Несвободное падение

Россия, Москва На это интервью помимо Дениса с ней поехала Алёна. Мелкой не пришлось даже вслух озвучивать своё желание — Алёне было достаточно увидеть её взгляд. Немигающий и очень громкий взгляд голубых глаз. Возможно, эгоистично, но Маринка действительно боялась за себя. Слишком личной, слишком болезненной, слишком непростой была тема Ёлки в её жизни и жизни лейбла. Пока с ней работал визажист, она сидела с абсолютно каменным и ничего не выражающим лицом. Это была маска, за которой она прятала происходящее внутри стихийное бедствие. Интервью обещало быть объёмным, но Мелкой так глубоко плевать было на все его разделы, кроме одного. Как говорить о Лизе и оставаться спокойной, она не знала. Интервью для Марины шло как в тумане. Ей задавали вопросы, она что-то отвечала. Она сидела в кресле с мыслью: её спросят про Лизу. Её спросят и надо будет где-то найти в себе силы поделиться этим. А когда спросили, Мари почувствовала что-то очень болезненно вонзившееся в сердце. — Ну и плавно перетекая из одной темы в другую, — уже на подводке что-то внутри сжалось тугой пружиной. Сейчас ударят. — Если уж мы говорили о твоем первом стадионном шоу. Можешь рассказать, почему там не было Ëлки? Началось. Сердце камнем в пятки, в голове анархия и судорожные попытки придумать, что ответить. Она не хочет говорить правду здесь. Она совсем не хочет говорить правду, потому что ложь в данном случае лучше. Потому что ни к чему хорошему правда не приведет. Потому что Лиза бы не захотела такой правды вслух. — У неё были свои личные обстоятельства, которые я раскрыть не могу. Придумала. Слава Богу. В мыслях Маринка хотела просто провалиться сквозь землю от таких вопросов, ведь это не вопросы. Это, сука, выстрелы на поражение. Это выстрелы туда, где больно. Это словно босиком идти по раскаленному галечному пляжу. — Но Клава Кока приехала тебя поддержать, будучи не совсем здоровой, а Ёлки, с которой мы все помним твою близкую дружбу, не было даже в Питере. — Близкая дружба не равняется, что мы, как неразлучники, везде должны быть вместе. Вы же не знаете обстоятельств и причин. — Ты бы хотела, чтоб там вы вместе спели ту самую песню про маму? Ну или, правильнее сказать, про мам. Марина, судорожно выдыхая, опустила вниз голову, уперев взгляд в собственные штаны. Зачем они согласились на это интервью? Зачем разрешили эти вопросы? К черту. Она помнила, с какой надеждой и в Москве и в Питере оборачивалась перед вторым куплетом. Она помнила, как приходилось моментально, в долю секунды, справляться с желанием разреветься и петь второй куплет самой. Куплет, который принадлежал всецело Ёлке. — Да, — чуть дрогнувший голос, Марина пристально смотрела на ведущего. — Да, хотела. Но я знала, что Лизы не будет, знала, почему. Обстоятельства иногда сильнее нашего желания, поверьте. Соврала. Опять соврала. Но знала: эту ложь Лиза бы одобрила. Ёлка вообще терпеть не могла делать личное публичным. Что бы это ни было. Именно поэтому у них все случилось молча. Боковым зрением Мелкая заметила, как мать провела ладонями по лицу и обернулась вокруг своей оси. Даже ей тяжело это слушать и проживать по новой. — Ёлка озвучивала причину выхода из лейбла? — Нет. — Как ты отреагировала на это? Марине кажется, что тупее вопроса задать нельзя. Она с трудом удержала себя в руках и каким-то дежурным тоном ответила. — Это было её право. Я принимаю и уважаю это её решение. Ведь сути это не изменило и близким для нас человеком после выхода она быть не перестала. Мы всё так же любим ее, она в любой момент может вернуться, Алёна ее примет. Мелкая заметила, как мать промокнула глаза. Сама она разгладила невидимые складки на штанах. Сколько она ещё продержится на морально-волевом показном спокойствии, одному Богу известно. — Что ты можешь сказать по поводу её исчезновения? А вот это уже точно на поражение. Она не может рассказать ни про кулон, ни про комментарий, ни про свои подозрения. Опять же: её никто не поймёт. Да и незачем по сути широкой публике знать настолько личные вещи. Поэтому снова. Дежурный ответ. — Мы знаем не больше, чем вы. Развернутые комментарии дать не могу. Только то, что мы все верим, что она к нам вернётся. — Ты скучаешь по ней? Ведь она была твоей близкой подругой. — Почему была? Она ею и осталась, — Марина начала отвечать с конца, не выдержав, что ведущий говорил в прошедшем времени. Какого черта?! Никто не доказал этого, но почему-то все делают какие-то пространные