Хороший мальчик Чуя

Дазая не было в их комнате три месяца. И Чуя не видел его ровно столько. За это время ему показалось, что его прежняя жизнь стёрлась окончательно. Комната, которая долгое время казалась чужой — она была отражением сущности Дазая, а в его душе Чуе делать было нечего — теперь не раздражала. В конце концов, он рискнул приручить её, и обустроить так, как ему удобно. Произошло это не сразу, но всё же — удалось. Каждый его день был подвластен рутине, и чем крепче она проникала в его жизнь, тем больше хотелось поддерживать её в быту. Рядом с Коё Чуя становился не то чтобы спокойнее, — хотя она всячески толкала его к этому — но скорее, он научился стараться. И стараться правдоподобно. И после каждого занятия ему становилось невыносимо грустно, что если он подведёт её, или жизнь разлучит их, или даже каким-то образом от него откажутся в Мафии, он теперь все равно навсегда будет привязан к этой девушке. Той, которую он видел каждый день. Которая находила обходные пути, чтобы поддержать его в голодовке, устроенной Мори в первое время, и которая следила за тем, чтобы он не объелся сразу после этого. Ради неё он хотел становиться лучше. Как-то раз Коё шутливо спросила, не влюбился ли он в неё, на что он вопросительно и слегка брезгливо поморщился — нет, его чувства были взрослее этих идиотских влюблённостей. Настолько, что он не знал им названия. После занятий с Коё, от которой веяло аккуратностью и аристократизмом, возвращаться в комнату Дазая было невыносимо. Её затхлый воздух и полумрак будто обнуляли все старания, с которыми Коё пыталась сделать из Накахары человека. В этой же комнате не было ничего человеческого, и даже солнечный свет не проникал в неё. Чуя понимал, что на улице солнечно, лишь по запаху нагревающегося мусора, и тогда ему хотелось биться головой об стену — в такие дни лучше уж было сидеть в мрачной, душной комнате, чем открыть окно и впустить в неё ещё больше зловонных запахов. Чем дольше Дазая не было в комнате, тем больше Чуя чувствовал в себе смелость, чтобы в ней что-то менять. Без него Чуе было спокойнее. Тревожные сны не отступали, но он чувствовал, что мог потом лежать в темноте без страха, что Дазай посмеётся над его криками. Он лежал в темноте, слушал тишину заснувшего здания, и представлял, как он бы тут жил совсем один. Без призрака, который пока обитал в госпитале, но вот-вот вернётся в свои владения. От этой мысли ему становилось даже приятно, и хотелось ухаживать за этой комнатой, как он когда-то ухаживал за сараем. Первые шаги были обусловлены необходимостью: огрызки яблок, которые оставил Дазай на столе, стали гнить и собирать мошек. Избавиться от них было не сложно — ну не совсем же Дазай конченный, не прибьёт его за это, может, он даже сказал бы «спасибо» привычным, саркастично-непонятным способом. Чуе было плевать — он не мог мириться с мусором, который горой возвышался на обеденном столе. После огрызков рука сама потянулась к бутылкам и фантикам. Он и сам не заметил, как стол стал пустым. И как он тряпкой натёр его до блеска, так, что он стал выглядеть как новый. Как его собственный. И это стало его внутренним дозволением следить за этой комнатой, не бояться убираться в ней, и подстроить её под себя. Никто не говорил, когда вернётся Дазай. Даже Мори, которого он с тех пор видел лишь тенью вдалеке — он всегда казался деловым и недоступным — выглядел так, будто никакого Осаму Дазая никогда не существовало. Но в какой момент Дазай бы ни вернулся, Чуя знал, что с каждым днём он всё больше чувствовал себя истинным хозяином комнаты. Забота о чужом — будь то человек или предмет — давала ощущение, что ты владеешь этим. Наверное, думал Чуя, застилая постель утром, так работали отношения. Родительские, дружеские, любовные. Забота была валютой, за которую можно было купить всё. Всё, кроме признания Осаму Дазая. Чуя вспоминал их последнюю встречу слишком часто — стыд был таким сильным, что покрывал его краской аж до кончиков ушей. Он сам не знал, чего стыдился. Доверчивости? Детскости? Если бы кто-то увидел эту ситуацию со стороны, он бы не заподозрил, сколько позора она на самом деле в себя вмещала. А Чуя знал. И знал, что ему нужно было бы ещё хоть раз навестить Дазая — никто не заставлял его извиняться, он вообще мог сделать вид, что ничего не было, как сделал бы сам Дазай, но когда дело доходило до этой мысли, Накахара вспоминал почти забытое слово из детства — вредность. Да, он не ходил к нему именно из вредности. Он наверняка был в госпитале. Жил, мучился, наверное, проклинал Накахару за то, что тот отдалил его выздоровление, но не погибал. Коё бы сообщила Чуе об этом. Хотя, казалось, она была к нему настолько равнодушна, что даже если бы он умер, она бы не сразу это заметила. Чуя замечал, что при упоминании или виде Дазая крепкая собранность Коё неизменно трескалась. Эта женщина бы и блохастой кошке смогла бы показать, что кроме неё Коё ничего не интересно в жизни, так хорошо она изображала вовлечённость. Но Дазай был исключением. Даже улыбка, которая никогда не сходила с её лица и очаровывала вежливостью, пропадала. Чуя вспоминал, с какой лёгкостью и даже удовольствием та сказала Боссу, что Дазай позорил Чую, и как