Хороший мальчик Чуя

Дазай в итоге проиграл, но Чуе показалось, что он поддавался. Хоть и не понимал, зачем. Потенциально нечестная победа не принесла Чуе удовольствия, а вот Дазай, казалось, наслаждался своим проигрышем — когда они покинули ярмарку, он шёл с такой бодростью, будто только что выиграл лотерею. В том, что он поддался Чуе, Накахара чувствовал выражение власти — как и в идее, что Дазай заплатит за него в баре. Мол, он подарил победу слабаку, хотя мог бы и обыграть. Ну, или ранимая самооценка Чуи опять увидела унижение там, где другие бы смогли загордиться собой. Закинув руки за голову, Дазай с лёгкостью сбегал по ступеням вниз по улице. От снега они были скользкие, но его это не волновало. Он не боялся упасть. Как и Чуя, который поспевал за ним прыжками, усиленными облегченной гравитацией тела. Он так скучал по этому чувству, когда тело становилось невесомой оболочкой, будто только оно могло унять его вечную тоску в душе. Чуя буравил взглядом спину Дазая. Каждый раз, когда они оказывались рядом — в последнее время это происходило редко — он не мог не думать о его жуткой, непонятной ауре. Он был непредсказуем, но сегодня Чуе на мгновение показалось, что разгадка его поведения всё это время лежала на поверхности. Она была близка, но Чуя все равно не мог её уловить. С самого начала ему казалось, что он мог понимать Дазая чуть лучше, чем остальные. Не только по каким-то личным причинам, но и потому что всю жизнь жил среди жестокости. Поль Верлен задал для остальных такую планку садизма и безумия, что, кажется, Дазай до неё дотягивался лишь ментально встав на цыпочки и вытянув руки. Никто не был таким же жестоким, как его брат. Который, как теперь одёргивал себя Чуя, даже братом ему не был. Поль Верлен стоял на одной ступени только разве что с Огаем Мори. И потом Чуя вспоминал, что Дазай вырос точно с таким же человеком. Как легко он сегодня сказал, что Мори выкрал его. Накахара не хотел лезть в душу тому, у кого её не было, но это простое слово не выходило из его головы. Что значит «выкрал»? У кого? И сколько лет было Дазаю, когда Мори сделал это?.. Чуя объяснял этот интерес лишь тем, что это и впрямь походило на его судьбу. Его выкрали, как вещь, перед этим жестоко убив истинных владельцев. Полиция хорошо постаралась — Чуя Накахара никогда бы не мог подумать, что в его семье случилась такая трагедия, ни одно воспоминание не наталкивало его на это. А вот Дазай явно знал о себе чуть больше. Когда-то он сказал, что не всю жизнь мечтал о самоубийстве. Значит, он помнил свою прежнюю жизнь… Чуя отогнал от себя эти мысли. Его не должно было интересовать прошлое Дазая. Что бы там ни произошло, это не оправдывало его жестокости. Чуя думал, что он сам никогда не был жестоким. Он не был садистом. В его жизни тоже происходили ужасные вещи, но он не хотел их множить, единственное, что могло придать насилию наслаждения — это чувство справедливости. Только теперь, когда он был членом Мафии, принципы постепенно расходились трещинами. Но он не верил, что он изменится настолько, что станет похожим на Дазая. Потому что он верил, что они не похожи. А этого было достаточно. Дорога к бару лежала через тихие, безлюдные улицы. На фоне шума ярмарки, их тишина была некомфортной. Она была окрашена в оранжевое свечение бумажных фонариков и черноту зимнего вечера, и Чуя вспомнил, как в первый раз оказался один. Ночь под лестницей, и похожая узкая улица, ведущая вниз. Как темно и одиноко тогда было, и как он жаждал с тех пор встречи с Полем Верленом. Мысли о нём не оставляли, но больно было не от них, а от воспоминаний, как он наивно верил в воссоединение. С тех пор прошло три с половиной года, а казалось — целая жизнь. Чую часто нагоняли болезненные воспоминания. Во сне, на улицах, в тишине. Они находили его, как призраки, и ощущались так, будто он пережил это всё впервые. Но он справлялся, и справился сейчас — опустив голову, прыгал за Дазаем по перилам, и радовался, что тот не пытался вывести его на разговор. Накахара знал, что в такие моменты его голос становился тихим и жалким, как и весь он. А ещё он чувствовал облегчение от того, что даже после вечера, проведённого за совместными играми, Дазай к нему не приставал, будто они друзья. Неужто понял, как с Чуей надо было себя вести, чтобы не раздражать его?.. Чуя мысленно хмыкнул. Неприятно признавать, но, если это так, то Дазай и впрямь был умён. Наконец они завернули в один из бесконечных переулков. Дазаю не потребовалось время на размышления, ноги будто сами вывели его в нужное место — узкую улочку, освещенную одними вывесками баров. Чуя сразу понял, куда им нужно было. Так же, как в своё время Дазай выделялся среди жителей Сурибачи, так и вывеска бара «Lupin» отличалась от остальных. То были простые надписи на японском, слабо отбрасывающие свет. Эта же вывеска была написана языком Поля Верлена, который Чуя не мог ни читать, ни понимать. Только видел, как воровато улыбался чёрно-белый мужчина в шляпе и с тростью, глядя куда-то в сторону. Чуя поморщился — это лицо не внушало доверия, как и надпись, которую он не мог прочесть. — Бар «Люпен»! — Восторженно произнёс Дазай, взмахнув руками. Будто прочитал мысли Чуи, который не мог понять, что это было за место. Ну или Накахара не смог скрыть недоумение на лице. Хотя Чуе показалось, что в тот момент он был Дазаю совсем не интересен — он был так рад походу в бар, будто встретился с давним другом. Не дожидаясь реакции Чуи, он толкнул дверь и зашёл внутрь. Крутая, узкая лестница начиналась прямо у двери, Дазай сбежал вниз так же бодро, как и по улицам Йокогамы. Никогда Чуя не видел столько энергии у суицидального идиота. Он сам спустился куда более осторожно. В баре никого не было, и его приглушённая музыка вместе с теплом слегка расслабили Чую. Он понимал, почему Дазай мог его любить — с первых секунд освещение и спокойная музыка успокаивали, напоминая что-то родное. Чуе даже показалось, что таким был его забытый родительский дом, который он никогда уже не вспомнит и не посетит — да, в ней, в этой непрожитой жизни с настоящей семьёй, он бы ощущал себя так же. Тепло и спокойно, даже если с тобой в одном помещении сын Портовой Мафии. Чуя спустился по лестнице. Сам бар был небольшим, узким помещением с низкими потолками. Оно пахло деревом, теплом и чем-то пряно-сладким. Никого, кроме пожилого бармена, внутри не было, и Чуя удивился, что тот так самозабвенно вытирал посуду, что не заметил единственных посетителей. Ему всё ещё казалось, что членов Мафии определяли сразу, и, как говорила Коё, выражали своё почтение с тем же трепетом, что и Императору. Но Дазая это не оскорбило, он запрыгнул на высокий стул и, подперев руками лицо, заулыбался. — Привет, Накамура! — Здравствуйте, Дазай-сан. Чуя вспомнил Тору. Толстяк из уличной лавки был полной противоположностью бармену. Накамура был похож на Хироцу, как внешне, так и манерой держаться — говоря с Дазаем, он даже не смотрел на него, расслабленно опустив глаза, он занимался своей работой. Всем видом показывал, что её приоритет был выше авторитета Дазая. Но того, казалось, это совсем не ущемляло. Хорошее настроение Дазая было очевидно — он улыбался так широко, что, казалось, эта улыбка его же самого и ослепляла. Чуя старался на него не смотреть. — Вы сегодня с другом? — С еле заметной улыбкой спросил бармен. Его взгляд ненадолго задержался на Чуе. Сдержанный, не оценивающий — он нравился Чуе куда больше, чем у Тору, но фраза про друга ощутилась обжигающе. — Мы не друзья! — Одновременно произнесли парни. Чуя — практически выкрикнул, рассерженно сдвинув брови. Дазай — так же, как говорил всё, с самодовольной усмешкой в голосе. Чуя цокнул, эта одновременность