Сказание о Гробовщике

Проснулся Микола рано утром с первыми петухами. Голова была тяжелой, перед глазами всё плыло, будто он и не спал вовсе. Глаз со шрамом резала полоска солнца, падая на лицо и белокурые волосы, что за ночь своим вихрем превратились в гнездо для пташек. Было ощущение, что сон был крайне беспокойным. Встав с болью в спине и ногах, наспех размявшись под протяжные хрусты костей, Гоголь вышел из небольшой комнаты с полками и со скрипами половых досок вошёл в горницу, помогая матери накрыть на стол. — Хоть кто-то вышел, не хворай, Миколка, — прохрипела Мария Ивановна и прочистила горло, — Миколка, отца Ваську не видал? — закончила говорить женщина. — Нет, Матушка, да и на полатях его не видно было. Может опять в сенях завалился пьяненькой? — тихо усмехнулся себе под нос Николай, отвернувшись спиной к матери и беря тарелку в руки. — Микола! — А Николенька опять бранится! — выскочила из-за угла белокурая девчушка. Волосы были белые-белые, как у самого Гоголя, глаза цвета чистого неба, а на щеках и вздернутом носике было несколько бледных веснушек. Беловласый обернулся и лучезарно улыбнулся на девочку лет восьми. Та подбежала на своих маленьких, босых ножках к нему и протянула тоненькие ручки. Тут подошла Мария Ивановна, поставив последнюю глиняную тарелку на стол. — Аннушка, ты уже взрослая деваха, а все на руки просишься. Да и ты, Микола, потакаешь ее желаниям. Разбалуешь еще... — произнесла тихим голосом черновласая, оборачиваясь и смотря покрасневшими глазами, под которыми расцвели болезненные синяки, на красный угол, останавливая там свой взор. — Не волнуйтесь, Матушка, не разбалую, — Николай мимолетно провёл по плечам Анны, что была ему чуть выше пояса, потрепал взлохмаченные волосы и немного погодя добавил: — Мне сходить за Оленькой? Отвлёкшись от рассматривания икон, Мария полностью повернулась к своим детям и засохшими, потрескавшимися губами продолжила: — Сходи и садитесь за стол. Она в последнее время что-то совсем хворает, спит чересчур крепко, петухов не слышит. Я пойду поищу этого разгильдяя, а то его и ночью не было, — проворчала последнее себе под нос она. Гоголь отпустил Аннушку, напоследок огладив ее руку, и направился в соседнюю комнату. Ольга лежала на полке, кажется, услышав разговоры и находясь в полусне. Волосы были распущены, они струились по дереву и сползали на пол, на теле была только рубаха до пола, а голова была непокрытой, на что Николай лишь нахмурился. Он тихонько подошел к ней и, склонившись над ее лицом и загораживая лучи света, начал шустро тыкать ее то в щеки, то в лоб или нос. Та поморщилась и тихонько засмеялась, мягко отталкивая разбудившую ее руку Миколы. Улыбка её была уставшей. Анна быстро выглянула из-за угла и скрылась обратно. Скулы сестры обострились еще больше. Лицо обрамляли черные, как воронье перо, прямые волосы. В целом, она была очень похожа на свою мать. Не только внешностью, даже в характере у них были сходства. И обеих что-то мучило. Оля привстала и, услышав, что почти весь дом уже не спит, вздрогнула от неожиданности и поспешила встать на ноги. Поверх белого, лёгкого одеяния, она наскоро стала надевать повседневный светло-зеленый сарафан, который когда-то сшил ей Гоголь, вручив со словами, что он подчеркивает ее красивые, зеленые глаза. Микола, отвернувшись, начал отходить ко входу, посмеиваясь с её внешнего вида, за что, спиной почувствовал, на него был кинут недобрый, угрожающий взгляд сестры. Хоть отвернулся, какие-то манеры у него остались. Но ему все не давало покоя то, что она спала без платка. Уже подойдя к прикрытой двери, Николай внезапно остановился и, не поворачиваясь, спросил: — Ты хвораешь в последнее время все пуще прежнего. Не поделишься? – проговорил он тихо. Закончив одеваться и недолго помолчав, Ольга прервала стоящую в комнате тишину и решила дать ответ: — Согрешила я, братец... В доме внезапно раздались грохот и крики. Выбежав из комнаты, Оля поспешно плела косу и закрепляла ее лентой, закинув платок на плечо, а Коля про свою и напрочь забыл. Звук доносился из сеней, двери туда были открыты. Подбежав, Ольга и Микола увидели такую картину: Их отец, Василий, сидел на полу, облокотившись боком на скамью и что-то нечленораздельное мычал. Николай как в воду глядел, по поводу чего с сестрицей и переглянулся: действительно всю ночь провалялся хмельной. Мария Ивановна же, склонившись над своим мужем с тряпкой и браня, прикрикивала на него. Анна стояла в стороне, то и дело окликая мать, а иногда зажимая уши. Оленька аккуратно подошла к Аннушке и поспешно вывела из сеней за руку, отводя к