она спокойно смотрела на его тело, лежащее без сознания. Чуе была интересна эта загадка. Что могли не поделить взрослая женщина и шестнадцатилетний пацан?.. Что бы то ни было, он был рад, что у него с наставницей был общий объект ненависти. Это на удивление сплочало. Хоть в Мафии и нельзя было обсуждать коллег, но Чуя быстро выучил язык полунамёков и скрытых знаков, которыми можно было обменяться вместо открытых сплетен. Спустя два месяца он стал понимать, как Коё могла доносить своё истинное отношение одними взглядами и интоннациями, так, что лишь приближенный к ней мог понять это. Она не позволяла себе прямых насмешек или презрительных взглядов, но по тому, как менялся изгиб её брови или оттенок смешка, Чуя всё понимал. И вскоре стал пытаться заговорить на её языке. — Дазай всё ещё в госпитале? — Как-то раз спросил он, еле слышно усмехнувшись перед началом фразы. Коё посмотрела на него с удивлением, как будто услышала родную речь на чужой земле, а потом свела брови. — Да, до сих пор. И Чуя тихо засмеялся. Другой человек бы счёл её страдальческий вид за искреннее переживание, но Чуя знал, что Коё никогда бы не выразила его таким карикатурным образом. Конечно, это была насмешка над Дазаем. Изящный способ намекнуть, что она не хотела даже думать об этом. А ещё Чую поражало, сколько сил и времени Коё тратила на него. Она создавала вокруг Чуи мир, где были лишь они вдвоём — они и их уроки хороших манер. Ничего серьёзного, ничего, что могло бы спасти жизнь ему или забрать чужую, но Коё придавала ценность более тонким материям. Тому, как правильно сидеть. Как сохранять нейтральное выражение лица. Иногда то, в чём Чуя не видел смысла, оказывалось важнее того, чего он ждал всё это время. — Это главное отличие Мафии от уличных группировок. Если можно не прибегать к насилию, то не надо размахивать кулаками или пистолетами. То, что собеседник не замечает в нашем поведении, влияет на него больше физической силы. Чуе до сих пор было тяжело слышать, как в Мафии презрительно отзывались об уличных группировках. Он и сам начинал понимать, какими неорганизованными и глупыми они выглядели на её фоне. Её элитных бойцов, бесконечных правил чести и поведения, утончённого вида… Но с другой стороны — почти все, кто работал в Мафии, были набраны именно с улиц. Коё как-то раз бросила эту информацию будто между делом, и Чуя вспомнил, что и Мори об этом говорил. Они отбирали лучших из худших, и воспитывали под себя. То же самое ждало Чую и уже подходило... Третий месяц без Дазая перевалил за середину, и Чуя чувствовал, что уже привык к его отсутствию. Его внимание, которое теперь могло не зацикливаться на тревоге о соседстве с опасным придурком, теперь посвящалось жизни в Мафии. Хотя где-то в глубине души он по-прежнему надеялся, что это временно. Или что работа в Мафии не сделает его таким же беспринципным и страшным, как, например, Огая Мори. Память о том, как он отлетел в стену от силы Чуи, не покидала его. Это было то оружие, которое обязано было выстрелить, рано или поздно. Но пока Огай Мори будто залёг на дно в жизни парня — он был всегда в своём кабинете, и лишь один раз им удалось пересечься в коридоре учебного этажа. Его серьёзный вгляд легко скользнул по лицу Чуи, оставив на нём тревожный румянец. Как только он заметил, что Чуя низко поклонился и опустил взгляд, остановившись перед Боссом, чтобы не обгонять его, тот еле слышно улыбнулся. Его голос напоминал урчание кота. — Привет, Чуя-кун, — легко отозвался он и пошёл дальше. Чуя был искренне уверен, что именно вежливость, несвойственная Накахаре до этого, уберегла его от гнева. Ему даже показалось, что в тот момент Мори сделал для себя какой-то вывод, который должен будет повлиять на их взаимоотношения. Чуя Накахара был на обучении у Коё Озаки всего два с половиной месяца, и к этому времени выучился чему-то, что другим беспризорникам было недоступно. Чуя сам удивлялся, как покорно он принимал светские правила игры. Наверное, Огай Мори видел его насквозь с первого дня, и поэтому не приставил наставника-мужчину. Чуя бы никогда не стал слушаться другого мужчину, и уж тем более если бы это был Дазай. Никто не имел право его поучать, кроме, наверное, брата, но со временем, представляя брата в качестве своего наставника, Чуя не чувствовал ничего, кроме парализующей тревоги. Он знал, что эти занятия были бы бесплодными — за каждую ошибку его бы пороли и били, он бы никогда не усвоил нужные знания естественным образом. Они бы выходили из него мучительно, нервно и всегда бы требовали оценки со стороны. Коё же сумела сделать новые навыки частью личности Чуи. Она единственная, кто преподнёс правила поведения не как что-то новое, а как-то, что всегда было свойственно Чуе. Просто у него не была шанса об этом узнать. Когда третий месяц подходил к завершению, он, как всегда, пришёл в кабинет Коё, и заметил, что она не сидела на своём привычном месте с чашкой чая, а стояла перед дверью. Её глаза довольно поблёскивали, будто драгоценные камни, а на лице сияла улыбка, чуть более широкая, чем обычно. — Доброе утро, Чуя-кун. Сегодня у нас будет необычный день, — она вышла из кабинета и направилась в сторону лифтов, — ты проведёшь его со мной