vygorim do tla.

Сатору поднимается на этаж, прижимаясь спиной к стенке лифта, устало выдыхая, наблюдает, как цифры меняются друг за другом по возрастающей с тихим звоном, зябко ёжится, потому что снова не глянул прогноз погоды и вылетел на пары без куртки, морщится от перманентного запаха затхлости в этом месте и барабанит пальцами по поручню под поясницей в нетерпении, сдувает со лба чуть влажные от мороси волосы. Выходит на лестничную клетку, подходит к двери с номером «1443» и открывает дверь ключом, уже даже не реагируя на зычный скрип проворачиваемого замка. Сталкивается случайно нос к носу с каким-то хмурым парнем с медицинской чёрной маской на лице, мышиными засаленными волосами, выглядывающими из-под кепки, и серыми глазами, который, сжимая лямку небольшой спортивной сумки на плече, протискивается мимо него в дверь, вызывая желание садануть его плечо своим, да посильнее, чтоб аж сустав выбило.   — Ну, пиздец, и тебе извините-простите нахуй, — закатывает глаза, цокая языком, когда тот молча скрывается в лифте, и проходит в коридор, скидывает рюкзак у вешалки, стягивает обувь, наступая на носки, захлопывает дверь и проходит дальше в квартиру, заруливая в ванну.   Сатору, пока моет руки, через зеркало рассматривает узор крупной вязки на своём свитере отвлечённо, залипая от усталости на переливах света на вкраплениях мелких блёсток, потом цепляется взглядом за стиралку за собой и усмехается тихо: там огромная ароматическая свеча с запахом апельсина с корицей и крем-суфле для тела соседствуют со стекляшкой-пепельницей, полной окурков, и разводным ключом, потому что кран, сука такая, вечно подтекает, сколько не затягивай.  Вытерев руки, поправляет короткий ворот свитера и цепляет пепельницу аккуратно, чтобы не посыпалась, идёт на кухню, снова мурашками от холода покрываясь, потому что Гето, как всегда, оставил его открытым настежь, вытряхивает мусор в ведро под раковиной, в которой стоит замоченная турка, плотно завязывая пакет, потом замечает звуки музыки из спальни и как магнитом тянет туда, к нему. Сугуру сидит на кровати в комнате, где нос сразу забивает убийственная, но такая уже родная привычная, смесь курева, сандаловых ароматических палочек, свежесваренного дымящегося кофе и резкого, душного запаха химозы, а перед ним зиплоки с разномастным содержимым, которое он разглядывает с пустым интересом, наверняка думает, играясь языком с колечком в уголке нижней губы, какой дозняк может спизить незамеченным, а сколько точно на продажу и мысленно уже можно прикинуть прибавку нулей на счету карты.   Он улыбается широко, быстро вскидывая на него глаза, будто прицел, и голубой свет неоновой ленты под потолком бликует на серёжке в губе. Он улыбается и Сатору сходу прошивает насквозь. Башку сносит. Как с двустволки. Действительно, падаем. — О, птичка, привет, — руки подрагивают, когда собирает пакетики в кучу, запихивая после под двойное дно ящика в тумбочке. — Ты раньше, чем я планировал. Иди ко мне, — манит ближе, смотрит голодным взглядом с разбитыми на всю яркую радужку зрачками и Сатору сразу ясно становится: уже напудрился и сейчас хочется только ближе кожа к коже, чтобы мокро, сладко и много.   Сатору подходит к нему, садится на ковёр между его ног, обнимает за пояс ласково и думает, что с настолько широко раскрытыми объятиями его будет легче лёгкого распять, а сам тянет за колечко в нижней зубами игриво, прежде чем прижаться к его губам своими требовательно, но мягко, кончиками языков соприкасаясь, чтобы скользнуть чуть дальше, чувствуя, как чужие пальцы медленно, почти что любовно зарываются в его волосы, массируя затылок.   — Соскучился? — звучит почти что в рот с едва ли не мурчащими, абсолютно довольными интонациями и рука с затылка перемещается на щёку. — Коне-ечно, — тянет делано ядовито с искусственной ироничной улыбкой, но приподнимается на коленях, подаваясь навстречу прикосновению, как голодное до ласки животное. — Ты пирсу поставил? Недели три же всего не виделись, — залипая на то, как Сугуру мажет языком по металлу. — Это старый прокол, — пальцами свободной руки оттягивает губу за кольцо, давая рассмотреть, — решил вот вернуть на днях. Нравится? — Пиздец горячо, — облизывает губы и заглядывает в глаза, поднимает одну руку, — можно? Сугуру кивает, чуть улыбаясь, когда Сатору касается его губы, медленно проводя по ней большим пальцем, трогает колечко, слегка прокручивая, а после Гето языком мажет по кончику его пальца, глядит в глаза дразняще из-под тёмных ресниц. Сатору смотрит так внимательно, что, кажется, видит, как его зрачок ещё больше расползается по фиолетовой радужке, будто его насильно тянут в стороны, когда он задевает ребристый нижний ряд зубов и скользит пальцем дальше по языку, натыкаясь на гладкий шарик, распахивает глаза в осознании, шепчет хрипло: — Блять.. ты меня убиваешь, в курсе же? Сугуру мычит удовлетворённо, подаётся головой ближе, погружая палец глубже в рот, скользит языком по нему плавно из стороны в сторону, чуть втягивает щёки, вызывая абсолютно однозначную ассоциацию, от которой Сатору тихо стонет, не отрывая от него глаз, а Гето выпускает палец изо рта, ведёт языком от костяшки вверх до самого кончика медленно, дразняще, нарочно соприкасаясь шариком пирсинга с кожей, и Годжо шипит от ощущения тёплого, тянущего возбуждения в низу живота, вынимая палец из его рта медленно, разрывая повисшую между кончиком и влажными губами ниточку слюны, произнося после спешное: — Высунь язык, хочу попробовать, — убирает руку с его талии, зарываясь ей в шёлк волос, сжимая у корней, а другую кладёт на щёку, чтобы, когда Сугуру, щуря глаза насмешливо, неожиданно послушно высовывает язык, сглотнув, провести по нему плашмя своим, застонав в голос от скольжения горячего металла на своём. Ненормально приятно. Гето за шею тянет его слегка на себя, посасывает чужой язык, касается своим под ним, скользя до кончика, и напоследок прижимается мокрыми губами к его со звучным чмоком, слегка оцарапав нижнюю застёжкой на украшении, и чужое тяжёлое дыхание на нижней части лица ощущается вулканическим пеплом, когда Сатору прислоняется к его лбу своим, жмуря невозможные глазки. Сугуру улыбается: — Понравилось? — поглаживая и слегка царапая выбритый затылок. — Да-а. Ты пиздец просто.  — Благодарю, — театрально-вежливо качает головой. Джентльмен, блять, нашёлся. — Для тебя серёжки вернул. Знал, что размажет с них, — со смехом слушая, как Сатору цокает недовольно и видя, как он слегка краснеет. — Ладно язык, но ты реально раньше не замечал след на губе? — Не-а, он либо за щетиной прятался, либо мне было не до этого. Шрам и шрам, — пожимает плечами и чуть отстраняется, чтобы заглянуть ему в лицо. — И, кстати, о старом-но-не-замеченном, это что за пацан был? Не первый раз у тебя его вижу.   Сугуру смеётся бархатно, прижимается к его губам, игриво прикусывая нижнюю, и отстраняется, поглаживая его скулу большим пальцем, глядя глаза в глаза.   — Не ревнуй. — Кто сказал, что я ревную? — усмехается и возвращает руки к нему на талию, сцепляя пальцы в замок за его спиной, вжимается в грудь. — Просто интересно, найдут ли у меня букетик на ближайшем мед осмотре, если ты трахаешься с этим. Я ведь и засудить вас обоих за такое смогу.. — Ну хватит, меня много за что можно закрыть, но точно не по этой статье, — улыбаясь сладко, и мажет пальцем по его нижнему веку. — У тебя тут ресница, — и хихикает ребячески, когда Сатору закатывает глаза. — С ним ничего не было, птичка, у меня есть вкус, в конце концов. Он посредник между дельцами и мной. Всего-то.   Всего-то.   А у Сатору меж рёбер ледник трескается, смотря на Гето с его неряшливым пучком на голове, из которого выпало пара прядей, во фланелевых домашних штанах и безразмерной футболке. Такой домашний, мягкий и томный на волнах отходящего прихода и можно даже подумать, что он – его.   Всего-то.   Сатору снова целует его, расцепляя замок пальцев и ведёт руками по его бёдрам вниз с нажимом до приглушённого стона в губы, оставляя их чуть выше колен, губами двигает неторопливо, но постоянно кусая то за кончик языка, то за нижнюю, клацая по колечку зубами, и Гето в конце концов отстраняется, тоже цапнув его за губу в отместку до крови, потёкшей по подбородку, когда Сатору растягивает рот в усмешке.   — Я понял тебя, птичка, прекрати так делать уже, — слизывает каплю крови с его губ, оставляя мокрый след.  — Не хочу, — шепчет и прикрывает глаза от удовольствия, когда чужие руки оглаживают ключицы-плечи-спину, нырнув под ворот свитера, то слегка царапая кожу короткими ногтями, то касаясь только кончиками пальцев, и сам же подставляет особо чувствительные места, выгибаясь. — А чего ты хочешь? — прислоняясь к чужому лбу и прикрывая глаза. Сатору подаётся к нему чуть ближе, трётся носом о его ласково, облизывает губы, чувствуя едкий металлический привкус. — Я хочу любить тебя. Косяк и тебя. Оформишь? — слегка улыбаясь, приоткрыв глаза. — Только чистый, окей? Я после химки кашлял, как сука с чахоткой. — Ну почему же как сука..? — Эй!  