить Бакуго в неведении по этому поводу, тем более, что это такая личная тема, — нахмурился Иида. — Но если он так упрямится и жизнь Мидории может оказаться в опасности из-за этого… Что? — …тогда я пойду с тобой поговорить с Айзавой-сенсеем.  — Это не только про жизнь Мидории, — поправила Джиро. —  Бакуго тоже. Он чахнет. Изуку повернулся, чтобы посмотреть на Кацуки. Он сидел в той же позе, сгорбившись и молча. Он нахмурился. — Что ты думаешь, Тодороки-кун?, — Урарака наклонилась вперед на своем стуле, чтобы взглянуть на Тодороки, чей обзор был заблокирован Яойорозу и Джиро, сидящими перед ним. Услышав его имя, он повернулся, чтобы посмотреть на Урараку, его лицо было таким же нейтральным, как и всегда. — Ты тот, кто навещал Деку-куна больше всего! И мы знаем, как ты внимателен к такого рода деталям. Как ты думаешь, теория Токоями-куна верна? — Урарака уточнила. Что это за теория? О чем они говорят? — Не думаю, что я достаточно квалифицирован, чтобы судить, прав Токоями или нет, — сказал Тодороки, задумавшись. — Но могу сказать, что Мидория с каждым днем ​​выглядит все слабее. — А как же Бакуго? — спросил Джиро, бросив на Кацуки быстрый взгляд, словно для того, чтобы убедиться, что он не подслушивает их шепот, как это сделала Урарака несколько минут назад. — Он выглядит лучше, чем раньше, я думаю. Но все равно более измученный, чем обычно. Может быть, наличие двух душ, прикрепленных к его телу, сказывается на нем, — прокомментировал Тодороки. Глаза Изуку расширились. Так они думали? Что Каччан слабеет и устает, потому что его заставляют носить Изуку? Это они собирались сказать Айзаве-сенсею? — Киришима-кун сказал, что тот старается быть добрее к Деку-куну, так что, возможно, улучшения есть с обеих сторон, — сказала Урарака, нахмурившись. — И до вчерашнего дня я не ожидала, что Бакуго-кун просто расскажет нам о чувствах Деку-куна. Может быть, проводить время вместе полезно для Бакуго-куна, но... Все же... — она замялась, прикусив нижнюю губу. — Нам нужно скорее найти этого злодея. — Да, — согласилась Джиро, выглядя скорбно. — Мне не нравится, что душа Мидории так долго была отделена от его тела. Это не здорово.  — Мне не нравится, что учителя тоже ничего нам не говорят, — дополнила Момо, обнимая себя. — Они должны хотя бы дать знать друзьям Мидории, насколько они близки к тому, чтобы помочь ему выздороветь. — Может, и нет, — зловеще добавил Тодороки. Все глаза обратились к нему. — Они не близки к тому, чтобы помочь ему, — строго пояснил он. — Поэтому они нам ничего не говорят. — Это серьезное отсутствие веры в компетентность нашей школы, Тодороки-кун! — яростно выговорил Иида. — Это правда, — продолжал Тодороки, не дрогнув перед лицом неодобрения Ииды и ковыряя один из своих ногтей с явным безразличием. — ЮА ежедневно подвергается критике со стороны СМИ за несколько катастроф, которые произошли с тех пор, как мы начали здесь учиться. Сначала нападение на их же территории, затем Бакуго был похищен злодеями... Можно было бы подумать, что они хотели бы успокоить общественность и СМИ о состоянии Мидории как можно скорее, и именно это они и делают. Однако мы не видим никаких результатов, только обещания. Даже если они говорят в новостях, что близки к поимке, Мидория все еще чахнет на больничной койке. Это говорит о том, что они отчаянно пытаются сохранить свой имидж, но далеки от ареста злодея, который это сделал. Если бы они что-нибудь делали, то не тратили так много времени на интервью и пресс-конференции — они были бы заняты работой над поимкой. Все замолчали. Иида опустил голову. Изуку почувствовал, что бледнеет. — Возможно, дав понять Айзаве-сенсею, а значит, и совету учителей ЮА, что Бакуго перегружен связью, которую он разделяет с Мидорией, мы можем заставить их усерднее работать над захватом, а не сосредотачиваться на своем статусе, — стоически заключил Тодороки. — Ты действительно думаешь, что Айзава-сенсей больше беспокоится о публичности? — Момо повернулась к Тодороки. В ее тоне не было ни злобы, ни осуждения, только искреннее любопытство. — Нет, — ответил Тодороки, не теряя ни секунды. — Но директор Незу, безусловно, это беспокоит, и он несет ответственность за принятие решений. Все снова замолчали. — Ну, — Иида нарушил молчание через несколько минут. — Тогда все решено. После занятий мы поговорим с Айзавой-сенсеем и сообщим ему о наших опасениях относительно благополучия Бакуго.  — И Деку-куна, — добавила Урарака, хотя ей это было не нужно. Пришло еще больше их друзей, и класс был почти полон. С ростом числа людей, которые могли подслушать их разговор, его друзья замолчали, и тема была закрыта. Изуку решил вернуться на свое место, с пустым, почти испуганным выражением лица, когда он сел на свое место. Он... Он перегружал Каччана? Просто находясь рядом? Изуку ставил на кон жизнь Каччана и свою собственную, привязавшись к его душе? Он... Он наносил вред Каччану? Он вспомнил предыдущий день, ужасающую картину плачущего Каччана и его срывающегося голоса только потому, что Изуку было немного грустно. Он вспомнил, как он чувствовал себя ужасно уставшим после их ссоры на кухне, и как Каччан тоже выглядел измученным. Он вспомнил, как Каччан ходил и сидел, сгорбившись, вместо своей обычной прямой спины, в позе «лучше, чем ты» — как будто он нес на своих плечах тяжесть мира. В каком-то смысле так и было. Он нес на своих плечах целую жизнь. Изуку истощал его, как паразит? Заставлял ли он Каччана истощаться? Убивал ли он Каччана? — Прекрати, — пробормотал Кацуки, не поворачиваясь, чтобы взглянуть на Изуку, сидевшего позади него. Изуку резко поднял голову, удивленный внезапным взаимодействием. — Ч-что? — спросил он, сбитый с толку. — Ты снова бормочешь, — просто ответил Кацуки через плечо. Изуку замолчал, и Кацуки вернулся к чтению своих записей. Айзава-сенсей должен был появиться в любой момент. — Каччан, — обеспокоенно позвал Изуку. Если действительно был шанс, что он причиняет боль Каччану, ему нужно было дать ему знать. Кацуки не ответил, поэтому он наклонился над столом и настойчиво прошептал ему на ухо — Каччан.  — Я же говорил тебе не разговаривать со мной на публике, — тихо прорычал Кацуки, слегка повернув голову в сторону Изуку и говоря сквозь стиснутые зубы. — Не хочу, чтобы кто-то подумал, что я псих. — Так вот почему ты раньше со мной не разговаривал?— Изуку нахмурился. — Но погоди, ты же не разговаривал со мной в спальне, где тебя никто не мог видеть, так что это не может быть так, не так ли? Если бы это была единственная проблема, у тебя не было бы причин игнорировать меня, когда мы были одни, так что псих — — Прекрати. Это. Убирайся, — снова прорычал Кацуки, на этот раз умудрившись прозвучать более опасно. — П-прости, — искренне извинился Изуку. — Но я хочу спросить тебя кое о чем. — Оставь это на тот случай, когда мы не будем в комнате, полной людей, и когда я действительно буду в настроении терпеть твое дерьмо, — прошептал в ответ Кацуки. Вот и все его обещание попытаться стать лучше, подумал Изуку, глубоко вздохнув. — Но это серьезно, — добавил Изуку. — Мне плевать. А теперь заткнись, — фыркнул Кацуки. Изуку сжался. Он колебался секунду, прежде чем набраться смелости и сделать глубокий вдох. — Ты думаешь, я убью тебя? — спросил он тихим голосом, звучащим почти застенчиво и извиняющимся. По какой-то причине этого, казалось, было достаточно, чтобы привлечь внимание Кацуки так, как ни одна из его других попыток, потому что он тут же повернулся на своем месте, глядя на Изуку подозрительными, прищуренными, острыми глазами. Все разговоры в классе замерли, так как все поняли, что Кацуки взаимодействует с невидимым Изуку. Они, вероятно, думают, что он взбесится, как вчера, понял Изуку. Вместо того, чтобы взбеситься, Кацуки резко встал со своего места, схватил Изуку за предплечье и вытащил из класса, царственно игнорируя все глаза, которые были прикованы к нему. Оказавшись снаружи, он плотно закрыл за собой дверь, хотя Айзава-сенсей еще не пришел. Он прижал Изуку к стене и скрестил руки на груди, на его лице было написано «ничего себе». — Ладно. Говори, — агрессивно приказал он. Изуку тупо моргнул, ошеломленный внезапным развитием событий. — Я… я не…, — нервно заикался он. Кацуки вздохнул и закатил глаза. — Ты, очевидно, подслушал что-то, чего не должен был слышать, когда был со своими паршивыми друзьями, как жуткий сукин сын, — указал Кацуки, заставив Изуку покраснеть. — Ну и говори. Какого хрена эти ублюдки сказали, что так тебя взволновало? — Я… я не уверен, что они хотят, чтобы ты з-знал… — попытался сказать Изуку, но Кацуки