Сказание о Гробовщике

В маленькой, только начавшей процветать деревне ходили разные предания. На кладбище, что через поле на окраине леса, давно поживал то ли священник, то ли сторож. Один или два, один и тот же или сыновья. Его история была покрыта мраком и кровью, достоверность фактов спустя года никто и не докажет. Образ его навевал смуту. Кто же, набравшись такой невиданной смелости, пойдет навстречу непроглядной неизвестности? Впрочем, об этом позже. Деревня была отдалена от прочих поселений. Находилась же она на территории Москвы. Народ не познавал долгого горя, семьи были счастливы. Люди поживали бок о бок который год. Мужчины работали в поле, разделывали скот, строили новые дома для расширявшихся семей. Женщины растили детей, занимались домом и любили своих мужей. Разногласий между ними не было, народа сплочённее в соседних деревнях и не сыщешь. Такое мнение ходило не только по соседним поселениям, но и доходило далеко до чужих. Что, где-то на солнечных полях да веселых реках, поживает столь дружный народ. Как их еще называли соседи: "Солнечный люд". Самой деревне, должно быть, было века полтора, долгое время она была маленькой и малолюдной. На сегодняшний день в ней было около двухсот людей. Казалось, что даже сама погода и природа щадила их. Сплотила, сдружила и обрадовала. Только уходя через бескрайние поля, ближе к могучему лесу, все вокруг словно темнело. Ветер притягивал и навевал сумрак, во́роны каркали на туманных, скрюченных деревьях, будто бы смеясь над теми, кто забрел в эти пучины мглы. Как раз на окраине этого леса, что был богат ягодами и прочими полезностями, было расположено кладбище. Тихое, спокойное, казалось сама Матушка Смерть объяла его своими костлявыми руками и столь нежно, неспеша убаюкивала, мыча под нос сладкую колыбельную. В этой ласке стояла, объятой лесом, сторожка. Сколоченная, грубая и странная, по форме напоминающая букву Г. Рассказывали, что лет 40 тому назад молодой мужчина, отслужив в церкви, по своей воле ушел на кладбище. Впрочем, слухи о нем ходили и 60, и 90 лет назад, сторожка появилась словно из ниоткуда. Не помнили, кто и когда ее строил, она будто переселилась вместе со священником пришедшим туда. Все же, большинство людей предполагает, что того священника, что строил сторожку и ограждал кладбище, самого давно в живых нет и что похоронен он на том кладбище, а его дело продолжают его сыновья. Из-за чего он решился ухаживать за могилами мертвых, из за чего он решил отдать всего себя кладбищу, никто до сих пор так и не знал. Кому доводилось с ним общаться и дождаться ответа, то получали лишь небрежно брошенное "по личным мотивам". К слову, никто не знал, как он выглядит. Тот ходил всегда в черной мантии до пола, а его лик закрывал такой же черный капюшон. Участки его кожи, что показывались из-под одежды, были бледны. Сам был черновласым и его волосы почти достигали плеч. Руки были тонкими, костлявыми, пальцы длинными и узловатыми. Да даже эти факты были недостоверны. Все слова, что были о нем сказаны недостоверны. Никто не помнит, что он жил в этой деревне, семьи, спрашивая самых старших родственников, получали отрицательные ответы. Никто не знал, сколько ему лет, кто его родня, как его зовут. Впрочем, что касается его имени, то священники, что нынче служили при церкви, отзывались о нем крайне положительно и называли его "отец Федор". Кажется, кто-то из церковнослужителей может и помнил его, но утверждали, что похожий на него человек по слухам служил у них лет 200 назад. Если уж говорить не только про отношение церковнослужителей к именуемому отцу Федору, а и про отношение обычного люда, то и они тоже не были злы на него или плохо настроены. Тот всегда помогал по хозяйству, когда мог, общался с целыми семьями, был добр к детям. Что касалось его своеобразной "профессии", то он мог изготовить любые гробы на заказ, сам приезжал в деревню и принимал тела мертвых, даже при случае мог отпеть. Всегда организовывал похороны и добросовестно ухаживал за могилами после, если люди не могли приехать на могилы своих родственников. Называли его по-разному: кто-то священник, кто-то сторож, а другие вообще называли его гробовщиком, что впоследствии с годами укрепилось и далее вертелось у всех на устах. Все таки, таинственный отец Федор умудрялся