The Way You Used To Do

Кацуки проснулся, чувствуя себя невероятно отдохнувшим, хотя его язык слегка пересох от обезвоживания, а голова все еще немного кружилась. Он не мог сказать, было ли это чувство связано с принятым им лекарством или с продолжительным сном. В любом случае, он решил открыть глаза и встать – каждая ненужная минута, проведенная им на кровати, была пустой тратой времени, которое он мог использовать для тренировок и обретения силы. Его веки приоткрылись, и первое, что он увидел, была стопка подушек прямо перед ним. Одна из его рук пересекла границу, установленную подушкой, и кончики пальцев коснулись чего-то щекотливого и мягкого. Кацуки с ужасом понял, что то, к чему прикасалась его рука, было волосами Деку, и убрал их так быстро, как только мог, воспоминания о том, что произошло, наполнили его голову. Ебать. Он почти забыл о дерьмовом Деку, прилипшем к его душе, об  общей боли и о дерьме с одной кроватью (что, по его убеждению, было худшей частью). Выглянув из-за крепости из подушек и изо всех сил стараясь скрыть свое смущение, ведь именно он нарушил запрет на проникновение, Кацуки увидел, что мальчик все еще крепко спит, не подозревая о случайном прикосновении. Изуку лежал в позе эмбриона как можно ближе к краю кровати, как будто старался держаться  подальше от Кацуки. С раздраженным «Тц» Бакуго сел на кровати и потер глаза. Кацуки был рад, что они с Деку могут спать вне зависимости друг от друга. Хоть что-то. Он был настолько измотан, когда строил форт из подушек, что не учел тот факт, что Деку не нужно было пользоваться ванной. И он по глупости выбрал не ту сторону кровати для сна – его сторона была там, где матрас соприкасался со стеной, а это означало, что ему придется либо сползти до самого изножья кровати, чтобы выбраться, либо просто перепрыгнуть через Деку, пока тот спит. Кацуки решил, что скатиться к изножью кровати слишком рискованно – в конечном итоге матрас зашуршит, возможно, разбудит Деку. Его не волновало нарушение сна мальчика – если бы они были в любой другой ситуации, он мог бы действительно приложить усилия, чтобы целенаправленно разбудить Деку. Проблема заключалась в следующем: 1. Деку нужен был отдых, чтобы Кацуки не чувствовал себя все время дерьмом, поэтому будить его было не лучшим сценарием; 2. Постоянное общение с бессвязным Деку чертовски раздражало, и Кацуки не собирался упускать ни одной из своих редких попыток пользоваться этим времени. Пока Деку спал, он наконец-то смог обрести покой и уединение, даже если это не продлится так долго, как ему хотелось бы, поэтому разбудить его было равносильно тому, чтобы поставить под угрозу его единственный шанс на уединение. Отлично. Тогда не надо трясти матрас. Боже, как же он ненавидит все это. Он даже не мог встать с постели, не беспокоясь о последствиях. Ему хотелось, чтобы Деку вернулся в свое тело как можно скорее. Кацуки осторожно подвинул подушки, отделяющие его бок от бока Деку, чтобы ему было легче пройти над ним. Изуку продолжал спать как мертвый, вероятно, изнуренный прошедшими днями и всем, что произошло. Кацуки обнаружил, что смотрит на то, как рот Деку был расслаблен и открыт, тихий храп вырывался при каждом вздохе. Он выглядел настолько расслабленным, а выражение его лица было таким ясным, что, если бы не мягкое движение его груди, Кацуки мог бы подумать, что он… он был… При этой мысли его сердцебиение почему-то участилось. Воспоминания о мертвых глазах и обмякших конечностях заполонили его мозг и заставили руки Кацуки сжаться в кулаки, его тело перешло в режим «бей или беги», хотя в темной спальне не было никакой угрозы. Он ненавидел это – эти внезапные всплески страха и адреналина, сопровождавшиеся сбивающими с толку вспышками воспоминаний, вещи, которые он не мог понять. У него были подозрения относительно того, что это были за вспышки, но размышления о возможных причинах разозлили и смутили его. Киришима сказал, что он был в ужасе, когда подумал, что Деку мертв. В глубине души Кацуки знал, что это не может быть правдой – он едва терпел этого парня в свои лучшие дни и ненавидел его больше всего. Невозможно, что что-либо могло измениться, даже в случае смерти Деку. Но тогда почему вид мертвых, полуприкрытых зеленых глаз и бесстрастное выражение веснушчатого лица заставили его грудь так сжаться, а легкие перестали дышать? Боже, он терял время. Он не хотел об этом думать. Ему было плевать на это. Ему было плевать. Ему не нужно было этого делать. Ебать. Он терял концентрацию. Чувствуя злость, хотя для этого не было реальной причины, Кацуки избавился от последней подушки, которая образовывала крепость, и осторожно расположился над Деку, чтобы он мог встать с кровати, не двигая ее слишком сильно. Он расположил руки по обе стороны от Деку, проделав то же самое с коленями. Таким образом, он оказался на четвереньках над спящим мальчиком, расставив руки и ноги так, чтобы не задеть спящего. Он как раз осторожно поднимал правую руку и правое колено, чтобы наконец спрыгнуть с кровати, когда глаза Деку распахнулись, расфокусированные и вялые, вероятно, все еще больше сонные, чем бодрствующие. — Каччан, — вздохнул он хриплым и низким голосом, выглядя измученным. Кацуки замер. — Ты спишь, — это было все, что он мог сказать, потому что убедить тупого ботаника, что Кацуки, нависнувший над ним, было не чем иным, как сном, было гораздо проще и менее неловко, чем объяснять, почему это произошло на самом деле. — Закрой глаза, — добавил он, отчаянно желая, чтобы Деку снова заснул, прежде чем сможет прийти в полное сознание. — Хорошо, — сонно ответил Изуку, послушно закрывая глаза и удовлетворенно вздыхая, — Пока, Каччан. Кацуки подождал несколько мгновений, чтобы убедиться, что Изуку снова заснул, прежде чем, наконец, возобновить свою трудную задачу — встать с кровати. Он осторожно поставил оба колена на левый бок Изуку и триумфально встал, испустив дрожащий вздох облегчения. Если бы ботаник спросил его о том, что произошло позже, когда он проснулся, Кацуки всегда мог возразить, что это было всего лишь его глупое воображение, выдумавшее все это. В любом случае, в следующий раз он заставит дерьмового Деку перебраться на другую сторону кровати. Он пошел в ванную, чтобы удовлетворить зов природы, и на обратном пути взял из мини-холодильника бутылку воды. Дерьмоволосый, вероятно, сейчас может явиться в любую секунду, и будь он проклят, если Кацуки позволит застать себя в постели с дерьмовым Деку. В этом плане он доверял Киришиме свою жизнь, но он также знал его достаточно хорошо, чтобы понимать, что он не сможет сохранить что-то подобное в секрете. Как Кацуки и предполагал, тихий стук в дверь спальни не заставил себя долго ждать. Он встал и тихо открыл дверь, все еще стараясь не разбудить Деку. В идеале ему и Киришиме было бы лучше поговорить в коридоре — тогда Деку продолжал бы спать и не смог бы подслушать их разговор, если бы проснулся. Однако если бы  они и разговаривали в холле, один из его дерьмовых друзей обязательно подслушивал. Кацуки решил молча кивнуть Киришиме, давая понять, что он может войти в свою спальню. Он был одним из немногих, кого Кацуки когда-либо впускал. — Итак, Бакубро, ты скажешь мне, что… — Киришима начал говорить очень громким голосом, что заставило Кацуки яростно шикнуть на него, когда он со щелчком закрыл за собой дверь. Киришима в замешательстве нахмурился, не подозревая о спящем Изуку на кровати Кацуки, и Бакуго медленно подошел к нему, чтобы объяснить очень тихим тоном. — Заткнись и не ори, — прошептал он, кивая на кровать. Киришима проследил за его взглядом, но продолжал выглядеть таким же растерянным, как и раньше, поскольку ничего не видел. Друг Кацуки выглядел так, словно собирался разразиться сотнями вопросов, но на этот раз ему удалось послушно промолчать. Изуку поменял позу во сне, услышав шумный голос Киришимы – теперь он лежал на спине, его рот широко открыт, и одна полоска слюны скатилась по его щеке, а  его рука свисала с матраса и почти касалась пола.  Эта поза не могла быть удобной, и последнее, что нужно было Кацуки, это боль в плече, поэтому со вздохом и закатив глаза он схватил руку Изуку и осторожно положил ее на верхнюю часть груди мальчика. Изуку снова удовлетворенно вздохнул и тихо что-то промычал, снова поерзав и лежа на боку, повернувшись спиной к Кацуки и Киришиме. Судя по всему, глупый ботаник много двигался во сне. Когда Кацуки повернулся к Киришиме, он увидел широко раскрытые глаза и самодовольное выражение лица своего друга, как будто он знал секрет, которого не знал Кацуки. Снова закатив глаза – на этот раз с гораздо более мрачным выражением, чем раньше – он схватил Киришиму за локоть и потащил в самый дальний угол своей комнаты, чтобы они могли говорить тихим голосом, не рискуя разбудить этого дерьмового ботаника. Киришима послушно последовал за ним, позволив Кацуки потащить его за собой, когда тот сел на пол, опершись спиной о стену позади себя. Теперь они оба сидели у двери спальни – это было максимальное расстояние, на которое Кацуки мог отойти от Изуку, не волоча его за собой. Прежде чем Дерьмоволосый успел открыть рот, чтобы заговорить, Кацуки начал, намереваясь покончить с этим как можно быстрее. Было плохо все время оставаться с Деку – последнее, чего он хотел, это говорить об этом, несмотря на то, что он напрямую связан с этим делом. Однако он знал, что должен Киришиме, по крайней мере, некоторые объяснения — например, он не хотел, чтобы его друг думал, что он впустил Деку в свою постель из чего-то иного, кроме их взаимной потребности в отдыхе. — Я скажу то, что ты хочешь знать, а ты заткнешься и будешь слушать, понял? — сказал Кацуки, голосом едва громче шепота, чтобы не мешать спящему. Киришима посмотрел на него широко раскрытыми любопытными глазами, но кивнул головой. — Если у тебя есть вопросы, засунь их себе в задницу. Будешь меня перебивать, я тебя выгоню, — добавил он. Киришима выглядел менее довольным этим, но вздохнул и снова кивнул. Кацуки раздраженно выдохнул и оперся предплечьями на согнутые перед собой колени, оперевшись головой о стену позади себя. Он смотрел вдаль, когда начал говорить. — Насколько нам известно, причуда злодея удалила душу Деку из его тела и привязала ее к моей душе. Никто понятия не имеет, как это, черт возьми, работает, так что, если ты планируешь спрашивать меня об этом, не спрашивай. Все, что я знаю, это то, что причина, по которой я единственный, кто может видеть, говорить и прикасаться к нему, заключается в том, что его душа связана с моей, и пока мы не найдем придурка, который это сделал, я не смогу отойти на пятьдесят футов от него, не увлекая за собой. Как будто нас связывает невидимая нить или что-то в этом роде. Я даже не могу посрать без того, чтобы этот засранец ждал меня у двери.  Киришима выглядел шокированным, и по тому, как его губы внезапно тряслись, Кацуки заподозрил, что он сдерживает смех. Разозлившись на это, он скалил зубы, что привело к ожидаемому результату, и Киришима склонил голову в молчаливом извинении. — В любом случае в последние дни я чувствовал себя дерьмово, потому что, очевидно, я тоже чувствую то же, что и Деку. Я начал это подозревать вчера, поэтому и попросил тебя ударить меня раньше. Это лютый отстой, потому что он плакса и неудачник, который расстраивается из-за всего, и, несмотря на все это раздражающее бормотание, которым он постоянно занимается, Деку никогда не говорит о важных вещах. Он спал на полу с тех пор, как нас связали, и это трахало его спину и, как следствие, трахало мою спину. Вот почему он сейчас на кровати. И почему мы его не разбудим, — заключил он с очередным раздраженным выражением лица. На этот раз Киришима улыбнулся. — Оу, Бакуго. Я почти думал, что тебя это волнует! — с юмором прокомментировал он таким же тихим голосом, но Кацуки мог уловить поддразнивание в его словах. Он посмотрел на друга и зарычал. — Мне плевать на него, ок? — сказал он слишком оборонительно. — Мне просто нужно, чтобы он отдохнул и не испытывал боли, чтобы я мог отдохнуть и не испытывать той же боли. Это не какая-то сентиментальная чушь или что-то в этом роде. Мне просто нужно, чтобы с ним все было в порядке, чтобы и со мной тоже было все в порядке. — Ты ведь знаешь, что это прозвучало милее, чем ты предполагал, да? — Киришима игриво поднял брови. Кацуки потребовалось все самообладание, чтобы не дать кулакам хлопнуть с громкими и злыми взрывами. — Заткнись, — раздраженно прорычал Кацуки. Деку снова поерзал на кровати, повернувшись так, чтобы оказаться лицом к Кацуки и Киришиме. Он все еще крепко спал. — Я, бля, не милый. Теперь, если это все, что ты хотел знать, можешь наконец-то убраться из моей комнаты, — добавил он, готовясь снова встать на ноги. — Эй, — Киришима схватил его за руку, прежде чем тому удалось встать, выглядя слегка обеспокоенным и обиженным. Его голос все еще был тихим, но казалось, что ему трудно контролировать громкость. — Это не все, что я хотел знать, чувак, — он оттянул Кацуки назад, чтобы тот снова сел. — Я имею в виду, как ты? Со всем, что происходит? Как твоя голова? — Все в порядке, — усмехнулся Кацуки, не глядя Киришиме в глаза. — Я в порядке. Просто чертовски зол из-за этого дерьма, связанного