сердито положил одну руку на стену прямо рядом с его головой, прижав его и не давая ему уйти. — Слишком поздно, — рявкнул он. — Ты уже приходил ко мне с этой ерундой, так что можешь высказать ее. Изуку уставился на Кацуки, заметив легкий пурпурный оттенок под его глазами и то, как сгорбились его плечи. Словно догадавшись, что Деку обратил внимание на его усталость, Кацуки выпрямился и сделал глубокий вдох, беря себя в руки. — Если ты мне не скажешь, паршивый Деку, — сказал он тихим, угрожающим голосом, наклоняясь ближе к Изуку и сильнее прижимая его к стене. — Я сейчас же вернусь и расспрошу твоих бесполезных друзей обо всем, что бы это ни было. И я обязательно дам им знать, что ты был тем чертовым стукачом, — он победно ухмыльнулся, увидев испуганное выражение на лице Изуку. Страх вскоре сменился негодованием. — Я не подслушивал, — запротестовал Изуку, но защита показалась ему слабой. — Да? — усмехнулся Кацуки. — Так как же ты назовешь прослушивание разговора, на который тебя не приглашали, и никто не знает, что ты его слушаешь? Рот Изуку несколько раз открывался и закрывался, пытаясь придумать ответ, из-за чего он выглядел как рыба, вытащенная из воды. Кацуки снова усмехнулся и покачал головой. — Просто расскажи мне об этом, ублюдок. Если бы ты не хотел, чтобы я знал, ты бы не спрашивал меня,  — указал он. Изуку опустил голову и вздохнул, потерпев поражение. — Они хотят поговорить с Айзавой-сенсеем после занятий, — сказал Изуку, не встречаясь глазами с Кацуки. — Они думают — э-э... Они думают, что ты перегружен. Из-за... меня. Потому что к тебе привязаны две души, — грустно заключил он, подняв взгляд, чтобы встретиться глазами с Каччаном с извиняющимся взглядом. Лицо Кацуки значительно побледнело, что заставило Изуку нахмуриться. Его осенило. — Ты знал это, Каччан? — спросил Изуку, и в его тоне звучали тревога и обвинение. Кацуки отвел от него взгляд, выглядя сварливым. Изуку схватил одно из запястий Кацуки, прежде чем тот успел отвернуться. — Каччан. Ты знал это? — серьезно спросил он. Как Каччан мог знать что-то подобное и не сказать ему?! — Не хватай, бля, меня так, кем ты себя возомнил?— сердито спросил Кацки, выдергивая руку из хватки Изуку. У Изуку не было времени расстроиться из-за резкого заявления — все, что он мог чувствовать, это гнев — всепоглощающий, подавляющий гнев. Он не мог понять, исходил ли он от Каччана или от него самого. — Как ты мог не рассказать мне об этом?! Ты знал, что я причиняю тебе вред, и ничего не сказал?! — обвинил он, его голос прозвучал громче, чем он намеревался. Честно говоря, Изуку не привык к вспышкам гнева — это была область Каччана, а не его. Кацуки сердито посмотрел на него. — Ты, блядь, не причинишь мне вреда, еблан, — сказал Кацуки, проведя усталой рукой по лицу, прежде чем засунуть руки в карманы. — Не верь ничему, что слышишь, только потому, что это сказал один из твоих тупых друзей. — Так ты и знал! — снова обвинил Изуку, расстроенный. Кацуки закатил глаза. Как ни странно, он, похоже, не был так зол, как Изуку. То же самое было, когда Изуку грустил раньше. Кацуки в итоге справился с большей частью грусти, в то время как Изуку чувствовал только легкий дискомфорт. Теперь Изуку чувствовал большую часть гнева, в то время как Кацуки чувствовал только легкое раздражение. Это был странный обмен. — Смотри, — сказал Кацуки так терпеливо, как мог, все еще закатывая глаза. — Вчера Киришима заходил ко мне, чтобы одолжить тетрадь. Ту, которую я читал сегодня, — пожал он плечами. — Он упомянул тупую теорию, которую придумал Птицеголовый, но не было смысла рассказывать тебе, потому что это, черт возьми, неправда. — Но это имеет смысл, — запротестовал Изуку, вмешиваясь. — Ты не мог просто так скрыть от меня что-то подобное… — О, боже, заткнись нахуй! — закричал Кацуки. Гнев так быстро выветрился из Изуку, что у него закружилась голова, и, похоже, он вернулся к Каччану. — Я могу молчать, о чем захочу, ублюдок! Перестань думать, что можешь указывать мне! — Мы говорим о моей душе! — крикнул Изуку. — Это твое тело! Любая информация, которую ты решишь от меня скрыть, может привести к тому, что мы оба умрем. — Этого, черт возьми, не произойдет. — Ты должен был рассказать мне об этом, Каччан! — Зачем, а? — взорвался Кацуки. — Чтобы ты ныл и стонал,  как ты это делаешь сейчас? Чтобы ты продолжал ныть, как жалкий придурок, которым ты и являешься? Чтобы ты провел весь гребаный день, рыдая  из-за этого дерьма? Ладно, теперь ты знаешь, Деку. Есть вероятность, что ты высасываешь мою блядскую жизненную силу с каждым маленьким вдохом твоей души. Что ты собираешься делать, а? Ты собираешься отделиться от меня сейчас? Ты собираешься найти способ засунуть себя обратно в свое тело? Какого хрена ты собираешься делать? — он сильно толкнул Изуку, заставив спину мальчика удариться о стену позади него. Кацуки тоже почувствовал удар и, наконец, понял, что он натворил — и как сильно он потерял самообладание. Изуку уставился на него большими, широко раскрытыми, полными слез глазами, которые сопровождались дрожащей губой. Отлично. Он собирался снова заплакать? Тогда почему Кацуки тоже не плакал? Он предположил, что был слишком зол, чтобы плакать. Их чувства уравновесились? Нет, было глубокое, удушающее чувство, сжимающее его грудь и причиняющее ему боль. Он чувствовал печаль Деку. Внезапно он больше не чувствовал себя в настроении злиться. — Я не рассказал тебе об этом, потому что ты ничего не можешь сделать — продолжил Кацуки, слова вырывались сквозь стиснутые зубы, поскольку он изо всех сил старался не выйти из себя. — Я тоже ничего не могу сделать. Мы даже не знаем, верна ли эта теория. Насколько я знаю, мы можем чувствовать себя такими измотанными, потому что у тебя постоянно случаются эти тупые эмоциональные срывы, и они меня ужасно утомляют. В любом случае, неважно, высасываешь ли ты мою энергию, — фыркнул он. Изуку нахмурился. — Это... не так? — нерешительно спросил он. — Нет, не так, глупый Деку, — нахмурился он. — Потому что — и я, черт возьми, не могу поверить, что собираюсь сказать тебе это дерьмо — пока мы не найдем способ вернуть тебя туда, где ты должен быть, ты никуда не уйдешь. Слышишь меня? — он пристально посмотрел на Изуку, словно хотел показать ему, что он говорит серьезно. Изуку, например, не знал, что сказать или как отреагировать, поэтому он просто уставился на Кацуки, широко распахнув глаза и смутившись. Несмотря на все оскорбления, которыми он настойчиво бросался Изуку, даже в его душевном состоянии, он, казалось, был очень заинтересован в том, чтобы не дать ему умереть. Может быть, это было чувство вины — в конце концов, Изуку оказался в этой ситуации только потому, что спас Кацуки от нападения злодея. Может быть, это действительно было связано с желанием быть лучше Изуку, когда они станут героями. Может быть, это было что-то еще, что-то, чему Изуку не мог дать объяснения. В любом случае, одно он мог сказать наверняка — глаза Каччана были искренними, как и его слова. Изуку кивнул, решив довериться уверенности мальчика — если в мире и было что-то непоколебимое, так это вера Каччана в себя. — Что ты вообще собирался делать, кусок дерьма? — усмехнулся Кацуки, отталкивая Деку почти игриво после того, как мальчик согласился с его словами. — Ты не сможешь так легко от меня избавиться. — Бакуго, — раздался голос позади них. Кацуки вздрогнул, не услышав, как кто-то подошел к ним, и обернулся, только чтобы обнаружить Айзаву-сенсея, стоящего посреди коридора, пристально глядя на него. Он не мог сказать, как долго учитель был там, или какую часть разговора он слышал. Если он и слушал что-то, то не подал виду. Вместо того чтобы сказать что-то еще или даже отругать Бакуго за то, что он не был в классе и не ждал его, Айзава-сенсей просто подошел к нему с заинтригованным выражением лица. — Как твое сотрясение? — спросил он, выглядя искренне заинтересованным, хотя на его лице было совершенно противоположное выражение. — Лучше, — ответил Кацуки, глядя на своего учителя с таким же напряженным взглядом. — Сэнсэй, — вежливо добавил он, как бы подумав, после нескольких секунд задержки и многозначительного толчка от Изуку. — Значит, я прав, предполагая, что ты больше не собираешься взрывать мебель моего класса сегодня? — Айзава-сэнсэй поднял бровь, на его лице было понимающее выражение. — Это был несчастный случай, — Кацуки опустил голову с ворчливым видом, чувствуя себя смущенным, но не желая вдаваться в подробности. Айзава-сэнсэй смотрел на него еще несколько секунд, прежде чем отойти в сторону. — Не задерживайся слишком