Несвободное падение

Израиль, Тель-Авив. Реабилитация давалась Лизе тяжело. Мышцы набирали былую силу очень медленно. Ёлка хорошо помнила тот день, когда из резко ослабевших рук выскользнул мяч, который вообще-то нужно было удерживать надо головой в этих самых руках. Раньше — да запросто. Сейчас — адски больно. Мяч выскользнул, а у неё внутри словно огромный камень рухнул на и так придавленную надежду на лучшее. На то, что она встанет. Что вернётся домой. Она боролась с этим чертовым мячом над головой уже который день, а держать без трясущихся рук так и не получалось. Даже держать прямо спину без опоры было тяжело. В программе были специальные занятия на тренажерах. Ужас от осознания того, что больше, чем на три-четыре раза за подход, её сил не хватает, заставлял брюнетку плотно сжимать губы и глотать противный давящий комок в горле. Специалисты говорили, что это норма, что всё придёт постепенно, главное, не сдаваться. А ей от такой себя было противно. Невозможность ходить хотя бы как-то самостоятельно добивала. Ей казалось, что на неё все смотрят с жалостью и сочувствием. Что на улице она не может появиться без того, чтоб не получить в спину несколько жалостливых взглядов. Мол, такая молодая, уже инвалид. Чертов сюр. Человек, написавший «Всё зависит от нас самих», сейчас не верил, что от неё вообще хоть что-то зависит. Не верил в собственный организм и способность справиться с обрушившимся на неё. Откуда брать веру, если мячик над головой не держится нормально? Откуда брать веру, если пересесть с кровати на коляску и обратно — целое приключение? Откуда брать веру, если приходится прилагать усилия, чтобы держать спину прямо без опоры? Откуда брать веру, если полтора месяца она здесь, а результата так чертовски мало?! После того, как Лиза посмотрела интервью Мелкой, всё стало и ещё хуже. Если раньше она хотя бы могла дать выход эмоциям, могла заплакать или закричать, то теперь нет. В ней будто переключили рубильник. Женя ожидала, как минимум, очередного взрыва, а вышло ровно наоборот. Сестра стала безэмоциональной. Разжавшаяся пружина имела обратный эффект. Она больше не плакала, не кричала. Она как будто смирилась со всем, что происходит. Как запрограммированный робот выполняла все указания врачей, проводила время на свежем воздухе, общалась с сестрёнкой. Лиза всё делала, но не потому, что видела в этом смысл, а потому, что так было надо. Потому что не хотела расстраивать младшенькую, которая верила, что всё будет хорошо. Последние две недели перед днём рождения стали для Лизы какой-то неимоверной пыткой. Нормально не получалось ничего. Ни спать, ни заниматься, ни даже петь. Сил было всё меньше, веры вообще не осталось. Она и не знала, во что ей верить. Она дико устала и хотела лишь одного: чтобы её никто не трогал. У неё было стойкое ощущение, что всё происходящее — борьба с ветряными мельницами. Что проще принять всё как есть и жить так. Продолжать делать хоть что-то её заставляло лишь присутствие рядом Жени. Перед Женькой было стыдно и куда от этого деться, Ёлка не знала. Её младшенькая живёт с ней, не оставляет одну и всеми силами пытается вытащить Лизу из этого оцепенения после интервью. Но Лизе кажется, это невозможно. Выходящая из-под камеры Маринка стояла перед глазами. Именно эта картина сожгла в Лизе любые эмоции. Или их просто стало слишком много. Настолько много, что давать им выход было страшно. Вместо этого Ёлка выбрала вообще ничего не чувствовать. Просто делать, как говорят. А ей всё равно. Она и не думала, насколько счастливой была раньше. Когда могла каждый день приезжать в студию, обнимать Алёну, целовать Мелкую, шутить с Деном. Когда они с мамой и Мари шли вместе пить кофе, если пересекались все втроем в одно утро. А это случалось редко, графики у всех сумасшедшие. Когда в любой момент могла набрать любого из вельвета и поговорить, о чем захочется. — Ты опять без шапки приехала, уши надеру! — ругалась Алёна, когда в морозный декабрь не видела на Лизе головного убора. — Ма, да мне от машины до входа десять шагов пройти, какая шапка! — брюнетка вела себя как тот самый подросток, который лучше всех всё знает. — Какая шапка, я тебе скажу, когда ты с соплями приедешь! Дурында! — звучало почему-то отнюдь нестрого, а ласково и заботливо. — Ну всё, не ругайся, — короткий чмок в щеку и щенячий взгляд. Лиза знала, что эти два компонента на маму действуют безотказно. — За что только люблю тебя. Иди сюда, — Алёна притянула к себе Лизу и та с удовольствием спряталась в её теплых руках. Мама всегда о ней заботилась. Незримо, но так искренне и трогательно. Ругала за шапку зимой. За шкирятник вытаскивала