в Йокогаме. Чуя округлил глаза. Все эти три месяца он ни разу не покидал здание Мафии. Исключением был лишь внутренний двор, где он сидел по вечерам, скрывшись среди деревьев. Он выбирал одну и ту же скамейку, ту, где он сидел после последней встречи с Дазаем. Оттуда можно было увидеть всю красоту дворика, и даже самые нервные мысли утихали перед красотой сада в сочетании с его умиротворяющими звуками. Чуе этого хватало. А чтобы к нему не было вопросов, он каждый вечер сообщал Коё, что будет «на своём месте». Он не знал, передавала ли она это Мори или его помощникам. И старался не думать о том, что теперь о каждом шаге он должен будет отчитываться перед вышестоящими. Его душа всегда тянулась к природе, а глобально — к местам, которые не могли бы заковать его свободу. К просторам, океану, свежему шуму деревьев. В Сурибачи он любил прыгуче отталкиваться от земли и летать над домами, гулять вдоль реки или сидеть на кладбище, что располагалось на утёсе. Там было тихо, и Чуя помнил, как пытался надышаться морским воздухом перед тем, как вернуться в мусорный район. Почему-то там ему всегда было злобно и грустно. Это было совсем недавно, но по ощущениям, это уже были даже не его воспоминания. Но привычка прятаться в природе от проблем осталась с ним. То, что ему наконец позволили выйти на улицу, он считал хорошим знаком. Как и то, что преподавательница в тот день выглядела особенно довольной. Она не могла это скрыть, но пыталась — выйдя на улицу, она тут же раскрыла лёгкий бумажный зонт, скрывающий её бледную кожу от солнца. Чуя шёл на почтительном расстоянии сбоку, и тень от зонта не задевала его. Ему показалось, что Коё понравился этот жест. Они вышли через те же двери, в которые Чуя вошёл три месяца назад. Точнее, его втолкнули. Три месяца — это совсем немного, мало что в природе, да и в жизни в целом, может поменяться за это время. За три месяца не родится ребёнок и не взойдёт растение, даже погоде понадобится больше времени, чтобы окончательно сменить один сезон на другой. Но жизнь Чуи оказалась исключением. Когда он прошёл мимо, он так ярко вспомнил себя в тот день, что показалось, будто увидел свой же силуэт в косухе и джинсах. Как они разминулись — он зашёл одним, а вышел уже другим, и ничего, кроме рыжих волос, у него не осталось прежнего. От этой мысли по коже пробежали ледяные мурашки, и он тяжело вздохнул. Ему было невыносимо, когда он не понимал, что хорошо, а что плохо. В Мафии такое происходило постоянно. — Что мы сегодня будем делать? — Спросил Чуя, переключаясь на жадное впитывание видов улиц. Высокие дома, вывески на каждом углу, шум машин и мотоциклов — всё хотелось запомнить в деталях, из-за чего он мотал головой, как заведённый. Коё заметила это и цокнула, крепко положив руку ему на затылок. Даже сквозь шляпу Чуя почувствовал, как остры были её длинные ногти. Пришлось смотреть ровно перед собой, как и за столом. — Перестань вертеться, — она убрала руку с его головы, и спокойствие вернулось в её голос, — ничего особенного. На миссии тебя пока брать нельзя, выходной тебе устроить мне тоже не разрешили. У меня сегодня много дел, мы обойдём несколько районов Йокогамы, и ты сможешь посмотреть город. Ты тут никогда не был? Чуя мотнул головой. — Ну да, по твоей реакции это видно, — хмыкнула Коё, — следи за этим, Чуя-кун. Это было сложно. Йокогама напоминала человека, который навалился на Чую всем телом и пытался завладеть его вниманием любой ценой. На улице ещё не было и полудня, а город уже жил, толпы людей заполняли улицы, и от шума уже через пару улиц у Чуи заболела голова. Здесь он чувствовал себя не то чтобы маленьким, но точно не своим — улицы Йокогамы выталкивали его шумом и суетой, с которой до этого он не сталкивался. Хотя рядом была Коё, чья величественная аура рассекала толпу волнорезом, Чуя вдруг стал себя ощущать так, будто отдалялся от неё. Будто вот-вот он моргнёт — и она исчезнет. Захотелось вцепиться в её руку или кимоно, как ребёнок, но он не стал этого делать, и лишь старался не отставать. Головой вертеть уже не хотелось, и это желание пропало быстро. Обилие новых впечатлений утомило так быстро, они не успели пройти и квартала. Но несмотря на быструю усталость, Чуя делал всё, чтобы запомнить этот день. Хоть Коё вела себя так, будто шла одна — ничего не говорила, не объясняла, лишь поглядывала за ним невидимым взором — Чуя чувствовал себя так, будто она устроила ему праздник. Первым делом они пошли в торговый квартал. Он располагался в нескольких улицах от офиса Мафии — там было много людей с пакетами, многие из них были ровесниками Чуи. Их взгляды, любопытные и насмешливые одновременно, он чувствовал со всех сторон. Пока остальные подростки выглядели так же, как Агнцы, Чуя одеждой скорее напоминал аристократа. И почему-то тогда он почувствовал себя жутко неуместным, будто все месяцы изоляции в Мафии превратились в годы или века, и теперь он не мог быть частью нормального мира. Тем временем, делами Коё оказались походы по магазинам. В глубине торгового квартала людей было меньше, а школьников — совсем ничего. На смену ярким, зазывающим вывескам, появились сдержанные, почти неприметные. У магазинов этой части квартала не было огромных