намеки. — А по поводу скучать… — Мелкая отвернулась от камеры в безуспешной попытке совладать с собой. Это ее край. Она больше не могла оставаться спокойной. Это слишком больно. — Сейчас плакать буду на интервью, не хочу… Мелкая встала с кресла и вышла из-под объективов. Молча спряталась в руках у матери, позволив слезам идти. Съемку приостановили, Денис подошел к ведущему. — Сворачивайте эту тему, — тяжелый взгляд, приглушенный голос. — Для вас Ёлка — абстрактный артист, а её пропажа абстрактное событие, коих в шоу-бизнесе сотни. Для нас она близкий человек и член семьи и говорить об этом не так просто, как может показаться. Мы дали вам возможность задать вопросы, но всему есть предел. — Ещё буквально пара штук, — ведущий не унимался. — Нет, — возможно, жестче, чем надо было, ответил Денис, — иначе мы прекращаем всё это. Чужое горе — не то, в чем можно рыться. Видимо, у Орлова был настолько говорящий взгляд и выразительные интонации, что до парня дошло, что лучше не пытаться настоять на своём. Мари тем временем не покидала объятий Михайловой, едва заметно содрогаясь. Со стороны — маленькая разбившая коленку девочка искала утешения и поддержки у самого близкого человека. Только вот девочка была уже взрослой, а боль была посильнее, чем от разодранной коленки. — Не могу, мам, не могу. Черт, зачем мы согласились, я не готова, мне так больно. — Чшшш, моя хорошая. Это первый и последний раз. Больше мы не согласимся на эти вопросы, обещаю. Мелкой принесли успокоительное, Алена заботливо убрала остатки слез, а визажист поправила макияж. Когда она вернулась в кресло, то на лице снова была печать непроницаемости. — Так всё же. Ты скучаешь? — Очень, — кивнула головой Мари, смотря перед собой. Она искренне надеялась, что дальше эта тема не продолжится. Так оно и было. Ведущий как-то очень плавно выкрутился и перешел к другому блоку. Окончания этого действа она потом не вспомнит. После интервью она собиралась как-то замедленно. Словно ей надо было переварить все эти эмоции, уложить внутри себя заново. Мелкая сделала это механически, неосознанно. Как будто просто не могла иначе. Как будто её влекло туда. Слишком сильно влекло. Туда, где она сможет создать хотя бы иллюзию того, что разговаривает с Ёлкой. Марина написала Жене с единственным вопросом.

Мари

Можно приехать? Просто посидеть в гардеробной. Это как с машиной. Не могу объяснить.

Ответ пришел очень быстро. Как будто сообщения ждали. Женя Я не в стране, дома только мама, Мальчик на ней пока. Приезжай, я предупрежу. Если в первые секунды Мари и удивилась столь длительному отъезду младшей Иванцив, то потом эти мысли были вытеснены другими. Первым, кто её встретил, в такой родной чужой квартире был Мальчик. Верный друг Ёлки стремился зацеловать-зализать её всю. — Привет-привет, мой хороший, привет, мой дорогой, — собаку потрепали по холке, поцеловали в мокрый кожаный нос, — здравствуйте. Вы простите, пожалуйста, что я так…вторгаюсь, — обратилась она к своей тёзке, взглянув на маму Ёлки. — Да ничего. Женя написала, что тебе надо вещи какие-то забрать и что-то там из документов. Найдёшь комнату? — Марина Эдуардовна была безумно тактичной. — Конечно, — слабая улыбка скользнула по лицу певицы. Ещё бы она не нашла. — Кстати, а куда Женя пропала так надолго? — Сначала там какие-то учебные дела, а сейчас с подругами на море. Ей тяжело от ситуации и от…свалившегося внимания. Надо переключиться. Они прошли в гостиный зал, Марина Эдуардовна философски заметила, что в ногах всё равно правды нет. Незачем стоять в прихожей. — А Вы сама как? Почему тоже на море не поехали? Мальчик…я бы присмотрела пару недель. Мелкая присела на диван. Сколько раз она была здесь уже. Сколько раз плюхалась на этот диван вместе с Ёлкой. Не сосчитать. — Спасибо тебе, Мари, — легкая улыбка отобразилась на лице женщины, — но мне дома спокойнее. — Понимаю. И всё же, нужна будет помощь — обращайтесь. Мелкая встала. Ноги сама повели её туда, куда она так стремилась попасть. Дверь в гардеробную поддалась легкому нажатию на ручку и толчку вперед. Судорожный выдох. Мари подошла к ближайшему шкафу, открыла его внезапно резким движением. Она столько раз была у Лизы и столько раз была в этой комнате, что могла с закрытыми глазами сказать, где и какая вещь лежит. Родной запах вызвал судороги по всему телу. Мелкая повела головой, выдохнула. Это был шкаф с одеждой спортивного стиля. И первое, что она увидела — та самая черная баленсиага.