долго, — приказал он, не глядя на Кацуки и потянувшись к дверной ручке. — Твое нынешнее положение не дает тебе столько возможностей, чтобы делать все, что ты хочешь. — Сэнсэй, — крикнул Кацуки, прежде чем Айзава успел открыть дверь, на его лице было серьезное выражение. Его учитель повернул голову, чтобы посмотреть на него, и он сделал глубокий, успокаивающий вдох, прежде чем продолжить. — После занятий некоторые из моих друзей поговорят с вами. Не слушайте их, — сказал он, надеясь, что Айзава-сенсей сумеет уловить серьезность — и здравомыслие — за его взглядом. — Они не знают, что говорят, — заключил он. Айзава-сенсей уставился на него, словно пытаясь прочитать его как книгу. Он не кивнул, не покачал головой и не дал Кацуки никакого знака, что услышал его просьбу, а потом открыл дверь и вошел в класс. — Каччан, — Изуку снова схватил запястье Кацуки, прежде чем тот смог последовать за своим учителем в комнату. Дверь тихонько закрылась за Айзавой-сенсеем, оставив двух мальчиков стоять снаружи. На этот раз Кацуки не отстранился от прикосновения Изуку, ожидая, что он продолжит. — Я не думаю, что это такая уж плохая идея для них поговорить с Айзавой-сенсеем, — сказал Изуку, выглядя серьезным и обеспокоенным. — Если теория верна — — Это неправда, — оборвал его Кацуки.  — Если это так, — продолжил Изуку. — Я не хочу рисковать твоей жизнью. — И что ты сделаешь? Просто уйдешь и умрешь? — Кацуки фыркнул невеселым смехом, насмешливо. Изуку продолжал смотреть на него серьезным взглядом, не соглашаясь и не отрицая. По какой-то причине это разозлило Кацуки сверх всякой меры, и он зарычал. Неужели этот ботаник действительно собирался позволить себе умереть, просто чтобы спасти Кацуки? Но это было бы не в первый раз. Кацуки зарычал от злости при этой мысли. Он снова вырвался из хватки Изуку. — Этого не произойдет, — с горечью выплюнул он, не встречаясь глазами с Изуку. — Зачем ты так рисковал своей жизнью ради меня? — спросил Изуку, на его нахмуренном лице читалось искреннее замешательство. Он все еще казался немного злым, но более потерянным, чем что-либо еще. — Я мог бы задать тебе тот же проклятый вопрос, — Все, что он сказал, прежде чем распахнуть дверь в их класс и войти, давая Изуку время на протесты. Все, что мог сделать мальчик, это последовать за ним. — Клянусь богом, с каждым днем ​​ты становишься все невыносимее. — Это не моя вина, что мы пропустили так много занятий! — Вообще-то твоя. — Я думал, мы уже поговорили об этом. Я спас тебе жизнь. — Нет, черт возьми, ты этого не сделал. И перестань пытаться сунуть мне это в лицо.  — В любом случае, у меня все еще слишком много вопросов. Ты уверен, что мы не можем зайти в кабинет Айзавы-сенсея после обеда? Мне просто нужно, чтобы ты задал ему пару вопросов о причуде… — Я же говорил тебе, что этого не произойдет. Ты и так уже пробормотал слишком много вопросов мне на ухо во время гребаного занятия и выставил меня тупым идиотом. А теперь заткнись, пока я не засунул тебе носок в глотку. Пауза. — Как думаешь, ты сможешь это сделать? — Я почти уверен, что я уже делал это в какой-то момент нашей жизни. — Нет, я имею в виду. В моем нынешнем состоянии. Как думаешь, ты сможешь засунуть мне носок в глотку, пока я такой...? Кацуки посмотрел на него. — Ты хочешь сказать, что хочешь, чтобы я попробовал? Тишина. — Ты такой долбаный чудак, Деку. — Я просто говорю, что было бы интересно узнать! — Ты просто говоришь, что хочешь, чтобы мой носок был у тебя в глотке. Это бля странно. — Это не обязательно должен быть твой носок! Это может быть носок любого человека! Я на самом деле думаю, что было бы лучше, если бы мы попробовали несколько разных носков для лучшего результата. — Отвали от меня, ты, урод. — Я серьезно! Я много думал об этом, на самом деле. — О моем носке? — О прикосновении к вещам. Пока что я знаю, что могу прикоснуться к тебе, твоей кровати и твоим подушкам. Мне не удалось прикоснуться ни к чему другому в твоей комнате, но когда я прикасаюсь к тебе, я чувствую твою одежду. Это потому, что одежда на тебе? Или я смогу прикоснуться к ней, если ты ее не носишь? Я хотел попробовать, но не смог открыть твой шкаф, потому что моя рука все время проходила через него. — Ты пытался открыть мой шкаф?! — В исследовательских целях, Каччан! — Я тебя уничтожу! — Разве тебе не интересно узнать?! — Я убью тебя! — Я имею в виду, каков предел того, к каким предметам я могу прикасаться и с которыми могу взаимодействовать? Я могу спать на твоей кровати и положить голову на подушку – — Блядь, бормочущий сукин сын… —  …Но я не могу пошевелить ею или схватить ее, например. Я могу сидеть на местах, если захочу, но на самом деле не могу ничего пошевелить. Если ты без сознания, смогу ли я тебя тащить? — Деку, ради всего святого – — Как это будет выглядеть для других людей? Я могу двигать тебя, только когда ты не спишь? — Перестань. Блядь. Говорить. Об этом. Это странно. — Не притворяйся, будто ты тоже не хочешь знать. — Ладно. Ты хочешь, носок в глотку? Ты так сильно хочешь, носок в глотку??!! — Эээ… Бакуго? Кацуки резко повернул голову в сторону и увидел Киришиму, Каминари, Мину и Серо, стоящих перед ним, и все они имели похожие выражения на лицах. Они держали подносы с обедами, но у Мины поднос сильно трясся от того, как она пыталась сдержать смех. Кацуки представил, как эта сцена могла выглядеть для них. Кацуки, сидящий (судя по всему) один за одним из обеденных столов, его еда перед ним нетронута. Он, протягивающий руки через стол и хватающий невидимую рубашку, принадлежавшую невидимому ботану, выкрикивающий угрозы о носках в горле посреди обеда, в то время как его другая рука хлопала крошечными взрывами. Он, вероятно, был похож на сумасшедшего. — На что вы все смотрите? — спросил Кацуки, отпуская Деку, который тяжело упал на стул, не сдвинув его с места. Ладно, может быть, было бы действительно интересно узнать, к каким предметам Деку может или не может прикасаться. К черту этого чертова ботаника и его заразительное любопытство. — Ничего, — сказал Серо. Его лицо было серьезным, но Кацуки видел, что он хочет засмеяться. — Ты просто... эээ... — Кричишь из-за носков. Посреди зала, — заключил Каминари. Мина едва сдержалась и издала пронзительный вой, не сдержав смеха. — Да. А вам-то какое дело? — сердито ответил Кацуки, не желая признавать, что устроенная им сцена, должно быть, была нелепой. — Не нравится, идите ищите себе другое место, — прорычал он, начиная есть. Его друзья молча сели за его стол, все переглядывались между собой. Только после того, как все уселись, Кацуки поднял глаза на Изуку, на лице которого было полуизвиняющееся, полуудивленное выражение. — Ты что, смеешься? — спросил его Кацуки сердито, забыв о своем нежелании разговаривать с Деку в присутствии других людей. Наглость Деку всегда выводила его из себя. Он думал, что может поиздеваться над Кацуки за то, что он вышел из себя? Когда это он его изначально разозлил? — Знай свое место, ботан, — предупредил он. — Извини, — Изуку нервно улыбнулся, словно ему требовалось все его самообладание, чтобы не расхохотаться. — Но... мы потом попробуем теорию носка? — Не называй это так, — прорычал Кацуки, пережевывая еду. — Тебе не следует говорить с набитым ртом, Каччан. — Тебе не следует совать свой нос в чужие дела, Деку. — Но мы сделаем это позже? — Ладно. Не могу сказать, что мне не понравится засунуть носок тебе в глотку. — Ладно, что такое, мужик? — прервал их разговор Киришима, выглядя противоречиво. Глядя на него, Кацуки увидел на лицах каждого из своих друзей похожие взгляды. — Что не так с носками? — Да, братан. Мы можем слышать только твою сторону разговора, и это странно вне контекста, — кивнул головой Серо. — Это странная сексуальная метафора— спросил Каминари с извращенным взглядом, заставив лицо Кацуки немедленно сморщиться, а его глаза расширились от ярости. — Что за херню ты только что сказал? Убирайся к черту из-за моего стола, больной чудак! — закричал он в ярости. Изуку сильно покраснел. — Это ты постоянно говоришь о носках и глотках! — запротестовал Каминари, звуча испуганно. Кацуки встал. — УБИРАЙСЯ, — закричал он. Каминари успел только вздрогнуть, схватить поднос и встать, прежде чем руки Кацуки взорвались крошечными взрывами. Он не оглянулся, садясь за дальний столик с Минетой и Шоджи. — Ладно, — продолжил Киришима, когда Кацуки снова сел. — Но что насчет носка? — Не твое дело, — сердито проворчал Кацуки, продолжая есть и не глядя на Деку. Им удалось поесть в тишине некоторое время, Мина и Серо говорили о чем-то, на что Кацуки не обращал внимания, в