Несвободное падение

Израиль, Тель-Авив — Ох ты чёрт, — ругнулась Женя, когда сестра протянула ей смартфон с открытым на ютубе видео. Большое интервью Мари Краймбрери. О первом собранном стадионе, о чувствах на сцене, о пути к этому. И отдельным пунктом: об исчезновении Ёлки. Женя, правду сказать, сомневалась и в собственном желании смотреть это, на счет сестры — загадывать боялась. Когда она перевела взгляд на Лизу, та с нечитаемым выражением лица разглаживала плед на постели. — Ты хочешь посмотреть? — младшая присела рядом, накрыв ладонь сестры своей. — Не знаю. Это странно так, — Лиза тряхнула головой, соединила руки в замок перед собой, — мы столько времени молчали друг о друге, мы вообще вместе не появлялись. Меня даже в ВТБ не было. А сейчас про меня всё равно спрашивают её. — Вашу дружбу многие запомнили, — едва заметно улыбнулась Женя, блокируя айфон сестры, — ваши песни совместные. — Да уж, — Лиза выдохнула, усмехнувшись, посмотрела на сестрёнку, пригладила её непослушных петухов в волосах. Женька хитро улыбнулась старшенькой, пихнула её плечом, — ты же не просто дружила, так ведь? Вместо ответа Лиза наклонила голову так, что волосы закрыли лицо, и соединила ладони между собой. Одно время она действительно дружила. А потом нежности стало слишком много. Потом внутри стало слишком много чего-то такого, что уже не укладывалось в рамки дружбы, в рамки сестринских отношений. — Не будь я такой трусихой, может, всё бы было иначе. — Всё ещё может быть иначе, — Женя между делом взяла резинку для волос и расческу, села позади сестры. А то непослушные пряди здорово мешались Лизе. На её фразу Ёлка не ответила. Мысленно она перенеслась на несколько лет назад. Туда, где всё ещё было хорошо. Где они были друг у друга. А если быть честной, в тот момент, где она впервые подумала о том, что влюбилась. — Да ты мой цыплёнок, — умилилась Ёлка, увидев заспанную Мелкую на кухне в своей квартире. На Маринке была забавная пижама желтого цвета и пушистые тапки, поэтому ассоциация у Лизы возникла мгновенно. — Доброе утро. — Доброе утро, — сонно зевнула девушка, подходя ближе, — я тебя сначала потеряла, а потом учуяла вкусные запахи. Лиза засмеялась с лопаткой в руке, а Маринка без продолжения повисла на ней, обняв за шею. Брюнетка почувствовала, как приятно щекочет родное дыхание где-то за ухом, коснулась своими губами виска девушки. — Куда бы ты меня потеряла в мой же выходной? — чмок в нос. — Я же не виновата, что у такой легендарной певицы, как ты, даже в выходные куча дел. Они снова рассмеялись, вспомнив один и тот же концерт Мелкой. — Так, цыплёнок, если ты будешь продолжать на мне висеть, у нас весь завтрак сгорит. — Принял, обработал, значит, я в душ, — кивнула Мелкая и ушлепала в направлении ванной, по пути прихватив из стопки свежевыпеченный блинчик. Лиза поймала себя на мысли: она бы хотела, чтобы вот так было всегда. Просыпаться рядом с ней, готовить завтрак, встречать её на кухне сонную, лохматую, но очень родную и домашнюю. Целовать в нос и смеяться над локальными шутками. — Уж не влюбилась ли ты, Вальдемаровна, — пробубнила про себя брюнетка, возвращаясь к блинам. — Эй, всё хорошо? — Женя, успевшая за время этих воспоминаний сделать хвост, стояла теперь перед сестрой. Заметив стеклянный взгляд в пространство, младшая потормошила её за плечо. Лиза резко повернула к ней голову. — Ты залипла в одну точку. — Вспомнила кое-что, не переживай, я в норме. После Ёлка снова взяла в руки айфон и открыла ютуб. То самое видео. Огромное интервью. Она понимала, что ей чревато это смотреть. Эффект может быть тем же, что и от того видео с исполнением «Где ты?», больше похожим на мольбу. Если не хуже. Хотя куда уж хуже, чем в тот раз, когда она буквально не помнит даже того, как заснула в руках сестрёнки. Помнит лишь своё пробуждение и обеспокоенный взгляд родных глаз. С Малой хорошо поработали визажисты, только Лиза слишком давно её знала, чтобы поверить красивой картинке. Похудевшая, хотя, казалось бы, куда там ещё худеть, без блеска в