столу. Мария же все так же чертыхалась: — Чего ж ты, Василий! Дурья бошка, честь свою позоришь! Пол ночи дома не было, треклятый, с кем-то опять пил! — голос у нее совсем срывался, она то и дело замахивалась на него кухонной тряпкой. — Как в свет выйдешь то о-ох, сразу важный и счастливый! А дома побыть таким не можешь?! От чего ж ты опять пить начал, недавно все хорошо было! Хрипя, икая и кашляя тот отвечал: — Молчи, окаянная женщина... — Это я-то окаянная?! — она схватила его за шиворот, пытаясь поднять и выволочь к печи. — Кто ж еще из нас-то окаянный! Гоголь подскочил к матери, помогая поднять и доволочь папашу, по пути прикрывая сени. Поставили на ноги, тот качался и придерживался за печь. — И это ж не отошел ещё! Совести совсем нет! — прокричала в сердцах Мария и затолкала его в ближайшую комнату, — Проспись! Может во сне совесть найдешь! Стыд-то какой... — закончила она и поспешно села на скамью за стол, роняя свою голову на холодные пясти и закрывая ими глаза. Подбежала Аннушка и приобняла её, за что получила в ответ дрожащую руку на плече. Помолившись, все в спешке принялись за завтрак, а Микола и вообще решил перекусить двумя небольшими кусками хлеба. Дел было много, а на ссору и так уйму времени ушло. Все таки был август, работы выше крыши, а женщинам и своих забот также хватает. Запихав в себя остатки завтрака, Николай уже было умчался работать, но его остановила Ольга со словами, что он забыл заплести косу. Впрочем, в семье к его внешнему виду обе сестры относились положительно. Никто за шрам не осуждал, за косу тоже, а по поводу цвета глаз и вопросов не было, что уж поделаешь, уродился таким, а бесов в нем никаких и нет. Его задорность иногда выматывала, но видеть своего любимого брата таким лучше, чем в истериках, слезах или опустошенности. Мать тоже относилась терпимо, ее отношение ко всем детям в принципе было одинаковым. Только вот именно Миколе она доверяла на все случаи жизни воспитание сестёр. Все таки, под его воспитанием они растут нормальными, а еще может им и одежду сшить, хоть и в семьях это было делом далеко не мужским. Гоголь в общем-то был сыном добросовестным. И по работе всегда помогал, и по дому, дела на мужские или женские особо не разделял, семью любил. Казалось, сына лучше и не сыщешь. Вот только его отцу так не казалось. Он к нему был строг. Есть строгость, которую применять полезно, а есть та, которую применял Василий. Нездоровая, жестокая. Порой это даже строгостью не назовёшь: Патлы отрастил, на бабу похож, стыд и срам, Николай, пойди еще по парням гулять, диво будет. Шить — не мужицкое дело, а ты только и делаешь, что платюшки шьёшь, еще себе сшей. Уродливый ты, не похож на моего сына, точно бесятина в тебе сидит. Бывало, в порыве ярости брался за нож. Впрочем, об этом и остальном позже. Ольга завязала белую косу красной лентой, которая, по ее словам, очень ему шла. По окончании Микола сорвался с места и умчал в поле. Работать ему нравилось. Ну, побездельничать тоже, но на это время будет зимой, а сейчас надо готовиться к осени. Иногда прислушивался ко словам родственников, что лучше бы он свою энергию направлял в нужное русло. Солнце сегодня палящее, на улице необыкновенная духота. Наверно и ночь будет теплой. Вспоминая про ночь, Гоголь мимолетно ухмыльнулся. Впрочем, не так давно, буквально пару дней назад, к ним в деревню приехал священник, что странствовал по интересующим его местам. Уродился он в России, вот только отец был иностранцем и настоял на американском имени для ребенка. Хорошо, что хоть обучили его первому языку русскому, а уже после этого английскому, иначе были бы проблемы. Половина деревни, выговаривая его имя, с непривычки ломала язык, даже умудряясь случайно выговаривать "Гоголь". Но да их и сравнивали иногда. Беловласые, странноватые. Поговаривали, что церковнослужитель как-то столкнулся с нечистью в своем родном городе, а от того и стал сед. Спустя пару дней все уже на приезжего внимания особого не обращали. Суются любопытные и ладно. Вот и сейчас, Микола, выйдя из своего двора и заприметив на их улице скитающегося священника, на нем взгляд не задержал. Вот только того Николай заинтересовал, а поэтому добежав до беловласого и неловко окликая, начал говорить: — Эм, молодой человек? — заглядывая в лицо спросил седовласый. Убедившись, что это остановившееся нечто с косой ниже пояса все таки парень, он выдохнул и расслабленно, с лёгкой улыбкой продолжил: — Да, молодой человек. Хотел бы узнать ваше имя? Николай еле сдерживал смех из-за того, что священник так растерялся и заглядывал в его лицо. Была бы его