Хороший мальчик Чуя

Дазай безжизненно лежал рядом со столом Мори, а Чуя мог думать лишь о том, что его ноги действительно были переломаны, раз выглядели так криво и неестественно. Он не чувствовал жалость, но вздрогнул и захотел отвернуться. В этом было что-то неправильное, будто искусственное, Чуя представил, как он бы пренебрёг всеми правилами, и подбежал бы к Дазаю, просто чтобы увидеть, что он притворялся. Он сделал это нарочно. Упал секунда в секунду, чтобы, блять, не нести ответственности за сказанное. Но потом Чуя посмотрел на то, как тот лежал после падения. С неестественно вывернутыми ногами, не произнеся ни звука, упал больными конечностями о пол, и ледяные мурашки пробежали по спине. Мори посмотрел на Дазая, едва заметно приподняв брови. Это не выглядело, как удивление, скорее как реакция на что-то знакомое, но давно забытое. Взгляд Коё он не видел, но чувствовал, что и её не испугало увиденное. Она мягко положила руку на спину Чуи и направила к выходу. — Вам понадобится помощь, Босс? — Спросила она так, будто они обсуждали предстоящий ужин или выбор одежды. Пока у Чуи бешено и испуганно колотилось сердце, — оно вспомнило Сёго, как Чуя нёс его труп по ночному Сурибачи, холод побледневшей кожи и кровь вокруг — Мори и Коё обсуждали всё с практической точки зрения. Они даже не задавались вопросом, что произошло и жив ли тот, а Чую словно парализовало. Он не мог оторвать взгляд, больше всего боясь, что вновь увидит, как кто-то погиб на его глазах неестественной смертью. Хотя, наверняка, к этому надо было привыкнуть, но Чуя не мог. Пока не мог. Это было неправильно. Но и взгляд оторвать не получалось, будто, не имея возможности подойти и проверить Дазая, он пытался хотя бы так понять, что произошло. — Нет, Коё, вы можете идти, — он махнул рукой, и Коё, поклонившись, ушла. Чуя поклонился вслед, но вышло странно и рвано. Он в последний раз скользнул взглядом по Дазаю и поспешил за Коё. Как только дверь закрылась, Чуя спросил: — Что это было?! Коё смотрела на него слегка насмешливо, будто реакция Чуи её веселила. — Осаму в своём стиле. Не волнуйся за него, с ним всё нормально, он будет жив. Этот мальчишка феноменально живучий, практически бессмертный. — Осаму?.. — О, так ты даже не знаешь, как его зовут? — Коё посмеялась, прикрыв рот ладонью. Пока она плыла по коридору в сторону лестницы, Чуя пытался подстроить свой быстрый, тяжёлый шаг под неё, и это было невыносимо. Почему-то идти медленно и спокойно оказалось настолько сложно, он будто учился какому-то новому, практически неисполнимому навыку. — А разве Дазай это не имя? — Это фамилия, он не любит, чтобы его называли по имени. Почему — одному богу известно. Но даже Босс смирился с этой прихотью, так что если даже Босс уважает его желания, то и у нас выбора нет. Пусть будет так. Хотя, по-моему, он ещё очень мал для того, чтобы его звать по фамилии. Последнюю фразу Коё произнесла тише обычного, но Чуя не мог не заметить, что она раздражённо фыркнула, когда речь зашла про прихоти Дазая. Эта мелочь его успокоила и вызвала ещё больше доверия — Коё была удивительно понятной, нежной и при этом утончённой. К ней хотелось тянуться, но Чуя стеснялся этого чувства, поэтому смотрел ровно перед собой, чтобы не глазеть в открытую на наставницу. Возможно, она не сможет его научить тому же, чему мог бы научить мужчина, но в ней было что-то иное, практически волшебное, чего Чуя не понимал, но хотел бы овладеть на её же уровне. Перед глазами всё ещё стоял силуэт ног Дазая. Пока они шли, не было бы никого, кто направлялся в кабинет Босса, и фантазия Чуи рисовала картину, как Босс сидел и равнодушно продолжать работать, пока рядом лежал Дазай. Это было так жутко, практически на уровне с образом Сёго, который так же поджидал его в тишине и снах. Хотя Чуя и желал ему смерти и мучений, но он будто просто хотел знать, что они его ждут, но не видеть этого. Или увидеть, когда он уже будет мафиози. Но сейчас, подкошенный смертью друга, предательствами и потерей брата, он не хотел сталкиваться с подобным. Но, может, в этом и была суть Мафии — те, кто связывали свою жизнь с преступлениями, никогда не могут избавиться от созерцания чужой боли? И жертвы Мафии, и её участники