Сугуру посмеивается негромко и, чуть отстраняясь, распускает вконец растрепавшийся пучок, шипя и щуря глаза от удовольствия, когда чужие холодные пальцы тут же путаются в волосах, мягко массируя кожу, слегка тянут у корней, дразнясь.  — Ты лиса, — тихо засмеявшись, выдаёт Годжо, продолжая перебирать пряди. Он хмыкает, вслушиваясь в смешки Сатору, а после подцепляет пальцами его подбородок и целует жадно, но мягко, будто также не желает ощущать расстояние больше, чем атомы между ними, затаскивает к себе на колени, забираясь истошно горячими пальцами под свитер, гладит спину, выступающие рёбра с нажимом, чтобы без щекотки, спускается на бёдра, сжимая до сладкого, дрожащего выдоха в губы, тянет ближе к себе и Сатору кладёт ладони ему на щёки, чуть отклоняясь назад, когда Сугуру, крепко обнимая за талию, наклоняется вперёд, напирая, а после отстраняется от его губ, лизнув нижнюю напоследок, поцелуями спускается к шее по челюсти, прикусывает нежную кожу, пахнущую цедрой апельсина и тёмным шоколадом, выдыхает жарко до мурашек в неё, мажет языком по яремной вене, целует за ухом, трётся носом об угол челюсти. — В холодильнике есть пиво, возьми для разгона. Я скручу пока. — А.. — Твоя вишнёвая хуйня, притворяющаяся пивом, там же.  — Не оскорбляй моё пиво! — Мы оба знаем, что это не оно. Иди давай, — целует в щёку, посмеиваясь. — Тогда, может, отпустишь меня? — перебирает чёрные волосы, накручивая на пальцы, и улыбается. — Ага-а, — сжимает руки крепче на пару секунд, а потом отпускает, — иди. Сатору приподнимается над его бёдрами, опираясь о плечи, чтобы встать, но, когда его живот оказывается напротив чужого лица, Сугуру снова его тормозит, просунув палец под шлёвку джинс, заглядывает в глаза снизу вверх, другой рукой задирая его свитер до груди, шепчет в кожу: — Придержи. Годжо медленно, как под гипнозом, послушно поднимает руки и сам удерживает свитер повыше, наблюдая, как Сугуру, с абсолютно блядским выражением лица, неспешно приближается к его животу, горячо выдыхая на кожу, пуская мурашки, а потом устраивает руки на его заднице, притягивая к себе ещё ближе, чтобы, прикрыв глаза, оставить несколько поцелуев на выступающих тазобедренных и после, вернув контакт глаза в глаза, языком провести мокро от пуговицы на джинсах по светлой дорожке волос почти до грудины: медленно, с нажимом, проезжаясь влажным металлом штанги по нежной коже.  Сатору постанывает едва слышно, дышит часто-часто до головокружения, подаётся теснее, одной рукой задирает свитер ещё выше, чтобы оголить соски, а другой путается в волосах Гето, тянет ближе к себе, просит: — Вылижи, — сглотнув, вдыхает глубже, прикрыв глаза, — пожалуйста. Сугуру стонет в ответ, сжимает пальцы на его ягодицах сильнее, на грани с болью, после, отпустив, перемещает их выше, рывком усаживает его обратно к себе на колени и возвращает руки назад, чтобы, контролируя чужие движения, притереться к саторовой заднице почти полностью вставшим членом сквозь мягкую ткань штанов.  — С-сугуру.. Он улыбается ему, высовывая язык, и самым его напряжённым кончиком проходится сначала по правому соску медленно, а когда Сатору ёрзает на нём от нетерпения, трёт шариком пирсинга, прижимаясь ртом вплотную, и наслаждается последующим громким стоном и усилившейся хваткой в волосах, когда он обхватывает его талию одной рукой, а между указательным и средним другой зажимает его левый сосок некрепко, слегка тянет, чтобы сделать ещё приятнее.  Годжо, будто слыша то, как тело Сугуру шепчет ему «двигайся», трётся об него задницей неосознанно в ритм песни, одновременно вжимаясь в его живот собственным членом, царапает ногтями затылок до вибрирующих стонов в свою кожу, запрокидывает голову в кайфе, когда Гето переходит на другой сосок ртом: посасывает, трёт, прикусывает ровно так, как нужно. Сатору скулит сучьи, остро нуждаясь, подставляясь, выпрашивая: — Отсосёшь мне? Сугуру. Ну пожа-ах, — сбивается, когда он лезет за пояс его джинс, пробираясь под бельё, и проводит пальцами по ложбинке между ягодиц. — Пожалуйста.   Гето поочерёдно облизывает его соски, задевая пирсингом, а после прикусывает и всасывает кожу над левым, где чужое сердце дурниной ошалело заходится, ставя засос, и отстраняется, чтобы подуть на них, запуская поток мурашек по чужой коже, глядя на свою работу удовлетворённо, сыто, как хищник – на дрожащего Сатору с нежно-персиковыми щеками, влажными яркими глазами со слипшимися ресницами, с испариной на лбу и над верхней губой, а ещё на раскрасневшиеся, натёртые до невероятной чувствительности соски со следами его зубов вокруг и блеском слюны на коже. Говорит тихо: — Потрясающий, — цепочкой поцелуев от грудины по шее поднимаясь к его искусанным губам, — дивный мальчик, — и целует, сунув почти сразу свой язык к его, соприкасаясь, играясь и пальцами слегка давит на его вход, дразнясь. — Пахнешь ещё так обалденно. Ты самый чистый кайф, знаешь? Моя пти-и-ичка. Сатору стонет, задыхаясь от разрывающих его грудную клетку эмоций, давит пытающееся вырваться заполошное, сумасшедшее, опасное «люблю» и хочется язык прокусить себе до крови, чтобы протрезветь, но вместо этого снова целует, легко извиваясь на его бёдрах под гипнотичные биты музыки, ловит его вздохи, когда слишком сильно царапает его плечо и сжимает волосы в кулаке, чуть отстраняясь, но всё же шепчет обречённое: — Твоя. Сугуру улыбается ласково также, как улыбается убийца, успокаивая свою жертву перед тем, как раскроить ей горло от уха до уха. Годжо замирает почти рефлекторно. А после звучит звонок в дверь и, когда Сатору вздрагивает, сильнее прижимаясь к нему, он говорит, обеими руками обняв за талию: — Это еду привезли. Говорил же, ты раньше, чем я планировал, — чмокает в щёку и, взяв лежащий рядом телефон и сунув его в карман, поднимается прямо с ним на руках, перехватив под бёдра.  — Прямо так встретим курьера? — улыбается, обхватив его ногами за талию, и, пользуясь возможностью, оставляет несколько укусов и засосов на открытой шее, повторяя дорожку шрама языком, ощущает, как чужие пальцы крепче сжимаются на его коже сквозь ткань. — Всего лишь доставляю уставшую принцессу до кухни, — выдыхает дрожаще, — а ты дразнишься.  — Мне нравится, когда ты так делаешь.  — Дразнюсь? — Может быть, — заправляет ему волосы за ухо, чтобы быстро, несильно прикусить угол челюсти и потереться о него носом, скрещивая руки за его шеей, обнимая, — но я о том, как легко ты меня на руках таскаешь. — Ты потому что лёгкий совсем. Даже не мой рабочий вес. — Пиздец ты, — вжимаясь лбом в его плечо. — Как только успеваешь? — Стимуляторы, птичка, стимуляторы. И опускает его на пол на входе в кухню, легко целуя в макушку. После идёт к двери, гремит ключами, перекрикивает всё ещё трезвонящий звонок: — Да открываю уже! Сатору улыбается мимолётно, проходит на кухню, закрывает окно, берёт пачку сигарет со столешницы, врубает вытяжку, не найдя зажигалку, включает конфорку, потыкав в рассекатель ручкой лежащей на столешнице рядом лопатки, чтобы на место встал, наклоняется и прикуривает от неё, заводя волосы у лица назад. Сугуру, разложив всё на столе, подходит тихо со спины, дожидается, пока он выключит плиту, и звонко шлёпает его по заднице, хватая за талию, вжимается сзади пахом, имитируя толчок. — Прямо вот так хочешь? — наклонившись вплотную, кончиком языка касается хрящика уха. — Б-блять, Сугуру, — едва не давится дымом, но толкается в ответ назад, выпрямляясь, выгибается несильно и снова затягивается, зажимая сигарету зубами. — Сумасшедший. — Есть немного, — смеётся, разворачивая его к себе лицом, забирает сигарету изо рта, делает затяжку, втягивая щёки, и в этот момент наконец-то прогружается следующая песня, звуча мягко с колонок под потолком. Сатору будто тонет, будто падает, проваливается и теряется где-то между его глазами и руками, что так правильно ощущаются на талии и он, забрав сигарету, обнимает его за шею, приподнимаясь на носки, послушно ловя губами дым, когда Сугуру выдыхает его тонкой струйкой ему в рот. Они качаются под музыку в подобии танца, деля сигарету и вдохи-выдохи на двоих, ощущается это так близко, так интимно и томно в полутьме на кухне, едва ли залитой жёлтым светом вытяжки. Сатору мажет губами по линии его челюсти, накручивая пряди волос на пальцы аккуратно, касается татуировки невесомо, когда Сугуру лезет руками под его свитер, нежно сжимая, гладя кожу, и прикосновения действительно ощущаются электрически, ведь так легко подстроиться под движения друг друга, ещё чувствуя тёплое общее возбуждение. Годжо думает, что хотел бы этот момент засунуть в стеклянный шар, чтобы хоть где-то он закольцевался, остановился, замер, чтобы к нему можно было вернуться. — С-сугу-уру, — почти хнычет, почти молит. — Знаю, — мягко прижимает к столешнице, мелкими поцелуями покрывая подставленную шею. — Поешь сначала.  — А ты будешь?  — Буду. Он улыбается вроде как всегда, отворачиваюсь к холодильнику, чтобы достать пиво, но Сатору чувствует в этом движении губ что-то неискоренимо порочное, обещающее, и быстро облизывается, натыкаясь на свежую ранку на нижней. И песня кончается. — Включи тот видос, который мы смотрели. — Ты без меня не досмотрел? Прошёл почти месяц. — Не-а. Не хотелось. — Какая преданность, — смеётся и Сатору цокает звонко, усаживаясь за стол и открывая коробку с безумно вкусно пахнущим карри. — Ещё бы преданность измерялась в ожидании, когда сможешь продолжить просмотр тупейшего реалити с единственным человеком, который комментирует его достаточно смешно, чтобы его было, собственно, возможно смотреть. — Ты душнишь, в курсе? — В твоём-то возрасте и использовать такие слова.. Сугуру затыкает ему рот своим, снова прикусывая нижнюю и заново открывая ранку. — Ты сладкий такой, — лижет каплю крови, — я тащусь от тебя. Но ещё одна шутка про возраст и все в твоём унике узнают, насколько постарше ты любишь, понял? Господин геронтофил, блять. Сатору хихикает негромко, ещё раз прижимается к его губам своими, быстро целуя, а после отталкивает его лицо от себя аккуратно, говорит: — Да-да. Дай поесть. Спустя половину коробки карри и один душераздирающий рассказ о том, как героя недолюбила мать и вот именно поэтому он подсел на алко, промотал кэш на лютую хуйню и заделал ребёнка малолетке в свои двадцать шесть и, конечно же, кинул их, не желая брать за них обоих ответственность – по неумирающей классике жанра, в общем-то, – Сугуру, хихикая над реакцией Сатору, который буквально поминутно закатывал глаза, отпивая из своей бутылки, встаёт из-за стола, спихнув ногу Годжо со своих колен под недовольное мычание, выбрасывает пустые банку и упаковку с палочками.  — Нет, ну я правда не понимаю, как, а главное – зачем..! Сугуру слушает саторовы возмущения, закинув одну его ногу обратно к себе на колени и с каждой фразой рука, лежащая на ней, поднимается всё выше: с коленки до середины бедра по внутренней стороне, ловя резкий вздох и быстро обращённый к нему взгляд, а после, строя абсолютно равнодушное лицо, оставляет ладонь на сгибе между ногой и пахом. Сатору дышит чуть глубже и чаще, слегка подаваясь навстречу, голову кружит немного пьяно и он ставит почти допитое пиво на стол с неожиданно громким стуком, говорит: — Я так понимаю, что и в этот раз не досмотрим, да? Сугуру вскидывает брови фальшиво-удивлённо, поворачивается и наклоняется близко-близко, в миллиметрах от соприкосновения губ.  — Ну, почему же? Ты смотри. — А ты чем займёшься? — скептично приподнимая одну бровь. — А я послушаю, — улыбаясь. И Сатору, блять, знает эту его улыбку. Эта его улыбка — обещание, которое обычно появляется у него на губах за секунду до того, как он сделает что-то невообразимо смущающее, но чувствующееся так космически хорошо, от чего Сатору потом скулит в голос и ёрзает, прижимаясь как можно ближе, в попытке получить ещё, даже если уже кончил несколько раз подряд, потому что терять это ощущение совершенно не хочется. Потому что Сугуру — хочется. Он соблазняет мягкими касаниями, дыханием на коже, движениями рук, сказанными как бы невзначай словами, зажигая желание так легко и непринуждённо, что подсаживаешься в первую очередь именно на это. На его внимание. Так и сейчас.  Кто-то когда-то сказал: «Секс начинается задолго до того, как вы сняли одежду». Раньше он не понимал, но теперь Сатору действительно видит в этом смысл.  Потому что испытал на своей шкуре. Сугуру целует его, прижав к себе за шею свободной рукой, скользит в рот языком, цепляя шариком пирсинга зубы, и Сатору шире раскрывает рот, пуская дальше, мягко стонет в поцелуй, кладёт свою руку поверх его на своём бедре и сжимает пальцы, слегка подаваясь ему на встречу, направляет чужую руку туда, где уже тлеет истома. Гето слушается, оглаживает горячее возбуждение сквозь грубую джинсу, наслаждаясь негромкими пока ещё стонами, спускаясь цепочкой влажных от общей слюны поцелуев по челюсти к шее и Сатору, чуть отклонив голову в сторону, подставляется под ласку, тяжело дыша, а Сугуру лижет самым кончиком языка впадинку под ухом, кусает несильно мочку и хрящик. — О, Боги, Су-угу-у.  Кожа мурашками колкими покрывается в момент, заставляя под этой волной выгнуться сладко навстречу чужому телу, ощущая себя пластилиново-мягким.  Сугуру улыбается ему в изгиб между плечом и шеей, вдыхая запах кондиционера для белья и сигарет на его свитере, возвращается после к его немного блестящим от мазка языком губам, целуя ласково, медленно, горячо до невозможности, а отстранившись смотрит в его сверкающие глазки и на покрывшиеся нежным румянцем щёки, смахивает мешающие волосы со лба, а затем, убрав руку с его паха и ногу с колен, неторопливо опускается на пол, почти что под стол, по-блядски разводя колени. — Что ты хочешь? — Ты, вроде, просил отсосать тебе. Или я что-то путаю? — а улыбка хитрющая, в глазах, на дне чуть расширенных зрачков, черти водят хороводы вокруг жертвенного кострища желания, едва-едва прикрытые тенью тёмных ресниц. Сатору закусывает нижнюю губу, снова тревожа ранку, быстро слизывает проступившую кровь и кивает спешно. Сугуру улыбается и тянется к его ширинке, слишком медленно расстёгивает сначала пуговицу, потом молнию и Годжо едва не стонет от облегчения снизившегося давления на собственный член.  — А ты не отвлекайся, — стягивает джинсы ниже, заставляя приподнять бёдра, чтобы снять их до конца вместе с бельём и откинуть в сторону, — кушай давай, досматривай реалити. — Ты же понимаешь, что я ни на чём из этого не смогу сосредоточиться? — и тут же стонет, выгибаясь в пояснице, когда он, облизав ладонь, обхватывает член и двигает запястьем вверх, прокручивая, стирает выступившую смазку на головке нарочито медленно, с нажимом, а после опускается к основанию. — Понимаю, что ты постараешься это сделать. Глядит в глаза и, дразнясь, опускается к его возбуждению, выдыхает через рот, обдавая жаром и высовывает язык, плашмя проводит им до головки, проезжаясь пирсингом, и это — совершенно новая грань удовольствия, когда горячий, гладкий металл в мягком языке соприкасается с чувствительной кожей, создавая восхитительный контраст, от которого Сатору почти что подбрасывает на месте.  — Бля-я-ять.. Су-угу. Глаза закатываются безотчётно и рука сама тянется к его волосам, чтобы схватить крепче и притянуть поближе, потому что мало, а Сугуру сразу же отстраняется, оставляя только едва влажную и слабо двигающуюся руку.  — Я сказал тебе, что делать. — Ты изверг, — почти хнычет, без особой надежды толкаясь в ласкающую ладонь. — Ты это любишь, — улыбаясь сладко до боли в скрипнувших от досады зубах, когда он забирает даже ту кроху удовольствия, что давал, отстраняясь. — Я жду. Сатору стонет раздражённо, запрокинув голову, и тянется к оставленной коробке карри и палочкам. — Когда-нибудь, ты станешь причиной моей смерти, знаешь. — Не драматизируй, птичка. И, когда Годжо, взяв палочками немного еды и обратив внимание на видео, продолжающее проигрываться на фоне, съедает её, Сугуру внезапно закидывает его ноги себе на плечи, едва не заставляя поперхнуться, подтянув Сатору ближе к краю стула и огладив обнажённые бёдра, поворачивая голову, чтобы прикусить кожу на внутренней стороне, чувствуя, как Годжо прижимает его к себе ближе рефлекторно. — Осторожнее, — и улыбается перед тем как, открыв рот и высунув язык, позволить слюне стечь с кончика к головке члена, а после вобрать её внутрь, насаживаясь сразу до середины. Сатору стонет, едва успевая проглатывать еду, не чувствуя даже её вкуса, потому что всё внимание сконцентрировалось на ощущении мокрого жаркого рта с восхитительно умелым языком на члене и горячего тянущего чувства в низу живота.  — Всё? — облизывает член сбоку. Блять. — Н-нет, там ещё ос-сталось, — вздыхает тяжело, — я больше не хочу. — Как скажешь. И всё, что он делает — дышит в миллиметрах от настоящего касания и слегка двигает рукой, сжимая пальцы минимально. — Ну, правда. Ки-и-ис, пожалуйста. Сугуру ухмыляется, дразняще касается губами под головкой, обводит языком вокруг неё едва ощутимо, а после насаживается ртом снова, ритмично двигает головой, опускаясь до конца, елозит языком по стволу, не обращая внимания на стекающую по подбородку слюну, уже натёртые уголки губ и хлюпающие звуки, чуть тормозя лишь чтобы убрать мешающие волосы назад, уже жалея, что, зайдя в спальню, не прихватил с собой резинку. Лезет в карман штанов, на ощупь откручивая крышку смазки и выдавливая её на пальцы, растирает, чтобы немного согреть. — Ты, — застонав чуть громче, когда Сугуру слегка задевает резцами головку, позволяя толкнуться в шёлк щеки изнутри, — подготовился, как я посмотрю. Сугуру отстраняется от него, сглатывая слюну и продолжая двигать рукой на его члене, сжимая пальцы чуть крепче, чем нужно. — А то тебе не нравится, когда я тебя пальцами трахаю, а? — и скользит средним внутрь, смазав перед этим вход, проворачивает его внутри, вслушиваясь в приглушённый стон. — Нра-ах-вится, — сжимаясь изнутри, — иначе бы не соглашался на это, не думаешь? — Что-то ты слишком много болтаешь, — усмехается, с силой давя на простату, добиваясь сдавленного скулежа и попытки дёрнуться так, чтобы то ли прижаться поближе, то от отползти подальше. — Слабо стараюсь, видимо. — С-сугуру-у, — так жалобно, просяще и раздвигая ножки ещё шире, — дай, — судорожный вдох и палочка в руке ломается пополам, так сильно сжимает пальцы, — дай ещё. Пожалуйста. — О, как заговорил, — смеётся негромко, лишь замедляя движения и оставляя пару ярких засосов на бархатной коже чуть выше колена с внутренней стороны. Сатору зажимает его голову ногами рефлекторно, притягивает к себе, вцепляясь в спинку стула за головой одной рукой, а другой зарывается в мягкие волосы, отводит назад, чтобы не мешались, и сжимает пряди на затылке, заглядывая в глаза. — Пожалуйста, — спускается чуть ниже на стуле, игнорируя боль в пояснице. — Ну, Сугуру. Гето шипит тихо от тянущей боли, опускает голову, чтобы снова провести языком по члену от основания до головки, забирается в щёлочку уретры самым кончиком, кружит вокруг, берётся за одну его ногу под коленом и прижимает её к чужой груди, чтобы раскрыть ещё больше и ослабить хватку, ощущая его дрожь, толкается пальцем до упора, оглаживая неподатливые стенки.  Сатору закатывает глаза от удовольствия, слишком слабого, чтобы кончить, и слишком сильного, чтобы успокоиться. Стонет протяжное: — Ки-и-ис. Всё в Сугуру — всегда «слишком», на грани и без намёка на баланс.  Он — неудачно рассчитанная доза эйфоретиков, когда настолько хорошо, что становится плохо.  Он — дитя Хаосародоначальник всего сущего в древнегреческой мифологии., совершенно не от мира сего. Он — ящик с кусками разбитых зеркал, где вслепую ищешь ключ от клетки. Сатору хотел бы его гранями вспороть себе горло. — Мне так нужно, ну, пожалуйста, — речитативом бессмысленным. На фоне слышно крики в видосе — девочка родила, папаша так и не объявился, — продолжающего идти, и Сатору смотрит в экран телефона, лишь бы не смотреть на картину между своих ног, потому что ему нужен хотя бы ещё один палец внутри, чтобы оправдаться перед самим собой за слабость, а вид Сугуру на коленях, вылизывающего член, определённо не поспособствует его выдержке. — Что, птичка? — и ему даже не нужно на него смотреть, чтобы знать, что он улыбается. — Больше не можешь? Годжо кивает быстро, хватаясь обеими руками за подножки стула, мажет взглядом по его рукам в татуировках и причудливой вязи выступивших вен, зная, что на сгибе локтя правой у него едва заметные точки шрамов от игл катетеров капельниц, которые ставит ему подруга, когда дела становятся совсем плохи, отслеживает глазами рисунок чешуек дракона на его шее, собственные укусы с другой стороны, где шрам тонкой полоской перечеркнул сонную, изгиб его губ с белёсым шрамиком на нижней, по которым он проводит штангой в языке, играясь. Сатору смотрит ему в глаза и чувствует, как тут же кроет такой волной ебаной нежности, что глаза начинает отчего-то жечь, и шепчет: — Пожалуйста, ки-ис. Сугуру будто бы понимает, поэтому, приподнявшись, тянется к Сатору, вжав его колени ему в грудь, целует ласково, игриво прикусывая нижнюю, и в животе тянет невозможно, когда Гето протирается о его ягодицу собственным возбуждением через ткань штанов, а после, задрав свитер и снова спустившись к шее, лижет яремную вену, вынуждая покрыться мурашками. — Такой нежный, — ещё один поцелуй, — ласковый, — мягко выдыхает на чуть тронутую румянцем кожу, — вкусный мальчик, — поднимается глаза на него, улыбается хитро, показывая резцы. — Ладно. Наклоняется поближе, чертит языком дорожку от грудины до левого соска, вслушиваясь в мягкий стон, и обхватывает его губами, трёт шариком пирсинга, вставляя в саторову дырку безымянный палец, разводит оба внутри неспешно, но потом толкает до упора резко, чтобы медленно вытянуть назад, ощущая, как мышцы сжимают их и балдея с того, насколько Сатору бьёт дрожь всего от нескольких движений. Берёт его руку в свою и кладёт поверх края свитера. — Держи. Это можешь? Сатору кивает бездумно, удерживает свитер выше чувствительных, покрасневших сосков, покрываясь мурашками от холода и будучи на грани того, чтобы заскулить в голос просяще, готовый сделать всё, что Гето скажет, лишь бы получить оргазм. — Как ты смотришь на игры со льдом? — тянет задумчиво, рассматривая его и всё ещё двигая пальцами внутри. — Думаю, тебе бы понравилось, если бы я взял кубик льда в рот и вылизал твои соски. Ты же такой чувствительный здесь. Везде, если это ты. Сатору сжимается от одной мысли о контрасте между ледяным кубиком и чертовски горячим ртом Сугуру у себя на груди, или на члене, или в.. — Сразу об этом подумал, да? Моя пти-и-ичка, — смеётся, наклоняясь ближе, облизывает один сосок быстрым движением языка и начинает двигать пальцами внутри уже всерьёз, вставляет до упора, задевая чувствительную точку каждый раз, — представь, как это будет ощущаться. Лизнув горошины сосков поочерёдно, отпускает его ногу, возвращая её обратно на своё плечо, и скользит ладонью по его боку вверх и обратно, обхватывает ей пульсирующий на грани разрядки член, поцелуями спускается ниже по грудине, солнечному сплетению, напряжённому низу живота, оставляет засос на правой тазобедренной и двигается медленно, затягивает удовольствие, чувствуя, как в волосы снова вцепляются пальцы, точно вырывая парочку, но Сугуру лишь ухмыляется, прежде чем, жарко выдохнув на блестящую раскрасневшуюся головку, снова взять в рот, насаживаясь неспешно до конца, задерживаясь внизу, чтобы мазнуть по основанию языком, а после также неторопливо снимается и рефлекторные слёзы текут по щекам вниз вместе со слюной по подбородку, когда он вставляет третий палец во всё ещё тесную дырку. — Бля-я, кис, глубже, — давит ему на затылок и одновременно слегка подаётся бёдрами навстречу, ощущая ломящую боль в пояснице и гулкое удовольствие. — Я уже почти.. Сугуру шумно дышит через нос, чувствуя, как постепенно затекают колени и немеет челюсть, шея, но послушно ускоряет движения головой и пальцами, сильнее нажимая на чувствительную точку, обхватывает свободной рукой его бедро, теснее прижимая к своему плечу, а после выпускает член изо рта под хнычущий стон. — Ну, Сугуру-у… — Тише. Хочешь сам? — улыбается мокрыми губами лисьи, а после высовывает язык целиком и наклоняется ближе к влажной головке, капая на неё густой слюной, стёкшей с кончика. Сатору сглатывает, отпускает край свитера, чуть морщась, когда он сползает ниже, задевая соски, кивает быстро. — Х-хочу. Сугуру касается языком его уретры, прищуривается, мол, «вперёд», и Сатору обхватывает свой член рукой, чуть сильнее сжимая у основания, чтобы не кончить слишком быстро, другой отводит мешающие пряди с его лица, опирается внутренней стороной коленей о его плечи, чуть соскользнув ниже по стулу, и, вплотную прижав головку к подставленному языку, плавно толкается бёдрами внутрь, балдея от того, как же охуенно ощущается металл пирсинга на чувствительной тонкой коже. — Ки-и-с, — жмурится в кайфе, когда, быстро выскользнув, толкается обратно медленно, до конца, едва сдерживаясь. Сугуру мычит в ответ приглушённо, проворачивает, разводит пальцы внутри, стараясь не закрывать глаза, чтобы видеть трепещущее удовольствие на чужом лице — заломленные брови, прикушенную нижнюю, гранатово-розовый румянец на щеках и шее. Такой красивый и нежный, что его сожрать живьём хочется, но Гето лишь глубже пропускает его в рот, насаживаясь, и проезжается пальцами по простате с нажимом, а после замирает, сглатывая вокруг него. — Блять, блять, бля-ять. Сугуру, я.. Сатору кончает, едва отстранившись, извиваясь и дрожа, раздвигает ножки ещё шире, как девчонка, насаживаясь глубже, и стонет мягко, хрипло, скуляще — так, что член у основания приходится пережать, чтобы не кончить от одного лишь его голоса. Сугуру, чувствуя разлившийся по языку терпкий вкус, медленно выпускает изо рта его член, одновременно вытаскивая пальцы, когда Годжо немного дрожащим, хриплым голосом просит: — Подожди, не глотай. Хочу кое-что сделать. И резко толкает стол ногой от себя, чтобы не мешался, и слышно, как телефон стукается о столешницу, бутылка слетает вниз со звоном, но они не обращают на это внимание. Сатору берёт его лицо в ладони, аккуратно убирая ноги с чужих плеч, сползает со стула к нему на пол, становясь на колени, а потом втискивает бедро между его ног, прижимая к паху, наслаждаясь ответным полу-стоном. — Можно? — оглаживает большим пальцем его нижнюю губу, стирая слюну и потёки спермы. Сугуру кивает, чуть щурясь, а после Сатору почти сразу толкает палец дальше, давит на нижний ряд зубов и заставляет открыть рот. — Дай мне язык. Ну, — наклоняется ближе, — ки-ис.  