Хороший мальчик Чуя

Чуя Накахара никогда не жил с кем-то в одной комнате, но интуиция подсказывала, что он будет хорошим соседом. В тот момент он ненавидел этот факт. Они оба шли, будто после побоища: Дазай волочил ноги, помогая костылями, из-за сломанной руки это выглядело жалко. Чуя заметил, что после разговора с Мори, Дазай будто растерял прежнюю уверенность, и выглядел не лучше сироты из Сурибачи — слегка опущенная голова, поникшие плечи, тяжёлое дыхание. Нет, Дазай никогда не выглядел совсем уж жалко, но в этот момент он был не тем Дазаем, чей образ уже сформировался у Чуи. Он был обычным. Не опасным мафиози в костюме, возвышающимся над мусорным островом. Не социопатом. Это был просто парень, утомившийся после тяжёлого дня. Для Чуи почему-то было удивительно, что тот, чьё тощее тело скрывало столько неожиданной силы, сейчас с трудом справлялся с костылями. Возможно, всё дело было в силе Огая Мори. Чую тоже мутило после встречи с Боссом — да, он весь день чувствовал себя неважно, особенно после нападения Дазая в машине. Он не знал, на каких морально-волевых продержался в его кабинете, и сейчас ему казалось, будто кто-то невидимый управлял его телом, как куклой, а самого Чуи уже не существовало. Его сознание погрузилось в тяжёлый сон. Его прошлого не существовало, а будущее стояло под вопросом. Чуя понимал, почему на него так повлияла встреча с Огаем Мори. Он никогда не встречал никого авторитетнее. От одной его спокойной улыбки исходило нечто, похожее на угарный газ: не имея внешних признаков, он медленно и мучительно убивал всё на своём пути. Чуя не знал, как относиться к себе после случившегося. Хоть он и знал, что никогда не станет одним из нормальных, добрых людей, но, увидев Огая Мори и услышав, что они будут жить вместе с Дазаем, задумался — а сможет ли он стать таким? Сможет ли он выглядеть так же статно и опасно? Может, Мори и Дазай — выходцы из аристократических семей, и действительно взяли Чую на правах нелепого раба, кого-то вроде прислуги?.. Чуя подавил тяжёлый вздох и опустил глаза. В тишине коридора звучали лишь их шаги. Дазай, казалось, всё ещё не обращал на Чую внимания, сверля пустым взглядом пространство перед собой. В конце коридора они повернули направо. Неприметная раздвижная дверь, едва различимая во мраке. Дазай легко отворил её и подтолкнул костылём Чую, чтобы не задерживался. — Добро пожаловать. Вновь бодро и язвительно. Первое, что бросилось Чуе в глаза — занавешенные окна, сквозь которые едва просачивался свет. Через щели штор виднелся внутренний двор, узкое квадратное пространство с мусорными баками. Эта комната действительно была слишком большой для одного. Возможно, она выглядела такой просторной из-за того, что в комнате практически не было мебели — два футона, расстеленные вдоль противоположных стен, стол для еды в углу, заваленный бутылками и пустыми упаковками и шкаф с книгами. Никаких излишеств. Дазай неаккуратным движением снял туфли и закинул их в темноту одного из углов, а сам упал на незаправленный футон и достал из-под него книгу. Чуя понял, что дожидаться экскурса по комнате не придётся, поэтому снял обувь и поставил рядом с дверью. Показной и небрежный жест Дазая показался Чуе вызовом — неужели кто-то действительно мог так обращаться со своими вещами?! В моменты, когда он сталкивался с чужой, неприглядной природой, Чуя понимал, как оторван от мира других людей. Но с другой стороны… А что стоило ожидать от Дазая? Хоть его внешний облик был намного опрятнее, чем у Чуи, но Накахара знал — это обман. Он чувствовал странный запах, похожий на гниль, исходящий от одежды Дазая. Сначала он подумал, что тот успел пропахнуть мусором с улиц Сурибачи, вот только Дазай появлялся там не настолько часто. И в комнате стоял смрадный, тяжёлый запах — так пахло немытое человеческое тело вперемешку с портящейся едой. Чуе было не привыкать, его обоняние будто адаптировалось за годы жизни среди помоек, но на контрасте со свежестью кабинета Мори их комната ощущалось затхлым, неживым местом. Чуя медленным, вялым шагом дошёл до ванной комнаты — дверь была прямо перед его футоном. Судя по всему, его. Тот был аккуратно застелен, сверху — квадратик вафельного полотенца и пижама. Накахара даже сквозь пелену усталости подумал, как же странно это выглядело. Они готовились к его приезду. Ждали, как гостя, а не как человека, подобранного с улицы. Они не предполагали даже, что он мог отказаться, и вообще вся эта затея бы потерпела поражение. Если в Мафии его захотели увидеть — этому суждено было случиться. Этот вид неожиданно сильно расстроил Чую, и если бы не усталость, сбивающая его с ног волнами, он бы так и застыл, смотря на новенький футон. Это будто был ещё один знак того, насколько Чуя не управлял своей жизнью. Всё за него решали другие, а глобально — какая-то жестокая высшая сила, решившая проверить его на прочность. Он перевёл взгляд на Дазая. Тот читал книгу, тихо уединившись в своём мире — вообще, казалось, что Дазай при любом удобном случае сбегал из реальности. И делал это успешно — глядя на него, Чуе казалось, что его самого не существовало. Но даже так Накахара чувствовал агрессивное отвращение. А ещё зависть. Он завидовал, как Дазай, искалеченный и пустой, всё же легко принимал эту реальность. Как расслабленно выглядело его лицо. Как его комната была адаптирована под него самого, из-за чего он мог