были обречены жить в цикле насилия, выражать им и уважение, и испуг, и власть. И Чуя хотел съёжиться от этой мысли. Он всегда мечтал о другом, но о чём — не знал, ведь знал, что в любом случае будет недостоин этого. — Когда Дазая положат в госпиталь, ты должен будешь его наведать, так что не переживай. — Что?! Это ещё почему? — А что тебя так удивляет, Чуя-кун? Ты находишься под его покровительством, он тебя защищает, и ты должен выражать благодарность за это. — Это какая-то ошибка! В чём вообще выражается это покровительство?! Он издевается надо мной, подставляет, постоянно пытается выставить придурком и даже не скрывает этого! Без него моя жизнь в Мафии была бы легче. — Чуя-кун, ты тут и недели не прожил, чтобы делать такие выводы. Если ты не видишь воздуха — это не значит, что этого нет. Так же и с протекцией — ты никогда не узнаешь, что делает Дазай, чтобы прикрыть тебя. Уж не знаю, зачем это ему, но даже я вижу, что ты живёшь относительно спокойную жизнь, это даже удивительно. Чуе казалось, что над ним подшучивают. Все, включая Дазая, Коё и Мори, будто видели его как умственно отсталого, и не упускали возможности намекнуть на это. Как она могла так спокойно врать ему?! Да протекция Дазая была не более чем приманкой, которую он закинул, чтобы вывезти его из Сурибачи в Мафию, а с тех пор сделал его своей игрушкой, над которой он мог издеваться, когда ему хотелось. Конечно, с ним могли поступать и жёстче, но Чуя не хотел об этом думать — у него до сих пор болели рёбра и запястья, помнящие о ночи, проведённой в ремнях. Он помнил, как ему дали почувствовать себя рабом, оставленным умирать позорной смертью, как его увели от брата, когда они уже почти пересеклись. Даже одежда, её колючий, неуютный материал, напоминала о низменном положении — он не мог ходить, не чувствуя покалывание и чесотку каждой клеточкой тела. — Это какая-то жестокая шутка, да? Как мою жизнь здесь можно назвать спокойной?! Дазай не упускает возможности меня ударить или опозорить, Босс ни во что не ставит, и я до сих пор не видел брата. Ещё и голодать буду неделю... — Чуя-кун, скажи, пожалуйста, тебя застрелили после того, как ты подслушал разговор Дазая с Боссом ночью? Тебя избили до потери сознания, когда ты опоздал? Тебе прострелили колени, когда ты съел всю еду, не дождавшись Босса или наставника? Или, может, тебя сбросили в бетонных ботинках в воду, когда ты подрался с Дазаем, который является правой рукой Босса? Хоть что-то из этого произошло, скажи, а то, может, это я дура и чего-то не знаю? Чуя остановился и, округлив глаза, посмотрел на наставницу. Он слышал, каким раздражённым и холодным становился её голос с каждым словом — так, будто она успокаивала ребёнка, который не мог перестать ныть. Ему тут же стало неловко, и он мотнул головой. — Нет, конечно. — «Конечно»? Вот именно из-за Дазая ты считаешь, что твоя сохранность это что-то очевидное. Но обычно новичкам не дают и шанса на ошибку, а ты не менее живучий, чем Осаму. Запомни, Чуя-кун, — она присела перед ним, отчего Чуе стало ещё более неловко, их разница в росте слишком сильно била по его самооценке, — Мафия — это семья. Ты не можешь оставить того, кто стоит выше тебя. Хоть ты ещё и не полноправный член Мафии, но ты им можешь стать, и если в работе ты продолжишь себя так вести, то и протекция Дазая тебя не спасёт. Ты должен будешь уважать всех, кто состоит в Мафии так же, как сейчас уважаешь своего брата. А Дазай сделал для тебя больше, чем твой брат. Ты пока этого не знаешь, но когда узнаешь — вспомни мои слова. Я не вру. Если бы это сказала не Коё, а кто-либо другой, Чуя бы не удержался и врезал ему. Он чувствовал, как от злости у него подрагивали пальцы. Да как она смела говорить, что Дазай сделал для него больше, чем брат?! Он чувствовал, что это была ложь. Наглая, уродливая, которая так сильно возмутила Чую, что даже авторитет Коё для него будто рассыпался и песком щипал глаза. Они врали. Они все ему врали, чтобы он наконец стал послушным и правильным, а вместе с тем — жестоким и верным. И чем больше он замечал этого, тем больше ему хотелось сопротивляться. Он не допускал мысли, что Дазай как-то его защищал за спиной. Но верил: если что, с ним могут быстро