глазах и с какой-то вымученной неестественной улыбкой. Марина сильно напоминала Лизе тень, не человека. И, глядя на эту тень, хотелось орать в голос. — Ты когда её в Москве видела, она такой же была? — тихий вопрос, не отрывая взгляд от экрана. Женя провела ладонью по лицу, поджав губы. Ну как сказать такой же… — Здесь она какая-то потухшая. А там она была на взводе. Ёлка вместо ответа лишь кивнула. Часть про карьеру и сцену ей была не особо интересна, она пролистала экран вниз и воздала хвалы тем, кто придумал тайм-коды. Только сердце почему-то предательски замедлилось, стоило ей нажать на нужный тайминг. — Ну и плавно перетекая из одной темы в другую, — Лиза прикусила губу, чувствуя, как внутри всё сжалось. — Если уж мы говорили о твоем первом стадионном шоу. Можешь рассказать, почему там не было Ëлки? — У неё были свои личные обстоятельства, которые я раскрыть не могу. Лиза, как и Мари, знала, что это была безбожная ложь. Обстоятельства были, но они были не её личными, а их личными. Просто они обе терпеть не могут делать личное публичным. Вот Мелкая и прикрыла всё удобным для всех вариантом. — Ты бы хотела, чтоб там вы вместе спели ту самую песню про маму? Ну или, правильнее сказать, про мам. — Да. Да, хотела. Но я знала, что Лизы не будет, знала, почему. Обстоятельства иногда сильнее нашего желания, поверьте. Ёлка заблокировала айфон, уперев взгляд в пол. Это, блять, были не вопрос и ответ, это два выстрела в упор. Лиза уверена в том, что не одна она на этом моменте вспомнила тот проклятый разговор. Лиза уверена, что у Мелкой тоже флешбеками пронеслись все те фразы, которые не должны были вообще быть произнесены. Только когда эмоции берут верх над разумом, то язык слушается первых. В их случае это было фатально. Раз. «Не проси больше найти меня наушники! Петь вместе мы не будем!» Два. «Я не только не попрошу, я запрещу тебе петь эту песню! Боже, чем я думала, когда связывалась с тобой!» Лиза зажмурилась, прикусив нижнюю губу. Холод накрыл кожу словно неприятное колючее старое одеяло. — Господи, Женя, как это было отвратительно, — слова упали словно гири, Ёлка обхватила себя руками. — Ваша ссора? — младшая гладит сестру по спине. — Да. Этот ведущий, — кивок головой на телефон, — понятия не имел, о чем спрашивал. А мы ведь умудрились тогда и песню приплести во всё дерьмо между нами. — Мне кажется, здесь Маринка не врала. Она действительно тогда ждала тебя. — Она мне писала накануне. Просила спеть. А я заигралась в гордость. Перед глазами Лизы неслись воспоминания, стёклами разбиваясь о невозможность что-либо исправить. Тогда из них двоих именно она поступила жестоко. И эта жестокость стала той самой спичкой, которая подожгла последние мосты между ними. Обида словно отключила в ней все остальные эмоции. Лиза выдохнула. Снова взяла в руки айфон, нажала плей на видео. Внутри всё как будто бы завязалось в тугой узел и ухнуло куда-то глубоко вниз. Что-то ей подсказывало: дальше — хуже. — Что ты можешь сказать по поводу её исчезновения? — Мы знаем не больше, чем вы. Развернутые комментарии дать не могу. Только то, что мы все верим, что она к нам вернётся. Слишком плотно сомкнутые между собой руки, непроницаемый взгляд. Ёлка знала: таким способом Мелкая прятала за всей этой бронёй то, что никто не поймёт. А кулон никто не поймёт. Точно также, как и комментарий. Мари успела его лайкнуть до того, как Лиза удалила ко всем чертям. Это было настолько личным, что ни одна из них не пустила бы никогда в это посторонних. — Ты скучаешь по ней? Ведь она была твоей близкой подругой. — Почему была? Она ею и осталась, — в голосе Лиза отчетливо слышала раздражение. — А по поводу скучать… — ладонь Ёлки тыльной стороной легла на её губы. Пружина внутри готова была разжаться в любую минуту. — Сейчас плакать буду на интервью, не хочу… Мари встала и вышла из кадра, Лиза выронила из мгновенно ослабевших пальцев телефон, который заботливо поймала и заблокировала Женя, тут же прижимая сестру к себе. Пружина внутри разжалась, но имела обратный