умещать в себе столько дел одновременно. Если верить слухам, на месте нынешнего кладбища и сторожки на окраине ничего не росло: никаких грибов, ягод и деревьев. Даже за такую мелочь в виде расположения там, все были благодарны отцу Федору. Люди относились к нему хоть и хорошо, но слухов и преданий было много. В пример, будто у него в слугах были сами духи умерших. Словно они восстают по ночам, бродят и воют, а отец Федор отправляет их в деревню по чьи-нибудь души. Или вот по поводу его внешнего вида: Люди то замечали, что руки у него совсем молодого парня и на них нет ни единой морщинки. И кто верил, что там служит один и тот же, говорили о контракте со злыми духами. Были впрочем очень старые слухи, будто от скуки из-за того, что никто не умирал, а гробов и могил поделать хотелось, гробовщик вылавливал шаловливый и любопытный люд, что ходил по ночам на кладбище, дабы увидеть духов, скидывал их в яму и живьем закапывал. Когда умирали, откапывал и делал им могилы. Сопоставляя довольно добрый образ сторожа с таким скверным слушком, многие не верили и считали чушью. Особо впечатлительные предпочитали яро верить, а третьи же пугали своих детей, чтобы по ночам не ходили куда попало, а тем более на кладбище. "Не ходи ночью на кладбище у леса, поймает злой отец Федор, скинет в яму да прикопает". Уж Николай Гоголь наверняка относился к первому типу. Отнюдь не из-за того, что многие считали гробовщика добрым. У беловласого на его личность вообще мнения не было и он считал, что народ слишком уж приукрашивает образ того. Иногда ему хотелось верить. Почувствовать это неизведанное волнение, трепетание души, захотеть поразмышлять на эти темы. И в свою же ложь о вере он каждый раз окунался. Сам никогда его не видел, представлял лишь по россказням, хотя, кажется, его отец общался с ним когда-то за пределами кладбища, когда тот выходил в город. Самому Николаю было почти 20 лет. Белые короткие волосы сзади украшала длинная коса ниже пояса, глаза были разномастными, а на правом красовался шрам, что проходил вертикально и задевал бровь. Некоторые мужчины скверно относились к нему, а священники и подавно. Хотя, некоторые имели более нейтральное отношение, но и Гоголь к ним редко ходил. Где-то даже ходили слухи, что в нем сидит бес, что самого обладателя этого "беса" до боли в животе смешило. Он не относился к этому серьёзно, даже несмотря на всю опасность. Он-то знал, что верующий люд может посчитать любого, кто отличается от большинства, за одержимого. А ему это только за радость было. К слову, больше всего на свете Николай ценил свободу. Свободу тела, свободу эмоций, свободу души. Даже его поведение и внешний вид выражали это рвение. Свою любовь к воле он разделял с любовью к полям. Ну уж очень они были ему по душе. Ведь поля кажутся такими бескрайними, такими просторными и свободными. Травы в них нежные, полевые цветы радуют глаз и манят остаться подольше. В далёком поле нет никого. Только Микола, нежное солнце и яркие лепестки. Поля он посещал чуть не каждый день в свое свободное время. Туда-то он и направлялся сейчас. Весело шагая и иногда прыгая, он вышел со своего двора. В тот же миг словил презренный взгляд соседей и недобрый отца, что как раз с ними и разговаривал. Мимо прошел молодой паренёк со скотом, чертыхаясь себе под нос и почесывая взлохмаченный затылок. Его отец сегодня был чересчур злым, впрочем, он бо́льшую часть времени пребывал в недобром здравии. Ему было уже 42, что в их деревне считалось возрастом близким к почетному. Хоть и живёшь не в пыльном центре столицы, питаешься лишь своим, чистым, а иногда вдруг схватит болезнь какая, а знахарки поблизости и не окажется. Слишком хороших либо вызывали в соседние деревни, а слишком плохие и не лечили толком. Так и находилась работа гробовщику. Ещё одна причина, почему народ в их деревне называли "солнечным людом": по счастливой случайности, в их поселении никто из знатных кровей не проживал. Оттого народ был сплочённым и никаких классовых конфликтов и обязанностей особо не имели. Дом Миколы далеко от поля не находился. Прошел улицу, свернул, дошел до небольшой ограды и вот оно, что всегда манило. Уходить с него ему с самого детства не хотелось. Может привлекала "свобода", а может чего ещё. Выйдя в бескрайнее поле, что сегодня не было таким