просто жить в ней, не замечая, какой был хаос вокруг. Как он мог уходить от реальности, самозабвенно, даже не желая соприкасаться с этим миром вне работы. Как он, можно сказать, с раннего возраста имел цель жизни и отлично в неё вписывался. Почему же он хотел умереть?! Чуя с отвращением поджал губы. Люди, которые имели всё, никогда этого не ценили. Он знал это по себе. И поэтому раздражался на Дазая ещё сильнее, думая, как потребительски тот относился к своей удаче. Кое-как согнувшись, он взял полотенце, но ноги тут же подкосились, будто ожидая, что он собирался упасть на мягкий футон и наконец-то поспать. До ванной он дополз на четвереньках, но как только он приблизился к двери, то почувствовал, как Дазай оторвался от книги. Его внимательный, насмешливый взгляд Чуя мог бы почувствовать, даже если бы с него сняли кожу и оставили в полной темноте. Но тот не сказал ни слова. Даже не усмехнулся. Он посмотрел на Чую, на то, как тот медленно продвигался к ванной комнате, а потом тихо закрывал за собой дверь, и лишь отвернулся. Иногда Чуе казалось, что он придумал всё хорошее, что связывало его с Агнцами. Но потом он вспоминал что-то такое чистое, явное и непохожее на всё остальное в его жизни, отчего его пробирала ледяная злость — он не мог внушить себе, что в той жизни не было ничего приятного. Как бы ни старался. Похожее чувство его одолевало при мыслях о брате. Он ненавидел его. Он боялся его так же, как собака боится своего хозяина после побоев, но и тянулся к тему точно так же, как жалкий пёс. Он помнил, каким непроницаемым становился его взгляд, когда он замахивался и ударял Чую. Помнил, как приходилось так же ползком добираться до ванны, когда брат срывался на нём после тяжелого дня. Но потом он вспоминал, из-за какой-то глупой мелочи, как на самом деле добр был его брат, и тоска звенела в ушах. Скручивала сердце. Потому что брат слушал его по утрам, когда тот рассказывал сны, и брат играл с ним в машинки, выкраивая свободные минуты, пока готовил ужин. Брат смазывал йодом его содранные коленки и научил кататься на велосипеде, а ещё научил завязывать шнурки. Когда Чуя уставал идти, он легко закидывал его на спину и нёс до дома, несмотря на возраст. Он не мог убежать от доброты своего брата, сколько бы ни пытался, но в их мрачной жизни было место для света. И его было так много. Так же и с Агнцами. Слова Огая Мори о предательстве одного из них застыли в мыслях Чуи, он не мог никуда деться от осознания, что за его спиной замышлялось чуть ли не покушение. И в одной из вселенных он погиб от рук своих друзей. И что не стоило доверять потерянным, травмированным детям, не стоило ждать от них ничего человеческого и возвышенного — многие из них не имели даже возможности прикоснуться к морали, у них не было семьи. Реальной семьи. И ему стоило проститься с ними раз и навсегда, потому что иного выхода не было. Но как только он разделся и встал под душ, вместе с холодными струями воды на него обрушились воспоминания. Точнее, одно воспоминание — одно из лучших за время жизни в Сурибачи, и будто даже не его. Подсвеченное в голове сливочной дымкой, расплывающееся от жары, но пахнущее прохладой. Летние дни в Сурибачи были невыносимы. Жар раскалённого асфальта проникал во все уголки, нагревал помои, ещё больше лишая местных свежего воздуха. Однако, всё было не так плохо. Да, Сурибачи было ужасным местом, местные там скорее не жили, а отбывали наказание за свершённое в прошлой жизни, но, как оказалось, в особо жаркие дни остров приносил не только дополнительные страдания, но и что-то неожиданно-прекрасное. В первое совместное лето они вели Чую к реке как к какому-то божеству. Радостные, звонкие, обгоняющие друг друга, и Чуя даже чувствовал себя лишним, потому что продолжал подозрительно оглядываться. Он вообще всегда чувствовал себя тяжёлым, практически неподъёмным в плане характера — улыбался он редко, а смеялся ещё реже, и когда видел свою улыбку где-то со стороны, то тут же стирал её с лица. Она казалась такой злой и хитрой, что больше походила на гримасу. Он вообще считал, что его лицо было уродливо, неестественно, а с улыбкой так и вовсе выглядело страшно. Его друзья подбежали к склону, одновременно, будто по команде, сняли обувь, и босыми ногами побежали вниз. У подножья холма, там, где начиналась вода, грязь и камни переходили в песчаный берег, и он заметил, что от одного вида нагретого песка Агнцы будто забывали обо всём. Бежали, спотыкались, падали в грязь, натыкались на острые камни, но все равно смеялись. И это поразило его. От такого неподдельного восторга его будто парализовало — он так и стоял, когда они уже все сбежали, и только Сёго, обернувшись, крикнул: — Ты чего, Чуя? Давай к нам! Но он всё ещё боязливо оглядывался, хоть и знал, что никто не видел страх в его глазах. Он всегда маскировался под всепоглощающий гнев, хотя на самом деле Чуе казалось, что он практически никогда не испытывал злость — зато это была хорошая броня против чужой силы. Та часть реки, куда сбежались Агнцы, выглядела неестественно чистой на фоне остальной воды. Он долго рассматривал едва заметную линию, где грязная, почти чёрная вода внезапно становилась сероватой, а потом превращалась в прозрачную, с мутноватым оттенком. Чуть дальше от ребят он заметил, как какой-то старик осторожно набирал воду в кувшин, а рядом мать купала ребёнка. Хрупкий, еле осязаемый