Хороший мальчик Чуя

На мгновение Чуе показалось, что он оглох. В ушах стоял звон, и он ничего не слышал. Лишь смотрел на брата, выглядывая из-за спины наставницы, и видел в его голубых глазах своё отражение. Маленькая, сжавшаяся рыжая точка, смотрящая то ли с ужасом, то ли с непониманием. Он чувствовал на себе взгляд Дазая. Как-то даже до него доходило тепло Коё, исходящее от неё волнами, и взгляд Босса, в котором чувствовалась неожиданная растерянность. Этой ситуацией полностью управлял Дазай. Когда он говорил так прямо и жёстко, даже Босс притихал, наблюдая за его действиями. Чуя чувствовал в этом гордость, какая бывает у отцов, когда они видят свои черты в сыне. И только Поль Верлен не был заворожён ситуацией. Он, как и всегда, сохранял жёсткость разума. — Что? Это шутка какая-то? Дазай молчал. Он смотрел на Чую, до которого звук родного голоса доходил будто через вату. Хотелось прочистить уши, что-то сказать, прижаться к Коё и оттолкнуть её. Но он стоял. Его ноги отяжелели и стали с полом единым целым. Так на него действовал только брат — от его голоса, в котором нежность сочеталась с жёсткостью, тело теряло силы на сопротивление. Это всегда было бесполезно. Но он видел, что взгляд Дазая будто пытался его расшевелить. Смотрел то ли с издёвкой, то ли с ожиданием хоть какой-то реакции. И только от гнева и чувства унижения перед Дазаем, Чуя ощущал, как постепенно воля возвращается к нему. Он едва заметно пошевелил пальцами, сжал их в кулак. — О чём вы тут вообще говорите? — Произнёс он, не слыша свой голос от волнения, — Почему вы все решаете мою судьбу и при этом смеете что-то утаивать? И зачем вы тогда вообще меня позвали? Огай-доно, раз уж я теперь член Портовой Мафии, не врите мне. Расскажите, что происходит. О чём говорит Коё-сан? Это… Поль Верлен, это правда? На последней фразе его голос дрогнул. Горло судорожно сжалось, и он захотел закашляться. Его глаза опять обжигали слёзы — но не злости или обиды, а страха. Унижения. Ощущения, что его жизнь ему так и не стала принадлежать, сколько бы лет ни прошло, сколько бы самостоятельности в нём ни пытались взрастить. Он и сам был в этом виноват. Его тело слишком легко поддавалось тревоге, а при виде брата он всегда хотел спрятаться. Но это же не враг, думал он до этого. Он не боялся врагов, чужаков, единственный человек, который вселял в нём парализующий ужас, был его родным. Но теперь, видимо, ему предстояло усомниться в этом. — Какая разница, родной ли я тебе брат? — Он говорил об этом легко, и как только взгляд обращался на Чую, его глаза теряли нервное выражение, смотрели с узнаваемым умилением, — Главное, что я воспитал тебя. Неужели степень родства для тебя важнее? Да, я твой дальний родственник, но я вырастил тебя, Чуя. Ты — продукт моего воспитания. А не Коё, или кого ты там считаешь авторитетом. Чуя сглотнул, и почувствовал, как заболело горло. Его будто душили. Эти слова не доходили до него, теряя половину смысла по пути до сердца. «Дальний родственник»… Как такое было возможно? Он помнил его с детства. Поль Верлен всегда был рядом, он был в его воспоминаниях даже чаще, чем сам Чуя. Да, он вырастил его. Он воспитал в нём покорность, которую быстро истребила жизнь на улице и вынужденное лидерство. Он научил его вещам, которые оказались бесполезны — лежать на животе, молча смотря в угол комнаты, пока брат был сверху и давил на него своим телом. Ходить за руку, даже когда остальные уже в школу ходили сами. Он научил его кататься на велосипеде, но в жизни Чуи не было велосипедов. Но он все равно был прав — Чуя был слеплен Полем Верленом. Это нельзя было отрицать, и Чуя тяжело вздохнул, опустив взгляд. Челюсть болезненно сжалась, казалось, еще секунда — и его собственная сила, разрушившая комнату Огая Мори, разорвёт его изнутри. Слова о его реальной судьбе пронеслись мимо. Он старался о них не думать, но когда Коё сказала, что Поль Верлен убил его родителей… Он закрыл лицо руками и попытался сделать вздох. Опять не получалось, но и слёз не было, хотя ему очень хотелось плакать. Но он уже устал от этого. Поль Верлен сделал ещё шаг навстречу и попытался оттолкнуть рукой Коё, чтобы подойти ещё ближе к Чуе, и тут же он почувствовал, как в помещении поднялся ветер. Холод обдал тело Чуи и чуть не подхватил его шляпу, отчего тот поднял голову. В воздухе возник огромный призрак, головой доходящий до потолка. Он напоминал Коё с распущенными волосами, но лица у него не было. В руках он сжимал катану, направляя её на брата, и кончик лезвия упёрся ему в грудь. Так сильно, что ещё один шаг — и он бы пронзил Поля Верлена. Тот удивлённо поднял брови. — Я предупреждала тебя, Верлен. Не приближайся к Чуе. — Коё, убери Золотого Демона, — голос Босса был похож на Коё, такой же твёрдый и предостерегающий. Коё не пошевелилась. Она смотрела в глаза Верлена пристально, будто гипнотизировала, и таким образом доносила свою правоту. Это был испепеляющий взгляд, и Чуя не мог поверить, что вся её сила сейчас уходила на то, чтобы защитить его. Коё всем телом и способностью, которую до этого Накахара не видел, показывала, что она не отдаст Чую. И в глубине души он чувствовал благодарность, пусть и временную — да, пусть она его защитит, пока он найдёт собственные силы. Тело и разум не хотели обратно к брату. Который, как оказался, и братом-то ему не был… — А родители? — Тихо произнёс Чуя, смотря на Поля Верлена. Всё, что происходило вокруг, ощущалось далёким воспоминанием. Это было не сейчас и не с ним. Он лишь хотел знать правду, но больше он хотел, чтобы этой правды не было. Потому что он чувствовал её подступающее к груди лезвие, так же, как брат сейчас чувствовал на себе меч Золотого Демона. — Они умерли. Он легко пожал плечами и посмотрел на Чую знакомым взглядом — так он смотрел, когда говорил что-то очевидное, что Чуя и так знал, и осуждал его за глупость. Чуя опустил взгляд — да, он знал это. Родителей уже давно не было, быт с ними остался не просто в другой жизни, скорее, его и вовсе не было. Он ничего о нём не помнил. И всегда считал, что только жизнь с братом его связывала с той частью прошлого, которую он испытывал скорее как фантомную боль. Поэтому он держался за него. Поль Верлен помнил родителей лучше, но не любил о них говорить. Коё обессиленно посмотрела на Босса, а потом на Чую. — Я уберу Демона только если Вы скажете Верлену, чтобы он отошёл. Когда Коё взглянула на Чую, он почувствовал, что она безмолвно извинялась. Но он не понимал, за что. И опять опустил глаза. Это было бесполезно, хотел сказать он. Тебе не стоит ссориться с Боссом из-за того, что и так невозможно изменить — ни уговорами, ни сверхспособностями, ни попытками прикрыть его. Поль Верлен и Чуя должны были воссоединиться, и теперь Чуя думал, не спутал ли он своё желание с неизбежностью? Может, он всегда хотел встречи с братом, потому что знал, что её не могло не быть? Его разум устал бояться брата и выбрал скучать по нему. Хотя его тело всегда сопротивлялось этому — оно тряслось, когда Чуя его вспоминал, становилось истеричным и неуправляемым. И теперь это стало особенно очевидно. Накахара вжался в стену, и хотя его голос звучал ровно, всё его существо хотело исчезнуть. Это чувствовала только Коё. Она незаметно протянула руку, скрывая жест под рукавом кимоно, но Чуя сразу заметил, как ткань шевельнулась, и неуверенно сжал её холодную ладонь. — Это необязательно, — произнёс Чуя пересохшими губами и вышел из-за спины Коё, — если ты не мой родной брат, значит, я не боюсь тебя. На самом деле, его ноги тряслись и слабели с каждой секундой, и он боялся поднять взгляд на того, кого считал братом. Он боялся его больше, чем властного Босса и непредсказуемого Дазая. Больше, чем силы, дремлющей в своём теле. Коё удивлённо посмотрела на Чую, но как только он произнёс это, грозный призрак Демона исчез. — Вот как, — ухмыльнулся Поль Верлен, — отлично. Так, может, скажешь остальным, что мы можем жить вместе? Как раньше, Чуя. Ты расскажешь мне, что у тебя случилось, а я приготовлю тебе поесть. Ты так подрос с тех пор, как мы не виделись. Ещё и носишь мою шляпу, как мило… Глубокий голос проникал в тело Чуи радиоактивными волнами, отравляя изнутри. Он чувствовал, как его внутренности болезненно сжались, рвотой подкатили к горлу. Захотелось тут же снять шляпу и выкинуть её, а лучше — сжечь. В голове Чуи роились ответы, жгли изнутри. Хотелось сказать что-то резкое, чтобы Полю Верлену и впрямь ничего не оставалось, кроме как сделать несколько шагов назад, но Чуя продолжал дрожать. Он чувствовал, как все взгляды в комнате были обращены к нему. Сильные слова