уж солнечным, солнце закрывали серые тучи, что могли перерасти в дождевые или даже грозовые, внезапные мысли о кладбище посетили его голову. С чего так резко, впрочем и не поймёшь, но вот Николай поймал себя на мысли, что оно манит так же, как и поле... Гоголь не сравнивал такое скверное местечко с вечным сном и свободой души, а как раз с неволей в виде гроба и калитки. Да, там ему было спокойно, но бескрайнее поле и цветы были куда лучше, чем бесконечные кресты и вырезанные имена на плитах. Куда лучше. Но почему именно сейчас чувства по отношению к ним сравнялись? Должно быть проснулся интерес? Где находилось кладбище он знал. Хоть его и не видно было из деревни, но тропа туда какая-никакая через поле была, что оставили жители и телеги с годами. Что такого, что он туда сходит? Не совершил же он никакое преступление, да и не ночь сейчас. Нагоняй от родственников получить не должен если узнают. Расписную рубаху лениво развевал ветер, коса раскачивалась от шагов. Микола ступал по слабо протоптанной земле лаптями, любуясь все такими же плавными травами в поле. Лето уже было убывающим, начинался август. Где-то вдали выгнали скот. Деревня все дальше отдалялась, с каждым шагом становясь меньше и меньше. Гоголь то и дело периодически оглядывался, и зачем только... Будто кто-то смотрел в спину. Может кто засёк его из деревенских и хотел подловить да пристать? Обернувшись обратно на дорогу и случайно глянув вниз, он заметил, что веревка на одной лапте, что обвязывала онучу, развязалась. Николай отошел с дороги и принялся завязывать. Тропа уже свернула ближе к лесу и прилегала к нему. В лес она не уходила, а шла только вдоль. Осталось пройти небольшой поворот, еще несколько минут и покажется забор заветного места. Наклонившись и придерживая холщовую онучу, беловласый начал обматывать веревку и... Со стороны леса послышался какой-то вой. Страх мурашками пробежал по позвоночнику к загривку, неприятно щекоча: вдруг волки оголодали иль еще ересь какая выйти решила? Но вот на вой волков это было мало похоже, и не сова... Прислушавшись, его напряженный слух разрезал какой-то шелест. Ветки хрустят? А впрочем... Это было похоже на какое-то слово. Шепот. Шепот, что похож на шелест, тихим гулом расходящийся откуда-то из леса, отталкивая стоящую тишину. Может, выл как раз и этот шепот... Завязав верёвку лаптя, Микола начал медленно ступать по земле, отойдя обратно на дорогу и поглядывая время от времени в сторону леса. Даже если это и были волки, то среди дня выйти они не должны, а если и выйдут, то он знает все меры предосторожности и уж точно спасется. Хотя, оголодавшие волки — это страшно. Подойдя ближе к кладбищу, уже не было слышно звуков поля, не было никаких тресков, была лишь тишина, лес и он сам. Дорога после развилки теперь была окружена деревьями с двух сторон. Слева их было немного и другая дорога через них была видна. Затишье его не беспокоило, на душе было так же тихо, а страха и сомнений след простыл. Спустя пару минут он наконец подошел к ограде. Впрочем, сколочена она мастерски и, кажется, ее меняли месяца 4 назад. Бревна были невысокими, примерно Миколе чуть выше пояса. Выглядела она ново, что и не удивительно: народу в их деревне сейчас помирало мало, гробовщику заняться нечем, вот и докончив с могилами занялся забором. Ночью вход был закрыт, да и слишком заурядным он не был: по обе стороны стояли два вертикально наточенных столба, что не были очень толстыми, да и не очень тонкими, из дерева, а сверху к ним был приколочен такой же столб, который лежал на тех двоих и имитировал вход. Два столба были обвязаны веревкой с соседними поменьше, сами были глубоко воткнуты в землю и высокими не были. Примерно метров пять в высоту, а в ширину метра три. Туда-то Гоголь с весёлой улыбкой и заскочил вприпрыжку. Некоторые поговаривали, что у гробовщика было странное уважение к мертвым: обычно, через лет 15-20 место прошлого покойника перезахоранивалось, туда клали нового до того же срока, что и предыдущего. На этом же кладбище, место совсем старых могил отделялось перегородкой, что разделяла новые и старые захоронения. Старые стояли все такими же ухоженными и иногда к ним приходили люди. Под новые места кладбище лишь расширяли, но вокруг него все так же ничего не росло. А если бы что-то и было, то