то время как Киришима то делал замечания время от времени, то с беспокойством смотрел на Кацуки. Изуку же после комментария Каминари хранил молчание, снова погрузившись в мысли и уставившись вдаль, пока Кацуки ел. — Но я хочу знать, могу ли я трогать твою одежду, когда она уже не на тебе, — рассеянно прокомментировал он, вероятно, не думая, что Кацуки его услышит. Кацуки сжал руки в кулаки и зарычал. — Перестань так говорить, — прорычал он как можно тише, не желая привлекать внимание друзей. — Это чертовски странно. — П-П-прости, — сказал Изуку, вспоминая собственное смущение. — Я не хотел. — Да ладно, просто заткнись нахуй, — прорычал он. Ему не потребовалось много времени, чтобы закончить есть, затем он бесцеремонно встал. — Эй, Бакубро! — крикнул Киришима, как только Кацуки встал на ноги. — Куда ты идешь? — Да, чувак! Мы так давно не разговаривали! — запротестовал Серо. — Я с вами вчера более чем достаточно поговорил, — проворчал Кацуки, схватив свой рюкзак и уйдя, не взглянув на него. Он не заметил разочарованного взгляда Изуку. — Итак, Каччан. — сказал Изуку, возвращаясь к своему бессвязному тону, как только они отошли от людей — а точнее, от друзей Кацуки. — Ты уверен, что мы не можем зайти в кабинет Айзавы-сенсея по пути? У меня есть по крайней мере пять вопросов, которые я хотел бы задать по сегодняшней лекции, и я хотел бы закончить с ними, пока они еще свежие на моем… — Ты сказал два вопроса, — прервал его Кацуки, не глядя на него. — А? — Раньше. Ты сказал, что это пара вопросов. Теперь ты увеличил их до пяти,— указал Кацуки. — Н-ну… я думал… может, я смогу убедить тебя… если бы не было слишком много вопросов…— застенчиво признался Изуку, следуя за Кацуки по его следам. — Бля, ты смешон, — презрительно усмехнулся Кацуки. — Неважно, сколько вопросов, дерьмовый Деку. Я не буду задавать ему твои вопросы, и точка. — Но Каччан… — попытался возразить Изуку, но Кацуки снова его перебил. — Если ты действительно так сильно хочешь понять, я могу объяснить тебе позже, — предложил он. Прежде чем Изуку успел расчувствоваться по поводу беспрецедентного предложения учиться у Каччана, он добавил: «но только если ты заткнешься и отстанешь от меня. Кроме того, если ты когда-нибудь расскажешь об этом и я имею в виду хоть одному человеку, когда-нибудь… — Ты взорвешь меня каким-нибудь наглядным образом. Я знаю, — заключил Изуку. — Но ты уверен, что сможешь мне с этим помочь, Каччан? — добавил он нерешительно. — Что? Не надо меня опекать, ты, чёртов идиот, конечно, я могу, — сердито запротестовал он. Изуку поднял руки в знак поражения, показывая, что не хотел причинить вреда. — Я не это имел в виду! Просто ты потерял столько же занятий, сколько и я! — кротко объяснил он. — Я не думал, что ты уже догнал. — Конечно, я уже догнал; за кого ты меня принимаешь? — нахмурился он. — Я не такой идиот, как ты. Изуку сжал губы и обиженно уставился на Кацуки. — Ладно. Помнишь, вчера вечером ты сказал мне говорить, когда ты ведёшь себя как мудак? — спросил Изуку, сжимая кулаки. — Ты сейчас ведёшь себя как мудак.  — Я также помню, что говорил тебе, что «мудак» — ругательство. Ты целуешь свою мать этим ртом, паршивый Деку? — Кацуки злобно ухмыльнулся. Изуку покраснел. — П-перестань! Это твоя вина, что я так много ругаюсь! — смущенно запротестовал он. — Если бы ты мог перестать все время злиться… — Я бы тоже хотел, чтобы ты перестал быть таким сентиментальным неудачником-ботаником, но я не получаю того, что хочу, да? — сердито крикнул Кацуки посреди зала. Несколько прохожих странно на него посмотрели, так как не могли видеть Изуку, но Кацуки проигнорировал их, засунув руки в карманы и выглядя сварливым. — Кроме того, ты должен говорить мне, что я мудак, только когда я сам этого не знаю, — добавил он, значительно понизив голос. — Что? Так ты это специально сделал?! — воскликнул Изуку, на что Кацуки закатил глаза. — А какого хрена ты думаешь? — фыркнул он. — Это подло, Каччан! — Тц. Ты просто слишком расстраиваешься из-за мелочей. — Называть меня тупым — это не мелочь! — Конечно, бля. Я называл тебя худшими вещами. — Ну да, но это не значит, что ты зовешь… подожди — нахмурился Изуку, прерывая собственный мыслительный процесс, когда понял, где они находятся. Перед ними была дверь в кабинет Айзавы-сенсея. Изуку повернулся, чтобы посмотреть на Кацуки с восхищением, удивлением и благодарностью в глазах, сияя от волнения. Каччан действительно выполнил его просьбу? Он привел его в кабинет Айзавы-сенсея, чтобы тот задал ему интересующие его вопросы? Это была попытка Каччана быть лучше? — Не смотри так взволнованно, — просто сказал Кацуки, его голос и лицо были такими же сварливыми, как всегда. — Ты ждешь снаружи. Лицо Изуку вытянулось, как будто его ударили в живот. — Н-но… — заикаясь, пробормотал Изуку, сбитый с толку. — Как ты узнаешь вопросы, которые я хочу ему задать, если я буду снаружи? — Мы здесь не для этого, придурок, — раздраженно вздохнул Кацуки, поворачиваясь к Изуку. — На этот раз я не хочу, чтобы ты вмешивался в мои дела. Подожди снаружи, пока я поговорю с ним, — снова приказал он. Изуку нахмурился. — Зачем? Что ты ему скажешь? — спросил он, позволяя любопытству и беспокойству взять верх. Его глаза расширились. — Это из-за теории Токоями-куна? — Деку, я очень стараюсь не бить тебя каждый раз, когда ты открываешь эту свою чертову варежку, так что заткнись, пока я не перестал быть спокойным, — прорычал Кацуки. — Это ты называешь спокойствием? — тихо спросил Изуку, нахмурившись, в то же время Кацуки едва не колотил в дверь Айзавы-сенсея в очень невежливой манере. Из комнаты донесся голос их учителя, звучавший так же скучающе и стойко, как и всегда, и приказавший тому, кто это был, войти. Кацуки повернулся, чтобы в последний раз взглянуть на Изуку, прежде чем открыть дверь, в его глазах читалось предупреждение. — Если ты себя бережешь, ты не войдешь, слышишь меня? — он поднял брови на Изуку, угрожающе. — В отличие от твоих паршивых друзей, я единственный, кто может определить, когда ты подслушиваешь, так что даже не думай пытаться. — Каччан… — Оставайся здесь, Деку. И прежде чем Изуку успел что-то сказать, Кацуки открыл дверь, вошел внутрь и захлопнул ее. Изуку хотел прислониться головой к двери и послушать; он хотел пройти сквозь стену, как Мирио-сэмпай, и узнать, что Каччан мог так скрывать. Он обычно был таким откровенным и честным – больше, чем нужно, большую часть времени, Изуку не мог понять, что могло вызвать изменение в поведении. Он никогда не отрицал, что собирается поговорить о теории Токоями-куна. Может быть, Каччану надоело, что душа Изуку использует его как средство жизнеобеспечения, и он решил попросить Айзаву-сенсея о способе избавиться от него? Может быть, обвинения и гневные замечания Изуку задели его слишком близко и в конечном итоге побудили Каччана попытаться найти решение, чтобы разлучить их быстрее? Каччан был собой прошлой ночью – он даже умудрился казаться дружелюбным, чего Изуку никогда раньше не видел! Почему же тогда он демонстрировал такое кислое настроение с тех пор, как проснулся? Почему он хотел поговорить с Айзавой-сенсеем наедине, почему он не хотел, чтобы Изуку послушал их разговор? Почему он был таким злым? Его мысли неслись со скоростью света, и Изуку понимал, что он, вероятно, бормочет, но не мог заставить себя остановиться. Единственного человека, способного услышать его, не было рядом, чтобы сказать ему заткнуться. Изуку понял, что он напуган. Он уже рассказывал Каччану о своем страхе остаться одному в этом состоянии души, но если Каччан действительно пытался избавиться от него, несмотря на то, что знал о страхе Изуку... Он не знал, что думать об этом. Он не знал, что чувствовать по этому поводу. Все, что он хотел знать, это то, что Каччан говорил Айзаве-сенсею, и как сильно их разговор повлияет на него. Казалось, прошла целая вечность, пока Каччан не вышел из кабинета своего учителя, выглядя таким же равнодушным и сварливым, как всегда. Он опустил взгляд и увидел Изуку, сидящего на полу прямо у двери, с тревожным, предвкушающим взглядом, когда тот что-то пробормотал себе под нос. Он вздохнул. — Ты хоть представляешь, как чертовски сложно было разговаривать с Айзавой-сенсеем, пока ты заставляешь меня так нервничать? — пожаловался он, начиная уходить и не оставляя Изуку выбора, кроме как последовать за ним. Глаза Изуку расширились от осознания и стыда — он забыл, что они сейчас делятся чувствами, и он, вероятно, заставил Каччана почувствовать все стадии своих собственных тревожных мыслей. — И-извини, Каччан, — сказал Изуку, догоняя его и обеспокоенно глядя на него. — Я был... я просто... я не знал, что ты ему говоришь, поэтому я занервничал. — Да, я чувствовал это, проклятый ботан, — Кацуки закатил глаза, не глядя на Изуку. — Но хорошо, что ты слабак-неудачник, в конце концов. То, что я потерял контроль без причины перед сенсеем, помогло мне. — А?