с Деку. Я просто хочу уже избавиться от него. — Да, я могу это представить, — торжественно кивнул Киришима. — Из всех людей, с которыми ты мог бы столкнуться, это должен был быть он, не так ли? — Просто мне чертовски повезло, — Кацуки слегка покачал головой. — Я просто хочу вернуть себе личное пространство, понимаешь? Но Айзава-сенсей и гребаный директор продолжают говорить мне, чтобы я не вмешивался в это и позволил им разобраться. Вероятно, это потому, что они не из тех, у кого к заднице приклеен гребаный ботаник, бормочущий им на ухо 24/7. Теперь я даже не могу ударить Деку за то, что он не замолчал, не почувствовав при этом удара. Это отстойно, — сказал он. Киришима, возможно, был одним из немногих людей, которым Кацуки мог дать волю своим чувствам, не ощущая при этом себя неудачником. — Думаю, на этот раз ты должен позволить им разобраться с этим, братан, — предложил Киришима, пожимая плечами. — Я имею в виду, что если никто не уверен в том, на что способна причуда злодея, тебе будет небезопасно преследовать его в одиночку. Особенно после того, что произошло. Кацуки резко повернул голову и посмотрел на Киришиму, в его малиновых глазах светился яростный, негодующий взгляд. — Какого черта ты имеешь в виду, Дерьмоволосый? — спросил он, чувствуя себя оскорбленным. Киришима поднял руки в знак поражения, пытаясь показать, что своими словами не хотел причинить вреда. — Я просто говорю, что этот парень мог убить тебя, чувак. Он чуть не убил Мидорию. Я… я знаю, что ты, вероятно, не чувствуешь необходимости идти в медотсек, потому что можешь видеть его все время, но… Он выглядит не так хорошо, Бакуго, — добавил он почти мрачно, с обеспокоенным выражением лица. Кацуки нахмурился. — Я не знаю, как он выглядит для тебя, но Мидория, который лежит там в постели... Он выглядит скорее мертвым, чем живым. — Это ожидаемо, ведь его душа буквально не в его теле, — заметил Кацуки, как будто Киришима был глуп, нахмурившись. Почему эти слова так его обеспокоили? Почему его так беспокоил образ мертвого Деку? В конце концов Кацуки задался вопросом, открыты ли глаза Деку там, в больнице, а затем вздрогнул, стряхивая эту мысль с головы. — Но это другое, — пожал плечами Киришима, выглядя встревоженным. — Я имею в виду, он не умер… И мы знаем, что ты можешь его видеть, понимаешь? Он вроде… все еще здесь, даже если мы его не видим. Но когда я вчера пришёл к нему, я не знаю... Такое ощущение, что он и не собирается просыпаться, — заключил он, не встречаясь взглядом с Кацуки. По какой-то причине эти слова разозлили его сильнее, чем все, что сказал Киришима до этого. — Отстань от меня с этой ерундой, - прорычал он. — Конечно, он проснется. Думаешь, я проведу остаток своей жизни, приклеенным к нему? Если они не найдут способ запихнуть его душу обратно в тело, я сделаю это сам. — Дело не в этом, чувак, — Киришима снова покачал головой. Кацуки не понравилось, что его друг внезапно стал таким грустным. — Я имею в виду, что, если он не проснется, и он… ты, понимаешь. Что, если он просто… умрет? Кацуки прищурился, на его лице отразилось подозрение. Киришима не стал ничего говорить, поэтому Бакуго наклонился. — Говори, — резко приказал он. Киришима быстро встретил его горящий взгляд, прежде чем отвести свой. — Я не думаю, что его тело творит чудеса, когда его душа находится вдали от него так долго, — пожал плечами Киришима. — Это то, что мы с ребятами обсуждали. С каждым днем ​​он выглядит все хуже, Исцеляющая девочка говорит, что его графики просто сумасшедшие, и… Это просто… неестественно, понимаешь? Я не знаю, как работает вся эта штука с душой, думаю, никто из нас не знает, но так быть не должно. Она… она не должна быть отсоединена от его тела или связана с тобой. Я имею в виду – тебе не кажется, что это неправильно? Чувствовать его боль и… ну, — он замолчал, как будто не хотел продолжать. Кацуки уставился на него. — Продолжай, - сказал он, стараясь не звучать так сердито. Киришима нерешительно посмотрел на него. — Ты тоже не выглядишь хорошо, — продолжил Киришима обеспокоенным голосом. — Я не знаю, когда ты в последний раз смотрел на себя в зеркало, но, похоже, дела у тебя идут не так уж хорошо, чувак. Я волнуюсь за тебя – мы все волнуемся за тебя, – отметил он, но Кацуки усмехнулся. — Я… просто говорю это потому, что Токоями сказал об этом во время обеда, и это заставило меня еще больше забеспокоиться, — продолжил он, заставив Кацуки нахмуриться. — Что сказал Птицеголовый?— спросил он. Киришима снова заколебался, но не стал ждать одобрения Кацуки, чтобы продолжить. — Он сказал, что думает, что Мидория… ну», — вздохнул он. — Он думает, что Мидория поглощает твою жизненную силу. В том смысле, что к твоему телу прикреплены две души, тогда как должна быть только одна. Это тебя перегружает. Кацуки продолжал молча смотреть. — Ты выглядишь уставшим, — Киришима попытался продолжить через некоторое время, но Кацуки прервал его. — Я в порядке, — просто сказал он. — Бакуго… — Я сказал, что со мной все в порядке, — повторил Кацуки. Он не знал, почему чувствовал необходимость так яростно защищаться от обвинений Киришимы. — Я не перегружен. Я же говорил тебе – я просто чувствовал себя дерьмово, потому что не знал, что мы с Деку разделяли боль. Теперь, когда я это знаю, я могу быть уверен, что это не повторится. Вот почему этот дерьмовый ботаник сейчас лежит у меня на кровати, — отметил он. Киришима посмотрел на него почти грустно, но решил не спорить. — Ну, надеюсь, ты прав, — пожал он плечами. — Когда я, черт возьми, не прав? — Кацуки негодующе поднял бровь на друга, заслужив от него легкую улыбку. — Да, да, — признался он, опустив плечи в знак поражения. — Хорошо. После этого они погрузились в тревожное молчание: двое сидели вместе на полу, прислонившись спиной к стене позади них. Киришима лениво постукивал пальцами по блокноту, лежащему у него на коленях, в то время как Бакуго оперся предплечьями на колени и в глубокой задумчивости смотрел прямо перед собой. Теория Пиицеголового не имела никакого смысла, потому что теперь, когда Деку спал на кровати, теперь, когда он хорошо отдохнул и больше не испытывал боли, Кацуки чувствовал себя прекрасно. Только что вздремнувший он чувствовал себя более самим собой, чем за последние три дня, и совсем не был уставшим. Присоединение души Деку к его собственной чертовски раздражало, но не потому, что это вытягивало его жизненную силу или что-то в этом роде. Это раздражало, потому что Деку был приклеен к Кацуки. Что, его дерьмовые друзья думали, он не выдержит? Они думали, он слабак-неудачник, который не сможет справиться с Деку несколько дней, не ослабев при этом? К черту их. Кацуки докажет их неправоту. Он докажет, что они все чертовски не правы. Возможно, дерьмовое шоу, которое было его возвращением в класс, заставило их думать, что Кацуки плохо справляется, но он им покажет. Он покажет им, насколько хорошо он может справляться со всем этим, не сломавшись. Он не сломается. Он вернется в класс. Он станет лучшим в своем классе. Он покажет им, что у него есть все средства, чтобы быть лучшим, даже несмотря на приложенный к нему дополнительный вес проклятой души Деку. И как только у него появится шанс засунуть надоедливого призрака Деку обратно в его жалкое маленькое тело, Кацуки сделает это. Не потому, что он не мог выдержать лишний вес, а потому, что Кацуки его терпеть не мог. Только это. Он терпеть не мог Деку. В это было легче поверить. Это было проще. Если бы он просто поверил, что смешанные, сбивающие с толку чувства, которые вспыхивали в его груди каждый раз, когда он думал о Деку, состояли из гнева, и только гнева, его жизнь стала бы на сто процентов проще. (Хотя на самом деле это было не так, но Кацуки не нравилось об этом думать). Киришима знал, что лучше не настаивать на этой теме, которая явно раздражала его друга, поэтому вместо этого он просто схватил блокнот  и после нескольких минут молчания передал его Кацуки, еще раз слегка улыбнувшись. Кацуки взял блокнот с растерянным и злым видом, ожидая объяснений. — Я делал для тебя заметки, — объяснил Киришима. Кацуки смутно помнил, как Круглолицая говорил что-то об этом во время панической атаки в классе. — Ты потерял всего несколько дней занятий, но, зная тебя, я предполагаю, что ты не хочешь отставать. Я… я просил Яойорозу о помощи, так что не волнуйся, записи вел не только я, — добавил он. Кацуки почувствовал что-то теплое в груди от слов Киришимы, но продолжал смотреть на него с невозмутимым выражением лица. — Слава богу, — прокомментировал он, и на его губах расцвела игривая, злая ухмылка. — Если бы это были только твои дерьмовые конспекты, я бы, наверное,  был худшим в нашем классе, — поддразнил он. Киришима на долю секунды выглядел слегка оскорбленным, но как только он заметил дразнящую нотку в тоне Кацуки, он ухмыльнулся и игриво оттолкнул его. — Ты засранец, — сказал он, посмеиваясь так тихо, как только мог, словно не хотел разбудить Изуку. — И ты все еще не можешь отстать от меня, — пожал плечами Кацуки с самодовольным выражением лица. Киришима знал, что это его способ сказать спасибо – не только за записи, но и за беспокойство о нем. — Но правда, чувак, — добавил Киришима немного серьезнее, но все еще улыбаясь. — Если тебе что-нибудь понадобится – если ты что-нибудь почувствуешь – просто поговори со мной, хорошо? Это нормально – чувствовать себя плохо в той ситуации, в которой ты находишься. — Не порти момент, у тебя точно вместо мозгов, — Кацуки раздраженно закатил глаза, оперевшись руками об пол, чтобы встать на ноги. На этот раз Киришима не был достаточно быстр, чтобы остановить его, и, как только тот поднялся, Кацуки протянул ему руку. Киришима взял его руку и в считанные секунды оказался на ногах. — Я же сказал тебе, со мной все в порядке. Пока этот дерьмовый ботаник не устал и ему не больно, со мной все будет в порядке. Все, что мне нужно сделать, это перестать бить его и пихать. Это будет сложно, но не невозможно, — заключил он, кладя блокнот, который вручил ему Киришима, на свой стол. — Но правда, чувак, — настаивал Киришима. — Если я могу что-нибудь сделать… — Вообще-то ты можешь кое-что сделать, — прервал его Кацуки и скрестил руки на груди, раздраженно взглянув на Киришиму. — Скажи своим бесполезным друзьям, чтобы они перестали толпиться вокруг меня и задавать мне сотню надоедливых вопросов одновременно. Я едва могу вынести их в хороший день, и вся эта толпа беспокоит Деку. Вот почему я сегодня испугался — вся тревога этого ботаника оказалась внутри меня, — признался он, не встречаясь взглядом с Киришимой, хотя на его лице все еще был блеск. — Ох, — просто воскликнул Киришима, как будто эта мысль не приходила ему в голову. — Ох, хорошо. Я попрошу их держать себя в руках, — торжественно кивнул он. — Скажи им, чтобы они держались от меня подальше, если им нечего сказать, — поправил Кацуки, заслужив взгляд Киришимы. — А теперь убирайся отсюда. Мне нужно учиться, — он подошел к двери, чтобы открыть ее Киришиме. — Ты собираешься завтра на урок? — спросил Киришима с удивленным видом. Кацуки вздохнул. — Да, конечно. Я уже пропустил достаточно, — сказал он, поворачивая дверную ручку и открывая дверь. Свет из коридора залил темную комнату, и Изуку инстинктивно уткнулся в сгиб руки, все еще посапывая. — Хорошо, — согласился Киришима, выходя из спальни, но задерживаясь у дверного косяка. — Эй, и если тебе что-нибудь нужно… — Я знаю, — прервал его Кацуки. — Я серьезно, чувак, — настаивал Киришима. — Просто напиши мне, ок? — Хорошо, Киришима, — Кацуки закатил глаза и вздохнул. Лицо Киришимы осветилось радостью при упоминании его настоящего имени, но прежде чем он успел снова испортить момент или заметить лицо Кацуки, покрасневшее от смущения из-за случайной ошибки, взрывной мальчик бесшумно закрыл дверь перед лицом своего друга. Его желанием было хлопнуть ею, как он это сделал на днях, но чем дольше Деку спит, тем больше времени у него будет для себя. Киришиме хватило порядочности больше не стучать. Кацуки вернулся к своему столу, сел на стул и слегка приоткрыл занавеску, чтобы полоса света пробилась внутрь и осветила тетрадь. Поскольку был уже вечер, Кацуки знал, что дневной свет продлится недолго. Через какое-то время ему придется включить лампу, но сейчас это его не волнует.  Вздохнув, он открыл ящик стола и вытащил очки для чтения – он носил их только тогда, когда учился в своей спальне, так как это создавало ему комфорт и помогало сконцентрироваться. Поправив очки на переносице, он открыл блокнот Киришимы и начал обзор записей, просто чтобы знать, с чем он имеет дело, прежде чем приступить к изучению. Он легко мог отличить заметки Киришимы от Яойорозу: первые были беспорядочными, быстрыми и зачастую слишком неопределенными, тогда как записи второй были аккуратными, краткими и прямыми, по делу. Тем не менее, Кацуки не мог сказать, что он не благодарен им обоим за то, что они нашли время сделать для него аннотации. Не то чтобы он когда-либо выражал свою благодарность вслух. Его телефон выдал новое сообщение, которое напомнило ему перевести устройство в беззвучный режим. Схватив его, он обнаружил, что сообщение от Киришимы, и раздраженно закатил глаза.