её из комнаты звукозаписи, чтобы брюнетка поела. Ездила с ней по магазинам, помогая выбрать какую-то очередную тряпку. Будь то зимний пуховик или летние шорты. Поэтому, наверно, Алёна и была мамой? Лиза уверена, если бы Алёна знала, она бы была здесь. Она бы послала ко всем нечистым всю работу или работала бы удаленно, лишь бы быть рядом с ней. Она бы разрывалась между семьей и ей, проводя львиную часть времени в самолете, но не оставляла бы Лизу надолго одну. Она бы плюнула на себя, лишь бы помочь и поддержать. Но Алёна не знала ничего именно по этой причине. Лиза не хотела от неё таких жертв. Алёна нужна вельвету. Нужна своей семье. А Лиза взрослый человек, который сам несёт за себя ответственность. — Мне нравится, что ты размышляешь, а я угадываю, — смеялась блондинка, смотря на неё своими огромными честными глазами. — Потому что я беру всю боль на себя! Я надеюсь, это кто-то, — договорить Лизе не дали, прервав коротким, но нежным поцелуем. Мари так посмотрела на неё, что она была готова задохнуться от количества нежности во взгляде. — Я тебя люблю, — прозвучало уже куда тише. — А я тебя, — быстрый ответ. Они обе знали это и без лишнего озвучивания, но почему не сказать лишний раз? Мелкая. Её самый любимый малыш с искрящимся нежностью взглядом. Они светились, когда были рядом. Маринка стала для неё слишком дорогим человеком. Взаимная поддержка и бескрайнее доверие. Только будучи здесь и будучи отрезанной по собственной воле от любой связи с вельветом, Лиза осознала, насколько мелочны и ничтожны все их взаимные упреки и обиды. Насколько они ничего не значат. Маринка значит куда больше с её летающим по кругу хвостом и умением вляпываться во все, мать их, публичные скандалы. Лиза вообще удивлена, что за последние месяцы не проскочило ни одного. Здесь, помимо Жени, общаться она могла только с Биной. Знакомиться с кем-либо ещё не хотелось от слова совсем, ей было достаточно двух людей. Они могли разговаривать обо всём и периодически эти беседы хорошо так помогали Ёлке отвлечься. — Что-то ты полюбила тут одна сидеть, — раздался сзади знакомый женский голос, — где сестрёнка? Ёлка обернулась и увидела Бину, подходящую к ней. В этом крыле клиники было витражное окно во всю стену, из которого открывался красивый вид на побережье. — Здравствуйте. Женя пошла в море окунуться, а мне всё равно скоро на физио. Она и так со мной едва ли не круглосуточно. — Вообще тебе бы тоже не мешало побольше на улице проводить времени. — Не хочу, — выдохнула Лиза, а после разблокировала айфон. На заставке — Мелкая. Ёлка вгляделась в экран, словно так можно было докоснуться до человека, ощутить родное тепло. Потом открыла инстаграмм, который кишил их совместными видео в ленте. Страница Маринки. Страница Алёны. Спазм в районе солнечного сплетения и ощущение давящего кома. В голове вспышками то, что уже никогда не повторить. Ты — моя личная легенда. Я тебя очень люблю. И я люблю в тебе и Явь. И тебя. Так и буду всю жизнь с Ёлкой дружить. Слушай, выходи за меня, а? Пока не поздно. Дело в том, что Ёлкины глаза — это глаза, которые я хорошо запоминаю и часто вижу. Которые я видела в любом состоянии. — Это те самые люди, которые дом? — вопрос прозвучал почти неслышно, но всё же выдернул Лизу из омута памяти, в котором она успела утонуть. — Да, — Лиза улыбнулась, — мне очень их не хватает. — А вы с этой блондиночкой красивые. Всегда так смеётесь, когда вдвоем? — Всегда. Мы встречались и трещали часами. — Ты её любишь, — пожилая женщина положила ладонь ей на плечо, — это видно в глазах. Так зачем заставляешь и её, и себя страдать? — А зачем я ей такая? — Лиза провела пальцем по фотографии. — Только сложностей больше. — Самая большая сложность у тебя в голове, — махнула рукой Бина, — как хоть зовут девочку? — Марина. Лиза выдохнула имя как будто дым от их самого любимого с Мелкой кальяна, в моменте почувствовав, как в глазах защипало. Но и только. Дальше этого организм не пустил. Бина покачала головой, положила одну ладонь Лизе не плечо. Она успела в полной мере за эти месяцы оценить, насколько упряма её молодая знакомая. — На улицу-то всё-таки выходи. Не дело это в четырех стенах сидеть. Лиза даже негромко рассмеялась, но кивнула Бине, пообещав, что вечером выйдет вместе с сестрой. Незадолго до дня рождения её отпустили из клиники домой, если так можно выразиться. Небольшой перерыв нужен был организму, да и Лиза была рада вырваться из этих стен, которые лишь ещё больше вгоняли её в депрессивные мысли. Небольшой домик недалеко от моря, тихое место вокруг, в доступности магазины и прогулочные зоны — Ёлка действительно была рада оказаться там.