момент спокойствия, похожий на водопой, где животные забывали о вражде и тяжести выживания. И он наконец спустился, аккуратно, боком, чтобы не запачкать единственную футболку в грязи. Но в воду он так и не рискнул зайти, оставшись на берегу. Песок грел ноги, золотисто сиял на солнце, и воздух у воды ощущался свежим и лёгким, лишённым каких-либо запахов. Чуя вдыхал его, будто желая надышаться на жизнь вперёд. — Ты не будешь купаться? — Сёго плюхнулся рядом, вода с волос падала на смуглые плечи. Чуя мотнул головой. — Это моя единственная футболка, не хочу её мочить. В тайне он ещё надеялся постирать свои вещи, но говорить о таком ощущалось неуместным, даже интимным. Тем более, его власть отгораживала других от таких подробностей — ни к чему им видеть, как он стирал бы своё бельё и штаны. — А у меня есть запасная! — Он потянулся к своему рюкзаку и быстро, одним движением, достал её, — Кстати, я её украл. И гордо улыбнулся щербатым ртом. Чуя не смог сдержать ответной улыбки, хоть она и была мимолётной — слишком быстрой, чтобы Сёго разглядел в ней то, что всегда видел Чуя. Футболка была чуть великовата, но Накахаре это даже понравилось. Она скрывала его тощее тело, а ещё в ней было свежо. И он осторожно опустился в воду, но не стал заходить глубоко — в конце концов, Агнцы не должны были узнать, что он не умел плавать. То, как легко и даже горделиво Сёго пожертвовал украденной футболкой, тронуло Чую. И всё время, пока они купались, он смотрел на друзей с удивлением и каким-то подобием нежности — будто видел их в первый раз, но чувствовал, что им суждено быть вместе. Неужели это его новая семья? А так бывает? Разве семьи вообще могут меняться, и бывает ли такое, что в семье нет старшего? А потом он понял, что он тут и был за старшего. И поэтому они его так уважали, тянулись к нему, пытались впечатлить. А он дорожил ими — как старший брат, которому любой ценой надо было защитить младших от опасностей. Потому что другого смысла жизни у него и быть не могло. И да, он не был старше их по возрасту, зато был выше по уровню власти — и он знал, что это устраивало всех. Он знал, как уютно ощущается спокойствие рядом с кем-то влиятельным. И это была честь для него — защищать тех, кто в него так верил… Он очнулся на полу, всё ещё чувствуя, как холодная вода стекала по спине. Он так и не намылил тело, хотя видел, где лежало мыло — нетронутый брусочек, так же очевидно предназначенный для Чуи, как и всё аккуратное в комнате Дазая. Один его вид вызывал прилив бессилия, какого-то глухого эмоционального отторжения. Будто одно движение — и Чуя бы развалился прямо здесь, на полу. Кое-как цепляясь за стену, он поднялся и простоял под струями ещё немного. Когда кожа уже перестала чувствовать температуру, он выключил кран, медленно надел пижаму и, не суша волосы, пошёл к кровати. Воспоминания об Агнцах будто вытеснили всё остальное, оставив Чуе лишь действия на автомате. Их совершал не он, и хотел не он — так было нужно, и тело лишь повиновалось тому, что от него требовали. Но, с другой стороны, без них он не мог бы выполнить и этого. Он лёг на футон и отвернулся к стене. При виде Дазая на Чую накатывала то ли тошнота, то ли ярость, выворачивающая всё наружу. Он не мог на него смотреть. Он не мог его слышать. Даже когда он сидел за спиной Чуи, на расстоянии, где от его присутствия оставалась лишь тень, того трясло. Если бы у него были силы, он бы точно вскочил и ударил бы его. Он представлял, как влепил бы ему такую уже унизительную пощёчину, как это сделал Мори. Вжал бы его в угол удушающей, крепкой рукой, и отомстил. Интересно, был ли у него кто-то, кто был бы ему так же дорог, как Чуе — Агнцы? Или брат? Это было бы отличной мотивацией становиться злее и бессердечнее: отомстить Дазаю, задев не его самого (суициальный придурок только этого и ждал), а кого-то, кого он любил. Эта идея пугала Чую. Неужели он мог бы так сделать? Наверное, в адрес кого-то другого — нет, никогда. Он сам знал, каково это — терять так родных и близких. Но Дазай был исключением. Он сам был злом. Причинять ему боль было не плохо. Может, если он когда-то уничтожит его, то миру станет только лучше, и это будет ниточкой, которая свяжет настоящего, доброго Чую с тем, кем он собирался стать. — Я не собираюсь спать с тобой в одной комнате, — прошипел Чуя, хотя его глаза уже слипались. От мягкости футона тело разморило. — Не спи. Посмотрим, насколько тебя хватит. Это было последнее, что услышал Чуя, а потом тяжёлый сон накрыл его с головой. Ночью у Чуи поднялась температура. Резко, будто кто-то разжёг огонь прямо под ним. Он проснулся ночью, не видя, сколько времени. Вокруг — темно и тихо. Только его дыхание, лихорадочное, отдавало гулом в ушах. Хотелось пить, в горле пересохло. Он пытался осмотреться, но голова ощущалась свинцовой и не поднималась с привычной лёгкостью. Чуе показалось, что прошло совсем немного времени с тех пор, как он принимал душ — тело до сих пор было мокрым и будто липким, простыня под ним смялась, но потом он понял, что, видимо, дело в температуре. Что удивительно, но на улице он болел всего два раза, и тогда всё проходило быстро, будто за один день. До этого, ещё когда он жил с братом, он болел намного чаще, и сейчас узнал это чувство — ломящее, распирающее и обжигающее. Так ощущался жар. Чуя прикрыл глаза и попытался собраться с силами. Он не слышал, спал ли Дазай и