Несвободное падение

Четыре месяца назад.

Россия, Москва. — Ты хочешь уйти из лейбла? — тихий голос Алёны и её глаза, смотреть в которые Лизе слишком трудно. Она знала, что этот разговор будет тяжелым. — Это просто отпуск. Мне нужно время. Я очень устала. Михайлова встала из-за стола, отошла к окну, сложив руки на груди. Она давно чувствовала, что к этому идёт. Она слишком хорошо знала Лизу, чтобы понимать намного больше, чем та озвучивала. — Просто отпуск, да. Именно в тот момент, когда контракт подошел к концу, — Алёна запнулась, прикусила губу, — именно поэтому ты сегодня пришла с цветами и сейчас у тебя глаза на мокром месте. Не обманывай себя хотя бы. Лиза взглянула на цветы, что принесла Алёне. Они уже стояли в вазе. Красивая большая композиция, которую она полночи выбирала, мешая слезы с дымом от сигарет. Она знала, что Алёна сразу всё поймёт. Она знала, что будет сложно и больно. Но другого выхода не видела. По крайней мере пока. — Не принимай это на себя, пожалуйста, — Лиза подошла к женщине. Она понимала, что своим поведением конкретно себя выдавала, понимала, что делала больно Алёне и ребятам. — Ты как была, так и останешься для меня второй мамой. Никто твоё место не займет в моём сердце. — Я тебя отпущу, ты знаешь. Но ты всегда можешь вернуться. — Я знаю, мам. Знаю. Ёлка обняла мать, запрокинув голову в безуспешной попытке удержать слёзы. Внутри рушился целый мир. Она уходила из семьи по собственному выбору. Она ставила точку там, где душа рвалась оставить многоточие.

***

— Лиза что сделала? — вернувшаяся с гастролей Мари стояла посреди зала напротив Алёны. Она всего могла ожидать, но только не этого. — Не стала продлевать контракт. Сказала, сначала ей нужно отдохнуть, — максимально ровным голосом постаралась ответить Алёна, наблюдая как на лице Мелкой сменяется вся гамма человеческих эмоций. «Дура! Зачем ты это сделала?! Господи, дура!» — в мыслях обращалась к брюнетке девушка, оседая на пол. С момента их разрыва они не разговаривали. Обида, гнев, гордость. Всё, кроме того, в чем действительно нуждались обе. Сейчас же Мари ощущала, как стена между ними стала ещё больше и тверже. Одному Богу известно, когда теперь они увидятся. И увидятся ли вообще. Осознание того, что скорее всего основная причина в ней самой, почему-то каленым железом обжигало все внутри. — Она вернётся? — Мари подняла на мать опустошенный взгляд. — Никто не знает. — Я её потеряла, — заключила Мари, — в самом прямом смысле этого слова. Мы даже не поговорили.

Два месяца назад.