требовали сильных действий, но от голоса Поля Верлена, уверенного в своей безнаказанности, он чувствовал, как растворялся в пространстве. Будто его тело становилось прозрачным, и вот — его уже не было. Босс будто забыл про слова Дазая про смертный приговор и заинтересованно, теперь даже умилённо наблюдал за происходящим. А вот Дазай смотрел с отчаянием. Чуя это чувствовал, будто мог видеть теперь его истинные чувства за привычными масками жестокости и ребячества. Только эти два настроения он показывал на людях, но Чуе казалось, что сейчас он чувствовал злость от того, что его слова посмели проигнорировать. Но он молчал. Смотрел то на Верлена с Чуей, то на Босса — краем взгляда, безмолвно. Ситуация медленно переходила в руки Верлена, и никто этому не препятствовал. Коё и Дазай пытались, но не получалось. Мори и Чуя даже не пытались. Он хотел что-то сказать, но молчал. И в итоге, подняв взгляд — не до глаз Поля Верлена, максимум до груди, чтобы не сталкиваться с его жестокой улыбкой, — произнёс: — А как они умерли? Сердце громко застучало, забилось о рёбра. Он хотел положить руку на грудь и усмирить его, погладить, как испуганное животное. Дышать опять стало сложно, горло сжалось. — Какая разница, Чуя? Тебя действительно интересуют такие давние, глупые вещи? Чуя закусил губу. Как он смел называть смерть его родителей глупой вещью?! Он боялся расплакаться, но чувствовал, как горячая вода переполняла его, смешиваясь со злостью. — Думаю, это совсем не глупая вещь, — произнёс Огай Мори, чей спокойный взгляд изменился на подозрительный, — Чуя-кун заслуживает того, чтобы знать это. Поль Верлен прищурил глаза, отчего всё его выражение лица стало выглядеть опасным. И так он посмотрел на Босса. — Зачем? Что было, то было. — Поль Верлен, сейчас Чуя — это не твой брат, а твой коллега. Я надеялся, что Дазай преувеличил насчёт того, что ты лжец, и дал тебе шанс доказать обратное. Но ты им, видимо, не хочешь воспользоваться. Дазай вцепился в свои колени, наблюдая за ситуацией. — Мори-сан, о чём Вы? Я что-то пропустил, и теперь Вы идёте на поводу всех, кто нарушает устав Мафии? Он должен был… — Дазай, замолчи. Твоё решение было опрометчивым. Мы не можем убить человека, с которым Чуя-кун хочет жить. И ни ты, ни Коё, возможно, даже не я, не вправе разрушать родственные узы. Поль Верлен мягко улыбнулся. Ответ Босса был именно тем, что он хотел услышать. Коё досадливо опустила взгляд. Её разочарование в словах Босса ощущалось потоком ледяного воздуха, таким сильным и заметным оно было. Чуя растерянно посмотрел на Босса. Какие родственные узы? Поль Верлен не был его братом. И, видимо, был причастен к смерти его родителей. От этой мысли ему было горько и страшно. Зачем он это сделал? Почему об этом знала Коё? Теперь жажда правды не давала Чуе покоя. Смерть родителей всегда для него была фактом, который произошёл когда-то давно, и который просто случился. Он не хотел знать, что именно произошло, потому что чувствовал, что это было бесполезно. И Поль Верлен своей сдержанностью создавал ощущение, что так и было. Он говорил об этом просто, будто они умерли самой мирной и быстрой смертью, как усыплённые животные. — Я не хочу с ним жить, — произнёс Чуя не своим голосом, — с чего Вы это решили? Он даже не мой брат, как оказалось. О каких родственных узах речь, Огай-доно? Он пытался сохранить уважение, когда обращался к Боссу, но когда он смотрел на него, он видел лишь человека, который заблуждался. Который будто чувствовал родственную душу в насильнике и покрывал его нелепыми доводами. Который вчера пытался сделать с ним то же самое, что делал Поль Верлен. Чуя был готов уважать Огая Мори в рабочих задачах — он действительно был умным человеком, иной бы не смог управлять Портовой Мафией. Но во всём личном Чуя не хотел его подпускать к себе. Он чувствовал в нём похожую ауру, что была и у Поля Верлена. Это был человек, которого можно было уважать на расстоянии, но с которым он бы никогда больше не хотел оставаться наедине. Чуя почувствовал, что ужасно устал. Эта ситуация мучила его абсурдом и непредсказуемостью. — Так ты действительно хочешь, чтобы мы убили его? — Голос Огая Мори стал твёрдым, настолько давящим, что Накахаре стало стыдно, — Да, Поль Верлен соврал, но если ты хочешь его защитить — мы оправдаем его. Семья превыше всего. — Мы не семья, — произнёс Чуя, сам не веря своим словам, — он просто лжец. Я не буду его покрывать. Чуя представил, как придёт в свою комнату, медленно снимет всё и переоденется в пижаму. Обнимет себя одеялом и заберётся на потолок. Проспит так до следующего дня, а утром попробует узнать, где можно выпить чай. Много горячего чёрного чая и какой-нибудь суп. Он выпьет бульон, а лапшу и мясо съест палочками. Да, это было бы хорошо. Это то, где он должен был быть. А сейчас он лишь делал всё, чтобы приблизиться к этому. Он устал бороться и спорить, а ещё боялся, что если он начнёт, то проклятая сила разнесёт кабинет. Будто кто-то дёрнул рубильник, и все эмоции резко отключились. — Что?! Чуя, что ты несёшь? Я воспитал тебя! Я делал всё для тебя! Разве ты не помнишь, как мы жили? Ты не помнишь, как я старался готовить для тебя, как мы смотрели мультики и игрались? Ты не помнишь наши прогулки, или для тебя это пустой звук? Я охранял тебя от всего мира, лишь бы никто не воспользовался твоей силой… — Ты убил его родителей и насиловал его всё детство, — голос Коё сухо прозвучал за спиной Чуи. Когда она это произнесла, Чуя невольно сжался. Это звучало постыдно, как будто она выдернула все его секреты и бросила их под ноги. Лица Босса и Дазая от этого не изменились. — Да, я не умею выражать свою любовь, но я старался. Его родители с этим бы не справились. Я всегда знал, что Чуя одарённый и пытался его уберечь от мира, где другие бы это стали эксплуатировать. Чуя сглотнул. Он никогда не называл его «одарённым», он всегда был «проклятым». Так вот, что он имел в виду. Чуя снова представил большую тарелку с супом. Чашка чая. Уютный футон и тишина ночной комнаты. Он хотел успокоиться, а больше он ничего не хотел. От слов Верлена его челюсть непроизвольно сжималась, но он ничего не мог сказать. Сейчас ему и впрямь было все равно. —…Я знал, что если эта сила проявится в школе, то тебя загнобят и учителя, и дети. Нигде в мире нет безопасного места для такого мальчика, как Чуя, и я всю жизнь пытался найти его. И если пришлось чем-то пожертвовать, то это того стоило. Видишь, Чуя, какой ты сейчас талантливый? И Босс, и твоя наставница видят это, неужели ты смеешь отрицать, что в этом есть моя заслуга?! Ты просто возьмёшь и убьёшь меня?! Тут Поль Верлен упал на колени и прильнул к Чуе, обнял его за талию и уткнулся лицом в его пиджак. Чуя услышал, как тот сразу начал всхлипывать и попытался оттолкнуть Верлена, но тот вцепился так крепко, что Накахара почувствовал себя животным, зажатым в капкане. Верлен поднял взгляд, и Чуе поплохело — его глаза налились слезами, а рот умоляюще скривился. — Не убивай меня, Чуя. Я был отвратительным братом, но неужели я заслуживаю смерти? Внутри Чуи на мгновение шевельнулось что-то тёплое. Жалкое. Отголоски дней, которые так яро Верлен пытался ему напомнить, но их тут же придавило безразличием. И Чуя знал, что это было не безразличие к брату — скорее, это были попытки разума спастись и абстрагироваться. Ему никогда не было все равно на людей в своей жизни, даже если те были лгунами и насильниками, ему было не все равно на своё детство, даже если всё в жизни вело к тому, что он должен был его забыть. Он честно пытался видеть в брате что-то хорошее, он всегда тянулся к его доброте, особенно в детстве — он верил, что его брат на самом деле любящий. Что он честно старался, и в его странной заботе был смысл. А всё плохое делал кто-то другой. Проклятая сила, прячущаяся в его высоком теле. Единственное, что их объединяло, помимо выдуманного родства. — Я не знаю, — честно признался он, стараясь не смотреть на мокрые глаза напротив. Он ещё раз попытался вывернуться из объятий и почувствовал, как внезапно импульс энергии прошёл через тело. Верлен отлетел от него, будто снесённый ударной волной, и ударился затылком о стул, на котором сидел в начале встречи. Чуя заметил, что в его глазах застыл ужас и растерянность, с которыми он смотрел на него через пелену слёз. И что-то подсказывало Накахаре, что это был обман. Слёзы, испуг, жалость — это было несвойственно Верлену. Но и Чуе не была свойственна сила. — Дайте ему время подумать, — произнесла Коё. Мори посмотрел на неё и подпёр пальцами подбородок — он всегда так делал, когда надо было что-то