был ли он вообще в комнате — с занавешенными окнами и без света комната была лишена даже силуэтов мебели. Но, судя по тишине, он был один. Сначала Чуя подумал, что у него заложило уши, и он кое-как привстал на локтях. Если бы в ванной горел свет, то он бы это заметил, но там тоже никого не было. Чуя сел и протёр глаза. Он чувствовал, что волосы на голове слиплись и тоже были влажными. На мгновение он подумал, что Дазай учёл его просьбу и ушёл. А может и вовсе съехал. Но это было слишком хорошо, чтобы быть правдой — наверное, эта комната изначально и была комнатой Дазая, скорее, он бы выгнал Чую в коридор, если бы тот стал и дальше упрямиться. Накахара вздохнул. Иногда на него накатывали острые, но очень глупые приступы жалости к себе. Будто на мгновение мир становился особенно отчётливым, и он видел своё ничтожное положение в нём. Ощущал своё одиночество особенно сильно, свою ненужность, в такие моменты он даже вспоминал родителей, и приходил в себя только когда глаза начинало щипать от слёз. Он ненавидел это чувство. Оно было таким… Убогим. Таким, на самом деле, не его. Но так он думал раньше, когда был лидером — будто всё нежное и сострадательное, только если это не исходило от Юан, его лишь позорило. Но, может, теперь его жизнь и будет такой?.. Ведь лидерство у него забрали. И лидером он, наверное, никогда не был. А тот факт, что его же соратники готовили «революцию» это подтверждал. Чуя привстал и попытался отмахнуться от этого чувства, но оно давило со всех сторон, подступало из темноты. Своё будущее он ощущал так же — он всё ещё один. Будто никто его не полюбит и, что даже страшнее, не признает. Что даже враг его покинул, словно почувствовал, что в мести ему Чуя нашёл временный смысл жизни. И тело тоже его подводило — слабело, болело. Он на ощупь обошёл комнату и включил напольный светильник. Мягкий, неяркий свет ударил по глазам так, что Чуя зажмурился. В комнате действительно никого не было. Он огляделся ещё раз, будто на всякий случай — Чуя привык, что Дазай мог появиться из пустоты. Но нет. Никого. Чуя уже не хотел спать, да и его состояние бы не позволило это сделать. Он слишком явно чувствовал своё тело, а вместе с ним — и мысли, которые давили изнутри. От одиночества ему впервые захотелось заныть — все жалкие чувства обострялись, когда он болел. После всего произошедшего накануне, а теперь и из-за температуры, его организм будто отказывался сражаться. Столкнул Накахару с тем, от чего он так давно убегал. Он пошёл, опираясь о стену, к выходу. Это было похоже на помешательство, только без слов и точной цели, но он помнил, что где-то здесь, в высоком здании, был его брат. Может, он сейчас сможет его найти? Какая разница, встретятся они сейчас или потом? А что, если этого потом вообще не произойдёт? Мало ли, думал Чуя сквозь туман лихорадки, его выгонят за то, что он на самом деле никуда не годится. Так бы он успел увидеться и узнать, что с ним. Что будет дальше — уже неважно. Зато он будет знать, что его брат жив, и что у них будет шанс ещё когда-нибудь встретиться… Брат относился к Чуе добрее, когда тот болел. Здоровый Чуя был слишком активным, резким, как солнечный свет, и, конечно же, старший не мог с ним справиться. Но когда Чуя болел, он становился покорным и тихим. Даже повезло, что тот никогда, живя дома, не болел легко — жар ощущался пыткой, от слабости он мог только спать и пить чай. Каждый раз, открывая глаза, он видел, что брат от него не отходил. Чуе казалось, что из-за этой заботы он выздоравливал быстрее. Правда, потом сразу же заболевал снова, но таким уж было его здоровье. Правда, он не знал, почему, живя один, он практически всегда был здоров. Желание найти брата вытесняло все остальные мысли. Мучило не меньше слабости в мышцах и головной боли. От нескольких шагов ему уже хотелось лечь обратно на футон, но ноги продолжали идти. Мысль о том, что ему могут помочь, и что тот, кто всегда его вылечивал, где-то рядом, придавала сил. Хоть он и чувствовал, что это опасно, но Накахара думал, что даже если его поймают, он сможет объясниться. В его мыслях всё выглядело складно, правда, ни за одной из них он не поспевал. От слабости голова начала кружиться. Чуя тихо приоткрыл дверь и выглянул в коридор. В длинном, узком пространстве всё ещё горел свет, где-то вдалеке, хотя часы показывали глубокую ночь — так Чуя и понял, что проспал почти двенадцать часов, ещё одна причина ломоты в теле. Однако никаких звуков не было. Жизнь в здании дремала, и от дневной суматохи уже практически ничего не осталось. Это тоже придавало сил, правда, не настолько много, чтобы Чуя мог идти привычным быстрым шагом. Он осторожно сделал шаг из комнаты. Ковролин на полу поглощал все звуки, он мог передвигаться бесшумно. Когда Чуя преодолел половину расстояния — он не знал точно, куда шёл, но чувствовал, что брат точно был где-то рядом — он остановился и прильнул к стене. Лёгкие сжало, во влажной одежде было тесно. Он прикрыл глаза. Казалось, что тяжёлое дыхание раздавалось по всему коридору эхом, и что вот-вот на этот звук кто-то бы пришёл, поэтому он стиснул зубы и пошёл дальше. В конце коридора он услышал шорох. Чуя попятился в угол, где освещение уже не доходило, и прислушался. Сквозь шум в ушах он слышал, что шорох продолжился — будто кто-то шёл в штанах из атласной ткани, приближался. Чуя аккуратно выглянул из тени и всмотрелся. Вдалеке