От: Дерьмоволосый

Ты назвал меня Киришимой!!!!!!!

От: Бакубро: Перестань делать это чертовски странно

От: Дерьмоволосый

Извини

От: Дерьмоволосый

Но на самом деле

От: Дерьмоволосый

Если хочешь, можешь звать меня Киришима.

От: Дерьмоволосый

Или Эйджиро

От: Дерьмоволосый

Все, что тебе нравится

От: Бакубро Ок, дерьмоволосый

От: Дерьмоволосый

Нееет

От: Дерьмоволосый

А как же твой прогресс?!

От: Бакубро Дай мне, бля, учиться

От: Дерьмоволосый

Ок, Бакубро

От: Дерьмовыолосый

Напиши мне, если тебе что-нибудь понадобится!!

От: Бакубро Ок, дерьмоволосый

От: Дерьмоволосый

:-/

Все было приятным, теплым, пушистым и чудесным, пока это не оборвалось. Ему снились мягкие, нежные руки его мамы, пробегающие по его волосам, его кудрям, ласкающие их так, как он любит, и заставляющие его чувствовать себя в безопасности, защищенным, хорошим, а затем именно Всемогущий, а не его мама, втянул его и крепко обнял, сказал ему, что он гордится, что он добился этого, он может быть героем, он может нести его наследие. Урарака и Иида тоже были там, болтая с ним на травянистом полу сада ЮА, который выглядел так красиво весной: лепестки цветов сакуры плавали в воздухе и падали к их ногам, солнце освещало лица теплыми лучами и делало радостное лицо Урараки еще красивее. Очки Ииды стали яркими и белыми от солнца, и Изуку спросил его, почему он их не снял, хотя бы тут лишь на мгновение. Тодороки подошел позже, Цу следовал за ним вместе с Киришимой, Каминари, Яойорозу и Миной. Они все вместе сидели на траве и прекрасно проводили время, болтая, смеясь и веселясь. Изуку никогда не чувствовал себя более любимым – после того, как он провел всю свою жизнь без друзей, подвергаясь только насмешкам, толчкам и издевательствам, было, конечно, чудесно почувствовать себя любимым хоть раз. Затем Тодороки попросил его проснуться, и Цу сказала, что верит в него, а Урарака плакала, плакала и плакала, ее рыдания смешивались с рыданиями его мамы, пока Всемогущий не сказал, что они должны дать ему отдохнуть, и Урарака возразила, сказав, что он в коме, что ему может понадобиться больше отдыха? Иида заметил, что ей не следует перечить учителю, и она заплакала еще сильнее, но через мгновение они исчезли, и Изуку остался совсем один в травянистом саду, солнце все еще ярко светило и выделяло  шрамы на его правой руке. Ему было одиноко, но он не мог пошевелиться и вместо этого просто лежал, ожидая возвращения друзей, думая, что его мама снова заговорит с ним. Он скучал по ее голосу, скучал по ее прикосновениям, скучал по ее материнскому взгляду и нежной руке, ласково гладящей его кудри, он так скучал по ней, ему просто хотелось увидеть ее ненадолго и сказать, что он сожалеет, что заставил волноваться так сильно, он не хотел, это не его вина… Он проснулся от толчка, громкий вздох нарушил тишину в комнате. Его одурманенному сном мозгу потребовалось больше времени, чем следовало бы, чтобы разобраться в окружающей обстановке, но как только он понял, что находится в комнате Кацуки, то позволил себе упасть на кровать, закрыл глаза и попытался успокоить учащенное дыхание. Как только его грудь поднималась и опускалась с нормальной скоростью, Изуку снова открыл глаза в поисках Каччана. Он обнаружил, что тот сидит рядом с ним, возле стола. Он склонился над двумя тетрадями, читал одну и делал записи в другой. Он не повернулся, чтобы посмотреть на Изуку, и, если бы не его следующие слова, Изуку бы и не узнал, осознавал ли Каччан, что он проснулся. — Тебе приснился кошмар или какая-то херня? — спросил Кацуки, не переставая делать записи и не поворачиваясь, чтобы посмотреть на него. Изуку сглотнул, не зная, что ответить. Конечно, он проснулся в испуге, но кошмар ему не снился. На самом деле, его сны до сих пор были приятными, но он догадывался, что одиночество стало причиной его паники. Конечно, он привык быть один. Всю свою жизнь он был один. Но тем не менее, его мама была единственным человеком, который всегда была рядом с ним. Когда весь мир отверг его за беспричудность, его мама была единственной, кто был рядом с ним, даже если обнимала его и извинялась. Во сне она исчезла вместе со всеми друзьями Изуку. Ее там не было. Все люди, которых он полюбил – Урарака, Иида, Тодороки, его друзья, все они – исчезли. Он был совершенно, совершенно одинок – и обнаружил, что в мире нет ничего, что пугало бы его больше всего, по крайней мере, в тот момент. Изуку попытался представить, как рассказывает об этом Каччану, объясняя, что ему приснился совершенно приятный сон, который закончился тем, что он остался совсем один. Говоря, что это было причиной его внезапного пробуждения. Скажет, что боится. Даже если Каччан постоянно был рядом с ним и постоянно кричал на него, он все равно чувствовал себя почти таким же одиноким, как и всю свою жизнь. Он хотел объяснить, что скучает по своим друзьям, по Всемогущему и, больше всего, по маме. Ему хотелось сказать, что у него болит грудь каждый раз, когда он думает о ней, каждый раз, когда он представляет ее плачущей у его больничной койки. Он попытался представить реакцию Каччана. Ни одна из возможностей, пришедших ему в голову, не была приятной. Не было смысла рассказывать о своих чувствах. Он и так уже чувствовал себя достаточно плохо – ему не нужно, чтобы Каччан называл его жалким неудачником или плаксой вдобавок ко всему прочему. Он решил сменить тему. — Ты носишь очки, — очевидно ответил Изуку после нескольких мгновений молчания. Кацуки отложил карандаш и повернул голову к Изуку, чтобы взглянуть на него самым невпечатлённым взглядом. — Я рад знать, что твой мозг все еще работает, даже если он кажется таким же скучным, как и всегда, - просто сказал он, прежде чем снова взять карандаш и вернуться к заметкам. Изуку вздохнул – он знал, что, что бы он ни сказал, он обязательно получит грубый ответ от Каччана. Протерев глаза, он сел на кровати. — Как долго я спал? — спросил он, заметив, что занавеска на окне была задернута, но небо снаружи было темным и звездным. Единственным источником света в комнате была лампа на рабочем столе Каччана. — Целый день, — сказал Кацуки, не глядя на него. — Уже почти 8 часов вечера.  — Правда? — удивленно спросил Изуку, брови взлетели до корней волос. — Я выгляжу так, будто шучу? — усмехнулся Кацуки, более сварливо, чем обычно. — Да, ты проспал весь день. Ты чертовски устал. Я, например, рад, что ты спал. Я бы посоветовал тебе делать это каждый день, но это означало бы, что я застрял бы с тобой в спальне. — По крайней мере, я чувствую себя лучше, — сказал Изуку, не зная, что еще он может ответить. Во время разговора он начал потягиваться, заметив значительное улучшение состояния своей спины и плеч. — Как твоя спина? — Теперь все в порядке, — просто сказал Кацуки, как будто он не хотел вдаваться в эту тему. — Что ты делаешь? — спросил Изуку, наклоняясь, чтобы взглянуть на блокнот, который читал Кацуки. Кацуки раздраженно усмехнулся. — Вот поэтому я хочу, чтобы ты каждый день просто спал и спал — прокомментировал он. — Ты более терпим, когда твой рот закрыт. Изуку решил не отвечать, хотя и чувствовал сильное желание извиниться. Годы издевательств сделали это с ним, но теперь он знал лучше. Он всего лишь задал Каччану простой вопрос. Если он был слишком сварлив, чтобы ответить должным образом, это была его проблема, а не Изуку. Тем не менее, ему хотелось бы поговорить с Каччаном. Просто вести нормальные разговоры, общаться друг с другом. Казалось, они никогда не могли разговаривать, кроме как посредством ударов руками и криками. Теперь, когда он знал, что они разделяют свою боль, Каччан, вероятно, не стал бы причинять ему вреда, иначе он причинил бы вред и самому себе. Однако сеансы криков, вероятно, так и остались, а Изуку этого не хотел. Он просто хотел быть самим собой. Он скучал по своей маме. Он скучал по Урараке, Ииде и Тодороки. Боже, он, наверное, даже скучал по Минете, если это вообще было возможно. Хоть мальчик и говорил только на извращенные темы, он, по крайней мере, говорил, а не кричал на Изуку. — Хорошо, что? — Каччан швырнул карандаш в стол с такой силой, что тот отскочил и упал на пол. Он обернулся, чтобы взглянуть на Изуку, выглядя разъяренным, и тон его голоса заставил мальчика вздрогнуть. Старые привычки умирают с трудом. Заметив свое проявление слабости и смутившись из-за этого, Изуку восстановил самообладание и выпрямился, глядя на Кацуки серьёзным взглядом. — Не понимаю, о чем ты — сказал он строго. Несмотря на то, что он чувствовал себя отдохнувшим и в целом лучше,  он также чувствовал себя очень несчастным из-за своей мамы и своих друзей, из-за чего он совсем не в настроении справляться с кислым характером Каччана. — Хватит нести чушь, — Кацуки встал со стула и снял очки, положив их на стол. Он сделал шаг ближе к Изуку. — Я говорил тебе, что из-за этой чуши про общие чувства тебе придется говорить мне, когда ты чувствуешь себя дерьмом, потому что я не собираюсь быть несчастным и хандрить из-за того, что твоя тупая задница была слишком слабой, чтобы сказать об этом. Я не повторяюсь, поэтому просто скажи мне, что такое, чтобы мы могли это исправить, — потребовал он. Изуку почувствовал себя неловко. — Ничего такого, — просто сказал он, сглотнув. Как он мог рассказать Каччану, не подвергнувшись насмешкам? Как он мог быть честным, чтобы на него не кричали? — Чушь собачья, — прорычал Кацуки, делая еще один шаг ближе к нему. — И ты это знаешь. Изуку отвернулся, чтобы не смотреть на Катсуки, закусил нижнюю губу и промолчал. — Отлично, — выдохнул Кацуки после того, как Изуку не дал никаких признаков того, что собирается продолжать. — Мне плевать. Он откинулся на