решить. — Да, я думаю, это хорошая идея. Чуя-кун, я всё-таки настаиваю, что только ты можешь решить судьбу Верлена. Я дам тебе время, чтобы ты подумал об этом. Хоть вы и не родные братья, но вы всё ещё родственники. Даже если дальние, это не значит, что ваших уз не существует. Узы. Хорошее слово, подумал Чуя. Они и впрямь ощущались как кандалы, которые невозможно было снять или разорвать. Даже если Верлен был его дальним родственником, то какой-то процент его генов все равно обитал в крови Накахары, и никакой обидой их не вытравить. Его след был не только в его душе и памяти, но и в каждой клеточке его тела. Чуя невольно скривился. — Дазай-кун, позови кого-нибудь из «Чёрных ящериц» и проследи, чтобы они проводили Верлена. Дазай прищурил глаза, глядя сначала на Мори, а потом на Чую. Это было странное выражение, будто чужое, оно никогда не появлялось у Дазая до этого. Недовольство смешанное с подозрительностью, будто он в миг перестал верить Боссу, но ничего не мог ему сказать. Лишь кивнул и, достав телефон из кармана брюк, нажал на какую-то кнопку. Чуя услышал несколько гудков, а потом Дазай сразу сбросил. Через несколько секунд дверь за ним отворилась, и в комнату вошли высокие мужчины с бритыми головами, одетые в чёрные деловые костюмы. Чуя узнал их — это были те же люди, которым Дазай отдал приказ расстрелять Сёго. Но и это воспоминание уже никак не повлияло на Чую. Он ничего не чувствовал. Его мысли были в будущем, где он мог бы поесть в одиночестве и хорошенько выспаться. Это желание было сильнее всего остального, загораживало собой и шок, и испуг, и желание разрыдаться. Он хотел есть и спать. Об этом Чуя и думал, когда увидел, как вырывающегося Поля Верлена увели те же люди, что и забрали его друзей. Дазай прошёл мимо Чуи, не глядя в его сторону, но Накахаре нестерпимо захотелось толкнуть его плечом. Когда они ушли, в комнате повисла странная тишина. — Коё, ты можешь идти, — сказал Босс уже привычным, властным тоном, — а Чую-куна я попрошу остаться. Коё посмотрела на Чую с сожалением. Он заметил в её взгляде импульс, будто она хотела что-то сделать, но в последний момент передумала — похожее ощущение было накануне церемонии посвящения, когда она передала ему свёрток с церемониальной одеждой. Но в итоге она ушла, ничего больше не сказав. Чуе показалось, что она обиделась на Босса, но это было невозможно. Разозлиться в Мафии на Огая Мори было так же бессмысленно, как разозлиться на тучу, что принесла дождь в солнечный день. Чуя не сдвинулся с места. Смотреть в глаза Боссу не хотелось, и поэтому он остановил взгляд на его обуви. Блестящие, идеально начищенные туфли. Вид чего-то чистого успокаивал, правда, совсем немного. — Чуя-кун, мне жаль, что Ваша встреча прошла так. Я вижу, что ты потрясён. Я дам тебе время, чтобы прийти в себя. — Спасибо, — бесцветно произнёс Чуя. Он старался думать о чём угодно, лишь бы не об этой встрече. Он верил, что если заставить себя забыть её, то так и случится. — Но вместе с тем я вижу, тебя беспокоит вопрос, что же стало с твоими родителями. Я и вправду считаю, что ты должен это знать. Огай Мори вздохнул и повернул голову в сторону окна. Йокогама за окном сопротивлялась ночи — горела цветастыми огнями, переливалась и пульсировала. Чуя попытался проследить, куда смотрел Мори, хоть и понимал, что это невозможно. — Твои родители работали в лаборатории. Их звали Кэнсуке и Фуку Накахара. Поль Верлен был их дальним родственником из Франции, который в Японию за всю жизнь приезжал два раза, и когда твои родители погибли, он оформил опеку над тобой. Так получилось, что кроме него у тебя никого не было, и он сказал мне, что назвал себя твоим братом, чтобы тебе было легче воспринимать его. В личных делах, которые удалось найти после смерти твоих родителей в базах, есть информация, что они знали о генных мутациях, которые могли привести к твоим сверхспособностям. Что неудивительно, учитывая, что твои родители в тайне проводили эксперименты над плодом, когда ты ещё находился в утробе матери. Учёные такие безумные люди… Ну, это неважно. Важно то, что Поль Верлен, который уже много лет находился в уголовном розыске во Франции, где он жил под другим именем, каким-то образом узнал про твои особенности. Скорее всего, это связано с тем, что когда тебе было пять лет, твоих родителей нашли жестоко убитыми в лаборатории. Они были связаны и избиты, с твоего отца был снят скальп, а мать несколько раз изнасиловали и срезали подушечки пальцев. У обоих из них были разрывы внутренних органов и раздроблены рёбра. Когда они ещё были в сознании, им переломали ноги, чтобы они не смогли уйти, на коже были оставлены следы химических ожогов и следы от сигарет. Полиция сделала всё, чтобы ты не узнал об этом, пока был маленьким. И, возможно, это откроет тебе глаза на то, почему в детстве о тебе так сильно заботились. Я видел, что по этому случаю даже снимали документальные фильмы, так сильно местных потрясло это убийство… Но знаешь, меня искренне удивляет, что Поль Верлен так хладнокровно расправился с твоими родителями, но при этом с тобой он действительно был добр. Он любит тебя, Чуя-кун. Так что как бы тебе больно ни было, подумай о том, что он действительно дорожит тобой. Чуя Накахара не чувствовал боли. Как и вчера, выслушав Босса, он просто тихо ушёл, прикрыв за собой дверь, и позволил ногам самим донести его до комнаты. Слова Мори звучали в голове мерно и тихо, как шум волн — простой, бессмысленный звук. Он не имел к нему никакое отношение. Единственное, чего хотел Чуя — это лечь спать. Когда он зашёл в комнату и сел на свой футон, то не заметил Дазая, который, как обычно, лежал на своём футоне. Пока тот не проявлял себя едкими фразочками, он сливался с окружением, будто хамелеон. Чуе сейчас было не до него. Он медленно снял шляпу и положил себе на колени. Из груди не вырывались ни привычные всхлипывания, ни крики, только тяжёлое, рваное дыхание, будто его вот-вот разорвёт от рыдания, но этого не происходило. Он перевернул шляпу. Знакомое имя размашистым почерком, написанное не иероглифами, а латиницей — Чуя не знал ни одного языка, кроме японского, но это имя всегда мог прочесть. Хотя брат со смехом говорил, что оно не поддаётся ни одному правилу логики, а всё потому, что у него есть французские корни, а там слова всегда не то, чем кажутся на первый взгляд. В детстве Чую это почему-то веселило, он помнил, как мелодично и ярко звучал его смех, когда он видел, как брат пытался исковеркать собственное имя, гримасничая. Он изображал невежду, который совсем не понимал, как читать, а потом трепал Накахару по волосам, ласково говоря, что он точно такой же. Это мотивировало учиться. Но сейчас эти воспоминания ощущались обманом. Почему маленький Чуя так наивно верил Верлену? Почему он ни на секунду не сомневался в том, что они родственники?! Чуя попытался подцепить первую букву. Представил, как поддастся одна нить, за ней — все остальные, и знакомое имя рассыплется без возможности вернуть всё назад. Прямо как реальность сегодня. Он поджал губы и стал сильнее цепляться за нити, но ни одна не поддавалась, и в итоге он сжал фетр руками, будто выдавливая тонкую надпись. Это сейчас было важнее всего. Мир сжался до одной цели — убрать эту надпись. Больше он ничего не чувствовал, не хотел и не мог. Он методично цеплялся ногтями за прочные нити, чувствовал, как дыхание тревожно дрожало в груди, а за ним — и челюсть. Но он не хотел кричать, крушить всё вокруг или спорить. Внутри кто-то будто резко выключил все эмоции. Было только его тело. Его жизнь. Прошлое, которое уже не поменять. Брат, который убил его родителей. Лабораторные опыты, которые сделали его проклятым. Осознание, что брат был прав, когда говорил, что тот проклят. Слова Мори, мягкой лаской убеждающие его, что Чуя на самом деле дурак, который не понимал своей избранности и любви брата. Тот зажмурился, всхлипнул без слёз, и продолжил карябать нитки. Чертовски прочная надпись. Наравне с тем, как воспоминания о совместной жизни нельзя было вычеркнуть из памяти, так же надпись «Paul Verlaine» нельзя было просто так выдернуть. Всё в жизни было похоже друг на друга, и Чуя вдруг почувствовал, как бессилие опустилось камнем на плечи. Он медленно отложил шляпу и свернулся на футоне, укрывшись одеялом, не снимая костюм. Его взгляд невольно обратил внимание на Дазая. Тот сидел так же тихо, с непривычно задумчивым и отстранённым видом — так же он выглядел, когда читал или ел, но сейчас он просто разглядывал свои руки, осторожно ощупывая их пальцами. Там, где утром были глубокие кровавые раны, теперь были