расправиться, и, наверное, хотя бы просто чтобы оставаться живым, ему стоило навестить Дазая в госпитале. — Вспомню, — буркнул он, — и когда мне надо будет к нему идти? — Возможно, уже сегодня вечером. А пока пойдём — у нас занятия, если ты забыл. Чуя наивно полагал, что с первого же занятия они начнут учиться чему-то практическому. Представлял боевые искусства, и даже предвкушал, что сможет прикоснуться к новым знаниям. Он умел драться, иначе бы не выжил на улице, да, но он чувствовал, что в Мафии ему покажут нечто совсем иное. Не просто боевые приёмы, а огромный контекст, который стоит за ними. Это и отличало Мафию от бандитов: они умели подходили к насилию как к искусству и философии, как бы жутко это ни звучало. Когда он думал об этом, то вспоминал Босса. Что-то в нём вызывало страх и уважение ещё до того, как он начинал говорить. Чуе было не по себе от мысли, что это теперь его новый кумир, и поэтому он сразу же переводил мысли к образу брата. Он тоже был таким. Удары, скручивания и тычки были меньшим из того, на что он был способен, и он умел действовать на людей по-другому. Через приятную внешность, через грацию, голос, добрые слова, которые сразу же могли превратиться в лёд и манипуляции, если что-то шло не так. В каком-то смысле, было логично, что он сюда попал — наверное, его здесь считают хорошим сотрудником. Но Чуя… Он всё ещё противился этому. Он даже больше верил в то, что мог бы до конца жизни остаться беспризорником и воровать в лавках Сурибачи, живя в сарае. За этим не было идеологии, сложных правил и обязанностей. В общем-то, в этом была свобода — и этого было достаточно, чтобы перевесить на чаше невидимых весов. Но даже этого в первый день не случилось. О боевых искусствах они даже не обмолвились. — Времени у нас много, — Коё беззвучно сделала глоток чая, прикрыв глаза, когда они вновь оказались в её кабинете, — начнём с основ. Сегодня я научу тебя сидеть. И в целом — достойно держаться. — Чего?.. Чуя нахмурился. Это звучало так, будто он был беспомощным, а вдобавок ещё тупым. В смысле, сидеть? А что не так с тем, как он сидит?! — У тебя костюм колется, да, Чуя-кун? Возможно, тебе ещё и тесно в нём или жарко. — Ну… Да, колется, и что? — А то, что я это вижу, — она наклонилась ближе, и он увидел, каким презрительным и холодным стал её взгляд, будто он её невероятно раздражал, но она не могла это выразить словами. Так было даже хуже. Будто та девушка, которая ещё недавно гладила его по голове и защищала перед Боссом, исчезла, и теперь вместо неё появилась требовательная наставница. Не прощающая ошибок, и при этом указывающая, что Чуя весь из них состоял. Он пытался подсобраться, но из-за боли движения вышли нелепыми, и Коё едко усмехнулась. — Чуя-кун, свою расхлябанную осанку и походку ты должен был оставить на той помойке, где тебя подобрал Дазай. Ты не можешь сидеть и ёрзать, пока ведёшь переговоры, это будет отвлекать партнёра и убивать твой имидж. И ещё — делай всё, что в твоих силах, чтобы скрыть своё прошлое. Никто не должен видеть, что ты с улицы. — Я не с улицы! — Наконец выпалил Чуя, чувствуя, как его болезненно переполняет обида. Он делал всё, чтобы не заплакать от злости. Ему уже надоело, что он постоянно чувствовал обжигающую, постыдную влагу на глазах, но когда он не мог выплеснуть гнев словесно или кулаками, организм решил идти позорным путём — и он сидел с трясущимся подбородком, сжимая кулаки до боли в костяшках. Всё было бы проще, если бы он мог орать или драться, но нет. Только не с Коё. Даже взрывная натура Чуи усмирялась, когда он представлял последствия такой несдержанности. И хотя он не понимал, как его могли приставить к девушке — возможно, единственной в Мафии — он не хотел позориться перед ней. Если она когда-нибудь ещё раз погладит его по голове и тепло посмотрит, то Чуя всё стерпит. Может, это вообще ненадолго, и скоро ему найдут подходящего напарника — например, брата. А сейчас они все его проверяют, достоин ли он воссоединения с родственником. Чуя всё ещё не хотел думать о себе как о бродяге. Он же помнил, как жил дома, как учился в школе, пусть и заочно, как они гуляли с братом и даже что-то из детства. Разве это не имело значения? Разве жизнь в Сурибачи