Германия, Мюнхен. Последнее, что помнила Женя, это явно неуправляемый грузовой автомобиль, который вылетел на встречку со своей полосы, свой испуганный крик и крик сестры рядом. Дальше удар, звон стекла и темнота. В себя она пришла уже в клинике, медсестра сообщила, что ей повезло и из последствий у неё лишь сломанная рука и легкое сотрясение мозга. Но на себя Жене было наплевать: она не увидела поблизости Лизы. Страх проник во все клеточки. Она должна попытаться как-то выяснить, что с сестрой. — Скажите, пожалуйста, что с моей сестрой? Мы были вместе в машине, Елизавета Иванцив, — девушка пыталась говорить на английском, надеясь, что международный язык тут поймут лучше, чем русский. Медсестра после её вопроса заметно нахмурилась, а у Жени внутри всё завязалось в тугой узел. В этот момент она была готова поверить во всех Богов, лишь бы Лиза просто была жива. — Елизавета пока не приходила в сознание, она в палате интенсивной терапии, подробнее Вам врач расскажет, — сдержанно ответила женщина, а Женя почувствовала облегчение: жива. Это главное. Лиза в себя пришла только лишь через неделю. Всю эту неделю младшая Иванцив провела рядом с сестрой. Поскольку удар пришелся на её сторону, то травмы оказались куда серьёзнее, чем у Жени. Именно в тот момент, когда Ёлка очнулась, оправдались худшие предположения врачей: серьёзная травма позвоночника стала причиной потери чувствительности ног. — Мы справимся, Лиз. Обязательно, — Женя постаралась придать голосу побольше бодрости, но в глазах сестры что-то потухло. А от её ответа у младшей всё сжалось. — Вельвет, Алёна, — Ёлка говорила тихо и медленно из-за жуткой слабости, — они ничего не должны знать. Надеюсь, ты не успела им рассказать? — Нет, но… — из-за того, что певица покинула вельвет перед отпуском, воспользовавшись окончанием контракта, Женя не стала ничего писать коллективу, пока сестра не пришла в себя. Но такое решение Лизы ей не понравилось. — Женя, пожалуйста, — Лиза взмолилась, — ничего им не говори. Ни ты, ни мама. — Даже Алёне? — шепот на грани, переплетенные руки. — Ей в первую очередь! Ты же понимаешь, — брюнетка выдохнула, — если она узнает — она завтра здесь будет. А этого я не вынесу. И у неё есть дела помимо того, чтоб со мной время терять. — Ты встанешь! — последнее предложение сестры Жене вообще не понравилось. Ни предложение, ни интонации, с которыми оно было произнесено, ни взгляд. — Даже думать иначе не смей! Просто нужно чуть больше времени и лечения. — Но не того, чтобы Алёна превратилась в няньку. Я себе этого не прощу. Подсознательно уже в этот момент Женя понимала: ничего хорошего от такого решения сестры ждать не стоит. Понимала, только авторитет Лизы был сильнее здравого смысла, перевешивало сестринское «нельзя». — Может, и к лучшему, что контракт закончен, — снова заговорила Ёлка, Женя снова почувствовала, как что-то обрушилось внутри, — по крайней мере у меня нет перед ними обязательств. — Ты лишаешь её выбора. Ты представляешь, что с ней будет, если потом она узнает правду? — Я только надеюсь, она меня простит за это когда-нибудь, — Ёлка сглотнула ком в горле и отвернулась от Жени. Про Марину младшая даже заикаться боялась. Это было той болью, о которой Лиза молчала, которую закапывала в себе и не делилась ею. Этот разрыв сломал в ней что-то и до конца его пережить Ёлка так и не смогла. Собственно, её адское количество работы перед этим чертовым отпуском было связано именно с этим фактом. Только вот что-то Жене подсказывало: что её сестра, что Мари — две гордые дуры, которые поговорить вовремя не смогли. Теперь обеим больно. Теперь Мари тоже будет думать, что всё в порядке, когда ничего не в порядке. А ведь Мелкая нужна была Лизе не меньше, чем Алёна. Айфон Лизы завибрировал, она взглянула на экран блокировки и тихонько взвыла. Входящее сообщение от матери. Мать. Лизочек, я скучаю. У тебя всё хорошо? Как отпуск? Проведя ладонью в лицу и сжав на несколько секунд переносицу, Ёлка уверенно напечатала и отправила ответ. Уверенно соврала. Только вот абсолютно не была уверена, что потом мать простит ей эту ложь.

Лиза.

Всё хорошо, мамуль, не переживай. Я чуть позже пришлю тебе фотографии, здесь так красиво. Сейчас плохая связь, они не прогрузятся. Обнимаю тебя, не грусти.

— Долго ты так скрываться не сможешь, — Женя погладила её по руке, — однажды Алёна начнет понимать, что ты что-то скрываешь. — Придумаю что-то. Лучше скажи, что у тебя-то с рукой? — перевела тему Ёлка. Гипс на руке младшенькой сложно было не заметить. — Фигня, отделалась переломом. Я за тебя больше испугалась, когда не увидела рядом, — Женя улыбнулась сестре и положила голову аккуратно ей на плечо, — мы справимся, Лиз. — Конечно, сестрёнка, — как можно увереннее проговорила Ёлка, хотя чувствовала всё совсем наоборот. Она была уверена, что это надолго. И была уверена: ни при каком раскладе вельвет не должен ничего узнать.

