Надежда умирает последней

"Сколь бы ты ни лелеял надежду и сколько бы препятствий ни преодолел, в одно мгновение всё обрушится. И надежда, что должна была угаснуть последней, погибнет вместе с тобой. Стоя на краю моста, осознаешь — всё было напрасно." *** На самом деле, я не считаю, что я счастлив. Все вокруг такие счастливые, их глаза полны радости и жизни, а в моих? В своих я вижу лишь пустоту. У моей мамы были точно такие же глаза до того, как она умерла, как стекло, лишь отражающее свет. Мой отец часто говорил, что я как она, и характер похож, даже внешность. Он говорил, что я буду как она, красивым и умным. Он это сказал перед тем, как они уехали, а позже я узнал, что они погибли в ДТП. Я тоже умру, но не сейчас. *** Холодным зимним вечером, когда городские крыши были густо покрыты инеем, а желтый свет фонарей едва пробивался сквозь пелену снега, молодой человек одиноко стоял у окна. Легкий дымок его утреннего кофе уже рассеялся в полутемной комнате, уступив место затхлой прохладе. Оса‌му Дазай был человеком сложного характера, в его взгляде навсегда поселился оттенок непреходящей меланхолии. Сам того не желая, он нёс на своих плечах некий невидимый мир страданий, начертанный в его тёмных, как ночь, глазах. Взгляд его был устремлен на оживленные улицы, где прохожие, словно мелькающие тени, спешили кто к семье, кто к друзьям. Живость их походки и радость в улыбках резко контрастировали с его бледным, застывшим лицом. Оса‌му чувствовал себя чужаком среди этих суетливых фигур, словно существовал в иной реальности — холодной и бесчувственной, где каждое мгновение становилось только тяжелей. Его размышления прервал голос девушки, сладкий и нежный, словно журчание родника. — Милый, — произнесла Гин с лёгкой усмешкой, — не пора ли тебе готовиться к отбытию? Её тон, исполненный заботы, был подобен шелковому платку, укрывшему его душу на краткий миг. Однако в сердце Даза‌я этот голос вызывал отторжение. В её доброте он видел лишь ложь, а в её улыбке — укор. — Да, ты права, — ответил он сухо, даже не обернувшись к ней. Их отношения, странные и зыбкие, напоминали танец двух теней. В Гин сочетались нежность и самопожертвование, которыми она питала любовь к нему. Но для самого Даза‌я её усилия лишь раздражали. Он чувствовал, что такая забота в его тягучей вселенной боли и отчаяния совершенно неуместна. Возможно, её привязанность основывалась на чем-то более осязаемом, чем просто чувства. Деньги, что добывал он на своей службе, щедро тратясь на её удовольствия, служили незримыми путами между ними. — Я заеду к приятелю, — бросил он на прощание, едва взглянув на неё. — Возможно, вернусь поздно. Позови подруг, если хочешь, но только без мужчин. Эти слова прозвучали сурово, почти повелительно. Гин слегка нахмурилась, но тут же нашла в себе силы улыбнуться. — Хорошо, — ответила она, смиренно опуская взгляд, — я буду ждать тебя, Осаму. Я люблю лишь тебя, помни об этом. Дазай не ответил, вместо этого быстрыми шагами направился к выходу, напоминая беглеца, спешащего покинуть поле битвы. *** Улицы были пусты, лишь редкие прохожие пересекали белоснежные аллеи. Каждая их тень, на миг бросаемая уличными фонарями, исчезала с той же внезапностью, с какой возникала. Ночная мгла заворачивалась в серебристый блеск замёрзших витрин, будто весь город погрузился в дремоту. Шаги Осаму звучали глухо, утопая в снегу. Ему было предначертано прийти туда, где он, как верил, найдёт временную передышку от бремени своей души. Его мысли снова и снова возвращались к лицу Гин, к её улыбке, столь любящей и... чуждой. Как бы она ни старалась привязать его, он всё равно чувствовал себя беспомощно одиноким. — А может быть, я просто предназначен для этой одиночной роли, — прошептал он в тишину, с трудом сдерживая саркастическую усмешку. Длинный переулок привёл его к старому дому, который выглядел гораздо мрачнее при слабом свете зимней ночи. Здесь жил его друг, Чуя Накахара, человек с ярко выраженной волей и стойким нравом. Их встречи были единственным моментом, когда тяжёлая жизнь Осаму казалась чуть более лёгкой. Открыв дверь без