отбрасывала тень на всё, что было до неё?.. — А откуда же ты? — Она прищурила глаза и слегла наклонила голову. — Я на улице жил только три года, даже меньше. До этого я жил с братом. Но теперь все думают, будто я всю жизнь провёл на помойке, прекрасно! — Чуя-кун, — она улыбнулась, но взгляд оставался серьёзным, — так в этом и смысл. Ты можешь создать новую версию себя. Не связанную ни с улицей, ни с братом — только с тобой. Если ты будешь вести себя достойно, то никто никогда не поймёт, что было у тебя в прошлом. Поэтому сядь ровно. Мы начнём с этого. И он сидел так десять часов, до самого вечера. Чуя чувствовал, как затекали ноги, пиджак и штаны кусали его за ноги шерстью, постоянно чесался нос, голова потела под шляпой, и хотелось смахнуть волосы с лица, но стоило ему пошевелиться, как Коё сразу же тыкала его пальцем в лоб. Это был простой, почти не болезненный жест, но Чуя от него сразу же себя чувствовал глупым щенком, который опять разочаровал хозяина. Коё после каждого тычка вздыхала всё недовольнее, пока под конец не сказала: — Тебе самому не надоело?! Ты так и будешь продолжать ёрзать, как блохастая псина? Неужели это так сложно — сидеть прямо? Чуя закусил губу. Он уже не чувствовал ног, только белый шум, наполнявший конечности. Он и впрямь не знал, насколько это тяжело — сидеть прямо, не шевелясь. Оказалось, что когда он сидел прямо, он начинал чувствовать каждую мелочь — каждую ворсинку на одежде, каждый волос, его тело будто становилось больше и заполняло собой всё пространство, мир сдавливал его со всех сторон. Неужели Коё не чувствовала себя так же, когда сидела напротив него и следила за каждым движением?! Закатное солнце вновь залило комнату, и Коё посмотрела на часы. — Ты можешь идти. Мне нужно будет спросить у Босса, что там с Осаму, а потом я тебя отведу к нему в госпиталь. И не смей его обижать, — Коё устало вздохнула, — умей держать лицо. Такие люди, как Дазай, всегда будут пытаться вывести тебя из себя — даже если сами будут лежать при смерти. — Это я уже заметил, — тихо произнёс Чуя, не поднимая взгляда. После урока он стеснялся смотреть ей в глаза, будто боясь, что она опять его за что-то засмеёт. Чуя встал, и онемевшие ноги тут же подвернулись — он упал. Очередное унижение. Ожидая, что Коё рассмеётся, он торопливо попытался встать, хватаясь за стену, и кое-как ушёл в комнату. Чуя бы хотел убежать, но это было невозможно. Позор, позор, позор. Хотя Коё, видевшая всю эту картину, не проронила ни слова — она сделала вид, что не заметила эту нелепую сценку. Наверное, это было бы уже слишком. Как только он зашёл в свою комнату — пока Дазай был в госпитале, наверное, он мог считать эту комнату исключительно своей — и рухнул на татами, дверь сразу же отворилась. Или ему показалось, что между этим прошло всего пара минут?.. Когда Коё зашла в комнату, Чуя почувствовал, что смотрел на неё через знакомую пелену — так ощущался поверхностный сон. Когда он лёг на пол, даже не доползая до футона, он уже ничего не хотел. Ноги будто отнялись. Он просто лежал, свободно раскинувшись, шляпа сползла на пол, и в голове было лишь одно желание — помыться, переодеться в чистую пижаму и лечь спать. Так бы он не чувствовал голода, который уже подкрадывался. Вчера, когда Чуя впервые в жизни объелся, он искренне верил, что ему не захочется есть ещё несколько дней — он никогда прежде столько не ел и не понимал, как быстро на самом деле приходит голод, особенно когда ты работаешь. Теперь о чувстве сытости осталась лишь память, и Накахара не мог поверить, что это произошло так быстро. А о том, что впереди было ещё шесть дней без еды, даже думать было страшно. — Лучше доползи до футона, Чуя-кун, — усмехнулась Коё, — я от Босса. Он сказал, что сейчас лучше… Лучше не тревожить Дазая. Он в ужасном состоянии. Мы придём к нему с утра — точнее, ты, мне ему сказать нечего. Я зайду за тобой в восемь, как обычно, так что будь готов к этому времени. Спокойной ночи. Чуя рассеянно заморгал, и не успел пожелать ничего в ответ, как наставница ушла. Комната заполнилась сумеречным светом вперемешку со светом уличных фонарей — грязновато-оранжевое освещение, от которого Чуе стало неожиданно уютно. Или дело было не в освещении, а