Настоящее время.

Россия, Ярославль. После концерта она ввалилась в гримёрку, плюхнулась в кресло и тяжело выдохнула. Двухнедельный марафон концертов по городам золотого кольца изрядно выматывал. Не спасал крепкий черный кофе, не спасали тёплые ладони Клавы на её плечах. Усталость снежным комом буквально придавила её к креслу, она бы предпочла просто не вставать с него в ближайшие несколько часов. Но мечтам этим не суждено было сбыться, ведь впереди ещё четыре города, четыре концерта и сегодня у неё ночь в поезде. — Малышка, — Клава вошла в гримёрку, — ну ты как? — блондинка присела на корточки перед любимой, ласково сжав её руки. На все концерты друг друга по возможности они ездили вместе. Так было легче, когда было, кого обнимать ночью и на чье плечо опереться. Не всегда, разумеется, получалось подстроить графики, но тут уже ничего не сделаешь: издержки профессий. Марине действительно было легче, когда Клава обнимала её по ночам, когда можно было в любой момент спрятать голову на её плече. А Высокова искренне любила Мелкую, ей лишь в радость было разделять бешеный ритм жизни своей девушки. — Шикарно, — осклабилась Мари, — когда в следующий раз захочу снова поставить себе такой график — тресни меня чем-нибудь тяжелым, — прикрытые веки и тысячное обещание самой себе больше не ставить концерты так плотно друг к другу. Но в глубине души Мари знает: поставит и не раз поставит. Потому что так легче. Когда много дел. Когда много надо успеть. Тогда нет времени думать, анализировать, размышлять. Тогда ты просто машина. — Я тебе, между прочим, говорила: сбавь обороты! Но кто-то упрямый, кошмар, — Клава назидательно взглянула на Марину, получив в ответ улыбку в стиле «ну так получилось, я не виновата», и, усмехнувшись, поцеловала любимую, — ладно уж, царица, отдыхай, я помогу собраться. А то поезд ждать не будет. Марину бросило в холод от обращения к ней. Это было всё равно что содрать струп с раны и тем самым снова заставить ту кровоточить и щипать. В голове пронеслись воспоминания, она будто услышала другой голос. Чужой родной голос. Который она не слышала уже…несколько месяцев. Впрочем, не только она.

«Просто приезжай, посмотри, расслабься,

послушай, как царица выступает…»