Сугуру закатывает глаза и высовывает язык, на котором лужица саторовой спермы собрана, смотрит на светящееся довольством лицо напротив, а после шумно тянет воздух носом, когда Сатору, коснувшись своим под его, берёт в рот его язык, слегка посасывая, сглатывает и продолжает поцелуем – мокро, будоражаще и грязно. Не-вы-но-си-мо. Гето в ладонях сжимает его задницу, закрывая глаза, вжимает в себя и шлёпает несильно, заставляя вздрогнуть, гладит ласково, слышит сиплое «ещё» себе в губы и снова – шлепок, но уже по другой ягодице. Слегка покачивает бёдрами, притираясь к чужому колену, потому что возбуждение почти болезненно сильное, и шипит, отстраняясь, когда Годжо царапает его шею сзади. — С-су-учка ты, Сатору. — Тебе нравится, — смеётся, упираясь лбом в его. — Хочу ещё, — слизывает дорожку слюну с уголка его губ. — Тебе сейчас помочь или..? — Нет, — улыбается хищно, — хочу тебя трахнуть, — тянет к себе на колени, сжимая ляжки жадно. — Дважды, а, может, даже трижды. Чтоб скулил и просил ещё пальцы к члену. — А ты не переоцениваешь себя? — щёки заливаются краской по-новой. — Я вполне трезво смотрю на ситуацию, — целует в сахарную ключицу, а после заглядывает в глаза. — Потому что ты уже завёлся, готовый с пары фраз ножки раздвинуть. Может, ещё раз выебать тебя с вибратором в заднице? Как тогда, после киношки. Сатору поджимает пальцы ногах и стискивает коленями его бёдра, жмурясь от накативших воспоминаний: как Сугуру, вместе с Годжо накидавшись ромом и шлейфанув его колёсами, потащил его в кино на ночной сеанс; как он лез целоваться, зажимая между собой и спинкой дивана, когда свет в полу-пустом зале только потушили и началась реклама; как спустя едва ли полчаса от начала фильма расстегнул на нём джинсы и сказал стащить их ниже вместе с боксерами; как закинул одну его ногу на свою, огладил внутреннюю сторону бедра, просунув руку в штанину, наклонился ближе и, шепнув быть тише, скользнул между ног, вставив пару пальцев в ещё влажную, растянутую задницу, после того как выебал его перед выходом из дома, не удержавшись из-за вида Сатору в собственной чёрной рубашке на голое тело с его же укусами на задней стороне шеи; как сам зажимал себе рот рукой, жмурился от удовольствия до ярких мушек под веками и вцеплялся в подлокотник, а Сугуру улыбался хитро и дразнил, шепча в порозовевшее ухо: «такой милый, не запачкай тут всё» и «тш-ш-ш, умница, хочешь ещё один?»; как наклонился к его паху, вынуждая вытащить пальцы, чтобы отсосать, потому что «не одному тебе можно дразниться, кис», а потом долго вылизывал его член, чувствуя, как сугуровы пальцы снова проникают в него; как уже придя домой, Сугуру, вставив в него маленький вибратор, подсоединённый проводом к пульту, заломал ему руки назад, поставил его раком и мощность игрушки на максимум, издевательски не давая коснуться себя, и уткнул лицом в ковёр, удерживая за шею одной рукой; как протолкнул следом член, превратив его в скулящую, умоляющую шлюшку буквально за минуты. — Мне тогда очень понравилось. Ощущения, твой вид затраханной суки, а голос, — мычит, прикрыв глаза, — как лучший афродизиак, — тон, словно горячий сироп, льётся в уши, пуская мурашки по загривку. — Какой же ты, блять, садист конечный, а, — кусает в плечо почти агрессивно. — Не говори, что тебе не нравится, — улыбается, руками лезет под свитер. — Готов спорить на любые деньги, что ты не раз дрочил, вспоминая, как я тогда отодрал тебя прямо на полу, а ты плакал от того, как тебе хорошо. Как сам же потом садился на мой член, — руки снова опускаются ниже, а Сугуру лижет впадинку ключицы, выдыхая жарко. — Тебе нравится, когда я делаю так. Сатору стонет хрипло ему в шею, плавно покачивается на его коленях, притираясь к его возбуждению, а потом чуть сползает, поднимает голову, заглядывая в глаза, говорит негромко: — А тебе нравится, когда я делаю вот так. Он руками давит на его плечи, вжимая в пол, нависает над ним, дожидается, пока Сугуру выпрямит ноги и начинает двигаться сверху, ёрзает на его члене голой задницей с мазками смазки, пачкая его штаны, и Сугуру стонет почти в голос, пытается схватить его за талию, но Годжо хватает его за запястья и прижимает к паркету, прогибается в пояснице, наклоняясь к нему, шепчет: — Нравится, да? — Сугуру стонет низко, толкается в ответ нетерпеливо. — Нра-а-авится, — улыбается игриво, прикусывая нижнюю губу, выписывает восьмёрки бёдрами, сам же стонет от того, насколько хорошо.  Сугуру дёргает руками, пытаясь к нему прикоснуться, но Годжо только цокает языком звучно, глядя на него из-под под прикрытых ресниц, и сжимает его запястья ещё сильнее, до чётких розово-белых отпечатков, и замедляется. Гето стонет недовольно, но расслабляется: — Хочешь поиграться? — шумно дыша, слегка выгибается, подстраиваясь под его движения. Сатору улыбается, наклоняясь к нему, лижет его нижнюю, после целует ласково на контрасте со стальной хваткой на запястьях, жмётся ближе, морщась жалобно, когда всё ещё чувствительной головкой собственного члена проезжается по ткани сугуровых штанов. Гето слегка кусает его язык, цепляет шариком в собственном чужие зубы случайно, когда толкается языком в его рот. Сатору отстраняется, чтобы начать двигаться с чуть большим нажимом, потому что самому горячо нереально. — Сато-ору, — глядя снизу вверх, — Э-эй, — дожидаясь, пока он посмотрит в ответ, облизывает губы, растягивая их в мягкой улыбке, подаётся бёдрами к нему, чтобы ещё ближе. — Са-то-ру-у. — Ну, что? — радужки сияют драгметаллом удовольствия, когда он открывает глаза. Сугуру смотрит на него так, что у Сатору что-то в груди ломается и разливается тёплым мёдом с перетёртым в пыль стеклом.   — Птичка, ты совершенство.  

Boy, you make me feel.

Сатору на миг замирает, поражённый, а Сугуру пользуется этим: вырвав руки из ослабевшей хватки ледяных пальцев, хватает его за затылок и опрокидывает на спину, улыбаясь довольно сверху, упирается рукой в пол возле его головы. Плавно наклоняется, шепча: — Со-вер-шен-ство. Целует, прижимаясь к приоткрытым чуть влажным губам, скользит в рот языком, прокатываясь пирсингом, и Сатору, застонав тихо, обнимает его за шею, скрещивая руки за ней, настолько трепетно, что это тоже ломает.  Вот так – когда целуешь беспорядочно, кусаясь до сдавленного шипения, сжимаешь до белёсых отпечатков, когда каждое касание на коже пламенем лижет, кажется, что это по-настоящему. — Ки-и-с. Получая ответ, чувств на стыке много-мало становится столько, что хочется вплавиться ему в кожу, поселиться там, стать её частью – самой броской серёжкой-микродермалом.  — Пти-и-ичка. Они так близко, что душа бьётся на осколки, потому что в голове стучит «люблюлюблюятакблятьсильнолюблютебя», но он шепчет ему куда-то меж висков и скул лишь: — Ещё. Хочу, чтобы твои руки держали мою шею, чтобы губы были по всему телу. Я хочу чувствовать тебя. Пожалуйста. Говорить вот так, словно использовать опасную бритву вместо зубной щётки – работает, но на выходе сгустки токсичной крови из пасти. — Выглядишь, как первый сорт. Обожаю, — качает головой и томным взглядом из-под ресниц плавит, — когда ты такой.  И поцелуй на вкус, как кислота – разъедает, а рука на шее ощущается горячей удавкой. Охуительно хорошо. С ним. — Давай накуримся? Это был поганый месяц день. Хочу забыться. — Давай, птичка, — снова прижимается к губам, чуть сильнее сжимая руку на горле, вызвав стон. — Раздевайся. Сатору улыбается, проводя ногтями по его загривку, а после, дождавшись, когда он привстанет, но всё ещё лёжа под ним, снимает с себя свитер в несколько движений и отбрасывает в сторону. — Мне холодно, — хитро щурясь. — Иди в спальню, будем греться. Сугуру поднимается и ответная улыбка выглядит голодным оскалом, когда он помогает ему встать, потянув на себя, а после притягивает к себе вплотную, отпустив руки на ягодицы и поцеловав в шею. — Сугуру, — облизывает губы, — кис, я и без этого уже на пределе. Ещё немного и мы потрахаемся прям на этом столе. — Не в первый, — ещё несколько поцелуев вверх по яремной вене, пока не заглядывает ему в лицо, — и явно не в последний раз. Но ладно. Иди. Сатору чмокает его в губы, прежде чем отстраниться и пойти в спальню, цепляя пачку с зажигалкой со столешницы, а Гето проходит к самому дальнему шкафу, садится на корточки, давит на цоколь, чтобы провернулся, открывая доступ к личным сокровищам – зипы с разноцветными конфетками, марочки, порошки, ярко пахнущие бланты и косячки. Берёт пакетик с кокосом, открывает и окунает туда палец, набирая немного, занюхивает быстро, морщась от резкой боли в слизистой, и остатки втирает в дёсна: не смывать же, ну. Улыбается, смеётся тихо, забирая пару косяков, складывает всё обратно и закрывает. Доставая из соседнего шкафчика початую бутылку виски со стаканом, чувствует, как влажное течёт из носа по верхней губе к подбородку. — Ну, бля, сколько можно-то. Подруга, работающая в больнице, говорила «пока не сдохнешь», что столько, сколько он будет принимать.  