— нахмурился Изуку, сбитый с толку. — О чем ты, Каччан?  Кацуки молчал, не глядя на Изуку, пока они возвращались в студенческое общежитие. — Каччан? — настаивал Изуку, не получив ответа. Кацуки молчал, глядя прямо перед собой и делая вид, что Изуку здесь нет. Мидория вздохнул и попытался снова, любопытный и нервный. — Каччан, так ты мне скажешь? Еще больше тишины. Они прибыли в здание общежития и поднялись по лестнице, Кацуки продолжал игнорировать его. Они вошли в спальню Кацуки, и он бесцеремонно снял с себя форменную куртку, рубашку, а затем и штаны, бросив их в кучу на кровать и повернувшись спиной к Изуку, чтобы тот мог взять новую одежду из своего гардероба. Изуку изо всех сил старался не смотреть — в конце концов, было бы странно, если бы Каччан поймал его взгляд, устремленный на его почти голое тело — поэтому он просто сел на кровать и вместо этого посмотрел на свои колени. Он внезапно заметил, что форма Каччана лежала прямо рядом с ним. Сможет ли он прикоснуться к ткани, теперь, когда она больше не контактирует с телом Каччана? Он бросил на мальчика настороженный взгляд, словно для того, чтобы убедиться, что не поймает его с поличным в попытке выяснить это. Увидев, что Каччан все еще стоит к нему спиной, Изуку медленно потянулся через кровать, чтобы кончики пальцев смогли нащупать ткань формы – — Не смей, жуткий ботан, — предупредил Кацуки, не оборачиваясь, чтобы посмотреть на него. Изуку вздрогнул и убрал руку, как будто обжегся, покраснев. Он не знал, как Каччан узнал, что он собирался сделать, но решил не спрашивать его об этом — он знал, что, скорее всего, не получит ответа. — Э-э, Каччан… — Изуку заколебался после нескольких тихих мгновений неловкости. — Мы… куда-то идем? — спросил он, заметив, что Кацуки взял свои джинсы и рубашку вместо спортивных штанов, которые он обычно носил, когда не планировал выходить из здания общежития. И снова он остался в тишине, пока Кацуки надевал свою черную футболку и  штаны. Изуку снова отвел глаза. Кацуки застегнул штаны и пошел в ванную, на этот раз не закрыв за собой дверь, как обычно. Изуку остался сидеть на кровати, воспользовавшись возможностью потрогать форму Каччана, пока тот не смотрел. Его рука скользнула сквозь материал, и он разочарованно вздохнул. Поэтому он мог потрогать одежду, только когда Каччан был в ней. Каччан почистил зубы (Изуку знал это по тому, как он продолжал рычать и кричать о микробах) и умылся, чтобы избавиться от усталости. Он надел обувь и встал у двери, глядя на Изуку так, словно ожидал, что тот просто спрыгнет с кровати и последует за ним, как преданный щенок. Изуку уставился в ответ, не двигаясь. — Ты идешь или как? — спросил Кацуки после нескольких минут молчаливого взгляда. Он казался раздраженным, но Изуку не позволил этому вывести его из равновесия. — Куда мы идем? — просто спросил он, предпочитая быть прямолинейным, а не пассивно-агрессивным. Кацуки вздохнул, закатил глаза, открыл дверь и вышел. Изуку неизбежно потащила за собой невидимая связь, которая связывала их вместе, и он вскрикнул от удивления. Он почти забыл, что Каччан не мог уйти слишком далеко от него, не утащив его с собой. Кацуки подождал, пока Изуку выйдет из спальни,  вернулся и закрыл за собой дверь. Не удостоив сбитого с толку мальчика ни единым взглядом, он пошел обратно через зал к лестнице. Изуку, спотыкаясь, пошел за ним. — Подожди, Каччан! Скажи мне, куда мы идем! — спросил он, снова проигнорировав свои слова. Желанием Изуку было поставить обе ноги на пол и остановить Каччана, как будто он был собакой, которая должна была следовать за ним, но они были на середине спуска по лестнице, и если он остановится так резко, то может заставить Каччана упасть. Поэтому он последовал за ним, и на его лице появилось ворчливое выражение, смешавшееся с уже отразившимся на нем замешательством. Как только они вышли из здания общежития и ушли от любых любопытных ушей, Кацуки остановился и повернулся к Изуку с серьезным, слегка раздраженным выражением лица. Изуку замер на месте, навострив уши и широко раскрыв глаза от удивления. — Слушай, дерьмовый ботан, — просто сказал он, его голос звучал тем обычным сердитым тоном, который, казалось, был постоянным для Кацуки. — Мы уходим. Я не хочу, чтобы ты задавал мне какие-либо вопросы об этом, или мы развернемся и вернемся в общежитие. Ты поймешь, как только доберемся туда. А теперь заткнись и следуй за мной. Слова Кацуки были настолько шокирующими, что Изуку не сразу последовал за ним, в результате чего его тащили и тащили. Он споткнулся и изо всех сил пытался снова догнать мальчика, и когда ему это удалось, на его лице появилось еще более смущенное выражение. — Ч-что ты имеешь в виду под «уходим», Каччан? — спросил он, несмотря на предупреждение Кацуки. — Разве нам можно это делать? Разве мы не должны оставаться на территории ЮА, особенно после того, как на нас напал злодей? Каччан! Каччан, подожди! — крикнул ему вслед Изуку, когда его вопросы остались без ответа, и Кацуки ускорил шаг. — Каччан, Каччан, Каччан, это так чертовски раздражает, — Кацуки остановился на месте и развернулся, чтобы злобно взглянуть на Изуку. Он схватил Изуку за запястье и потащил его за собой, чтобы тот снова не отстал, и продолжил свой стремительный шаг к главному выходу с территории ЮА. — Хотя бы раз в своей дерьмовой жизни включи мозги и сложи два и два, — сердито усмехнулся он. — Какого хрена, по-твоему, я говорил с сенсеем Айзавой? Лицо Изуку вытянулось от осознания. — О, — просто сказал он, смущаясь собственной неосведомленности. — Да. О, — издевался над ним Кацуки, закатывая глаза. — Теперь замолчи и следуй за мной. Мне надоело таскать твою тяжелую задницу. Не заставляй меня сожалеть об этом, паршивый Деку, — предупредил он, когда они вышли, отпустив запястье Изуку и доверив ему идти самостоятельно. Никакая сигнализация не завыла, и никакая охрана не попыталась остановить их, когда они вышли из UA, как и ожидал Изуку. Его глаза продолжали метаться с беспокойством и осторожностью, как будто злодеи собирались выскочить из тени и напасть на них в любую минуту. Он изо всех сил старался оставаться тихим, как приказал ему Каччан, но в его голове было слишком много мыслей и вопросов, чтобы он мог держать рот закрытым. Через пять минут их пути — к железнодорожной станции, как понял Изуку, — он нарушил тишину. — Ты уверен, что нам стоит здесь быть, Каччан? — нервно спросил он, продолжая метаться глазами в любые возможные места, откуда могут появиться злодеи по всей улице. Изуку мог быть кем угодно, но он не был трусом; тем не менее, всегда лучше быть осторожным, чем безрассудным. — Я имею в виду, злодей, с которым мы сражались, все еще скрывается, и он — он может преследовать нас. Куда бы мы ни пошли, я не думаю, что это стоит того, чтобы быть пойманным! Плюс, мы пропустим дневные занятия… — Заткнись, — прервал его Кацуки. — Я знаю, что делаю. — Да, я доверяю тебе, Каччан, — пояснил Изуку, потому что последнее, что ему было нужно, — это чтобы Кацуки  подумал, что он переоценивает его или снова принижает. — Но я не доверяю злодею. Ты даже не в своей боевой экипировке! — Мне нахуй не нужна боевая экипировка, — усмехнулся Кацуки. Они прибыли на железнодорожную станцию, и Кацуки молча вошел на платформу, даже не оглянувшись, чтобы посмотреть, следует ли за ним Изуку. Изуку, с другой стороны, колебался — он не привык садиться в поезд, не заплатив за проезд. Но никто другой не мог его видеть или даже знать, что он там был. Прежде чем Каччан успел уйти слишком далеко, он последовал за ним, пройдя через турникет и чувствуя себя преступником. Он молча направился туда, где Каччан стоял и ждал поезда, с виноватым выражением лица. Кацуки по-прежнему не смотрел на него. Они молчали несколько мгновений. — Что за фигня? — спросил Кацуки через некоторое время, чувствуя, как Изуку излучает чувство вины — в данном случае в буквальном смысле, поскольку он действительно мог чувствовать вину. Изуку покраснел. — Просто выкладывай, ботан, — настаивал он, не получив ответа. — Это.. это пустяк, — просто сказал Изуку, отворачиваясь, чтобы Кацуки не мог этого увидеть. Кацуки закатил глаза так сильно, что ему почти удалось увидеть собственный мозг. — Слушай, придурок. Я не один из