За всем этим круговоротом событий 2 июля наступило как-то вдруг. Лиза праздновать вообще не хотела, да и какой к черту праздник в её состоянии. Она даже не хотела, чтоб её поздравляли. Но Женька принесла торт и, глядя в полные надежды глаза младшенькой, Ёлка не могла её расстроить, поэтому задула свечи и приняла поздравление и от сестрёнки, и от мамы, позвонившей по видеосвязи. Потом посты вельвета в социальных сетях, от которых внутри что-то очень сильно защемило и дало о себе знать какой-то тупой болью. А потом…потом Лиза одномоментно разучилась дышать. Сторис мелкой. С одинокой ссылкой на новую песню. Без единого пояснения. Когда нажимала «плей» в проигрывателе, Лиза подсознательно уже всё поняла про эту песню. Будь она обычной рядовой, Маринка бы выпустила её в любой другой день. Но не в этот. Не 2 июля. Это снова знак.

Окей, я признаюсь первая:

Всё сказано было на нервах, я

Жалею о том, что промолчать не смогла.

Когда кричала, что лучше тебя не встречать,

Я врала…

Внутри всё вывернулось наизнанку, в голове снова калейдоскопом замелькали кадры, которые очень бы хотелось забыть. Убрать с самый дальний ящик и никогда больше их оттуда не доставать. А лучше сжечь и уничтожить, испепелить, чтоб даже следа не осталось от этого кошмара. Их личного с Мелкой кошмара. В голове так ясно всплыла их ссора. Закровоточила, казалось бы, давно зажившая рана от крика Мелкой «Да лучше бы я вообще тебя не встречала!». Эти слова потом очень долго жгли её калёным железом. Долго заставляли сжимать по ночам подушку и тихонько выть. А сейчас Мари как будто обращалась к ней. Просила простить. Говорила, что всё не так. Что она ни о чем не жалеет. — Ты мне что ли песню написала, — одними губами прошептала Ёлка, вслушиваясь в текст. В этот момент весь внешний мир словно выключился. Не существовало ничего и никого. Только Мелкая в мыслях и песня, играющая через динамики телефона.

В одной постели с тобой спать

Хотела всю жизнь,

Потом мечтала не устать

От этой вражды.

Мне было легче помнить только плохое, прости,

Я только так могла оставить тебя в покое

И отступить…

Лиза выдохнула, зажав рот рукой. Между строк услышать признание она оказалась не готова. Мелкая любит её. Чертова недостающая деталь пазла наконец-то встала на своё место, чтобы в голове Ёлки сложилась цельная картина. Их театр друг перед другом в последние несколько месяцев перед её отпуском пронёсся с памяти. Сейчас Лиза понимала абсолютно каждое слово и действие своей Малышки. И не понимала, как она-то могла быть так слепа. Как она до такой степени убедила себя, что не надо портить своими чувствами жизнь молодой девчонке, что в итоге не заметила ответных чувств? Которые, казалось бы, лежали на поверхности. Стоило только глаза открыть. — Какая же я дура, она всего лишь ревновала, а я… Черт! — ладонь приземлилась на лицо, Ёлка запрокинула голову, мысленно матеря себя на чем свет стоит.