Сугуру выдыхает через рот, мысленно проклиная разъёбанные сосуды, зажимает нос двумя пальцами, едва запрокинув голову, ожидая, когда же через ноздри перестанет вытекать красное море, параллельно наливая напиток для Сатору в хайболл. Сатору стоит возле распахнутого настежь окна, обнажённую кожу холод лижет мурашками, он поводит плечами зябко, трёт пальцами укус под ключицей задумчиво, затягиваясь жадно и наблюдая, как ночь сгущается над никогда не засыпающим городом. Сугуру подходит к нему сзади спустя несколько минут, накидывает взятый с кресла плед на плечи, ласково целуя в шею и вручая хайболл, на два пальца наполненный пряным виски. — Знаешь, я правда соскучился, кис, — откидывает голову на чужое плечо, прикрывая глаза. — Я знаю, птичка, — обнимает за талию одной рукой, вжимая в себя и забирая сигарету из ледяных пальцев, — знаю. Сатору опрокидывает в себя виски, слегка морщась, отставляет стакан в сторону, а он затягивается, добивая до фильтра, и, выкинув бычок в окно и закрыв его, подталкивает Годжо в сторону кровати. — Точно не хочешь чего-то, м-м, посильнее? — прикуривает косяк и кидает зажигалку обратно на подоконник. Сатору потягивается, выгибаясь, смотрит на него и хихикает: — После месяца воздержания? Не думаю. Сугуру усмехается, делает глубокую затяжку, уперев одно колено в матрас, глядит на Сатору разлёгшегося на спине сверху-вниз, залезая к нему, вручает косяк. — Ты просто торчишь на другом, — гладит обнажённую кожу бёдер по внутренней стороне, устраивается между разведённых коленей, слыша, как сбивается его дыхание. — Нимфоманка. Годжо морщится недовольно, но говорит лишь: — Сними футболку. Сугуру отстраняется, передаёт ему косяк и стягивает ненужную теперь вещь одним движением. Скидывает на пол. Сатору смотрит на него из-под белёсых ресниц с томным восхищением, спотыкаясь глазами о перекаты мышц и несколько бугристых шрамов. Гето улыбается едва-едва, разводит его чуть дрожащие бёдра, вклинивается собственными между и подтягивает к себе, с ленцой так, по-хозяйски ближе, поддерживая под поясницей, ощущая, как теплотой мурашек разливается прикосновение. Сатору ощущает себя так, будто Сугуру видит куда глубже и дальше, чем кожа, прямо до костей, купаясь в чужом безусловном и безмолвном обожании. — Опять? — хмурится, глядя на высохшую дорожку крови, оставшуюся пятнами ещё и на футболке, и следы пудры у него под носом. — Снова. И что? — тон голоса в арктический минус, а он наклоняется и оставляет укус на плече.  Не спрашивай.  Сатору закусывает нижнюю и чувствует обречённость, болезненно выедающую внутренности, поэтому он качает головой и затягивается косяком, глуша любой протест. — Ничего. — Вот и умница. Улыбается.  Сатору хочется кричать на пластиковость этой улыбки. Раскрошить её к хуям. Выслужиться и подставиться так, чтобы она стала реальной. Смотри на меня. Поэтому тянется к нему, касается впалых щёк и заправляет пряди волос за уши, после обнимает за шею и подтягивается, чтобы поцеловать. Медленно, сладко, гипнотизируя. Смотри. На. Меня.  Не прерывая поцелуя, берёт одну его руку и кладёт к себе на горло, тут же давясь вздохом от ответного давления, выгибается, ёрзая на его эрекции, стонет по-сучьи голодно, перетягивая всё внимание на себя.  Чувствуй. Сугуру кусается, вылизывает его рот жадно, сжимает пальцы одной руки на шее и ногтями другой впивается в кожу на пояснице, распаляясь за секунды и это вот — настоящее.  Сатору скулит ему губы, слегка отталкивает, намекая, и Сугуру, почувствовав, переворачивает их, усаживая Годжо сверху.  Улыбается уже взаправду.  Годжо чмокает его, облизывается и вспоминает про уже начавший догорать косяк. — Твои глазки такие красивые, — руками скользит от бёдер к рёбрам, смотря, как Сатору затягивается, втягивая щёки, — особенно, когда ты накуренный. Они почти синими кажутся на фоне красных белков, — забирает тлеющий косяк у него, тоже тянет сладковатый дым, глядя точно в глаза, когда Годжо кончиками пальцев ведёт от плеча до грудины и ниже, ниже, пока не добирается до резинки штанов, цепляет её, оттягивая, а после отпускает, улыбаясь игриво, и она шлёпает по низу живота несильно. — Могу я..? — Давай. А дальше – яркость туманности Андромеды в мозгу под воздействием травки и близости. Когда вот так – его пальцы в кофейной смазке, плавно толкнувшиеся внутрь; вдохи-выдохи настолько рядом, что делятся на двоих; скольжение собственной руки по его члену; объятия такие тесные, что слышится трескотня рёбер – до выламывающего температурно жара общего возбуждения. — Блять, я хочу тебя. Сатору едва успевает хватать ртом воздух, сжимаясь на члене, подаётся навстречу его движениям и их бёдра сталкиваются со шлепком, стонет протяжно, негромко, вцепляясь в его руку до боли в пальцах, ощущая, как ломит плечи. — Пожалуйста, Сугуру-у, не делай так, не касайся меня так, ты делаешь этим только хуже, — почти что хныча в подушку. Сатору думает, что сейчас задохнётся. — Сейчас, птичка, — отпуская одну его руку, тянет на себя, подхватив под живот, — ещё чуть-чуть, мой хороший, ладно? Подвигайся теперь сам для меня. И тоже задыхается, потому что когда вставляешь ему так – в первую очередь отъезжаешь сам от невыносимого притяжения. Оторваться подобно тысячам микро-смертей. Поэтому Сатору хнычет, мечется, ощущая, как сводит мышцы, дёргает руками в хватке чужих нереально горячих пальцев, оборачивается через плечо: — Я хочу тебя видеть. Кис. Пожалуйста. Чувствует кожей вибрацию ответного стона, смазанный укус в зашеек и как расслабляются его пальцы на запястьях, чтобы после обнять сзади за талию, прижать к себе и замереть на мгновение. Он — как чёрная дыра, бесконечно поглощающая свет. — Давай ещё? Снова сидя сверху, слегка покачивается, бездумно делая затяжку сунутого в губы ещё одного чуть влажного косяка, откидывает голову назад, когда от россыпи мокрых поцелуев по груди мурашки разносятся, и забирает самокрутку, мягко опускается и приподнимается на члене в такт зацикленной песни. — Боже, — треск тлеющей бумаги, — с тобой та-ак восхитительно. Слабый смешок, перетекающий в стон удовольствия, сцепленные до онемения в замок пальцы, зычные шлепки кожи о кожу и полная потеря связи с реальностью. Потому что она не нужна. Потому что если ты попал в чёрную дыру и вздумал обернуться, то увидишь зарождение Вселенной, её смерть и появление новой, ведь для чёрной дыры жизнь – одно чёртово мгновение. Сатору, двигаясь будто в замедленной съёмке, слезает с его бёдер, слыша, как член выскальзывает из него с негромким чавканьем, и ложится рядом, укладывая голову на сугурову руку. — Хорошо? — Охуенно. Он переворачивается на живот, утыкается лбом в его плечо и чувствует, как рука Сугуру ложится между его лопаток, до мурашек нежно скользя по влажной коже вверх и вниз до поясницы, гладя, и он мычит от удовольствия, прижимаясь ртом к коже, дорожкой поцелуев по ключице, влажным мазком языка по горлу и лёгким укусом в подбородок поднимается к губам, целует ласково, медленно до щемящей болезненно нежности в груди, чувствуя, как он прижимает его к себе ближе, выдыхает мягко, отстраняясь, облизывает и без того мокрые губы. — Мне с тобою хорошо. — Мне тоже, — легко чмокает в губы, чуть приподнявшись. — Покурим? Годжо откатывается в сторону, потому что самостоятельно дойти до подоконника, на котором лежит початая пачка сигарет, не может – ноги дрожат. Он улыбается, когда Сугуру, поцеловав его в место чуть выше ключицы, встаёт с кровати и Сатору разглядывает его обнажённое тело с собственными следами на нём. В груди рокочет удовлетворение. Моё. Гето возвращается в кровать с жестянкой-пепельницей и уже подожжённой сигаретой в зубах, матрас прогибается под его весом, когда он нависает сверху. Сатору смотрит на него из-под полу-прикрытых век, дым струится к потолку и всё снова замедляется. — Дашь? — Бери, — неразборчиво из-за сижки во рту, но он улыбается мягко и заразительно. Ну почему ты такой. ~~~   — Вы когда подъедите? Начало в одиннадцать, — слышно, как трещит сигарета Чосо на том конце провода, когда он затягивается. — Ты же с Годжо будешь, да? Хотя-я, если и нет, то я не расстроюсь. Без твоей язвы мне спокойнее будет. Сугуру усмехается, наблюдая за тем, как Сатору, затушив догоревший косяк в банке, закатывает глаза, цокая языком, но тут же растягивает губы в обдолбанной улыбочке и вытягивается на полюбившемся ковре, смотря с пола на него. — Ты на громкой и да, с ним. Будем где-то к началу, может, позже. Не знаю пока. — Окей, маякнёшь, как подъедите. И пускай слышит. Он-то не стремается говорить всё, что думает. — Пошёл на-а хуй, Чо-осо-о, — выкрикивает Годжо, пакостно улыбаясь. — Он меня заебал, — слышно, как он вздыхает и Сугуру почти как наяву видит, что сжимает переносицу двумя пальцами, морщась. — Успокойся. Ты тоже, птичка, — щёлкает пальцами, указывая на него.  — Короче, будем ждать. Тут все наши и ещё пара человек знакомых. — Только пара? — усмехается. — Ладно-ладно. Народу дохуя, ваш любимый движ через скрученные баксы и всё такое. В общем, вечер обещает быть весёлым. Давай, свидимся. — Ага.  