фразы будто противоречила сказанному. — Я член Портовой Мафии, Накахара Чуя. — О, как ты уверенно теперь это говоришь, — усмехнулся Дазай, повернув голову. И то верно. Ещё недавно Чуя бы не рискнул себя так назвать, и не только потому, что он был на испытательном сроке, но и потому что до последнего не верил, что это станет правдой. А ещё полгода назад он бы посчитал это оскорблением, и был готов бить себя в грудь, уверяя, что никогда не примкнет к этой страшной организации. От наблюдения ему стало немного грустно. Такая перемена могла говорить что-то о его беспринципности? Или, скорее, она говорила о том, как безволен он был в своей жизни?.. Колкость Дазая он пропустил, и наблюдал лишь за барменом, чья спокойная энергетика притягивала. Он был под стать самому бару — старомодный и тихий. — Приятно познакомиться, — поклонился Накамура, — Вы уже выбрали, что хотели бы выпить? — Этот придурок ни разу в жизни не пил, так что ему выберу я. — Нет, не надо! Я… Я сегодня угощаю. Чуя повернулся к Дазаю, и заметил, как на секунду его лицом овладела растерянность. Вообще, Чуя не хотел пить. Хоть он и знал, что для членов Мафии законы не имели значения, и до совершеннолетия они могли заказывать всё что угодно в барах, он не хотел расслабляться перед Дазаем. Алкоголь ассоциировался с уязвимостью, с ночью, когда Мори попытался его напоить, чтобы воспользоваться, прикрываясь ритуалами. Но он видел, что Дазай с очевидным восторгом рассматривал бутылки за спиной у Накамуры. И он чувствовал, что в этом крылась разгадка всех тайн Дазая. — Угощаешь, Чуя? Решил все деньги за вечер потратить? — Он хитро прищурился, — Алкоголь — дорогое удовольствие. — Плевать. Заказывай, что хочешь. Лицо Чуи не выражало и намека на беспокойства, но внутри покалывало от тревоги. Дорогое удовольствие? Насколько? Будет позором представиться членом Портовой Мафии, а потом ещё остаться в долгу у бармена. Но судя по тому, как испытывающе улыбался Дазай, он мог и врать. Конечно, он мог врать. Но Чуя чувствовал, что алкоголь точно развяжет его язык, и в этот вечер он сможет наконец понять, что тот скрывал. Никакой личной мотивации или желания сблизиться — да Чуя бы скорее сам в петлю полез, чем попытался бы навязаться в друзья Дазаю. Но теперь, когда он должен был работать вместе с ним, стоило бы знать, что у него было на душе. В этом вопросе у него не было других помощников, кроме как алкоголя — он не хотел обращаться к Мори, Коё принципиально бы не стала поддерживать разговор о Дазае, а остальные его точно не знали. Чуе хотелось узнать хоть что-то, что открыло бы глаза на его поведение. На его тягу к смерти, на его загадочные формулировки про то, что Мори его у кого-то выкрал, на то, почему он странно себя вёл с Чуей и приставал к нему. Он устал от неопределённости. А ещё больше — от тайн тех, кого видел чаще остальных. Дазай заказал целую бутылку виски. Чуя раньше не видел этого напитка — Поль Верлен не пил, и об алкоголе Чуя ничего не знал. Агнцы пытались воровать его у алкашей в Сурибачи, но когда Чуя видел, что происходило с бездомными с зависимостью, запретил это делать. Алкоголь ассоциировался с чем-то страшным уже тогда. Но бармен не знал об этом, и достал два стакана. — Я не буду. Это только для него. Дазай медленно провёл пальцем по стакану, задумчиво поджал губы. — Так не пойдёт. Если пьёт один — то пьют все. Если так себя будешь вести при других в Мафии, тебя посчитают предателем. — Ты это придумываешь на ходу. — Нет, это правда. В Мафии нельзя не пить. Давай, Чуя, уверен, в своей жизни ты пил куда более мерзкие вещи, чем этот прекрасный виски. Накамура, разлей, пожалуйста. Чуя стиснул зубы. Этого стоило ожидать — хоть Дазай не говорил прямо, но, очевидно, он чувствовал в происходящем что-то подозрительное. Что ж, Коё не предупреждала его об этом правиле, но, если бы Чуя предъявил ей это, она бы наверняка фыркнула, что ему стоило догадаться. — И что же с тобой случилось, раз ты решил меня угостить? — Дазай подпёр щёку рукой и впился взглядом в Чую. Чуя уже не раз замечал этот взгляд. Внимательный, испытывающий, даже не пытающийся спрятаться. Дазай всегда смотрел так — будто раздевая взглядом. От этого образа Чуя поморщился и почувствовал, как стыд заколол кожу. Это был отвратительный образ, но парень чувствовал, как хорошо он описывал происходящее. Это был странный взгляд, и в полутьме бара он становился непроницаемо чёрным. Чуя заметил, что тоже смотрел прямо в глаза Дазая, так и не отвечая на его вопрос, но тот его не торопил, будто наслаждаясь его рассеянностью. — Ты знаешь обо мне слишком много, а я о тебе — ничего. Мори-сан сказал, что мы будем работать вместе, но я не хочу этого, пока не узнаю о тебе… Блять, да хоть что-нибудь! Дазай лениво усмехнулся. — «Не хочу этого»? Чуя, тебя никто не спрашивал. Но ладно, раз уж мы сегодня на свидании… — Не называй это свиданием, идиот! — Прошипел Чуя, заметив, как изменился в лице Накамура. Конечно, он не мог ничего сказать, но когда один парень говорил про другого, что они на свидании, это не могло не вызывать эмоций. И Чуя бы сам скривился, если бы услышал что-то такое от двух пацанов в своём окружении. Это было отвратительно и неестественно, но Дазай обожал эти идиотские шутки, которые походили на флирт. Иногда он говорил их с такой серьёзностью, что неудивительно, как удивлялись люди со стороны. Для Чуи же каждая такая шутка ощущалась позором. — Перестану, когда ты не будешь так смешно на это реагировать! — Он засмеялся и притянул к себе стакан, наполненный прозрачно-оранжевой жидкостью, — Так что ты хочешь узнать обо мне? Накамура поставил точно такой же стакан перед Чуей. Он неуверенно взял его, разглядывая, как дробились лучи от лампы в стеклянных гранях. Воспоминания о вечере посвящения напоминали, что даже если алкоголь похож на воду, на вкус он может ощущаться как обжигающая жидкость с привкусом гнилых грибов. И что заставляло людей полюбить это?.. Чуя задумался. Что он хотел знать о Дазае?.. Одновременно всё и ничего. Конкретных вопросов у него не было. Он рассчитывал, что Дазай сам начнёт говорить о себе, но понимал, что пока тот был трезв, этому не бывать. Весь вечер проходил так спонтанно, что Чуя и подумать не мог, что ему и впрямь предоставится возможность узнать что-то про суицидального идиота. Если бы знал — подготовился. — Один вопрос — один стакан, договорились? Пью и я, и ты, — Прищурился Дазай и заулыбался. «Вот хитрый ублюдок.» — Договорились. Первый вопрос… — Подожди! Сначала тост. — Тост?.. — Да, пить надо за что-то. За что пьём? Чуя нахмурился. Ответ пришёл сам собой. — За бродячих псов. Дазай удивлённо вскинул брови. — За бродячих псов? Это что за тост такой? — Мне всегда было жалко бродячих собак, — нехотя буркнул Чуя, отводя взгляд, — если это что-то типа молитвы, то будем пить за бродячих псов. Чтобы они нашли себе хозяев. В общем, забей, если хочешь — сам скажи этот грёбанный тост. Дазай засмеялся и вскинул руку со стаканом. — Терпеть не могу собак, но если ты хочешь — значит, пьём за бродячих псов! Он ударил стакан Чуи своим и тут же почти полностью осушил его. Чуя же чувствовал себя так, будто ему надо прыгнуть со скалы в глубокий океан, первый глоток был осторожным. Виски отличался от саке — его вкус был мягче, будто кисло-сладкая карамель с дымным послевкусием. Он даже не поморщился, но и допивать остаток залпом не хотелось. Чуя не хотел напиваться, не хотел чувствовать даже лёгкое опьянение, скорее, ему хотелось понять вкус напитка, почувствовать, как изменялся вкус от начала до конца, пока он не рассосался бы окончательно. Мир мафиозных традиций был слишком сложным, чтобы пытаться понять его за один присест, это Чуя