стука, Дазай вошёл внутрь, и теплота камина сразу согрела его озябшие руки. — Ты опять решил действовать без предупреждения? — раздался хрипловатый голос хозяина, который наблюдал за ним со скрытой полуулыбкой. — Зачем предупреждать, если ты меня и так ждёшь? — парировал Дазай, стряхивая с себя снежные хлопья. Оса‌му развалился в кресле у камина, бесцеремонно вытянув ноги. Атмосфера уюта дома Чуи лишь подчёркивала контраст с холодом, окружавшим его внутренний мир. Их разговор, перемежаемый колкостями и шутками, плавно углублялся в откровенность, касаясь любви, тоски, а иногда и неизбежности утрат. Камин в углу старой комнаты шептал свою неспешную мелодию, едва уловимую в оглушительной тишине. Деревянные поленья потрескивали, выплёскивая искры, и отблески танцующего пламени создавали причудливую игру теней на стенах. Этот уютный, почти интимный свет усиливал то хрупкое ощущение безопасности, которое ощутил Осаму, ступив в дом своего друга. В таких моментах чужая душа могла раскрываться свободно, словно книга, непозволительная для посторонних. — Ну, расскажи же, что тянет тебя сюда столь часто? — пробормотал Чуя, протягивая Дазаю чашку дымящегося чая. Его тон звучал небрежно, но взгляд выдавал неподдельный интерес. Дазай принял чай, тепло чашки приятно согрело ладони. Вместо ответа он задумчиво поднял глаза к деревянному потолку, укрытому мраком. — Ты ведь знаешь, — сказал он, наконец, прервав тишину, — что, несмотря на все мои усилия, я не способен примириться с этим миром. Ни с тобой, ни с ней, ни даже с самим собой. — Ты снова говоришь о Гин? — спросил Чуя, прислонившись к своему креслу, закинув одну ногу на другую. Дазай усмехнулся, но в улыбке его не было веселья, лишь горечь. — О ней. О себе. О всем на свете, Чуя. Ты ведь понимаешь, что я не создан для счастья? Оно словно беглец, которого мне не поймать, сколько бы я ни протягивал руки. А когда я вижу её... видишь ли, она вся такая правильная, такая... счастливая. А я? Мне кажется, её счастье — это ложь. Она говорит, что любит меня, но что это за любовь, если её тепло не способно растопить мой лед? Собеседник молчал, его взгляд оставался сосредоточенным на лице друга. Мгновение длилось в напряжённой тишине, и только пламя камина продолжало свой неспешный танец. — Может, ты ищешь что-то, чего просто не существует, — наконец проговорил Чуя. Его голос звучал обыденно, почти отстранённо, хотя внутри он кипел от чувств, которые годами вынужден был скрывать. Дазай рассмеялся, но его смех был приглушённым и пустым. Он поставил чашку на стол, не отпив из неё ни глотка, и склонился вперёд, уперев локти в колени. — Я ищу смысл, Чуя. Причину. Что-то, что объяснит всё это... весь этот хаос. Я готов был любить её, но кажется, любовь — лишь обманчивый призрак. Ответ Чуи прозвучал мягче, чем он сам ожидал: — А что, если всё это — просто жизнь, Оса‌му? Не причуды вселенной, не загадки, которые ты стремишься разгадать, а просто цепь случайностей. Люди ищут любви, как ты, но, возможно, ты отталкиваешь её своей тягой к боли. В комнате повисло ещё одно долгое молчание. Дазай поднял глаза на друга, на лице его читалось сомнение. — А ты? — тихо произнёс он. — Ты веришь, что любовь существует? Что она может избавить от этой пустоты? Чуя сжал руками подлокотники кресла, глядя прямо в огонь. Это был его момент истины, но он боялся оголить свою душу. Боялся сказать то, что его беспокоило уже давно. — Не знаю, — сказал он после долгой паузы, опустив голову. — Любовь ли это, что держит тебя здесь, рядом со мной? Или просто привычка? Вопрос прозвучал загадочно, но их глаза встретились. Чуя заметил, как что-то мелькнуло в темных зрачках Даза‌я. Удивление, возможно, или недоверие. Он тут же отступил назад, прячась за маской насмешливой прямоты. — Выпей чай. Это единственная роскошь, которую я могу тебе предложить. Всё остальное — не больше, чем банальная рутина. Даза‌й тихо кивнул. Их разговор растворился в переливах потрескивающего огня. С каждым новым ударом часов на камине расстояние между ними казалось меньшим. "Он слишком близко," — думал Чуя. "Но всё же слишком далёк."