Чосо скидывает трубку и Сугуру кладёт телефон на тумбочку у кровати. Вздыхает. Он такой отвратительно трезвый и настроение – абсолютный мрак и охота до чужой крови, эмоций. Любых, на самом деле, но взгляд снова прикипает к Сатору, который медленно подползает к нему на четвереньках, устраивается у ног. Гето усмехается тихо, думает, что с Годжо очень хочется играться, дразниться, его хочется выпить до дна, потому что такой чувствительный, такой сладкий, такой его.   Сатору же не то, чтобы сразу понимает, в чём дело, потому что втёртый в дёсна порошок и раскуренный косяк сводят всё до состояния ласкового «я хочу влезть в твою шкуру, как в костюм» и он не может отлипнуть от горячей, чуть обветренной, такой восхитительной кожи рук Сугуру: лижет пальцы, прикусывает кожу с партачными глазами между, царапает игриво зубами выступающие косточки запястий, выцеловывает синюшние вены. В глаза заглядывает снизу вверх преданно, просяще, пытается лезть холодными ладонями под чужую чёрную зипку и майку или в графитовые джинсы, играясь с пряжкой ремня и просовывая пальцы под штанины, обхватывая лодыжки.   — Ки-и-ис, — улыбается сладко, призывно. Гето перехватывает его запястья одной рукой, с силой сжимая, тянет с пола и валит на кровать, прижимает их над его головой к матрасу, чувствуя, как чужое тело податливо выгибается навстречу. Даже если больно. Говорит ровно, медленно:   — Я же ведь могу сделать с тобой всё, что душе угодно, а ты на всё скажешь «да», даже не думая, — дёргает уголком губ в намёке на улыбку, но глаза сверкают молниями в ураган. — Я же твоя любовь, птичка?   Сатору краснеет ярко, взгляд отводит и голову отворачивает в сторону.   Гето усмехается, наклоняется к нему ближе, шепча на ушко так, как ему нравится:   — Ты помнишь тот звонок, м, птичка&   Конечно, блять, помнит. И щёки вспыхивают ещё большим жаром, когда он вспоминает, как заикался в трубку не желающей заканчивать разговор матери, с силой кусая нижнюю губу, чтобы не застонать в голос, когда Гето так славно сжимал его волосы на затылке, оттягивая назад, целовал шею, плечи и тягуче-медленно трахал пальцами, пока Сатору, почти кончивший до этого на вибраторе, полностью обнажённым, сидел у него, снявшего только футболку, на коленях.   — Назовёшь меня также как тогда? — и самым кончиком языка обводит ушную раковину. — Назовёшь меня папочкой?   Сатору тихо стонет сквозь зубы, дёргает руками в попытке освободиться, шипит и выгибается, когда Гето лезет горячей рукой ему под майку, слегка царапает сосок, потом ведёт ниже, касаясь лишь кончиками пальцев, и сжимает сквозь кожу штанов его возбуждение.   — Ну же, — подначивает, — тебе ведь тоже тогда понравилось, не стесняйся. Ты же только со мной, — отпускает его руки и за бёдра подтягивает поближе к себе и Сатору обнимает его ногами за талию, после Гето берётся за пояс чужих штанов. — Так что? Тебе нужно лишь правильно попросить.   Сатору стонет жалостливо, но когда чужие руки не двигаются и на миллиметр, жмурится, отпуская его, и выдыхает тихо:   — Папочка. Пожалуйста. — Хороший мальчик. Сугуру довольно улыбается, наклонившись, целует его в ключицу, ставит засос, ведёт языком по молочной коже до доверчиво открытой шеи, наслаждаясь сбившимся дыханием, и кусает, сжимая зубы до сдавленного скулежа и попыток оттолкнуть его за плечи, снова перехватывает запястья, прижимая к матрасу, и широко лижет белый отпечаток, сглаживая боль. Шепчет:   — Прости, не удержался, — целует в красную щёку, — ты такой хорошенький, — в уголок губ, — послушный, — в губы, мягко облизывая нижнюю, — потрясающий. Тебе будет хорошо. Хочешь? — Да, папочка, — выгибается, пытаясь быть ближе.   Сугуру мурашками прошивает его покорность, просящая интонация, взгляд из-под ресниц горящий, голодный, неосознанные попытки оказаться как можно ближе и это обращение блядское, послушно отдающее метафорический поводок от ошейника ему в руки. Также сладко, как грех, и от такого Сатору мажет едва ли не лучше, чем от снюханной дорожки.   Гето тянет его на себя, целует жадно, лезет языком в рот, проезжаясь шариком пирсинга по нёбу, и под задравшуюся майку руками, гладит рёбра, сжимает соски, чувствуя, как Годжо обнимает его за шею, зарывается в волосы, Сугуру глотает чужие стоны, царапая слегка его поясницу, а потом расстёгивает ширинку на штанах, запускает руку в трусы, сжимая его возбуждение, и там жарко, мокро от выделившийся смазки и пота, Сатору отстраняется немного и стонет ему почти что в рот, крепче схватив за волосы на затылке.   — Я ещё ничего не сделал, а ты уже течёшь, как сучка, — усмехается, чуть двигая рукой. — Так сделай, папочка, пожалуйста, я очень сильно хочу тебя, — молящим речитативом в чужие губы и в глазах осмысленности, поглощаемой чернотой зрачков, всё меньше.   Сугуру целует его снова, почти что имея языком рот, вытаскивает руку из его трусов, прижимает к себе за талию, а потом, отпустив и отстранившись, говорит:   — Повернись для меня. В коленно-локтевую.   Сатору выполняет команду незамедлительно, после оборачивается через плечо, наблюдая за тем, как Гето, приблизившись вплотную, ухмыляется донельзя довольно, рассматривая его, наслаждаясь, вжимается в него пахом, давая почувствовать возбуждение, и Годжо трётся об него, подаётся назад и тихо постанывает, жадно пытаясь урвать больше ощущений, пока Сугуру не хватает его за бёдра, резко тормозя.   — Без самодеятельности, птичка, — и, стянув до середины бёдер чужие штаны вместе с трусами, резко шлёпает по обеим ягодицам, заставляя тонко простонать и уткнуться лицом в предплечья. — Хочу тебе отлизать, — оглаживает покрасневшую кожу в мурашках. — Кончишь только от моего языка.   Сев, дразнит сжимающуюся дырку большим пальцем, обводя по кругу, слегка нажимая, ведёт вниз, начиная массировать место под яйцами, наклоняется ближе и после широко мажет языком по сфинктеру, слыша, как Сатору захлёбывается в стоне, усмехается, продолжая вылизывать его медленно, ощущая чужую дрожь, после обводит по кругу и проникает самым кончиком внутрь, раздвигая его ягодицы, начинает трахать его быстрыми движениями языка. И это так жарко, сладко и низ живота сводит от удовольствия, Сатору стонет не затыкаясь: плевать на то, что в квартире стены почти что картонные, что в соседнюю недавно въехали новые жильцы, что они наверняка слышат абсолютно всё. Он не против устроить для них концерт, потому что ему так хорошо, ему так нравится чувствовать себя грязным, подчинённым, уязвимым. Тянется рукой к своему члену, одновременно подаваясь назад, чтобы почувствовать ещё глубже и ярче, но Сугуру, заметив его движение, отстраняется и резко шлёпает по ягодице:   — Я сказал, что ты кончишь только от моего языка. Можешь же быть послушным мальчиком, верно?   Сатору мычит чуть разочарованно, оборачивается на него через плечо, заглядывая в глаза, выстанывает:   — Да, папочка, — и ведёт задницей, выпрашивая продолжение. — Умница.   Сугуру невесомо целует его в поясницу, ласково оглаживает кожу, прежде чем снова обхватить его бедро, и вылизывает как лучшее угощение, крепко удерживает на месте, не давая сдвинуться и на дюйм, дразнит пальцами, слегка нажимая на края входа, слюна течёт по его подбородку, покрасневшей от ласк дырке и Годжо всего этого так много, что колени разъезжаются в стороны, раскрывая ещё больше.   Сатору скулит жалостливо:   — Бля-ять, — выгибаясь и притираясь поближе, сжимает в себе его язык конвульсивно, ощущая скольжение пирсинга по нежным стенкам.   Сатору просит:   — Пожалуйста, папочка, — и Сугуру в ответ начинает двигать языком быстрее, шлёпает его одной рукой по бедру, а кончики двух пальцев другой вставляет внутрь и раздвигает шире, чтобы трахнуть поглубже.   Сатору, застонав протяжно, кончает на плед под собой, пачкает и собственный оголённый живот, содрогаясь и пытаясь отодвинуться от Сугуру, но он не прекращает ласку, обхватив его поперёк бёдер одной рукой, только к языку присоединяет пальцы другой, вставляя сразу глубоко, давит на особенно чувствительную после оргазма простату, вылизывая края растянутой вокруг двух пальцев дырки, периодически проникая языком. Слушает, как скулит и хнычет от гиперстимуляции Сатору, как пытается одновременно уйти и насадиться поглубже, но не может ничего из этого, потому что Гето держит на месте крепко, заставляя только принимать всё то, что он ему даёт, и, через несколько мучительно-сладких минут, Годжо кончает второй раз уже практически плача от сверхчувствительности. Сугуру отстраняется от него, облизываясь почти что хищно, и продолжает медленно трахать его пальцами, оглядывает дрожащее тело, гладит поясницу, бёдра успокаивающе, наклоняется к нему, целует нежно в плечо, шепчет тихо:   — Ещё немного, хорошо? — и вставляет в него третий палец, выбивая ещё один скулёж. — Мне так нравится как ты дрожишь.   