уже знал. Если не пытаться вникнуть во всё основательно, даже если это простой стакан с виски в баре, то потом уже будет поздно. Коё этим пугала — нет ничего страшнее, чем быть глупым мафиози, не знающим обычаи криминального мира. Если пить это тоже правило, то Чуя и его освоит. — Ну, теперь я готов слушать тебя, Чуя. Улыбка Дазая стала более расслабленной. Будто на смену привычному притворству с виски в его организм пришло спокойствие. Когда он так улыбался, то губы слегка обнажали зубы — кривые клыки, торчащие, как у хищника. Чуя раньше не замечал их, до этого Дазай как-то умудрялся их прикрывать даже при самой широкой улыбке. Чуя задумчиво закусил губу. В отличие от Дазая, ему алкоголь не принёс расслабления. Сознание как было зажато, так и осталось, никаких интересных вопросов не родилось, и он спросил наобум: — Значит… Мори-сан не твой отец? И как только он произнёс это, то понял, как глупо прозвучала эта фраза. Дазай хмыкнул: — Нет, конечно. Только если фигурально. — А что стало с твоими родителями? — Чуя чуть не подался вперёд, настолько он хотел услышать правду. Какие родители могли быть у такого человека, как Дазай? Дорожил ли он ими, раз до сих пор представлялся фамилией потерянной семьи? Чуя всегда чувствовал зависть к тем, у кого была семья, а точнее, воспоминания о ней. Неожиданно он понял, что хотел бы хотя бы чуть-чуть узнать, как же Дазай стал таким отвратительным: он таким родился или стал по мере взросления? Может, влияние Мори было не таким сильным на фоне того, что с ним делали в его семье? Или Чуя судил по себе?.. — Не знаю, но в живых их уже точно нет, — Дазай легко пожал плечами и отвернулся, — меня воспитывал отец. Как-то раз я заболел, а Мори-сан тогда ещё работал врачом и лечил меня в госпитале. Ну, каким-то образом он понял, что я одарённый, и… О, Накамура, ты завёл кошку? Он спрыгнул со стула и подошёл к краю столешницы. На ней лежала трёхцветная кошка. Чуя тоже её не замечал, пока Дазай не обратил внимание. «Как удобно, блять». Кошка приняла поглаживания Дазая, подставив ему живот, и, растянувшись на столешнице, громко заурчала. Но Чую это не умилило — он внимательно смотрел на Дазая, ожидая продолжения истории. — И? Что было дальше-то? Дазай не поворачивался к Чуе, наклонившись к кошке. — И дальше ты знаешь. Я работаю в Портовой Мафии. Дазай вернулся на своё место и налил себе ещё виски. Накамура, заметив это, вопросительно взглянул на Дазая, и тот произнёс: — Ты можешь идти. Я позову, когда мы пойдём. — Спасибо, Дазай-сан. Хорошего Вам вечера, Накахара-сан. Накамура низко поклонился и исчез за дверью, которая была скрыта за шторой около полок с бутылками. Хоть они говорили с Дазаем почти по-дружески, но когда Дазай так легко отпустил его, а Накамура ответил на это низким поклоном, всё стало очевидно — между ними тоже существовала иерархия, как между любым обычным человеком и мафиози. От уважительного отношения к себе всё ещё было непривычно, и Чуя, растерявшись, ничего не ответил. — Теперь пришла моя очередь задавать вопросы. Ты решил, что будешь делать с Верленом? Чуя поморщился. Он не то что боялся этого вопроса, он бы вообще предпочёл его игнорировать, и не ожидал, что Дазай его задаст. В душе он понимал, что убегать вечно не получится. Но тяжесть выбора давила на плечи и грудь, не давала дышать, спать и жить. Поль Верлен был рядом с ним всю жизнь, когда-то — физически, а теперь — морально. Он следил за ним из каждого угла, ожидая, что же скажет Чуя. Но тот честно не знал. И не мог соврать. — Понятия не имею. — Что тебе сказал Босс? Он не мог не дать тебе совет. — Тебя это не касается, я сам разберусь! Это мой брат, и это касается только нас. — Он тебе не брат, Чуя. И если ты ещё не понял, то всё, что касается тебя, касается и меня. Чуя вцепился в свой стакан и сделал ещё один глоток, жадный и злой. Он старался не сжимать стакан слишком сильно, чтобы тот не лопнул, но уже чувствовал, как нагревалось стекло в подрагивающих руках. И ещё глоток — до дна, чтобы наконец успокоиться, заполучить то же спокойствие во взгляде, что было у Дазая. Но вместо этого он чувствовал только, как обожгло горло, а в дымной сладости проявились острый алкогольный вкус. Кошка спрыгнула со столешницы на колени Дазая, и, потоптавшись, устроилась там. Глупое животное, подумал Чуя, которому кошки нравились куда меньше собак. Глупое, потому что оно не чувствовало, что к такому человеку, как Дазай, лучше не приближаться. — Мори-сан сказал, что мне не стоит его убивать. На самом деле, это была одна крупица из тонны информации, которую тогда на него вывалил Босс, но об остальном он хотел не только умолчать, но и забыть. Образы искалеченных родителей теперь снились ему в кошмарах, и он не хотел вспоминать их и наяву. И про едкую фразу о том, что брат любил его, он тоже умолчал. Дазай наверняка знал, что скрывалось в представлении Мори о любви старшего к младшему, этот позор Чуя хотел спрятать как можно глубже. — Вот как… Значит, он хочет, чтобы ты убил его. — Что?! Чуя готов был вскочить от раздражения. Что это значило? Дазай издевался над ним?! — Да, я говорю точно, он хочет, чтобы ты дал разрешение на то, чтобы его убили. Он наверняка сказал тебе что-то, что должно было тебя подтолкнуть к решению оставить его в живых, но изложил это так, чтобы ты почувствовал вину. Реверсивная психология. Мори-сан её очень любит. Я никогда не вру насчёт его решений. Значит, для чего-то ему надо, чтобы Верлена убили… Как интересно. С тобой вообще жизнь в Мафии стала очень интересной, Чуя! Он засмеялся, но Чуе не хотелось присоединяться к его смеху. Это звучало одновременно тупо и логично, и Накахара не понимал, как это возможно. Дазай, не зная, о чём говорил Мори, идеально описал то, что он тогда сказал и какие чувства вызвал. Убить Поля Верлена?.. Чуя помнил, как мечтал о его смерти всё детство. Но он не был готов вынести приговор сам. Хоть и не знал, что бы чувствовал, узнав, что тот умер. Горе? Облегчение? Или пустоту, как было, когда Мори сказал ему о родителях?.. Но он точно знал, что не собирался обсуждать это с Дазаем. — Спасибо за помощь, — нехотя произнёс он, наблюдая, как Дазай наливает виски в его стакан, — но я разберусь сам. И в крайнем случае попрошу помощи у Босса. Дазай в ответ усмехнулся, но переубеждать его не стал. Он опустошил свой стакан одним глотком и поморщился, Чуя представил, как у того загорелось в горле. Казалось, он не хотел наслаждаться вкусом алкоголя, не хотел его растягивать и превращать в ритуал. Он просто хотел напиться. Чуе стало противно от этой мысли — пьяным он этого придурка ещё не видел, и чувствовал, как нарастало отвращение к Дазаю по мере того, как в его взгляде становилось больше поволоки. За одним опустошённым стаканом сразу последовал следующий, казалось, что Дазай хотел испытать себя на прочность, а Чуя лишь молча наблюдал за этим, чувствуя, как его самого начинал убаюкивать алкоголь. Приятная усталость расслабляла организм, хотелось лечь на столешницу и уснуть прямо так, а ещё очень хотелось домой. Чем мутнее становился взгляд Дазая, тем больше Чуя понимал, что дальше его расспрашивать было бесполезно. Да, он узнал, что Мори выкрал его в детстве из больницы, поняв, что он одарённый. Чем-то это и впрямь напоминало его судьбу, но это не могло заставить Чую проникнуться Дазаем. Всё в нём раздражало. Особенно то, как тот, положив голову на барную стойку, наблюдал за Чуей опьяневшим взглядом. — Давно я так не веселился, как сегодня, — пробормотал он, прикрыв глаза. Одной рукой он пытался нащупать бутылку, чтобы подлить себе ещё, но Чуя перехватил её в последний момент — от резких движений она чуть не упала на пол. — Хватит тебе уже. — Неа, не