Давай сохраним

Самую красивую историю.

Пойми:

Мы уйдём, но всё-таки останемся людьми

В памяти хотя бы у других,

Ни в чём друг друга не обвинив…

Как бы Лиза хотела всё сохранить. И как она не может этого сделать. Теперь она точно не может портить Марине жизнь. Их история будет жить в их сердцах. Увы, лишь воспоминанием. — Прости меня, Малыш. Я тоже хотела с тобой спать в одной постели. Но не теперь.

Время летело, теперь ползёт.

Если сорвусь, то останови.

Знаешь, кому-то ведь повезёт, как ни крути

Они нас встретят после всего, через что пришлось пройти

Когда они были друг у друга, то чаще всего им всегда было мало времени проведённого вместе. А сейчас стало так непозволительно много времени по одиночке, что Мари скорее всего топила себя в работе. Лиза хотела бы всё исправить, но теперь ей даже думать об этом не по себе. — Жени хватает, — выдохнула Ёлка, пряча лицо в ладонях. Телефон лежал на коленях. Вот снова. Дрожь, крупная дрожь по всему телу, редкие судороги, но заплакать не получалось. Как будто тело блокировало любые проявления эмоций. Как будто тело знало, чем это может закончится.

Ты видишь мой уставший вид, и ветер затих,

Поверь, что у меня обид не меньше твоих,

Мы оба правы в титрах нашей провальной любви,

Но что мешает нам остаться просто людьми?

Вид у Мари на последнем интервью был уж слишком говорящим. Лиза была уверена, что девушка не выползала из студии. Она бы тоже не выползала в аналогичной ситуации. Только вот вряд ли Лиза ещё когда-нибудь переступит порог офиса. Вряд ли она вообще когда-нибудь встанет. Ядовитые, словно пропитанные ненавистью, слова сорвались тогда у обеих. Импульсивные поступки, за которые сейчас было стыдно, имели место быть у обеих. Они столько наворотили по глупости. А сама Лиза наворотила и ещё больше. Но лишь потому, что не хотела ничего портить и кого-либо к себе привязывать. А узнай Мари — она привяжется сама и безо всяких разговоров. Песня распотрошила всё внутри, вывернула наизнанку и так и оставила. Как она это сделала, Лиза и сама не поняла. Машинально набрала давно заученный наизусть номер и нажала вызов. Очнулась лишь когда на том конце ответили. Первое, что она сделала сразу же — отключила собственный микрофон. — Алло! — строгий и деловой, но такой родной голос. Она слышит его в живую, а не в записи. Лиза прикрыла глаза, — мамочка, прости, — вырвалось вместе со всхлипом, — прости, пожалуйста. Только вот из-за отключенного нахрен микрофона Алёна её не слышала. Она не слышала вообще ничего. — Алло, Вас не слышно. Алло! — Тебе и не должно быть меня слышно. Ты не должна меня такую увидеть. Прости, пожалуйста, — протараторила девушка, чтобы через пару секунд услышать гудки на том конце провода. Услышать и отбросить телефон подальше, глубоко вдыхая и выдыхая. Опять не получалось даже заплакать. Она устала. Она так устала бороться, что не хотела уже вообще ничего. Ей с этим не справится.