стуле, поднял с пола карандаш и снова принялся писать. Изуку сел на кровать и попытался сосредоточиться на том, чтобы чувствовать себя лучше ради Каччана, но чем больше он старался не думать о своей маме, тем больше он думал о ней. Чем больше он думал о ней, тем больше ему было больно. Прежде чем он это осознал, глаза Изуку были переполнены слезами, а его лицо застыло в гримасе, будто бы он изо всех сил старался не заплакать. Каччану не потребовалось много времени, чтобы снова подняться со своего места с разъяренным видом, и Изуку увидел  его малиновые глаза, наполненные слезами. Его шок на мгновение затмил его печаль, потому что он не помнил, чтобы когда-либо видел того плачущим. Нет, это была ложь. Он видел, как Каччан плакал. Ну, только один раз. (Почему именно я положил конец Всемогущему?) — Просто, черт возьми, прекрати это уже! — потребовал Кацуки прерывающимся голосом, а Изуку глядел на него в шоке и не мог  сформулировать ответ. Мальчик фыркнул и провел рукой по глазам, чтобы вытереть слезы, выглядя одновременно растерянным, злым и несчастным. Изуку поднялся на ноги и протянул к нему руку, но отдернул ее прежде, чем ему удалось прикоснуться к Каччану. — Каччан, — это все, что смог сказать Изуку, рука все еще задерживалась в пустом пространстве между ними, на его лице было обеспокоенное выражение. Кацуки отвернулся от него, тяжело дыша, и выглядел так, словно у него случился нервный срыв. Изуку не мог припомнить, чтобы видел Каччана в таком бешенстве, и чувствовал себя виноватым за это. В этот момент ему стало ясно, что у Кацуки не было достаточно навыков, чтобы справляться со своими чувствами и чувствами Изуку одновременно, тем более, что он, вероятно, никогда в своей жизни не испытывал ничего подобного, как страдания и одиночество Изуку. Возможно, именно поэтому эмоция, которая казалась Изуку немного некомфортной, показалась Кацуки чем-то ужасной. Изуку вспомнил, как Каччан сходил с ума в классе. Он был взволнован, увидев своих друзей, несчастен из-за того, что не мог с ними общаться, и нервничал из-за всех вопросов, которые они задавали. Он чувствовал все это одновременно, а это означало, что Каччан тоже чувствовал все это одновременно. Каччан, у которого до ЮА никогда не было настоящих друзей, который никогда не чувствовал страдания и печали так, как Изуку, который никогда ни по какому поводу не нервничал. Было вполне естественно, что его тело запаниковало, когда на него нахлынули все эти беспрецедентные чувства в нездоровой смеси. Вина в Изуку только возросла, особенно потому, что точно так же, как Кацуки чувствовал то же, что и он, Изуку чувствовал замешательство и гнев Кацуки, кипящие в его груди. Изуку глубоко вздохнул, закрыл глаза и изо всех сил старался сосредоточиться и вести себя рационально. Он все еще мог слышать тяжелое дыхание Каччана где-то рядом с собой, но старался сосредоточиться. Он собирался снова увидеть свою мать. Он собирался увидеться со своими друзьями. Он найдет способ вернуться в тело и оставить эту ситуацию позади. Всемогущий и Айзава работают над исправлением ситуации. Они смогут ему помочь. Каччан тоже сможет найти способ. Все будет хорошо. Нет причин грустить по этому поводу. Нет причин нервничать. Он в порядке. Он хорошо отдохнул. С ним все будет в порядке. С ним все в порядке. С ними все хорошо. Изуку снова открыл глаза. Лицо Кацуки было красным, и он выглядел злее, чем обычно, но смотрел на Изуку со странным выражением, словно пытаясь его прочитать. — Я… кажется, я понял, в чем дело, — нерешительно объяснил Изуку, не зная, как выразить это словами. — Теперь тебе лучше? — Вроде того, — признал Кацуки, произнося эти слова слишком кисло — Но это не может продолжаться, черт возьми, особенно когда мы на публике, дерьмовый Деку, — добавил он, почти оскорбленно, как будто думал, что Изуку делает это нарочно. — Мне очень жаль, — сказал он, чувствуя себя на этот раз правым. — Я постараюсь сдерживаться. — Ты собираешься рассказать мне, в чем дело или что? — снова потребовал Кацуки, в ярости, но выглядя потрясенным. Изуку заметил, что его руки слегка дрожат, но решил не комментировать это. Он полагал, что Каччан заслуживает знать, что заставило его быть таким эмоциональным, даже если Изуку не особо нравилось говорить с ним на такие темы. — Я просто… я был… – пытался он сказать, но вышло заикающееся месиво. Закрыв глаза и глубоко вздохнув, он решил начать заново. — У меня был сон. Но не кошмар, это просто… странно. Кацуки продолжал смотреть на него, ожидая продолжения, алые глаза были такими яркими, что Изуку почувствовал, как по коже побежали мурашки. И все же он заставил себя продолжать. — Я был с друзьями. Моя мама тоже была там. Все было хорошо, и я был счастлив… — объяснил он, от смущения не встречаясь взглядом с Кацуки. Пальцы его рассеянно играли по подолу рубашки. — Но потом все исчезли. Я был совершенно один. Думаю, из-за этого я нервничал. Я имею в виду, что ты единственный, кто может видеть меня и говорить со мной, и если бы и тебя не было… Что бы я делал? Просто призрак, застрявший в пустоте, кричащий, но не услышанный, простое существование. Я думаю, что боюсь застрять в таком состоянии навсегда, и... Я думаю, что боюсь, что останусь совсем один. Вдали от моего тела, от всех, кого я люблю… П-подальше от тебя, — признался он, наконец, подняв глаза, чтобы посмотреть на лицо Каччана. Возникла содержательная пауза, во время которой Кацуки впитывал все, что говорил ему Деку, и думал об этом. Казалось, прошла вечность, прежде чем он снова заговорил, выглядя гораздо более собранным, чем несколько минут назад. — Пф. Ты действительно думаешь, что я позволю этому случиться, глупый Деку? - усмехнулся он, но в его тоне не было ни насмешки, ни поддразнивания. Во всяком случае, он выглядел необычайно серьезным. — Я говорил тебе. Я ни за что не превзойду тебя, если ты умрешь. Никто не похвалит меня за то, что я лучше мертвого парня. Поэтому я не позволю этому случиться, — сказал он. — Превзойти призрака тоже тупо. Так что я найду способ затолкнуть тебя обратно в твое тело, даже если это будет последнее, что я сделаю, слышишь? - он поднял брови. Изуку слегка усмехнулся Кацуки, мягко улыбнувшись. Да, он должен был понимать, что Каччан скажет что-то подобное. Он пытался убедить себя, что Каччану не все равно, и это был его глупый способ утешить его, не делая это слишком очевидно, но в глубине души Изуку знал. Каччану было плевать на него. Он заботился только о том, чтобы превзойти его. Как бы Изуку ни желал, чтобы они были друзьями, он также знал, что это не так. Они давно пересекли горизонт дружбы. Они уже прошли точку невозврата. — Тебе все еще грустно, — прервал его мысли Кацуки, заставив Изуку снова посмотреть на него. Кацуки смотрел на него напряженными глазами. — Да, — устало признался Изуку. Какой смысл лгать? Каччан почувствует правду, как бы он ее ни отрицал. — Слушай, ботан, — вздохнул Кацуки, и его голос звучал более зрело, чем Изуку ожидал. Этого было достаточно, чтобы заставить его обратить внимание. Кацуки устало провел рукой по лицу и наклонился вперед на стуле, поддерживая коленями локти, когда он сгорбился. — Я не знаю, как, черт возьми, работает эта связь между нами, но то, что я только что почувствовал – это было по-настоящему. Я все еще думаю, что ты чертов плакса и слишком расстраиваешься из-за малейших вещей, но я буду с тобой честен. Я не хочу этого чувствовать. Я понимаю, что это чертовски эгоистично, но это то, что есть. Просто скажи мне, в чем проблема, чтобы мы могли что-нибудь с этим сделать, и я мог вернуться к учебе. Изуку настороженно посмотрел на Каччана. По крайней мере, он не мог сказать, что не был благодарен за его честность. — Я скучаю по маме, — признался Изуку, пожимая плечами и отводя взгляд от Кацуки. — Я скучаю по Урараке-чан, Ииде-куну и Тодороки-куну. Я скучаю по своим друзьям. Я скучаю по Всемогущему. Но я думаю, что больше всего скучаю по маме. Я бы хотел ее увидеть. — Тц, — сказал Кацуки, усмехнувшись и повернувшись на стуле так, чтобы снова оказаться лицом к столу. Изуку пришлось признать, что это был относительно вежливый ответ. Некоторое время они молчали. Кацуки не взял карандаш в руки, но и не смотрел на Изуку. Изуку просто сел на край кровати Кацуки и уставился в пол, начиная погружаться в глубокие размышления. Он мог слышать разговоры своих друзей в гостиной внизу и звуки сверчков за окном Кацуки. Казалось, прошла вечность, прежде чем Кацуки снова встал, закрыв тетради и окно. Изуку с любопытством смотрел на него, не двигаясь, пока Кацуки снял рубашку и спортивные штаны, открыл дверцу гардероба и остался в одних трусах. Он повернул голову, посылая Изуку взгляд сверху. — Не смотри, блядь, жуткий ботаник, — просто прорычал он, отчего Изуку тут же в смущении отвернулся. Изуку слышал шуршание открываемых ящиков и одежды, но не осмелился посмотреть. — Ч-что ты делаешь, Каччан? — наконец спросил он, закрыв глаза и повернувшись к двери. Он подозревал, что покраснел, но не мог сказать наверняка. — Мы идем вниз, — кратко объяснил Кацуки, как будто эта информация была всем, что Изуку позволено был знать. — Что?! — в недоумении воскликнул Изуку. — П-почему? Зачем? Кацуки громко вздохнул, и Изуку не пришлось глядеть, чтобы представить, как Каччан, должно быть, закатил глаза. — Разве ты только что не сказал, что скучаешь по своим дерьмовым друзьям? — спросил он с раздражением. — Я провожу тебя вниз, чтобы ты мог их увидеть. Таким образом, ты не будешь чувствовать себя дерьмом, а значит, и я не буду чувствовать себя дерьмом. А теперь заткнись и следуй за мной — приказал он, направляясь к двери. — П-подожди, Каччан! — запротестовал Изуку, когда Кацуки бесцеремонно распахнул дверь и вышел. — Я думал, тебе надо учиться! — крикнул он ему вслед. — Да, но я не могу учиться, пока твои нелепые чувства терзают мой мозг. Это чертовски отвлекает, — фыркнул он, закрыв дверь ключом и сунув его в карман. — Кроме того, я все равно почти закончил. Я могу завершить позже.  — Т-ты уверен? — нервно спросил Изуку. — Я имею в виду, если хочешь, ты можешь докончить… — Послушай, дерьмовый Деку, — сказал Кацуки, останавливаясь как вкопанный и схватив одно предплечье Изуку с большей силой, чем следовало бы. Он ослабил хватку, как только почувствовал боль в предплечье, но Изуку никогда не возникал. — Последнее, что мне хочется делать, это спускаться вниз и общаться с кучей идиотов, которые меня едва выносят. Но если я этого не сделаю, ты будешь продолжать хандрить в моей спальне, я буду продолжать чувствовать себя ужасно, и ни один из нас ничего не сделает, потому что мы будем слишком заняты, плача из-за чувств друг друга. Я смотрю на это так, будто тебе нужно проглотить какое-то мерзкое лекарство, чтобы быстрее поправиться. Пойдем в общую комнату, я выдержу несколько минут разговора с этой кучей придурков, потом вернемся, и ты перестанешь. Существовать. Так. Чертовски. Грустно. Хорошо? - он сильнее сжал руку Изуку, как будто выжимая из него ответ. Изуку просто посмотрел на него широко раскрытыми глазами и кивнул. — Ладно. Теперь давай покончим с этим. Изуку молча следовал за Кацуки, пока они спускались по лестнице, оставаясь на несколько шагов позади него и изо всех сил стараясь не позволить волнению взять над ним верх. Хотя он знал, что Каччан делает это только для того, чтобы самому перестать чувствовать себя плохо, Изуку все равно был ему благодарен. Все обычные разговоры были прерваны, как только вошел Кацуки со сварливым выражением лица и засунутыми в карманы руками. Он никому не смотрел в глаза, когда остановился перед диванами, где все собрались, голова была повернута в сторону, а плечи ссутулились. Первым, кто его поприветствовал, был Киришима, который вскочил с дивана и выглядел как взволнованный щенок. — Бакубро! — воскликнул он, подходя к Кацуки. Это был сигнал всем остальным. — Наконец-то он вышел из своей пещеры! — обрадовался Серо. — Букубро! Я скучала по тебе! Как дела? — Мина последовала за Киришимой, кинулась на Кацуки и на мгновение обняла его. Кацуки стоял там же, где и был, все еще засунув руки в карманы и не отвечая на объятия, но и не оттолкивая девушку. — Эй, Каччан! Как голова? - спросил Каминари. Лицо Изуку тут же нахмурилось. — К-как тебя Каминари-кун только что назвал? — спросил он Кацуки, не получив ответа. Во всяком случае, Кацуки, казалось, избегал смотреть ему в глаза после вопроса. — Бакуго! Рад тебя видеть, — Иида поприветствовала его следующей, широко жестикулируя. — Ты чувствуешь себя лучше? Как твое сотрясение? Вероятно, заметив, как Кацуки все больше сжимается в себе, будто он изо всех сил старается удержаться от того, чтобы не взорвать всю комнату в небытие, Киришима вспомнил просьбу своего друга и встал перед ним почти оборонительно, с извиняющейся улыбкой на лице и выражением лица. Руки осторожно подняты, как будто показывая всем остальным отойти назад. — Эй, ребята, как насчет того, чтобы дать Бакуго немного места, а? — предложил он, жестом приказав всем держаться подальше. Иида был единственным, кто подчинился, немедленно отступив в сторону, чтобы Кацуки мог пройти, если захочет, в то время как Мина и Каминари остались на месте. Киришима серьезно посмотрел на них и кивнул на диван, в его глазах было написана срочность. — Да ладно, ребята. Отойдите немного, ладно? - добавил он тише, чтобы слышали только двое друзей. Мина нахмурилась и тоже отошла, потянув Каминари за собой. Только когда путь был свободен и никто больше не задавал ему вопросы, Кацуки прошел дальше в комнату, по-прежнему ни с кем не встречаясь глазами, и бросился на диван, как можно дальше от всех остальных. На одном диване с ним сидели Серо и Круглолицая, а на другом — Лягушка, Наушники и Яойорозу. Каминари занял место рядом с Джиро, а Мина и Киришима заняли место прямо перед ними. Иида, с другой стороны, предпочёл остаться на ногах, хотя Кацуки не мог сказать, было ли так с самого начала. — Итак, Бакуго, — осторожно спросила Мина, нарушая тишину комнаты. — Ты голоден? На вопрос девушки желудок Кацуки заурчал, и он впервые понял, что не ел за долгое время. Последние несколько дней он ждал, пока наступила глубокая ночь, прежде чем взять себе что-нибудь поесть, намереваясь избежать встреч с людьми по пути на кухню. Проспав большую часть дня и не занимаясь ничем, кроме учебы, как только проснулся, Кацуки даже не подумал перекусить, пока Мина не предложила это. — Я приготовлю нам что-нибудь, — просто объявил Кацуки. Он предположил, это можно считать извинением за то, что он напал на них и взорвался в классе, хотя в этом не было его вины. Кроме того, это был гораздо лучший вариант, чем просто сидеть на диване – так он мог заниматься тем, что ему нравилось (готовить), и не разговаривать со всеми сразу. Мина и Каминари радостно обрадовались этому объявлению – они обожали стряпню Кацуки, как и все остальные с функциональным языком – тогда как Киришима просто смотрел на него с подозрением. Кацуки просто встал с дивана и направился на кухню, Деку следовал за ним. — Итак, — спросил Кацуки, как только он добрался до кухни. — Что тебе хочется есть? — Ты… ты меня спрашиваешь? — Изуку нахмурился, сбитый с толку, стоя рядом с Кацуки с растерянным видом и время от времени оглядываясь на общую комнату, как будто ему очень хотелось вернуться и быть рядом со своими друзьями. — Я уверен, что один из них вот-вот ворвется в любую секунду и умолит поговорить с тобой, как будто я какая-то ходячая доска для спиритических сеансов или что-то в этом роде, так что хватит пытаться вернуться туда. В конечном итоге ты потащишь меня с собой, — усмехнулся Кацуки, не глядя на Изуку, оценивая имеющиеся в холодильнике ингредиенты. — И да, я еще не сошел с ума, так что ты единственный, с кем я мог говорить. Чего ты хочешь? Изуку слегка нахмурился, снова приближаясь к Кацуки. — Это действительно имеет значение? - спросил Изуку. — Думаю, я не смогу поесть. — Но я сделаю, — пожал плечами Кацуки, надел фартук и схватил нож, хотя он еще не выбрал никаких ингредиентов. — Если я чувствую твои глупые чувства, я почти уверен, что ты тоже чувствуешь мои. Может быть, если я съем то, что тебе нравится, твой дерьмовый мозг станет менее сентиментальным. Изуку не смог удержаться от улыбки, глядя на Кацуки с любовью. — Ты действительно так стремишься сделать меня счастливым, Каччан? — спросил он без злости в голосе. Хватка Кацуки на ноже стала крепче. — По сути, ты умоляешь меня узнать, смогу ли я пырнуть  тебя этим ножом прямо сейчас, — сказал он сквозь стиснутые зубы, посылая Изуку смертельный взгляд. — Ладно, извини, — усмехнулся Изуку, опустив голову. — Мне… мне нравится катсудон, — пожал он плечами, не встречаясь взглядом с Кацуки. — Ты сможешь его приготовить? — Посмотрю, что можно сделать, — усмехнулся Кацуки, вспоминая список ингредиентов и проверяя, все ли они есть на кухне. Как и ожидал Кацуки, не потребовалось много времени, чтобы кто-то пришел   на кухню. Ни для кого не стало сюрпризом, что этим кем-то была Круглолицая, которая выглядела очень смущенной, оставаясь там наедине с Кацуки, и не смотрела ему в глаза. Вернувшись в гостиную, разговор их друзей вернулся на максимальную громкость. — У-Урарака-чан! — смущенно воскликнул Изуку, широко раскрыв глаза, когда его подруга нерешительно вошла на кухню. — Видишь? Говорил же тебе, что появление одного из ублюдков было лишь вопросом времени, — сказал Кацуки, не глядя на нее, хватая необходимые ему ингредиенты со дна холодильника. Глаза Урараки расширились от этого комментария, поскольку она не слышала сторону разговора Изуку. Классу 1-А все еще было немного трудно привыкнуть к тому, что Кацуки разговаривает с воздухом, а потом вспомнить, что он разговаривал с Изуку. — Как твоя голова, Бакуго-кун? — вежливо спросила Урарака, стоя перед кухонной стойкой на противоположной стороне от Кацуки, который закатил глаза. — Тц. Не притворяйся, что тебя это волнует, Круглолицая. Просто спроси то, что хочешь знать, — сказал он прямо. — Ааа, Каччан! Не груби! — возразил Изуку, краснея. — Я не притворялась. Я правда хочу знать, — возразила Урарака с обиженным видом. — Даже если это не единственная причина, по которой я здесь. — Да, я знаю, почему ты здесь, — усмехнулся Кацуки, начиная готовить чертов кацудон Деку. — Моя голова в порядке. — Приятно это знать, — вежливо продолжила Урарака. Кацуки вздохнул. — Ага. Итак, чего ты хочешь? — Каччан! — Я хочу знать о Деку-куне, — сказала Урарака, и на ее лице тоже появился легкий румянец, хотя ее глаза были полны решимости. — Он в порядке. Он стоит рядом со мной, краснея, как ублюдок, и просит меня перестать грубить. Думаю, я проигнорирую последнюю часть. — Кацуки пожал плечами, не глядя на Урараку. — К-Каччан!!! — Он… Он краснеет? — глаза Урараки расширились. — П-почему? — Я не знаю, он, наверное, влюблен в тебя или что-то в этом роде. — усмехнулся Кацуки со злой ухмылкой, только чтобы сразу почувствовать, будто его ударили под дых. Глядя на Деку, он обнаружил, что мальчик выглядит очень бледным с широко раскрытыми глазами и смотрит на него так, как будто не может поверить, что Кацуки сказал что-то подобное. Учитывая растущую тревогу в груди Кацуки, он решил, что пришло время перестать дразнить Деку, иначе он сам почувствует последствия своих слов. — Ч-что?! — воскликнула Урарака, лицо которой приобрело ярко-красный оттенок. Кацуки закатил глаза. — Я просто издеваюсь над тобой, Круглолицая, — сказал Кацуки, не обращая внимания на то, как Деку закрыл лицо руками рядом с ним. — В любом случае, если это все, что ты хочешь знать, то можешь идти на хер прямо сейчас. — О боже мой, — жалобно простонал Изуку приглушённым голосом. — Я… я не… — заикаясь, пробормотала Урарака, все еще озадаченная заявлением Кацуки и сильно краснея. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы восстановить самообладание, прежде чем продолжить, нахмурившись, глядя на стряпню Кацуки. — А-а… ты собираешься приготовить кацудон? — неловко спросила она, явно пытаясь сменить тему и ослабить напряжение на кухне. Кацуки снова закатил глаза. — Я не веду светских разговоров, — просто сказал он, продолжая смотреть куда угодно, только не на нее. — Это не светская беседа, — возразила Урарака, снова чувствуя себя обиженной. — Это был серьезный вопрос. — Да, я готовлю кацудон. Отличные наблюдательные способности. Если у тебя больше нет вопросов по делу, можешь пойти на хер и сказать следующему человеку, который захочет узнать о Деку, чтобы зашел, — отпустил ее Кацуки. Урарака внезапно рассердилась, ее лицо вернуло свой естественный цвет. — Так вот, что мы для тебя?! — спросила она возмущенно. — Очередь людей, с которыми тебе придется иметь дело, прежде чем тебя пустят обратно в комнату? Кацуки остановил резку ножа и посмотрел на Урараку с раздраженным выражением лица. Она не стала дожидаться ответа, прежде чем продолжить. — Киришима-кун очень беспокоился за тебя. Как и Мина, и Каминари-кун, и Серо-кун, и Иида-кун. Мы все беспокоились о тебе. Мы тоже беспокоимся о Деку-куне, но одно не перечеркивает другое. Если тебе плевать на тех, кто тебе не близок, то хотя бы уважай тех, кто рядом. Мы не клиенты и не фанаты, стоящие в очереди, чтобы увидеть тебя. Мы твои приятели и друзья. Кацуки раздраженно вздохнул, возвращаясь к нарезке ингредиентов. Урарака продолжала смотреть на него. — Как бы то ни было, Круглолицая, — пробормотал он. Урарака вздохнула. — Если ты хочешь быть таким, хорошо, — сказала Урарака с покорным видом. — Но я хочу убедиться, что ты хорошо относишься к Деку-куну. — Какого черта тебя это волнует? Ты влюблена в него? - сказал Кацуки, больше от гнева, чем от чего-либо еще. Круглолицая чертовски его раздражала, так что с таким же успехом он мог раздражать и ее. — Каччан, пожалуйста, прекрати это делать, — попросил Изуку с болью в голосе. — Просто поговори с ней как обычно. Скажи ей, что у меня все хорошо и что я скучаю по ней и Ииде-куну! Румянец вернулся на лицо Урараки так же сильно, как и всегда, но она не отступила. — Он мой друг, — попыталась она возразить, но заикание лишило ее всей уверенности, которую она могла бы попытаться придать своему голосу. — И, зная тебя, я не могу быть уверена, что ты не плохо с ним обращаешься. — Я готовлю кацудон, — заметил Кацуки, торжествующе подняв бровь. — Ты считаешь это жестоким обращением с ним? — Каччан, пожалуйста… — Изуку попробовал еще раз. — Заткнись, Деку. — Что он говорит? — спросила Урарака, ее внимание оживилось при упоминании Изуку. — Тебе какое дело вообще, —  немедленно ответил Кацуки, скорее инстинктивно. Разочарованный, он положил нож на место и повернулся к Изуку. — Послушай, это не сработает. Твои друзья чертовски раздражают. Разве недостаточно просто смотреть на них? Мне действительно нужно взаимодействовать? — спросил он, усталый и раздраженный. Изуку выглядел расстроенным. — Я не просил тебя делать это, Каччан, — заметил Изуку, нахмурившись. — Ты ведь сам предложил. И это ты грубишь им без всякой причины! — Да, потому что я думал, что одного твоего взгляда на них будет достаточно, чтобы мой желудок перестал так сильно болеть, но теперь становится ещё хуже! — гневно возразил Кацуки. — Ты не можешь просто собраться с силами, глупый Деку? — Как мне собраться с силами, если это ты, бля, дразнишь моих друзей и выдумываешь ебать какую ерунду вместо того, чтобы быть серьезным?!— сердито воскликнул Изуку, его лицо скривилось от ярости. Глаза Кацуки расширились от шока, и Изуку потребовалось на несколько секунд больше, чем следовало бы, чтобы осознать, что он только что сказал. — Что случилось? Что происходит? - нервно спросила Урарака, заметив очевидные изменения в лице Кацуки. — Ты только что… ты только что сматернулся на меня? — спросил Кацуки, приподняв брови. Изуку покраснел и закрыл рот обеими руками, его глаза были настолько широко раскрыты, что казалось, они вот-вот выскочат из его черепа. — Боже мой, — сказал Изуку едва громче шепота и в ужасе. — Боже мой, мама, прости! — воскликнул он, хотя его мамы нигде не было. По какой-то причине Кацуки нашел все это — Ругающегося, вероятно, впервые в жизни Деку, а затем сразу же извиняясь перед отсутствующей матерью, как будто он был четырехлетним ребенком, — чрезвычайно забавным. Прежде чем он понял это лучше – прежде чем он даже вспомнил, что Круглолицая тут свидетельница – он разразился приступом смеха, который был сильнейшим за всю его жизнь. Урарака выглядела испуганной, наблюдая за этим, чувствуя себя так, словно вторгалась в глубоко личный момент. Кроме того, Кацуки выглядел немного маниакально, разговаривая с невидимым человеком, держа нож и смеясь до упаду на кухне, пока готовил кацудон в восемь часов вечера. Она неосознанно сделала шаг назад. — О боже мой, — засмеялся Кацуки, указывая на Деку. — О боже мой, это смешно. Боже мой, — он наклонился, пытаясь отдышаться. — Каччан, хватит смеяться! Это не смешно! — возразил Изуку, огорченный. — Это чертовски весело, Деку, — продолжал он смеяться, не замечая удаляющейся Урараки. — Это… это первый раз, когда ты ругаешься? Типа, впервые? — спросил он, глядя на Изуку так, как будто тот был самым жалким человеком, которого он когда-либо видел. Изуку покраснел. — Это не моя вина! Если ты чувствуешь, когда мне грустно, то и я чувствую, когда ты злишься! Это был твой гнев! Точно так же, как тогда, когда ты плакал! — обвинил он. — Ои! Никогда больше не поднимай эту тему! — Кацуки тут же занял оборонительную позицию, направив нож на Изуку. — Это произошло только из-за твоих проклятых чувств! — Ну, я могу сказать тебе то же самое! Это была не моя вина! — возразил Изуку, тоже обороняясь. Он выглядел глубоко пристыженным и смущенным, снова закрывая лицо руками. — Боже мой, пожалуйста, не говори моей маме. И… о боже мой, пожалуйста, не говори Всемогущему, Каччан! — умолял он. — О, я определенно скажу Всемогущему, — злобно ухмыльнулся Кацуки, возвращаясь к нарезанию ингредиентов. — Это первое, что я скажу ему, как только увижу его. — Нееет, — жалобно простонал Изуку, продолжая прятаться за руками. — В любом случае, если у тебя есть план получше, чем поговорить с Круглолицой — эй, куда, черт возьми, она пошла? — спросил Кацуки, наконец заметив отсутствие Урараки. На кухне никого не было, кроме него самого и Деку. — Ох, — сказал Изуку, почти разочарованно. Он огляделся вокруг, словно надеясь найти где-то прячущуюся Урараку. — Я не видел, как она ушла. — Тц. Что бы ни было, так лучше для меня, — усмехнулся Кацуки, рассеянно готовя еду. Он надеялся, этого будет достаточно,чтобы накормить всех в общей комнате. — Я думаю, что говорить с тобой — не очень хорошая идея, Каччан, — нерешительно заметил Изуку. — Наконец-то, бля. Можем ли мы сейчас вернуться в мою комнату? — Кацуки фыркнул, не впечатленный. — Нет, я имею в виду, — поправил себя Изуку, выглядя немного смущенным. — Это потому, что, когда они разговаривают с тобой, они разговаривают не со мной. Так что, может быть… может быть, я мог бы сказать тебе, что я хочу им сказать, и ты сможете передать это сообщение? Только в этот раз? — спросил он, в его больших зеленых глазах читалась надежда. Кацуки некоторое время смотрел на него, прежде чем усмехнуться. — Говорил же тебе, что я не твой рассыльный, — сказал он, снова становясь сварливым. — Я знаю это, Каччан, — нетерпеливо вздохнул Изуку. — Но это куда лучше, чем видеть тебя спорящим со всеми, кто пытается с тобой заговорить! Так ты сможешь просто убедить их, что со мной все в порядке, и тогда они перестанут задавать вопросы. Кацуки промолчал, раздраженно вздохнув, продолжая готовить кацудон, не встречаясь взглядом с Изуку. У него было сварливое выражение лица, брови нахмурены от гнева. — Э… Все в порядке? — голова Киришимы высунулась из кухни, как будто он не хотел заходить туда до конца. — Очако вернулась в ужасе и сказала, что ты маниакально смеялся, держа в руках нож, — объяснил он с полубеспокойным видом. Кацуки пристально посмотрел на него. — Все в порядке, — проворчал он с досадой, не глядя на Киришиму. — Хорошо… — нерешительно сказал Киришима, медленно пятясь и исчезая. — Тц. Не могу даже спокойно смеяться без того, чтобы эти ублюдки не вмешивались,— пожаловался Кацуки, продолжая готовить. — Не думаю, что Урарака-чан когда-либо видела тебя смеющимся, — заметил Изуку, поддерживая щеку одной рукой, наклонившись над стойкой и наблюдая, как Кацуки готовит. — Ну и что? Это не имеет значения, — усмехнулся Кацуки. — Ты действительно выглядел устрашающе, — пожал плечами Изуку. — Я всегда  страшен, — возразил Кацуки. — В этом вся моя суть. — Нет, это не так! — произнес с насмешкой Изуку. — Заткнись. Что ты вообще обо мне знаешь? - усмехнулся Кацуки. От этих слов Изуку выглядел немного грустным и ностальгическим. — Думаю, можно с уверенностью сказать, что я знаю много, — сказал он тихим голосом. — Пф. Конечно, — вот и все, что ответил Кацуки. Изуку решил не спорить. Кацуки продолжал молча готовить кацудон, и ни он, ни Деку больше не вступали в разговор. Они