бинты. Чуя никогда не понимал желание убить себя, но в этот момент, когда он заметил, что взгляд Дазая был знакомо печальным, то на секунду почувствовал, что тоже устал бороться. Ему всё ещё была дорога своя жизнь, только она у него, по сути, и осталась. Но он чувствовал, как она мучительно менялась, будто выталкивая Чую из себя. Всё, в чём он был уверен, рассыпалось, когда соприкоснулось с Мафией. Он отвернулся, уткнувшись пустым взглядом в стену. В их комнате стояла почти траурная тишина, даже когда он был один, не было так тихо. В этой тишине осторожный стук в дверь ощутился таким громким, что Чуе захотелось заткнуть уши. — Да? — Лениво произнёс Дазай. Знакомый шорох распахнувшейся двери. — Чуя-кун здесь? Знакомый голос, напоминающий урчание горного ручья. От него Чуе тут же захотелось вскочить и подбежать к двери, но усталость приковала его к футону. — Да, вон лежит. Чуя чувствовал, как его сознание, будто призрак, легко отделилось от оболочки и подлетело к Коё. Поблагодарило за помощь, обняло и расплакалось, почувствовало такое облегчение и принятие, которого у него никогда в жизни не было. Он представил, как свернулся бы крошечным комочком на её коленях и выплакал бы себя всего, впитался слезами в её кимоно и вечно бы жил бы в складках её одежды. Это было жалкое желание. Он ещё плотнее закутался в одеяло, накрывшись с головой. Но даже так он услышал её тихие шаги. Она села на край футона Чуи, так, что он даже не почувствовал её веса. — Дазай-кун, нам надо поговорить с Чуей наедине. — И что? — Усмехнулся Дазай. Знакомый тон. Казалось, Дазай мог вернуться к нему в любую секунду, что бы ни происходило в его жизни. — Не оставишь нас? — Это моя комната. Если тебе надо — вытаскивай его из-под одеяла и разговаривайте в коридоре. — Вот несносный мальчишка! — Цокнула Коё, — Мне ещё раз сходить к Боссу и пожаловаться на твоё поведение? Когда ты научишься разговаривать со старшими?! — А когда ты научишься разговаривать с заместителем Босса? Не надо мне угрожать, Коё. Ты вообще должна быть мне благодарна, я тебя сегодня защитил перед Мори-саном. И твоего ученика тоже. Чуя слушал это со стороны, будто радиоспектакль. Под одеялом становилось жарко от его неровного, влажного дыхания. — Верно, за это я тебе благодарна, но если ты это делал с расчётом, что я буду кланяться тебе в ноги до конца жизни, то мог бы не утруждаться. — Ты будешь мне кланяться в ноги до конца жизни в любом случае, как и все остальные в Мафии, когда я стану Боссом. — Доживёшь ли? — Ха! А вот этого обещать не могу, — усмехнулся Дазай. Словесная битва, видимо, закончилась победой Коё. Дазай встал и вышел в коридор. — Не задерживайся, Коё, — бросил Дазай и закрыл за собой дверь. И опять воцарилась траурная тишина. Чуя ничего не хотел. Он не хотел, чтобы к нему прикасались или сочувствовали, не хотел ничего говорить. Он мечтал что-то съесть или выпить, чтобы провалиться в сон. Сил у него все равно не было, но тело почему-то сохраняло поразительную бодрость, выматывающую и без того уставший разум. — Чуя-кун… — Осторожно произнесла Коё, будто не зная, с чего начать. — Мне так жаль. Её голос перестал звучать взросло, в нём слышалась неуверенность, которой там никогда до этого никогда не было. Чуя стиснул зубы. Почему-то мысль о том, что его сейчас будут утешать, вызывала и стыд, и агрессию. — Так ты знала? Ты всё это время знала, что у меня нет никакого брата, и что это он убил моих родителей?! Он скинул с себя одеяло и сел прямо перед ней, голос так неожиданно сорвался на крик, что Чуе захотелось зажать рот руками. Гнев завладевал его телом, быстро, как и всегда. — Чуя-кун, Босс мне запрещал рассказывать это. Такие серьёзные поручения не может выполнять никто, кроме него и Дазая… — Но ты знала! Ты всё знала и молчала, ты… Ты предательница! — Чуя-кун, подожди… — Ты готовила меня ко всем этим идиотским правилам, этикету, но при этом ни разу не сказала, как мне справиться с тем, что я сегодня узнал! Ты обучала меня просто какой-то ерунде, которая мне даже не понадобится, потому что я никогда ничего тут не добьюсь! Здесь всем заправляет только Босс и Дазай, а я… Вы мне даже правду обо мне не можете рассказать, я ничего тут не могу сделать! Ты предала меня, Коё-сан, как и Поль Верлен, и Босс, и вы все! Вы все меня используете, потому что я грёбанный лабораторный эксперимент, зачем вы дали мне надежду на то, что я смогу стать кем-то большим?! Он с яростью стянул с себя перчатки, которые всегда носил на людях с тех пор, как Коё их подарила, и кинул в неё. Он тяжело задышал, смотря на эти жалкие куски кожи, которые теперь выглядели как мёртвые грызуны. Коё поджала губы и медленно встала. Перчатки с её колен упали рядом с футоном, но она этого будто не заметила, и, наклонившись над ним, хлёстко ударила его по лицу. В её глазах теперь не было ничего от прежней, ласковой и весёлой наставницы. — Нет, Чуя-кун, это не я тебя предала, а ты меня разочаровал. Прямо сейчас. И, видимо, я плохая наставница, раз ты так и не понял, что Мафия — это иерархия и правила, и ничего личного. Наверное, я и сама идиотка, раз пренебрегла этой истиной ради тебя. Я не стану забирать эти перчатки. Когда ты отойдёшь от своих эмоций, ты посмотришь на них и поймёшь, как сильно ошибся, когда позволил себе со мной так обращаться. И это было твоё первое и последнее право на ошибку, тебе это ясно? Чуя схватился за щёку и посмотрел на неё круглыми, испуганными глазами. Коё никогда на него так не смотрела. Этот взгляд скорее напоминал взгляд Дазая — беспощадный, уверенный в своей власти. Он ничего не сказал, и Коё, не попрощавшись, ушла. Он не чувствовал душевной боли, но чувствовал, как пульсировала щека и как ему вдруг стало холодно. Будто он вернулся в день, когда брат ушёл из дома, и те чувства кто-то умножил на тысячу. Он пошёл в ванную, растёр лицо ледяной водой, чтобы не чувствовать и этого, а потом лёг спать. Больше ничего не оставалось. Ему казалось, что завтрашний день должен был быть легче, потому что тяжелее сегодняшнего уже ничего не могло быть. На следующее утро он проснулся раньше обычного, но не смог встать. Он лежал и смотрел в потолок, а в душе так и не появилось никакой реакции на вчерашнее. Образы встречи с Полем Верленом пульсировали в голове, проникали в сон, но он не проснулся с криком. Не почувствовал, как сердце болезненно вжималось в рёбра, ничего привычного. Пустота. Такая же тёмная и холодная, как зимняя ночь за окном. Чуя медленно перевёл взгляд на то самое окно. А потом чуть ниже. На своём футоне в кои-то веки спал Дазай, прямо в рубашке и брюках, отвернувшись к стене. Чую почему-то это напрягло, но потом он вспомнил, как увидел спящего Дазая в госпитале, и как это странно тогда ощущалось. Какая-то часть души хотела подойти ближе и заглянуть ему в лицо, но он не стал этого делать. Его тело будто припечатало к футону, и он вновь перевёл взгляд на потолок. Почему он ничего не чувствовал? Вот это на самом деле странно. Он всё ещё не проронил ни слезинки, он просто ничего не хотел. Его тело ощущалось тяжёлым, и единственное, что он испытывал, это злость от собственного бессилия. Все его проблемы происходили из-за этого чувства — слабость. Он владел необычайной силой, но не мог ей пользоваться. Он мог кричать и огрызаться с людьми, но когда дело доходило до сильнейших, он позорно глотал слова вперемешку со слезами. И он устал от этого. Неудивительно, что Коё разочаровалась в нём. Она единственная видела в нём потенциал и силу, при этом не желая воспользоваться ими, а теперь она думала, что он не стоил её внимания. Чуя прикрыл глаза. Он не мог её обвинять. Так всё и было — он был жалкий мальчишка, который не мог держать себя в руках, которому просто повезло очутиться во властной организации, но он постоянно подводил всех вокруг. Терпение Коё уже кончилось. А что произойдёт, когда терпение кончится и у остальных?.. Спать он уже не мог. Тело почему-то ныло, и он ворочался, пытаясь найти позицию, где в голове и теле стало бы безболезненно тихо, но не мог. Когда он замирал, в голову тут же лезли тупые вопросы, фантазии и воспоминания. Всё, от чего он хотел избавиться. А ещё чувство вины. Коё оказалась права — перчатки, которые он перед сном сложил в коробочку, сразу же стали напоминать ему о ссоре с наставницей. Он вспоминал её рассерженный взгляд, и хотелось стереть память. Но не себе, а ей, чтобы она никогда не испытывала разочарование от их совместной работы. Чуя слышал, как вне комнаты уже зарождалась рабочая жизнь. Периодически кто-то проскальзывал в коридоре, тихо говорил по телефону, а иногда слышны