павильонов, а названия были только на английском. Взрослый Чуя уже знал, что многих мужчин утомляли походы по магазинам, особенно вместе с женщинами. Девушки могли разглядывать одежду внимательно и долго, обходить один магазин за другим, подходили к выбору одежды так, будто от этого зависела их судьба. Чую же это, на удивление, никогда не раздражало. Он помнил, как в тот день в первый раз зашёл в люксовый бутик — его обдала прохлада, а вежливые консультанты предложили им воды и посадили на диванчик, обитый бархатом. Чуя незаметно провёл по нему пальцами, и от нежного тактильного ощущения на руках зашевелились волосы. Одежда и обувь вокруг была такой, какую он никогда ещё не видел. И в этот раз, заметив восторженный взгляд, Коё не стала его одёргивать, а довольно улыбнулась. Наверняка она уже тогда знала, что в тот день Чуя нашёл что-то, что отрезало путь в бездомную жизнь — восторг перед дорогими и красивыми вещами, вдохновляющий на труд. В тот день Коё купила всего одну пару туфель и одно кимоно, но перед этим она обошла с десяток магазинов. Ткань своей будущей одежды она щупала, разглядывала, примеряла на себя и вновь пристально наблюдала. Мнения Чуи она не спрашивала, даже не давала ему прикоснуться к дорогим вещам. Он и сам не чувствовал, что обладал этим правом, но был рад нести её пакеты. То, что она доверяла ему свои вещи хотя бы в таком виде, он тоже воспринимал за хороший знак. — Проголодался? Уличные часы уже показывали три часа дня. Они шесть часов ходили по кварталу, который можно было обойти за пятнадцать минут, но Чуя не ощущал усталости. Сдержанность этой части улицы его успокоила. Вот если бы они провели весь день там, где было много людей и шума, он бы не стал скрывать, как ему стало бы плохо. — Ага. — Я тоже, — она едва заметно кивнула, — я знаю хороший ресторанчик неподалёку. Но сначала нам надо ещё кое-куда зайти. Чуя вздохнул. Видимо, слишком тяжело, раз Коё бросила смеющийся взгляд из-за плеча, но зато обошлась без замечания. Они зашли в магазин, в котором не были до этого. Внутри он был стерильно белым с синими полками, а манекены были одеты только в мужские костюмы, похожие на костюм Чуи, но скроенные так, будто между торсами манекенов и тканью не было ни одного лишнего сантиметра — сидели идеально, словно вторая кожа. Продавцом был мужчина, консультанты — тоже. Чуя почувствовал себя неуютно, и от нервозности зачесались руки. Может, Босс попросил её что-то купить или забрать? Или у неё был мужчина? Странно, что Чуя об этом не знал, но с другой стороны, такая женщина, как Коё, никогда бы не стала говорить о своей личной жизни. Вне занятий с Чуей она жила так, что никто не мог ничего о ней рассказать — вся власть информации о себе оставалась в её руках. Она подошла к витрине в конце зала. Под стеклом лежали перчатки, запонки, галстуки — все аксессуары, которыми мужчина только мог украсить свой образ. Каждый предмет — отдельно, и подсвечен так, что взгляд Чуи притягивался, будто гипнозом. Особенно его внимание привлекли перчатки. Ничего особенного или вычурного — чёрные кожаные перчатки, без какого-либо бренда или узора. Однако из-за витринного освещения они выглядели по-особенному — кожа лакировано поблёскивала, будто намазанная гуталином. Он вспомнил перчатки Огая Мори — те были белыми и тканевыми, но производили такой же эффект, скорее, из-за чистоты. Тут же Чуя был заворожен тем, что они не были похожи ни на что, что он видел до этого. Лакированные перчатки из настоящей кожи, обитые внутри тонким слоем мягкой бежевой подкладки. Чуя застыл, и тут же отвёл взгляд. — Тебе понравились эти перчатки, Чуя-кун? Голос Коё опять звучал весело. Наверное, ей нужна была помощь. Незамыленный взгляд человека, который видел роскошь простым взглядом, без каких-либо знаний. В женских магазинах его вкус не имел значения, но если Коё подбирала подарок какому-то мужчине, то, может, Чую она здесь воспринимала, как помощника?.. — Угу, — буркнул он, представляя, как эти перчатки перейдут Боссу или её любимому, — ничего такие. Захотелось прикусить язык. Если они не будут его, то зачем он их похвалил?.. Хотя, они бы в любом случае ему бы не принадлежали. В ближайшее время — точно. — Что ж, это было проще, чем я думала, — она приподняла брови и обернулась к консультанту, — извините, господин, не могли бы Вы нам помочь? — Конечно. Какой вопрос Вас интересует? — Я бы хотела приобрести эти перчатки, — её палец легко взмахнул над перчатками, которые заприметил Чуя, — только, пожалуйста, не говорите цену. Это подарок юноше. Чуя округлил глаза и тут же вскинул голову. — Что?! — Голос оказался неожиданно громким. Сначала Коё посмотрела на него с недовольством, но её взгляд быстро сменился на спокойный. Пока сердце Чуи билось где-то рядом с кадыком, а уши закладывало то ли от непонимания, то ли от восторга, она спокойно наблюдала за тем, как консультант достал откуда-то тонкую коробочку с фирменным оттиском. Завязал на ней шёлковую ленту и вложил в плотный белый пакет с тем же логотипом. Он не слышал, о чём говорили продавец с Коё. Из магазина он вышел с ощущением, что рядом с ним только что разорвалась бомба — он ничего не слышал, а на душе было пусто. Руки мелко