полупрозрачной тенью стоял брат. Его светлые длинные волосы и шляпа сверху. Тонкая, высокая фигура, всегда немного печальная и отстранённая. Он стоял там, будто всматриваясь в часть пространства, которую Чуя не видел, но тот даже мог сказать, каким был его взгляд. Все эти детали, которые, как казалось Чуе, он уже давно забыл, сразу же вспыхнули в голове. Будто брат был не далеко, а прямо перед ним. Только протяни руку. Чуя захотел окликнуть его, но это было рискованно. Мозг хоть и кипел от температуры, но Чуя понимал, что если его кто-то услышит, то точно убьёт. Он тут же вспомнил, с какой лёгкостью Мори ударил Дазая по щеке, и как Дазаю, в свою очередь, ничего не стоило придушить Чую. И это при условии, что особого повода-то и не было, что было бы сейчас, если кто-то из мафиози увидел бы Накахару, крадущегося в ночи?.. Но и медлить он не мог. Брат вдалеке напоминал мираж — чем сильнее Чуя всматривался, тем мутнее становилась фигура, и тем беспокойнее билось его и без того больное сердце. Он слышал его гул в ушах, чувствовал, как вибрациями он расходился по всему телу, словно вот-вот остановится, так оно надрывалось. Но он пошёл дальше, едва сдерживаясь, чтобы побежать — он очень хотел схватиться за знакомую руку, но если бы Чуя ускорился, то тут же бы упал и потерял сознание. Чем дольше он шёл по коридору, тем длиннее тот становился. Одинаковые двери по бокам, пространство, пляшущее перед глазами. Чуе стало холодно, он чувствовал, какой тонкой была его рубашка, и его руки затряслись. Он обхватил плечи руками и пошёл дальше, хотя цель ближе не становилась и, казалось, что брат даже не видел его — низкую, трясущуюся фигуру в темноте. Он надеялся, что тот тоже должен был почувствовать их невидимую связь, но нет. Он всё так же стоял, неподвижно глядя куда-то в пустоту. Чуя не задумывался о том, что это было странное зрелище — он один, посреди коридора, просто стоял и смотрел куда-то зависшим и неживым взглядом. Но Чуя не сомневался — это был его брат. Каким бы странным и непонятным он ни был, но в этом был он — его грация, его спокойствие, практически императорская утончённость. На его фоне Чуя всегда был нескладным и неловким, и даже брат не мог научить его тому, что не было дано Чуе с рождения. Он не знал, сколько шёл по коридору. Казалось, что полночи, не меньше, вот только расстояние, как во сне, почти не менялось. Чуя остановился, чтобы отдышаться и прильнул к стене. «Стой там. Не уходи, пожалуйста…» Даже в мыслях он не мог его указывать и быть грубым, интонация сама как-то сменялась на жалкую и детскую. Голова стала кружиться сильнее. Если бы брат подошёл к нему и увидел, каким худым и бледным он был, как пот от лихорадки стекал по лбу, и как тряслись его руки, он бы его признал? Он бы помог ему, если бы понял, что с годами Чуя не стал умнее и самостоятельнее?.. Может, сейчас, уже будучи мафиози, он бы просто прошёл мимо или посмотрел на него как Дазай — жалость наполовину с отвращением. Чуя сжал зубы и двинулся дальше. Когда он приблизился к одной из дверей, та скрипнула и приоткрылась. Сквозняк обдал ноги, в глазах опять защипало от яркого света, который из дверной щели вылился прямо на Чую. Только когда он отшатнулся и вновь ушёл в тень, он понял, что это была за дверь. Кабинет Босса. — …У тебя опять проблемы с ногами, — знакомый, нежный голос, — и что случилось на этот раз? В ответ тишина. Чуя косился на силуэт брата, который всё же будто ждал его, оставаясь неподвижным, — или он ждал кого-то другого?.. — но голос Босса подействовал на парня гипнотически. Он остановился и прислушался. В ответ ничего не прозвучало. — Так и будешь молчать? — Мори ласково усмехнулся и, судя по паузе, что-то сделал, а потом вздохнул, — и что же я сделал не так, что ты так холоден сегодня, мой мальчик? — Ничего. Я хочу спать. Чуя прильнул к стене и вслушался. Это был Дазай?.. Логически Чуя понимал, что так и было. Этот голос, одно его звучание и упоминание зверского имени, выводило из себя, Накахара даже был рад, что у него уже не было сил, иначе бы он забыл про самосохранение и ворвался в кабинет сейчас же. Наплевав на Мори и последствия — просто кулаки чесались с такой силой, что отдавало во все части тела, и уже невозможно было думать ни о чём другом. Но вот сам он не верил, что этот голос принадлежал Дазаю. Он звучал бледно и устало. Даже в паузах, которые Мори так терпеливо выжидал — и, казалось, они даже веселили его, — слышалось что-то странное. Будто испуганное. Но где этот садист-маньяк и испуг?.. Уже второй раз за сутки образ Дазая не то чтобы трескался напополам, а будто двоился. Это было не две стороны одного человека, слишком уж разными они были, скорее, это было настоящее раздвоение личности — со всеми, кто был ниже по статусу, Дазай вёл себя беспощадно. Он не скрывал, сколько жестокости и садистического наслаждения вмещала его душа, и хотя они были ровесниками, Чуя представить не мог, что должно было случиться с шестнадцатилетним подростком, чтобы он был настолько кровожадным. Он встречал жестоких детей, но они вели себя по-другому. Они будто были заложниками какой-то силы, которую не контролировали, это больше походило на психическую болезнь — Чуя по-прежнему презирал насилие ради насилия, но к больным людям испытывал какое-то снисхождение. А в случае Дазая он видел, как осознанно, иногда даже смеясь над этим, он наслаждался