были и разные голоса — в комнате они напоминали неразборчивый шум. Ему показалось, что если он станет частью этой суматохи, то переживания затихнут. Тупая боль внутри, ощущение дыры в сердце — всё можно перекрыть работой. Или хотя бы иллюзией. Переодевшись, Чуя выскользнул в коридор, оставив шляпу в том же углу, где она лежала со вчерашнего вечера. Пока её надевать не хотелось. Часы в коридоре показывали шесть утра, и чем дальше шла минутная стрелка, тем больше людей появлялось в коридорах. Они переходили из кабинета в кабинет, что-то обсуждали, Чуя ощущал себя тенью. Никто на него не обращал особенного внимания, и Чую это слегка успокоило — будто не было разгромленной комнаты Мори, сломанного душа в их комнате с Дазаем, разбитой стены госпиталя. Будто всё вчерашнее осталось во сне. Никого не задело. Чуя невольно следил за коллегами. Он ходил по коридорам без конкретной цели, и смотрел на людей вокруг как на произведения искусства. Все в отутюженной одежде, сидящей идеально по фигуре. Опрятные, все как на подбор — высокие и красивые. Их взгляды сочетали расслабленность и высокомерие. Чуя невольно выпрямлял плечи, проходя мимо этих людей. Он ни разу их не видел, но теперь понимал, что Мафия была подобна муравейнику — тысячи людей работали здесь на общее благо, и, может, Чуе и не суждено было стать кем-то значимым, но и быть одним из этих небожителей было бы неплохо. Он дошёл до конца коридора и спустился на лифте. Ноги сами вывели его в садик внутреннего двора. Зимнее утро скорее напоминало ночь, и фонари подсвечивали только силуэты деревьев, поблёскивающих от инея. Вечером сад тоже скрывался в темноте, но выглядел иначе — будто уже впитавший в себя шум и усталость дня, исчерченный следами. Сейчас же он выглядел нетронуто, будто сам ещё спал. И только одна тонкая дорожка следов виднелась на снегу. На скамейке, которую Чуя считал своей, кто-то сидел. Подойдя ближе, он заметил, как блеснуло бело-розовое кимоно, вышитые цветочные лепестки на подоле. Коё Озаки сидела в тишине, смотря в темноту, туда, куда взгляд Чуи не доставал. Он замер, не доходя до скамейки. Наставница сидела как всегда прямо, но что-то неуловимое выдавало в ней грусть. Может, она всегда такой была наедине с собой? Или она тоже не могла прийти в себя после последнего разговора с Чуей?.. Он не хотел к ней подходить. Точнее, ему было так стыдно, что он запретил себе это. — Я замечала, что ты тут тоже любишь сидеть, Чуя-кун, — вдруг произнесла Коё, не поворачиваясь, — когда я вступила в ряды Мафии, я тут часто проводила время. Чуя молчал. Он слышал, что голос Коё звучал отстранённо. Она не приглашала к беседе, скорее, это был жест вежливости, и не более. Если он сейчас начнёт поддерживать эту тему, то в её глазах будет выглядеть ужасно глупо. Поэтому он так и остался на месте, на том расстоянии, что если бы он сделал хотя бы шаг назад, то уже слился бы с темнотой. — М-м, — он зашаркал носом туфли по снегу, переминаясь с ноги на ногу, — Коё-сан, прости меня. Я… Я не должен был так говорить. Ему было так неловко, что хотелось закрыть лицо руками. Коё даже не обернулась. — Зачем ты извиняешься перед той, кого считаешь предательницей? — Я не считаю тебя предательницей… — Тогда зачем ты меня так назвал? Её голос идеально сочетался с зимним холодом. Когда она так говорила, Чуя ощущал себя самым ничтожным человеком на земле, но не потому, что она добивалась этого, а потому что он сам чувствовал, как сильно её подвёл. Чем больше они работали вместе, тем больше он чувствовал её удивительную привязанность. Она поддерживала его во всём, но не давала расслабляться во время обучения. В чём-то она его баловала, в чём-то — хвалила чаще обычного. Но то, что она сделала на встрече с Верленом, было не просто привязанностью, а практически отчаянием. Она пошла против Босса, чуть не убила человека, и при этом ещё переживала за состояние Чуи. Никто, даже брат, не делал для него ничего подобного. Даже он сам. Чуя же ещё посмел назвать её после этого предательницей… — Мне было плохо. Но я сам не знаю, почему так сказал. Ты точно не предательница, я даже не успел сказать «спасибо» за то, что ты меня защитила. Но уже поздно, да? Она бросила взгляд из-за плеча. Чуя стоял, опустив голову. Ему было так тяжело, что хотелось лечь прямо в снег и умереть в нём. Коё вздохнула. — Не поздно, Чуя-кун. Он встал на колено. Рука привычно потянулась к голове, чтобы снять шляпу — это Коё его научила, что её надо было снимать, чтобы выразить серьёзность действия. Но он осёкся, и теперь руки неловко лежали на колене. Без шляпы всё было уже непривычно… — Прости меня, Коё-сан. И спасибо. Если честно, я не могу полностью описать, как я тебе благодарен. Поль Верлен был неправ… Во мне уже больше твоего, чем его. Я надеюсь. Мне бы хотелось быть похожим на тебя, но, наверное, я никогда таким не стану. Я не знаю, как искупить свою вину. Хочешь, я верну тебе перчатки? И вообще… Коё-сан, нагрузи меня работой. Мне надо что-то сделать. Ты же… Ты же знаешь, что мне рассказал Мори-сан, верно? Чуя задал этот вопрос просто чтобы понять, захочет ли она разговаривать с ним после произошедшего. С детства он знал, что просить прощение — это самое унизительное занятие на свете. Мало того, что сам процесс напоминал психологическую пытку — Чуе всегда казалось, что это похоже по ощущениям на самоубийство — так ещё и само прощение можно было получить не сразу. Брат всегда ещё неделю игнорировал Чую, обделяя его едой и заботой. В детстве это было особенно страшно, поэтому он старался вести себя хорошо, но никогда не получалось. — Знаю, Чуя-кун. Это ужасно, — тихо произнесла она, — знаешь… Когда Огай-доно сказал, что у меня будет ученик, я представляла кого угодно, только не тебя. Во-первых, как ты ожидал, что наставник будет мужчиной, так и я ожидала, что моим учеником будет девочка. А подсунули тебя. Мне рассказали, что ты вырос на улицах, а потом, когда я узнала, что у тебя есть брат, о котором ты постоянно говорил, я решила узнать о нём побольше. И с тех пор мне каждый день так странно, так больно… Я думала, что не привяжусь к тебе. Моё дело было просто тебя минимально воспитать и отпустить. Но я полюбила тебя как младшего брата, так вот глупо и неуместно привязалась. И мне действительно больно, что этот ублюдок не ценил тебя. Конечно, я тебя прощаю, Чуя-кун. Но работой я тебя нагружать не буду. А перчатки можешь оставить себе. И встань, отморозишь себе ноги. Чуя встал и неловко потоптался на месте. Слова Коё пробились через его внутреннюю пустоту, как стрела, и поразили в душу. Он вытер сухие глаза и медленно подошёл ближе к скамейке. — Почему? Ты всё-таки не хочешь больше со мной иметь дело, да? — Он сдвинул брови. Правда будет жестокой, он знал. Но он хотел её услышать. — Нет, просто наше наставничество закончилось. Тебя приняли в Мафию, Огай-доно сказал, что теперь тебе остаётся только покровительство Дазая. Но даже если бы я могла, то не позволила бы тебе работать сейчас. Огай-доно сказал нам, что ты должен подумать над дальнейшей судьбой Верлена, а для этого требуется время, тем более, Чуя-кун, когда так больно, то нельзя работать. Ты должен прожить это наедине, в тишине, все в Мафии понимают, что ты потрясён. Отрицание реальности превращает боль в страдание. А я не хочу, чтобы ты страдал. Чуя замер. Коё, заметив это, грустно улыбнулась. — Да, такая правда жизни… — Стой! Как закончилось? А… То есть мы теперь не будем видеться? Коё-сан, это не может быть правдой! — Наставничество закончилось, но я-то всё ещё рядом. Ты можешь ко мне приходить, когда захочешь. И, знаешь… Я долго над этим думала, не зная, как ты отреагируешь, но если тебе было бы комфортно — можешь называть меня сестрой. Хочешь так? Она мягко взяла его за руку, едва касаясь, и ободряюще улыбнулась. Он стиснул зубы, чтобы не расчувствоваться. Казалось, что зима подхватила его ледяным ветром и унесла в пустую темноту. Он чувствовал себя так одиноко, как до этого никогда не чувствовал, и боялся, что Коё заметит его боль. Называть Коё сестрой было странно, но будто и логично. Он бы хотел, чтобы у него была такая сестра. Старшая сестра вместо старшего брата. Умная и заботливая. — Хорошо… — Кротко кивнул он, — так значит, работы для меня нет? — Нет, Чуя-кун. Ни у кого в Мафии сейчас для тебя нет работы. Тебе лучше идти и отдохнуть. И, будто забирая у Чуи выбор, она сама встала и направилась к двери в здание Мафии. Без слов он понял, что на самом деле она никуда не торопилась, но ей больше не хотелось мучить Чую этим разговором. Он остался один в своём любимом месте, и, сев на скамейку, он