хватит. Ну, Чуя, будь послушной собачкой, налей мне ещё. — Не называй меня так, идиот. Ты уже пьян. — Недостаточно, — он усмехнулся, — для того, что я собираюсь сделать, мне нужен ещё минимум стакан… Чуя напрягся. Пока Дазай не сказал это, ему казалось, что сегодня всё сведётся к тому, что они оба уснут за барной стойкой. И это был не худший вариант. Сегодня Дазай сказал, что при других обстоятельствах они могли бы стать друзьями, и нехотя Чуя думал о том, что это могло бы стать правдой. Через много лет, если бы Дазай исправил свой непредсказуемый, лицемерный характер, а Чуя бы стал терпимее. Если бы Чуя поверил, что Агнцы готовили против него покушение, а Мафия его спасла. В этой задаче было слишком много условий, но если бы их все удалось выполнить, то Чуя бы вспоминал этот вечер в баре как что-то забавное. Но пока он чувствовал только сонливость от алкоголя и как заплетался язык, а вот сознание, наоборот, становилось слишком тревожным. Он пытался вглядеться в глаза Дазая, которые в жёлтом освещении напоминали цвет виски — темнота на просвет оказывалась прозрачно-оранжевой. Его взгляд был как всегда смеющимся, но Чуя готов был поклясться, что видел там что-то ещё. Язык не поворачивался назвать это «нежностью», но больше это ни на что не было похоже. Его сердце забилось быстрее, захотелось убежать. Чуе было знакомо это ощущение — тело распознавало опасность быстрее разума, и кровь, нагреваясь, приливала к щекам. Ещё чуть-чуть — и он бы начал задыхаться. Он сжал кулаки, будто готовясь к драке, но это было бессмысленно — Дазай так и сидел, положив голову на барную стойку, и ничего опасного в нём не было. Кроме странного взгляда и слов. — Чуя, ты считаешь меня странным? — Спросил он и резко выпрямился, смотря прямо в глаза Чуе. Тот растерялся, но ответил быстро: — Блять, конечно. Не то слово. Я считаю тебя ёбнутым на голову, раз уж на то… — Это так заметно? — Он подался ближе, будто ему было мало слов Чуи, и он хотел залезть ему в душу. Чуя оттолкнул его рукой, но тот сразу её перехватил и притянул его ближе к себе. Для пьяного человека его хватка оказалась крепкой, и Чуя попытался выдернуться, но не получилось — Дазай поднял его руку, держа за запястье, и сжал вторую. Его глаза мигом растеряли расслабленность, и Чуя видел, как в них зарождалось пугающее, дикое выражение. Похожим образом он смотрел, когда пытался задушить его в машине. Этот взгляд, наверное, мог видеть Сёго, когда тот приказал его расстрелять. Будто две бездны, манящие, чтобы убить. Чуя ещё раз попытался вырваться, но Дазай не дал этого сделать, наклонившись к его лицу. — Да, значит, это реально заметно… — Что? Что ты, блять, несёшь?! Запястья ныли, на них обязательно останутся синяки. Секунды хватило, чтобы Чуя пообещал себе начать заниматься спортом. Накачать руки, чтобы его нельзя было так легко схватить, об этом он мечтал всю жизнь, и вот — опять попался. Маленький, глупый мальчик, каким он был с Полем Верленом, теперь столкнулся с той стороной Дазая, о которой забыл. Она замаскировалась за радостью от ярмарки, но алкоголь подсветил её вновь. Таким он видел Дазая с самого начала, и, видимо, уже успел забыть. — Я веду себя странно, и это заметно. Знаешь, почему? Ты же хочешь узнать обо мне больше, да? — Он сглотнул, и кадык заметно шевельнулся под бинтами на шее, — Всё просто. Ты мне нравишься, Чуя. Я просто безумно, дико в тебя влюблён. Чуя округлил глаза и ещё раз попытался выдернуться, но Дазай сжал его за руки ещё крепче, казалось, ещё мгновение — и кости бы затрещали, ломаясь. Он смотрел немигающим взглядом прямо в глаза Чуи, будто наркоман в ломке. Чуя видел такие взгляды у бездомных в Сурибачи — у тех, кто от зависимости уже потерял всё, и рассудок в том числе. — Это не смешно, — только и смог произнести Чуя пересохшими губами. Ему стало так страшно и мерзко, что даже привычный гнев покинул его. Тело ощущалось хрупким, отчего внутри заворочалась тревога. Казалось, что Дазай вот-вот его убьёт. Или уже убил — словами выжег всё внутри. Чуя хотел убежать. Что за приколы у него были? Или он говорил правду? Но как это могло быть правдой?! — Я не шучу. Я влюблён в тебя! С первого взгляда, как увидел тебя в Сурибачи. Твои рыжие волосы, эту идиотскую куртку и тощие ноги, и я уже устал от того, как это мучительно. Я готов сделать всё, чтобы ты ответил мне взаимностью. Дазай приблизился ещё сильнее, обжёг дыханием лицо, и Чуя попытался отстраниться, но упёрся спиной в стену. — Пожалуйста, Чуя, один поцелуй — мне станет полегче. Нам обоим невыгодно, чтобы я страдал и пытался себя контролировать. Я изнасилую тебя во сне, если ты не дашься мне сейчас. Я убью всех, кто тебе дорог, чтобы ты думал только про меня, если надо — я свяжу тебя, чтобы ты никогда не уходил из нашей комнаты. Дайся мне сам, умоляю, иначе мне придётся сделать это силой. — Какой нахуй силой?! Отвали от меня! — Он закричал и попытался ударить его в грудь, но Дазай тут же перехватил руки вновь и потянулся к его лицу. У Чуи громко и быстро застучало сердце. Он помнил, как боялся Дазая в Сурибачи, но тогда он не хотел это признавать. Помнил, как спокойно тот наблюдал за его истерикой, как пытался задушить, как пинал ногами при Мори, но теперь это казалось незначительной мелочью по сравнению с тем, как ему стало страшно сейчас. Перед собой он видел не Дазая, а всех людей, когда-либо покушавшихся на его тело — Верлен, мужчины на улице, Мори. Все хотели от него одного, и он не понимал, как мог этому помешать. Он лишь продолжал вырываться, но Дазай был сильнее. Он накрыл его губы своими и вцепился в плечи, так болезненно, будто тонул и хватался за спасательный круг. Он быстро раскрыл его губы своими и проник языком внутрь, отчего Чуя на секунду зажмурился. Знакомое, противное ощущение, которое он мечтал забыть. Но когда язык Дазая коснулся его языка, он будто вышел из гипноза и резко вцепился в его волосы. — Пожалуйста, Чуя, — захныкал Дазай тем же голосом, что умолял у Мори его не трогать, — пожалуйста, позволь быть с тобой. Я буду защищать тебя, и… — Отвали от меня! Дазай попытался вновь перехватить его руки, но не получилось. Он вцепился в шею, вновь пытаясь притянуть к себе, и Чуя, занеся ногу, ударил его. Дазай, зашипев, покачнулся и на мгновение расслабил хватку. Секунды хватило, чтобы оторвать Дазая от себя, и ещё одной — чтобы ударить его головой о барную стойку. Удар получился быстрым и несильным, но его хватило, чтобы тот отшатнулся и, схватившись за нос, испуганно посмотрел на Чую. Испуг и растерянность — во взгляде, разморенном от алкоголя и поцелуя, они проявились особенно чётко. Будто возвышаясь над опьянением. — Блять, не приближайся ко мне, извращенец! — Крикнул Чуя и дрожащими руками схватил пальто. Из бара он выбежал так быстро, что споткнулся на лестнице и сам чуть не ударился головой о ступеньки. Его трясло, и, на ходу надевая пальто, он побежал по тёмным улицам, не помня, куда ему надо. Он не следил за дорогой, наивно доверясь Дазаю, а теперь чувствовал себя тем же ребёнком, что когда-то вышел на поиски брата, а в итоге остался жить на улице. Несмотря на зимний холод, ему было жарко. Хотелось снять и пальто, и куркту, и толстовку, щёки горели румянцем, глаза — от слёз. Ему было обидно и мерзко, он мечтал забраться в душ и натереть свою кожу мылом, а потом взбивать его до пены, раздирая кожу мочалкой. Всю дорогу до здания Мафии он вытирал губы, но послевкусие алкогольного, влажного поцелуя не проходило, и слёзы катились по щекам. Каждый раз, когда к нему кто-то прикасался, кроме Коё, это происходило. Глупое тело будто никак не могло понять, что мужчины не плачут, особенно из-за чужих прикосновений. Но их в жизни Чуи было так