Ангел-Похоронитель

В их дурацком споре победил Бруно. Март ещё не закончился, а в чёрном блокноте снова появились строчки: «Бруно Буччеллати, 17 лет, Виа ХХ, дом 44, лестничная площадка между третьим и четвёртым этажом, самоубийство через выстрел в голову». Леоне так удивился, что едва не утратил материальность прямо там, где стоял. Это не… это не может быть Буччеллати. Не в его стиле. У Бруно всё время: «пять пулевых», «удар ножом в тёмной подворотне», «внутреннее кровотечение» или «атака вражеского станда» на худой конец, но никак не… Самоубийство. Выстрел в голову. Однако адрес был верный. Леоне никогда специально не спрашивал, но Бруно сам ненавязчиво хвастался, что в последние два года снимает квартиру в доме 44. Он ещё шутил по-дурацки, что четвёрка — число смерти, практически персональное приглашение для Леоне зайти в гости. Вот и появился повод. Леоне оказался там быстро, без особого труда. Словно натянутая шёлковая лента мягко, но настойчиво тянула его вперёд — он чувствовал этот зов. Просто его работа. Но почему-то внутри (там, где не было больше и никогда уже не будет живых человеческих чувств и живого человеческого сердца) он ощутил странное волнение. И замер на месте, не в силах сделать ни шагу, когда увидел Бруно. Лестничная клетка подъезда — всё верно. Темно и тихо, глубокая ночь, так что даже фонари на улице погасли, и слышен только шум дождя за мутным тонким стеклом. Слишком холодно для весны в Неаполе, а Буччеллати сидел на бетонном полу, прижавшись спиной к бетонной же стене, и, уперев локти в колени, целился из пистолета себе в голову. Он явно примерялся: медленно открыл рот и повернул чёрный металлический ствол так, чтобы траектория выстрела прошла выше, прямо в мозг. Холодно, и Леоне, всё ещё незамеченный, вдруг почувствовал, что его (и без того шаткая) оболочка готова рассыпаться на кусочки от этого странного зрелища. Он не вполне управлял собой. Он видел Буччеллати на грани жизни и смерти десятки раз, но никогда ещё не боялся всерьёз за него. Страх — совершенно живое чувство, и Леоне не думал, что когда-либо испытает его снова. Как только полуматериальное тело снова начало слушаться, он мгновенно — даже не подошёл, а переместился — ближе к Бруно и сделал то, что собирался сделать с самого начала: резко схватил за руку и вывернул запястье. Пистолет с грохотом отлетел в сторону, а Буччеллати вскрикнул и отшатнулся. Должно быть, аура смерти прожгла насквозь его руку холодом, но — плевать. Заслужил, чёрт возьми. Леоне подгонял неизвестный ему ранее страх, и он же пробуждал давно забытые инстинкты, оставшиеся, должно быть, с той самой прошлой жизни, которую ему никогда не вспомнить. — Ты, — гневно прошипел Бруно. Он стиснул раненую руку и весь прижался к стене, но, вопреки логике, не выглядел хоть сколько-нибудь напуганным или удивлённым. Скорее — злым. — Я так и знал, что ты придёшь. Совсем, блять, сбрендил, нельзя поаккуратнее?! Ха, да он издевается? Аккуратнее? — Что ты творишь, Буччеллати? — Ты знаешь, — мрачно отозвался Бруно. Решимость, прозвучавшая в его голосе, ясно дала понять Леоне, что он — не тот, кто сможет остановить Буччеллати. — Я собираюсь… нет, я выстрелю. Я вышибу себе мозги, если только ты не ответишь на один вопрос. — Это шантаж? — Да, — он резко и упрямо вскинул голову, впившись синим взглядом в Леоне. Второй, пока ещё здоровой рукой снова потянулся к пистолету. Но в этих глазах, в этих резких и отчаянных движениях, не читался прежний нахальный азарт — его сменила обречённость. Вместо оптимизма (всегда грёбанного оптимизма, даже перед лицом боли, страдания, жестокой несправедливости жизни) там теперь застыло что-то, что Леоне мог бы назвать упрямством смертника. За исключением того, что Бруно не умрёт сегодня. — Скажи: это ты забрал моего отца? Вопрос повис в воздухе. Голос Буччеллати не дрогнул (сила его самообладания ужасала), но Леоне, кажется, читал по глазам эту дрожь отчаяния. Его и самого вдруг пробило осознание. Если это правда... Что должно твориться в голове у Бруно, если Паоло Буччеллати действительно…? — Нет. Каждому предначертана своя собственная смерть. И ангел смерти в Неаполе отнюдь не один. И Леоне об этом рассказывал. Он точно говорил об этом Бруно. — Нет... Извини, я даже не знал. Голос прозвучал глупо, растерянно. Леоне понятия не имел (он не помнил, не мог помнить) что вообще нужно говорить в таких случаях. Что можно сказать человеку, столкнувшемуся с подобной потерей? Безмолвие (не тишина, потому что дождь всё ещё барабанил за окнами, а полное отсутствие слов) накрыло их с головой. Почти физически ощутимое, оно бы мешало Леоне дышать, будь он просто смертным — настолько тяжело вдруг стало находиться рядом с Буччеллати. — Мне жаль… — Не надо. И всё же Бруно отмер, сел прямо, всё ещё болезненно зажимая правую руку, но оставил попытки дотянуться до пистолета. И на Леоне тоже не смотрел — уставился в пол, пряча взгляд. Всё в нём изменилось. Всё будто сломалось. Он выглядел неправильно в своём идеальном белом костюме на грязном бетонном полу, среди мусора, грязи и окурков. Леоне присел на корточки рядом, пытаясь (безуспешно) снова поймать его затуманенный взгляд. — Извини, я зря это сделал, — безжизненным голосом произнёс Бруно. — Мне очень хотелось тебя увидеть. Я даже в драку ввязался по пути сюда: думал, повезёт. Нож в животе или выстрел… как обычно, в общем... Потом я понял, что есть лишь один способ, чтобы наверняка подойти к краю. Только не знал, хватит ли моей решимости. — Ты… — «идиот» едва не слетело с языка, — Бруно… Мне жаль. Это всё не… не то, что должно было произойти. Это всё неправильно… Хм, потустороннее существо, буквально олицетворяющее смерть, говорит, что смерть — это неправильно? Если бы Леоне не было тошно от всей этой ситуации, он бы посмеялся. — Твой отец не хотел бы, чтобы ты погиб в семнадцать от выстрела в голову. Стоило это произнести, как Бруно мгновенно изменился в лице. Он впился в Леоне ледяным взглядом и, кажется, побледнел от плохо скрываемой ярости. — Ты понятия не имеешь, — прошипел Буччеллати сквозь стиснутые зубы. Леоне не отшатнулся (не боялся), но этот взгляд пробудил в нём подзабытое чувство вины, — кем он был и чего он хотел или не хотел. Я знаю, он желал бы мне смерти, если б только знал правду. Папа бы меня возненавидел, как только услышал про Passione! Кому нужен сын-головорез, который работает на грёбаного наркобарона и убивает людей по указу мафии?! Что ж, справедливо. Леоне не нашёл ни возражений, ни слов утешения, да и всё равно с Буччеллати, в его теперешнем состоянии, спорить бесполезно, они только время зря потеряют. Бруно решил винить во всём себя, и делал это с упоением и отчаянием, и… Стоп. Время. Время в любой момент могло выйти: пистолет так и валялся у стены, и жизни Бруно ничего больше не угрожало. Однако сейчас Леоне волновало не только его физическое состояние, но и ментальное, ведь Буччеллати явно был не в себе. Чем-то этот вечер на лестничной клетке напоминал день их знакомства… — Бруно, посмотри на меня. Бруно поднял взгляд, а Леоне поднял белые ладони, невесомые и бесчувственные, с длинными костлявыми пальцами, и легко (практически не касаясь кожи) положил их на щёки — обхватил лицо, удерживая его голову на месте. Буччеллати дёрнулся и почти возмущённо (но больше испуганно) попытался оттолкнуть, вырваться, но не успел. Чёрные губы коснулись лба, оставляя там незримый, но явственно ощутимый ледяной отпечаток. Глаза Бруно расширились в ужасе, ведь жизненные силы в ту же секунду начали покидать его тело. Плечи безвольно поникли, даже яростно сжатые кулаки расслабились и с тихим шорохом опустились на пол, а любые возможные эмоции стёрло с лица