подрагивали от восторга, который он не мог почувствовать до конца — каждый раз, приближаясь к нему, он чувствовал лишь тревогу. — Что такое, Чуя-кун? Ты не рад? Коё попыталась поймать его взгляд, когда он взял пакет с коробочкой в руки. Он опустил глаза. Наверняка, перчатки были очень дорогими. Он был их недостоин. И даже не знал, как отблагодарить наставницу, чтобы благодарность была равноценна подарку. Наверное, он теперь обязан ей жизнью… — Я… Я просто не понимаю, за что, — он поджал губы. Смотреть на подарок было тяжело. Смотреть на Коё — не легче. Она игриво прищурила глаза. Весь день она ходила с таким видом, будто знала что-то прекрасное, что Чуе не дано понять. — Пусть это будет предвестником твоей новой жизни. Носи их с тем же удовольствием, с каким ты смотрел на них в магазине. Чуя не помнил, когда в последний раз ему дарили подарки. Он совсем забыл, как на них реагировать и что делать. Знал, что все его реакции будут глупыми и неловкими, поэтому зажмурился, будто перед прыжком в пропасть, и, пробормотав «спасибо», бросился с объятиями к наставнице. Она растерянно подняла руки и застыла. Теперь её очередь не знать, как реагировать. Она еле слышно засмеялась, и Чуя тут же отстранился. — Спасибо, Коё-сан, — повторил он уже чётче и поклонился, — когда у меня будет возможность, я обязательно сделаю ответный подарок. Она ничего на это не ответила. — Мы оба голодны. Пойдём, — и, как ни в чём не бывало, она свернула с торговой улицы в соседний квартал. Чуя старался есть только ту еду, с которой можно было управиться руками. Особенно — перед Коё Озаки. И ему казалось, что он мог её если не обхитрить, то хотя бы сделать вид, что это — лишь череда совпадений и его личных вкусов. Совсем не попытка скрыть то, что он не умел пользоваться столовыми приборами. Но он не мог скрывать это вечно. Точно не перед Коё, которая будто чувствовала, что с ним что-то не так. На обед они пошли в ресторан, обставленный в традиционном стиле. Когда Чуя зашёл, он подумал, что Коё, видимо, никогда не выбирала что-то простое — и удивительно, что себе в наставники она выбрала мальчишку, который совсем не вписывался в её видение жизни. Место Чуи в ряду с элитными магазинами и ресторанами, где висели древние гравюры и играла приглушённая музыка, было будто лишним. Он так и не мог понять, почему она посвящала его в этот мир, и слова о том, что так и проходит жизнь мафиози, его не успокаивали. Внутри ресторана было прохладно и тихо. Пока на улице светило солнце, здесь всё было спрятано в полумраке, и Чуя надеялся, что не споткнётся, потому что с непривычки глаза видели хуже обычного. Официант на входе узнал Коё, и поздоровался низким поклоном. Чуя невольно вскинул брови. То, что она здесь частый гость, не удивило бы её, но то, с каким трепетом официант, узнав женщину, поклонился — практически как при виде императрицы! — его поразило. Он даже почувствовал себя неловко, хотя и знал, что почтение незнакомца было обращено исключительно к Коё — самого Чую тот будто не замечал. Их провели в отдельную комнату. Длинный, низкий стол занимал почти всё пространство. Панорамные окна выходили во внутренний двор, а на столе уже были подготовлены приборы. При их виде Чуя нервно сглотнул. «Вот и попался в ловушку. Чёрт!» — Как тебе здесь? — Улыбнулась Коё, сев напротив. Повторить её элегантность действий у Чуи не получалось, и он на своё место не сел, а скорее упал. Коё цокнула и легко ударила ладонью по столу — дотянуться до Накахары она не могла. — Чуя-кун, я тебя сейчас выгоню! — Прости, — он снял шляпу и осторожно положил рядом с собой, — я никогда не бывал в таких местах… Здесь красиво. Так… У тебя здесь есть своя комната? — Не только у меня, — она прикрыла глаза и улыбнулась, —она доступна любому члену Мафии. — Что?! То есть официант знает, что мы из Мафии? Как это возможно! — Все работники сферы обслуживания в дорогих ресторанах и магазинах знают нас. Они никогда не скажут этого вслух, но покажут в особом отношении. Ты видел, как этот юноша поклонился? Так кланяются только на церемониях Императора. И при виде Мафии. Такого отношения заслуживают не все, но те, кто приближен к Огаю-доно — несомненно. Они знают его, а также запоминают всех, в чьей компании он регулярно проводит время. Мне повезло быть в этом числе. Чуя не мог найти слов для ответа. Коё говорила об этом так буднично, будто пересказывала прогноз погоды. Лучшие рестораны Йокогамы выделяли отдельные комнаты под членов Мафии! Да, неудивительно, почему всех мафиози так веселили рассказы о лидерстве среди Агнцев… Что оно ему давало? От чего застраховало? Он помнил, что даже будучи грёбанным «Королём» он питался так же ничтожно, как остальные, а его внешний вид ничем не отличался от бездомных. А теперь он здесь. Отделённый от простого народа, приближенный к единственной влиятельной женщине в Портовой Мафии. От этой мысли закружилась голова, и он отвёл взгляд к окну. Меню лежало на столе, но Коё к нему не притрагивалась. Она выжидающе смотрела на Чую, который до сих пор не пытался сделать заказ. — Что ты будешь, Чуя-кун? Не стесняйся, я угощаю, — её глаза смешливо сверкнули. Конечно, в том, что она угощала, не было сомнений — Чуе ещё не доверяли