много, что ему казалось, будто его тело ему не принадлежит. Оно привлекало тех, чьё влечение было жестоким, и они всегда могли им завладеть. Чуя зашёл в здание Мафии, опустив голову. Он скучал по возможности скрыть своё лицо в тени шляпы, и когда он почувствовал тепло здания, алкоголь будто снова заполнил его усталостью. В свою комнату идти не хотелось. Слова Дазая про изнасилование и заточение пульсировали в голове, и Чуя опять почувствовал леденящий страх на дне желудка. Как видение Верлена ночью, он будто мог уже поджидать его там. Чуя войдёт — и уже никогда не выйдет, и повторится его детство, где его пытали несколько лет подряд. Он всхлипнул, прикрыв глаза рукой. Ему надо было забрать свои вещи. Ему надо было сделать что-то, чтобы не жить вместе с Дазаем. Ему нужна была своя комната, самостоятельность и сила. Но вместе с тем очень хотелось спать, или, скорее, свернуться клубочком и полежать в тишине, как он делал до этого несколько дней. Поцелуй ощущался позорным клеймом, а на душе было пусто. Дазай будто заразил его своей собственной пустотой, и Чуя, сжав кулаки, поднялся на свой этаж. Он зашёл в комнату чуть ли не на ощупь. Схватил свои вещи, аккуратно сложенные квадратиками у футона, и, положив кусок мыла из ванной в карман куртки, выбежал из комнаты. Больше он там не хотел появляться, но не понимал, куда идти. К Мори? Тот не даст ему комнату просто так. Даже если Чуя расскажет, что произошло — не даст, только посмеётся. К Коё? А где она жила? Он знал только где находился её кабинет. Разуму было стыдно появляться там в таком виде — заплаканный, пьяный подросток это явно не тот, кого Коё хотела бы видеть. И точно не тот, кому она бы согласилась помочь. Но телу было страшно оставаться на месте, он не хотел пересекаться с Дазаем. Ни сейчас, ни когда-либо. И беспокойные ноги вывели его к знакомому кабинету. Внутри, на удивление, горел свет. Чуя занёс руку над дверью, но побоялся постучаться. Он прижал к себе всё, что у него было, и вновь вспомнил детство. Когда ему было страшно, он, прижимая к себе тяжёлое одеяло, приходил в спальню к брату. И точно так же он каждый раз стоял перед дверью, не решаясь войти. Казалось, в его комнате всегда могло происходить что-то, что не ждало Чую и что нельзя прерывать. Но Коё же сказала, что он мог называть её сестрой. Значит, она готова была его принять, как сестра, верно? Чуя не был уверен. Он осторожно постучал один раз, будто не желая навязываться. Голова тяжелела, очень хотелось спать, и он опёрся на стену, чтобы не упасть — коридор кружился и вот-вот бы увлёк его за собой, ноги подкосились. Через стук в ушах он услышал, как Коё оторвалась от своих дел и подошла к двери. Медленно открыла и будто не узнала Чую — посмотрела строго, оценивающе, но через секунду уже удивлённо приподняла бровь. — Чуя-кун? Что случилось? И… Во что ты одет? Чуя отлепился от стены и, шатаясь, подошёл ближе к Коё. Почему опьянение подействовало на него только сейчас? Незамутненным кусочком сознания он чувствовал стыд, но физически не мог ничего сделать с этим. — Господи, ты что, пил? Он думал, что она будет в ярости, но нет. Она лишь тихо засмеялась, прямо как в день, когда впервые его увидела. Умилённый смех, успевший уже стать родным — Чуя криво улыбнулся, и один из свёртков с одеждой выпал из рук. — Пил… — Он медленно кивнул, не поднимая головы, — но я не пьяный, просто устал… — А ты опять врёшь мне, Чуя-кун. Если бы ты не был сейчас таким смешным, я бы точно тебя ударила. Помочь тебе дойти до комнаты? Коё вздохнула, наблюдая, как тот пытался поднять выпавшую рубашку, но помогать не стала. От предложения помочь ему стало ещё более неловко, и Чуя почувствовал, как горячая краска залила его до кончиков ушей. — А, к слову, об этом… Могу я здесь переночевать сегодня? Если бы не усталость и мысли, оставшиеся в баре с Дазаем, он бы чувствовал себя загнанно. Он бы обязательно обратил внимание, как посерьёзнело и даже погрубело лицо Коё от такой наглости. Все разы, когда он повышал голос померкли перед неприличием этого вопроса. И он почувствовал, как между ними возникла странная пауза, даже алкоголь не мог её спрятать. — У меня в кабинете? С чего это вдруг? — Голос Коё приобрел те же ноты, что появлялись там, когда она его отчитывала. Это было неправильно, но Чуя, который помнил, какие у Дазая губы на вкус и ощупь, не хотел возвращаться в комнату, и если ради этого надо опозориться перед наставницей — ну, так тому и быть, если что, всё можно было списать на опьянение. Хотя он был уверен, что не был пьян. Но под её осуждающим взором уверенность быстро рассеивалась. — Я не хочу жить с Дазаем. — Чуя-кун, никто не хочет. Это не аргумент. — Нет, ты не понимаешь… Я правда не хочу! Он… Мы не можем жить вместе. И спать в комнате с ним я сегодня не буду. Вот и всё. Что мне сделать, чтобы Мори-сан дал мне отдельную комнату? Взгляд девушки изменился на удивлённый. Она опять услышала привычную, пробивную смелость, которая выдавала в Чуе парня с улицы. Он говорил так, когда был настроен решительно, не обходя острые углы. И смотрел ей прямо в глаза, не скрывая, как сильно он хотел самостоятельности. — Это практически невозможно. — А если я скажу, что согласен со смертным приговором Поля Верлена? Эти слова ощущались комом в горле. Произнести их оказалось легче, чем он думал, но когда он услышал их, то ему поплохело. Коё промолчала. —… Дазай сказал, что этого и хочет Мори-сан. Как думаешь, это правда? — Я не знаю, — произнесла она бесцветным тоном, — знаешь, не стоит принимать такие решения на пьяную голову. Ты можешь поспать у меня в кабинете одну ночь, но только потому, что ты пьян и не смог дойти до своей комнаты. Так мы и скажем Мори-доно, если он спросит. И судьбу Верлена ты будешь решать с ним, я не буду тебя ни подталкивать к этому решению, ни отговаривать. Она открыла ему дверь и, показав, где он мог прилечь, ушла. Пожелание спокойной ночи звучало отстранённо, и Чуя задумчиво сдвинул брови — он разочаровал её? Может, не стоило так уверенно говорить, что он готов был отправить Верлена на смерть, лишь бы не жить с Дазаем? Он тут же представил, как Коё заходила в кабинет Босса и говорила ему об этом. Вот, мол, мы приютили этого оборванца, а он уже готов сбежать от своего покровителя. И тут Чуя скривился — вот почему Дазай так рьяно его защищал и подчёркивал это. Он хотел овладеть им, как хотели все на его пути, и так подступался к этому, втирался в доверие и показывал это другим. Грустный вздох вырвался из груди сам собой. Чуя остался в трусах и футболке, сложил вещи рядом с собой. Тонкий футон на одного находился за ширмой в углу комнаты, и через его бумажные стенки свет проходил красноватыми лучами. И как такой приятный вечер мог обернуться в это? Почему Дазаю вечно всё надо было испортить?! Поцелуй пульсировал на губах и языке, и Чуе хотелось начать плеваться. Он не думал о том, что на мгновение это ощутилось приятно. Что на мгновение, незаметное, как появление звезд в ночном небе, оно показалось даже правильным и напомнило ему о вставшем члене. Что в тот же вечер он засмотрелся на клубнику между его губ, а потом узнал, какие они на самом деле были на вкус, и что подсознательно он этого хотел. Если бы не страх и угрозы Дазая, если бы не реакции тела и воспоминания, то он бы даже получил любопытное удовольствие… Чуя зажмурился и повернулся на бок. Это был алкоголь, он путал его мысли, и, может, Коё была права — он был пьян. Они оба были пьяны. Поцелуй был вовсе не приятным, а пугающим. Как и любые поцелуи от мужчин. Хоть Чуя никогда не испытывал влечения к девушкам, но он был готов поклясться, что с ними он бы чувствовал себя по-другому. И аж захотелось проверить