бесчувственное спокойствие. Это был поцелуй смерти. Окей, насильственный поцелуй смерти. Можно ли считать поцелуй в лоб за домогательство? А даже если так, найдутся ли желающие обвинить Леоне в этом (и в злоупотреблении служебным положением, очевидно)? Между тем, на губах он почувствовал обжигающие и пьянящие своей силой эмоции Бруно. На вкус, почему-то, было похоже на кровь, только невыносимо горячую, почти кипящую — и Леоне выпил все его чувства до самой капли. На секунду этот безумный водоворот боли, скорби, ярости, тревоги и вины захлестнул его, утянул с головой на дно и почти утопил, но потом… всё закончилось. Для Бруно тоже: он больше не чувствовал вообще ничего. Словно анестезия, но ментальная. По идее, в этом состоянии и умирать должно быть не больно, и совсем не страшно — но даже ангел смерти не хотел сейчас о подобном думать. Главное, что эффект поцелуя продлится ещё какое-то время (Леоне не знал точно, не то чтобы у него раньше была возможность или необходимость целовать кого-то), но затем — пройдёт. — Вставай, — он потянул за руку безвольную куклу, в которую превратился Бруно. И даже не страшно теперь обжечь его замогильной аурой — всё равно ведь не почувствует, — пойдём. Леоне помнил, что квартира Бруно — шестнадцатая. Дверь не заперта, внутри никого, и свет не горит. Найти спальню (среди двух-то комнат) оказалось не сложно, как и уложить несчастного парня на кровать. Леоне не стал заморачиваться с мелочами вроде одежды или обуви… или того факта, что пистолет остался на лестничной клетке… — Это ненормально, Бруно. Я знаю, что ты привык справляться со всеми сложностями сам, но это не тот случай. И я тоже не смогу тебе помочь, ведь я — тень, а не человек, всего лишь твоя смерть, не больше и не меньше. Бруно, я бы хотел остаться рядом с тобой навсегда, но не могу. — Почему? Голос был тихий и сонный, едва различимый. Леоне просто покачал головой: — Мне жаль. Но пообещай, что хотя бы попытаешься открыть душу ещё кому-нибудь. Обычному человеку. Тебе нужны друзья. — У мафиози не бывает друзей, — ответил Бруно, глядя пустым взглядом в потолок. — Тогда тебе нужна команда. — Польпо это не понравится. — В жопу Польпо. Буччеллати бросил на него косой, но всё ещё безжизненный взгляд, а Леоне в ответ наклонился и поцеловал его снова, оставляя ещё один жгучий ледяной отпечаток губ. Ледяной отпечаток губ на губах живого.

***

На следующее утро, когда Буччеллати очнулся, он обнаружил на тумбочке возле кровати длинную серебристую прядь волос. На ощупь она оказалась невесомой и мягкой, но что-то противоестественное ощущалось при прикосновении. Будто гладишь пушок ядовитой гусеницы, а через полчаса на ладони вспыхивают волдыри. Будто суёшь руку в чашку с жидким азотом и не чувствуешь боли по той простой причине, что все нервные окончания за долю секунды вымерли от аномально низкой температуры. Но даже без боли оставалось осознание, что пальцами теперь не пошевелить. Когда он касался пряди волос, на коже тут же вспыхивал невесомый ледяной поцелуй, а в груди поднималась лёгкая тошнота и тревожное предчувствие. Будто смерть уже стояла за его спиной и дышала в затылок — но Бруно обернулся и проверил, что Леоне там нет. Так или иначе, но оба дурацких обещания оказались выполнены. Бруно заплёл прядь волос в простую тонкую косичку и повязал её на самое безопасное место — вокруг шеи, словно ожерелье. Благодаря странному покрою его костюма она оказалась там надёжно спрятана под высоким воротником. На похоронах отца он всё время неосознанно тянулся туда, желая вновь ощутить потусторонний холод, от которого становилось пусто и больно, но самую малость — легче. Тонкая мягкая нить, словно удавка смыкалась на шее, навевая ассоциации с висельной петлёй. Из-за пистолета, найденного соседкой на лестнице, копы облазили весь подъезд сверху донизу. Польпо пошёл в жопу.