в том, что он остался один, хотя бы на ночь?.. Дорога в госпиталь Портовой Мафии лежала через внутренний двор. Здания обнимали его кругом, и даже в солнечный день там стоял полумрак. Солнцу тяжело было пробиться через ряды небоскрёбов, а потом — через кроны деревьев, которые теснились в небольшом пространстве. Там же уместился и прудик, окаймлённый камнями, и декоративный мост, и даже беседка, и Чуя, ёжась от утреннего холода, не понимал, как это было возможно. Он впервые выспался, но сил у него все равно было не много. Он слабо волочил ноги за наставницей, чувство голода накрыло его сразу же после пробуждения, заглушив всё остальное. Он старался не смотреть на фрукты, которые нёс в пакете Дазаю. Этому сукиному сыну, который наверняка даже не взглянет на них. Ему до сих пор не было его жаль. Чуя вспоминал, как вчера тот лежал у стола Мори, и понимал, что не испытывал сострадания — нет, он просто боялся за своё состояние. Ему хотелось хоть немного спокойствия, а если бы он увидел очередную смерть, да ещё и такую внезапную, то опять бы чувствовал себя паршиво. К тому же, его пугало равнодушие Босса и Коё — он тут же представил, как ему бы поплохело, а никто бы не шевельнулся, чтобы помочь. Такого никогда не было. Даже брат, когда его бил, потом прикладывал лёд к ранам, и ватку с нашатырём — к носу. Чуя тоже раньше падал в обморок, но не помнил, из-за чего. Только помнил, что брат в такие моменты начинал паниковать и старался до этого не доводить. Госпиталь Мафии мало чем отличался от основного здания, разве что белизной пространства. Внутри не было людей, и от тишины становилось тревожно. Чуе казалось, что он оглох, и не слышал даже собственных шагов. — Он там, — Коё мягко подтолкнула Чую к одной из десятка одинаковых дверей, на них даже номеров не было, — не задерживайся, Чуя-кун, у нас ещё занятия впереди. — И не собирался. Он замешкался перед входом, прижав пакет с фруктами к груди, будто щит. Вчера Коё сказала, что Дазай в ужасном состоянии, и Чуя уже успел представить, что зайдёт и увидит человека на грани смерти. Ни души, ни сознания — одно искорёженное тело. И он даже не понимал, почему ожидал худшего. Обморок Дазая вчера выглядел очень уж… Странно и выверенно, что ли. Чуя не мог поверить, что Босс этого не понял, и даже думал, что именно поэтому Коё так быстро ушла: он понял, что Дазаю наверняка досталось от Мори за то, что тот пытался уйти от наказания, сделав вид, что тому плохо. Но с другой стороны — он действительно еле держался на ногах. Последние несколько дней ему становилось хуже и хуже, будто он наконец решил покончить с собой, и выбрал самый мучительный из способов — долгую, мазохистскую смерть от боли. Но как только Чуя ловил себя на мысли, что пытался задуматься о том, что произошло на самом деле, он раздражённо одёргивал себя. Да плевать. Дазай говорил, что собирался сдохнуть — пусть так и будет. Желание убить себя неестественно для человека, так кто сказал, что этот больной придурок пойдёт безболезненными путями? Он не стал распахивать дверь с шумом, как сделал Дазай пару дней назад, но только потому что чувствовал внимательный взгляд напарницы. Этот пронзительный взгляд, улавливающий каждую мелочь движений, кажется, даже мог читать мысли, поэтому он спокойно отворил дверь и зашёл. Наверное, в идеале стоило бы постучаться, но это уже было выше сил Чуи — слишком много чести. Всё происходящее и так было огромным одолжением, и если бы Коё не просила, то Чуя бы никогда в здравом уме не прошёл бы наведывать этого ублюдка. В палате было так же холодно, как и на улице. А ещё пусто. Из мебели — только койка у окна. Дазай не отреагировал на скрип двери, и, присмотревшись, Чуя заметил, что тот спал. И замер. Ему казалось, что он никогда не видел Дазая спящим. Ночью он либо пропадал, либо читал, утром уходил куда-то ещё до того, как Чуя просыпался. Это было странно, но Накахара верил, что Дазай страдал бессонницей или чем-то в этом роде — он и впрямь никогда не спал. Даже не расслаблялся. Он уходил из реальности в транс, читая, или засматривался в одну точку, но выходил из этого состояния так же легко, как и входил. Но он не спал. Это было слишком человечное и беззащитное состояние для