твоих мелодраматических друзей, которые будут настаивать, если ты будешь вести себя как смущенный ребенок. Если я спрошу тебя о чем-то, а ты не ответишь сразу, бу-у бля тебе. У меня нет времени и терпения, чтобы умолять тебя поговорить со мной. Я лучше умру, — усмехнулся он. Изуку опустил голову и прикусил нижнюю губу, но промолчал. Он знал, что случится, если он скажет Каччану, что чувствует себя виноватым из-за того, что не заплатил за проезд. Этому не будет конца. Ты ебаный призрак, ты лузер. Какого хрена ты платишь за проезд? Их поезд прибыл, и они молча вошли внутрь, не глядя друг на друга. Это был тот же поезд, на котором они ездили домой, когда общежитий еще не существовало. Конечно, они никогда не разговаривали друг с другом — и даже не смотрели друг на друга — когда ехали вместе в поезде, но они все еще жили в одном районе, и дорога к их домам была все той же. За исключением того, что Кацуки всегда был на несколько шагов впереди него, и Изуку никогда не осмеливался к нему приблизиться. Теперь они все еще молчали в поезде и игнорировали друг друга, но, по крайней мере, они больше не были в не нескольких вагонах друг от друга. Они стояли бок о бок. Изуку предположил, что это небольшое улучшение, даже если оно не ощущалось как что-то особенное. Мы не друзья, Деку. Мы никогда ими не будем. Мы всего лишь соперники, которые случайно оказались вместе и теперь выживают. Как только ты вернешься в свое тело, все вернется к тому, как было раньше. О, точно. Он почти забыл об этом. Кацуки устало вздохнул от волны печали, которая, должно быть, пробежала по нему — она пробежала по Изуку — но ничего не сказал, сдержав свое обещание, что он никогда не будет умолять Изуку поговорить с ним. Изуку, с другой стороны, просто попытался выбросить воспоминания об их споре из головы и сосредоточиться на других вещах — например, на пункте назначения. Однако у него не было возможности сформулировать связную мысль, потому что как только поезд начал движение, его выкинуло из него. Это имело смысл, только если он приложил некоторые усилия для понимания. Он был призраком. Он мог стоять и сидеть на местах, да, но он никогда не пытался выяснить, как его тело реагировало на нарушение инерции. Поезд начал движение, и у него больше не было физического тела — поэтому он просто остался там, где стоял, и поезд двинулся дальше без него, не имея ничего, что могло бы его заблокировать или удержать внутри. С точки зрения Изуку, его выкинуло из поезда, но правильная оценка подтвердила бы, что на самом деле он просто остался там, где был, пока поезд проходил сквозь него. Тем не менее, при потере пола поезда Изуку в конечном итоге упал на рельсы и остался позади, в то время как Кацуки остался внутри поезда, который уходил без одного из них. Изуку закричал, когда связь, соединяющая его с Кацуки, не позволила ему остаться позади и начала тащить его за поездом, заставляя его спину болезненно царапать пол. Он чувствовал, как Кацуки пытается оттащить его назад, но он, вероятно, также чувствовал боль Изуку, что значительно усложняло все дело. Изуку попытался встать на ноги и побежать за поездом, чтобы уменьшить боль, но найти опору было трудно, когда его буквально тащило на большой скорости транспортное средство. Однако выносливость Кацуки была поистине достойной восхищения. Прежде чем поезд прибыл на следующую станцию, он нашел способ втянуть Изуку обратно. Поскольку они стояли в заднем вагоне, когда поезд начал движение, Кацуки просто пересек дорогу в следующий вагон, а затем в следующий, игнорируя странные взгляды, которые бросали на него люди (за то, что он шел так, словно тащил за собой феноменальный вес — что так и было, но они не знали). Связь, соединяющая их, в конечном итоге втянула Изуку обратно в поезд, когда Кацуки добрался до второго вагона, и он упал на пол, дрожа, явно испытывая боль и шок от всего, что произошло менее чем за минуту. Он должен был знать, что это произойдет. Это имело смысл — это была физика — но он был так отвлечен Каччаном и их местом назначения, что не осознавал этого, пока не стало слишком поздно. Кацуки, с другой стороны, просто вернулся к последнему вагону, где упал Деку, и присел рядом с ним. Он хотел бы сказать, что благодарен, что в этом вагоне не было так много людей, которые могли бы стать свидетелями его разговора с кем-то невидимым, но, по правде говоря, ему было все равно. Он даже не знал этих людей. Ему было все равно, считали ли они его сумасшедшим. Все, на чем он мог сосредоточиться в тот момент, был Деку, который тяжело дышал носом и по его щекам текли слезы. Кацуки хотел бы назвать его плаксой, но он чувствовал боль, которую чувствовал Деку. Он задавался вопросом, дразнил бы он Деку, если бы не чувствовал всего этого. Кацуки осторожно приподнял спину нелепой футболки Всемогущего Деку, чтобы взглянуть на его спину, и обнаружил, что она в полном порядке. То есть он мог получить физические увечья, но не оставил никаких следов? Что за странная чертова причуда ударила Деку? Кацуки заметил свежий, почти яркий шрам, пересекающий всю спину Деку, но, похоже, это не было результатом того, что его тащил поезд. Его главным инстинктом было прикоснуться к розовой плоти, но он уже привлекал слишком много внимания, присев над Деку вот так посреди поезда. У Кацуки было смутное впечатление, что шрам был результатом атаки злодея, которая отделила Деку от его тела, но он решил, что сможет изучить этот вопрос подробнее в другой раз, когда на него не будут устремлены десятки глаз. Он опустил рубашку Деку. — Ты можешь стоять? — спросил он, схватив локоть Изуку, чтобы поддержать его. Поезд достиг станции, остановившись, и Изуку бы выскользнул из него и снова оказался на путях, если бы не рука Кацуки, удерживающая его. Он вскрикнул от дискомфорта, когда его спину тащили по полу, и Кацуки прикусил нижнюю губу. — Давай, Деку. Мы должны прекратить эти сценки. Просто вставай. Я помогу тебе, — снова предложил он. Прежде чем Изуку успел запротестовать или даже что-то сказать, Кацуки положил его руку на плечо и поднял его, игнорируя болезненный звук, который Деку издал при этом движении. Кацуки тоже чувствовал боль, из-за чего ему было сложнее поддерживать вес Изуку, но он сумел прислониться спиной к стене вагона и обнять Изуку, который инстинктивно уткнулся лицом в грудь Кацуки. Он крепко прижался к Кацуки на мгновение, словно боясь отпустить его, пока не понял, что делает, и не попытался отстраниться в страхе. Кацуки, вопреки себе, удерживал Изуку на месте, не глядя на него. — Это единственный способ не пройти сквозь поезд, когда он двинется, — просто объяснил Кацуки, обхватив Деку руками и прижав его к себе. Он видел, как все глаза в вагоне были устремлены на него, но убедил себя, что ему все равно. Для этих людей он обнимал воздух, как сумасшедший. Для него он не позволял себе чувствовать боль от того, что его спина царапается. Для Деку — он не знал, что значили для Деку эти объятия. Если честно, он тоже не знал, как относиться к этим объятиям, поэтому было легче убедить себя, что это было просто для сохранения его собственного благополучия. — Каччан, — сказал Изуку, голос которого был приглушен грудью Кацуки. Кацуки подавил дрожь, когда горячее дыхание мальчика коснулось его кожи через ткань рубашки. — Люди, должно быть, пялятся. — Тц, — Кацуки пожал плечами с безразличием. Больше он ничего не мог сказать. Конечно, он мог разорвать объятия, но это означало бы, что Деку снова выдернут из поезда, как только он тронется. Ему оставалось только терпеть, пока они не прибудут на свою станцию, которая была всего в трех остановках впереди. Он мог это выдержать. Ему придется. Я делаю это только для себя, а не для него, — сказал себе Кацуки. Мне на него наплевать. Я просто не в настроении снова испытывать такую ​​боль, поэтому я не могу рисковать. Я не могу его отпустить. Он попытался стереть из памяти пронзительный звук мучительного крика Деку, но не смог. — Все еще больно? — спросил он голосом, едва слышным шепотом. Изуку не мог смотреть на него — его лицо все еще было уткнуто в грудь Кацуки, а руки крепко держались за спину его рубашки. Кацуки уже знал ответ на свой вопрос — он и сам чувствовал боль, в конце концов — но спросить об этом Деку все равно казалось правильным в этой ситуации. — Все не так уж и плохо — заикался он. Кацуки знал, что тот лжет, но ничего не сказал. — Я проходил и через худшее. — Да, конечно, черт возьми, ты проходил. Ты ломаешь себе кости через день, — устало усмехнулся Кацуки. Чувство такой боли и затаскивание Деку обратно в поезд сказались на нем, и его конечности начали казаться тяжелыми, как и веки. Все, что он хотел сделать, это лечь и вздремнуть, но он не мог этого сделать, пока не достигнет своей цели. Может быть, это было не самой лучшей идеей. Может быть, им стоит вернуться, пока у них еще есть возможность. Может быть, ему просто стоит отказаться от этой глупой попытки сделать Деку счастливым, пусть даже немного. Что хорошего из этого вышло? Кацуки в итоге причинил ему еще больше боли.  