***

«Бруно Буччеллати, 17 лет, Виа ХХ, дом 44, квартира 16, смерть от заражения вирусом Purple Haze» и ниже, с разницей в пару секунд, почти аналогичное: «Паннакотта Фуго, 13 лет, Виа ХХ, дом 44, квартира 16, смерть от заражения вирусом Purple Haze». Леоне мысленно чертыхнулся. Пора побыстрее завязывать с делами, если он не хочет опоздать к очередному спасению жизни своего идиота живого человеческого… друга? Улицы Неаполя не были добры к людям, а стремительно заполонившие город наркотики всегда оставляли после себя мерзкие трупы. Иногда ещё живые, бьющиеся в припадке от передоза, трупы. Леоне без колебаний освободил из грудной клетки душу какого-то мелкого (шестнадцать лет, он проверил по записи в блокноте) торчка, принявшего «спидбол» — опасную смесь героина с кокаином . Душа — рассеялась золотой пылью в воздухе, скорая — всё равно бы не успела, а Леоне, всегда идеально чувствовавший время (благодаря нитям вероятности), телепортировался в уже смутно знакомую квартиру как раз вовремя, чтобы оттолкнуть Бруно в сторону от какой-то дымной фиолетовой субстанции. А Буччеллати не растерялся и схватил за ворот рубашки, чтобы утянуть за собой, словно котёнка, какого-то парня. Едва оказавшись в безопасности, мальчишка вырвался из его хватки и в полнейшем шоке отполз подальше, едва не забившись под стол. Леоне озадаченно оглядел кухню, которая сейчас напоминала место сражения — а может и действительно была. В дальнем конце, возле прохода, рычало и ворчало какое-то фиолетовое существо, а вокруг клубился удушающий, буквально воняющий смертью туман. Итак, мальчик (Паннакотта, очевидно) поглядывал на монстра и на Аббаккио из-под стола. Неизвестно, кто из них вызывал на его лице это выражение ужаса и замешательства (вероятно, что оба). А Буччеллати поднялся, опираясь на подоконник, и лишь мельком глянул на Леоне, спросил одними губами: — Яд смертельный? Он быстро кивнул, изучающим взглядом скользя по Бруно. Прошло меньше месяца, но он ощутимо изменился: похудел и стал бледнее, а вместо наглой ухмылки приветствовал в этот раз своего ангела смерти хмурым и бесстрастным сосредоточенным взглядом. — Кто это? — вдруг закричал подросток, о котором Леоне успел уже забыть. — С кем ты разговариваешь, Буччеллати?! Бруно озадаченно обернулся к Паннакотте (он, вероятно, привык, что никто, кроме него, не видит Леоне), а Леоне, в свою очередь, покосился на Буччеллати: — Это твой …? Он даже не знал, как мелкое чудо обозвать. «Твой друг»? «Твой товарищ»? «Твой ребёнок»? Паннакотта выглядел одновременно аристократично и жалко, словно какой-то элитный оборванец. В тёмно-зелёном пиджаке с элегантными рваными дырами. — Это Фуго — мой напарник, — быстро пояснил Буччеллати. — А Леоне… — впервые в этом «новом» Бруно промелькнула искра волнения и растерянности, но он тут же взял в себя в руки, — Леоне — смерть. — В смысле БЛЯТЬ?! Синхронно с воплями Фуго зашёлся в приступе рычания и кашля фиолетовый монстр. Сейчас, когда Леоне снова обратил на него внимание, эта жуткая штуковина определённо напоминала станд. И она всё ещё держалась на расстоянии, хотя и бросала на всех присутствующих яростные взгляды, а фиолетовое облако