«Мы давно уже тряпками меняемся»

Мимолетно пронесшаяся в голове фраза Лизы на радио, а в горле почему-то спазм. Мари взяла вещь, поднесла её к носу. Глубокий вдох. — Лиза… Девушка облокотилась на соседний шкаф плечом, проскользила на пол. Она бы хотела закричать, но крик застыл в горле, как и тысячи слов, которые так и не могут сорваться с языка. Она бы хотела заплакать, но слёз нет. Она разучилась плакать. Она всё выплакала тогда. В студии. На руках у Алёны. Вместо крика и слёз была только боль, перемешанная с тоской и одиночеством. Всепоглощающая боль, вызванная потерей единственно любимого человека. В голове всплывают отдельные отрывки с записи интервью сегодня. Вслух этого никто не произнёс, но она не дура. — Лиз, они тебя похоронили, прикинь, — беззвучный шепот в черную ткань, все ещё прижатую к груди, — идиоты. Девушка содрогнулась, почувствовала крупную дрожь по спине. Упала на бок. — Как они могут? Никто не доказал этого, но все так думают. Блять… Рваные вдохи и выдохи, попытки схватить ртом воздух. Это чем-то похоже на рыдания, но глаза сухие. Дышать трудно. И руки, сжимающие толстовку, ослабли и подрагивают. Мари уперлась лбом в пол. Наплевать. Ей нужно хоть сейчас дать себе волю в своих действиях. — Мать постарела. Ты бы её видела. Она себя вместе с тобой потеряла. В голове — потерянная Алёна. Она никогда не видела у женщины такого взгляда, как был в тот треклятый день. В тот звонок по фейс-тайму. И лучше бы не видела вообще. Это тяжелый взгляд смертельно больного человека. Сейчас, лежа на полу, свернувшись клубком в углу Лизиной гардеробной, Мари ощущала дикий холод в теплом помещении. Теплее стало лишь тогда, когда черную баленсиагу Мари надела на себя, приподнявшись. Затем она переместилась в противоположный угол неуверенной походкой. Ещё одна створка шкафа открыта. Блузки. Брюки. Что-то дарила мать. Что-то сама Мелкая. — Прости меня, слышишь, — шепот в тишину шкафа, — прости. Я не могу, Лиз. Ничего нормально не могу, когда ты не рядом, — Малая уперлась лбом в одну из полок, — прости, что пришлось потерять тебя, чтоб понять это. Только найдись. Вернись к нам. Хотя бы ради матери, ей так больно… Девушка перевернулась на спину, теперь взгляд был направлен в потолок. Кофта Ёлки с её запахом согревала. Создавала иллюзию родных объятий. А то, что и вокруг были сплошь и рядом вещи Лизы, создавало иллюзию того, что сама Лиза рядом и слышит её. — Я дура, да? — нервный смешок. — Приехать к тебе домой, где тебя нет, и валяться в твоей гардеробной, думая, что ты меня слышишь. Может, они все правы и я с ума схожу? Лиз, — Мелкая одним рывком села и сложила ноги по-турецки, — я люблю тебя. Всегда любила. Даже когда кричала, что жалею о нашем знакомстве. Даже когда запрещала тебе петь со мной про маму. Даже когда рвала в клочья твои открытки. Прости меня. В самый скверный исход всего Мари не верила. Всё её существо вопило, что Лиза жива. Малая верила себе и этому голосу внутри себя. Она никому не позволит убедить себя в обратном, будет верить даже тогда, когда другие смирятся. Просто потому, что она любит. Давно и сильно. Когда ехала после этого в машине домой, твёрдо для себя решила, что надо прекращать обманывать Клаву и саму себя. Высокова хорошая, правда, хорошая. Она достойна человека, который будет искренне любить её, искренне