Судя по всему, Кацуки всегда в итоге причинял ему боль. — Каччан, — позвал Изуку, все еще уткнувшись лицом в грудь. Его голос звучал тихо, но также было похоже, что он изо всех сил старался казаться сильным и храбрым. — Хм, — прорычал Кацуки, давая мальчику понять, что можно продолжать. — Спасибо, что оттащил меня, — искренне сказал он. Кацуки нахмурился. Все мысли об усталости и нежелании сопротивляться вылетели из его головы. — Ты думаешь, я просто позволю, чтобы тебя тащил поезд до самого конца? — спросил он, почти оскорбленно. Изуку не ответил, что только еще больше разозлило Кацуки. Неужели этот дерьмовый ботан действительно так о нем думал? Кацуки, возможно, и ненавидел его, но он не позволил бы никому так страдать. Вот почему он хотел стать героем, черт возьми. — Да. Ладно, — фыркнул Кацуки, возмущенный недостатком веры Деку в него. Возможно, ненавидел его. Ага. До этого он этого не осознавал. Когда именно он перестал ненавидеть Деку? — Мне… мне жаль, — честно сказал Изуку. — Конечно, я так не думал. Но все равно — спасибо. — Как скажешь, паршивый Деку, — усмехнулся Кацуки, не желая иметь дело с такой нелепицей. — Знаешь, — продолжил Изуку, хотя Кацуки был определенно не в настроении для этого разговора. Он вздохнул, чтобы выразить свое недовольство, но Изуку продолжил говорить. — Я действительно не понимаю, как работает эта штука с душой. Почему земля причинила мне боль? Разве она не должна была пройти сквозь меня? — Ты сейчас буквально стоишь на полу, придурок, — раздраженно указал Кацуки. — Ты не проходишь сквозь него. Или сквозь мою кровать. — Да, я…понимаю, — Изуку сглотнул и кивнул. — Но все равно. Как выглядела моя спина? Кацуки сжал губы в прямую линию. — Нормально. У тебя только один большой уродливый шрам, но он не выглядит так, будто получен сегодня — строго сказал он. — Правда? Как он выглядит? — глаза Изуку расширились, это отразилось на груди Кацуки. Мальчик явно не замечал своего собственного шрама. — Большой и уродливый  — упрощённо ответил Кацуки, повторив свои предыдущие слова. Изуку вздохнул от разочарования. — Похоже, его нанес тот злодей, — добавил Кацуки через несколько мгновений. Между ними повисла неловкая тишина, Кацуки продолжал держать его, пока поезд двигался, а Изуку продолжал прятать лицо в груди Кацуки, хотя на самом деле ему это было не нужно. Они почти прибыли на свою остановку. — Я посмотрю на него получше позже, когда нас не будет окружать кучка любопытных статистов, которые думают, что я сошел с ума, — продолжил Кацуки. Он почувствовал, как Деку расслабился в его объятиях от этих слов. — С-сэр…? — кто-то медленно приблизился к Кацуки в тот же самый момент — вероятно, это был способ вселенной поиздеваться над ним, — звуча нерешительно и обеспокоенно. Кацуки повернул голову так, чтобы дикие кудри Изуку не закрывали ему обзор (ему срочно нужна была стрижка), и увидел женщину лет 45, крепко сжимающую сумочку и с беспокойством разглядывающую его. Казалось, она боялась подойти к нему. — Вы… Вы в порядке? — спросила она, нахмурившись и кивнув ему. Кацуки снова осознал, что для других людей он выглядит так, будто обнимается и разговаривает с воздухом. По какой-то причине вторжение женщины разозлило и раздражило его. — Да, — резко сказал он, пытаясь дать понять, что разговор окончен. Женщина осталась на месте. — Мы все видели, что ты разговариваешь сам с собой, и... — продолжила она, заставив кровь Кацуки закипеть. — Я... я знаю кое-кого, кто может тебе помочь, если тебе нужно. — Мне не нужна ваша помощь, — резко бросил он, заставив женщину вздрогнуть и широко раскрыть глаза. Он был не так груб, как мог бы, но, учитывая, что это был совершенно незнакомый человек, Кацуки решил, что лучше не посылать женщину на хуй (пока что). — Я просто... — попыталась сказать она, но Кацуки ее перебил. — Мне все равно. Пока. Женщина несколько раз моргнула, выглядя противоречивой и почти оскорбленной тем, что Кацуки так легко отказал ей, прежде чем развернуться и вернуться на свое место. Кацуки заметил, что она — вместе с несколькими другими пассажирами — продолжала бросать на него настороженные взгляды, когда они думали, что он не видит. Это его очень сильно бесило. — Как ты придумываешь столько ругательств? — спросил Изуку через некоторое время, отрывая Кацуки от мыслей о гневе и убийстве. Он моргнул несколько раз, пытаясь понять, что могло заставить Деку прийти к такому ходу мыслей. — О чем ты говоришь?— нахмурился он. — Я даже не ругался на нее. Изуку слегка усмехнулся. — Не на нее. Ты назвал меня придурком. До этого ты называл меня мудаком. И обычно... ты называешь меня другими словами. Я не собираюсь этого повторять, — заключил он. Кацуки ухмыльнулся, хотя Изуку не мог этого видеть, так как он прятал лицо. — Да, потому что говорить «мудак» и «долбоеб» нормально, а говорить «ебать» — нет, — поддразнил он. — Каччан, — неодобрительно простонал Изуку. — Просто отрасти немного ебаных яиц и скажи «ебать» снова, — спровоцировал его Кацуки. — Нет! — тут же запротестовал Изуку, выглядя подавленным. — Ты без проблем сказал это вчера вечером, ботан. Изуку глубже зарылся лицом в грудь Кацуки, щеки горели от смущения. — Ситуация была другой, и ты это знаешь. Я был заражен твоим гневом, — попытался он оправдаться, приглушенным голосом. — Э?! Заражен? — прорычал Кацуки, оскорбленный. Казалось, он вот-вот взорвется в гневном припадке. — Это не то, что я имел в виду! — отчаянно добавил Изуку, звуча еще более смущенно. Кацуки внезапно разорвал их объятия, и грудь Изуку сжалась — он не хотел обидеть Каччана, он просто говорил, не подумав! Он действительно не хотел выбрасывать весь достигнутый ими прогресс в мусорку таким образом. Но затем он понял, что двери поезда открыты, и Каччан уже выходит, сжимая руку на запястье Изуку и вытаскивая его. Им удалось выйти как раз в тот момент, когда двери поезда начали закрываться. Они смотрели друг на друга мгновение, пока поезд тронулся, и они стояли на станции. Кацуки смотрел в зеленые глаза Изуку непроницаемым взглядом, и Изуку понятия не имел, о чем тот думает. Обычно Каччан был человеком, которого легко было прочитать — в нем не было ничего, кроме гнева и непоколебимого желания быть лучшим во всем. Теперь в его алых глазах было что-то еще — что-то, чего Изуку не мог понять. Хотя это было не похоже на гнев. После того, что казалось вечностью, Каччан отпустил запястье Изуку, так резко, что казалось, будто его обожгли. Прежде чем Изуку даже попытался придумать что-то, чтобы сказать, Кацуки объявил: — На сегодня достаточно прикосновений. И он повернулся  и ушел. Изуку последовал за ним. — Так... Тишина. — Ты мне скажешь, куда мы идем? — Еще один вопрос об этом, и мы сядем на поезд обратно в ЮА. И на этот раз я не буду тебя держать. — Ты хочешь сказать, что не обнимешь меня? — А?! — Ой, да ладно, Каччан. Не веди себя так, будто это были не объятия. — Я не знаю, что за хрень взбрела тебе в голову, но это объятия. Я просто не давал тебе катапультироваться из поезда, потому что твоя надоедливая душа не может за что-то еще цепляться. — Тогда почему ты обнимал меня? — Что? — Тебе не обязательно было так меня обнимать. Просто стоять передо мной и служить щитом — достаточно. Неловкое молчание. Кацуки выглядел злым. — Ты еле стоял на своих дрожащих ногах. — Я бы справился. — Нет, не справился. Ты ныл как сучка. — Не говори так! — Но ты именно так себя и вел. Ты бы упал на задницу, если бы я тебя не поддерживал. И я не хотел чувствовать того же урона. — Э-э. Точно. Они продолжали идти бок о бок по пустой улице, солнечные лучи проходили сквозь листья и заставляли волосы Изуку сиять всеми оттенками зеленого. Кацуки демонстративно не смотрел на него и изо всех сил старался игнорировать мысли о том, чтобы подстричь эти кудри и уложить их. Волосы Деку были такими растрепанными — как это могло его не беспокоить? — Почему тебе так трудно проявлять привязанность? Кацуки прищурился. Он этого не ожидал. — Ты сейчас серьезно, паршивый Деку? — Я серьезно. Не думаю, что когда-либо видел, чтобы ты проявлял нежность к кому-то, а ведь мы знакомы с четырех