яда (вируса?) блокировало выход из кухни. — Фуго, ты должен успокоить Purple Haze, — не обращая внимания на странную ситуацию, скомандовал Бруно. — Заставь его исчезнуть. — Я не знаю, как! Последовали путанные объяснения Буччеллати («это похоже на глубокий выдох»/«ты сильнее ситуации, ты можешь этим управлять») и даже пара советов от Леоне («Это тупорылый кусок твоей души, просто прикажи ему съебаться!»), но в конце концов Purple Haze исчез. Двое живых смогли спокойно выдохнуть, а Леоне — самую малость успокоиться. — Так, э-э-э… смерть? Фуго на ватных ногах поднялся с пола и тут же рухнул на стул в самом дальнем углу кухни. Леоне всё ещё стоял у окна, не зная, куда себя девать, а Бруно... неуверенно предложил заварить чай. — Вы в безопасности, — хмуро отозвался Леоне. — Думаю, это больше не моё дело. Честно говоря, он чувствовал себя весьма странно. Прошли, должно быть, годы, с того дня, когда он в последний раз общался сразу с несколькими людьми. Да и смертным (кроме Бруно) ему сказать обычно нечего. Теперь же, мало того, что ситуация стала до абсурдности странной, она, к тому же, потеряла весь тот шарм интимности, витавший между ним и Буччеллати. — Не уходи пока, Леоне, — тихо попросил Бруно. — Ты же знаешь, это не в моей власти. — Может, объясните уже что-нибудь?! — возмутился ребёнок. — Леоне — станд? Человек? Твоя фея-крёстная? — Не всё объясняется магией дурацких стандов. Я — ангел смерти, — он закатил глаза. Представляться так во второй раз в не-жизни какому-то жалкому смертному ребёнку было не романтично, а, скорее, тупо. — Тебе повезло, у вас с Буччеллати на двоих одна смерть, и это — я. Как только окажешься на грани, мы снова встретимся. Судя по кислой мине Фуго, он собирался заявить, что концепция «ангелов смерти» противоречит науке и здравому смыслу. А ядовитые души-убийцы — не противоречат ни капли, конечно! — Леоне, — позвал Буччеллати ещё тише, с явным сомнением в голосе. — Если вы с Фуго встретитесь вскоре… могу я попросить?.. Ты можешь его… «Не забирать» — закончил он почти беззвучно. Раньше Бруно ничего не боялся. Леоне кивнул и исчез. На этот раз разговор оставил смешанные чувства. Он не мог (никогда не мог, на самом деле) заглянуть в черепную коробку Бруно и просто прочитать там все его мысли и чувства. Что творилось у него на душе? Как он справлялся? Удалось ли ему пережить эту потерю и двигаться дальше, или скорбь выжгла всё внутри, оставив лишь пепел? Сможет ли Бруно когда-нибудь снова стать прежним?.. И нет. Под «найди себе друзей» Леоне совершенно точно не имел в виду «приюти бездомного тринадцатилетнего парня, чтобы стать ему старшим братом и наставником в мафии». Как будто Бруно своих забот не хватало, что он решил и этот груз взвалить себе на плечи! И всё же. «Я обещаю, что никогда не заберу кого-то, кто дорог тебе, Буччеллати. Если их судьбы будут в моей власти, я не позволю им умереть». Он бы в любом случае не посмел. И плевать, что против правил. Плевать, что наказание — вечность на самой отстойной работе по доставке человеческих душ в мир иной. Леоне и без того в прошлой жизни знатно накосячил, но не собирался всё испортить теперь, в этой новой… не-жизни.