***

Смотря на подавленное состояние сестры, Женя очень боялась оставлять её одну, а это вскоре предстояло. Ей нужно хотя бы ненадолго появиться в России, решить некоторые вопросы с документами, да и в целом побыть там. Состояние Ёлки пугало Женю. Раньше Лиза хотя бы выплескивала эмоции, они могли их проговорить и обсудить. Раньше Женя знала, что происходит у Лизы в голове. В конце концов раньше она видела в глазах Лизы хотя бы какое-то желание бороться, видела желание встать вопреки всему. Теперь же в родных глазах поселилась пустота и смирение. Она думала, интервью вызовет всплеск эмоций, а случилось наоборот. Если Лиза что-то и чувствовала, то закапывала это внутри себя. А то, что чувства всё-таки имели место было, подтверждала ночь. Ночь, когда Женя просыпалась от того, что сестра плачет во сне. Одна из таких ночей что-то переломила в самой Жене. Она снова проснулась от плача, который больше смахивал на скулёж. — Лиза, — младшая подошла к постели сестры, та ворочалась из стороны в сторону, беспорядочно шевеля руками. — Алёна, нет, пожалуйста, прости меня, — пролепетала Ёлка, — прости, только не оставляй… Тысяча одновременных ударов в истерзанное переживаниями сердце Жени. Младшая перехватывает руки сестры и сжимает их в стремлении успокоить. — Чщ, тише, — Женя коснулась ладонью щеки Лизы и вытерла слёзы, — всё хорошо, она тебя не оставила. Всё хорошо, — тихий шепот. Спустя минуты Лиза постепенно успокоилась, перестала плакать. Женя смотрела на неё, чувствовала солёные капли на собственных щеках. Лиза сломана. И Женя не в силах ее вытащить сама. А ещё младшая чувствовала, как внутри к чертям собачьим рушится авторитет сестры. Так нельзя. Так больше нельзя. Хотя, очевидно, с самого начала это была плохая идея, последствия которой разгребать и разгребать. С Лизой и ее в данном случае ослиным упрямством все понятно, а вот сама Женя могла с самого начала все изменить. — Прости, Лиз. Можешь потом со мной не разговаривать, но я сделаю это. Одними губами произнесла младшая. Сейчас она точно знала, куда, а точнее к кому пойдёт, когда прилетит в Россию. Как смотреть в глаза после всего и что говорить, Женя представляла слабо. Но понимала, что за все надо нести ответственность, в том числе, и за ложь. В ее случае форма этой ответственности: для начала хотя бы во всем признаться.