все еще могли слышать приглушенную болтовню, доносившуюся из общей комнаты, но теперь голоса стали тише, вероятно, чтобы эти двое не могли услышать их. Кацуки решил подождать на кухне, пока приготовится еда, не желая проводить с друзьями больше времени, чем нужно. Он начал рассеянно листать телефон, ожидая, пока приготовится кацудон. — Итак, — сказал Изуку после нескольких минут абсолютного молчания, все еще склонившись над стойкой рядом с Кацуки. — Ты обдумал то, что я сказал? — Обдумывать нечего, — просто ответил Кацуки, не отрываясь от телефона. — Каччан, — серьезно сказал Изуку. — Ты пришел сюда не только для того, чтобы приготовить нашим друзьям еду, а затем уйти. Ты… Ты сказал, что хочешь, чтобы я перестал грустить. — Просто чтобы я тоже перестал грустить, — заметил Кацуки,   защищаясь. Изуку вздохнул. — Да. Но говорить все то Урараке-чан и ни с кем не разговаривать, не то, что было нужно, — признался он. — И что, дерьмовый Деку? Я не твой слуга. Я здесь не для того, чтобы исполнять каждое твое чертово желание, — Кацуки сердито положил телефон на стол, глядя на Изуку. — Поэтому моя попытка улучшить ситуацию не сработала. Что тогда? Почему бы тебе просто не смириться с этим и справиться с этим как мужчина, вместо того, чтобы плакать, как маленький ребенок, из-за всего, что идет не так в твоей бесполезной жизни? - сердито ответил он. Изуку осознал не спровоцированную ярость Кацуки. Он осознал это только из-за ощущения скручивания в животе, болезненного сдавливания груди и бешеного биения сердца. У Изуку не было причин чувствовать что-либо из этого, так что это могло означать только то, что отражались чувства Кацуки. Все внезапно обрело смысл. — Ты напуган, — откровенно заметил Изуку, выглядя удивленным. Кацуки замер, глядя на него. Если бы взгляды могли убивать, Изуку был бы взорван на месте. — Я ничего не боюсь, — в ярости прорычал Кацуки сквозь стиснутые зубы. — Заткнись. Ты не знаешь, что несешь. — Каччан, — настаивал Изуку. — Я чувствую это. — Значит, это твой собственный гребаный страх, ты, тупая задница, — запротестовал он, вставая и уходя от Изуку. Мальчик тоже встал и последовал за ним. — У меня сейчас нет причин бояться, — Изуку покачал головой, чувствуя себя особенно храбрым. — У тебя есть. Кацуки развернулся на пятках, выглядя так, словно был близок к тому, чтобы ударить Изуку, но тот не останавливался. — Ты думаешь, что они будут думать о тебе меньше, если ты мне поможешь. Ты думаешь, они сочтут это слабостью, если ты поможешь человеку, который до сих пор был никем иным, как твоим соперником, — сказал Изуку, прежде чем Кацуки успел что-либо сделать. — Но это неправда. Они сочтут это за доброту, — заметил он с нерешительной улыбкой. — Это ещё хуже, — нахмурился Кацуки. Изуку нахмурился. — Что? Почему? - спросил он в замешательстве. Кацуки усмехнулся и покачал головой. — Как меня уж точно нельзя охарактеризовать — это «добрый», дерьмовый Деку, — сказал он с невеселой улыбкой. — Ты, как никто другой, должен это знать. — Хорошо, ты прав, — признал Изуку, кивнув. — Но люди могут меняться . Я изменился. - О, да? - снова усмехнулся Кацуки. — Ну, я не хочу меняться. Изуку замолчал, глядя на своего друга детства. — Ты что думаешь? Потому что мы делим постель и я готовлю для тебя, это меняет то, кем мы являемся? Мы не друзья, Деку. Мы никогда не будем. Мы не кто иные, как соперники, которые случайно соединились и теперь вместе выживают. Как только ты соединишься со своим телом, все вернется на круги своя. Я больше не буду тебе готовить. Я больше не буду делить с тобой постель. Черт, я, наверное, даже не буду больше с тобой разговаривать. Я делаю это только потому, что должен – потому что мне предназначено, а не потому, что я хочу. Потому что, если я этого не сделаю, у меня будет чертовски болеть голова, и я буду чувствовать себя дерьмово. Это то, что ты хотел услышать? Это то, что ты хотел знать? Изуку просто смотрел на Кацуки. — Раньше мы были. — Что? «Раньше мы были. Друзьями, я имею в виду. До сих пор я так и не понял, что произошло. — Ну, ломай свои гребаные мозги. — Да, я предполагаю, что ты прав. Мы перестали дружить, потому что у тебя была причуда, а у меня нет. Кацуки пристально посмотрел на него. — Ага. — И ты думал, что ты лучше меня. Что я не достоин твоей дружбы. — Верно. — И ты не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что ты был лучшим другом беспричудливого неудачника. Насмешка. — Но знаешь что, Каччан? — сказал Изуку, всхлипывая, сдерживая слезы, навернувшиеся на глаза. — У меня теперь есть причуда. И я делаю это по-своему. И однажды тот беспричудливый неудачник, которого ты стыдился и которого бросил, станет лучше тебя. И я никогда, никогда не ткну этим тебе в лицо, потому что я не хочу быть героем, чтобы превзойти тебя или стать лучше. Я хочу быть героем, чтобы спасать людей. Можешь ли ты сказать то же самое? Тишина. Разговор в гостиной продолжился. Между ними было ощущение вечности напряженного молчания. — Ты снова плачешь, — просто сказал Изуку, отвернувшись от Кацуки с самым грустным выражением лица. Кацуки поднес руку к своему лицу и обнаружил, что оно мокрое от слез. Он смотрел с удивлением и растерянностью. Он даже не осознавал, что плачет, только почувствовал странное онемение в груди. Он смотрел на Изуку несколько мгновений, замешательство не было заметно на его лице, но ясно читалось в глазах. Неужели он действительно так сильно ранил Деку? Была та  ли серия слов способна заставить Деку чувствовать себя так же плохо, как он чувствовал себя в тот момент? Неужели разговоры об их детстве были настолько болезненными, что Кацуки плакал, даже не осознавая этого. Он не хотел об этом думать. Он не хотел об этом говорить. Лучшим вариантом действий было бы игнорировать все это дерьмо, съесть его еду и вернуться в покой своей комнаты. Но все же Кацуки не мог избавиться от чувства вины за то, что он чувствовал. Ему было так плохо только потому, что Деку чувствовал себя плохо. Потому что из-за него Деку стало плохо. Или, может быть, именно обвинения Деку заставляли его чувствовать себя полным куском дерьма. Я не хочу быть героем для того, чтобы превзойти тебя или стать лучше. Я хочу быть героем, чтобы спасать людей. Можешь ли ты сказать то же самое? Мог ли он сказать то же самое? Кацуки не знал. Кацудон приготовился, и Кацуки вытер лицо от возможных следов слез, не глядя на Деку и не разговаривая с ним, осторожно схватил миску и направился обратно в гостиную. Он чертовски ненавидел себя за то, что плакал и в итоге стал выглядеть слабаком-неудачником, но сумел убедить себя, что во всех слезах виноват Деку, а не он. Болтовня их друзей была прервана его приходом, и все они обрадовались, увидев, как он приносит им еду, а Яойрозу и Цую предложили пойти и взять тарелки и чашки для ужина. Кацуки поставил миску в центр обеденного стола и сел в самый дальний угол, категорически игнорируя Деку, молча стоящего рядом с ним. Момо и Цую вернулись с необходимым и все устроились, чтобы поесть. Кацуки понял, что Урарака избегает смотреть в его сторону, тогда как Киришима, похоже, не мог оторвать от него взгляда. Возможно, он знал, что что-то не так. Возможно, он знал, как паршиво себя чувствовал Кацуки. Однако это было невозможно. Даже Кацуки не знал, что он чувствует. Была ли его боль Деку? Или это была его собственная? Он понятия не имел, да и не мог сказать. Они начали есть, продолжая оживленно болтать на ходу, чудесным образом больше не задавая Кацуки вопросов и не заставляя его говорить. Вероятно, по его лицу было видно, что он не расположен к разговору. Вероятно, он почувствовал бы необходимость поблагодарить Киришиму за это позже, если бы он был человеком, способным проявлять благодарность. Позади него Кацуки слышал, как Деку всхлипывает, пытаясь сдержать слезы. Кацуки не нужно было смотреть на Изуку, чтобы понять, что он плачет, потому что его грудь болела и пульсировала с каждым вдохом. Вздохнув, Кацуки закончил трапезу так быстро, как только мог, стараясь не думать слишком много о том, насколько это вкусно. Он откашлялся, прерывая Каминари, какую бы дерьмовую историю тот ни выдумывал. Все глаза обратились на него, даже Урарака, какой бы напуганной она ни была. Он, в свою очередь, во время разговора ни с кем не говорил, предпочитая вместо этого смотреть на стол. — Деку хочет сказать вам всем кое-что, — грубо объявил он, даже не глядя на Деку. — Поскольку он не может сказать этого напрямую, и никто из вас, ублюдков, понятия не имеет, о чем вы хотите его спросить, я просто скажу вам, что он хочет сказать. С кого ты хочешь начать? — он повернул голову и посмотрел на Деку, стараясь сохранить бесстрастное и нейтральное лицо. Деку уставился на него с удивлением в мокрых глазах. Он колебался несколько мгновений, выглядя так, словно пытался решить, разыграл ли его Кацуки или нет, прежде чем сумел собрать ответ. — У-Урарака-чан, — сказал он. Кацуки подавил желание закатить глаза и прислушался к словам, которые Деку хотел ему передать. — Он хочет извиниться за то, что я сказал тебе на кухне, и дать тебе понять, что эти слова были полностью моими, а не его — сказал Кацуки Урараке со скучающим выражением лица. — Он скучает по тебе и Четырехглазому — хорошо, хорошо, Ииде — и он хочет, чтобы ты знала, он очень благодарен за все, что ты для него до сих пор делала, даже несмотря на то, что никто из вас не сделал ни хера — ок, эта последняя часть была моей. Он хочет, чтобы вы знали, что с ним все в порядке, и посоветовал вам не беспокоиться о нем, как бы плохо ни выглядело его тело. Он говорит, что не нужно нервничать, потому что он найдет выход из этой ситуации, скоро