денег. — Мне без разницы, думаю, тут всё вкусно. Что-нибудь простое, что можно съесть руками. Он попытался произнести это так же непринуждённо, как говорила обо всём Коё, но не получалось. Она заметила, что он начал ёрзать, и прищурилась. — Здесь такого нет, Чуя-кун. Он дёрнул плечами. — Ну ладно, бери, что хочешь. Доверюсь твоему вкусу. — Как мило, — только и ответила она, но подозрение так и осталось в её взгляде. Когда официант пришёл, Чуя вновь заметил, каким растерянным и будто испуганным тот выглядит. Из-за шума в ушах, предвещающего о позоре со столовыми приборами, он не услышал, что она заказала. Да и он не думал, что понял бы хоть слово. Когда официант ушёл, Коё вновь прикрыла глаза и улыбнулась. Этот жест Чуя уже выучил — так она делала перед тем, как сообщить что-то важное и радостное. — У меня хорошие новости, Чуя-кун. На днях Огай-доно сообщил, что ты всё-таки будешь принят в ряды Мафии. Церемония посвящения будет ровно через неделю, в понедельник. Это будет благоприятный день календаря, хороший знак! Не все удостаиваются чести быть принятым в такой день. Чуя криво улыбнулся. Так быстро?.. Почему он думал, что стажировка займёт год, а то и больше? Он же ещё совсем не готов! Он всё ещё чувствовал себя простым парнем, что ближе к улице, чем к светскому обществу. Могла ли Коё ошибиться, когда дала Мори понять, что он готов? И почему тот так быстро его принял, если ещё недавно Чуя, можно сказать, поднял на него руку?.. Он не чувствовал счастья или восторга. Только горькую тошноту, постепенно поднимающуюся к горлу. Слов не было, и он лишь кивнул. — Понимаю, ты волнуешься, но если ты будешь сидеть с таким же угрюмым лицом при Огае-доно, то он наверняка пожалеет о своём выборе, — хмыкнула Коё. Видно было, что она не понимала реакцию Чуи. — Я просто устал, прости, — буркнул Накахара. Почему-то ему было страшно смотреть на наставницу. В его прозрачных, неестественно светлых глазах, она точно могла увидеть всю правду. И про то, что он никогда не держал в руках палочки. И про то, что он не знал, счастлив ли он быть частью Мафии, и что он боялся Огая Мори. Много-много мыслей крутились в его голове, и ни одной он не мог поделиться. — Мы обязательно отрепетируем церемонию, не волнуйся. Ты не ударишь в грязь лицом. «Это не поможет». Еду принесли быстро. Официант лёгкой рукой поставил перед Коё и Чуей одинаковый набор блюд, теперь их половинки стола выглядели как зеркальные отражения. Вытянутая тарелка с нарезкой из лосося, тунца и говядины, исчерченной паутиной прожилок. Небольшая тарелка с рисом, рядом с которой стояла пиала, больше похожая на маленькую круглую ракушку — в ней лежали рубленные серые кусочки под оранжевым соусом. Основным блюдом был мисо-суп, его солоноватый пар, напоминающий запах горячей морской воды, сразу заполнил всё помещение. Чуя попытался сглотнуть слюну, но её было так много, что ему казалось, будто она вот-вот начнёт капать с губ. По Коё никогда не было видно, голодна она или нет. Чуя подумал, что до сих пор не видел, как она что-то ела бы — казалось, что она жила только на чае. А вот прожорливость Чуи уже успела его подставить в своё время... — Приятного аппетита, — Коё слегка кивнула, но не приступила к еде. Ждала, когда начнёт Чуя. Тот едва сдержался, чтобы не цокнуть. Видимо, весь этот обед действительно был и ловушкой, и проверкой. Наставница выжидающе наблюдала за Чуей, и тому ничего не оставалось, кроме как начать есть. Он решил начать с мисо, потому что по крайней мере знал, как держать ложку, но Коё его мягко остановила: — Подожди. Если тебе подали сашими, то сначала нужно попробовать его. Остальные блюда будут перебивать вкус. Он забегал взглядом по столу. Что из этого сашими?.. Чуя притронулся к пиале с кусочками в соусе, и теперь речь Коё стала тверже. — Сашими, Чуя-кун. Ты меня не расслышал? Коё могла легко переключать своё настроение, и её гнев был таким испепеляющим, что Чуя забывал всё на свете. Своя еда её не интересовала. Возможно, она и не притронется к ней. Когда Коё говорила, что они отрепетируют церемонию — может, она умолчала, что это произойдёт прямо сейчас? Вдруг они с Боссом именно здесь будут сидеть через неделю?.. На роль сашими оставались только сырое мясо и рыба, разложенные на узкой тарелке. Накахара помнил, как наставница предупредила — руками тут ничего нельзя брать. Как жаль! Небольшие плотные кусочки выглядели так, что к ним хотелось прикоснуться пальцами. Но придётся пользоваться палочками. За шестнадцать лет Чуя ни разу этого не делал. Он взял их в руки тонкими концами вниз — да, он знал, что так правильно. Но пальцы путались, и в итоге они обе, превратившись в крест, выскользнули на стол. Коё напряжённо сдвинула брови. Чуя тут же подхватил палочки трясущимися руками. Он пытался вспомнить, как их держал брат — единственный в его прежнем окружении, кто ел столовыми приборами. Но чем упорнее он пытался вспомнить, как брат это делал, тем расплывчатее становился его образ. От стресса воспоминания пульсировали и расплывались. Никаких подсказок в них не оставалось. Чуя кое-как нашёл позицию, в которой палочки не выскальзывали, и попытался захватить кусочек рыбы, но тот сразу упал на тарелку вместе с