эффект. Ёлка, уткнувшись в грудь сестре, смотрела в одну точку, не слыша и не видя ничего больше. Пружина разжалась и оглушила её. Она не могла ни плакать, ни кричать, она ничего не чувствовала, кроме какой-то пугающей пустоты внутри. Когда она отказывалась от Вельвета, она не думала, что всё окажется вот так. Что им без неё будет слишком, а ей без них ещё хуже. Что каждую ночь она будет просыпаться от снов, где болтала с Алёной, шутила с Деном и дурачилась с Мелкой. Лиза понимала: один звонок. Один чертов звонок может всё изменить. Ей стоит лишь дать о себе знать, она больше, чем уверена, они все всё бросят и приедут. Но именно этого допускать брюнетка и не хотела. Да и теперь слишком сложно было нажать на кнопку вызова. — Ты хоть заплачь, — тихо попросила Женя, — меня твоё такое молчание ещё больше пугает. — Я всё выплакала, сестрёнка. И Лиза действительно не плакала. Она была пугающе спокойной. Процедуры, занятия, какие-то разговоры с врачами. В ней всё это не вызвало никаких эмоций. Возможно потому, что последние эмоции в ней сгорели в адском пламени в тот момент, когда Мелкая вышла из кадра, как подозревала Лиза, прореветься. Теперь она чувствовала лишь пустоту. И это, наверно, было куда страшнее. — Ты что-то сегодня совсем не своя, — Бина присела рядом с Ёлкой на излюбленную скамейку. Они часто пересекались, когда по вечерам покидали стены клиники, чтобы подышать воздухом и не получить при этом тепловой удар. Лиза просматривала фотографии в телефоне и на женщину внимание обратила не сразу. Потом приветливо улыбнулась. — Простите, ушла в себя, вернусь нескоро. — Кто это? — Бина кивнула на фотографию в телефоне Лизы, где та улыбалась какой-то женщине с короткой стрижкой, а та абсолютно по-матерински на нее смотрела. — Алёна, — уголки губ приподнялись вверх, Лиза на мгновение позволила улыбке завладеть лицом. — Так сложилось, мы работали вместе. И она…она как мама для меня стала. Лиза вглядывалась в фотографию, как будто могла через экран телефона почувствовать родное тепло, которого ей не хватало. Обычно все свои чувства она могла выразить в песне или в музыке, но тут она даже пытаться не будет переложить на музыку то, как сильно ей не хватало Михайловой. Она даже пытаться не будет написать об этом. Этого не передать. — И она тоже не в курсе, что с тобой? — горестно вздохнула женщина. — Нет. Но я скучаю по ней. Очень сильно. Я так виновата перед ней… Осознавать степень боли, которую причинила Алёне, Лиза даже не хотела. Сначала уход из вельвета. Потом она как по щелчку пальцев свела к минимуму общение с Алёной, боясь, что та однажды заподозрит неладное. Хотя обещала, что этого не будет, что они будут общаться, что Лиза уходит из лейбла, но не из жизни Михайловой. Тоже, обманула, получается. Потом она просто исчезла. — В твоих силах всё исправить. Она простит тебя. — Мне кажется, что нет. Такую ложь простить… — Тебе вообще очень много чего кажется, — посетовала пожилая женщина, — только тебе же от этого хуже. Я тебе так скажу: заканчивать тебе надо в прятки играть, а то от тебя от самой ничего не останется. Уже вон глаза пустые. — Вы многого не знаете, Бин. Я в своё время обещала не врать ей, а потом обещала не вычеркивать её из жизни. Потому что нас действительно слишком многое связывает. Но…именно всё вышеперечисленное я и сделала. Потому что для неё так лучше. — Я знаю то, что ты потухаешь здесь, теряешь силы и опору, а ты должна бороться. Если для этой борьбы тебе рядом нужна эта женщина, то никаких «так лучше» быть не может. Лиза промолчала. Она и до всей этой истории не знала, как рассказать Михайловой о том, чем обернулась для неё поездка в Германию. А теперь тем более не представляла. Ей кажется - набери она сейчас Алёну, разревётся нафиг, услышав ещё лишь только родное "алло". То, что в её нынешней контактной книге не было номера женщины, ничего не значило. Лиза помнила его наизусть. - Я понимаю, что самое сложное - первый шаг, - вновь заговорила Бина рядом, - но без него ты не сможешь сделать последующих.