жители, особенно почитавшие своих родственников, никаких претензий к сторожу не имели бы и множество раз его благодарили. Вот так дела и обстояли. Сам погост, даже несмотря на когда-то высокую смертность в деревне и его возраст, было относительно небольшим и взаправду ухоженным. Может, этот отец Федор помешанный какой или фетишист? С этой мысли Гоголь усмехнулся, мельком проводя рукой по кровле наточенного креста, пока проходил мимо. Место и впрямь было для него спокойным, душе было легко, а интерес к рассматриванию надгробий лишь возрастал. Дорожки между могилами были аккуратными, такие не на каждом кладбище встретишь. За перегородкой надгробия выглядели и вовсе по другому, кажется, от конца всего кладбища к середине они шли от более древних до относительно новых. Дойдя до конца "нового" погоста, беловласый присел около одной могилы и принялся разбирать мутные, запыленные буквы на плите. Кажется, здесь похоронен некий Степан, что родился примерно в конце 17 века. Должно быть, кладбище разделено на могилы с середины семнадцатого века по настоящее время. Неудивительно, что в самом конце "старого" погоста стояли такие надгробия, которые никто уже и не делает. Наверно, там они доходят вплоть до конца пятнадцатого. Гоголь присел наземь между двух и прикрыл глаза, пытаясь прислушаться к звукам и слиться с атмосферой. Что-то тянуло, но вот что он не мог понять. Будто какая-то неизведанная свобода, словно взмах крыльев птицы. Ветер ласково пробежался по лицу Миколы, скользнул на косу, перескочил на рукав рубахи. Где-то щебетали птицы, деревья игрались ветвями друг с другом, а трава напевала колыбель. Так царство мёртвых обволакивал вечный покой. Голову затуманило, откуда-то появилась усталость, клонило в сон, но беловласый понимал, что уснуть посреди кладбища крайне глупо и он открыл очи. Его взор устремился на здание, где в окне быстро промелькнула тень. Его тело содрогнулось и он резко вскочил на ноги. В голове появился неясный азарт: Неужто сам гробовщик наблюдал за ним? Непонятный интерес к этой личности лишь возрастал. Теперь Николай решил рассмотреть сторожку: она не стояла на входе на погост, а ее дверь врезалась в перегородку между "новым" и "старым" кладбищем, что по сути делало ее стоящей посередине. Первым в глаза бросалось крыльцо. Доски были старыми, но обточеными и надежно прибитыми. Хоть крыльцо слегка покосилось, выглядело оно крепким и доверие внушало. Перила на вид тоже были обточенными, по крайней мере лишних щепок на ней видно не было. Постарался же. Лестница к самому крыльцу была в три невысоких ступеньки, а когда она заканчивалась, по обе стороны стояли округлые столбы, что держали кровлю. Та была двускатной, а лицевые края были красиво вырезаны, словно кружево свисало. Также были импровизированные перила, только те явно нуждались в ремонте. Дверь была арочной, ручка была справа, а вот над дверью, полукругом, темными буквами на выцветшей, облупившейся, светлой краске, на латыни было выцарапано: A mori non abies. Гоголь не знал латынь, но фразу запомнил. Влево от входа шла одна из пристроек, окно которой выходило на само кладбище и на вход. Была она не длинной, около пяти метров, и немного узкой, метра 3. Если отойти ближе к "древнему" кладбищу или же зайти прямо на его территорию, то можно увидеть вторую пристройку, что находится прямо за входом и уходит в лес. Участок также был огорожен. Кажется, эта комната была основной, ибо была широкой и длиньше. Первая же пристройка скорее выполняла роль самой сторожки. Окна на втором помещении были странно расположены. Оно было кажется лишь одно, выходило в сторону "старого" погоста и было завешано. Второе если и было, то выходило прямо в лес. В сторону входа на кладбище окна не было. Крыша была невысокой и двускатной на бо́льшей части дома. Если на "сторожке" она была с двумя досками, то ее конец упирался в другую, вертикальную и длинную, словно продолжение стены дома. Она была одна и наклонена низом в сторону второго погоста. Крыша в целом выглядела очень странной. Тщательно рассмотрев здание, Микола еще раз медленно прошелся по кладбищу и в начавшихся сумерках решил возвратиться домой. Матушке скажет, что гулял в поле, а последующие несколько часов проведет в раздумьях об этом месте. А может намедни ночью туда сходить...