такого монстра как Осаму Дазай. Осаму… Так вот, значит, как его звали на самом деле. Неудивительно, что он не представлялся своим именем — оно звучало не так остро, как фамилия. Оно звучало так, как он выглядел во время сна — беззащитно, мило, будто наделяя его чем-то, чем никто не мог владеть в Мафии. Душой. Уязвимостью. Чуя отвёл взгляд и подошёл ближе. Он старался не думать о том, что хотел бы посмотреть на то, как Дазай спал, подольше. Это была отвратительная, практически извращенская мысль. От звука шагов Дазай заворочался и тихо прохрипел: — Папа?.. Чуя опять остановился. Голос Дазая звучал вязко, будто он не мог шевелить языком, и беспомощно. Это был не его голос — тихий и слабый, такой же, каким он был спросонья. — Чего? Ты бредишь, что ли? Дазай вздрогнул и, когда их взгляды столкнулись, тут же изменился в лице. Чуя впервые увидел, как быстро происходила эта перемена — будто по щелчку пальцев, Дазай из растерянного и больного подростка превращался в отстранённого, слегка насмешливого мафиози. Привычная полуулыбка вернулась, как и ироничный взгляд. Он лежал под капельницей, бледный, неспособный пошевелиться, но смотрел на Чую так же, как когда его подчинённые расстреливали Сёго. Будто слабый и больной тут только Чуя. — А, это ты, — он отвернулся к окну, — принёс мне фрукты? Как мило, Чуя. Покормишь меня с рук? — Обойдёшься, придурок. Меня послала Коё. Сам бы я никогда сюда не пришёл. — Коё? Ещё лучше. Чуть не свела меня в могилу и решила извиниться через своего идиота-ученика. Ты действительно думаешь, что твои апельсины мне помогут? Проваливай, Чуя. Всё, ты хороший мальчик, справился с заданием, а теперь иди, не мозоль глаза. Чуя уже хотел открыть рот, но заметил, что у Дазая были воспалены глаза, а губы подрагивали. Он что, плакал?.. — Ты чё, ревел? В обычное время он бы начал смеяться или издеваться, но тут он напрягся. Он честно пытался наскрести злого сарказма или унижений, но не мог. Только недоумённо оглядывал ослабшего Дазая, чьи глаза мутно смотрели куда-то в сторону. Пока Дазай отвечал, его маска самоуверенного и всемогущего мафиози рассыпалась, и он вновь стал выглядеть жалко. И Чуя понял, что не мог сказать ничего уничижительного. Физически не мог. Когда он видел, что человек так сильно и долго страдал — и пусть даже этот человек был настоящим монстром, как Дазай — он не мог над ним издеваться. В сердце противно просыпалась жалость. Она усмиряла и гнев, и воспоминания о его преступлениях. Какая уже разница, если было понятно, что такими темпами Дазай долго не проживёт? Чуя на секунду подумал, что, может, это их последняя встреча, и ему стало настолько некомфортно, что он захотел убежать. Наверное, он никогда не сможет стать мафиози, потому что видя страдающего человека, он всё ещё сочувствовал ему. Хотя этим человеком был его враг. И он не знал, что должно было с ним произойти, чтобы это прекратилось. Люди не должны были страдать. Лучше уж пусть умирают, но не мучаются, даже такие как Дазай. От этого не было никакого толку, только резало по сердцу тем, кто это видел. Он мысленно жалел Дазая — не вслух, конечно, чтобы тот не зазнавался. Он даже брата всегда жалел, когда тот избивал его до крови и делал эти странные вещи, после которых Чуе было мерзко от себя. Он думал — как надо довести родного брата, чтобы тот так срывался? Кем надо было быть, чтобы такой вежливый и утончённый юноша превращался в монстра, который желал смерти своему младшему брату? Ему было стыдно, но он всегда видел в людях что-то хорошее и цеплялся за это. И он всё бы отдал, чтобы избавиться от этого. — Нет, это у нас твоя фишка, — слабо усмехнулся Дазай и тут же поморщился, — вот чёрт… Ты знаешь кого-нибудь, кто так же сильно бы ненавидел боль, и на кого бы не действовали обезболивающие? На меня даже морфин и викадин не действуют, представляешь? Остаётся только умереть. Он опять попытался усмехнуться. — И в чём проблема? Всем будет только лучше, если ты сдохнешь. Тебе — в первую очередь. Чуя не сводил взгляда с глаз Дазая, и, когда он произнёс эту фразу, Дазай округлил глаза. Не удивлённо, а скорее растерянно. — Ты правда так считаешь? — Ага. По мне не видно? — Ну, ты единственный, кто мне принёс фрукты, так что я