это, но не на ком. А ночью ему снились странные сны. Поверхностные, но реалистичные. В них он будто до сих пор видел красноватые лучи лампы в кабинете Коё, но при этом слышал и звуки бара, в котором они сегодня были. Темнота, приглушённая музыка вдалеке. И Дазай в такой же знакомой, некомфортной близости. Сон вернул его в мгновение, когда Дазай приблизился к нему, пожирая жаждущим взглядом, но в этот раз он не угрожал. Не перехватывал крепкой хваткой руки, он лишь шёл навстречу, прицеливаясь взглядом к губам Чуи. Накахара чувствовал тепло, исходящее от его тела, видел влажный блеск на пухлых губах и следы-точки на побритой коже над ними. В реальности Чуя ничего этого не заметил, всё расплывалось, страх замутнил взгляд, но сейчас всё происходило более медленно и осторожно, как погружение в горячую ванную. Мгновение — и Дазай осторожно положил свою руку ему на шею. Ещё мгновение — и Чуя, не чувствуя своего тела, подался навстречу. Это не ощущалось пугающе, а скорее волнительно. Он никогда такого не испытывал, когда кто-то прикасался к его телу. Между ног сладко потянуло, знакомое чувство натяжения, зуд, который хотелось сбросить. Потереться обо что-то, прикоснуться, провести по члену вверх и вниз, как он раньше ещё никогда не делал, но чувствовал, что так нужно. Дазай будто прочитал мысли — поставил свою ногу между его и мягко надавил, отчего у Чуи вырвался тихий стон. Так неожиданно, что захотелось прикрыть рот рукой, но Дазай лишь усмехнулся. Эта усмешка была так похожа на реальную, что Чуе даже сквозь сон стало не по себе. Но во сне чувства быстро притуплялись, а логика действовала по другим законам. Здесь всё было правильно. И когда Дазай вновь поцеловал его со знакомой жадностью, и когда Чуя ответил ему, схватив за волосы и притянув крепче. И когда через мгновение они уже раздевали друг друга, а Дазай прижимался лопатками к холодной барной стойке — всё было просто и чертовски правильно. И Чуя чувствовал себя не жертвой, а кем-то, кто обладал властью над высоким и вечно насмешливым юношей. Своим поручителем и врагом. Обладать властью Чуе нравилось всегда, но видеть признание своей власти — ещё больше. Когда они разделись, сон будто ускорился, но удовольствия от этого меньше не стало. Мгновение — и Чуя вжимал Дазая в барную стойку, всё так же сжимал его за волосы, пока тот утыкался в деревянную поверхность и тяжело дышал. Он был сзади, толкался в него, и чувствовал, как его пот капал на бледную спину в бинтах. Ему не хватало массы и роста, чтобы навалиться на Дазая, но даже так он чувствовал, как мог вжимать того и затыкать ему рот о поверхность столешницы. И хоть он был сверху, но стоны и хныканья от удовольствия сдержать не смог. Проснулся он слишком быстро. Хотелось отдышаться и ещё немного побыть в той реальности. За занавешенными шторами не было видно улицы, но это было и неважно — зима всегда прятала признаки утра. Лампочка была выключена, темнота была такой густой, что Чуе показалось, будто он ослеп. Единственное, что он чувствовал, это странную лёгкость в теле,, остатки удовольствия и липкую влагу между ногами. Непривычное чувство, которое, кажется, он испытывал только один раз. Он провёл пальцами по бедру и попытался всмотреться. Белёсые, вязкие ниточки. Чуя стыдливо вытер ладонь и вскочил с футона — он, к счастью, остался сухим. Такого позора бы он не вытерпел. А потом он вспомнил образы странного сна, сопоставил со спермой на белье и ногах, и тут же ушёл в ванную. От неловкости он старался не пересекаться взглядом с отражением в зеркале, он вообще не хотел себя видеть. Это было хуже, чем реальный поцелуй в баре. Осознание, что он кончил от сна с Дазаем в главной роли. Ещё в шестнадцать лет Чуя Накахара понял, что работа в Мафии отличалась от любой другой. Это была не работа, а скорее жизнь, и её законы напоминали законы природы. Точно так же, как после весны наступало лето, а после ночи — утро, так и в Мафии, что бы ни происходило в жизни у её сотрудников, они неизбежно возвращались к рабочим задачам. Личная жизнь уходила на второй план, её стоило оставлять на редкие моменты свободного времени. А вот основным было то, что требовал Босс. И Босс требовал от Чуи решения по поводу его брата. Хоть он и дал время на размышления, но тот понимал, что чем раньше это произойдёт, тем лучше. И вот, почти неделя прошла. Решение появилось, но Чую оно пугало. Хоть он и чувствовал, что оно было правильным, а даже если не правильным, то точно тем, что ждал от него Мори. Он пришёл в его кабинет на следующее утро после вылазки с Дазаем. От вчерашнего алкоголя в теле ничего не осталось, и Накахару это удивляло — жизнь будто видела все его терзания и решила хоть в чём-то сжалиться, бережно убрала похмелье. Но воспоминания о поцелуе Дазая и его страстном, пугающем взгляде — нет. Как и сексуальный сон, от которого, против воли Чуи, возбуждение накатывало волнами. Ему было противно от себя. Как и от мысли, что в реальной жизни Дазай бы прикасался к его телу. Когда Чуя с утра умылся и переоделся в привычный костюм, он чудом смог себя убедить, что это всё идиотская логика сновидений. Там всё не так, как в жизни, а в реальности он знал, что от прикосновений Дазая ему было тошно, агрессия подкатывала к горлу, и вчерашний вечер был тому подтверждением. Но пересекаться с ним все равно не хотелось. Его и так ждал тяжёлый день. День, который был посвящен судьбе Поля Верлена, а не мыслям о суицидальном придурке. Когда Чуя постучал в дверь кабинета Мори, он ни на что не надеялся. Хотелось верить, что его там не было, и у Чуи было ещё время, чтобы подумать. Хотя он с горечью понимал, что ничего другого придумать уже не мог. — Доброе утро, Чуя-кун. Что-то случилось? Чуя зашёл и молча поклонился. В душе он не испытывал к Мори ничего, кроме отвращения, но был горд тем, что ничего в его жестах не могло бы это выдать. «Он хочет, чтобы ты убил его…» Чуя поднял взгляд и заметил, что лицо Мори не выражало ничего необычного. Привычная улыбка, напоминающая кошачью. Привычная поза и одежда, волосы, уложенные всегда одним и тем же образом, будто парик. Искусственного и выверенного в Мори было много, из этого он и состоял. Слова Дазая о том, что если тот говорит одно, то на самом деле хочет другое, в таком случае даже приобретали смысл. Единственное, что всё ещё пугало Чую, это мысль, что он мог стать таким. Что все в Мафии мечтали о том, чтобы походить на Босса. Чуя сделал несколько шагов навстречу, но остановился на почтительном — и безопасном — расстоянии. Босс сидел на кресле и наблюдал за Йокогамой, видимо, это было его любимым занятием вне работы. — Я пришёл к Вам насчёт решения по поводу Поля Верлена. Голос Чуи не дрогнул, но вот руки уже выдавали его волнение, и он убрал их за спину. Мори посмотрел на него и его аккуратная улыбка стала чуть шире, в глазах промелькнул интерес. — Можем ли мы его отпустить? Чуя тут же устремил взгляд прямо в глаза напротив. Он хотел заметить каждое изменение, каждую эмоцию, которую вызовет эта фраза. Сердце забилось быстрее. Весь этот диалог ощущался как ходьба по минному полю, и хоть у Чуи был план от начала до конца, но он чувствовал, что перед умом Мори все его планы были похожи на попытку ребёнка скрыть что-то от взрослого. — Боюсь, Чуя-кун, это невозможно. Я в Мафии много лет, и что я заметил, так это то, что все, кого пытали и отпустили на волю, в итоге хотят отомстить. Тем более такой жестокий человек, как Поль Верлен. — Его пытали?.. — Чуя округлил глаза. Как бы его ни мучила фигура Поля Верлена, но от мысли, что над его родным человеком издевались, всё внутри болезненно сжималось. — Унижение это тоже пытка, тем более от того, кто младше тебя. Наивно полагать, что