Малая повертела головой, прогоняя ненужные кадры из памяти, провела ладонью по лицу. Словно пыталась снять с себя эту пленку из накативших воспоминаний, как бракованную маску для лица, после которой кожа вдруг начала гореть. Снять, скомкать и выбросить. Ведь точно также сейчас горела её душа. — Клав, я же просила так меня не называть, — несколько обиженно проговорила певица, обнимая себя руками. Несмотря на то, что душу жгло от воспоминаний, снаружи ей вдруг стало чертовски холодно, — не люблю я это слово. — Ладно, не царица, королева, так тебя устроит? — Высокова заглянула в родные глаза. Она, признаться, так и не понимала, чем Маринку не устраивало так задевшее её слово. Но выпытывать не хотела, видя, как девушка помрачнела уже услышав столь нелюбимое обращение. — Устроит! — Мари поднялась из кресла, они с Клавой обнялись, чмокнув друг друга. — Ну, вот и ладушки. Хотя, честно, до сих пор не понимаю, чем тебе не угодила царица. Ты же именно это на сцене и делаешь! Царишь! — Не знаю, — пожала плечами Жадан, — просто не нравится. Неприятно. Марина не хотела углубляться в эту тему и в свое прошлое, поэтому предпочла втянуть любимую в поцелуй, а после они вместе стали собираться. Вернее, собиралась в основном Клава, Мелкая же сначала сходила в душ, сменила дизайнерский комбинезон на повседневный спортивный костюм, только потом присоединилась к сборам. Они с Клавой были вместе уже без месяца год, публично оставаясь для всех просто близкими подругами. Всё случилось само собой: Высокова оказалась рядом в сложный период, поддержала, поняла. Сначала они действительно были просто подругами, но со временем эта дружба стала заходить куда-то дальше. И когда Клава её поцеловала, Маринка поймала себя на искреннем желании ответить на поцелуй. Так они и сошлись. Просто, честно, искренне, без интриг и недопониманий. За всё время их отношений Маринка не разочаровалась в своем выборе, не пожалела, что тогда ответила взаимностью. Они были счастливы, старались по возможности окружать друг друга заботой и вниманием. Высокова любила Мелкую, принимала её всю со всеми тараканами в голове. С трудоголизмом, против которого бессильны просто все, с любовью к кальяну, со взрывным характером. Принимала и не пыталась переделать. Маринка это ценила. И, кажется, смогла полюбить Клаву в ответ. По крайней мере, Жадан так думала. В их отношениях была лишь одна тема, которую они не обсуждали. Одна тема, которую Мари избегала. Она же являлась причиной, по которой девушка вдруг стала загружать себя работой. Ёлка. Лиза. Любимая певица, которая год с лишним назад исчезла из её жизни практически полностью, а четыре месяца назад и вовсе ушла из лейбла. Ушла почти что по-английски, поговорив нормально только с матерью и с Фео. Даже за вещами потом приезжала Женька спустя пару дней. Именно тогда Мари стала работать, как сумасшедшая. Клава помнила, как девушка пришла домой с каким-то отрешенным взглядом, на автомате ее поцеловала, прошла в спальню и упала на постель. — Лиза ушла. — Куда? — не поняла Высокова. Она присела рядом с Мари на постели. — Из лейбла. Лиза ушла из лейбла. — Почему? — Не знаю. Хотя в глубине души Малая догадывалась о причине, но называть ее девушке не хотела. Не слишком приятной для Клавы будет эта причина. Спустя два часа сборов их большая команда выдвинулась в сторону вокзала, с которого поезд должен был отвезти их дальше. В следующий город. А послезавтра вечером снова концерт. Снова всю себя Мелкая оставит на сцене. Снова после концерта свернется клубочком у Клавы на руках и заснет. В таком ритме совсем не остаётся времени на собственные мысли, которые могут довести до безумия. В поезде Мари с Клавой какое-то время провели в объятиях друг друга, наблюдая мелькающие за окном фонари. Они отсматривали видео с концерта, снятые на телефоны обеих, фотографии, смеялись. — Малышка, можно спросить? — осторожно и серьёзно вдруг начала Клава. Она не была вполне уверена в том, что может поднимать эту тему, но вопрос мучал её слишком давно. Мари напряглась, слегка отстранилась. Сам