уже понадеялся, что наша любовь взаимна, — он хрипло засмеялся, — как жаль. Нет, я не умру в одиночку. Я обязательно сделаю это с кем-то вдвоём. Не хочешь со мной? Все равно если я умру, то и тебе недолго останется — без моей протекции Мори-сан тебя уничтожит за первую же ошибку. То есть примерно через полсекунды, как меня не станет. Вот и Дазай вскользь упомянул о своей протекции. Но в чём был её смысл? Даже Коё, видимо, была не в курсе, настолько иррационально это выглядело. Чуя всё ещё не верил до конца, что Дазай бы стал заступаться за Накахару перед Боссом. Это было слишком смело и тупо одновременно. Хотя, вполне в духе Дазая, если рассуждать об этом с такой точки зрения... — Не дождёшься. Самоубийство — для слабаков. И, видимо, трусов, раз ты один на это не способен. — Мне кажется, я тоже так когда-то думал. Как давно это было! Чуя хотел уйти. Разговаривать с Дазаем было невозможно — он уворачивался от любой темы как змея, и это напоминало разговор с шутом. Когда тот не скрывал своих чувств, Накахара даже чувствовал некое подобие сочувствия, ещё и неожиданно сильное. Но это длилось недолго. Дазай прятал свою истинную личность как нечто позорное, что не могло к нему относиться, и продолжал вести себя самым раздражающим образом — жестоко и иронично одновременно. Хотя Чуя не понимал, зачем ему это. Он не мог пошевелиться, смеяться, даже говорил с трудом, и все равно не мог расстаться с придурью. Напоследок он хотел задать лишь один вопрос, который не давал ему покоя. Для своей же безопасности — чтобы знать, где могут так же сильно покалечить. На Дазая даже смотреть было больно, и Чуя не представлял, как бы пережил такое состояние на собственной шкуре. Практический интерес, не более. — И всё-таки — где тебя так? Это ты на миссии какой-то, или ты так заебал Босса, что он тебя убить решил? Дазай приподнял брови. — Нет. Это я сам. — Что?! — Это я сам. Никто бы не смог меня так покалечить — я же один из лучших в Мафии. Я бы этого не допустил. Он говорил это непривычно серьёзно, даже шутовская улыбка сошла с его лица. Чуе стало не по себе. Он готов был проклинать свою фантазию за то, как быстро она обрисовала возможные варианты. Он слышал про людей, которые себя резали или морили голодом ради худобы — такой была Юан. Он знал, что больных людей полно, и что Дазай обязательно входил в их число, он бы возглавлял рейтинг самых ебанутых людей, если бы такой существовал. Но, видимо, в нём было что-то ещё более ненормальное, чего Чуя не мог представить. Как это было возможно?! Как он мог так сильно покалечить себя… Сам? Разве не он говорил Чуе, что у всех людей есть инстинкт самосохранения — так где он был у Дазая? — Нахрена?! Ты что, совсем больной? Дазай слабо улыбнулся. — Наверное, да, — он попытался перевернуться, но не получилось, и он тихо застонал от боли, — всё, проваливай. Завтра я уже выйду. Мне надо только дождаться Йосано… Пока наслаждайся свободной комнатой. И принеси мне вечером приставку, а то мне скучно. Чуя не стал уточнять, кто такая Йосано, и отошёл. Новость о том, что Дазай довёл себя до такого состояния сам, то ли отпугнула его, то ли вызвала ещё больше отвращения. Кем бы она ни была, Дазай явно врал и пытался приукрасить своё положение — даже лучший врач Японии бы не справился с тем, что из себя представлял Дазай. Это невозможно. Легче уже было его добить. Но была ещё одна вещь, не спросив которую он не мог уйти. — Ты же это подстроил, да? — Он впился взглядом в Дазая. У того опять слипались глаза, а пальцы то и дело подрагивали от судорог. — Что? То, что ты мне принёс апельсины, на которые у меня аллергия? — Он попытался улыбнуться. — Не строй из себя идиота. Ты не падал в обморок — ты просто упал, чтобы избежать ответственности за сказанное. — И то, и другое. Всего понемножку. — Не получилось. Ты все равно должен извиниться перед Коё. Ты унизил её и не понёс никакого наказания. — Ты серьёзно? — Дазай прищурился, и его взгляд стал таким же жёстким, как и в то время, когда он решил уничтожить Агнцев, — Не понёс? А ты не такой милый и добрый, каким кажешься. Смотришь на человека, которому не дают умереть уже наконец, и говоришь, что он ещё мало страдает. Коё прекрасно знала, что я понесу