молча, без мыслей, уставился перед собой. От боли было не спрятаться. Теперь он должен был с ней жить. Следующие дни тянулись долго, как бесконечный сон. Серый, одинокий и холодный. В этом сне не было работы и занятий. Был лишь он и знакомые стены комнаты, в которой, как оказалось, днём было очень холодно, и даже под одеялом Чуя лежал в свитере и штанах. Всё это время Дазай опять где-то пропадал — видимо, его отгородили от Чуи так же, как отгораживают здоровых людей от прокажённых. Хотя, конечно, Чуя бы ещё поспорил, кто из них был больнее. Хотя он и впрямь чувствовал себя таким. В отражении зеркала в ванной он постоянно видел свой бледный, осунувшийся силуэт. Его кожа и так всегда была белее, чем у остальных — Поль Верлен говорил, что рыжие всегда похожи цветом кожи на альбиносов — а тут она приобрела прозрачность, подсвечивая все венки на лице и синяки под глазами. Сами глаза выглядели грустно, он никак не мог поменять это выражение на лице. В одиночестве, безделии и холоде он становился худшей версией себя, как морально, так и физически. Все дни он проводил на футоне. Не хотелось искать поводы развлечь себя, он просто лежал, свернувшись в клубок, и молча слушал, как в коридоре тикали часы. Проваливался в сон, незаметно, а потом так же незаметно просыпался. В том же, в чём и спал, шёл в столовую, которая, оказывается, всё это время находилась на первом этаже, и брал еду с собой — продавец, увидев его, всегда добавлял, что Босс уже заплатил за него. Да, неудивительно, думал Чуя, чем бы он сам расплачивался, если ещё не работал. Видимо, Босс и впрямь сделал ему поблажку во всём. Но это его не радовало — теперь он чувствовал себя должным. Ел он не по своему желанию, а будто из нужды, поэтому не старался выбирать что-то вкусное. Пустой рис и чай, которые он иногда смешивал в одной миске, делая некое нищее подобие отядзукэ. Запихивал в себя еду и ложился обратно на футон. Мори-сан говорил, что ему надо было думать о судьбе брата, но он всё ещё избегал этих мыслей. Коё-сан настаивала, что он должен был это прожить, погрузиться в переживания с головой, но их не было. Был только он сам и одиночество комнаты. В таких обстоятельствах он даже невольно заскучал по Дазаю — его невыносимый характер всегда мог отвлечь его от переживаний, заменяя грусть на раздражение. «Какой же ужасной жизнью я живу, раз скучаю по идиоту Дазаю?!» Чуя так и не понял, сколько времени провёл в таком заключении — зимой различать время суток вообще было трудно. Ночь начиналась слишком рано, а заканчивалась поздно, лишь иногда светлело небо и свидетельствовало о дне, но когда Чуя дремал, он мог пропустить этот момент, и ему казалось, что он жил за полярным кругом, где зимой ночь длилась неделями. Он не понимал, как это могло ему помочь — во время работы он бы просто забыл и пережил услышанное от Мори, но теперь ему казалось, что он обречён думать об этом вечно. О его родителях, которых так жестоко убили, надругавшись, просто ради него. Это он, а не Поль Верлен был виноват в их смерти! Или они оба… За всё это время он даже не плакал. Просто смотрел в стену, ожидая, когда ему наконец скажут, что он мог приступить к делам. Это было похоже на ночь, когда Мори сковал его, а утром никто не приходил. И вот, теперь все дни стали напоминать то самое утро… Пока не пришёл Дазай. Опять. Чуя проснулся от того, что дверь в комнату не просто открылась, а с грохотом отворилась. Так всегда заходил только Дазай — раньше так было из-за костылей, но потом Чуя понял, что правила приличия он нарушал просто так, без оправданий. Ему так нравилось. — Всё жалеешь себя, Чуя? — Весело произнёс он, включив верхний свет. Опять здоровый, только бинты на руках выдавали, что ещё недавно он пытался покончить с собой. Чуя терпеть не мог здорового Дазая. Тогда он был особенно шумным и навязчивым. — Отвали от меня, — прохрипел Чуя, прячась от света в складках одеяла, — чего ты припёрся? — Мне скучно. К тому же, пока ты тут разлагался, настала пятница! Пора бы нам развеяться. Давай, собирайся. Чуя выглянул из-под одеяла и недоверчиво прищурился. Ему не послышалось? «Нам»?! — Что? Ты издеваешься, что ли? — На удивление, нет. Ну давай, хватит киснуть, пойдём со мной. Тебе скучно, мне скучно — ну и почему бы нам не совместить неприятное с неполезным? Всё же лучше, чем тут лежать. Чуя всё ещё не верил своим ушам. Это звучало как проверка — вот сейчас он выйдет за пределы комнаты, а там Мори с Коё бы увидели их и сказали: «Вот как ты, Чуя, думаешь о судьбе Поля Верлена! Он где-то там мучается, ждёт твоего решения, а ты пойдёшь веселиться. Ублюдок!». Он бы точно про себя так подумал. — Я никуда с тобой не пойду, идиот. Всё, я даже обсуждать это не буду, бредовая идея. Он отвернулся к стене. — Да? А если я скажу что-то новое о Поле Верлене? Он хитро сверкнул глазами. — Достаточно мне информации о нём, не надо. — Я могу устроить вам встречу, о которой Мори-сан не узнает. При этом ты будешь под защитой. Как тебе? Чуя опять обернулся. — Зачем тебе это? — Я же сказал — хочу провести вечер пятницы, а ты, к сожалению, единственный свободный человек в этом здании. Даже у старика Хироцу дела нашлись! Давай, Чуя, прекращай себя жалеть. Уж кто-кто, а я знаю, что в этом здании страдать опасно. Оно как хищник — дашь слабину, и оно съест тебя с потрохами. Так что если не хочешь сгнить на футоне, то одевайся. Чуя вздохнул. Наверное, пройтись по городу не было чем-то опасным. Это не работа, да и вряд ли он сможет отвлечься. Дазай от него не отстанет, а одеяло уже пропиталось запахом тела Накахары, и его следовало бы поменять. А встреча с Полем Верленом… Он не знал, хотел ли он её. В его идеальном мире он бы принял решение, после которого ему бы никогда не пришлось смотреть ему в глаза. Не хотелось быть палачом. Он мог бы отдать приказ из кабинета, как Босс, но не смог бы его исполнить. — О, я знаю, что тебя точно подкупит, — заулыбался Дазай и, в пару шагов преодолев пространство комнаты, вытащил что-то из своего шкафа, — держи. Узнаёшь, оборванец? Он кинул какой-то комок одежды рядом с Чуей и сел рядом. Когда Накахара пригляделся, он тут же откинул одеяло и вцепился в одежду. Это была его одежда! Та, которую Дазай выкинул. Ну, точнее говорил, что выкинул. Кожаная куртка с косой молнией, серая толстовка, красная фуболка и джинсы. Только выглядели они непривычно. Они были чистыми. — Что?! Откуда это у тебя? — Хранил для особо случая, — засмеялся Дазай, — они постиранные. А то ты же теперь играешь в аристократа и не наденешь поношенное, да? Чуя пропустил колкость мимо. Эта одежда навевала на него воспоминания. Слишком много, вплоть до звуков и запахов. Что-то из другой реальности, где он был совсем не тем, что сейчас, но, в отличие от воспоминаний о брате, его это не пугало. Об Агнцах он всё ещё помнил только хорошее, и хотел уткнуться в знакомую ткань, чтобы просочиться сквозь неё и оказаться в той реальности. Она теперь казалась беззаботной, намного понятнее, чем нынешняя. Там были друзья, а Поль Верлен ещё представлялся братом. В той жизни было много сложностей, но он знал её. А вот нынешнюю — ещё нет. — Ладно, я пойду с тобой, только я не хочу быть тебе должным. Жри там, пей, что хочешь, а я… Обойдусь. Только не надо мне ничего покупать, а то я знаю, как это потом обернётся. Дазай ухмыльнулся. — Вот как, какой гордый! Ну ладно. А то Мори-сан тебе тут просил передать кое-что, — он положил рядом с футоном небольшую пачку денег, — сказал, чтобы ты развеялся немного. Не будешь брать — обидится. Готов к этому? Чуя округлил глаза. Он никогда не видел столько денег вживую. Хоть это и не была космическая сумма, но в контексте жизни Чуи — явно больше среднего. — Только не трать сразу, это тебе на месяц, пока ты не заработал ничего. Давай, шевелись, я уже устал тут сидеть, жду тебя у выхода. Он ушёл так же внезапно, как и появился, неизменным был лишь хлопок двери. Чуя медленно взял одежду и деньги. Это напоминало катастрофу — как цунами, Дазай просто пришёл и всё перевернул. Это было странно, но Чуя помнил, что Дазай никогда не врал насчёт поручений Босса. Значит, тот действительно хотел, чтобы Чуя хоть раз вышел на улицу? Если бы не личность Мори, Накахара бы даже сказал, что это было мило, но пока он это воспринимал просто как поручение. Та самая работа, которую он хотел, да ещё и такая невыносимая — проводить время с Дазаем. Его непредсказуемость всегда напрягала Чую. Но и чувство тяжести, прибившее его к футону на несколько дней, он уже не мог терпеть. Тело требовало движения. Поэтому, надев старую одежду, он накинул сверху ещё и