факт наличия такой просьбы о разрешении ввёл её в ступор. Что такого Клава хочет выяснить? — Теперь мне даже интересен вопрос, ты раньше не просила разрешения. — Песню про маму ты тоже из-за Лизы не поёшь? — Высокова выдала на одном дыхании, на всякий случай покрепче сжав ладонь Малой. Мари же почувствовала, как воздуха перестало хватать от одного лишь этого вопроса. Как будто её ударили под дых, ударили в самое больное. Снова. Если, назвав её царицей, Клава просто содрала с раны струп, то сейчас как будто ещё и скальпелем по ней прошлась. В каком-то смысле Мелкая сама виновата в том, что сейчас так больно. Она категорически отказывалась в подробностях обсуждать свое прошлое, прося не ворошить его. Но не учла того факта, что, не зная, где больно, так или иначе периодически Клава будет попадать в такие вот точки. Конечно, она знала основное, не вдаваясь в подробности. Вот, мол, дружили, поссорились, разошлись. Всё. А детали… Их было слишком больно проговаривать. Даже думать о них. Детали знал лишь один человек. Алёна. Потому что в каком-то смысле боль у них была одна на двоих. Марина прекрасно знала, видела, чувствовала, как непросто матери принимать и уважать это внезапное желание Лизы уйти из лейбла. Слишком глубоко Алёна пустила Ёлку в свое сердце. — Потому что я не могу её петь одна, — с трудом подавив спазм в горле, заговорила Жадан, — потому что это очень-очень больно, Клав, а я не хочу каждый концерт захлебываться в слезах и соплях. — Прости, малышка, — губы Клавы коснулись виска Марины, та всё ещё сидела в её крепких объятиях, — но песня ведь такая трогательная, мне кажется, Алёне было бы приятно. Тем более сейчас… Мари сильнее зажмурилась. Черта с два сейчас это будет приятно! — Сейчас, когда Лиза ушла из лейбла спустя столько лет? Когда она оборвала связь практически со всеми? Это будет издевательство, Клав. Жадан тараторила срывающимся шепотом, уперев взгляд в руки, которые были сжаты ладонями Клавы. Та уже и не рада была тому, что решилась поднять эту тему. Кажется, стало только хуже. Не готова Мари это обсуждать. Ой как не готова. — Пожалуйста, не поднимай эту тему, — Мари отстранилась, села на постели по-турецки и убрала свою ладонь из руки девушки, закрыв обеими руками лицо, — я не хочу и не могу об этом говорить. — Ладно, не будем, только не плачь, прошу, — Клава обхватила своими руками лицо Марины, вытерла большими пальцами покатившиеся слезинки, — давай лучше чая попьем? — Да, чай — крутая идея. Я только к маме схожу, хорошо? Высокова кивнула, улыбнувшись, Мари выскользнула из купе, вытирая ладонью остатки слёз. Когда за ней закрылась дверь, Клава рухнула на спину на кровати. — Идиотка, ты же знала, что это больно, нахрена спросила! — обругала девушка сама себя. Марина же в коридоре глубоко выдохнула, оперлась на поручень, глядя в темноту за окном. Когда-нибудь, наверное, ей станет легче. Когда-нибудь она сможет петь их песню одна и не захлебываться в слезах на втором куплете. Тогда же она сможет рассказать любимой всё до конца. Когда-нибудь. Но не сегодня и не завтра. Как вообще спокойно рассказать про то, что в один момент ты стала чужой некогда самому близкому человеку? Что та, в которой раньше для тебя был заключен целый мир, теперь родная знакомая? Как в хорошо известной песне. Что вы, два взрослых и вроде бы разумных человека, не смогли тупо вовремя поговорить Ёлка. Любимая певица. Подруга. Сестра. Часть души. Определение «родная знакомая» в этот ряд явно не вписывается, но именно оно лучше всего характеризует ситуацию на данный момент времени. Сюр, блин. Выдохнув, Мари тряхнула волосами, приблизилась к купе Алёны. Постучавшись и услышав «Войди», она открыла дверь. В этом туре с ней только Алёна, Лиана осталась в Москве решать другие текущие задачи. Мама вообще старалась теперь часто с ней ездить. Как будто происходящее ещё больше объединило их. — Мелкая, вам чего с Клавой, не спится? — улыбнулась женщина, принимая в объятия девушку. Марина свернулась клубком у матери под боком, чувствуя, как рядом с Алёной раскуроченная