воля, рассмеялся бы сейчас во всю Ивановскую. Имея хоть каплю уважения, тот спросил: — А вам зачем имя мое? Будете в церкви молиться за спасение души от беса сидящего? — уже не скрывая улыбки договорил парень. Он ожидал и добивался отрицательной реакции, помутневшего лица и плохого отношения, чтобы заранее отвязать его от себя. Но на всеобщее удивление священник лишь растянул свои уста еще в большей улыбке и продолжил: — Отнюдь, мне просто стало интересно. Да и нет в вас беса никакого, а если бы был, подошел бы с другой просьбой, — он поправил съехавшие очки на переносице. – Не хотите первым говорить, тогда назову свое. Я Натаниэль Готорн. Вы первым мне на глаза попались, поэтому хотел бы узнать, как пройти до местного кладбища? Уж слишком болтливым он был. Впрочем, Гоголь заметил еще одну деталь: священник врал. Он ему не первым на глаза попался, а зачем-то нужен был. Именно он. Поразило его ещё кое-что. Все священнослужители как один говорили, что в нем сидит бес, а этот наоборот отрицал, что интересно. Просьба узнать дорогу его отнюдь не удивила, только беловласый давно уж думал, что он сходил. Всё-таки, тот его заинтересовал, поэтому Микола решил подобраться поближе: — Николай Гоголь меня звать. До кладбища... — А вы, случаем, не сын того пьяницы, что сегодня ночью в свинарник завалился? Свиньи все визжали, а он так же, как и они, — внезапно перебил его священник. И где его манеры... Гоголь внутри смутился, но внешне виду не подал. Так вот, что его папаня ночью учудил... Но себя позорить настолько он не будет. — Не понимаю, о ком вы говорите. Наш отец — приличный человек. Впрочем, — обратно сменил он тему. — До кладбища надо идти через дорогу в поле. Она прямая, не заблудитесь, поле пройдете и она примкнёт к лесу. А вот дальше развилка: поворот налево, туда к реке, а вам надо завернуть некрутым поворотом направо, еще недолго и до кладбища дойдёте. А там и то, что вам нужно. Именуемый Натаниэль изобразил недоумение и спросил: — В смысле то, что мне нужно? — Не прикидывайтесь дураком, — усмехнулся Николай, начиная двигаться к полю. — Даже точнее не то, а тот. Гробовщик вам нужен. Всех приезжих он интересует. — Ох, раскусили, так уж и быть, — улыбнулся он, — если уж о нем заговорили, хотел бы поинтересоваться, знаете ли о нем что-нибудь? Его сторожка прямо к кладбищу прилегает? К слову, интересно вы его зовете, гробовщик... — Знать о нем ничего не знаю, да и знать не хочу. Говорят, его отец Федор зовут, видимо и впрямь священник бывший, а сторожка да, до перегородки дойдете и там дверь его. Кстати, а вы изучали латынь? — вспомнил то, что хотел спросить у кого-нибудь другого Гоголь. — Э-э... До перегородки? А, латынь да, изучал, а вы это к чему? — недоумённо стал расспрашивать его Готорн. — Перегородка есть между кладбищами. Оно у него необычное, сами увидите. Да и узнаете, если достучитесь. У него над дверью надпись на латыни... Как же её... — остановившись и почесав затылок, стал вспоминать Коля. — А! A mori non abies! Это как переводится? — произнес он коряво и замер в предвкушении ответа. — A mori non abies... — начал думать священник, — "От смерти не откупишься", кажется. Странно. К слову, а все предания по поводу него, в пример, что заживо закапывал или души в слуги брал, правдивы? — спросил к теме он. — А вот это уж я вам не скажу. Сходите поздним вечерком да и сами проверьте, ха-ха! Готорн изогнул бровь и однобоко улыбнулся, глядя ему вслед. Коля, подхватив все, что нужно, побежал сломя голову в поле, параллельно с этим громко смеясь. Ещё и этот привязался, точно время теряет. Работал он почти до ночи, уморился. Приходил часа в 4 на перерыв домой. Папаша ходил, что-то бурчал, качался, даже упал в угол и чуть не сбил иконы. Ольга пыталась его усадить, что они уже потом вдвоём с Николаем сделали, но тот все назад валился и скатывался с лавки, качая ее. Плюнув на это дело, Микола мимолётом рассказал, что с ним говорил приезжий священник и что их отец ночью в свинарнике валялся. Черновласая ахнула и присела около печи на скамейку со стыда за отца. После, Гоголь вернулся в поле. И так до поздних сумерек. Вернувшись, Коля увидел, что отец уже трезв и все собираются на ужин. Впрочем, все молчали, так что говорить тут не о чем. За столом чувствовалось немое уныние и горечь. Папаша время от времени осматривал всех присутствующих. Даже на Николае взгляд не менял. А последний в свою очередь ждал, когда все разойдутся по комнатам и уснут. Ибо та мысль не давала ему покоя весь день. Людом то их звали солнечным. Но вот в самой глубине и сущности деревни солнце давно погасло.