***

Россия, Москва Эта отдающая безумием мысль посетила её ещё утром, когда она вела машину по направлению к офису. Она увидела на дороге маневрирующего байкера, а память тут же перенесла её на несколько лет назад. Когда одним из способов заглушить боль для неё вдруг стала скорость. Только не автомобильная. Другая. Опаснее и вместе с тем прекраснее. Скорость, которая выветривала из головы всё ненужное. О том, что Мелкая имеет права категории «А», знал очень узкий круг людей. Умела она это делать с подросткового возраста, права получила, когда было слегка за 20. Своим конём как-то так и не обзавелась, хотя хотела. Но в какой-то момент она наелась скоростью, как таковой, и решила, что проще брать на прокат, когда накрывает, чем покупать и постоянно следить. Теперь же она снова подходила к уже знакомому зданию с целью взять какого-нибудь железного друга на один вечер. Если она сейчас не сбросит с себя эмоции, которые сидят в ней ещё с момента дачи интервью, то это обернётся снова истерикой. — Только аккуратнее, хорошо? — мужчина средних лет дал ей в руки ключи. — Не учи ученую, — усмехнулась Мари, а потом её взгляд стал каким-то очень громким, — мне больно, Сань. — Да твою мать, Марина, — собеседник хлопнул ладонями по столу, — и скорость опять психолог? Ты же понимаешь, что результат кратковременный, а способ, мягко говоря, чреватый. — Ты знаешь, только она могла мне запретить. И в том херня, что именно из-за неё мне больно. — Она найдётся, Мари. Найдётся. Мелкая кивнула старому приятелю и вышла. Около спортбайка собрала волосы, надела шлем и села. А потом для неё всё слилось между собой. Вечерний мкад в какой-то момент сменился загородным шоссе. Мелкая прибавила скорость, наслаждаясь этим чувством.

«Малыш, это опасно, не садись на мотоцикл. Это не поможет.»

Раздался в голове до боли родной голос, вызвав стон Мелкой. Лиза однажды узнала об её экстремальном способе прожить эмоции. Тогда Ёлка крепко её обняла, поцеловала в лоб и сказала это. В бездонных глазах Мари прочитала столько неподдельного страха и заботы, что действительно забыла об этом своём способе. Лизу хотелось слушаться. Хотелось делать так, как она говорит. И это меняло абсолютно всё, это переворачивало с ног на голову внутренний мир Марины, которая сама по себе терпеть не могла, когда ей что-то запрещали. Резко по тормозам. Подножка и Мари слезла с байка, опустившись на землю на обочине. Перед глазами было поле, а за ним — леса. Хоть плачь, хоть кричи — никто не услышит. Можно всё что угодно выпустить. А сил у Мелкой было только смотреть на эту красоту и чувствовать, как боль внутри ломает ей ребра. — Без тебя некому запрещать, Лиз. Вспоминалось всё, начиная с их знакомства. Как Мелкая смущалась по началу, а Ёлка стала незаметно её опекать. Как они поймали одну волну и стали неразлучны. Как могли трещать часами напролёт без остановки. Как встречали друг друга в аэропортах и на вокзалах. Я люблю тебя. Я люблю тебя, моя маленькая сильная девочка. Малыш, мне любовь с тобой дороже всего остального. Ты серьёзно, ты мне принесла цветы? Фразы выстреливали одна за другой, заставляя сердце слишком больно и слишком часто ударяться о грудную клетку. Мари поёжилась, облокотилась боком на переднее колесо байка. Вспомнилось проклятое интервью и эти пространные намеки. «Она была твоей подругой…» Во-первых, почему была? Почему о ней говорят в прошедшем времени, если никем не доказано, что она мертва? И даже если оно так — хотя Малая была с этим категорически не согласна, — разве можно от этого перестать считать человека другом? Нет. Во-вторых, только ли подругой? Формально да. Но на деле нет. На деле лишь очень недавно она призналась себе в том, что полюбила Ёлку. Не как подругу или сестру. Полюбила как женщину. Как единственного человека, с которым хочется быть, любить, болеть, жить и не стареть. Она полюбила, только нелепая обида помешала об этом сказать. Роковая череда событий оттолкнула их друг от друга. А гордость в нужный момент не дала поговорить и простить друг друга. Потом она просто пыталась заменить Лизу Клавой, отношения с которой так удачно подвернулись под руку. Опять же на волне обиды. Когда поздно ночью Мари всё же вернулась к себе домой, то осела на пуфик в коридоре, чувствуя себя опустошенной. Она отдала всё, что было внутри, дороге и скорости.