он не захочет тебя убить после того, в какое положение ты поставил его перед нами. Слова Босса стали строже, и щёки Чуи покрылись еле заметным румянцем. Он мог согласиться, что Дазай и Коё унижали Верлена, его природная гордость не могла бы смириться с таким поведением от женщины и ровесника Чуи, но он-то здесь причём? Он помнил, что стоял парализованным, не мог и слова сказать, а когда голос всё-таки прорезался, то разве он сказал что-то такое, из-за чего его могли бы убить?.. Но тут же в голове родился аргумент: а его родители? Разве они что-то сделали? Чуя сжал зубы. Полю Верлену не нужны были поводы для применения силы. С тех пор, как Чуя узнал, что его родители были учёными, он пытался представить их — внешность, повадки, голос. И каждый раз упирался в то, что они, наверное, были милыми людьми. Совсем не такие, как Верлен, но похожие на то, каким Чуя был в далёком детстве. Да, ему стоило бы бояться Верлена. Как он и делал, когда они жили вместе. — В таком случае… Полагаю, Дазай был прав, — он едва сдержался, чтобы не закатить глаза, — и нам надо убить его. Но у меня также к Вам есть одна просьба. — Просьба? — Усмехнулся Мори, осмотрев его с ног до головы. — Да. Я хочу отдельную комнату. В кабинете повисла тишина. Казалось, Мори был в таком шоке от наглости Накахары, что не мог подобрать слов. И Чуя понимал, что просить что-либо у Босса было отвратительной затеей, опасной и имеющей последствия, но всё то же самое он мог сказать и про жизнь с Дазаем. Ему хотелось свободы, и он знал, что за неё всегда приходилось платить большой ценой. Ему не привыкать. — Ты помнишь, что я сделал с Дазаем, когда он сказал, что не хочет с тобой жить? Конечно, он помнил. Та пощёчина ощущалась как угроза и победа одновременно. Чуя кивнул и встал на одно колено, опустив взгляд. — Помню, Мори-сан. И у меня к Вам есть предложение. Вы говорили, что у меня какая-то необычная сила, и пусть это будет возможностью изучить её. Если я выживу — я хочу отдельную комнату. Пожалуйста. Чуя боялся поднимать взгляд. Ему казалось, что каждая секунда молчания Босса приближала его к удару или чему-то ещё более страшному. Могли ли такого наглеца выгнать из Мафии? Босс говорил, что если Чуя его подведёт, то тому светит смерть, и впервые Чуя подумал, что это нестрашно. Его жизнь была мучением, его единственный родной человек тоже скоро погибнет. Он ничего не терял. Если он умрёт, то не будет и секунды, когда он захочет зацепиться за нынешнюю жизнь, это не будет трагедией. Если не умрёт — то обретёт свободу. Это не было суицидальным поведением. Скорее, отчаянным. Босс должен был это оценить. И, судя по усмешке, оценил. — Не знал, что ты такой сорвиголова, Чуя-кун. Ты действительно готов пойти на это? — Да, — скомкано ответил он. На самом деле, он не знал, был ли готов. Но выбора не оставалось. Мори ещё не знал, что вчера произошло, и Чуя подумал, что Дазай не будет его спасать. Если все члены Мафии были так чувствительны к унижению, то Дазай теперь должен был возненавидеть Чую. Учитывая это, идея была совсем безумной — он убьёт Верлена и скорее всего умрёт сам. Но Чую это не волновало. На днях Огай Мори произнёс слово «поэтично», и да, эта ситуация в каком-то смысле была поэтичной. Он убьёт своего истязателя, а потом погибнет сам, да ещё и за Мафию. Его оценят посмертно, и пусть так, но он получит спокойствие и признание. Это Дазай хотел умереть просто потому что не хотел жить. Чуя же мог пойти на это, только если знал, что в этом будет проявление его воли. — Тебе нужно время на подготовку? — Нет. Чуя боялся, что если ему дадут время подумать, то он начнёт сомневаться. Такие мысли надо было исполнять быстро, и Мори, кивнув, встал и направился к выходу. Чуя — за ним. Он не знал, куда они идут, но чувствовал, как с каждым шагом слабела его воля, а вместе с ней — конечности. Он старался не думать о том, что сейчас произойдёт, и старался думать лишь о плохом. Он вспоминал своё детство и ссадины от ударов, это было несложно — таких воспоминаний было больше, чем хороших, но именно сейчас они боязливо прятались по углам памяти. Чуя сжимал и разжимал кулаки. Единственное, на что он надеялся — что он забудет этот день, как забыл вечер в спальне Мори. «Я сейчас убью человека? Убью Поля Верлена за… За комнату? Блять, серьёзно? Просто за то, чтобы жить отдельно, я убью своего брата? Это всё из-за Дазая. Да, точно. Это из-за Дазая. Если бы не он, я бы мог отправить его на казнь, но не исполнять самим. Уёбок. Как же я ненавижу его!» Они спустились на один из подземных этажей и прошли по тихому коридору. Он отличался от коридоров, что были выше — на стенах и полу не было покрытия, только голый бетон. Здесь царили холод и тишина, и Чуя плотнее закутался в пиджак. Он не понимал, отчего начал дрожать — от страха, волнения или влажного холода. Рядом с одной из дверей стоял охранник. Увидев Мори, он приосанился и низко поклонился. Мори в ответ лишь коротко кивнул. — Открой эту дверь. Мы пришли к Полю Верлену. Тот ещё раз поклонился и отворил дверь, которая протяжно заскрипела. Чуе хотелось спрятаться за спину Мори, при мысли о Верлене ему всегда хотелось стать маленьким и прозрачным, или чтобы кто-то его прикрыл. Но он не успел ничего сделать, да и не мог. За дверью находилась одиночная камера. Он видел точно такие же в репортажах про тюрьмы. Потёртая циновка на полу, унитаз в углу, тесное пространство, слишком крохотное для высокого мужчины. Чуя сглотнул, почувствовал сухость в горле. В углу сидел не Поль Верлен, но кто-то сильно похожий на него. Тощий, одетый в простую одежду, с распущенными грязными волосами, свисающими на лицо. Руки сцеплены за спиной, неестественно вывернутые локтями внутрь, на ногах — кандалы. Он медленно поднял голову и улыбнулся. И только эта самодовольная улыбка, которой всё было нипочём, подтвердила — нет, это был Поль Верлен. Только измученный, ещё более худой и уставший. Чуя невольно сдвинул брови — он хотел ему помочь. Захотел просто дать воды или поесть, ничего особенного, видеть настолько заморенного человека ему было больно. Тем более, он знал, как для того был важен внешний вид. — Привет, Чуя. Здравствуйте, Босс. Его голос оставался прежним. Гордый, ровный и низкий. Как ни в чём не бывало. Чуя опустил глаза — вот этого он и боялся. Он боялся, что Верлен будет вести себя приветливо, проявит силу духа, отчего оставшиеся болезненные воспоминания разбегутся, как тараканы при включённом свете. Решительность покидала его слишком быстро, он начинал завидовать Боссу, чей холодный взгляд не менялся. — Здравствуй, Верлен. Я привёл к тебе Чую, чтобы Вы попрощались. — Вы всё-таки послушали Дазая и решили меня убить? — Он хрипло усмехнулся, — Так вот, значит, что люди имеют в виду, когда говорят, что у любой организации есть серый кардинал. — Не понимаю, о чём ты, — Мори улыбнулся одним уголком губ, — решение о твоей смерти принял не я и не Дазай. Его сегодня подтвердил Чуя-кун. Более того — настоял, чтобы убить тебя самостоятельно. Вам будет, о чём поговорить, пока я схожу за Дазаем. И помните, что за вами следит охрана — не убей его раньше времени, Чуя-кун. Он потрепал его по плечу и ушёл, а Чуя так и остался стоять напротив Поля Верлена. Внутри всё похолодело и закололо. Зачем Босс это сказал?! Хоть за его спиной и стоял охранник, но он все равно себя чувствовал так, будто его поместили в клетку с хищником. Поль Верлен был связан по рукам и ногам. Он выглядел практически ничтожно, но Чуя ощущал себя куда слабее. Даже так он был старше. Даже так — именно этот человек насиловал его и бил о мебель, швырял о стены и добивал ногами. Из-за него мысли о смерти и побеге родились в его душе раньше, чем у Дазая, и