хотеть просыпаться с ней по утрам. Который не будет видеть во сне чужие глаза и обнимать игрушку, подаренную другой женщиной. Маринка не сможет дать ей этой искренности. А значит, с этим пора завязывать, пока всё не зашло слишком далеко. — Клав, ты дома? — Малая вошла в квартиру, захлопнув дверь. — Да, мась. Как все прошло? — Высокова вышла из комнаты, обняла девушку. — Отсняли. Послезавтра пришлют на согласование, через два дня выпуск. Клава кивнула головой, прикусила нижнюю губу. Марина почувствовала, что в воздухе уже и без её просьб назревает разговор. Она хорошо достаточно знала Клаву, её мимику. И могла отличить, когда всё идёт к разговору, а когда просто так, кривляния. Что же, тем лучше. — Слушай, нам надо поговорить, — Мелкая прошла в гостиную, села на диван. — Да, я тоже хотела, — Высокова вертела в пальцах собственную резинку от волос, — начинай. Маринка выдохнула. Заглянула в серые глаза напротив. Кажется, Клава и сама всё понимает. Но честнее будет, если Мари скажет прямо. — Я благодарна тебе за этот год, за твою заботу, любовь и искренность. Но я не могу больше обманывать тебя и себя. С моей стороны изначально было очень плохой идеей начинать отношения на волне обиды на другую. Я не должна была так поступать по отношению к тебе, не должна была пытаться заменить. Мари замолчала, уперев локти в колени и закрыв лицо ладонями на несколько секунд. Произносить такие длинные речи о чувствах ей было тяжело. А ещё стыдно за то, что только сейчас хватило смелости наконец-то признаться во всём самой себе и Клаве. — Я люблю Лизу. Я знаю, я трусиха, что только сейчас смогла честно в этом признаться. Себе и тебе. А ты достойна того, кто будет также беззаветно любить тебя. Я пойму, если после этого ты не захочешь общаться, я не знаю, захотела бы я на твоём месте. Но продолжать жить в лжи тоже не могу. — Да, я уже давно стала это понимать, — просто кивнула Клава, — я знаю, что это за плюшевая собака, я слышала, с чьим именем ты проснулась от кошмара. А ещё я достаточно увидела в ваших совместных видео в сети, чтобы всё понять. Спасибо, что ты сама мне тоже это сказала. — Ты заслуживаешь честности. Во всём. Я не смогу дать тебе честности в отношениях по понятной причине, но, надеюсь, нам ничего не помешает быть честными как друзья? — Конечно, — Высокова улыбнулась, положив свою ладонь поверх рук девушки, лежавших на коленях, — мне хочется, чтобы ты была счастлива. А на меня можешь положиться, как на верного друга. Обе певицы улыбнулись друг другу и крепко-крепко обнялись, закрепляя расставание на доброй ноте. У Мари на самом деле с души гора свалилась. Она так боялась слёз, истерики и ссоры. Так не хотела, чтобы ещё и от этого у неё на душе остался шрам. Достаточно истерзанному сердцу переживаний. — Я тебя не гоню. Пока у тебя идет ремонт, живи здесь, чего по съемным квартирам таскаться, — уточнила Марина. — Аха, спасибо, очень мило с твоей стороны. Но надолго не задержусь, ремонт идёт к финалу. За разговором о насущном и житейском девушки перебрались на кухню, ибо Мари проголодалась. Клава даже посоветовалась с Мари по поводу некоторой мебели и прочей хозяйственной мелочи, выбор которой отнимал у неё звериную долю времени. Малая ощущала легкость на душе, очень светлую, очень добрую легкость. Она наконец-то перестала всех обманывать.