Двигает пальцами внутри резко, глубоко, поцелуями по спине спускаясь ниже, снова обхватывает его бёдра, раздвигает податливые стенки, останавливая движение пальцев, и толкается языком плавно, жадно ловя чужие стоны и вздохи. Снова и снова. После чуть отстраняется и вытаскивает пальцы, оставляя Сатору сжиматься вокруг пустоты, и трёт блестящие от слюны края его дырки кончиком языка, одновременно проходясь по чужому испачканному животу в дразнящей близости от члена и Годжо хнычет, сжимая в кулаках плед, чтобы не нарушить приказ, выстанывает:   — Б-блять, ну пожа-ах-луйста. Папочка. Сугуру дёргает уголком губ в насмешке, чувствуя, как собственная кожа покрывается мурашками от молящего тона и вставляет перепачканные в его сперме пальцы обратно, трахая глубже и грубее, раз за разом задевает простату, после приподнимается, крепко сжимая его талию свободной рукой, и, облизав мокро, кусает его загривок, сжимая зубы на грани с болью, не давая дёрнуться, и Сатору практически визжит от чрезмерной стимуляции, пытаясь податься теснее, и кончает в третий раз, простонав имя Сугуру охрипшим голосом.   Гето, разжав челюсть, нежно, но с нажимом обводит языком след от зубов на покрасневшем зашейке, целует невесомо и отстраняется, вытаскивая один палец под тихий скулёж, гладит его по бедру ласково, шепчет:   — У-умница, просто самый лучший мальчик.   Сатору стонет замучено в ответ и утыкается лицом в свои предплечья, пытаясь отдышаться, а потом оборачивается к нему:   — А ты? — Не переживай, птичка, — Сугуру слегка двигает в нём двумя пальцами, чтобы продлить удовольствие, не оставлять его с внезапным чувством пустоты после гиперстимуляции. — У нас есть ещё время до выхода, так что давай, приходи в себя, — наклоняется к нему и оставляет мягкий поцелуй на виске. Лучше бы выстрел с травмата.   — Э-эй, не засыпай, — едва царапает кожу с выбритого затылка до места между лопатками, вытаскивает из него ещё один палец, видя, что он уже почти не дрожит. — Птичка. Сатору мычит что-то невнятное в матрас, слегка прогибается под прикосновениями.  — Са-то-ру, — рассыпает поцелуи по плечам, гладит чужой тёплый бок, чуть наваливаясь сверху. — У меня подарок для тебя. Годжо мычит недовольно, но переворачивается на спину, заинтригованный, а Сугуру трясёт перед его лицом звенящим застёжками чокером. Сатору сглатывает. — Ты решил меня теперь буквально на цепь посадить? — выгибает бровь вопросительно, переводя взгляд на его лицо. — Ага, — смеётся. — В секс-рабство тебя заберу. Ты же и не против будешь. — Иди ты на хуй, а, — несильно шлёпает его по плечу. — Да ладно-ладно, — улыбается ярко. — Просто хочу, чтобы это было на тебе. — Больные у тебя кинки, кис. Сатору вздыхает, но приподнимается, подставляя шею. — Наденешь? — внезапно улыбаясь сладко и подаваясь ближе. — Папочка. — Скажи так ещё пару раз и мы нахуй никуда не пойдём, — выдыхая резко и натыкаясь на блестящие голодом синие глаза.   Сугуру не затягивает ошейник туго, потому что это не имеет значения —   Сатору настолько хорошая сучка, что даже без удушающего контроля останется рядом. Сатору настолько послушный, что даже если ошейник спадёт с его шеи: принесёт хозяину в зубах, чтобы надел обратно. Сатору настолько его, что без ошейника задохнётся: никуда не убежит, просто не сможет, не захочет. Притягивает его к себе за кольцо ошейника и целует ласково, с почти-нежностью, почти-благодарностью. — Пошли тебя отмоем. — Не, просто отнеси в ванную и иди собирайся, я уже туда хочу. — Как скажешь.   В свете жёлто-оранжевого спектра светомузыки движения плавные, как тягучий сироп с привкусом пепла, он прижимается, касается, смотрит так, что хочется только одного – присвоить. Забрать. Привязать. Обожание течёт по венам приторной отравой вместе с тягой.  Хочется. Всего, сразу, поэтому Сугуру сжимает его бёдра пальцами, гладит полоску ошейника на шее на стыке с кожей, скользит по его рукам своими, когда они касаются лица или плеч ласково, почти невесомо. Годжо обнимает его за шею, прижимается вплотную, дышит жарко на ухо, так, что кровь кипит.  Х о ч е т с я. Он берёт со столика неподалёку высокий стакан с кажущимся фиолетовым Лонг-Айлендом, отпивая прежде, чем отдать его Сугуру, проводит языком по влажно блестящим губам, прикрывая глаза. — Отойдём? — и губы сухие облизывает также, как его тело глазами. Сатору лишь усмехается, кивая, и Сугуру влечёт его за собой, цепляя за руку. Найти комнату для персонала, протолкнувшись через сотню человек на танцполе, дело нескольких минут. Сугуру вжимает Сатору в стиральную машинку, неожиданно стоящую там, как только за ними захлопывается дверь. Целует с жадностью, голодом, проталкивая язык ему в рот почти сразу, цепляя зубы пирсингом чувствительно, подсаживает на стиралку, наваливаясь так, что Годжо стукается о стену позади затылком и стонет от резкой боли, но остановится не просит, наоборот - выгибается навстречу, льнёт к каждому касанию, просится в руки. — Блять, — утыкаясь ему в стык между плечом и шеей. — Подожди, я не могу уже. — Ничего, — шумно выдыхая и поглаживая по затылку. — Я вижу, как ты дёргаешься без дозы. Давай. Гето целует смазанно его в ключицу, уже залезая к себе в передний карман, чтобы достать зиплок вместе с купюрой, скручивает её, а после раскладывает две дороги там же - на стиралке рядом с саторовым бедром. — Боже, блядь, — резко снюхав порошок, запрокидывает голову, невидяще пялясь в потолок. — Лучше? — Ага-а. Сугуру садится на пол, приваливаясь к двери спиной. — Ща-ща, я вернусь к тебе. Не хочешь тоже? — Давай. Сатору сползает со стиралки к нему, берёт протянутый пак, открывает, черпая пальцем немного, и снюхивает, втирая остатки в дёсна, отдаёт зип обратно и падает головой на бедро Сугуру, растягиваясь на холодном полу. — Взяло, да? — Не сильно, — потягивается и чувствует, как эйфория прокатывает по телу одуревшей волной. — Или нет. Не знаю, — хихикает. — Значит, хорошо, — улыбается. — Пересядь ко мне на колени. Хочу тебя касаться. Сатору лезет к нему на колени, неловко пошатнувшись, после сходу впечатываясь в его губы новым поцелуем, пробирается пальцами под его майку, чтобы чувствовать его кожу, изгибается податливо в пояснице, когда на неё ложатся горячие ладони, почти сразу залезающие под пояс штанов едва-едва, а затем сугуровы пальцы перемещаются к ширинке, борясь с застревающей пуговицей. Голову кружит нещадно, Сатору отстраняется, подставляя шею под поцелуи, чтобы вдохнуть побольше воздуха, прижимает голову Гето к себе за волосы, стонет протяжно. — Бля, у тебя голос такой, — проводит языком по его ключице, пальцами одной руки касаясь ошейника и другой пробираясь под едва влажное бельё, — заводишь пиздец. А в мозгу мысль оседает: скольким ты ещё это же говорил? Как молнией по одурманенному сознанию шарахает. Сука. — Отпусти. Сатору отстраняется от него так резко, что почти падает назад, отползает подальше, пытаясь справится с внезапно накрывшими обидой и отвращением, а слёзы на глаза против воли наворачиваются и режут нестерпимо. Он задушенно всхлипывает, пальцами под ошейник забирается. — Э-эй, птичка, ты чего? — касается его щеки ласково, подаваясь к нему. — Прости, — снова всхлипывает и опускает голову ниже. Ты снова всё портишь. Успокойся. Сугуру кладёт обе ладони ему на щёки, оглаживая ласково большими пальцами скулы, наклонившись, целует в лоб, веки, губы, смещает одну руку ему на шею, прижимает к себе, чтобы он уткнулся лбом в его плечо. Как же его трясёт.   — Всё хорошо, Сатору, тише, — гладит его по волосам нежно, перебирая пряди, слегка царапает мокрый от пота затылок, — тебе не за что извиняться. Слишком много было, да? — другой рукой подлезает под его и обнимает за талию. — Всё в порядке. Ты умница, самый восхитительный мальчик. Сатору всхлипывает и вжимается в него сильнее, обнимая за пояс: — Правда? — Да. Ты моё сокровище. Иди ко мне. И Сатору быстро разжимает хватку, чтобы перебраться обратно к нему на колени, обнимая за плечи, утыкается носом в изгиб шеи, где слегка выветрившийся родной запах одеколона дарит успокоение также, как и нежные касания по спине от лопаток до поясницы.   — Хочу кое-что тебе предложить. Даже не так, я хочу кое-что для тебя сделать. Годжо поднимает голову, чтобы посмотреть на него, шмыгает снова покрасневшим носом, улыбается ломано, говоря: — Если ты про ещё одну попытку, то тебе придётся немного подождать. У него стекло вместо глаз, а у Сугуру неприятно царапает сердце. — Нет, птичка, я не про это. Не изверг же. — А про что? Гето замирает на секунду, сглатывает вязкую слюну с привкусом Лонг-Айленда, обнимая его крепче, говорит тихо почти на ухо: — Я хочу набить тебе свой эскиз.  Сатору отстраняется немного, глаза слегка расширены, но губы расчерчены мягкой, яркой, такой тёплой улыбкой на контрасте с заплаканными глазами, смотрит внимательно и приближается к его лицу, а после, прикрыв глаза, оставляет поцелуй на губах. И шёпотом в полутьме раздаётся: — Хорошо. За костяным щитком грудины, там, в пространстве меж сводом рёберных дуг, прожженных органов, в гнилостной крови вымазанное, нечто ломается в форму истошного слова — «любовь».