Клавой рана снова начинает подживать. — Да мы материал отсматривали, — Марина прислонила голову к плечу Михайловой, — мам, она спросила, из-за Лизы ли я ту песню больше не пою, — девушка так выделила интонацией это «ту», что Алёна всё поняла без пояснений. — И тебя накрыло, да? — вздохнула женщина, по-матерински обнимая Мелкую. — Когда-нибудь ты должна ей всё рассказать. В конце концов однажды Клаве надоест избегание этой темы. Мать была тысячу раз права. Рассказать было надо. Только в упор Марина не представляла, как это сделать без истерики. Слишком страшно было возвращаться на полтора года назад. Что-то нестерпимо острое каждый раз вонзалось в сердце, когда она вспоминала их дружбу. Ту, которой уже ни с кем и никогда не будет. — Да я знаю, мамуль. Только не знаю, где взять на это силы. — Посмотри на это с другой стороны. Вдруг тебе наоборот станет легче, когда расскажешь и разделишь это ещё с кем-то? С кем-то, для кого это не настолько личное? — Может быть, — кивнула Марина, снова стерев со щеки мокрый след, — я постараюсь… Они посидели какое-то время молча, прижимаясь друг к другу. Потом Марина подняла на женщину взгляд, совершенно беспомощный. Вопрос получился очень тихим и сквозящим надеждой. — От Лизы нет новостей? — на имени голос девушки дрогнул. — Нет, — Михайлова покачала головой, вертя в руках телефон, будто надеясь, что вот сейчас Ёлка позвонит и расскажет, что с ней происходит, — да и все её сообщения похожи одно на другое. — Как ты думаешь, она вернётся в лейбл? — Боюсь, речь не об этом. А о том, не свернула ли она карьеру к чертям. То, что с ней происходило, больше похоже на выгорание. — И я масла в огонь подлила, — Мари хлопнула ладонью по дивану, — мы отвратительно разошлись. — Насильно мил не будешь. Нам только ждать. — Было бы, чего. Вскоре Мелкая пожелала маме спокойной ночи, поцеловала и ушла обратно к Клаве. К моменту её прихода на столе уже дымился чай, а девушка читала что-то в телефоне. Мари твердо решила, что хватит соплей, поэтому на её лице царила безмятежная улыбка. — О, ты вернулась! — подскочила Высокова ей на встречу. Они чмокнулись в губы. — Агась, ну что, будем чай пить? Может, под сериал? — озорство и веселье на лице любимой малость успокоило Клаву, и они действительно засели за планшет. С его большого, в сравнении с телефоном, экрана было куда как удобнее воспринимать происходящее. Сериал оказался комедией, заставил от души посмеяться. Но через пару часов девушки таки-решили, что нужно спать, иначе на репетиции и концерт у Маринки не будет абсолютно никаких сил. В их люксе у них была одна большая кровать, что обеих очень радовало, ведь спать в обнимку они привыкли. По-другому уже не получалось. Мари засыпала в руках любимой девушки, стараясь прижаться к ней как можно ближе. Ей чертовски нужен этот контакт, ей нужно чувствовать, что её обнимают. Только так она спокойна, только так мысли в голове не догоняют её, воспоминания отступают, позволяя быть почти счастливой. Почти. Она гнала от себя мысли о глазах цвета морской волны, о том, что между ними произошло. Это прошлое. А прошлое не стоит настоящего. Германия, Мюнхен. Когда она уезжала из России, она правда думала, что это лишь отпуск. Что она приведёт голову в порядок и вернётся. А там поймет, что делать с карьерой и сценой. Что делать с вельветом. Ведь сейчас она лишь периодически пишет песни и продает их. Но авария перечеркнула всё. Она здесь уже гораздо дольше, чем планировала. Она практически ни с кем не общалась и закрылась ещё больше. Она перестала появляться в социальных сетях и что-либо туда публиковать, за исключением каких-то красивых фоток, которые успела сделать ещё до аварии. И те больше для того, чтобы поддерживать видимость, что с ней всё хорошо, отдыхает и путешествует. Сквозь слёзы и зубной скрежет дистанцироваться пришлось даже от матери. Чтобы та в один далеко не прекрасный момент не заподозрила, что что-то не так. По голосу, по позе, по тому, что в звонках по видеосвязи Лиза постоянно сидит. Только долго так продолжаться не могло. Надо было