***

Россия, Москва Ночные заезды на мотоцикле стали лекарством короткого действия для Марины. Скорость на какой-то промежуток времени прочищала ей голову и работала местным анестетиком для её душевной боли. Мелкая ездила сугубо одна, компания ей была не нужна. Она доезжала до тех самых полей, слезала с байка и сидела. Иногда что-то записывала себе в заметки в телефоне, иногда позволяла себе плакать. А потом на тех же сумасшедших скоростях ехала обратно. Дни у неё были забиты сплошь и рядом съемками, концертами, мероприятиями. А ещё песней, которую она хотела выпустить 2 июля. Она словно вытаскивала из глубин души всё самое трогательное и нежное по отношению к Лизе, перекладывала это на музыку, вдыхая жизнь в ноты. Песня получалась цельным обращением к брюнетке, в каком-то смысле даже мольбой. Получалась настолько трогательной и искренней, что Алёна, прослушав целиком первый раз, заплакала. Маринка же не представляла, откуда у неё хватает сил петь это нормальным голосом, а не сбивать себе каждый раз дыхание, пытаясь проглотить ком в горле. Ребятам не нужно было ничего объяснять, эту песню понял каждый. Каждый понял, кому она посвящена. Возможно, поэтому все старались в этот раз особенно хорошо всё сделать. Как будто это могло помочь им найти Ёлку. Мари пришла к Алёне, намереваясь выгнать её домой, потому что в студии Михайлова пропадала буквально сутками. Видок у неё снова был тот ещё. Впрочем, в этом они похожи: уходить в работу с головой, когда очень больно. — Мам, ты домой вообще собираешься? — девушка хлопнула дверью, закрыв её ногой. — А который час? — подняла голову от компьютера женщина. — Да одиннадцатый уже. Чего тут у тебя? Мари подошла со спины, положила ладони на плечи мамы, заглянула в ноут. Тяжелый вздох вырвался сам собой. Там были фотографии с Лизой. Это насколько уже было больно, чтоб смотреть эти кадры в одиночестве поздним вечером? — Мам… — Послезавтра, Мари. Послезавтра у неё День Рождения. А мы даже не знаем, где она и что с ней. — Я и не заметила, как это время прошло, — прошептала девушка, — тоже заработалась. Так хотелось всё идеально сделать. — Мы ещё так беспомощны, — Михайлова оперлась лбом на руку, — мы ничего даже сделать не можем. Все попытки вдребезги. Как котята слепые. — Я говорю, история очень мутная, меня не покидает ощущение, что где-то подвох. Малая уперлась подбородком маме в плечо, продолжая её обнимать. Так она будто делила с ней эту боль. Мама у неё на глазах потухла и постарела лет на десять, помочь было невозможно. Только вот так обнимать, когда накрывает, когда тоска становится невыносимой, а боль изнутри ломает рёбра. — Как ты думаешь, она жива хотя бы? Надломленный голос Алёны парализовал Марину. Спустя секунды она выпустила её из объятий, развернула в кресле лицом к себе, присела на корточки и сжала руки. — Она жива. Слышишь меня? Даже не смей пускать себе в голову другое! Она жива! Мелкая вложила, постаралась вложить в голос всю свою непробиваемую ничем уверенность. Постаралась передать её Алёне через плотный зрительный контакт. Чтобы мама даже сомневаться в этом факте не смела. Михайлова едва заметно улыбнулась, коснулась рукой щеки Мари и по-матерински поцеловала в лоб. — Я тут вспоминала. Лиза странно себя вела ещё когда была с ней связь, — задумчиво заговорила Алёна, — она же тогда как будто стену вокруг себя возвела. И у меня ощущение, что именно в тот промежуток что-то случилось. Плюс вспомни, Лиза говорила, что проживать личные трагедии предпочитает в одиночестве. — Я сама об этом думала. И пришла к тому, что хочу поговорить с Женей, когда она будет в стране. Алёна с Мариной переместились на диван, девушка обняла мать за плечи, позволяя полулежать на себе. — Думаешь, она всё-таки что-то знает? — Ну, прямых доказательств у меня нет, одни сомнения, — Мелкая пожала плечами, — но этих сомнений слишком много. Медальон этот чертов, комментарий, Женя сама какая-то, прав Миша, очень странная, да и история с аварией подозрительно выглядит. Несколько минут в кабинете царило молчание. Потом Маринка хлопнула себя по лбу, подняв глаза на мать. — Слушай, я совсем дурная. Я после 2 числа где-нибудь уеду на недельку. Давно хотела на море, а тут подвернулась путёвка выгодная в Израиль. — Да езжай, конечно, — улыбнулась Михайлова, — тебе тоже надо, вон, круги под глазами. Только смотри аккуратнее, шейха какого-нибудь там подцепишь! — Ма, — Мари закатила глаза, — а то ты не знаешь моих предпочтений! — Что, пошутить уже нельзя? — глаза Алёны наконец-то смеялись. — Да можно-можно! Всё, пошли домой! Малая поднялась с корточек, помогла маме собраться и через несколько минут они покинули студию. На другой день Мари снова села на байк. В ушах стоял вопрос матери «Она жива хотя бы?». Пока ехала, чувствовала, как гулко в груди бьется сердце, как одновременно с каждый ударом в её груди всё больше и больше кровоточит рана. На этот раз она затормозила очень резко, скрип шин противно прошелся по ушам, а шлем был небрежно снят и брошен где-то рядом на земле. Сама Маринка пошла в поле в глубже и глубже, слёзы покатились рекой, дыхание было глубоким. Трава была по пояс, в порыве злости Мари срывала её и бросала куда глаза глядят. В какой-то момент она упала на сырую землю, позволив себе закричать. Крик эхом разнесся над местностью, а Марина положила голову на руки и содрогнулась от рыданий. От этого её не спасла даже скорость. - Где ты, блять, Лиза?! - срывался с губ один единственный вопрос без внятного ответа. А 2 июля они выпустили песню. Огромных постов и текстов в социальных сетях не было, было всё красиво и лаконично. Зато был общий сбор в студии. Странно оказалось праздновать День Рождения без именинницы, но они не могли не задуть свечи на торте, загадав одно желание на всех и тихонько проговорив: «С Днём Рождения, Лиза!». Это не было праздником даже. Скорее праздник послужил поводом, словно, им нужен был этот символизм с задуванием свечей. Словно им нужно было всё сделать так, как они бы сделали, будь Лиза с ними. И откуда-то появилась уверенность, что они ещё обязательно отметят этот день только уже вместе с Ёлкой. Звонок с неизвестного номера на телефон Алёны поступил, когда она вошла в общий зал, где Марина хотела что-то ей показать. — Господи, кому я опять понадобилась?! Алло! Вместо ответа в трубке было лишь молчание. Какое-то подозрительное молчание без любых посторонних звуков. — Алло, Вас не слышно. Алло! Ответа так и не последовало, Михайлова, пожав плечами, сбросилась. Звонят же идиоты всякие, потом молчат в трубку. Убила бы. Она бы вообще не поднимала незнакомые номера, но в её случае это вполне может быть звонок по работе, так что приходится поднимать. И терпеть всяких спамеров, мошенников и прочих приколистов.