пальто — в комнате сегодня было холоднее обычного, значит, и на улице было так же — и неуверенно пошёл вниз. К выходу из здания Мафии. Улица чуть не сбила Чую с ног зимней свежестью. После застоявшегося воздуха комнаты она ощущалась почти болезненно. Дазай шёл впереди, будто не обращая на Чую внимания, и у того не было выбора, кроме как идти за ним. Он до сих пор боялся потеряться в Йокогаме, которая сейчас была особенно живой. — Куда мы идём? — Недоверчиво спросил Чуя, не вынимая рук из карманов. — О-о-о, я ждал, когда ты задашь этот вопрос! На Рождественскую ярмарку. Тысячу лет там не был. На прошлое Рождество я лежал в госпитале, в позапрошлом тоже, да и раньше… В общем, праздники навевают на меня желание убиться, так что я не застаю всю эту роскошь. Чуя не знал, что ответить. Он был на Рождественской ярмарке очень давно и практически ничего не помнил, только то, как далеко она проходила от их дома, поэтому им с Полем Верленом пришлось ехать на электричке несколько часов. От того дня осталось смазанное ощущение усталости и холода. Как иронично, что спустя много лет он чувствовал то же самое. Так значит, наступало Рождество. В детстве он любил праздники, а потом они пропали из его жизни, и было странно видеть их вновь. Везде переливались гирлянды, казалось, что на улице не было ни одного человека, кто не был бы счастлив. Эти нормальные люди с нормальными жизнями, далёкие и от Дазая, и от Чуи. Но теперь они будто были одними из них. Могли притвориться на один вечер. Хоть Коё в своё время осудила его за то, что он пытался рассмотреть всё, но он не мог этого не делать. В глазах рябило от света, но зато он чувствовал, как медленно его душа возвращалась к жизни при виде красоты. До этого шум оглушал, действовал на нервы, но теперь он наконец ощущал, как собственная боль отступала, её рассеивали образы чужого счастья. Пусть и временно. Это было то, что нужно. И хоть он верил Коё, когда она говорила, что боль нужно проживать одному, но методы Мори с вылазкой в город, пусть и с Дазаем, нравились ему больше. — Понятно. Так что ты там хотел рассказать мне про Поля Верлена? — Так сразу? Чуя, мы даже не вышли из нашего района! Подождёт твой Верлен. И почему ты постоянно называешь его полным именем? — Что? В смысле? Дазай обернулся и остановился, от чего Чуя чуть не врезался в него. — Почему не просто Верлен? Так официально… — Это же его имя. Оно из двух частей состоит, он мне так объяснял. Полное имя — это Поль Верлен Накахара. Дазай нахмурился, а потом рассмеялся в голос. — Что?! Ну, как я и говорил — мерзкий лжец. Даже с Коё придётся согласиться, вот он придурок. Чуя, его имя — Поль. А фамилия — Верлен. Он же вам не был родственником, он вообще француз. Знаешь, что бы ты ни решил про него, но я вот терпеть не могу лжецов в Мафии, особенно таких бездарных. Чуе опять показалось, будто у него выбили землю из-под ног. Конечно, хуже того, что сказал Мори, уже ничего не могло быть, но эта мелкая деталь будто вновь напомнила, что Верлен всю жизнь врал ему. Чуя ускорил шаг, будто пытаясь убежать от этой мысли. Нет, нет, нет. Он не хотел думать об этом. Он не хотел ничего решать. Он хотел прийти на грёбанную Рождественскую ярмарку и в кои-то веки расслабиться! — Плевать! Верлен так Верлен. Я уже не хочу про него ничего слышать, так что можешь ничего и не рассказывать. И далеко до твоей этой ярмарки? Дазай пожал плечами. — Она в соседнем квартале. А мы что, марафон бежим? Разве не хочешь походить со мной за ручку и полюбоваться Йокогамой, а? — Он снова рассмеялся. Это был любимый способ Дазая вывести Чую из себя — начать заигрывать. Самый раздражающий, быстрый и неловкий способ. — Хватит. Твои шутки про это… Про это всё меня бесят! — Я в курсе, иначе бы их не шутил, — он подмигнул, — так… А ты? Ты когда-нибудь был на Рождественской ярмарке? Чуя растерялся. Дазай произнёс этот вопрос осторожно, будто боясь реакции. — Был когда-то, не помню. Это было давно, так что какая разница. — И в этом мы схожи, как мило. Вообще, Чуя, это так странно, что ты ненавидишь меня, учитывая, как мы похожи. Дазай поравнялся с ним и закинул руки за голову. — В чём это? — Не знаю. У обоих нет родителей, а тот, кого мы считали близким, оказалось, просто выкрал нас. У обоих нет выбора, кроме как служить Мафии. У обоих есть сверхспособности. Оба не были на Рождественской ярмарке. Дазай прикрыл глаза, будто довольный этой аналогией. Чуя поморщился. — Что-то общее есть у всех, и мы с тобой непохожи, ясно? Дазай в ответ лишь посмеялся. Чуя старался на него не смотреть. Как только он приглядывался к Дазаю, то в голову начинали лезть только самые мерзкие его поступки: убийство Сёго, удары, случай с приставкой, издевательства… И ему до сих пор было не по себе, что они вдвоём куда-то пошли. И уж точно они не были похожи, как бы Дазай ни пытался его в этом убедить. — Ага, — Дазай огляделся и, увидев что-то, прищурил глаза, — эй, Чуя, поспорим, что ты не обыграешь меня в автоматах? — Каких автоматах?.. — Игровых. Давай, догоняй меня, лошара, кто проиграет три раза подряд — платит за всё. Погнали! И, засмеявшись, Дазай рванул с места с такой скоростью, что никто бы в толпе не догадался, что у этого парня не было ни одной целой кости в теле. Его тёмный силуэт растворился среди плотной толпы людей, но Чуя тут же побежал за ним. Он боялся двух вещей: потеряться в Йокогаме и проиграть Дазаю. Если бы он проиграл, то Дазай бы точно нашёл способ потратить за вечер весь его месячный бюджет! Чуя не хотел пугать людей, поэтому не стал прыгать и, как в Сурибачи, преодолевать расстояние по воздуху. Он просто бежал, не стесняясь расталкивать людей, а знакомая макушка с взъерошенными волосами быстро выделилась среди других. Дазай был довольно высоким — и Чуя бы слукавил, если бы сказал, что воспринимал этот факт без зависти — и его фигура выделялась остротой. Чуя быстро бегал. Жизнь на улице научила его этому, но даже будучи маленьким он любил прыгать и кувыркаться, он всегда чувствовал внутри особую силу, которая помогала ему это делать с лёгкостью. И Дазай он догнал быстро, хлопнув по плечу. — Один-ноль, придурок, — сказал он, переводя дыхание. Дазай улыбался, ни следа огорчения от проигрыша. — Не считается, это был разогрев. А вот теперь начинай готовить деньги, Чуя, — он схватил его за руку и повёл вглубь ярмарки. Улица, где проходила Рождественская ярмарка, отличалась от всех остальных. Её огни сияли особенно ярко, а в воздухе стоял запах карамели, фруктов и какао, отчего у Чуи тут же рот налился слюной. Люди топтались у прилавков, что-то покупали, шумели, смеялись, и особенно сильно взгляд Чуи приковывали родители с детьми. Пока Дазай вёл Чую куда-то, он пытался проследить хотя бы за одной семьей, которая просто пришла повеселиться. Румяные, счастливые дети, и их родители, которые от праздничной атмосферы становились такими же дурашливым и беззаботными. Чуя поджал губы и отвернулся, но внутри что-то ощутимо кольнуло. Дазай привёл Чую к шатру, под которым рядами стояли игровые автоматы. Даже когда за ними никого не было, картинки на экранах мигали и шумели, Чуе казалось, что если долго смотреть на них, то заболит голова, но потом он вспомнил приставку Дазая. Она так манила его в своё время, что забытое желание поиграть снова пробудилось, и он не заметил, как лёгкая улыбка появилась на лице. Что-то подсказывало, что Дазаю он точно проиграет. Это злило. Но тот факт, что он наконец-то сможет попробовать поиграть, перекрывал обиду. — Вон, вот те новые! Здесь я уже всё знаю, тоска смертная, — Дазай подбежал к автомату, где перед экраном стоял маленький мотоцикл. Чуя неуверенно залез на него и перегнулся вперёд, чтобы кинуть монетку и начать игру. Дазай запрыгнул на соседний мотоцикл, все его движения были более уверенными и нетерпеливыми. Как только монетка опустилась в щель, мотоцикл завибрировал под Чуей, как настоящий, и тот схватился за ручки. Дазай переглянулся с ним и улыбнулся. — Наперегонки. — Да без проблем, — азартно улыбнулся Чуя в ответ. Чуя понял правила сразу. Пока на экране петляла трасса, а шум из колонок оглушал криками с трибун и музыкой, игрок должен был ехать, объезжая препятствия. Чем выше скорость — тем больше баллов давали. Чуя подался вперёд и вцепился в ручки, и разогнался до такой удивительной скорости, что в жизни бы уже давно врезался во что-то. Как только игра началась, реальность исчезла — её звуки, время и люди вдалеке. Счастливые семья, сладкий аромат фруктов в карамели, далёкое здание Мафии и брат, сидящий где-то в заточении и ждущий решения Чуи. Был только он и поездка на мотоциклах