наказание, когда отчитала меня перед Боссом. Ей не нужны мои извинения, она уже насладилась тем, что увидела вчера. Она раньше была проституткой, я не врал, но сейчас она полноценный Член Мафии. И характером ничуть не мягче Босса. Не заступайся за неё так, будто она инвалидка. Произнеся эту речь, Дазай окончательно ослаб и завыл от боли, прикрыв глаза. Он отвернулся, будто пытаясь спрятаться от Чуи, и свернулся в калачик. Чуя не знал, что ответить. Его пугало, как логично звучала эта фраза. А ведь и правда — какая уже разница Коё, извинится ли перед ней Дазай, если она подставила его перед Боссом? А что было бы, если бы Дазай не упал в обморок? Его бы избили прямо перед Коё и Чуей? И что бы тогда чувствовал Чуя: удовлетворение или омерзение? Он думал об этом дотошно, желая узнать ответ, но никак не мог его найти. — Принеси мне приставку, — повторил Дазай откуда-то из складок простыней, — а то умру, а уровень так и останется непройденным. Потом буду приходить к тебе призраком и пугать. Чуя закатил глаза. — И как ты собрался играть, придурок? — Буду смотреть и подсказывать. Мне просто интересно, что там будет в конце… Не строй недотрогу, Чуя, ты же тоже хотел поиграть в неё. Ну так вот, это твой первый и последний шанс. Чуя цокнул. На самом деле, Дазай был прав — Чуе очень хотелось не то что поиграть в приставку, а хотя бы прикоснуться к ней. Но при мысли, что он будет это делать не для своего удовольствия, а для этого идиота, который ещё и пугал его своими воями агонии, желание угасало. — Она под матрасом. Если ты её не принесёшь, и я узнаю, что ты её трогал один, то я тебя убью. Будешь тут лежать следующий. — Ты меня ещё шантажировать решил? — Ага. Глупо, знаю, ты же и так придёшь, — он хрипло усмехнулся, — ну, можешь идти. Чуя ушёл, ничего не говоря, но перед самым выходом Дазай его окликнул: — Эй, Чуя… Накахара нехотя обернулся, ожидая, что Дазай придумал ещё одно дебильное поручение, но он выглядел иначе, чем пару минут назад. Он снова был слабым и печальным, солнце подсвечивало его глаза, отчего они светились янтарно-жёлтым цветом вместо привычного чёрного. Он не улыбался, и смотрел неожиданно серьёзно, будто это действительно могла быть их последняя встреча. Чёртов драматик, подумал Чуя, но остановился. Даже интересно было, что он хотел сказать с таким трагичным видом. — Если всем будет лучше, когда я умру, то почему Мори-сан не даёт мне это сделать? Чуя сжал кулаки. Тихий, грустный голос забрался куда-то в сердце и болезненно сжал его, отчего Чуе захотелось убежать. Что за хрень? Почему он это спросил у него? Это очередная проверка? Шутка? Что это вообще могло значить?! Накахара подумал, что лучше ему не отвечать. Никак. Не только потому, что он не знал, как вообще на это можно было ответить, но и потому, что он растерялся от такой интонации Дазая. Это был не Дазай. Это был Осаму. Тот, который умел расслабляться, спать, чувствовать боль и быть привязанным к другим и своей жизни. Тот, кого никто не знал, и кого Дазай не показывал. Увидеть его было сравнимо с чудом, и Чуя не понимал, почему именно его угораздило запечатлеть это. Он уже и так испытал к нему жалость, что было отвратительно. Такие, как Дазай, не заслуживали жалости. Он убил его друзей. Он грабил, избивал людей и устраивал разбои, хотя ему ещё не было и восемнадцати. Он — чудовище. Его можно было только ненавидеть. Но потом Чуя вспоминал, что брат про него говорил так же. Хотя Чуя же не был таким, каким его видели все остальные, и он это про себя знал. Может, и Дазай думал про себя так же?.. — Чтобы ты прошёл уровень в своей ебучей приставке. Тебя устроит такой ответ? — Раздражённо бросил он, поправив шляпу. В её тени не было видно ни бегающего взгляда, ни розоватых щёк, ни сострадания в глазах. Очень удобный аксессуар. Дазай приподнял брови и тихо засмеялся: — Вполне. Так ты придёшь? — Посмотрим. Но всё оставшееся занятие — Коё опять заставляла его сидеть ровно, получалось стабильно плохо, в этот раз постоянно чесался нос — он думал о приставке под футоном и о той яркой игре с песенками, в которую играл Дазай в машине пару дней назад. Если Чуе и впрямь получится поиграть в приставку сегодня, то можно и потерпеть суициального идиота.