чужой болью. Но, оказалось, был и другой Дазай. Таким он был только в присутствии Мори — нервным, испуганным, бледнее обычного. Его поломанные конечности, перемотанные бинтами, внезапно становились совсем безжизненными, и Накахара чувствовал, что тревога Дазая заполняла всё пространство, пронизывала его самого. На каждое действие Чуи тот смотрел так, будто за его ошибки Дазая вот-вот убьют — и будто он на самом деле этого не хотел. Чуя не понимал, когда он успевал делать все эти выводы, но ему казалось, будто он видел этого выскочку насквозь. И даже когда он был за стеной, в полумраке, и до Чуи доносился лишь его тихий голос, Накахара чувствовал, как тот стоял, как смотрел, он знал всё, хоть и не хотел этого. — Ты можешь пойти в нашу комнату. Чуя невольно сморщился. Он захотел отскочить, будто услышанное обжигало уши, но что-то внутри заставило остаться. То ли любопытство, то ли накатившее ощущение, что силы опять его покидали — от жара коридор плавился и плыл перед глазами, и он медленно сполз по стене. Он знал, что, если что, сможет взобраться по ней наверх и спрятаться на потолке. С тех пор, как в нём проявилась странная сила — он до сих пор не до конца понимал, в чём она заключалась — он обнаружил, что может ходить по стенам и даже по потолку. Иногда, когда ему было нечего делать, он садился на потолок — правда, он никогда не хотел, чтобы другие это видели — и просто там сидел. Почему-то смена плоскости его бодрила. А ещё там можно было прятаться. — Не хочу, — неожиданно плаксиво сказал Дазай, но потом его голос вновь стал знакомым, — к тому же, Чуя по мне уже соскучился. Он нас подслушивает. И тут Чуя отпрянул от двери. — Что?.. Мори ощутимо растерялся. — Он за дверью. Я вижу его силуэт. Чуе показалось, что время замедлилось. Кое-как поднявшись на ноги, он попытался взобраться по стене наверх, но дошёл лишь до половины. Дверь быстро открылась настежь, и Мори вместе с Дазаем сразу же обратили на него внимание. Мори поднял одну бровь и ухмыльнулся. Чуя не знал, что делать, даже слова в голову не приходили — он лишь пытался понять, заметит ли сейчас его брат? Он не слышал шагов, тишина сгустилась между ними троими и ощутилась почти физически. Так некомфортно и стыдно Чуе ещё никогда не было. Сердце забилось ещё сильнее, и Чуе захотелось выпрыгнуть из кожи, лишь бы перестать ощущать страх и жар. Это было невыносимое сочетание, ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание — но этого не произошло. Дазай прикоснулся к голове Чуи, ноги тут же ослабли, и он упал на пол. Не произнеся ни слова, Дазай занёс ногу и ударил Чую по животу. За секунду до разрывающей, оглушительной боли, Чуя заметил, как мрачно и отстранённо выглядел взгляд парня при этом. Вернулся прежний Дазай. Тот, которому уже надоело видеть одно и то же, но который не мог не нападать на людей. Чуя сдавленно закашлялся. По подбородку потекла кровь вперемешку со слюной. Хотя парню и казалось, что он вот-вот потеряет сознание или умрёт, но агрессия проснулась неожиданно — это походило на извержение вулкана изнутри, которое можно было пережить только если направить эту энергию на кого-то другого. Так было всегда. И сейчас Чуя был готов к наказанию. Но не унижению. И он схватил Дазая за ногу, сжал изо всех сил под коленом, отчего тот взвыл и согнулся. Поймав момент, Чуя вцепился ему в лицо — сил на удар не было, к тому же, он помнил, что когда в руках было слишком много силы, он мог и убить. Дазай тут же отшатнулся от Чуи и схватился за щёку. — Хватит! — Прикрикнул Мори, его голос прозвучал непривычно грозно, и Чуя невольно прикрыл голову рукам. Чуя не мог поднять голову, слёзы навернулись на глаза от обжигающего чувства под рёбрами, и он попытался позвать на помощь. — Там… Там мой брат… Он мне может помочь, — он всхлипнул и попытался поднять взгляд. — Что? Где? Мори обернулся. Его рука крепко схватила плечо Дазая, будто он боялся, что тот может сорваться и продолжить избивать Чую. — Там… В конце коридора. Мори и Дазай странно переглянулись. Босс перестал вглядываться вдаль и наклонился над Чуей. Снял перчатку — всё ещё безупречно белую, как и днём — и дотронулся до лба. Невесомо, будто с брезгливостью. — Да ты горишь, — вздохнул Мори. — Где он? Где мой брат?! Он был там, он меня может услышать! Чуя попытался набрать воздуха в грудь, чтобы закричать его имя, но закашлялся. — Он бредит, — безэмоционально произнёс Дазай. Чуя растерялся. Неужели он ушёл? Почему он не пошёл на шум, разве он не слышал, что Чуя здесь?! — Пойдём, Чуя, — Мори помог ему встать и под локоть повёл обратно к комнате, — Дазай, ты сегодня спишь у меня. Тот замолчал. Так же тяжело и неестественно, как было в кабинете за пару минут до этого. Комната, из которой Чуя так долго крался, оказалось, была не так далеко. Парень чувствовал, как глаза слипались, а пот капал на щёки. Какая у него была температура?.. Казалось, что не меньше тридцати девяти. Он не мог сопротивляться, хотя хотелось хотя бы обернуться и окликнуть брата. Куда он ушёл? Может, он тоже боится Босса?.. Мори положил Чую на его футон и, будто фокусник, достал откуда-то таблетки и бутылку с водой. Чуя не успел ничего сказать, как крепким движением Мори открыл ему рот, запихнул таблетку поглубже, как собаке, и тут же залил в рот воды. У Чуи не было сил отбиваться. Что бы то ни было, он просто надеялся, что станет лучше. — Тебе станет