палочками. — Так, стоп! Чуя-кун, что происходит? Ты что, не умеешь пользоваться палочками?! Её тон поднялся лишь немного выше обычного, но от злости речь стала такой жёсткой, что лучше бы Коё на него наорала. Чуя тут же начал чувствовать, что всё, что она проявляла к нему до этого — ошибка. Вот он и разочаровал её. Единственную в Мафии, кто верил в него и видел что-то хорошее. От обиды он затрясся ещё больше и опустил голову. — Нет… Прости, Коё-сан. — Как это возможно?! И ты мне говорил, что ты не рос на улице? Как тебе не стыдно было мне врать! Через неделю у тебя встреча с Боссом, а ты даже не умеешь пользоваться палочками. Почему ты об этом не сказал раньше? Чуя так и не поднял голову. Он держал слёзы, теперь они не появлялись так легко, как пару месяцев назад, но уже был на грани. Как он мог знать, что люди к его возрасту уже умели есть палочками, если он этого никогда не видел?! Даже Дазай ими не ел, обходясь сэндвичами и онигири. Он не хотел её обманывать, честно. Если бы он знал, что нужно уметь ими есть, он бы стремился к этому всеми усилиями. Но теперь было поздно. Она больше не любила его и не уважала — как просто, оказывается, совершить ошибку. — …Кто мне говорил, что жил с братом до тринадцати лет? Дети начинают есть палочками уже в три года! — Он не учил меня этому… — тихо произнёс Чуя. Из-за шума в ушах он не слышал свою речь. — Как это? А чем вы питались? Или вы с ним тоже жили на улице? — Нет, мы жили в доме! Наверное, теперь ты думаешь, что мы ели какие-то объедки с мусорки, но нет. Мой брат превосходно готовит! Он готовил и рис, и супы, и омлеты, он всё готовил! — И как ты это ел? Тоже руками? — Она усмехнулась, и в этом смешке Чуя почувствовал яд. — Нет. Мне не разрешали есть самому. Тут выражение Коё резко поменялось. Она застыла и лишь слегка напрягла брови. Во взгляде вновь появилось странное выражение, которое он уже замечал несколько раз — оно появлялось только когда Чуя говорил о брате. Коё начинала странно волноваться, будто ей становилось некомфортно в собственной коже. — Что? Как это? — Брат сам меня кормил. Только без палочек. Он клал мне еду в рот. Чуя до последнего не хотел это говорить, и надеялся, что сможет прожить, ни с кем не поделившись этим. Он чувствовал, что в этом факте было что-то стыдное и даже мерзкое, а реакция Коё только убедила его. Он осторожно продолжил: — Мне говорили, что палочками едят только взрослые. А для ребёнка есть руками — это уже достижение. Но мне не разрешалось, он говорил, что я не справлюсь. Коё тяжело молчала, не сводя с него взгляда. — Тебя так кормили до тринадцати лет?.. — Ну да. В тринадцать я уже научился есть сам, пока брата не было дома. Коё опять замолчала. Она вздохнула и тоже опустила взгляд, поправила прядь волос. Чуе показалось, что этот жест был странным, как и вся её реакция — она будто пыталась спрятаться за кимоно хотя бы на мгновение. И как только руки опять легли на колени, она произнесла: — Мне очень жаль, Чуя-кун. И в первую очередь, мне жаль, что у нас совсем нет времени, чтобы научить тебя есть палочками. Всю эту неделю я буду на заданиях, куда тебе ещё нельзя. Ты должен будешь научиться делать это сам. Чуя удивился, как быстро она сменила гнев на милость. И будто что-то неловкое было в её новой реакции — она напоминала его собственные, когда он говорил о своём детстве. Наставница стала отстранённой, но пыталась сохранять лицо. Это был её талант, призвание, но от слов Чуи он вдруг рассыпался. Ему стало стыдно, что он её не только разозлил, но ещё и расстроил. Надо было молчать. Но как бы он скрыл правду?.. Он сам ненавидел вспоминать, как унизительно ощущался каждый приём пищи. И как ему неловко было, что брат, напротив, будто наслаждался процессом, растягивал его. — Это не так сложно, — её голос приобрел успокаивающие ноты, — вот, посмотри, как это делаю я. Попробуй со мной и потренируйся завтра — у тебя получится. К концу недели ты должен будешь съесть при мне тарелку риса, не выронив ни зёрнышка. Так что старайся. Лучше ты ошибёшься при мне, чем при Боссе. Она взяла палочки так легко, что они сразу же стали продолжением её пальцев. Чуя пытался сделать так же, но они выскальзывали, будто обмазанные маслом. Обеденное время пролетело быстро, а Чуя так и не понимал, как остальные ели со столовыми приборами. Может, Коё считала, что это легко, потому что она, как и все нормальные люди, научилась этому ещё в детстве? Попытки объяснить эту науку Чуе напоминали лекцию безногому о том, как легко пробежать стометровку. Коё вздыхала каждый раз, когда палочки вновь падали на стол. Из всего роскошного обеда ему разрешено было только выпить бульон мисо-супа — всё остальное было запрещено есть руками, даже когда у Чуи от напряжения уже болели пальцы. — В других случаях я бы сделала поблажку, Чуя-кун, но только не сейчас. Тебе надо научиться есть палочками. Голод — хорошая мотивация. «И, видимо, единственная в Мафии». День получился долгим и утомительным. Когда Чуя вернулся в комнату, у него были силы лишь чтобы переодеться и лечь спать. Часы показывали девять вечера, но на улице уже было темно. Хотя погода ещё оставалась осенней, но наступала зима, и по тому, как быстро солнце покидало