на перегонки. — Куда ты разогнался, придурок?! — Крикнул Дазай, кое-как справляясь с управлением. — Догоняй и меньше пизди, Дазай! Первая победа была за Чуей. Когда мотоцикл Дазай врезался в ограждение трассы, Чуя засмеялся в голос от удовольствия, будто Дазай разбился в реальной жизни. Азарт ощущался как пузырьки газировки, заполнившие всё тело, и впервые Чуя почувствовал, что смеялся так легко. — Новичкам везёт. И дуракам тоже, — легко пожал плечами Дазай, спрыгнув с мотоцикла. Он пытался это скрыть, но желание реванша уже зрело в нём. — Ага, успокаивай себя, неудачник, один-ноль. — Корабль разбивается у входа в гавань, знаешь такую пословицу? Пойдём, тут ещё много автоматов. Чуя удовлетворённо хмыкнул. Видеть Дазая на грани обиды было удивительно приятно. Но потом он понял, что народная мудрость была права — праздновать победу после первой удачи было рано, потому что следующий автомат был танцевальным. Дазай вскочил на платформу с цветными квадратами так же легко, как до этого запрыгивал на мотоцикл. Его поломанное тело было удивительно подвижным, когда он не пытался себя угробить. И вот на танцевальном автомате Чуя почувствовал, что, в отличие от Дазая, его тело куда хуже понимало сигналы мозга. Условия вновь были понятными — надо было на скорость повторять движения на экране, прыгать с одного квадрата на другой. И как только началась музыка, Дазай запрыгал так быстро, будто ждал этого момента всю жизнь. Чуя же едва поспевал за сигналами на экране, и в итоге проигрыш был жалким, как попытки умирающего жучка сражаться со смертью. — Уже сдаёшься, Чуя? — Издевательски произнёс Дазай, когда они оба переводили дыхание после первого раунда. Чуе уже хотелось выползти и пойти съесть что-нибудь. Тело, которое несколько дней разлагалось на футоне, явно не было готово к танцам. — Ага, мечтай, идиот, — пробормотал тот, чувствуя, как капли пота сползали со лба на щёки. Игры были косвенным способом мести Дазаю. Ему не удалось избавиться от него, не удалось пережить его, но можно было хотя бы отыграться. И на второй раунд, который так быстро стал последним, он уже зашёл с желанием отыграться. Судя по энергичности Дазая и смеху, напоминавшему смех счастливого от опьянения человека, тот тоже не хотел отдавать победу. Чуя слышал, как яростно звучал их топот, он перебивал музыку, и когда Чуя уже начинал чувствовать, как пропускает нужные комбинации, Дазай тихо зашипел: — Вот чёрт, — и, опершись на ограждение автомата, сошёл на землю. Чуя тут же остановился и обернулся. Дазай сел на землю и положил руки на колени. Приглядевшись, Чуя заметил, что ноги Дазая забились в судорогах, и подошёл ближе. — Два-один, получается, — хмыкнул Накахара. — Считай, тебе повезло. Я приду в себя и отыграюсь. Дазай поднял взгляд. Он прикрыл глаза от боли и скривился, но улыбка так и не сошла с его лица. Это выглядело пугающе, и Чуя отвёл взгляд. — Ладно, оставь свои несчастные деньги при себе. Мы не закончили. Пять раундов вместо трёх — и тогда решим, кто выиграл. Дазай опустил голову и кивнул. Судороги прошли быстро, но он ещё какое-то время сидел, приходя в себя. Чуя помнил, что тот испытывал боль особенно остро, но не стал его ждать и ушёл в сторону прилавков с едой. Казалось, что негласным правилом ярмарки было привлечь внимание любой ценой. На аллее с прилавками все продавцы кричали, перебивая друг друга, пытаясь завлечь покупателей. Еда выглядела неестественно, будто из пластика, и пахла особенно сильно. Везде висели плюшевые игрушки, новогодние украшения, играла музыка, люди смеялись и перекрикивались, и Чуе внезапно захотелось спрятаться. Он помнил похожее ощущение от вылазки в торговый район, только здесь оно было ещё сильнее. Может, так это ощущалось из-за голода. Только он замешкался, как пожилая женщина, крутящая сахарную вату в специальной чаше, замахала рукой. — Пряники, орешки, сахарная вата, фрукты в стекле! — Чего? В стекле?.. — Не удержался Чуя и растерянно осмотрелся. Это звучало дико, но он почему-то захотел купить это. Просто чтобы отдать Дазаю и посмотреть на его реакцию. Это не могло быть реальным блюдом, и Чуя тут же представил, как Дазай бы укусил такую сладость, а по губам бы у него потекла кровь. Это было и пугающе, и смешно одновременно. — Ни разу не видел? Так купи и попробуй! Держи, пацан, всего пятьсот йен! Чуя сам не заметил, как купил кулёк с ароматным миндалём в сахаре, кружку с какао и шпажку фруктов в стекле. Это выглядело удивительно, и он еле удержался, чтобы откусить клубнику — она была на вершине шпажки, залитая чем-то крепким и прозрачным. Дазай оказался рядом как только Чуя вылез из толпы у прилавка. — На, держи, — нехотя буркнул он, отдавая шпажку с фруктами в стекле. — О-о-о, ты купил мне поесть, Чуя, я верил, что наша любовь взаимна! Он засмеялся, и Чуя тут же толкнул его в плечо. Они остановились у свободного стола — они были стоячими, отчего Чуя расстроился, потому что мечтал присесть. От танцев ноги заболели так быстро, будто он танцевал не полчаса, а весь день без остановки. Чуя зачерпнул горсть орешков и засунул их все в рот разом, почувствовав, как сахар тут же растёкся по языку. Захотелось прикрыть глаза от удовольствия. Если бы Коё была рядом, она бы убила его, но сегодня был вечер, где жизни в Мафии будто не существовало. Даже одежда указывала на это. Знакомая, удобная, он скучал по ней. Чуя проглотил орешки, кое-как прожевав, и тут же опустил руку за следующей порцией, как взгляд невольно остановился на Дазае. И рука застыла в бумажном пакетике на полпути. Дазай ещё ни разу не укусил свои фрукты на шпажке, задумчиво смотря куда-то в сторону. Пухлые губы, влажно поблёскивающие от слюны, остановились на той самой клубнике сверху, которую Чуя так хотел укусить, и теперь она лежала между губами Дазая, не проходя дальше. От этого вида Чуя почему-то сильно смутился, и сразу же захотел отвести взгляд, но не смог. Ему так захотелось откусить кусочек прямо так, пока губы Дазая касались клубники, и Накахара приоткрыл рот. Это было слишком волнительно, отчего его сердце забилось как бешеное, кровь прилила к щекам. И не только к ним. «Блять, да почему именно сейчас!» Дазай наконец отвлёкся от мечтательности и перевёл взгляд на Чую, который тут же опустил глаза, уставился в пакетик, делая вид, что ищет орешки в бумажных уголках. — Ты долго будешь так стоять, идиот? — Рявкнул Чуя и выхватил шпажку из рук Дазая. Только сейчас он понял, что мог откусить именно ту часть клубники, которая прикасалась к губам Дазая, и специально откусил кусочек киви, который был ниже. «Стекло» захрустело на зубах, а мякоть киви чуть не выскользнула на стол, и Чуя кое-как придержал её во рту. Стекло оказалось карамелью, и её сладость смешалась со сладостью сахарной посыпки миндаля. — Спасибо, теперь я знаю, что они не отравлены, — Дазай перехватил шпажку. Сделать это было легко, потому что руки Чуи ослабли от внезапного волнения. Он скрестил ноги, чтобы эрекция не так очевидно выделялась. Чёртовы джинсы были такими обтягивающими, что скрыть вставший член было невозможно, и Чуя не понимал, почему это произошло именно сейчас. Да, он знал, что так иногда происходило. Вообще каждый раз, когда у Чуи вставал член, это происходило случайно, он ни разу не помнил, чтобы это происходило из-за плотского желания, и от этого было особенно неловко. Хотя всё можно было списать на активность. Да, это из-за танцев, подумал он, собирая пальцами крупицы сахара из пакетика. Но образ пухлых губ, обхвативших клубнику, не выходил из головы. Он едва заметно тряхнул ей, сделав вид, что стряхивал снег с волос. Дазай ел совсем не так аппетитно, как стоило ожидать — карамель падала на стол вместе с мякотью, а тот набивал рот, не успевая проглотить. «Коё убила бы и его», — подумал Чуя, но облегчения ему это не принесло. Они быстро расправились с едой, и Чуе хотелось добавки. Он скучал по сладкому, готов был съесть ещё десять таких пакетиков и шпажек. — Знаешь, если бы не Мафия, мы бы даже могли подружиться, Чуя, — вдруг произнёс Дазай, выведя Чую из задумчивости. Он непонимающе посмотрел на Дазая. По тому никогда не было понятно, шутил он или говорил всерьёз. И сейчас это прозвучало как издёвка. — Завали. Я бы никогда с тобой не захотел дружить. Дазай расхохотался. — Как ты смешно всегда реагируешь! Да я тоже, просто пошутил. Кстати, у меня новые условия! Пять раундов, и проигравший платит в моём любимом баре. — Мы пойдём в бар? — Чуя недоверчиво нахмурился. — Не просто бар, а мой любимый бар. Всё, догоняй, коротышка! И он снова убежал, расталкивая людей на своём пути. А Чуя — за ним.