полегче, — произнёс Мори таким голосом, будто скоро Чую надо будет хоронить, — до того, как стать главой Мафии, я был врачом, и не такое доводилось видеть, не волнуйся. — Я… Не… — Ты голоден? Чуя слабо кивнул. Он не знал, как мог бы в таком состоянии поесть, но от одной мысли о еде у него скручивало желудок — он даже не помнил, когда ел в последний раз. — Покормлю тебя с утра. А теперь, — он достал из кармана наручники и щёлкнул вокруг запястий, — засыпай. Занятия завтра никто не отменял. Чуя округлил глаза, но Мори этого не заметил — за несколько движений он завязал лодыжки Чуи ремнём, так крепко, что тот не смог больше пошевелиться. — У тебя галлюцинации, я понимаю, ты из-за них пытался убежать. Так ведь? Ему показалось, что в этой фразе был скрытый смысл — очевидно, что, какой бы ни была правда, для сохранности надо было соврать. И он кивнул. — Я так и понял, — кивнул Мори, поправив воротник своей рубашки, — спокойной ночи. И дверь за ним захлопнулась. Всю ночь Чуя проворочался. Он так и не понял, спал он или опять видел галлюцинации, ночь прошла тяжело и страшно. Он не боялся темноты или очередного визита Мори. Он боялся, что сошёл с ума — как они могли говорить, что он бредил, если Чуя точно знал, что видел брата там, в коридоре?! А ещё он боялся смерти. Таблетки, которые ему запихнул Мори, вроде, не действовали — температура не проходила, Чую трясло и знобило, и под утро он бился так, будто всё его тело охватили судороги. Матрас насквозь промок, на нём противно было лежать, но даже подвинуться Чуя не смог — наручники и ремень вытянули всё его тело в струну. Кожа и мышцы болели, и под конец ночи он стонал от боли в голос. Он уже не понимал, от чего ему было хуже — от голода, от бессонницы, температуры, стресса или кандалов. Всё вместе образовывало одну большую пытку, от которой никуда было не деться. Утро началось с первыми лучами солнца, часы показывали, что вот-вот наступит восемь утра, но за ним никто не приходил. И он подумал, что, возможно, его просто обрекли на мучительную смерть. И стал выть громче, уже не от боли, а чтобы не дать о себе забыть. За пять минут до назначенного занятия дверь открылась. В комнату вернулся Дазай. От его вида Чуя тут же замолчал и поджал губы. Всегда, когда они встречались, Чуя выглядел до безумия унизительно. Он ненавидел это чувство, но все обстоятельства их подводили к напоминанию, что они находились в иерархии. Дазай в ней был намного выше Накахары. — Хватит орать, — хмыкнул Дазай и подошёл ближе, — ты уже опаздываешь, в курсе? — А как я должен идти, ты что, не видишь, что я связан?! — О, правда? Какой же ты идиот. Надеюсь, так ты и сдохнешь. Тебя свяжут враги, а ты надуешь губки и будешь ждать, когда тебя придут и развяжут, — Дазай заулыбался и освободил его от наручников, а потом и от ремней. — Заткнись! — У тебя есть полминуты, чтобы переодеться, — Дазай кинул на кровать костюм, — твою позорную одежду мы выкинули. Чтобы не было соблазна вернуться на улицу и сосать за кусок хлеба. — Кто бы говорил, — прошипел Чуя под нос. Дазай уже отвернулся, но на эту фразу сразу откликнулся и бросил испепеляющий взгляд. Но взгляды на Чую никак не влияли — он сам умел так смотреть. На сборы ушло больше времени, чем положено. Он и впрямь опаздывал — одежда, которую Дазай ему дал, надевалась сложнее, чем привычная толстовка с курткой. Шерстяной костюм кололся, рубашку было тяжело застегнуть, руки сводило от ночи, проведенной в наручниках. Дазай всё это время сидел, отвернувшись к окну, и что-то ел. Мори обещал покормить Чую. Эта мысль немного придала сил, и он, надев туфли — такие же новые, как и всё остальное — поплёлся к нужному кабинету. Если бы не боль в ногах и запястьях, то Чуя бы и забыл, что всю ночь его лихорадило. Температура прошла так же быстро, как и появилась, и Чуя так и не понял, что это было. Может, она бы и продолжилась, но таблетки Мори помогли? «Какая разница, если сейчас уже всё нормально?» Сейчас единственным, что его беспокоило, была голодная слабость. Ему казалось, что он давно привык к этому чувству, и что в целом ему нужно было есть меньше, чем остальным. Даже в детстве он недоедал. Но сейчас, видимо, из-за потрясений, ему очень хотелось есть. Словно внутри него образовывалась бездонная дыра, которую хотелось заполнить хоть чем-то. Еда была самым простым способом. Он не знал, каково это — объедаться, но теперь мечтал об этом. Он опаздывал, но идти быстрее не получалось. Когда он пришел к кабинету, что находился на другом этаже — с точно таким же коридором и рядом одинаковых дверей — было уже почти полдевятого. Чуя несмело приоткрыл дверь. Внутри было пусто. Он недоверчиво огляделся и вошёл. Нет, никого. Только пыль, застывшая в лучах солнца, и стол, накрытый на одного. Когда Чуя подошёл ближе, он увидел записку — на кремовой, плотной бумаге размашистая надпись: «Приятного аппетита, Чуя-кун.» Чуя застыл перед столом. Он безумно хотел наброситься на еду — прямо сейчас, съесть всё без остатка, наесться так, чтобы болел живот, но подозрительная тишина вокруг, вкупе с одиночеством, его напрягала. Неужели его будущий преподаватель тоже опаздывал? Неужели он мог так сильно задерживаться?.. Почему тогда Чуе нельзя было опаздывать? Он вздохнул и сел на колени. От вида еды его начало потряхивать — предвкушение, от которого рот сразу же наполнился слюной. Тарелка риса, целый