из-за него вся его жизнь превратилась в кошмар. Поль Верлен стоял во главе всех ужасных событий в жизни Чуи. Прямо или косвенно. — Какая печальная новость, — только и произнёс Поль Верлен, — правдива ли она? Он всегда говорил странно, будто был героем классического романа. Теперь Чуя понимал, почему — японский был для него неродным. — Да. Как только он произнёс это, на глаза набежали слёзы, и его это так разозлило, что он ударил рукой по стене. Там тут же образовалась вмятина, как в госпитале, когда он толкнул Мори. Охранник злобно сверкнул глазами, но ничего не сказал. — Не надо демонстрировать свою силу, Чуя, я и так знаю о ней. Как нелепо всё получилось… Но знаешь, мне не страшно умирать. Мне будет даже приятно знать, что я был прав, когда спас тебя от твоих родителей — ты одарён и в итоге работаешь в самой влиятельной организации Японии, хотя тебе всего шестнадцать лет. — Это не твоя заслуга, — дрогнувшим голосом произнёс Чуя, и в горле тут же образовался колючий ком. — Что?.. — Это не твоя заслуга! — Крикнул он, — Твоя заслуга — это то, что я в итоге оказался на улице и пытался выжить. Что я ненавижу, когда прикасаются к моему телу, и теперь знаю, что ты надругался над моими родителями, когда убил их. Твоя заслуга — это то, что ты сидишь здесь, в тюрьме, где тебе самое место, и Коё-сан была права — ты чудовище и лжец. Ты… Ты сломал меня. Ты отнял моё детство. Вот и все твои заслуги. Мне страшно тебя убивать, но знать, что ты останешься живым — ещё страшнее. Удивлённый взгляд Верлена застыл на Чуе, он ощущался серной кислотой, разъедающей кожу. — Когда мы жили вместе, ты не думал так. — Я боялся… — И тут же голос сорвался на испуганное блеяние. — Боялся… Я уже извинялся, хоть и не понимаю, за что. Но в любом случае, я знаю, что это на самом деле не твоё решение. Мой любимый братец бы не принял его — тебя заставили его принять те, кто стоят выше. Кто умнее и хитрее тебя. Меня многие хотят убить, и я догадывался, что рано или поздно это произойдёт. Не во Франции, так здесь. Но я рад, что рискнул быть пойманным, потому что увидел тебя. Могу я тебя попросить о чём-то, Чуя? Чуя молчал, злобно глядя перед собой. — Пожалуйста, не запоминай обо мне только плохое. Когда я умру, единственное место, где я останусь, это твои воспоминания. Я не хочу, чтобы ты помнил обо мне только то, что тебя ранило. Чуя мотнул головой, но Верлен, не обращая на это внимания, продолжил: — Помнишь, как мы спасли щенка на улице, и с тех пор ты полюбил собак? А как я пытался научить тебя готовить и кататься на велосипеде? Как я читал тебе сказки, учил уроки, как мы гуляли? Помнишь, как ты мне рассказывал свои сны, и я катал тебя на спине? Чуя посмотрел ему в глаза. Даже через свисающие, длинные пряди он видел его умоляющий взгляд. — Не помню. Сердце Чуи колотилось уже в горле, ощущалось тошнотой. Ему было невыносимо находиться рядом с Верленом, а когда он говорил умоляюще и улыбался как тот, хороший брат, ему хотелось убить то ли себя, то ли его. Он готов был считать секунды до прихода Мори. И был уверен, что Дазая с ним не будет. Но дверь распахнулась. Чуя так и не понял, сколько времени прошло, но казалось, что они так общались вечность. Его детство, казалось, длилось короче, чем этот разговор. За дверью стоял Огай Мори — спокойный, как и всегда. А рядом — Дазай, чьё выражение лица выражало отстранённую, непонятную эмоцию. Их взгляды пересеклись и тут же отскочили друг от друга. Чуя понял, что он помнил вчерашний вечер. И знал, что Чуя тоже его помнил. Возможно, Мори даже успел ему сказать, при каком условии Чуя согласился использовать свою сверхспособность. — Успели попрощаться? — Мило улыбнулся Огай Мори. — Нет, Босс, я забыл кое-что сказать, — Поль Верлен широко улыбнулся, — Чуя, я знаю, что снюсь тебе в кошмарах. Так вот, знай — когда ты убьёшь меня, эти кошмары будут преследовать тебя до конца жизни, и в них я буду делать с тобой куда более ужасные вещи, нежели те, чем делал на самом деле. Ты обречён жить в вечном ужасе. И мне приятно умирать, зная, что ты сам это себе устроил. Глупый братец. Горячий гнев накрыл его с головой, и Чуя уже хотел наброситься на Верлена с кулаками, но Мори схватил его сзади за воротник рубашки и повернул к себе. — Тебе надо научиться активировать свою способность. Это всё, о чём ты сейчас должен думать. Знаешь, кем я работал до того, как вступил в Мафию? Чуя слышал его слова будто через пелену, и пришлось напрячься, чтобы понять, что он только что услышал. — Врачом?.. — Верно. Точнее — психиатром. Я могу ввести тебя в гипноз, а потом вызвать твою… Порчу. Давай называть её так? Чуя рассеянно кивнул. — Отлично. Я помогу тебе войти в это состояние, а Дазай — выйти. Нам надо понять, что ты умеешь, и можешь ли ты контролировать себя. «Дазай мне не поможет» Он хотел это сказать, но промолчал. Поль Верлен желал ему жизни в ужасе, но даже он не смог понять, что никакой жизни ему не светит, ведь Дазай его не спасёт. Ни один из гениев в этой комнате, подумал Чуя с желанием рассмеяться, не понял, что Чуя сейчас тоже умрёт. Разве что Дазай, что смотрел на него немигающим взглядом. От привычной ироничности — ни следа. Когда их взгляды пересекались, Чуе казалось, будто их обоих ударяет током. Первый раз в жизни Чуя надеялся, что сейчас он погибнет. И в ответ на фразу Мори он снова кивнул, глядя ему прямо в глаза. Мори достал из кармана часы на цепочке и медленно стал их раскачивать. — Вот так, Чуя-кун, это не страшно, — он взял его за руку, мягко, но достаточно крепко, чтобы тот не мог вырваться, — ты чувствуешь, как твоё тело напрягается. Твоя душа выходит из тела, его наполняет чистая, ощутимая сила… И дальнейшие слова он уже слышал со стороны. Единственное, что он успел почувствовать — это разрывающая боль, и тихий, испуганный голос сознания вдалеке: «Я умираю. Пока, Поль Верлен.» Мир погрузился в болезненную тьму, тело разрывало и ломило, как при температуре, но он всё ещё слышал, что происходило вокруг. Будто из тёмной комнаты вслушивался в звуки коридора — он слышал, как разбился унитаз и затрещали стены, уши словно заложило от свиста ветра. Ему было больно, но он не чувствовал конечностей. И он кричал. Он визжал не своим голосом, а в унисон ему кричал Поль Верлен — так же высоко и жалобно, будто его резали на живую. Сознание Чуи испуганно притаилось в темноте, и хотелось заткнуть уши, лишь бы не слышать, что происходило снаружи. Будто что-то кидали о стены. А всё вокруг заполняла такая боль, будто это он сам кидался и пытался себя уничтожить. Приглушённый голос Босса — требовательный и резкий. А в ответ — тишина. Когда внутреннее ощущение стало расползаться и теряться в темноте, ему показалось, что невольное пророчество сбылось — Чуя умер. Он умирал прямо сейчас. Вот же, Босс даёт приказ Дазаю спасти Чую, а тот молчит и, вероятно, не двигается. Где-то рядом кто-то резко замолчал. Голос Поля Верлена исчез навсегда. А потом мгновение. Ослепляющая вспышка света. Что-то холодное держало его руку. Он чувствовал, что ослеп — всё расплывалось, глаза болели, и он едва стоял на ногах. Ещё мгновение — и упадёт замертво. Только почему он осознавал, что происходило? Может, это предсмертные галлюцинации?.. — Отдохни, Чуя. Дазай смотрел на него с усталостью и грустью. Чуя думал, что ему показалось, но нет — карие глаза выглядели почти чёрными, и только через пару секунд на лице Дазая появилась усмешка, но радости в ней было не больше, чем во взгляде. — Я же говорил, что буду защищать тебя. Раньше меня ты уж точно не подохнешь. И резко выпустил его руку из своей. Чуя упал. Очень хотелось спать. Из-за усталости он даже не заметил, что рядом с ним лежало разорванное тело Поля Верлена.