город, это было очевидно. В здание Мафии Коё и Чуя возвращались, когда уже вовсю горели фонари, но вечер ещё не был поздним. Он переоделся в пижаму и рухнул на футон, прижав пакет с перчатками к груди. Вот, на что ещё у него оставались силы — насладиться подарком. Незнакомые английские буквы на белом фоне пакета. Строгое сочетание чёрного и белого цвета нравилось Чуе, хотя у него до сих пор было ощущение, что он не имел права на что-то подобное. Особенно после правды, вскрывшейся на обеде. Чуя долго распаковывал коробку. Во-первых, потому что пальцы до сих пор болели. Во-вторых — он хотел растянуть удовольствие, прикасаясь к каждому элементу прекрасного особенно долго. Если он не опозорится на церемонии, и его примут в Мафию, то он обязательно будет покупать себе и одежду, и аксессуары в тех же магазинах, что и Коё. Дорогие вещи так вдохновляли Чую, что он сам удивился — разве такое возможно? Но Чуя уже давно привык находить радость в материальном. Раньше это были вкладыши. Теперь — одежда. Перчатки пахли кожей, будто побрызганные парфюмом. А как они сидели! Чуя едва сдержал восторженный вздох, когда надел их. Как вторая кожа. Он запомнил, как подумал так про костюмы на манекенах. Это выглядело восхитительно, а теперь он видел этот эффект на себе. Перчатки поблёскивали, ловя далекие блики лампы в углу. Даже в полумраке они выглядели прекрасно. Чуя редко испытывал что-то нежное, и сам удивился, что простые перчатки вызвали у него такие чувства. Но такого бы не было, если бы их подарил кто-то другой. Это был подарок от Коё. Её внимательности и заботы, которая, наверное, не сломалась даже под наттиском его бездарности. Он обещал приподнести ответный подарок при первой же возможности. Если он научиться есть палочками в кратчайший срок и достойно пройдёт через обряд посвящения, то это можно будет считать за подарок. Эта мысль его вдохновляла — завтра они с наставницей не пересекутся, но Чуя не будет отдыхать. Весь день он будет бороться с чёртовыми палочками, пока они не сдадутся ему. С этой мыслью он лёг спать. В комнате Дазая он так и не смог найти место, где можно было бы спрятать свои вещи. Было очевидно, что человеку без собственности не стали выделять ни полку, ни шкаф, но теперь, когда вещи стали появляться, он стал переживать за них. Но пока соседа не было, их можно было не прятать. Чуя уже начинал думать, что Дазай не вернётся до церемонии посвящения, а там Чуе, наверное, и выделят свою комнату. Но Дазай напоминал суеверие. Как только человек расслаблялся и думал, что в жизни всё хорошо, тот возвращался. После разговора с Коё за обедом, Чуе вновь снились кошмары. Брат, как и Дазай, видимо, был падок на благополучие — как только оно появлялось, эти двое стремились найти его и испортить. Воспоминания о брате призывались очень легко, но избавиться от них было невозможно. В ту ночь Чуе снилось, как брат его кормил. Знакомые кусочки сашими запихивались не в рот, а сразу в горло, и когда Чуя пытался заорать, он лишь сильнее давился, чувствуя, как сила старшего давит на грудь. Он пытался вздохнуть, закричать, вырваться — не получалось. Скользкие, холодные куски рыбы оказывались в горле, отчего на глазах выступали слёзы. Но сон закончился так же резко, как и начался. Чуя распахнул глаза, пытаясь отдышаться, и вздрогнул. — Ты чего орёшь? Это был Дазай. Он нависал над ним, схватив за запястья, так близко, что Чуя видел, как блестели его глаза в темноте. Абсолютно здоровый Дазай, без гипсов и жалкого вида. Он едва заметно улыбался, будто наслаждаясь тем, что застал Чую врасплох, но Чуя не верил, что это был не сон. Дазай не мог быть таким! Он не мог быть таким бодрым, он не мог сейчас находиться в их комнате, в конце концов! Вокруг ничего не было видно. И, что ещё выдавало иллюзорность происходящего, так это то, что Дазай пах чистотой. Обычно он пах несвежей одеждой. И никогда его конечности не были такими подвижными. Обычно они висели лишним грузом. Это всё — новый кошмар, такой же реалистичный, как и предыдущий. — Блять, отстань от меня! Я знаю, что ты мне просто снишься, — он попытался дёрнуться, но Дазай только крепче сжал руки. Дазай прищурился и засмеялся. — Снюсь? Ну давай тогда, пытайся проснуться. Он опять улыбнулся, но потом, будто осознав что-то, Дазай поменялся в лице. Он посмотрел на Чую голодным, жадным взглядом, и, будто боясь не успеть, наклонился к его губам. В последний момент Чуя вырвался и резко скинул Дазая с себя. — Ебучий идиот, что ты делаешь! — Крикнул Чуя охрипшим голосом. Дазай усмехнулся. — Видишь, это не сон, — он подполз к своему футону и лёг на него прямо в одежде, — я наконец вернулся. Ты рад, Чуя? Чуя дотянулся до лампы в углу и включил её. Сонливость окончательно покинула его. У двери валялись туфли Дазая, рядом — его пальто. И на соседнем футоне, мигом потерявшем аккуратный вид, лежал сам Дазай. Ни намёка на того несчастного, полумёртвого парня в госпитале. Смеющийся и хитрый, следящий за Чуей, будто хищник за жертвой. Этот взгляд выдавал в Дазае Дазая. Чуя узнал бы его в темноте и тишине. И если бы он был у другого человека, он бы точно знал — это Дазай. И никто другой. Такой узнаваемый, что Чуя сразу понял — всё-таки, это был не сон.