все вернется на круги своя, бла-бла-бла. Ладно, это все? Кому ты хочешь заявить о себе следующим? Это продолжалось несколько минут: Изуку рассказывал Кацуки то, что он хотел, чтобы его друзья знали, а Кацуки изо всех сил старался передать сообщения, не меняя их слишком сильно. Его друзья слушали с пристальным вниманием и, казалось, были взволнованы словами Деку — Урарака в какой-то момент начала плакать, а Киришима явно сдерживал слезы. Когда Деку заставил Кацуки сказать тому, что, по его мнению, плакать — это мужественно, Киришима лопнул, как плотина, заставив Кацуки закатить глаза и спрятать лицо между колен. Когда они закончили, Кацуки почувствовал себя утомленным. Посмотрев на Деку, он обнаружил, что у него тяжелые мешки под глазами, а лицо бледнее, чем обычно. Кацуки осенило, что, возможно, теория Птицеголового имела смысл — Деку вытягивал его жизненную силу. Но, вероятно, просто он также вытягивал жизненную силу Деку. Они не могли продолжать в том же духе. После того, как все обнялись – к счастью, все они были достаточно умны, чтобы не пытаться обнять его – и заплакали, как жалкие младенцы, о Деку, Кацуки резко пожелал другу спокойной ночи и направился обратно в свою спальню. Он мог сказать, что Деку все еще грустил, но теперь это была другая печаль – более легкая. Печаль, с которой он разберется позже, когда хорошо отдохнет и не будет чувствовать себя в буквальном смысле дерьмом. Всю дорогу до спальни они прошли молча, и так же вошли в комнату. Кацуки тихо переоделся. Деку лежал на кровати, не сказав ни слова. Только после того, как Кацуки пошел в ванную и вернулся, готовый лечь спать, он понял, что Деку снова лежит на краю кровати. — Подвинься, — приказал Кацуки, хватая подушки, необходимые для формирования крепости. — Что? — сухо спросил Изуку, не понимая команды и явно все еще расстроенный их дискуссией на кухне, хотя Кацуки сделал то, о чем он просил, и поговорил за него со своими дерьмовыми друзьями. Чего еще он хотел? — Спи на другой стороне кровати. Я не смогу легко выйти оттуда, если мне нужно будет в туалет. Тебе не нужно в ванную, так что подвинься, — проинструктировал он так терпеливо, как только мог, что многое говорило о том, насколько доброжелательным он себя чувствовал. — Но ты сказал, что взорвешь меня, если я буду спать на твоей стороне кровати, — Изуку нахмурился, искренне смущенный. Он все еще выглядел расстроенным, и по какой-то причине это раздражало Кацуки. Какого бы терпения ему ни удалось набраться, оно длилось ровно три секунды, а теперь оно полностью исчезло. — Ну, я, бля, забираю слова обратно, — усмехнулся Кацуки, выходя из себя. — Подвинься или я тебя подвину. — Хорошо, — согласился Изуку, переходя к другой стороне кровати, где стоял Кацуки. Он выглядел так, будто больше не хотел спорить, и прежде чем Кацуки успел поставить форт из подушек, он уже лежал как можно ближе к стене, повернувшись спиной к другу детства. Как только он закончил устанавливать границу посередине кровати, Кацуки лег на спину и уставился в потолок. Посмотрев на Деку, он обнаружил мальчика в той же позе эмбриона, повернувшись к нему спиной, лицо было скрыто зелеными кудрями. Каким-то образом Кацуки мог сказать, что он не спит. Они долго молчали, просто дышали и смотрели в никуда, и это казалось вечностью. Кацуки был первым, кто нарушил молчание. — Я не извинюсь. Насмешка. — Знаю — Замолчи — Ты первый начал. — Что бы ни было, я не извинюсь. — Я сказал, что знаю. — Может уже позволишь мне докончить?! Тишина. — Слушай. В детстве я был засранцем. Я все еще мудак, но – я не знал. — Не знал чего? —Как сильно я тебя обидел. Я имею в виду, я сделал это, чтобы причинить тебе боль, но не для того, чтобы причинить тебе боль, понимаешь? — Нет… Вздох. — Смотри. Я не очень хорош в этом. Неужели ты не можешь хотя бы приложить усилия, чтобы понять? — Я стараюсь, но я не виноват, что у тебя это плохо получается. — Боже, ты пиздец как раздражаешь. Всплеск боли пронзил сердце Кацуки. — Перестань. —  Я не специально! — Конечно, ты специально! — Если ты не хочешь чувствовать боль, то не заставляй меня чувствовать ее. Тишина. — Послушай, Деку, я пытаюсь сказать: я не знал, как сильно я причинил тебе боль, пока не почувствовал это на собственной шкуре. Не знаю, что я пытался сделать, но я не хотел, чтобы тебе было так больно. Так что, я думаю, это моя вина. Безрадостный смешок. — Действительно? «Моя вина»? — Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. — Не знаю. Было бы неплохо принести надлежащие извинения. — Я же говорил тебе, хрен тебе я извинюсь. — Тогда тебе придумать что-то большее, чем «Моя вина». — Тц. Ты слишком много думаешь о себе. — Ты сказал мне убить себя.  Тишина. Возобновившийся приступ боли, на этот раз более сильный. — Ты помнишь это? Тишина. — Ага. — Ага. — Я не это имел в виду. — Я не думаю, что действительно важно, что ты имел в виду, Каччан. Вспышка гнева и обиды. — Знаешь, ты, кажется, очень хочешь подружиться с парнем, который, как ты настаиваешь, причиняет тебе столько боли. Если я был таким засранцем, если я так сильно тебя обидел, то просто оставь меня в покое и перестань настаивать на этой чуши о дружбе. Боль. — Отлично. Удушающее чувство. Слезы на глазах. — Послушай, дерьмовый Деку. Я не хочу, чтобы ты умер. Никогда не хотел. Я был просто еще большим засранцем, чем сейчас. Я сказал, не подумав. Иногда я до сих пор так делаю, но… я больше не такой. Или, по крайней мере, я стараюсь этого не делать. — Да, я знаю. — Тогда просто отпусти это, ладно? — Тебе бы этого хотелось, не так ли? — Что, черт возьми, это должно означать, нахальный сукин сын? — Проще, если я просто прощу тебя, и тебе не придется извиняться. Но даже если я это сделаю, боль не исчезнет просто так. — Конечно. Потому что с тобой не может быть так легко, не так ли? — Ага. Насмешка. — Как давно ты это чувствуешь? — Хм? — Эту боль. — Я не знаю. Иногда становится лучше. — Когда станет хуже? Тишина. — Когда ты груб со мной беспричинно. — Получается, всегда. Тихий смешок. На этот раз с юмором. — Не всегда. Иногда, когда ты об этом не особо думаешь, ты можешь быть милым. — Но не с тобой. — Нет. Не со мной. Тишина. — Но иногда ты добр к другим людям. Киришима-кун, в основном. Вы с ним друзья. Я думаю, это хорошо. — Хм. Боль. — Просто скажи, Деку. — Я просто… Раньше я думал, что мы перестали дружить из-за тебя. Потому что ты ни с кем не хочешь дружить. Сначала мне было больно, но когда мы выросли, я… Я думал, что проблема в тебе, а не во мне. Даже такой удивительный, как ты. Пауза. — Но ты дружишь с Киришимой-куном и с Каминари-куном... Так что, возможно, проблема была во мне с самого начала. И… и сегодня Каминари-кун назвал тебя Каччаном. — Он делает это только для того, чтобы меня разозлить. — Ну, я нет. Насмешка. — Правда не для этого. — Какого черта еще ты называешь меня моим детским прозвищем? Тишина. — Видишь. Это чтобы меня злить. — Нет. Клянусь. — Тогда просто скажи мне, почему. — Я не могу. — Почему нет? — Стыдно. — Пошел ты. Тишина. — Когда-нибудь я расскажу тебе об этом. — Да ладно, дерьмовый Деку. А до тех пор я буду продолжать думать, что ты хочешь меня злить. — Хорошо. Тишина. — Думаю, сейчас я пойду спать. — Пофиг. — Спокойной ночи. — Никаких «Каччан», да? — Хочешь, чтобы я называл тебя Каччаном? — Нет. — Хорошо, тогда. Спокойной ночи, Каччан. — Теперь ты просто кусок дерьма. — Думаю, у меня есть поблажки после того, что ты сказал сегодня вечером. Вздох. — Не скажешь, да? — Ты еще не извинился. — И не буду. — Ну я тоже не скажу тогда. — Сука. — Грубый. — Похуй. — Спокойной ночи. — Плевать. Тишина. — Тебе стало лучше? — Хм? — После того, как я съел кацудон. Это помогло? — Немного, да. Ты очень хорошо готовишь. — Знаю. Вздох. — Тогда я буду готовить это чаще. — Полагаю, это проще, чем извиняться, да? — Боже. Бля. Замолчи. Тишина. Больше тишины. — Ты такой неудачник. Еще больше тишины. — Что, ты больше со мной не разговариваешь? Это твой уровень стервозности? — Я думал, ты хочешь, чтобы я заткнулся. — Пошел ты. — Видишь. Вздох. — Смотри, Деку. Я постараюсь стать лучше, ок? Я не могу обещать, что всегда все буду делать правильно, потому что ты чертовски раздражаешь, но – я больше не хочу чувствовать себя так жутко. Тишина. — И с моей стороны тоже не было бы героизмом позволить тебе так думать. Так что – если я веду себя как засранец – просто скажи мне. — Ты был мудаком сегодня вечером. Вздох. — Ты же знаешь, что слово «мудак» считается ругательством, верно? — Это твой гнев проявляется во мне. — Ты себя оправдываешь. Твой рот становится гнилым. Как и мой. — Нет, это не так! — Гнилой рот. — Не называй меня так! — Я расскажу обо всем твоей маме. — Не смей! — Ты простишь меня, если я ей не скажу? Тишина. Грусть. — Нет, Каччан. Мне очень жаль, но это… Это требует большего. Я бы с удовольствием. Я имею в виду, я не виню тебя за это, и думаю, что, наверное, уже простил тебя, но — ты продолжаешь — ты продолжаешь делать эти… вещи. И говорить всякое. О нас нет... Ну. Это больно. Я не могу просто… бросить все это, понимаешь. Тишина. Разочарование. — Стоило попробовать. — Ага. Тишина. — Тогда я найду способ загладить свою вину перед тобой. — Почему? — Я не знаю. Потому что мне так хочется. Не задавай мне вопросы. — Ты мог бы просто извиниться. Это так просто. — Я извинюсь, когда умру. — Или когда я умру. — Перестань быть таким сентиментальным. Ты говоришь как эмо Птицеголовый. Я уже сказал тебе, что ты не умрешь. Смех. — Спасибо, Каччан. — Итак, мы вернулись к Каччану, да? — Ох. — Иди спать, зануда. Мне нужно быть хорошо отдохнувшим на завтрашнем уроке. — Отлично. Ты тоже поспи. — Не указывай мне, что делать.