либо признаваться, либо… Либо Лиза не знала, что ей делать. Первый вариант она даже не рассматривала. Нет, исключено, она не привяжет Алёну к себе. Жени хватает. Самым тяжелым для Лизы оказалось видеть, как Женя стала её нянькой. Как сестра взяла на себя заботу о ней, при этом забив на себя. Как она каждый день повторяла Лизе, что они справятся и всё будет хорошо. А сама Ёлка потеряла в это веру. Ведь всё было чертовски медленно, улучшений она особо не видела. Ноги как не функционировали, так и не функционируют, одна рука тоже работает лишь на половину: разогнуть её до конца целая песня. В один далеко не прекрасный день в её голову пришла мысль, которая сначала показалась абсурдом. Потом же Лиза подумала, что, вероятно, в её ситуации это единственно правильное решение. Это жестоко и очень больно. Только другого выхода Лиза не видела. Внутри поднималась огромная волна сопротивления при мысли о том, что близкие и любимые люди увидят её такой. Что будут смотреть на неё с жалостью. С чувством, которое она терпеть не может. Она всем будет причинять неудобства, все будут вынуждены подстраиваться под её положение. Нет, это отвратительно. — Это безумие, Лиз, — Женя сидела рядом с ней на постели по-турецки, — это неоправданное безумие. Это принесёт им всем куда больше горя и боли, чем правда. Этот разговор у них случался уже, наверное, в тысячный раз. Женя в тысячный раз убеждала сестру рассказать правду и не совершать глупость, а та в тысячный же раз не находила в себе сил для этого. — У них у всех есть нормальная жизнь, они справятся, — брюнетка разглаживала невидимые складки на пледе, — я не хочу и не могу стать обузой. — Зато можешь стать лишь воспоминанием, а это для них ещё хуже, — качает головой младшая Иванцив, уже особо не надеясь достучаться до сестры. Лиза и раньше была упрямой, а сейчас и подавно. Слова, сказанные на грани. Сказанные почти шепотом. Последняя попытка объяснить, что для любящих её людей обузой она никогда не станет. — Ты знаешь, я не могу. Мне хватает тебя, привязанной ко мне. Кого-то из них рядом я просто не выдержу. Внутри Ёлки рушился целый мир. Ведь из этого мира совсем скоро на неопределённый срок исчезнут все те, кого она так сильно любит. — Ты Алёну иначе чем мамой последние годы не называешь. Разве можно?.. Ёлка прикусила нижнюю губу, зажмурилась. С трудом удержала себя от того, чтоб взвыть. Женька ударила практически в самое больное. В то место, куда она старалась не касаться. Ей не хватало Михайловой. До дрожи, до одури не хватало её материнского взгляда, теплых объятий и такого родного голоса. Она знала, что Алёне будет больно, чертовски больно, она ненавидела себя за то, что обрекает мать на это. Но позволить увидеть себя вот такую она тоже не могла. И лишь надеялась: если правда однажды всплывёт, мать простит её. — Мать справится. Она не одна. Муж, дети, вельвет, — Лиза зажмурилась, справляясь с комом в горле, и выдала последнее слово быстро, словно оно могло обжечь её, — Марина. — Я бы не справилась, — прошептала Женя, сжав руки сестры. Лиза, едва улыбнувшись, повернула голову в её сторону, проведя ладонью по щеке. — Поэтому превратилась в няньку. Уберечь от этого тебя не было шансов. А их можно. — Это жестоко, Лиз. Очень жестоко. — Не мучай меня, Женька. Если всё удастся, я вернусь. Если нет, проживу так. Махнув рукой, младшая уткнулась старшей в шею, крепко обнимая её за плечи. Жене больно было наблюдать за тем, что происходит с сестрой, но ничего сделать она не могла. Лиза упряма. Если она что-то решила, то пойдет до конца. Как бы то ни было. — Ты взрослая, но почему-то очень глупая. Ты как себе всё это представляешь? — Не знаю. Только привязать к себе не могу. Это отвратительно. — А Маринка? — тихо прошептала Женя. — А что Маринка, — горько усмехнулась Лиза, — мы не разговаривали с того самого момента. Я ей такая точно не нужна. — Ты сдурела? Какая такая? Ты что говоришь-то?! — Правду, Жень, правду, — Лиза коснулась ладонью щеки, промокая слезы, — тем более у нее есть, о ком заботиться. — Дурная ты, ой дурная.