***

Чувство вины въелось под кожу. Гниль этого грёбаного мира въелась под кожу. Бруно начинал каждое утро с того, что затягивал удушающую серую верёвку на своей шее и шёл обрабатывать раны, полученные накануне. Боль была успокаивающей — пока он её чувствовал, всё казалось правильным. Невесомое дыхание смерти на шее напоминало, что он всё ещё жив, всё ещё не искупил свои грехи, всё ещё тонет каждый день в безысходности, всё ещё способен на что-то. Сделать этот мир лучше, хоть немного его исправить. Бруно решил, что это будет его наказание. Он не задумывался, за что, он просто нёс этот крест, как и любую другую боль и жестокость мира, с искренней уверенностью, что заслужил. Было проще представить, что всё, что случилось с ним — его вина, его наказание, его карма, если угодно. Хотя Фуго бы посмеялся над таким определением — кармы не существует, она не научная. Но так проще. Гораздо проще, чем знать, что всё это случилось по нелепой случайности. Что его разрушенная жизнь — не судьба и не злой рок, не наказание свыше, а обыкновенное совпадение. Просто не повезло. Каждое утро Бруно затягивал на шее любимую серебристую удавку, а иногда и просыпался сразу с ней, когда накануне не находил сил просто раздеться.

***

«Бруно Буччеллати, 18 лет, перекрёсток ХХ и ХХ, сбил грузовик». Над этим коротким сообщением в чёрном блокноте Леоне даже слегка посмеялся. От таких смертей ему ещё не приходилось спасать Бруно, хотя это, конечно, проще простого. Всего лишь появиться вовремя, поймать за руку и заставить остановиться, не доходя пару метров до злосчастного перекрёстка. Но как вообще Буччеллати докатился до жизни (смерти) такой скучной? Что (не) странно, то был солнечный полдень в Неаполе, и они замерли посреди пустого тротуара. Мимо пронёсся тот самый грузовик, и несколько секунд спустя загорелся зелёный для пешеходов, но Бруно замер на месте, рассеянно потирая запястье. Что поделать, Леоне хотел бы не вредить каждый раз ему своей замогильной аурой, но — такова цена за помощь ангела смерти. К слову о помощи. Похоже, Буччеллати не случайно чуть не попал под машину. Он бросил на Леоне настолько рассеянный взгляд, насколько это вообще возможно — будто мысленно находился совсем в другом месте. — Что-то случилось? В этом взгляде что-то шевельнулось: то ли узнавание, то ли какая-то идея. Поморщившись от холода, Бруно сам протянул руки к своей смерти, и увлёк его к широкому затенённому крыльцу возле ближайшего дома. — Леоне, — вот и весь ответ. Но действия сказали больше слов. Бруно резко и решительно схватил Леоне за ворот чёрного бесформенного плаща, вложив в этот рывок так много силы и жизненной энергии, что ангел смерти едва удержался в своём материальном состоянии. Он совсем забыл, что Бруно бывает таким. А в следующую секунду его обдало жаром гнева… или даже праведной ярости — это чувство граничило с ненавистью и пробирало до мурашек. Ошеломляюще. Снова на вкус — как кипящая кровь. На вкус? Снова? Бруно же не…? Когда до Леоне дошёл смысл происходящего (а смысл заключался в том, что его только что поцеловали взасос — быстро, нагло, без разрешения), Бруно уже отстранился и отпустил его плащ. Затем вся краска буквально схлынула с его лица и, пока ангел смерти приходил в себя, он привалился к ветхой кирпичной стене с совершенно растерянным и ошеломлённым видом. Как будто это не он только что…! Чёртов одержимый… Да у него вид сейчас, словно у обколовшегося героинового наркомана! — Какого хрена, Бруно?! Буччеллати улыбнулся. Как он в таком состоянии вообще мог улыбаться? Должно быть, рефлекс. Или врождённая наглость, которую каким-то там поцелуем смерти (поцелуем со смертью?) не перебить. — Спасибо, Леоне. И прости меня. — Прощаю, — он закатил глаза. Было бы за что извиняться. Прикосновения живых (одного конкретного живого) всегда казались болезненно-горячими, но опьяняющими. Будь он сам смертным, поползли бы мурашки по коже. Но совсем другой вопрос: — Зачем, а главное, нахуя? — Мне нужно было совладать с эмоциями, а ты очень вовремя подвернулся под руку, — всё ещё обессиленный, он медленно сполз по стенке. — Давай, рассказывай, в какую хуйню ты вляпался на сей раз, — пробормотал Леоне, глядя на него сверху вниз, — раз уж мы здесь. — Наркоторговля. Ангел смерти терпеливо ждал продолжения. — С самого начала — это были Passione. Это всегда были они. Мой отец погиб из-за них, из-за их грязной сделки с наркотиками. Так глупо. Так бесполезно. Я отдал пять лет жизни — жизни, которую ты зачем-то мне сохранил — чтобы служить… злу. Надо же, как высокопарно он заговорил, отрешившись от эмоций с помощью (наглым образом украденного) поцелуя. Не будь здесь Леоне, наверняка бы крыл продажных лживых мафиози на чём свет стоит. Трёхэтажным матом. — Так уйди, — он предложил. — Не могу. — Почему? — Леоне скрестил руки на груди, кривя чёрные губы в неприятной ухмылке. — И не надо сейчас про киллеров, станды и «водную могилу». Я помогу избежать смерти. — Не в этом дело. Я нужен Фуго. — Забирай мальчишку с собой, ему всё равно не место в Passione. Такие «хорошие мальчики» не должны расти среди бандитов. — Он не… ты не знаешь, через что он прошёл. Ладно, дело не только в Фуго. Есть много людей, зависящих от меня. И я знаю, что если на моём месте окажется кто-то другой, он использует эту власть, чтобы наживаться на чужих страданиях. Он выдал всё это ровным и совершенно безэмоциональным тоном, но Леоне понял, что переубеждать Буччеллати бесполезно. Решение уже принято. Оставалось лишь обречённо вздохнуть: — Дай угадаю, а ещё ты надеешься, что сможешь изнутри изменить систему? — в ответ он кивнул. — Мир держится на таких, как ты, Бруно, ты знаешь это? Судя по безжизненно посеревшим глазам — нет, он не знал.

***

«Наранча Гирга, 15 лет, за мусорным баком в переулке ХХ, истощение, лихорадка, инфекция». Полный набор самых мучительных смертей. Впрочем, Леоне-то какая разница? Наоборот, если парнишка в бреду, будет проще душу от тела отделить, да отправить этого страдальца уж поскорее в «лучший мир». Смущало ангела смерти лишь одно: до часа Х Наранче ещё полдня осталось мучаться, судя по заметке в чёрном блокноте. На самом деле, мальчик (так и не скажешь, что ему пятнадцать) давно смирился со своей участью, и настолько преисполнился в принятии судьбы, что запахом тлена и отчаяния и привлёк ангела смерти на свою голову. Леоне лениво потыкал тушку ребёнка носком ботинка и, разумеется, получил в ответ ноль реакции. Если Наранча и почувствовал прикосновение могильного ботинка (между прочим, тяжёлого чёрного берца, увешенного металлом, в лучших традициях готской моды), то виду не подал — даже не шелохнулся. Леоне решил, что уже достаточно потратил времени в сыром переулке, полном зловония, и пора бы уже заняться прочими, более срочными делами смертями. Он склонился над умирающим и даже протянул руку — но чёрт его дёрнул обернуться. Мелкий такой чертёнок в сине-зелёном пиджачке с живописными дырами. Паннакотта собственной персоной стоял в просвете между домами и пялился… куда-то сквозь Леоне. Поскольку ангела смерти он совершенно точно видеть не мог — не его ж черёд умирать, в самом деле. — А знаешь что, — Леоне выпрямился и уже по привычке заговорил с самим собой, — валяй. Давай, мелкий, докажи, что не зря Буччеллати так над тобой трясётся. Двенадцать часов полностью в твоём распоряжении, спасай на здоровье. Паннакотта сделал ещё один нерешительный шаг, а затем второй и третий. Потом вдруг сорвался с места и подбежал к умирающему ребёнку. Леоне (не очень-то он и спешил, честно говоря) не успел отшатнуться, и белобрысая мелочь на полном ходу в него врезалась… вернее, прошла насквозь. Мальчик даже не вздрогнул. Может, Бруно был прав на его счёт… да и с таким чудовищем в душе, как Purple Haze, вечно норовящим вырваться и покрошить всё вокруг в радиоактивную кашицу… вряд ли он когда-нибудь сможет жить «нормальной жизнью».