лет. — Заткнись нахуй. — Ты только и делаешь, что кричишь на людей и грубишь. — Понимаешь, в чем проблема? Я говорю тебе заткнуться, потому что не хочу говорить об этом дерьме, и что ты делаешь? Ты идешь вперед и все равно продолжаешь говорить. А если я в итоге заткну твою задницу и вывалю тебе на лицо правду, ты расстроишься и заплачешь, как какой-то слабак-лузер. Решай, черт возьми, потому что я покончу с этим дерьмом. Тишина. — Блядь, я знал, что в итоге пожалею об этом. Не знаю, зачем я вообще беспокоился. — Извини, — искренне извинился Изуку. — Я постараюсь быть... менее... бормочущим. — Просто заткнись нафиг. Тишина. — Но если ты когда-нибудь захочешь об этом поговорить…  — Деку. — Я—я буду… — он замялся, вздохнув. — Ты можешь поговорить со мной. Если хочешь. — Не о чем тут говорить. У некоторых людей хватает терпения разбираться с такой бредятиной, у некоторых — нет. Я из тех, кто этого не делает. — Это не бред, Каччан. — Бред. — Но это не так! — Не думай, что я не надеру тебе задницу только потому, что чувствую то же, что и ты. Ты меня сейчас реально бесишь. — Ладно. Еще больше тишины. Изуку понял, что они идут в их район. Каччан навещает своих родителей? Теперь, когда Изуку смог провести больше времени с Кацуки — больше времени, чем они когда-либо проводили вместе за всю свою жизнь, хотя они и знали друг друга с раннего детства — он наконец мог подтвердить то, что действительно терзало его некоторое время. Каччан никогда не был ласковым. Ни к кому. Изуку втайне ожидал найти какую-то привязанность между Каччаном и Киришимой-куном, поскольку они были так близки, но в их дружбе не было ничего, кроме игривых, дружеских шуток. Изуку мог сказать, что Каччану нравился Киришима, даже если он постоянно называл его именами и большую часть времени называл его «Дерьмоволосым». Между ними было своего рода мальчишеское дружелюбие — или мужское дружелюбие, как назвал бы это Киришима, — но когда Каччан смотрел на Киришиму, в его глазах не было ни нежности, ни привязанности. Изуку никогда не слышал, чтобы Каччан говорил, что любит кого-то, или выражал что-то, кроме легкого раздражения по отношению к человеку в лучшем случае. Несмотря на то, что это был всего лишь типичный Каччан, эта мысль все еще беспокоила Изуку. Разве он никогда никого не любил? Он хотел знать, но понимал, что лучше не спрашивать. Изуку попытался представить, как он называет свою маму «старой каргой», как Каччан называл свою, и обнаружил, что не может, даже гипотетически. Странный шум привлек его внимание, и Изуку посмотрел через плечо, заметив быструю тень, исчезающую в углу, куда они только что повернули. Сразу насторожившись, Изуку сжал руки в кулаки, зрение заострилось.  — Каччан, — прошептал он, все еще оглядываясь, но не переставая идти. Кацуки не обратил на него никакого внимания. Тень появилась из угла и снова на улице, следуя за ними. Издалека Изуку не мог разглядеть лицо или узнать человека. — Каччан, — прошептал он снова, более настойчиво. — Что? — спросил Кацуки, звуча раздраженно. — Кажется, за нами следят, — прошептал Изуку, все еще глядя поверх плеча. Кацуки нахмурился, словно думал, что Изуку сошел с ума, и тоже посмотрел поверх плеча, проследив за направлением взгляда Изуку. Изуку мог сказать, что, хотя Каччан и не выглядел так, будто поверил ему, он все равно напрягся и сжал кулаки, словно был готов в любой момент вступить в бой. Затем Кацуки расслабился, вздохнул со смесью облегчения и раздражения и повернулся обратно. — Это просто охранник ЮА, — спокойно сказал он — или так спокойно, как ему удавалось, будучи Каччаном. На смущенный взгляд Изуку он закатил глаза и добавил: — Айзава-сенсей ни за что не отпустит нас без чьего-либо присмотра. Поэтому он послал несколько человек, чтобы они нас сопровождали, или что там еще эти клоуны делают. — Подожди, — нахмурился Изуку. — Они следовали за нами с тех пор, как мы ушли? — Да, — кивнул Кацуки. — Я думал, даже твой обезьяний мозг уже понял это. Неудивительно, что именно ты оказался с душой, отделенной от тела, — насмешливо усмехнулся он. Изуку вздохнул, но решил не возражать, чтобы Каччан снова не обвинил его в том, что он бросает такое ему в лицо. — Я не понял — прокомментировал Изуку, не зная, как ответить.  — Ясно, — щелкнул языком Кацуки. — Извини, если я был слишком занят тем, что меня тащил поезд, чтобы обратить внимание на телохранителей, следующих за нами, Каччан, — раздраженно вздохнул Изуку. Кацуки нахмурился. — Бля, хватит так драматизировать, — нахмурился Кацуки. — Кроме того, ты улавливаешь мой сарказм, и мне это не нравится. Стоп.  — Я бы хотел, — искренне простонал Изуку. Ему действительно не нравилось перенимать манеры Каччана. — Я не фанат того, чтобы все время злиться. — Я также не фанат того, чтобы все время чувствовать, что мои глаза вот-вот польются каскадом, но кто из нас на это жалуется, а? — сварливо возразил Кацуки, положив конец обсуждению. Изуку замолчал, бросив на человека, который следовал за ними, последний взгляд через плечо, прежде чем повернуться, чувствуя, по крайней мере, облегчение от того, что за ними на самом деле не следуют злодеи. Он должен был понять, что Айзава-сенсей не будет настолько безрассудным, чтобы позволить двум жертвам недавнего нападения злодея — один из которых все еще был в коме — бродить по городу без защиты. Чего он не мог понять, так это почему, черт возьми, Айзава вообще позволил им выйти – что могло быть настолько важным, что он позволил Кацуки пропустить дневные занятия, покинуть территорию ЮА и ходить с сопровождением? К удивлению Изуку, ответ оказался не таким мудреным, как он думал. Они не повернули на углу, ведущем к квартире Кацуки, что было его первой и основной догадкой. Если они тут не  чтобы увидеть родителей Кацуки, то что это было? Куда они направлялись? Инстинкт Изуку подсказывал ему спросить об этом Кацуки, но он знал, что лучше не играть со своей удачей. Он не сомневался в стремлении Каччана просто развернуться и уйти, прежде чем они доберутся до места назначения, просто потому, что Изуку раздражал его. Они вышли на знакомую улицу, затем в знакомый комплекс. Только когда они вошли в слишком знакомое здание, глаза Изуку сузились от подозрения и осознания, и он повернулся к Каччану с вопросительным взглядом в глазах. Взгляд, который был почти полон надежды. Каччан уставился на него, его напряженные алые глаза были непроницаемы. Они не выглядели такими злыми, как обычно. Изуку ничего не сказал и продолжил идти. Они остановились только тогда, когда подошли к знакомой двери, и к тому времени глаза Изуку уже были полны слез — слез неверия, благодарности, удивления. Он не мог поверить, что Каччан прошел через все эти трудности ради него. Он не мог поверить, что из всех людей именно Каччан сделал это. Кацуки не отрывал глаз от Изуку, когда тот поднял кулак, постучал в дверь и ждал. Изуку хотел выдержать взгляд Каччана, но не смог, так как дверь загрохотала и открылась, показалась непонимающая, уставшая, измученная фигура его мамы. Глаза Кацуки все еще были прикованы к Изуку. — Мама! — выдохнул Изуку с чистой радостью, глядя на свою мать широко открытыми, яркими глазами. Однако Инко не могла его видеть, сосредоточившись вместо этого на Кацуки. — К-Кацуки-кун? — спросила она, нахмурившись, в ее глазах было видно беспокойство.  Она всецело подумала, что с ее сыном что-то не так. — Что случилось? Все в порядке? — Да, — просто сказал Кацуки, засунув руки в карманы, не глядя на нее и на Изуку, — Я слышал, вам больше не разрешают приходить, поэтому я привел Деку. Мы можем войти? — спросил он, звуча гораздо вежливее, чем Изуку привык его слышать. Если бы это был любой другой момент, он был бы впечатлен, но вид вежливого Каччана был подавлен видом его матери, по которой он так скучал, стоящей перед ним. — О, — удивленно воскликнула Инко, ее плечи поникли от явного облегчения, что с ее сыном ничего плохого не случилось. — О, конечно, дорогой. Входи, входи, — она отступила в сторону, чтобы Кацуки мог войти в квартиру. Он вошел, остановился посреди гостиной и огляделся с ностальгией на своем обычно ворчливом лице. Изуку, с другой стороны, не мог оторвать глаз от своей мамы, отчаянно пытаясь прикоснуться к ней, но каждый раз терпя неудачу. Кацуки мог чувствовать разочарование Изуку из-за того, что он не мог взаимодействовать с матерью, глубоко в его груди, но он также мог чувствовать глубокое чувство радости и абсолютного счастья, которое он никогда не испытывал раньше. Кацуки не осмеливался смотреть на Изуку, чтобы тот не заметил грусть, которая была в его глазах.