лосось, приготовленный на пару, чайник зелёного чая, из которого до сих пор шёл пар, отдельная тарелка с натто и почти литровая тарелка бутадзиру. Чуя не знал, были ли эти блюда на выбор, или надо было съесть всё. Брат обычно заставлял доедать, даже когда Чуя уже наелся — это были правила приличия, говорил он. Смотря на эти порции, голодный Накахара готов был съесть всё без остатка, но здравый смысл сомневался, возможно ли это. С первой же ложкой бутадзиру ему стало легче. Горячий, сытный бульон будто обнял его изнутри, смазал все раны своим целительным жиром. Чуя прикрыл глаза от удовольствия и, забыв про то, что вот-вот мог прийти учитель, набросился на всё остальное — отщипывал кусочки рыбы, запихивал в рот вместе с рисом, и тут же заливал сверху бульоном. Он не успевал проглотить всё и сразу, будто забывая, пичкал в себя всё, что видел, и еле успевал отдышаться. Он никогда так не ел. Он даже не видел столько еды в одном месте. Когда на столе уже почти ничего не осталось, а Чуя пытался перевести дыхание — насыщение наступило резко и болезненно — дверь за его спиной с шорохом открылась. Он вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Мори. «Меня будет учить Босс?.. Или убивать пришёл?» — Вижу, еда тебе нравится. Знакомый, подозрительно мягкий тон. Чуя неловко кивнул, подсобравшись. Он хотел, чтобы с этого дня он больше не выглядел унизительно в чужих глазах. Особенно Мори. И Дазая. — Это хорошо, Чуя-кун, потому что в ближайшую неделю ты больше есть не будешь. Я просил тебя не опаздывать, почему ты не выполнил эту просьбу? Чуя опустил голову. От злости и стыда его щёки стали красными, но он понимал, что если ответит Боссу грубо, то пожалеет. Постепенно, видимо, правила Мафии стали влиять и на него — такому человеку, как Огай Мори, чисто физически нельзя было нагрубить. Даже когда он улыбался и держался расслабленно, от него исходило нечто жуткое, будто от замершего в траве хищника. — Дазай пришёл за несколько минут до начала занятия. Я не мог развязаться. — Всю жизнь планируешь надеяться на Дазая? — Ухмыльнулся Мори, — не советую. Ужасный мальчишка, да и осталось ему недолго. Я надеялся, что ты сам справишься с такой элементарной задачей. — У меня же была темпе… — Довольно. Мне надоело слушать это нытьё, — взгляд Мори похолодел и он брезгливо поджал губы, — твой наставник сегодня не придёт. Этот человек мало что так презирает, как опоздания, он и так оказал честь, когда решил взять тебя в ученики — но, видимо, ты ничего не ценишь, Чуя-кун. Твоё счастье, что ты ещё до сих пор жив. Ты же не ел… О, господи. Мори прижал руку ко рту. — Ты что, всё это съел?! Чуя поднял голову и растерянно заморгал. — Ну… Да. — О, господи! Я не знал, что ты поведёшься на такую примитивную уловку! Чуя-кун, она же вся отравлена мышьяком! — Что? Вы серьёзно?! Чуя вскочил и побежал к выходу, но Мори его перехватил и оттолкнул на пол. Чуя пошатнулся, но не упал. — Нет, конечно, — он рассмеялся, прикрыв ладонью рот, но взгляд его оставался жёстким, — боже, и на что я согласился… Тебя долго придётся учить. Пока что ты мало чем отличаешься от пса, подобранного на помойке. «Так и есть…» — …Особенно в плане интеллекта. Хотя я могу похвалить твою целеустремлённость — даже с галлюцинациями ты продолжал искать своего брата, — он присел на корточки, — но если ты и дальше продолжишь так себя вести, и тем более попытаешься сбежать, то в следующий раз я принесу его голову. Считай, что это будет предупреждением. Он достал из сундука у входа шляпу. Чуя её узнал. Коричневая шляпа с красной лентой и цепочкой сбоку. Брат ходил в ней на улице. Когда-то он говорил, что Чуя вырастет — и она станет его. Он схватил её и перевернул. Внутри тонкой строчкой было вышито имя брата. Он же ещё вчера был в ней! Чуя не мог поверить, что та фигура в коридоре, которую он видел, могла быть ненастоящей... — Будет, о чём подумать, — бросил Мори, поднимаясь, — до вечера ты сидишь здесь. Я освобожу тебя, когда посчитаю нужным. А занятие отменяется. Может, хоть так до тебя дойдёт, что большего ты не достоин. У Чуи задрожала челюсть, и когда Мори ушёл, он сжал в руке шляпу и сел посреди комнаты. Шерстяной костюм всё ещё невыносимо кололся, становилось жарко, так ещё и живот начинал болеть от еды — его будто растягивали во все стороны. Он опустил голову и посмотрел на шляпу. Это действительно была шляпа его брата. В ней было столько мелочей, которые невозможно было подделать или даже просто знать, что они были — вплоть до его росписи на изнанке и цепочки, которую он ни у кого больше не видел. Он осторожно надел её. Это ощущалось непривычно, но будто бы даже правильно. В комнате ничего не было. В отличие от комнаты Дазая, где можно было хотя бы книжки почитать, здесь оставались одни объедки. И он не знал, как отреагирует Мори, если тот уснёт, но Чуя будто сам это не контролировал — как только его тело расслабилось и он лёг на татами, глаза закрылись сами по себе, а очнулся он, когда комната уже выглядела красновато-розовой от закатного солнца. Точнее, его разбудили. Высокая женщина, прячущая руки в широких рукавах кимоно, склонилась над ним и произнесла: — Какая прелесть. И усмехнулась так, как усмехался Огай Мори — холодно и почти презрительно. Однако, то ли спросонья, то ли нет, но Чуе показалось, что в её словах была доля искренности. Будто даже нежности. Так он впервые встретился с Коё Озаки.